Неофициально об официальном. Рассказы

1. Гвоздь

Есть у русского человека некая отчаянная безоглядность без удержу. Была она исстари, сохранилась, надо полагать, и поныне. И вот то ли отголосок её, то ли отсвет, как назовём.

Произошла эта история с полвека назад. Отправилась на Алтай с гуманитарной миссией медицинская экспедиция из Москвы. В Алтайский край и сейчас добраться не просто, а тогда и вовсе почти никак. Глухомань. А в глухомани какая медицина; народ умирал своей смертью, врачи не подталкивали. Непорядок. Вот и надумали светлые столичные головы послать туда в летние каникулы группу будущих врачей из московских институтов, им практика, а людям польза. Возглавил экспедицию студент-шестикурсник, почти доктор. С ним человек шесть, с бору по сосенке, но все в той или иной мере к врачебной науке причастные и в походах тёртые, бывалые. Перемещались они по необъятным Алтайским просторам, останавливались в школах или иных приютах, куда стекался окрестный люд за посильной помощью «светил» столичной медицины.

В очередной школе медики, как всегда, развернули походный лазарет и принимали больных. Школа двухэтажная, на втором этаже «сам» с помощниками приём вёл, а на первом этаже барышня экспедиционная сидела, пришедших на приём записывала и в очередь определяла. Подходят к ней два мужика, один другого за плечи поддерживает. Так-то на ногах ещё стоят, но видно, что приняли в себя немало. Тот, что другого вёл, просит:

– Дочка, посмотри друга, прихворнул малость.

– Что с ним, – спрашивает дежурная.

– Да понимаешь, какая история – гвоздь у него в голове.

Ну шутники!

– Мужики, вы бы шли проспаться. Здесь народ больной, людей много, а нам скоро дальше двигать. Не до ваших забав.

Ушли мужики, только недалеко, минут через десять опять появились.

– Дочка, посмотрели бы друга. Непорядок ведь, ну как ему с гвоздём-то ходить?

Видит девушка, что не отстанут, поднялась наверх, к начальнику экспедиции, доложила. Спустился старший товарищ хулиганов выпроваживать. Они ему ту же песню завели: «Помоги, мол, вынь гвоздь». Врач объясняет, что небывальщину мужики несут, такого быть не может, а мужики на своём стоят. Делать нечего, надо убедительнее быть. Взял этот студент-старшекурсник скальпель и обратной его стороной по голове того парня, у которого якобы в голове гвоздь сидит, да и постучал. Вот, мол, какие здесь гвозди! И вдруг обалдело слышит отчётливый металлический звук. Тут уже ему поплохело. Мужика с гвоздём наверх под руки проводили, на голове тонзурку осторожно выстригли, а из черепа шляпка гвоздя отчётливо выпирает. Больного с предосторожностями уложили и давай у друга его выпытывать, как и что. Тот честно поведал, что побились они с тем гвоздатым мужиком на бутылку. Спорили, можно ли кулаком с одного удара загнать в голову гвоздь длиной с палец. Вот и проверили, получилось хорошо. А гвоздь в голове сидит, надо вытащить, с гвоздём-то жить неправильно.

Оказывается, есть в голове между полушариями мозга некое мозолистое тело, сплетение нервных волокон, очень малая зона, где действительно может разместиться инородное тело без явных нарушений сознания и очевидного вреда здоровью. Упаси бог кого-то пробовать! Это ж какое счастье надо иметь, чтобы туда гвоздь вогнать и на этом свете остаться.

Ясно, что нужна операция. Причём здесь же, тащить некуда. Анестезия условная, только по местным масштабам. Когда этот вопрос встал, бедолага попросил спирта. Дали, много. Потом со всеми предосторожностями гвоздь извлекли. Больному палату в школе соорудили, в кровать уложили и круглосуточное дежурство возле палаты организовали на случай, если больному что понадобится. А больной той же ночью со второго окна втихую сиганул и до своего дома подался. Возможно, и сейчас гуляет с друзьями по многоликому Алтаю, воздухом горным дышит и жизни радуется.

Есть ещё в народе отчаянный замес. Жив курилка!

2. В глубинке

В деревне я впервые оказался лет в пятнадцать, на втором курсе техникума отправившись с соучениками помогать подшефному колхозу, как это было тогда принято. Картофель собирать, свёклу дергать, сено-солому сгребать. Что придётся.

Мари-Турекский район марийской автономии, луговая Черемисия. Марийцы, до крушения Российской империи называемые черемисами и вернувшие себе национально-историческое имя в 1918 году, относятся к финно-угорским народам, родственны финнам, венграм, эстонцам. Языки у народов между собой схожи, но от русского отличаются чрезвычайно. В той деревне русский язык не знали, но двое немного понимали и говорили: председатель колхоза и мальчишка лет десяти-двенадцати в избе, где нас разместили. Потому там и разместили, что паренёк за переводчика был. Где уж он русский язык выучил, осталось загадкой.

Изба была невелика, но помещалось в ней много. На широкой лавке спали хозяин с хозяйкой, на русской печи – престарелые родители хозяина. Подле лавки вповалку на полу располагались дети, трое или четверо, у двери лежала свинья с поросятами. Так они все жили, а тут ещё мы, большая группа парней и девушек. Нам определили место на полу между хозяйскими детьми и свиньями. Плотно избу заселили.

Из небольшого тамбура выход на крыльцо. Двор немощёный и деревом не застлан, глубокая грязь. С крыльца спустишься, считай, что по колено провалился. Умываются на крыльце, там для этого подвешен на трёх цепях большой котёл с водой. Воду на себя плеснёшь, умоешься. С нашей кормёжкой хозяева не заморачивались: привозили на двор свинью, тут же её кололи и разделывали. Части туши забрасывали в котёл, заливали водой, добавляли картошку, варили, солили – готово!

Мылись деревенские жители в банях. Топили бани редко, это было событием. С баней увязывались некоторые особенности причёсок марийских женщин. Волосы у них от природы роскошные, чёрные, блестящие. Женщины длинные волосы в хитрые причёски закручивали, а перед тем в бане кислым молоком промывали и травами ополаскивали. Самой женщине с такими своими волосами трудно справиться, другие женщины ей помогали. Над причёской вместе трудились, а чтобы не распалась причёска, её сверху клеем мазали. Варили клей из копыт и костей домашних животных, получался он вроде столярного и пах так же, пока не засыхал. Для красоты на причёску монеты накладывали и тоже клеем прихватывали. Надолго причёску строили, работа какая! С полгода-год причёски носили, много всего под клеем разводилось. Головы, конечно, чесались, так ведь красота без жертв не бывает, всем известно.

Одежда у марийцев своеобразная, многоцветная, что у женщин, что у мужчин. Женщины ещё украшались монистами из монет, как цыганки. Переходили те монеты по наследству вроде приданного. У иных много монет, в пять-восемь рядов, и какие монеты, музейные коллекции! Идёт такая женщина по деревне, как экспонат ценный, для стороннего глаза диковинный. Да откуда там сторонний наблюдатель?!

