Жилец
Нелинейный роман ля минор,
без пролога, с двумя эпилогами
Поэт обязан знать свои стихи наизусть,
если даже он сам не может их выучить,
то они ничего не стоят!
Давид Самойлов.
Меня разбудил комар. Впрочем, это неточное утверждение, на самом деле, как только мой мозг начал просыпаться, я одновременно почувствовала жажду, желание писать и услышала комариный писк. Если удовлетворение первого желания можно было отсрочить, то второе очень настойчиво заставило выбраться из палатки. Была та предрассветная летняя пора, когда по часам еще ночь и по факту на небе звезды, но оно уже не такое темное и быстро светлеет, уже громко и нестройно звучит птичий хор, в котором каждая птица, никому не подпевая поет свою песню. Вообще-то, слово «хор» подразумевает слаженность, но то, что звучит в эти часы в лесу, ничего общего со слаженностью не имеет. Можно попытаться сравнить с игрой большого симфонического оркестра, но и здесь не все просто, исполняя музыкальное произведение, оркестр звучит гармонично и пытается точно воспроизвести творческий замысел композитора, но при этом каждый инструмент играет свою партию, музыка которой порой совсем не совпадает с мелодией произведения и более того она бывает совсем некрасива, но в целом совместное звучание всех инструментов, синхронизированное дирижёром, реализует не только заданную гармонию звуков, но и передает нематериальную творческую суть произведения. В природе все не так, музыка предутреннего леса по своей сути является какофонией, но слушать эту абстрактную музыкальную картину, созданную Творцом приятно, благо, стенки палатки совсем не приглушали звуки.
Марина села перед застегнутым пологом и некоторое время рассматривала сквозь редкую ткань внешний мир, представляющийся небольшой лесной полянкой, в центре которой тлели угли бывшего костра, рядом стоял небольшой раскладной стол с неубранной посудой и полупустыми бутылками, возле него стояли три походных стула. На противоположной стороне полянки высился огромный темный силуэт фуры, от которой доносился запах солярки и приглушенный храп братьев. Днем ребята после передачи кейсов подвезут Марину до ближайшей заправки и отъедут уже без нее. Грустно, но ничего не поделаешь.
Выбравшись наружу, Марина поежилась от утренней прохлады и скорым шагом направилась в кусты. Назад в палатку она уже бежала по-настоящему и, пробегая мимо стола прихватила, бутылку с водой. Дважды взвизгнула молния и полог встал непреодолимым препятствием от казалось преследовавших ее комаров. Тело девушки от предрассветной свежести сотрясала мелкая дрожь. Марина быстро сняла с себя джинсы и укуталась с головой в спальник. Через несколько секунд дрожь утихла, тело погрузилось в приятную негу и наступило нечастое кратковременное состояние, точно описываемое словами «щенячий восторг», на смену которому, пришло чувство комфорта. Чтобы окончательно согреться, Марина просунула кисти рук между ног и с удивлением обнаружила, что лежит в одной майке, т.е. без трусов. Чисто из любопытства включила фонарь и осмотрела палатку, трусов нигде не было. Под руку попалась бутылка с водой, и тут же жажда напомнила о себе. Напившись, Марина сняла с себя майку и нагишом завернулась в спальник, надежда вызвать еще раз щенячий восторг не оправдалась, тепло пришло сразу и следом за ним сон, для которого не был помехой ни птичий ор, ни примешавшееся к нему кваканье лягушек, доносившееся со стороны реки.
Вскоре наступило теплое, ясное, тихое летнее утро. Луч солнца, пробившийся сквозь листву деревьев и полог палатки, прошелся по-хозяйски по палатке, по обнаженному телу девушки, недолго задержался на ее груди, пробежался по лицу, и остановился на глазах. Марина проснулась, выбралась наружу и постояв немного, пошла по узкой тропинке к речке. Роса на траве приятно холодила ноги, отчего все тело, казалось, покрылось мелкими пупырышками. Вошла в воду и не закрывая глаз нырнула. Чуть теплая вода приятно освежала тело. Дно реки ближе к берегу покрывали водоросли зеленого, синего и коричневого цветов, их длинные стебли покачивались слабым течением, и они своим видом напоминали причудливый сад. На песчаной лужайке на дне лежал пескарь, едва заметно шевеля плавниками, он недовольно посмотрел на нарушившую его покой непрошеную гостью, взмахнул хвостом и неторопливо уплыл в заросли. Невдалеке проплыла по своим делам упитанная рыбка, наверное, карась или линь, Марина плохо разбиралась в видах рыб. На лужайку из травы бесстрашно выполз рак и начал рыться в песке своими клешнями. Все было, как в немом кино. Марина вынырнула. На смену подводной тишине резко пришли звуки утреннего леса. Пело, кричало, свистело, ухало со всех сторон, легкий ветерок качал верхушки деревьев. Казалось, весь лес, со всеми обитателями дружно и радостно приветствовал солнце и наступивший день. Марина вышла на берег, зажмурила глаза и, повернув в сторону солнца лицо, широко расставив ноги и раскинув в стороны руки, замерла. Капли воды стекали по чуть смуглой коже обнаженного тела, приятно щекоча. Постояв несколько минут, затем вернулась на полянку, подошла к прикрепленному к капоту авто зеркалу и стала рассматривать себя. Увиденное произвело на нее приятное впечатление, и Марина улыбнулась. С легким шумом отворилась дверь кабины и из нее показалась заспанная мужская физиономия.
– Привет, Витя.
Мужчина повернул голову на звук голоса и от увиденного его сон как рукой сняло. Перед машиной стояла обнаженная красивая девушка, рассматривающая себя в зеркале.
