Малер. Розыгрыш

Что означает слово «розыгрыш»? Шутку? Репетицию музыкального произведения? Или «розыгрыш» – это ничейный результат в сложной жизненной ситуации?

Действующие лица:

Д – главный дирижер, «бог и царь» престижного оркестра.Обладает международной известностью и авторитетом. Седовласый мужчина около 65 лет, ранимый и глубокомыслящий человек.

СГ – Семен Григорьевич, администратор оркестра. Тонко разбирается в музыке и финансах. Обладает отменным чувством юмора и огромным сердцем.Предан Дирижеру.

МД – Молодой дирижер, выпускник престижного университета. Мажор, но в абсолютной степени фанат своего дела.

Толя Маслов – библиотекарь, мужчина лет 55-ти. Валторнист в отставке. Педант и очень мягкий человек.

Учредитель – мужчина 50 лет.Известный бизнесмен и финансовый покровитель оркестра.

Артисты оркестра.

Полицейские.

ЧК – Человек с камерой, ходит и все снимает, но его никто из персонажей не видит.

—Сцена 1—

Вечер после дождя.

Человек с камерой залетает, как шаровая молния, еле светящегося спектра.

Человек с камерой: “Дух Малера” в пустом зале. Но отчего же они так беспечны? В святая святых оркестра, репетиционной комнате, Небрежно расставлены пульты и ноты, валяется все в хаосе. Слава Богу, что скрипки лежат Бережно , аккуратно расставлены виолончели, контрабасы подпирают стены, хм.. на тубе чья-то шапка, тромбоны на стойках. На стульях – шарфы, валяются дамские концертные туфли с налетом пыли. Разбросаны ноты. Кофры от скрипок. Хаос.

Человек с камерой запрыгивает на подиум дирижера, задерживается.

ЧК: партитура третьей части симфонии Малера. Штрихи. Интересно, какой будет финал всего этого?

ЧК «спрыгивает» с подиума и устремляется налево, откуда доносится смех и громкая речь. В коридоре двое мужчин оживленно спорят и мгновенно замолкают, когда камера проносится мимо них. Камера бросается направо по коридору. За обшарпанным столиком сидят интеллигентного вида и разного возраста жующие женщины, давящиеся бутербродами в момент пробежки камеры мимо них. Камера пробегает мимо туалета, из-под дверей которого клубится сигаретный дым. Возле двери туалета курят 3-е мужчин. Поодаль сидят еще четверо здоровенных ребят, играющих в карты на кофре от виолончели. У одного на ногах лежит тромбон. Самый шустрый из игроков спешно переворачивает лист с записью преферансной «пули». На обратной стороне листа – ноты.

Д: Где Махлер?

СГ: Я здесь, Маэстро. А где мне еще быть?

Д: Семен Григорьевич, нам удастся сегодня разыграть произведение вашего великого тезки?

Д: Обязательно! Это же по-видимому моя вина, что обмениваться новостями, перекусывать, перекуривать, а также прочие дела музыканты должны справлять уже здесь, непосредственно в студии, а не дома, где все это можно делать бесплатно? И заметьте, если бы моему папе хватило бы денег не только поменять имя, но и убрать в моей фамилии непроизносимую во всем цивилизованном мире букву «x», то мою фамилию по-русски произносили бы «Малер», а не «Махлер», и я бы сейчас мог сидеть со скрипкой в первом ряду оркестра слева от дирижера, а не быть нянькой этим безалаберным людям с музыкальными инструментами и дипломами консерватории.

Но займемся делом! Все на репетицию, Играем «Титан», 1 Симфонию Малера, (произнес он с пафосом, и не произнося букву «h» с отчетливым австрийским акцентом в фамилии «Mahler»).

Зазвучала сладкая для уха Семена Григорьевича какофония разыгрывающихся музыкантов -

ЧК: Медленно, растянуто. Как звучание природы. В начале очень спокойно.

—Сцена 2.—

ЧК: – Ну а теперь самое интересное. Репетиционные будни. Настраиваем камеры на дневной свет и снимаем репетицию «Похорон Охотника». А кто это у нас с недовольным видом подкручивает колки и натирает смычок канифолью? А, это Юрий, со своим питомцем-контрабасом.