3. Отчизна

Моя несчастная Отчизна,

Земля несметного богатства,

Где вместо будущего тризна,

Где неизбывно казнокрадство,

Где год от года, век от века

Страна не любит человека.

Борис Швец

Корни российского пьянства лежат помимо прочего в нашем климате. Я понял это на своём опыте, оказавшись поздней осенью на уборке картофеля в подшефном совхозе. Это так говорилось – «подшефный совхоз». В действительности разваливающееся, как многое другое, сельскохозяйственное образование. Кто будет работать в деревне, если стимула для работы никакого? Заработка нет, нет и радости труда на гниющие закрома безразличной к тебе родины. Быт не устроен, и перспектив не видно. Молодежь, едва получив подобие среднего образования в хилых сельских школах, стремительно мигрировала в города в поисках лучшей доли. В деревнях оставались старики со старухами да горемыки-пьяницы. Вот и привозили по разнарядке для сезонной работы на полях людей из городов. Лучше всего подходили сотрудники научно-исследовательских институтов, но вполне годились и студенты, и школьники старших классов, и работники заводов. Работали горожане на полях, естественно, бесплатно. Впрочем, назвать это работой можно было лишь с большой натяжкой, так что отсутствие платы несколько уравновешивалось отсутствием эффективного труда. Потери были огромны: на полях терялась часть урожая, в городах студенты недоучивались, рабочие недорабатывали, учёные недоисследовали. Так со скрежетом родное наше народное хозяйство двигалось в светлое будущее.

Я в составе комплексной бригады научно-исследовательского института тружусь в хозяйстве Волоколамского района Московской области. Устроены мы прилично, живём в бараке комнат на десять, в каждой по восемь-двенадцать коек. Удобства на улице, но к этому привыкаешь. Кормят в столовой неподалеку, еда сносная, хватает. На работу возят. Мы собираем в мешки картошку, извлечённую на свет копалкой на тракторе. Сезон дождей, с уборкой урожая кто-то явно затянул. С утра – дождь со снегом. Сверху льёт, под сапогами раскисшая грязь, в которую проваливаешься на каждом шагу. Вначале холодно и промозгло, потом очень холодно и очень промозгло. И я, и мои спутники хрипим и кашляем. Не заболеть бы всерьёз. Профилактически прикупаем водку, много водки. На поле работаем парами, по два человека на борозде. Там же, под дождём и снегом, пьём, естественно «из горла», распивая бутылку на двоих. Бутылки хватает до обеда. Потом на работу уже не выходим, разбредаемся по комнатам и до ночи, а то и до утра играем в монопольку. Случается, пьём ещё. Осень, дождь, холод, грязь. Россия.

4. Я милицией доволен

В таёжной зоне Среднего Поволжья посреди Марийской низменности течёт река Малая Кокшага, несущая воды в великую русскую реку Волгу. С давних времён населяли те места свободолюбивые финно-угорские племена, именовавшиеся марийцами или черемисами. В 16 веке царь и великий князь всея Руси Иван IV Грозный, дабы воспрепятствовать многократно вспыхивавшим Черемисским войнам, повелел заложить на Малой Кокшаге город-крепость, в память чего город назван Царёвококшайском. В советской действительности этот город стал столицей Марийской автономии и с конца двадцатых годов прошлого века носит имя Йошкар-Ола, что на русский язык переводится как Красный город. Положенным образом Йошкар-Ола обрастала во времени всеми атрибутами столицы, чему немало способствовало перемещение туда в начале Великой Отечественной войны потребных для военных нужд заводов из западных областей страны. В то лихолетье на улицах города утонула в грязи, захлебнувшись, персональная лошадь директора одного из местных предприятий. Улицы постепенно замостили, а потом и вовсе закатали в асфальт. На провалах пешеходных дорожек воздвигли деревянные мостки на сваях. Появились кинотеатры и театр. И тогда в общем потоке всепроникающей культуры в Йошкар-Оле заработали вытрезвители.

Как, вы не знаете, что это такое?! Большой толковый словарь Д. Н. Ушакова определяет вытрезвитель как «Учреждение санитарно-медицинского характера для вытрезвления пьяных». Людей, пьяных до невменяемости, свозят в эти заведения, где они ночуют. Не могу сказать, в какой мере вытрезвители являются отечественным изобретением, но в России первый вытрезвитель под названием «Приют для опьяневших» появился в 1902 году в городе Туле в целях борьбы с вырождением населения, его экономическим разорением и нравственной порчей. Штатный кучер вытрезвителя ездил по городу и подбирал попавших в поле зрения бесчувственных граждан, которых доставлял затем в вытрезвитель для оказания им помощи. Спустя несколько лет через вытрезвители Тулы проходили ежедневно по триста и более человек. К тому времени во многих губернских городах страны существовали подобные заведения. На событиях 1917 года вытрезвители исчезли, чтобы возникнуть вновь через полтора десятка лет, вначале как заведения Наркомата здравоохранения, а с 1940 года – Наркомата внутренних дел. В советское время пьяных на улицах собирали наряды милиции и народные дружинники. Существовали привилегированные категории граждан, которых запрещалось помещать в вытрезвители. Вместе с тем сложилась целая когорта соотечественников, для которых ночь в вытрезвителе стала нормой жизни. В 2011 году вытрезвители на территории России закрыты, что вряд ли следует рассматривать как следствие тотального сокращения алкоголизма в отечестве. Практика работы вытрезвителей при громких реляциях была довольно непривлекательной. Пришедшие в бессознательное состояние люди должны были получить там медицинскую помощь, пройти санитарную обработку и найти кров над головой и чистую постель. Услуги эти, конечно же, потом надлежало оплатить. Фактически медицинская помощь сводилась к беглому осмотру и фельдшерской помощи с приёмами ускоренного отрезвления. Кров, какой-никакой, тоже был. А вот с чистыми постелями везло не всем. Нередко случались побои и ограбление беспомощных людей.

Но вернёмся к упомянутой Йошкар-Оле. Годах в семидесятых постоянным клиентом Йошкар-Олинского вытрезвителя стал некий марийский поэт. Любил человек выпить, ну и что! А если случалось ему многократно ложиться на улице отдохнуть, приняв свою дозу, так организм же требовал. Милицейская перевозка его добросовестно подбирала и в вытрезвитель транспортировала. Тут случился очередной юбилей доблестной милиции. Поэт, естественно, по случаю праздника выпил и опять попал в вытрезвитель. Проспался и на следующее утро бодро попросил в вытрезвителе книгу отзывов. Удивляться не следует – во всех нормальных советских учреждениях книги отзывов были. Дали нашему герою книгу отзывов. И он оставил в ней такую искреннюю запись:

Говорят, эти стихи одна из местных газет перепечатала как пример хорошего тона для культурных жителей марийской столицы.

5. Солидарность

Веселие Руси есть пити,

не можем без того быти.