– Здравствуй, дорогая! Любуешься неземной красотой? Тебе не холодно голой-то? Вон кожа еще влажная. Этак простудиться можно. Чихать и кашлять начнешь, а там, глядишь, и температура поднимется, туда-сюда, не заметишь, как от хвори состаришься и нате вам, летальный исход. А все почему? А потому, что ты тут ни свет ни заря стоишь в чем мать родила, т.е. без трусов, – балагурил Виктор. – Я постоянно удивляюсь, во всем мире есть всего-то два человека, мама и ты, которые с первого взгляда различают нас с Андреем. И, кстати, ты бы оделась или хотя бы трусы надела, а то у меня от этого нудизма в моем чувствительном и отзывчивом организм запустились некоторые процессы, и я готов....
– Кстати, об одежде, – перебила его Марина, – насколько помню, вчера ты снимал с меня трусы и где они, почему их потом на меня не надел?
– Как не надел? Очень даже надел! Правда, не я надел, ты сама надела. Мы еще потом за стол сели, и ты была вначале в одних трусах, а когда стало прохладней, то сверху джинсы надела, это я очень хорошо помню. Потом я пошел спать, так как моя очередь сегодня баранку крутить, а вы еще с Андреем оставались, и когда он залез в кабину, я не слышал, спал.
– Ну да, кое-что припоминаю, но в целом не очень. Судя по всему, мои трусы опять были сняты и в этой связи неплохо бы знать надевал ли Андрей презерватив?
– Тут я тебе не помощник, хотя… – Виктор скрылся в кабине и через минуту вернулся, хохоча. – Надевал, конечно, надевал, он и сейчас еще в нем. Марина представила эту картину и рассмеялась.
– Может, и мои трусы на нем? Вот я вчера надралась, почти ничего не помню.
– А кто помнит? Разве что я, да и то потому, что рано ушел спать, а впрочем, все было как надо. Душевно посидели.
– Ну ладно, пойду оденусь и пора завтрак готовить, а ты буди Андрея, пусть оденется, но сперва пусть разденется, – с улыбкой уточнила Марина, разглядывая кисти своих рук. Ее внимание привлекла тонкая темная полоска у основания ногтя большого пальца правой руки. Рассмотрев ее внимательно, Марина поняла, что это не смытая запекшаяся кровь и невольно вспомнила, откуда она взялась. Приятного настроения как не бывало в сознание ворвалась череда вчерашних событий. Собственно, эта череда никуда и не девалась, просто Марина не позволяла ей завладеть собой и до этого момента ей удавалось. Очевидно, настало время осознанно все осмыслить и снять тягостную остроту воспоминаний.
Итак, по порядку! Все было, как всегда. Пустая фура пересекла границу и, проехав несколько десятков километров по польской территории остановилась на каком-то хуторе. Там их ждали. Марина спустилась на землю и попала в не только дружеские объятия Марека, он, обнимая, успел конкретно ее облапить. После ничего не значащих фраз о жизни, здоровье и делах приступили к работе. К фуре поочередно подъезжали небольшие грузовики и из них грузчики проворно перетаскивали в фуру различный товар (в основном, это была компьютерная техника и бытовая электроника). Марина сверяла товар со спецификацией заказа, а Марек проверял фактическое соответствие с накладными. Через несколько часов перегрузка была закончена. Груженая фура тем же путем, но уже в обратном направлении въехала на польское КПП. Марек с пачкой документов скрылся в офисе и через полчаса вернулся с разрешением на проезд машины через польскую границу. По привычной процедуре он передал документы Марине, а Андрей отдал Мареку увесистый кейс с долларами. Марек взял одну пачку купюр, повертел ее и положил назад в кейс.
– Здесь все? – формально спросил поляк и, не дожидаясь ответа, стал прощаться, мужчинам пожал руки, а Марину заключил в объятия и чмокнул в щеку.
Преодолев небольшой отрезок пути, их машина въехала на украинский КПП. Марина с пачкой документов и с полиэтиленовым пакетом, зашла в офис и через некоторое время вышла из него уже без пакета, но с разрешением на въезд. Короче, все шло, как обычно. Фура выбралась на трассу и на предельной скорости поехала по заранее определенному маршруту. По процедуре нужно было в установленное время (при отсутствии задержки контролирующими органами) уничтожить таможенные документы и заменить их фиктивными транспортными накладными, в этот же момент уничтожались документы и на обоих КПП, в итоге не оставалось никаких следов заезда фуры на польскую территорию и перевозки через границу «контрабаса» со всеми приятными последствиями, поэтому за этот временной интервал нужно было как можно дальше отъехать от границы. В случае, если происходила серьёзная задержка, провоз товара официально устанавливался, с уплатой пошлин, прочих отчислений и затрат на «улаживание вопроса», а это немалые деньги, так, что вся затея становилась не то, что нерентабельной, а даже убыточной.