Юрий: Толя, ну откуда ты взялся?

(Грохот в зале вваливается Толя Маслов).

Юрий: Разве тебя в консе не учили, что ронять партитуру на пол – плохая примета!

Толя Маслов: ах, ты батюшки-матушки.

Юрий: что там не клеится?

Толя Маслов: да так. Сколько раз говорил забить этот гвоздь в полу, а все одно торчит.

Юрий: вот и наеб…?

Толя Маслов: ух, да, ушибся. Да, да… а ты чего там?

Юрий: да вот, струны влажные. Откуда тут влага?

ЧК: – а это что за Молодой Человек (МД) на репетицию явился в джинсах и кедах на босу ногу? На оркестранта вроде не похож, и на начальника не тянет!

Юрий: Надо провести замеры влажности. А то, что же это…

МД: здравствуйте! Могу ли я помочь вам?

Юрий: маэстро! А чем вы мне поможете?

МД: может канифоль другая нужна или струны поменять. А, я понял – волчок?

Юрий: – низкий поклон за ваши глубокие познания!

Толя Маслов: у меня порошок в принтере заканчивается.

Юрий: Толя, погоди ты со своим порошком. Тут молодой человек интересуется.Видите ли, молодой человек, я играл это соло много раз. Малер его написал в ре миноре и тесситура высокая.

МД: а что, волчок часто встречается?

Юрий: само понятие волчок может быть на любом струнном инструменте. А может и не быть. Это, так сказать, индивидуальные особенности инструмента. Происходит на определённой струне некое усиленное колебание и звук инструмента приобретает как бы дребезжание… У меня был волчок другого рода. В ограниченном пространстве. На выходных дома обычно занимаюсь в ванной комнате, чтобы домашним не мешать. Вот там, когда играешь гамму открытым звуком, вдруг какая-то отдельная нота звучит громче других и с эффектом эхо. Вот так было на моём инструменте, но зудящего звука не было.

МД: а что же у вас случилось?

Юрий: да влажность, наверное. Или чертовщина. Видите ли, при игре именно этого соло волчки встречаются редко. Малер написал именно в таком регистре, где как правило очень ровный звукоряд. Чисто физически волчка тут не может быть, так как колебания струны минимальное и резонанс сводится к нулю. Тут главное аппликатуру правильную подобрать.

МД: музыка гениальная, правда?

Юрий: народная. Это же известная песенка.

МД: да, но только в миноре.

Юрий: у меня эта часть заунывного шествия вызывает ассоциации с "Болеро", где идут наложения и переклички инструментов. Само Соло не представляет какой-то особой технической сложности, НО всегда есть шанс об… лаж… Лучше подучить, короче. Тут для меня было главное, выбрать аппликатуру и характер. Повторяющаяся секция в моём представлении должна была звучать нарастающими волнами, как эхо. Поэтому подбирал аппликатуру повторяющейся нотной фразы на другой струне и в другой позиции. Тогда звук становился более приглушённым в повторах. А в последней октавной фразе, в повторе использовал флажолет, чтобы не делать октавные скачки и не усложнять себе жизнь.

МД: это для публики шок, если она не понимает, где ей от музыки плакать, а где смеяться. Мы пытаемся это для них разжевать. Или вы хотите, чтобы я и вам, музыканту оркестра это объяснил?

Толя Маслов: Юра, вот твоя партия.

Юрий: Ага, спасибо Толенька! Вот мы с Толей сколько раз играли эту симфонию.

Толя Маслов: Ох, да – много!

МД: выходит так, что в третьей части вы заводите весь оркестр.

Юрий: так, да не так. Тут все зависит от дирижера. Если он выберет "заунывное болото", то и мне придется играть в это. Не известно, куда дирижер нас потащит. Но нам придется идти за ним.

МД: Очень интересно!