Князь новгородский и великий князь киевский

Владимир Святославович

(Владимир Красное Солнышко)

Веселящие напитки на Руси испокон веков были традиционны на пирах и иных празднествах, популярны в быту. Со временем привычные медовуху, пиво и брагу постепенно дополнили и потеснили крепкие спиртные напитки. Самогон и водка вошли в обиход, потребление спиртного в стране неукоснительно росло.

Производство водки было высокорентабельным и приносило бюджету огромные деньги. Советская власть, закрывая прорехи дырявого бюджета, цены на водку неоднократно поднимала, что было несложно при государственной монополии на её производство и запрете самогоноварения.

Подорожание 1961 года вымело из потребления популярный и дешёвый «сучок», самая дешёвая водка «Московская» шла по цене 2 рубля 87 копеек. Вскоре минимальная стоимость водки поднялась до 3 рублей 62 копеек (1972 год), а затем до 5 рублей 30 копеек (1981 год).

Смена руководства страной в 1982 году ознаменовалась появлением водки «Андроповка», ставшей хитом продаж и снискавшей новому руководителю популярность в народных массах своей сниженной на 10%, ценой. Впрочем, она существовала недолго и через два-три года с очередной переменой власти «Андроповка» тихо исчезла с прилавков.

Но независимо от стоимости водки русский народ жил под неизменным девизом «Пили, пьём и пить будем!» Повальное пьянство было причиной колоссальных потерь в народном хозяйстве. Стремясь ограничить потребление «горькой», власть вводила запреты и ограничения, тоже, впрочем, малоэффективные. В семидесятые годы водку разрешили продавать только с 11 часов утра. (Острословы не замедлили назвать это знаковое для пьющей Руси время «ленинским», поскольку на юбилейной монете, выпущенной к 100-летию вождя, Ленин поднятой рукой указывал ровно на то место, где на циферблате часов размещают цифру 11). Тогда и произошла эта история.

В самом что ни на есть центре Москвы близ площади Маяковского был небольшой продуктовый магазин. Спрятанный от городской движухи и глаз прохожих за спиной тогдашней гостиницы «София», он привлекал завсегдатаев не столько скудным ассортиментом, сколько своим винным отделом. Тот тоже не блистал, зато в положенное время на стеллаже позади бдительного продавца неизменно красовались бутылки с самым ходовым в России напитком – водкой.

К одиннадцати часам у входа в магазин выстраивалась длинная очередь страждущих и истосковавшихся. Клиенты были понимающие, порядок по возможности блюли. Если же кто не удерживался от соблазна пролезть вперёд, когда в положенное время дверь магазина отмыкалась, то нарушителей осаживали коллективно и безжалостно, занятые места солидарно хранили.

У винного прилавка эти покупатели вели себя предельно чинно, как слушатели высших женских курсов – это чтобы, упаси бог, служители за прилавком чего не подумали и из магазина их не выставили без покупки, как уже приложившихся к спиртному. Только разве можно удержаться от нетерпения даже в таком священном месте? Толкотня. И как-то в тесноте помещения случилось несчастье: прошедший все испытания томительной жаждой и нескончаемой очередью мужчина, пробираясь ко входу, приобретённую заветную бутылку водки в ослабевших от почти суточного алкогольного поста руках не удержал. Как это произошло, никто в толпе не заметил, только бутылка упала. Пол каменный, бутылка вдребезги. Осколки и лужа возле ног. Как же ты, родимый?!

В магазине сразу и без команды стих гомон. Все (все!) присутствующие изнутри, из самых своих измученных глубин осознали необратимость трагедии. На пострадавшего страшно было смотреть. А он стоял, глядел под ноги и, казалось, сам не верил, не хотел верить. Брал на последнее. Это что же, конец?!

И тогда проявилась самая высокая мужская солидарность. Кто-то тихо произнёс: «Мужики, кто что может…» И без лишних слов все они, забулдыги, подзаборные пьяницы и штатные алкоголики, набросали тому бедолаге пригоршню мелочи. Когда набралось на бутылку, его без очереди пропихнули с общего согласия к прилавку. Потом он с новой бутылкой возле сердца пробирался опять к выходу, и каждый, кто дотягивался, слегка хлопал его – кто по спине, кто (осторожно) по плечу – и что-то говорил по-свойски, по-дружески. А в маленьком, грязном магазинчике как будто стало светлее и даже не так тесно. И всякого наглядевшиеся продавцы были уже не столь суровы, и улыбались немногие случайные покупатели других отделов.

6. Судьба женщины

В тесном мирке ведомственного дома и жители, и обслуга, казалось, были хорошо знакомы. Но порой всплывающие детали по-новому освещали отдельные судьбы.

Работала консьержем немолодая женщина. Тихая и неприметная, она несла в себе отголоски далёкого трагического детства. Родилась и жила в деревне, что в средней части России. Было ей лет пять, когда умерла мать, и остались она да трёхлетний брат с отцом. В деревне без хозяйки нельзя, пропадёшь, так что отец вскоре женился повторно. Молодая мачеха сирот невзлюбила – отец в город на заработки, а она держит детей впроголодь, ругает, бьёт, и заступиться некому. Знала маленькая девочка, что у покойной матери в городе её брат остался, решила к нему податься. Может, приютит? Однажды зимой взяла братишку за руку, и пошли они в сторону города. Идти далеко, дороги не знают, заплутались. Брели целиной по глубокому снегу, стали замерзать и тут провалились под землю. Даже испугаться не успели, оказались в норе. А там – большая серая собака, и щенки повизгивают. Сразу стало тепло и интересно. Собака зубы показала, детей обнюхала… и пригрела. Чем кормила, неизвестно. Когда через несколько дней отец из города вернулся, детей отправились искать всей деревней. Нашли в логове волка, живых и вполне здоровых. Самой волчихи и волчат в норе уже не было.

Отец детей домой привёл, жену побил: «Не обижай сирот!» и опять в город на заработки. Стало детям дома немного сытнее, да всё нехорошо. Видит отец, что изведёт детей мачеха, решил у брата покойной жены их пристроить, тот бездетным был. Привёз. Но время-то голодное, дядьке с женой самим есть нечего. Жена дядьки к маленькому мальчику прикипела, приняла. Ну, а девчонка взрослая, шестой год пошёл, лишний рот, должна помогать, работать. Поручениями и заданиями ребёнка замучила. Послала однажды на рынок за покупкой, а у девочки деньги украли. Как домой вернуться? Решила утопиться. Побежала на речку, да споткнулась. Упала носом в снег и видит – у самого лица в снег денежка вмёрзла. Снег разгребла – купюра, да какая большая! В кулаке зажала, домой подалась. Рассказала всё, как было, дядьке и жене его. Те говорят: «Бог, видать, не велит сироту обижать, охраняет». С того дня перестали девочку гнобить. Выросла, окончила профессиональное училище. Хорошего человека встретила, вышла замуж. Так жизнь и наладилась.