В просторной кабине машины было по-летнему тепло, тихо играла музыка из приемника. Марина сидела между двумя мужчинами и чувствовала себя защищенной, как младшая сестренка между двумя старшими братьями. Виктор уверенно вел машину, а Андрей крутил ручки приемника. С обеих сторон трассы тянулись леса, временами меняя изумрудно-зеленый цвет на тёмно-зелёный. Иногда в редком встречном потоке попадались такие же фуры, это были почти все знакомые машины, и водители приветствовали друг друга короткими сигналами. Все было тихо и мирно, если не принимать во внимание короткоствольный автомат, лежащий на коленях у Андрея, так, на всякий случай. Конечно, на дворе были уже не лихие девяностые с их «отжимами» и можно было спокойно ехать без сопровождения, но все же всякое случается и, как говорится, береженного бог бережет. Впрочем, дело было не столько в этом, сколько в заказчике товара. Это был неизвестный для них человек с, как сейчас говорят, позывным Барон. А еще говорят, внешне он действительно был похож на цыгана, но кто он на самом деле, никто не знал. Известно было, что он жаден, жесток и ради денег готов пойти на все. Сам он принимал только принципиальные решения, а остальные вопросы решал его сын по прозвищу Сын Барона, который тоже представлялся незнакомым как Барон. Говорят, что Барон-отец был сказочно богат, имел серьезные связи в верхах и официально работал посредником в государственных структурах, но основной доход он имел от торговли наркотиками, создав из своих соплеменников широчайшую международную сеть сбыта. Не брезговал он и «контрабасом», до этого занимался по маленькой, так по нескольку сотен тысяч зелени от сделки, и на такое крупное многомиллионное дело он решился впервые, пора было сына привлекать к серьезным деньгам. Хозяин принял от него заказ и поручил его выполнение Марине и братьям. Это была надежная команда.
Братья в прошлом офицеры, прошли через Афган, и вообще имели немалый опыт участия в диверсионных и других операциях и не только в Афганистане. Все бы ничего, но после вывода ограниченного контингента они остались ни с чем, не считая боевых наград и ранений. Родина «горячо» отблагодарила за выполнение интернационального долга, демобилизовала и все, дальше, ребята, как-нибудь сами, а то, что у вас нет гражданских специальностей и вы не знаете, как дальше жить и на что, то это дело ваше, тем паче что на дворе перестройка с ускорением, так что не до вас, да, кстати, с причитающимися боевыми тоже разбирайтесь сами. Перед парнями были настежь открыты двери, входи в любую, но на самом деле, стать грузчиком на рынке – пожалуйста; стать бандитом – пожалуйста; еще можно, с учетом прошлого, стать телохранителем у тех же бандитов и выполнять их капризы, а точнее, быть «прислугой за все» – пожалуйста. Вот и весь набор, нет, еще можно было вместо бандитов пойти в милицию, но это было в те времена почти одно и то же. Братья пошли своим путем: к с трудом вырванным с потерями боевым вознаграждениям добавили одолженные у всех, у кого можно, деньги, купили подержанный грузовичок и стали промышлять грузовыми перевозками. Работали и днем, и ночью, во многом ограничивая себя, и уже через пару-тройку лет у них был большой КамАЗ, а затем череда фур – каждая следующая больше предыдущей, изменились клиенты, и география перевозок. Дела шли неплохо, только досадно было им, «афганцам» с обостренным чувством справедливости, за свой честный труд постоянно кому-то «отстегивать» за непонятно что, но и к этому со временем привыкли. Несмотря на то, что работали они практически круглосуточно, лишних денег, которые можно было отложить «на потом», не было. Оба обзавелись семьями и у каждого было по двое детишек, ну и, конечно, недешевые квартиры в комфортной новостройке, а все это требовало денег. Часто приходилось рисковать, конечно, они понимали, что в случае чего ни помочь, ни заступиться за них некому, но и это была небольшая проблема, ведь их двое и каждый уверен в другом, как в себе. Так и жили некоторое время, а затем в их жизни появилась контрабанда с ее отлаженным механизмом, немыслимыми ранее оборотами и, конечно же, заработками, да и сама жизнь изменилась, стала рискованней, но богаче. А случилось это так.
Однажды в придорожном кафе, куда ребята заехали пообедать, произошла неожиданная встреча с боевым товарищем тоже «афганцем». Разговорились. Оказалось, что послевоенная жизнь у них складывалась поначалу очень похоже, а потом, когда братья начали заниматься перевозками, их боевой товарищ выбрал криминал. Бандитом он не стал, но бандитов консультировал в вопросах организации криминальных схем, помогало штабное прошлое, и на этом поприще зарекомендовал себя как хороший специалист и, естественно, обзавелся связями. Поговорив с братьями об их житье-бытье, пообещал помочь точнее что-нибудь придумать. Прозвучало это, как жест вежливости, который ни к чему никого не обязывал. На прощание они обменялись телефонами и разошлись. Каково же было удивление, когда через несколько дней братьям кто-то позвонил и, сославшись на этого боевого товарища, предложил работу по перевозке товара из-за рубежа, а для конкретного разговора предложил встретиться. На встрече незнакомец, который представился от Хозяина, в общих чертах описал суть работы и озвучил размер вознаграждения, это была серьезная сумма, превосходящая их суммарную полугодовую зарплату, что само по себе не могло не насторожить. Незнакомец развеял их сомнения насчет законности операции, заверив, что для них все законно, а их работа заключается в пересечении польской границы, приеме груза согласно документам, перевоз товара через границу назад, доставка товара по адресу и передача его владельцу, при этом братья полностью несут ответственность за целостность и сохранность груза. Конечно, само собой это не безопасно, но незнакомец выразил уверенность, что боевой опыт поможет им успешно выполнить эту достаточно хорошо оплачиваемую работу. Посоветовавшись, братья приняли предложение и стали работать на Хозяина, не зная его имени и никогда с ним не встречаясь. Общение сводилось к эсэмескам по телефону, инициатором которых, всегда был Хозяин и иначе не могло быть, так как его номер телефона не определялся и братьям был неизвестен.