—Сцена 3.—

МД: Похороны Охотника. интересная гравюра Калло. Хм… Какая же из гравюр, вдохновила Малера к созданию третьей части своей первой симфонии – гравюра Каллоили «Фантазия в манере Калло» Гофмана? А может быть Малера вдохновила все же гравюра другого художника, Морица фон Швинда, «Звери хоронят охотника». Не сразу понимаешь,

что похоронную процессию возглавляет лиса. Заяц с крестом и кабан с лопатой шествуют следом. Гроб несут два оленя.

Как-то проясняет ситуацию надпись на ленте, которую держат парящие птички "Ihm ist wohl, uns ist besser" – "Ему хорошо, нам лучше". Но это, по-видимому, ирония, ведь на очередном повороте процессию встречает уже совсем иной ансамбль, глумливый и разнузданный. Обычно в симфониях хоронили героя, павшего ради человечества, как в Третьей симфонии Бетховена, “Героической”. А кого же хоронит Малер в своей симфонии? Веру в людей? Веру в себя и горечь своего детства? А может подобно двум другим романтикам, Гейне и Шуману, он хоронит и свои песни? Одну из них «Голубые глазки», в среднем разделе марша, где он уже говорит всерьез. Впрочем, в будущем траурный марш еще не раз войдет в симфонии Малера – Вторую, Пятую – и уже безо всякой иронии.

Да, мы это изучали в консерватории! В одном из писем Малер писал, что "с третьей частью (marcia funebre) дело обстоит так, что он, действительно, получил толчок к ее созданию извне, от известной детской картинки “Похороны охотника”". Малер определил настроение этой части как "… жуткое, ироническое, гнетущее уныние траурного марша". Траур зверей по их тирану! И как страшно, что траур по тиранам повторялся снова и снова, а «звери» так ничему и не научились. Или боялись научиться? Боялись даже собственной памяти о тиране и играли роль опечаленных и осиротевших.

—Сцена 4.—

Д: что здесь происходило? Они репетировали? С кем? С концертмейстером?

СГ: партитура валяется на полу! Ничего святого. Помню мой первый оркестр! Если случайно падали ноты, нужно было срочно сесть задницей на листки и только после этого собрать их. Наш первый виолончелист мог не застегнуть ширинку или не расчесать свои кудри

«а ля утренний Бетховен», но выходил на сцену как русский царь «со скипетром и державой»: в одной руке бесценная мастеровая виолончель, а в другой – намертво зажатая партия! И заметьте! Никогда не оставлял ноты на пюпитре. Когда над ним шутили коллеги, он всегда отвечал, – в нотах весь рецепт музыки. Не доверяю никому.

Однажды он чуть не сорвал выход оркестра на сцену!

Представьте: как обычно из левой кулисы выходят величественные скрипки во главе с концертмейстером, ну а из правой нечёсаный виолончелист. В зале аплодисменты выходящему оркестру. И вдруг, во время выхода у виолончелиста из рук выпадают ноты. Немедля ни секунды он падает на жопу, держа виолончель перед собой, как будто вокруг его лужи, а он боится инструмент замочить.

Д: как в фильме Гайдая, когда Воробьянинов вытаскивает из-под Бендера стул, Бендер падает навзничь, но в руке у него целехонькая рюмка, наполненная драгоценной водкой.

СГ: толпа оркестрантов сзади остановилась, не вмешиваясь и наблюдая за обрядом спасения нотного материала. Но тут произошла заминка: тяжела оказалась жопа виолончелиста! Он никак не мог достать последнюю страницу из-под себя.

Глядя на несчастного виолончелиста, Левая сторона оркестра остановилась в оцепенении. В зале начали шептаться, увидев неординарное событие. Раздались выкрики: «Помогите ему! Надо идти, ты же советский человек! Вроде не бухой, а смешной. В зале есть врач? Есть! Коллега, что происходит? Хохот в зале»! И так далее. Каким-то чудом виолончелист достал последний листок и, взяв смычок в зубы, плюхнулся на стул, а одной рукой, не ставя виолончель на пол, положил ноты на пюпитр. Играл он в этот день удивительно хорошо и даже не получил нагоняй от дирижера.

Д: вот что «рецепт музыки делает»!

СГ: не то, что наши циники!