7. Путешествие молодожёнов

Сергей, студент московского института, будущий врач-эпидемиолог, женился. Не надо смеяться, с каждым может приключиться. Это событие они с молодой женой решили отметить поездкой на теплоходе по Волге от Москвы до Астрахани. Представляете себе: отдельная каюта, предупредительные стюарды, изысканное по тому времени меню. Прекрасные волжские виды, маленькие старинные городки с базарами-развалами. Местные музеи с заблудившимися шедеврами. Несравненные волжские помидоры, ароматные арбузы, домашняя выпечка на стоянках. Представляете? Вот и они всё именно так себе представляли. Только жизнь внесла коррективу: аккуратно в день отъезда молодожёнов из Москвы в регионе Волги была зафиксирована вспышка холеры, вследствие чего объявлен карантин.

Плыли молодые до Астрахани без остановок. Еда… ну, вы понимаете. Само собой, исключились овощи-фрукты. Всё прочее соответствовало ситуации, не было ни музеев, ни прогулок вдоль резных палисадов. А в Астрахани Сергея ссадили с теплохода и забрали в инфекционную больницу. Подхватил ли он холеру, или врачи подстраховались, изолировав его от общества с обычной диареей от некондиционных харчей, сказать не могу. Только провёл Сергей в холерном бараке положенный срок под капельницей и на унитазе, а молодая жена его металась на свободе в попытке передать супругу записку со словами любви и материальное подкрепление своих чувств в виде недозволенных съестных припасов.

Для будущего эпидемиолога такой взгляд на проблему изнутри был безусловно полезен. Только спустя не самое продолжительное время после той поездки Сергей развёлся. Нельзя исключить, что именно поездка разочаровала его в семейном счастье.

8. Гость со свалки

Московский район «Текстильщики» возник на месте бывшей свалки. В наследство жилым домам досталось множество крыс. Большие, умные, голодные, они проникали в подъезды и, случалось, бросались на людей.

Володя, возвращаясь домой, зашёл в подъезд многоквартирного дома в Текстильщиках, ведя за руку сына Алексея трёх лет. Крыса, явно заблудившаяся в подъезде, в метаниях наткнулась на Володю и стремительно юркнула в его штанину. Это укрытие она посчитала недостаточным, а потому полезла дальше, точнее, выше. Острые когти разрывали живую плоть ноги. Можно предположить, что в жизни Володи случались более приятные моменты.

Что делает в подобном случае человек? Может кричать, может молотить кулаками по супостату. Только рядом с Володей маленький сын; если закричать или ударить, ребёнок будет напуган. И вообще, не лучший для него пример. Со словами: «Смотри, Лешка, какой чудный гость к нам пожаловал!» Володя отпустил руку сына, расстегнул свои брюки и через верх вытащил злополучную крысу. Вытащил, невзирая на её укусы и сопротивление. После чего не отбросил, не ударил о стенку, что было бы естественно. Свободной рукой он погладил извивающуюся тварь, открыл дверь на улицу и отпустил крысу. Застегнул брюки и поднялся с сыном домой, где, закрывшись в ванной, долго отмывал кровь и заливал раны йодом. А Лёшка пошёл играть, осмысливая новые впечатления.

9. Криминальная приватизация

На поднявшейся в начале девяностых волне приватизации работники большой плодоовощной базы столицы решили акционироваться. Несколько таких баз, раскиданных по разным районам города, много лет служили для перевалки сельхозпродукции по пути в московские магазины и её сезонного хранения. На двадцати трёх гектарах базы, о которой идёт речь, разместились десятка полтора хранилищ, ко времени описываемых событий частично занятых непрофильной продукцией. Чего там только не было – одежда производства отечественных кооперативов и сработанная в Турции модельная обувь, азиатские кроссовки и голландские фруктовые чаи, невнятного происхождения станки и приспособления. А один крупный склад целиком арендовала компания «Кока-Кола», тогда только нацеливавшаяся на российский рынок; завоевывая московские высоты, она создала на этой базе своё генеральное представительство. Наверное, меньше всего на базе были представлены овощи и фрукты. Ну, не хлебом единым.

Командовали базой два начальника – директор Евгений Михайлович и финансовый директор Владимир Николаевич. Оба профессионалы, оба в самом дееспособном возрасте, когда и сил ещё много, и знаний да связей уже хватает. Работали совместно не первый год, дружили семьями, руководили слаженно. Разработку документов по приватизации базы заказали нашему многопрофильному предприятию. Специалисты предприятия, возглавляемые авторитетным в своей области доктором-профессором, отнеслись к разработке документов по акционированию ответственно. Необходимый пакет документов был в срок подготовлен и с положенными инстанциями согласован. Тогда началось самое интересное. Выяснилось, что у Евгения Михайловича и Владимира Николаевича нет единого понимания того, кто из них получит контрольный пакет акций базы.

Вы, полагаю, знаете российские реалии того периода: при акционировании предприятия цена его акций первоначально ниже их реальной стоимости. И если даже предприятие убыточно, последующая продажная стоимость акции, как правило, неизмеримо выше начальной цены приобретения. Собственно, по этой нехитрой стратегии возникла поросль российских скороспелых миллионеров из числа лиц, до приватизации причастных к руководству заводами, фабриками, институтами, магазинами, ателье и химчистками. Кто чем командовал, тот то и поимел. Если, конечно, сообразительности и весовой категории хватило, а мораль позволила. Что касается контрольного пакета акций предприятия, то он определял в конечном счёте, кто командует судьбой предприятия и финансовыми потоками. В нашем случае это были большие, даже очень большие деньги.

Двум котам в одном мешке тесно, и двум уважающим себя руководителям не ужиться в тесной роли хозяина. Так поссорились Евгений Михайлович с Владимиром Николаевичем. Затем появился криминальный сюжет. Квартиру Владимира Николаевича подожгли, облив бензином металлическую дверь. В тот момент в их квартире на третьем этаже были только хозяин с женой, эвакуировались ещё до приезда пожарных. Жена благополучно выбралась через окно и спустилась по водосточной трубе, грузный Владимир Николаевич прорывался через дверь. Сильно обгорел и едва не лишился глаз, долго лечился.

Заказчика и исполнителей поджога не нашли, приватизацию базы приостановили. Мы со своими специалистами от темы отошли по причине нерешённого в коллективе базы вопроса распределения собственности. Позднее я бывал на базе раз или два в гостях. Директором базы стал Владимир Николаевич, всё прочее сохранялось внешне неизменным.

10. Пожары в тайге

Зрелище последствий площадных пожаров в тайге удручает.

Мне довелось видеть сотни гектаров выгоревшей Кокшайской тайги, что на Восточно-Европейской равнине. Обгорелые стволы корабельных сосен чёрными остовами смотрели в небо. Жизнь ушла из этого леса, десятилетиями будет земля затягивать раны. Поезд шёл мимо, мне хотелось отвернуться. Люди – виновники происшедшего, было стыдно, хотя причём здесь я?