Заказов было немного, один-два в месяц, причем заказ мог поступить в любое время суток и часто требовалось сразу же приступать к его исполнению, но и это для братьев, бывших офицеров, с нормой жизни «быть на службе двадцать четыре часа в сутки» это не было обременительно. Так продолжалось около двух лет, затем внезапно наступила пауза и в течение почти полугода работы не было вообще, а жить-то на что-то надо было. Накопления быстро истощались, благодаря ипотекам, кредитам на автомобили и мебель, да и ставшими немалыми, текущим расходам… Братья готовы были на любую работу по перевозке, но за время их работы на Хозяина все бывшие заказчики переориентировались на других исполнителей, и кроме того, оказалось, что рынок перевозок устоялся, а самостоятельно найти рентабельный заказ на их большую машину, вообще невозможно. Время шло, появились долги, и они росли. Банки доставали с требованием погашения процентов, обещая выселить и отобрать купленное в кредит. Замаячила нежеланная перспектива продажи фуры, чтобы купить небольшой грузовичок, и практически начать все сначала чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Увы, и это оказалось непросто, никто не давал за машину денег, хотя бы соизмеримых с теми, за которые она им досталась, или хотя бы рассчитаться с банками, но и при таком раскладе потенциальных покупателей было очень мало. Ситуация становилась все хуже и хуже, а вскоре деньги совсем закончились и в долг уже никто не давал. И как раз в это время, как по волшебству позвонил Хозяин. Собственно, это был первый случай, когда он сам звонил. В нескольких словах рассказал, что изменил свой бизнес и далее в их прежних услугах не нуждается. Он по-прежнему будет возить товар из-за границы, но по иной схеме, за наличные деньги, которые нужно вывозить в целости и сохранности, покупать товар и завозить его тоже в целости и сохранности. Если без деталей, то это вполне по документам законный бизнес, кроме перевозки наличных, это самое ключевое место в схеме и от него зависит весь ее эффект. Безусловно, все вопросы отработаны, связанные с наличкой риски минимизированы, а оставшиеся – полностью зависят от исполнителей, т.е. от них, если, конечно, они возьмутся за эту работу.
Хозяин замолчал. Возникла пауза. Для ребят это было неожиданное предложение.
– Деньги в обращении будут очень большие, поэтому охранять их и товар надо будет с оружием, которое при необходимости нужно применять, как говорится у вас, военных, на поражение. Учитывая вашу предыдущую работу и ваш боевой опыт, я решил предложить эту работу вам. Кстати, оплачиваться она будет на порядок больше предыдущей. Работать вы будете вместе с моим человеком, который, собственно, будет реализовывать сделки – принимать и оформлять товар, рассчитываться за него, вести всю документацию, решать вопросы с таможенниками и пограничниками.
Это все его работа и его ответственность, но, если для ее выполнения понадобится ваше участие, вы подчиняетесь ему. В остальном он вам не начальник, более того, он будет как бы в вашем подчинении, а впрочем, мне все равно, как там у вас сложится.
Хозяин опять замолчал. Братья не задавали вопросов и вообще никак не реагировали на неожиданное предложение.
– Хорошо! – после небольшой паузы продолжил Хозяин. – Я не ожидал быстрого ответа, но для принятия решения у вас всего сутки. Завтра в это время я вам позвоню. Независимо от вашего решения, это будет последний наш с вами разговор, так что, в случае чего, готовьте вопросы.
После этого разговора, который разговором нельзя назвать, братья долгое время молчали.
Потом Андрей встал, они сидели у него дома и просматривали газетные объявления, достал из холодильника начатую бутылку водки и банку маринованных огурцов, налил понемногу себе и брату. Выпили и захрустели огурцами.
– Ну вот, братан, мы и приехали, – произнес грустным голосом Андрей.
– Да, нужно решать, либо останемся как есть и скоро пойдем ко дну, либо с завтрашнего дня мы другие, а точнее, мы преступники.
– Ага, контрабандисты в особо крупных размерах.
– А учитывая оружие и то, что нас будет трое, – это вполне себе организованная преступная группировка.
– И хорошо, если все хорошо, а в случае чего, нам крышка и помощи ждать неоткуда, так что получим по полной.Андрей налил еще. Братья молча выпили. Виктор встал, не спеша подошел к окну, задумчиво посмотрел на улицу и неожиданно спросил:
– Ты со своей расписан?
– Да нет, то одно мешало, то другое, так и не собрались.
– А я в законном браке, теща настояла.
Потом опять замолчали и не потому, что нечего было сказать, просто они очень хорошо знали и понимали друг друга, так что слова им были не очень нужны.
Виктор вернулся к столу, разлил по стаканам оставшуюся водку. Выпили.
– Я в последнее время стал плохо спать. Конечно, к сорока годам все уже нужно иметь семью, жилье и работу, работа оказалась главной, особенно, если твоя единственная профессия, которой ты хорошо владеешь – убивать, а наметившийся было жизненный путь оказался тупиковым.
– Мне недавно звонил товарищ по Афгану, ты его не знаешь, так он завербовался и улетел на Восток, на войну. Приглашал с собой, там вроде неплохо платят.
– Ну и?
– А что тут думать, воевать за деньги или быть наемным убийцей невелика разница. Мне бы хоть немного войну забыть.
– Да и я навоевался на всю оставшуюся.
Виктор допил водку, повертел в руках пустой стакан и осторожно поставил на стол. Посмотрел на Андрея долгим взглядом и негромко сказал:
– Хозяин нас просчитал и сделал. Я не хочу, но все-таки, скажу «да!»