Д: Семен, они в себя не верят. А значит и в меня не верят. И в произведение, которое мы репетируем, не верят. Играют формально. Спешат по домам. Копаются в телефонах на репетициях. Вроде все звучит, но души нет. Я им всегда говорю – вы звезды! А звезды состоят из химических элементов и наше участие в музыке тоже сродни химии. Отличие в том, что из одних и тех же компонентов день ото дня варится разная каша. И неизвестно сыграет ли оркестр сегодня то, что еще вчера было очевидным и лучшим. Актуальность сегодняшнему дню через призму былого – вот что они упускают.

СГ: Маэстро! Они даже об этом не задумываются.

Д: Мы именно поэтому и репетируем часами, чтобы убедиться, что наша музыкальная химия работает. Как им объяснить, что звезды гаснут тогда, когда появляется безразличие? Это очень важно понять и запомнить! Каждый из наших музыкантов – звезда со своим уникальным талантом. А десятки талантливых звезд еще не гарантия, что звучать они будут так же талантливо, как им кажется, когда они слушают себя.

СГ: Маэстро, мы тянем с вами эту телегу и «варим кашу» из сырых нот уже много лет. И каждый раз, когда вы разучиваете новое произведение, я, наблюдая за процессом – слышу, как вы «вдыхаете» душу в плоские и желтые нотные листки. Помните, много лет назад мы разругались на вечеринке у вас дома. Я едва сдержался, чтобы вам прилюдно не нагрубить и скрылся у вас в кабинете. За мной побежала жена. Мы через какое-то время вернулись. Я успокоился и больше никогда с вами не ссорился и ничего не доказывал. Помните?

Д: да припоминаю и очень сожалею, что так вышло. Поймите меня Семен, я ничего с собой поделать не могу, когда есть недопонимание. Ведь, прежде чем сказать что-то, я тысячу раз проверяю и перепроверяю свои домыслы. Возможно, это приводит к забытью реальности и только время способно объяснить мне – в чем я был неточен или вовсе не прав. Лишь образованность не позволяет мне рубить с плеча. Простите меня за это. Интересно вспомнить, а что именно произошло у меня в кабинете?

СГ: у вас на столе, на полу, на тумбочках, в общем везде, лежала партитура, которую вы репетировали с оркестром. Все листы были густо исписаны вашими замечаниями, помарками, именами, ассоциациями, ссылками на исторические события, какими-то непонятными для меня крючками и словами на латыни или итальянском. Все 8 лет моей музыкальной школы мгновенно собрались в один кулак и пребольно стукнули меня под дых. «Сема, – закричала моя жена, – посмотри сюда! Это же все у него в голове! И ты смеешь с ним спорить! Он же весь из металла!» И я мгновенно успокоился!

Д: из металла… Он, как вы знаете, ржавеет, устает, гнется, даже ломается… Если только это не титан!

СГ: Именно. Что мы делаем с «Титаном»? Вы объявили отпуск. Поймут ли музыканты к какому именно исполнению вы стремитесь? Как воспримут «Похороны Охотника»? И соберутся ли они на эти «похороны»? Не уверен. Меня в школе называли «горевестником». Я отнюдь не «гордо реял», как горьковский, но зато всегда предчувствовал грядущую «лажу».

Меня, кстати, музыканты пытали, как я отношусь к “клезмерскому” похоронному маршу в “Похоронах Охотника”. Видимо они считают, что я эксперт в клезмерской музыке, хотя это далеко не так.

Д: ну и что вы им сказали?

СГ: Клезмерская музыка – это традиционная музыка евреев-ашкенази, а корни ее – в средневековой традиции. Без клезмер-капеллы невозможно было представить себе еврейскую свадьбу: как говорила мама, – «Похороны без слез – как свадьба без клезмеров». Так что, нужна ирония и сарказм в исполнении, потому что если играть этот марш «академически», то это значило бы лишить музыку необходимой энергии. А если старательно “шмальцевать” марш по-клезмерски, то это сведет на нет ироничность и сарказм, на которую рассчитывал автор, когда писал эту очень странную часть симфонии.

Д: и что же вы им посоветовали, Семен?