А в тысяча девятьсот семьдесят пятом году я оказался на Дальнем Востоке. Стояли необычные даже для тех мест морозы, и когда в дальневосточном городе «Солнечный» оборвало высоковольтную линию электропередачи, на спасение города бросили военных. Мне повезло уехать из Солнечного часа за три до аварии на линии. Я стоял у окна поезда, и сопки Дальневосточной тайги, оголённые пожарами от костров браконьеров, виднелись на горизонте, как грудь истерзанной женщины.

11. В погребке

Начало 20 века, Одесса, винный погреб-кабачок. Посетители приходили туда выпить стакан-другой вина, посидеть, поговорить. Нередки были компании мелких купцов, разбогатевших на одесском Привозе. Иногда подвыпившие клиенты скандально ссорились, и тогда их приходилось успокаивать. Но случалось, что они целовались, проявляя взаимные симпатии. Выглядело это так.

Двое толстых мужчин с традиционно большими животами вставали лицом к лицу на некотором расстоянии друг от друга. У каждого в одной руке был стакан с вином, в другой руке – солидный брус замороженного сливочного масла. Отхлебнув вино и закусив маслом, они разводили в стороны руки, переваливались через свои сдвинутые животы и, сблизив замасленные физиономии, лобызались.

12. Московские попрошайки

В Москве много попрошаек. На моей памяти так было всегда, исключая короткий период Олимпийских игр 1980 года. Наряду с людьми несчастными и бездомными милостыню просят профессионалы, нашедшие устойчивый заработок в этом занятии. Порой нищенство приобретает причудливые формы.

Моя приятельница, проходя мимо убогой старушки, с головы до ног укутанной в потёртый плащ, положила мзду в лежащую перед той коробку. Потом, по загадочному наитию, присела и заглянула под низко нависающий капюшон. Оттуда глянуло небритое лицо мужика лет сорока с ошалевшими от её поступка глазами.

К другой моей подруге подошёл на улице мужчина неопределённого возраста с жалостливым рассказом о своих невзгодах. Подруга разводку почуяла опытом коренной москвички, но спешила и по свойственной ей импульсивности дала попрошайке испрошенную им, кстати сказать, не самую маленькую сумму. После чего продолжила путь. Мужчина от её стремительности несколько растерялся и порывался досказать. Тогда приятельница объяснила, что она всё поняла и прониклась сочувствием, а дать больше всё равно не может. Только мужчина не останавливался в своём повествовании и ещё квартала два шёл по пятам, отрепетировано излагая. Потом, видимо, решил, что он честно отработал, и отстал.

13. Какой вкус у кумыса?

Кумыс, этот целебный напиток, мне довелось впервые попробовать, когда после очередной командировки возвращался из Ташкента в Москву. На место в купе денег не хватило, на плацкарт тоже не набралось, пристроился в общем вагоне. После чего у меня оставалось, помню, ровно пятьдесят копеек. Поистратился, на зарплату младшего научного сотрудника много не накатаешь.

Выбрал себе самую верхнюю, третью полку. Она багажная, только народу в вагон много набилось, мест не хватало, вот я и залез наверх. Лежу. Голодно. Решил на второй день прикупить поесть, по тем временам на что-нибудь да хватило бы. Дремлю, о своём лениво думаю. Временами, возможно, в голодную спячку западал. Слышу сквозь дрему: «Кому кумыс, кому кумыс?»

Сна сразу нет. С полки скатываюсь, а за окном степь до горизонта, ветер колючки кустов перегоняет. Поезд стоит, а возле нашего вагона женщина топчется, кумыс предлагает, рядом верблюд лежит. Зажимаю в кулаке заветный полтинник и к выходу. С подножки свешиваюсь, интересуюсь, почём продаёт. Не помню, какую цену женщина назвала, но по моим деньгам. Протянул монету и получил зелёного стекла полулитровую бутылку. Внутри жидкость белая просвечивает, горлышко бумажной пробкой заткнуто. Пробку я вытащил и на землю бросил, бутылку раскрутил в манере профессионального алкаша и к горлышку приложился. Положенные такой бутылке двадцать семь булек враз я не осилил, но половину содержимого с голодухи проглотил, потом вкус почувствовал. Не очень. Главное запах, сразу вспомнил конюшню и знакомых лошадок.

Вы знаете, как кумыс готовят? Я потом, уже в Москве, технологией поинтересовался. Помещают заквашенное молоко кобылиц в бурдюки из шкуры лошади. Из тех частей шкуры, что с ног лошади сняты, шерстью внутрь. Естественно, если лошадь была старая, то и шкура старая, лошадиным потом навечно пропитанная. Пот непередаваемый привкус и запах кумысу придаёт, шерсть линялая в кумысе плавает.

Больше я тот кумыс не пил, хозяйку поблагодарил и бутылку с остатком кумыса ей вернул. Сам вглубь вагона не захожу, окрестности обозреваю, интересуюсь. Вижу мельком, что тётка долила бутылку с остатками моего кумыса до прежней метки, брошенную мной пробку с земли подняла, бутылку заткнула и к следующему вагону с той же песней: «Кому кумыс, кому кумыс?» Как прикинул я по вкусу-запаху, сколько народу до меня эту бутылку сосало, мне совсем нехорошо стало. До самой Москвы ни есть, ни пить не тянуло.

14. Сила бюрократии

(Подлинная история)

Предисловие

Подавляющее большинство моих знакомых, умных и даже очень умных, и не слишком умных, и совсем не умных не представляют себе в полной мере силу документов, относя все свои связанные с этими документами издержки времени и сил к ненужным требованиям бюрократического аппарата. Такое тоже порой случается, но в основном документы необходимы. Они формализуют взаимоотношения сторон, вносят чёткость в обязательства участников друг перед другом и перед третьими лицами, определяют сроки и порядок разрешения споров и пр. Документально определённые отношения в бумажной форме или в электронной вносят однозначность понимания задач каждой из сторон и являются залогом успешного сотрудничества.

Наверное, у каждого из нас своя дорога понимания.

Вот пример, ставший для меня показательным и усвоенный ещё в юности. Уверен, что без короткой истории, которой поделился со мной её герой, мой путь был бы иным и, вероятно, не столь успешным.

Привожу ниже эту историю.

Начало войны с Германией застало Николая Константиновича в лётном училище. По окончанию учёбы двадцатилетнего новоявленного офицера направили в действующий авиационный полк и сразу назначили командиром штаба. Офицеров не хватало, потери в начале войны были огромными. Среднее время жизни самолёта в воздухе не превышало двух часов, с самолётами гибли лётчики. Вскоре полк лишился и лётчиков, и самолётов, остались лишь командир полка, начальник штаба Николай Константинович и машинистка с пишущей машинкой. Но сохранилось полковое знамя. В подобных случаях по закону полк признают расформированным, знамя сдают. Командир полка, однако, был мужик бывалый и ушлый. Поручив своему юному начальнику штаба писать рапорты и ходатайства, он отправился по инстанциям. А Николай Константинович прилежно писал письмо за письмом. И что скрывать – это были немного лукавые письма. В один адрес сообщал, что полк испытывает недостаток в лётном составе, потому самолёты не могут быть использованы. В другой адрес докладывал, что лётный состав лишён возможности летать из-за отсутствия самолётов. В третий адрес – что есть и самолёты, и лётчики, но нужны авиационные техники.