Андрей открыл шкаф. Постоял перед раскрытой дверцей в раздумье, затем вытащил наугад бутылку с коричневатым напитком, молча налил в стаканы и жестом предложил Виктору выпить. Жидкость с непривычным запахом и самогонным вкусом обожгла горло. Андрей скривился и сказал:
– Насчет Хозяина ты прав, я тоже не хочу, но тоже говорю «да».
Братья еще немного посидели, говорить ни о чем не хотелось и меньше всего – о принятом решении, и так было ясно, что другого выхода у них нет и что работодатель стал для них действительно хозяином без воображаемых кавычек. Продолжать пить заморское зелье желания не было. Пора по домам. Договорились завтра встретиться, оговорить детали перед звонком Хозяина и на том разошлись.
Началась у братьев новая жизнь, и в нее вошел человек Хозяина им оказалась красивая, хорошо сложенная девушка и как потом выяснилось, умная и реально смотрящая на жизнь. Звали ее Мариной. Марина не задавала ни личных, ни лишних вопросов, но и о себе ничего не рассказывала, да и братья ни о чем ее не расспрашивали. Со своей работой она справлялась, к братьям относилась ровно, никого не выделяя, что вызвало у парней особое уважение к девушке. В поездках, если приходилось останавливаться на ночлег (парни старались это делать в лесу), ставили для нее, в зоне видимости машины, и чтобы не слышно было храпа, небольшую, но хорошо укомплектованную палатку, а сами ночевали в кабине. В зимнее время или в очень ненастную пору ночевали в мотелях. Поездки были хорошо организованы и происходили без особых происшествий, разве что временами приходилось останавливаться на постах ГАИ, но это были, так сказать, плановые остановки, да и постовые были уже знакомые ребята, все решалось быстро и без лишних слов. За пару рейсов они полностью рассчитались с долгами, а жизнь вошла внешне в привычную колею, и братьям стало казаться, что в том, что они делают, нет особого криминала.
Работа как работа, разве что временами напряженная, но она того стоила.
Однажды отношения с Мариной из чисто дружеских перешли в близкие, а произошло это так. Как-то рейс по техническим причинам затянулся на несколько дней, пришлось ждать на границе совпадения окон графиков, когда с обеих сторон работают нужные люди. Они втроем который день подряд сидели в кабине и под легкую музыку просто молчали и вот Виктор осторожно положил руку на колено девушки и слегка сжал его дрожащими от возбуждения пальцами. Это не осталось незамеченным. Андрей отвернулся к окну и положил руки на баранку. Марина посмотрела на братьев, выключила радио и, ни к кому не обращаясь, глядя вперед, сказала.
– Нам надо поговорить. Вы мне оба нравитесь, и я никому из вас не давала повода думать, что он мне нравится больше, чем другой. Вы хорошие ребята, но я никого из вас не люблю. – После небольшой паузы продолжила: – да и вы меня не любите. Вы любите своих жен, своих детей и это правильно, при этом каждый из вас готов переспать со мной хоть сейчас. Я не ошибаюсь?
– Нет, – первым ответил Виктор и убрал руку с Марининого колена.
– Не ошибаешься, – добавил Андрей – То, что мы хотим тебя, это нормально. Ты молодая, красивая и мы не старики и не уроды, это физиология. Вот только от этих желаний у нас атмосфера становится напряженной и это напряжение постоянно усиливается, вот это не нормально.
– Ты все верно говоришь и я о себе хочу сказать, мне бывает нелегко находиться в этой кабине с двумя здоровыми симпатичными мужчинами. И это тоже влияет на обстановку и не может долго продолжаться, поэтому давайте что-то решить.
– А что тут решать? Есть два выхода – либо нам троим как-то заниматься сексом, либо нет и пусть все идет своим чередом, а третьего не дано.
Замолчали.
– Ладно, – после короткой паузы произнесла Марина, – предположим, что мы решили выбрать секс, т.е. трахаться. Возникает вопрос, как это делать, чтобы не было банальным блядством? Например, я не хочу трахаться с вами обоими, да еще сразу, как хотите, но это не для меня. А еще, я не хочу, чтобы наш секс как-то отражался на ваших семьях. И никакого соперничества, никакого спорта, без всяких ласк и поцелуев просто физиология и все. В остальное время – мы просто товарищи по работе или, если хотите, я ваша сестра, а вы мои братья.
– Хорошо, – задумчиво произнес Виктор, – а как мы будем, по очереди или составим какой-то график?
По его тону было заметно, что ни тот не другой вариант ему не нравится.
– Я думаю, ни очередь, ни по графику нам не подойдет, как-то по-скотски получается. Пусть Марина сама решает, когда и с кем, но при этом принимает во внимание каждого из нас. – С улыбкой закончил Андрей.
Марина положила руки на бедра братьям и, глядя перед собой, произнесла:
– И еще одно обязательное условие – презервативы! Итак, господа-братья, у кого есть презерватив, прошу ко мне в палатку, а так как презервативов у вас нет, то сегодняшний вечер мы проведем без секса, но за хорошим ужином, который я сейчас приготовлю.
С того дня отношения в троице изменились, ушла напряженность, мужчины стали относиться к Марине более внимательно и бережно, и действительно со стороны казалось, что они – одна семья, два заботливых брата и очень уважительная к ним младшая сестренка. Парни и вправду считали Марину хрупкой и нежной девушкой, которую надо ограждать от обид и невзгод этого мира, пока не произошло событие, в корне изменившее их представления. Однажды они возвращались из-за границы с товаром, таможенники долго не пропускали машину, не могли разобраться с документами, и только вечером все уладилось. Ехать всю ночь после такой нервотрепки не хотелось, решено было переночевать на стоянке дальнобойщиков. Недалеко от трассы, на полянке, по ее периметру припарковались несколько большегрузных машин. Посредине стоял сколоченный из досок стол, на который несколько человек расставляли бутылки, банки. Кто-то открывал консервы, кто-то резал колбасу, овощи на салат. На костре стоял большой котел, в котором варилась картошка. Все указывало на то, что готовится серьезная попойка.