СГ: я им сказал, что играть эту часть нужно, как это делают лабухи в ресторане: цинично, разухабисто, не совсем трезво и не совсем точно, но с душой. Вы уж простите, Маэстро, не мог удержаться от музыкальной фени.

Д: не страшно, Семен Григорьевич. Я еще и не такое слышал. И полностью согласен с вашим замечанием! Клезмерская музыка без присущей в ней иронии теряет свою душу. Выдержать ее более 5 минут в неумелом исполнении невозможно, как кстати, и плохо исполняемый блюз. А к предубеждениям «задним числом» я отношусь спокойнее вас, хотя призрак «Черного Лебедя» часто посещает меня особенно в последнее время.

СГ: моя мама, когда я делился с ней своими предчувствиями, называла это состояние «умный на лестнице».

Д: это как?

СГ: это когда ты все обсудил, поспорил, доказал, хлопнул дверью и ушел, а на лестнице вспомнил самое важное и убедительное слово, но возвращаться уже нельзя. Момент потерян.

Д: именно. Когда темп и логика спора нарушены, очень трудно восстановить нормальный ритм, как и в музыке. А преданность – дело такое… Семен, когда вместе работаешь почти 25 лет, как мы с тобой, возникает лже-влюбленность, которая рано или поздно хватает тебя за задницу, прикрывающую ноты на полу и прорехи в финансах. Такой идеальный вроде дуэт может разрушиться из-за чепухи, малейшего диссонанса, ревности, недоверия… ни говоря уже о каких-то серьезных причинах.

ЧК: Фу-х, еле успел за загадочным молодым человеком. Он помчался на своей дорогущей машине в центр, где Уличные музыканты играют дикси. Так… наш молодой человек подходит к музыкантам, берет трубу у солиста, и вставляет свой мундштук, становится, играет.

Барабанщик – Неплохо чувак лабает! Из наших?

Тубист: Да от него консерваторией, как от тебя пивом: за версту несет! Баловство это для него, не “штыревой” он хотя и “наливал” от души.

—Сцена 5.—

ЧК: – приснился мне Семён Григорьевич, сидящий на Старом кожаном диване, как на коне. сидит он растрепанный в расстегнутой концертной сорочке и пижамных брюках.

(Ужас во сне)

– Сема, не играй с русскими мальчиками в футбол во дворе. У них железные ноги! Учи Каприз Паганини на скрипке, она тебя потом кормить будет!

– Зачем ваш Сёма играет на скрипке? Он что, Ойстрах? Он учится в затрушенном городском заведении у безграмотного учителя, а не в школе имени Соломона Столярского. Лучше бы он в футбол играл. Больше бы толку было.

– Да вы не знаете нашего Сему! Он способный! Он будет сидеть в черном костюмчике на стуле со скрипкой слева от дирижера! Но сначала, пусть он Паганини научится играть, а уж потом в оркестр.

– Да знаю я вашего Сему! Он лентяй. Он ноты не учит и все на слух играет. Я же слышу. Сама не без музыкального образования. Жопой надо брать, жопой! А у него в ней иголки! Лучше пусть на гитаре играет! Бац по струнам и мильён! На сцену, раз, выскочил, и на заработанной машине уехал! А то он такой же скрипач, как я милиционэрша! И вообще, зачем ему Паганини? Пусть гаммы играет. Один мой знакомый говорил – “Мои сверстники в коридорах Баха учили, а я гаммы да арпеджио шпарил. Теперь они только Баха умеют играть, а я всё!”

СГ: надо бежать, бежать, бежать прочь из душного двора. Но и на улице не лучше: Сема маленький, несуразный, у Семы скрипочка, у Семы мама некультурная.

– Научился Сема на гитаре играть и бегом на радио. И тут – бац, оплеуха.

– Пошел вон, Семен!

СГ: Вот песня моя, я сочинил, запишите ее на пластинку!

– А ты композитор?

Бац!

– Пошёл вон, Семён! Ты зачем по-английски поешь? Пой о стройках комсомольских. Да что же ты поешь? О любви – это не твое амплуа! Вот «Лейся-Вейся-Приклейся Песня» про любовь поёт и деньги гребет. Им это позволено!