Машинистка печатала, почта письма уносила. Постепенно из разных мест стали прибывать самолёты и лётчики, и техники. Произошло невозможное: полк ожил и продолжил воевать. Позднее дошёл до Берлина, стал гвардейским.

15. Перед юбилеем

Как не вспомнить мудрую, как народ, русскую пословицу «Робкого и в церкви бьют»? Илья Петрович был типичным учёным слегка карикатурного образа – интеллигентным до робости, любознательным до наивности, аналитичным до самозабвения. Перейдя пенсионный рубеж, продолжал трудиться на благо родной космической отрасли, на пенсию прожить трудно.

Случилось это в сентябре, в первый год двадцать первого века. Накануне своего семидесятилетия вознамерился Илья Петрович купить себе зонтик, для чего отправился после работы на ближайший рынок. Так неоправданно громко именовали обычную московскую барахолку, стихийно возникшую вокруг станции метро «Улица 1905 года». Безрезультатно пройдя по ряду рыночных палаток, Илья Петрович потешил себя лоточным пирожком с луком и возобновил поиски. Тут навстречу милицейский патруль. Походил ли пенсионер на какого-нибудь разыскиваемого террориста или обликом своим напомнил патрульным о существовании бомжей, но только привлёк он внимание бдительных стражей. Его остановили и документы потребовали. Илья Петрович безропотно протянул всегда носимый при себе паспорт:

– Пожалуйста!

– Что это от тебя так воняет? – повёл носом слуга закона, учуяв луковый дух.

– Пьян, наверное.

– Что вы, – несмело возразил Илья Петрович, – я вообще почти не пью.

– Точно, пьян, – определили милиционеры, – вишь, какой строптивый. Ну пойдём.

– Куда? – испугался Илья Петрович.

– В вытрезвитель, на освидетельствование, – деликатно пояснили работники правопорядка.

После чего запихнули несчастного в автозак и транспортировали в расположенный вблизи Краснопресненских бань вытрезвитель. В приёмнике этого славного заведения Илья Петрович с трепетом ждал обследования. За своё семидесятилетнее честное прошлое он впервые оказался в такой ситуации. Ну, везде жизнь. Случился рядом товарищ по несчастью, пребывавший в хорошем расположении духа соответственно своему лёгкому подпитию. Незамедлительно узрев в Илье Петровиче родную душу, по-свойски откровенно поведал, что привозят его сюда не впервой. Что удобно, потому что живёт он совсем рядом с этим вытрезвителем. Мест в вытрезвителе обычно не хватает, так его, подержав недолго, попросту отпускают. И выходит, что родная милиция человека бесплатно домой доставляет. Вот ведь везение! Илья Петрович даже слегка позавидовал.

Специалиста для освидетельствования ждали часа полтора. Затем возник некто с лицом строгим и озабоченным. Надел белый халат, стало понятно – врач, будет объективно оценивать степень опьянения задержанного. Алкотестера не оказалось. Возможно, теоретически он был, но в наличии его точно не нашлось. Специалист предложил свой метод, не менее точный и, главное, доступный. Протянув Илье Петровичу чайную чашку, дал установку: «Дыхни!» Тот прилежно дыхнул. Врач понюхал из чашки, поморщился. Затем заставил Илью Петровича дыхнуть ещё разок и опять понюхал. Вердикт гласил: «Вроде и не пьян». На этом интерес служителей к Илье Петровичу иссяк. Со словами: «Вали, мужик. Нечего тебе здесь делать!» они выпихнули его на улицу. И Илья Петрович счастливо отправился домой праздновать свой юбилей. Зонтик так и не купил. Да бог с ним, с зонтиком!

16. Старички-киборги

Заступив в девятый десяток, Илья Петрович оказался в госпитале, куда «скорая помощь» доставила его с переломом шейки бедра. Заслуженному ветерану поставили импортный эндопротез последней спортивной модели с ресурсом на пятьдесят последующих лет. Протез прижился с явным намерением оправдать своё назначение. А года через три незадачливый герой ухитрился сломать шейку другого бедра. В том же госпитале его приняли как родного и установили бедренный эндопротез на второй ноге.

Вскоре выйдя на свободу и временно приноровившись к костылям, Илья Петрович шествовал по круговому променаду садово-дачного кооператива, в очередной раз совершая предписанный для набора формы регулярный марш-бросок. Навстречу женщина почтенного возраста и тоже с явными проблемами передвижения. Незнакомка участливо поинтересовалась:

– Что, милок, ножки не ходят?

– Нет, – парировал Илья Петрович, – у меня протез шейки бедра.

– Да, да, – оживилась дама. – У моего мужа тоже протез шейки бедра, и даже на обеих ногах.

– И у меня такие протезы на обеих ногах.

– А вот у моей подруги, – не сдавалась женщина, – так той протез на колено поставили. Теперь ходит, а раньше очень она жаловалась.

– Да, колено – это ужасно больно. И у меня колено стало болеть, придётся, наверное, и его протезировать.

Тогда собеседница гордо выложила свой козырь:

– А мне год назад позвоночник оперировали, какую-то железку вставили и сто тыщ взяли. Вот, видишь, бегаю. – Приветливо кивнула и заковыляла дальше.

А Илья Петрович пошкандыбал своей дорогой, размышляя об этом сумасшедшем диалоге, немыслимом всего несколько лет назад.

17. Откровение

Этот случай произошёл немало лет тому назад. К Екатерине заехала подруга со своим приятелем Филиппом Эндрюсом, двадцати шести лет, ирландцем, католиком и миссионером. Служил Филипп в Бразилии и направлен оттуда в Китай. Летел через Москву, где по делам задержался. За чашкой чая Филипп поделился с девушками своими наблюдениями. Заметил он, что в русском языке, которым сносно владел, похожи два слова – веровать и воровать. А поскольку в тоталитарном государстве до распада Советского Союза верить следовало только в идеалы партии и в мудрость вождей, вопросы веры не были близки сознанию обывателя. Отсюда возможная подмена понятий.

Дня за три-четыре до того чаепития встретил Филипп нищего, каких и сейчас немало на московских улицах. Верный миссионерскому призванию, Филипп не только деньгами поделился, но в беседу вступил, дабы слово о милосердии божьем до человека донести. Спрашивает: «Веруете?» Акцент ли помешал или нищий слышал плохо, но переспросил он. Филипп повторил вопрос. Нищий закивал в откровении: «Воруем помаленьку».