Братья выбрали на стоянке подходящее место для машины и, захватив продукты, вместе с Мариной подошли к столу.
– Всем привет! – громко сказала Марина. – По какому случаю торжество?
Мужчины радостно приветствовали девушку. Наперебой посыпались вопросы типа: «Как жизнь», «Не вышла ли ты случайно замуж?», «Не обижают ли тебя братаны? А то мы им сейчас покажем» … Оказалось, что собирались праздновать день рождения Игоря, водителя из Киева. Наконец сели за стол. Все присутствующие знали друг друга по дорогам, точнее, по стоянкам и по тырлам, так что было о чем поговорить, повспоминать. Марину, как единственную женщину, усадили рядом с Игорем и, что называется, окружили заботой и вниманием. Все, кто мог себе позволить, понемногу выпивали, произносили шутливые тосты. Было непринужденно и весело, вдруг со стороны трассы послышался шум двигателя и на поляну въехал пустой тягач. За столом стало тихо, кто-то негромко произнес.
– Вот и Кругляков черт принес.
Спустя какое-то время подошли, слегка покачиваясь, двое коренастых, давно небритых и, похоже, немытых мужчин известных водительскому сообществу, как браты Кругляки. Никто не знал то ли Кругляки – это их фамилия, то ли прозвище за их внешний вид. А были они очень похожи друг с другом – на бочкообразном туловище с короткой шей располагалась небольшая голова, покрытая сверху коротким ежиком жестких волос, из-под мохнатых бровей смотрели небольшие круглые глаза. При первом знакомстве бросалась в глаза непропорциональная длина рук. За это кто-то из юмористов назвал их коротко стриженными гориллами. Не то что друзей, но даже приятелей у них не было. Братья общались в основном только друг с другом, а когда бывали вынуждены говорить с кем-то еще, никогда не произносили имен, обращение сводилось к словам «мужик» или «баба» и при этом у собеседника возникало сомнение: знают ли, помнят ли братья с кем они разговаривают. Кругляки никогда ничего не просили, если им что-то чужое приглянулось, просто брали себе и все, возражать было бессмысленно, да и опасно. У них была скверная репутация хамоватых и наглых отморозков, особенно эти качества проявлялось в пьяном виде. Дойдя до определенного состояния опьянения, братья недолго искали поводов для ссор, чаще всего просто затевали драки, из которых Кругляки почти всегда выходили победителями потому, что дрались они жестоко, били по чем попадя и всем, что попадалось под руку. Особенно их возбуждал вид крови, и не важно, чужой или собственной. Нередки случаи, когда, чувствуя свое поражение, окруженные со всех сторон они доставали ножи, и тогда, зная их звериный нрав, осаждающие отступали, а окровавленные Кругляки злорадно смеялись, гнусно обзывая противников бранными словами. При всем этом их нельзя было назвать мелочными или скрягами, в компанию они никогда не приходили с пустыми руками, даже наоборот. Вот и сейчас Кругляки принесли с собой пакеты с продуктами и две большие бутылки водки, одна уже была наполовину выпита, что нашло свое отражение в поведении братьев. Ни с кем не поздоровавшись, Кругляки сели за стол, налили себе водки и, не чокаясь ни с кем, выпили. Оживленная атмосфера застолья исчезла. Компания разбилась на маленькие группки, в каждой велся свой негромкий разговор.
Кругляки негромко о чем-то говорили между собой, временами сладострастно поглядывая на Марину. Это заметили Виктор и Андрей, да и сидящая на другом конце стола Марина с вниманием посматривала на Кругляков. Братья в очередной раз выпили и младший встал из-за стола, прихватив бутылку и покачиваясь, подошел к Андрею с Виктором.
– Ну, мужики, давайте выпьем за встречу.
С этими словами он попытался налить в стоящий перед Виктором стакан из своей бутылки. Виктор прикрыл его рукой.
– Не, братан, не могу, завтра ни свет ни заря в дорогу, так что в другой раз.
– А ты? – обратился меньшой к Андрею.
Андрей ничего не ответил. Все его внимание было обращено к другому Кругляку, который тем временем нетвердой походкой подошел к Марине.
– Слышь, девка, ты мне нравишься, да и братану моему тоже. Переходи к нам, мы хорошо платим и хорошо не только платим, переходи, не пожалеешь, мы уже давно без плечевой, надоело без бабы, а ты, вроде, то, что надо!
Марина молча посмотрела в глаза Кругляку, и это еще сильнее его завело.
– Ты че, во мне сомневаешься? Идем в машину, проверишь в деле, а мало будет братана позову, он не откажется.
С этими словами Кругляк схватил Марину за руку и выдернул девушку из-за стола, как редиску из грядки, облапил и попытался поцеловать, это ему почти удалось. Все притихли в ожидании, Андрей и Виктор вскочили. Меньшой Кругляк резким движением, держа за горлышко, разбил бутылку о ствол дерева, в другой его руке блеснул нож.
– А ну, суки, сидеть, а то попишу!
Виктор схватил со стола чей-то стакан с водкой и резко плеснул ее в глаза Кругляку, а пока тот корчился и матерился от боли, братья устремились к Марине.