СГ: А где мне петь?

– Вали в Израиль, Сема. Там и пой.

СГ: Не хочу в Израиль. Хочу здесь на стуле слева от дирижера со скрипкой сидеть.

– Поздно, Сёма. Поздно. Всё! Занят уже твой стул. Социальный лифт – слыхал о таком? Иди в «Лейся-Вейся-Приклейся Песню» администратором работать. Инструменты таскать. Билеты продавать! Там тебе и место!

– А чего! Может это в ништяк! Поездки. Гостиницы. И девушки преданные! А, Сема?

«Блюз Семена»

Учила меня мама

Не верить судьбе.

Ох учила меня мама

Не верить судьбе.

И научила меня мама не верить судьбе,

А верить себе и только себе.

Учила меня мама

Что не бывает все ништяк.

Ох учила меня мама,

Что не бывает все ништяк.

Учила меня мама и слёзы лИла,

И научила меня мама,

что и пустяк бывает в ништяк.

И ни советы,

Ни учения,

Ни грязи житейской

Я больше не принимал.

И ничьи советы,

Ни учения,

Ни грязи житейской

Я больше не принимал.

И ни советы,

Ни учения,

Ни грязи житейской

Я больше не воспринимал.

Я просто шел с хламом в сердце по жизни

И по дороге его терял

СГ: Гражданин начальник, за что тюрьма? За что мне прокурор “диез” нарисовал!

– Ты Сеня, левые концерты давал. Ты, Сеня музыкантам большие деньги платил. Ты, Сеня на большие деньги жил. Тебе Сеня, большой босс верить перестал.

СГ: Да это же знали все. Кто за копейки бы на стадионе пахал? Кто за стадионы платил? Кто инструменты дорогие покупал? Кто большого босса ублажал?

– Все знали, все воровали, а сидеть тебе, Сеня.

СГ: Мамочка! Как же так? Это совсем уже не ништяк…

– Блатную жизнь ты любил, Сеня, а воровать боялся, и вот ты в лагере с урками оказался.

– В тюрьме на гитаре я про жизнь и любовь играл, про воров и ментов исполнял, и как Битлз и Роллинг Стоунз подвывал. А вышел – пропал.

– Ох, пропал!

СГ: Маэстро, спасите, поверьте, работу дайте. Я все умею. Я музыку люблю. Я боссам деньги тащил. Вину на себя валил. А они предали меня. Подставили. В тюрьму спровадили.

– А Маэстро поверил! И обнял. И Сему на работу принял.

Семён открывает глаза.

СГ: Опять придавило. Как всё понятно во сне, а потом все скручивается в трубку из папиросной бумаги и исчезает. Что было главным словом во сне? Аааа, вспомнил! «Поверьте»! Маэстро поверьте мне. Я все понял! Я знаю, что делать.

Голос ЧК :

Скерцо: энергично и живо, но не слишком быстро.

—Сцена 6.—

ЧК: – уффффффф. Еле успел проснуться и сразу в кабинет Семёна Григорьевича , чтобы не пропустить его беседу с музыкантами.

СГ: ну обязательно эти засранцы должны опаздывать на 20 минут. У всех же важные дела. Только я, на их взгляд, могу делать 8 дел одновременно и ждать.

Толя Маслов: Семен Григорьевич, вы прямо как Кай Юлий Цезарь.

СГ: Толя, о чём ты?

Скрипач (Скр): ой, Семен Григорьевич, а я вас слышу.

СГ: Алло! Аааа, вы в общежитии! ну вот и чудесно. Я хочу объявить перерыв в репетициях. Маэстро надо от вас отдохнуть… то есть у него важная рабочая поездка.

Толя Маслов: Н-да, какой ловкий ход.

СГ: Разыгрывайтесь с концертмейстерами. Занимайтесь делом и репетируйте. И передайте, не бухать, никаких «левых» концертов и всем сидеть в общежитии. Ясно?

Скр: А откуда вы знаете, что случилось?

СГ: А что случилось?

Скр: помогите, Семен Григорьевич! Мне надо поговорить с Дирижером. Я должен ему все объяснить. Не верьте слухам.