18. Страдание по приказу

Есть такая профессия —эксперт по органолептике. Это профессиональный дегустатор, тот, кто определяет качество чего-либо исключительно посредством своих органов чувств. Органолептической экспертизе подвергают главным образом продукты питания. Квалификация эксперта-органолептика редкая, требующая природных данных, знаний и навыков.

Работа органолептиков нелегка в оценке качества любых продуктов. Непросто по обязанности регулярно пробовать шоколад или конфеты. И дегустация вина напрягает, если нельзя его проглотить. Но только самые закалённые могут дегустировать спирты.

Александр Сергеевич был самым-самым. Фронтовик, дошедший до Берлина, крепкий и остроумный, знающий и честный. Образцовый начальник отдела пищевой промышленности крупного НИИ. Вместе с коллегами из числа ведущих специалистов приказом Министра пищевой промышленности его назначили в комиссию по качеству спиртов. Естественно, без ущерба для основной работы. Собирались эксперты вместе раз или два в месяц. К их появлению накрывали стол. А на нём! Нежнейший балык, рыба красная и белая, икра чёрная и красная. Колбасы и ветчины, масло сливочное вологодское. Ну, всё то, чем потчуют праведников на том свете, потому что на этом свете такой стол мог быть только у грешников.

Члены комиссии рассаживались вокруг стола, и начиналось священнодействие. В зал торжественным косячком вплывали опрятные девушки с колбами в руках. На колбах – этикетки с номерами пробы, на каждый заплыв у всех девушек номер одинаковый. Девушки быстро и ловко наливали спирт в стоящую перед каждым членом комиссии стопочку размером с напёрсток. Члены комиссии забрасывали содержимое стопочек в рот, чмокали… и глотали. Да, спирт полагается при дегустации глотать, без этого какие-то его свойства не определишь. Затем они закусывали, записывали свои оценки в имеющийся у каждого протокол, и процедура повторялась, только номера на колбах менялись. В безмолвии дегустировали лишь в первый раз, потом решили, что тихушничество приведёт к алкоголизму. И договорились говорить по очереди тосты. Дело пошло живее.

Эта комиссия определяла качество спиртов всей нашей большой страны, а потому после каждого заседания «на входе» у специалиста набиралась приличная доза спирта. Под хорошую закуску да на халяву чего не выпить, но какая нагрузка! «Самое трудное было, – делился с друзьями Александр Сергеевич, – добраться домой. Спускаюсь в метро, ноги не держат. Пожилой человек и вида вроде приличного, а набрался. Стыдно. Ну, как объяснить людям, что работа у меня такая?!»

19. Вопросы без ответа

Бабушка Аня ждала с войны сыновей – старшего Ефима и младшего Григория. Третий, Леонид, вернулся. Пусть израненный, с осколками в теле, но жив. Часть осколков со временем удалили, часть сама вышла, а самый большой, под сердцем, трогать было нельзя, с ним и умер. Но бабушку Аню пережил и смог отдать ей последний сыновний долг.

Дочери у бабушки Ани тоже были. Старшая, самая удачливая, двух детей родила. Муж у неё человек хороший, надёжный. Другая дочка хоть инвалидом в войну стала, но живёт, дышит. Вот только что с Фимой и с Гришей, почему мать оставили? В присланной официальной повестке написано: «Пропал без вести». А как это «без вести»? В иных странах, говорят, иногда пишут: «Пропал в бою». Ну, это горе какое, но всё понятнее, погиб человек. Светлая память, помнить его и любить вечно. А как пропасть-то можно? Человек не иголка. Не понимала бабушка, куда страна сыновей её пристроила. Запросы писали, посылали, один ответ – нет сведений. Были люди и пропали.

Пенсию бабушка Аня не получала. Тоже понять трудно было. Как это – пятерых детей подняла, всю жизнь работала, и нет пенсии. Хорошо, дочь-зять есть, а то куда деваться? После назначили бабушке пенсию по статье «потеря кормильца», по тарифам того времени рублей двадцать в месяц выходило. Примерно столько или больше стоили лекарства, которыми её искалеченные работой ноги мазали.

Нет уже бабушки Ани, её тепла и заботы. Любила бабушка всех оставшихся в живых близких, как может любить добрый хороший человек, и всё ждала не вернувшихся с войны сыновей. До самой своей смерти.

20. Честь имею!

Эта история моего друга Саши Л., рассказанная им самим. Внося небольшую правку, я пытался сохранить стиль рассказчика и не посягать на подлинность деталей. Текст изложен от имени Саши.

Восьмидесятые годы. Я окончил Университет Дружбы народов и до призыва в армию четыре месяца проработал научным сотрудником Музея истории войск Московского военного округа. Потому, наверное, после призыва оставлен в родной Москве для полуторагодовой службы в одном из подразделений этого музея в роли прислуги «за всё». Водил экскурсии по Музею истории, гонял с мелкими поручениями, на пару с сослуживцем Сережей С. чистил и мыл помещения Музея. Сережа – удивительно хороший человек старше меня: его призвали за месяц до того возраста, когда уже нельзя призывать. Сейчас он кинорежиссёр, сценарист и продюсер, а тогда мы вместе столы таскали и подружились. С того времени дружим, сорок с лишним лет. Когда встречаемся, ни слова о работе – пьём водку, говорим о жизни, читаем стихи. Чаще всего у меня дома, под соленья, картошечку и лучок.

А в той, армейской, жизни, когда служить оставалось месяца полтора, мой непосредственный командир подполковник П. поручил мне доставить служебное письмо начальнику Центрального Дома Советской армии полковнику М. Вид у меня был бравый. Форма ушита по фигуре, бывалого солдата отличали по ушитым штанам и ушитой гимнастёрке. Юфтевые сапоги начищены, а для солидности фуражка. Не пилотка, а фуражка. Незапятнанную медалями грудь украшал университетский ромбик.

В здании ЦДСА на Суворовской площади много больших и маленьких помещений и огромный зал для торжественных собраний, гражданских панихид и прощаний с усопшими военачальниками и генералами. Прибыв, прохожу в приёмную начальника, отдаю адъютанту пакет и выхожу. А выход там тамбурного типа. И аккуратно в тот момент, когда я оказываюсь в тамбуре, в него с другой стороны заходит Министр обороны Советского Союза, Маршал Советского Союза Дмитрий Фёдорович Устинов. По-видимому, в тот день в ЦДСА что-то намечалось. Сообразно моменту министр-маршал был в полной выкладке, в маршальском мундире и при иконостасе орденов-медалей.

Маршала вживую до того я никогда не видел, но знал по фотографиям. Соображаю, как быть. Вроде я одет по форме, в этом ничего особенно не нарушил. Гимнастёрка хотя и линялая, многократно стираная, но по фигуре подогнана. А что на голове фуражка, так это обычная привилегия бывалого солдата. В уставе нет, но дозволяется. И стрелочка там, где положено. Ещё, конечно, у бывалого солдата ремень висит на яйцах. Ну, так я, когда заходил в Дом офицеров, ремень подтянул. К тому же выгляжу старше своего возраста, возможно, из-за очков. Вроде всё в порядке.