– Ты не корчи из себя целку, давай, блядь, по-хорошему. – Старший одной рукой прижал к себе Марину, а другой больно тискал ее грудь. Марина, упершись в здоровяка локтями, пыталась выскользнуть из звериных объятий. Это только раззадорило Кругляка. С треском порвалась ткань майки. Перед глазами Марины возникла картина изнасилования, не этого, а того, из ранней юности. Вспомнилась в мельчайших подробностях та же беспомощность и та же боль. Ярость волной прокатилась по задрожавшему телу. Марина резко ударила каблуком по ноге громилы.
От неожиданной боли тот на секунду ослабил объятия. Марина освободила руку и нанесла короткий удар в горло, и тут же, обмякшая туша, хрипя и оседая повалилась на землю. Все произошло мгновенно, чуть-чуть опоздавшие братья все же успели заметить и удар, и особым образом сложенные для него пальцы Марининого кулака. Так же сложенные пальцы и такой же удар Виктор видел во время демонстрации спец фильма в армейские годы, только там поверженное тело падая не хрипело, оно уже было мертвое. Марина, заметив замешательство Виктора тихо произнесла:
– Жить будет.
За столом возникло оживление. Все восхищались мужеством братьев, заваливших такого кабана, и никому в голову не приходило, что это сделала девушка.
– Быстро в машину, немедленно уезжаем, сейчас тут и без нас будет весело, а нам не нужна пьяная разборка с нашим-то грузом. – Сказал Андрей и прихватив свою куртку, быстрым шагом направился к машине.
– Ну, всем пока, по ходу нам уже пора ехать, – Виктор помахал рукой восхищенной компании и вслед за Андреем, поддерживая Марину, пытавшуюся как-то прикрыть грудь остатками майки и бюстгальтера, направился к машине. Андрей уже завел двигатель. Дуплетом хлопнули двери и машина, переваливаясь увальнем развернулась и, выехав на трассу повернула в ту же сторону, откуда приехала. Одолев затяжной подъем, Андрей развернул машину в обратном направлении, затем, выключив двигатель и освещение, снял с тормозов. Фура как бы нехотя тронулась с места, быстро набирая скорость, бесшумно покатилась вниз.
Пробивающийся сквозь облака свет луны слегка обозначал дорогу. Вскоре промелькнул съезд к площадке, оттуда доносился мат и медвежий рев оклемавшихся Кругляков, слышался шум мотора. Готовилась погоня. Спустя некоторое время начался пологий участок дороги, и машина стала терять скорость. Андрей включил двигатель.
Братья уверены были, что никто из шоферской братии не укажет Круглякам направление, но и никто не попытается пустить погоню по ложному следу, не захотят связываться с братьями, но, скорее всего, меньшой видел, куда свернула фура, а может и нет, но в конце концов береженому самому не мешает поберечься.
На ближайшем перекрестке Андрей съехал с трассы и проехав несколько десятков метров по проселочной дороге, свернул в лес, благо, он здесь был редким. Выключил двигатель и освещение. Стало тихо, все сидели молча, прислушиваясь. Минут через десять по трассе на большой скорости пронесся тягач Кругляков, а минут через пять тот же тягач пронесся в обратном направлении.
– Теперь можно ехать дальше, проговорил Андрей, заводя двигатель. Машина выбралась на трассу, увеличивая скорость, продолжила путь, но не долго, через несколько минут пришлось остановиться на посту ГАИ. Собственно, она не сама остановилась, а тормознул ее инспектор. Демонстрируя свою значимость, милиционер неспешным шагом подошел к кабине, увидев знакомые лица и пропел пару слов из популярной в то время песни.
– Привет, Андрей! А чего это Кругляки среди ночи на вас охоту устроили? Примчались, как черти. Орут, один за глаза держится, другой за горло. Очень о вас спрашивали, наверное, очень видеть хотели.
– Ну что ты ответил?
– А что я, не видел и все. Если вы им навешали, то правильно сделали. Давно пора!
– Ну если еще будут спрашивать, то так и отвечай. Андрей протянул инспектору денежную купюру. Взгляд инспектора скользнул по разорванной одежде девушки и как бы понимая ситуацию ушел в сторону.
– Да я бы и так о вас ничего не сказал. Достали всех, отморозки, – проворчал инспектор, пряча деньги в карман.
* * *
Банальная истина, в союзе мужчины и женщины не бывает равенства. Один из них ведущий, это, как правило, мужчина, другой ведомый – женщина. Ведущее положение в обязательном порядке включает в себя защиту ведомого и ответственность за него, за их союз и это нормально. Однако в последнее время получил широкое распространение одобрительный взгляд на способность женщины физически постоять за себя в ситуациях, когда рядом находится ее мужчина и это рассматривается, как доблесть и вроде бы возвышает женщину, но чаще всего это не так. Конечно, при проявлении подобного качества уважение мужчин к такой женщине, возможно, возрастает, но большинство мужчин подсознательно рассматривают это явление, как посягательство на их функцию защитника. Часто отношения между мужчинами и такими женщинами либо быстро охладевают, либо мужчина и женщина в союзе меняются местами – мужчина становится ведомым, а ведущим – женщина, хотя это не означает, что теперь женщина берет под защиту мужчину, хотя бывает и так, чаще такой мужчина, почти добровольно снимает с себя ответственность за их союз и эта задача автоматически перекладывается на женщину, которая к этому времени успевает разочароваться в своем избраннике – подкаблучнике, и их союз распадается или же продолжает существовать часто от женской безысходности.