Всякий солдат знает, что старшему по званию надо отдавать честь. Что я и сделал при виде маршала, лихо вытянувшись и держа руку у виска. То ли потому, что рука военного механически привычно вскидывается в ответ на отданную ему честь, то ли мой университетский поплавок с советским гербом привлёк внимание маршала, но проходя мимо меня, и маршал отдал честь. Я его поприветствовал, и он в ответ честь отдал и пошёл дальше, не останавливаясь. Секундное дело! Но ведь цепная реакция – маршал отдал честь, значит, нижестоящие чины тоже должны честь отдать.

За последующие двадцать восемь минут мимо меня прошла составлявшая в тот момент его многочисленную свиту верхушка Советской армии. Я единолично принимал у них парад, держа руку у виска и не решаясь её опустить. Мимо меня шли маршалы родов войск, шли генералы армии и генерал-полковники. Шли генерал-лейтенанты и генерал-майоры. С ненавистью глядя на меня, они отдавали мне честь.

Вначале я стоял по стойке смирно, потом, когда после генералов пошли старшие офицеры, всякие там полковники и подполковники, я немного расслабился и стоял уже вот так вот (Саша показывает), а они всё шли и шли мимо меня. Потом шествие стало иссякать. Последними шли особисты, замыкавшие колонну. Единственно, чего я тогда опасался, так того, что они меня прихватят за наглость. Расстрелять не расстреляли бы, но отправить в Афган на передовую могли. Но обошлось. Вот такая абсолютно правдивая история.

21. Мысли старого дивана

Надо понимать, любить, уважать человеческий зад,

чтобы сделать хорошее кресло.

Алексей Николаевич Толстой,

«Похождения Невзорова, или Ибикус»

Кхе-кхе-кхе…

Вот сладили меня хоть давно, а хорошо: крепок, и память не подводит. Как начну перебирать, что было – столько посыплется!

Сотворён я фабричными умельцами при прежней власти, про которую всем говорили, что она народная и зажигает солнце социализма. Совсем юным привезли меня в казённое учреждение, которое чем-то заведовало. И со всем уважением определили в кабинет к начальнику, вроде как в помощники вопросы решать. Дел у нас было немеряно, работников много – кого послушать, кому подписать, кому указание дать. А тут ещё просителей сторонних тьма-тьмущая, то жить тесно, то с дитём помочь, то зачем-то ветеран с медалями. Ну, одних секретарша начальника сразу разворачивала – мол, не туда пришли. Других мой начальствующий напарник за стол к себе располагал, объяснял, почему помогать не станет или не может. А иных, особых, на меня сажал, сам подсаживался, секретарша им чай-кофе приносила. Бывало даже, что начальник из шкафа пузатую бутылку доставал, они с гостем пили и ласковое говорили. А уж как доверял мне начальник, особенно когда после работы в кабинете они с секретаршей закрывались и на мне размещались. Ну, да это уже служебная тайна, я ведь по тому времени был государственным диваном. Хорошее было время.

А потом строить заново начали – видимо, не зажглось солнце социализма. Только не говорили, что строят новое, а назвали стройку перестройкой. Я тогда не понял, да и сейчас не понимаю, что можно перестраивать, если ещё и не построили. И что они опять строят, тоже не понял. Мой начальник себе кооператив сделал, а наше казённое здание и имущество этому кооперативу отдал, вроде как подарил. Меня, конечно, как особо ценный инвентарь, не забыл. Работники кто разбежался, кто остался, а разговоры пошли другие, всё больше о деньгах и о крышах. Ну это и понятно – если строить, то какое строительство без денег, какое здание без крыши?

Чем кооператив ведал или промышлял, не знаю, хотя народ по-прежнему заходил и на меня садился. Раньше были всё больше пожилые, а тут зачастили молодые парни, все в кожаных куртках, с виду крепкие, а на разговор вялые. Я и речь их не всегда понимал, вроде по-русски, да не по-русски. Были и другие, те продавали или покупали, но как-то необычно – валенки вагонами или повидло фурами, а то ещё страннее. Да повторяли, как заклинали: «Нал, Нал». Кто он такой, этот Нал?

Наверное, эта стройка удалась, потому что начальник мой, который теперь хозяином кооператива был, банк сделал и меня туда работать перевёл. Вначале у начальника сомнение было, не стар ли я для новой работы. Только разобрался, оценил, какой я хороший работник, возраст не помеха, забрал с собой. Что с тем кооперативом стало, не знаю, новая работа увлекла. Впрочем, почему новая? Работа та же, но в другом заведении. Сидели на мне поначалу посетители в приёмной начальника, который здесь уже банком командовал. Народ другой и разговоры другие. Слова знакомые и незнакомые часто повторяли – лимоны, грины, баксы, деревянные. А ещё сиф, фоб, офшор, кредиты, форекс… нет, уже не тяну, всё же время память выветривает, это я раньше всё помнил. А в остальном, как в моей юности, – сотрудники, посетители, подарки гостей начальнику и подарки начальника гостям, разговоры за закрытыми дверями начальника с секретаршей или с другой секретаршей, или сразу с двумя секретаршами. Потом банк переехал в новое здание, побольше, а там другой начальник сидел в кабинете. Вначале я разместился в его приёмной, но уже скоро меня направили работать в какой-то орган местной власти, наверное, повысили.

Нет, точно повысили, потому что теперь мы с начальником опять занимали один кабинет. Только начальником уже другой был, но такой же деловой. А работа стала очень походить на прежнюю в том казённом учреждении, которое солнце социализма зажигало – отчётность и планы. Ещё разговоры о том, как укрепиться в должности, кого уважить. От посетителей подношения, которые, со слов коллег, откуда-то откатывали. Признаюсь, понимал я не всё. Вот ещё, к примеру, начальник решал про оборону каких-то граждан (он про неё смешно говорил: «гражданская»). Как, думаю, мог он решать эту самую оборону, когда был ветеринаром, и пока в начальство его не определили, занимался разведением кроликов? Если даже я это знаю, неужели другим неведомо?

Уединения начальника с секретаршей стали реже, хотя, может, это я стал менее сподручен для их бесед? Наверное, так, потому что меня определили из кабинета начальника на работу в его приёмную. И здесь у меня открылось второе дыхание. Сам никогда не поверил бы, но начал я различать мысли тех, кто на меня садился. А до того ещё научился понимать, с чем человек пришёл. Если сел на меня плотно, значит солиден, в себе уверен, пришёл за своим. А ежели на краешек присел, едва меня коснулся – этот проситель, такой уйдёт ни с чем. Сколько мыслей мной было прочитано, сколько человеческого горя и забот! Рассказывать о том не могу, это только между мной и ими, как тайна исповеди. И вот так было у меня день за днём. Сколько их, горемык, на мне пересидело!