Так бывает, когда речь идет о семейных союзах, но после случая с Кругляками, отношения Марины и братьев изменились. Нет, в связи со спецификой их отношений, союз не распался и никто не стал подкаблучником, но теперь при принятии решений братья уже не ограничивались обсуждениями острых ситуаций только между собой, как это они делали раньше, теперь они невольно стали советоваться с Мариной, а когда однажды в назревающем конфликте с иностранными полицейскими она легко перешла на английский и мало того, что долго говорила с ними по делу, Марина непринужденно шутила, чем вызвала нескрываемый интерес и симпатии иностранцев и критическая ситуация разрешилась миром. Это и еще куча других мелочей в конце концов привели к тому, что ребята не то что советоваться, но даже важных решений не принимали без одобрения Марины, так что со временем в их троице Марина стала фактическим лидером, чему еще способствовало и то, что Хозяин платил им заработную плату через Марину. Платил щедро, каждый раз по-разному. Братья уже давно освободились от долгов и кредитов и откладывали деньги впрок. Работа стала все больше приобретать рутинный характер, о криминальной составляющей напоминал лишь короткоствольный автомат, лежащий наготове.
После истории с Кругляками братья сделали для себя вывод, ставший категорическим правилом – никогда с грузом не останавливались на ночлег, даже в абсолютно безлюдном месте. Но все же однажды этот установившийся порядок пришлось нарушить.
* * *
Провожали нас торжественно, с оркестром. Личный состав части построили на плацу. Отдельной небольшой колонной, одетые в парадную форму, стояли дембеля, и не просто отслужившие положенный срок, а пожелавшие ехать по комсомольским путевкам работать на ударных стройках и на шахтах Донбасса. Командование части демобилизовало их в первую очередь и по традиции устроило им торжественные проводы. В этой колонне стоял и я, крепко сложенный и высокого роста солдат, а точнее ефрейтор Степан Яремчук. Два года назад призвали меня из глухого гуцульского села, где я после окончания восьми классов работал в колхозе. Не по годам крепко сложенный парень работал плотогоном, но не долго, после перехода лесозаготовок на трелевочную форму и транспортировку брёвен тракторами, практически оказался безработным, но из колхоза меня несмотря на то, что работы на всех не хватало, не отпускали, нельзя. По существующим в те времена правилам, сельские жители не имели паспортов и самовольно выехать из села им было невозможно. Исключение составляли браки сельских девушек с городскими парнями, а для ребят, это была армия.
Вот я и болтался без особых занятий, ждал призыва. В колхозе делал, что прикажут, а чаще всего помогал дома по хозяйству, плотничал с отцом, мы ходили по селам, ремонтировали и иногда строили дома, а когда заказов не было, работал на своем огороде, помогал матери. Выросший в селе, я с детства был приучен к физическому труду и никакой работы не боялся.
Наконец пришло время идти в армию и меня, молодого гуцула, разговаривавшего, как и все односельчане, на местном диалекте – смеси венгерского, польского и украинского языков, русского в этой смеси не было, призвали в строительные войска и отправили в воинскую часть под Курском. Это был один из способов, которыми правительство решало вопрос ассимиляции народов Советского Союза. С этого события началась моя новая, совершенно непохожая на прежнюю жизнь.
Размеренно стучали колеса и поезд вез пассажиров в донецкие степи. Я стоял у открытого окна, смотрел на почти не меняющийся пейзаж, который мне, жителю гор и лесов, казался однообразным и скучным. Из купе доносились пьяные голоса, это в компании проводников гуляли дембеля, они и меня приглашали, но я отказался. Было грустно от того, что после армии ехал не домой к родным местам и близким людям, к привычной и понятной жизни, а на юг, на неведомые шахты, о существовании которых, как и о шахтерском труде, я узнал-то совсем недавно. С приближением демобилизации остро встал вопрос, что делать после армии. Вернуться назад в село – это обречь себя на жизнь в беспаспортной изоляции, из которой вырваться очень трудно, а без блата вообще невозможно. Можно, конечно, демобилизоваться, уехать в город, получить паспорт, устроиться на работу, завести семью и жить себе дальше. Этот расхожий вариант хотя и был выходом, но настораживал своей неопределенностью, и я решил для себя, что в прежнюю жизнь не вернусь, тем более возвращаться домой острой необходимости не было, родители живы-здоровы и еще в том возрасте, когда сами могут о себе заботиться. Своей семьи нет, даже нет девушки, которая бы ждала, так что, кроме родственных уз, ничего с прежней жизнью не связывало. А будущая городская жизнь была покрыта мраком неизвестности, гражданской специальности у меня нет, а как ее приобрести и за что там жить пока не устроишься неизвестно, ни родных, ни близких, кто мог бы помочь в первое время у меня в городе не было. И кроме этого, была еще целая куча проблем.
Помог армейский друг Виктор. Мы с ним часто обсуждали после армейскую жизнь. На все мои сомнения городской Виктор решительно утверждал:
– А что тут думать! Все просто! Завербоваться по комсомольской путевке на шахту, и все дела. Смотри, – и Виктор стал загибать пальцы, – во-первых, работа тебе обеспечена, а что специальности никакой, не беда, там научат, с жильем вопрос тоже решаем, койка в общежитии тебе гарантирована, а еще и денег на первое время дадут, так что нечего думать, я бы и сам поехал, но надо домой, у меня там старенькая мать живет одна, да и место на родном заводе для меня забронировано.
В конце концов я обратился в комитет комсомола части, а дальше пошло-поехало и вот сейчас я завербованный еду в новую жизнь на донецкую шахту.
От нечего делать я перебрался в тамбур, достал папиросы, закурил. В мыслях перенесся в уже такое далекое начало армейской службы.
Первое время было очень трудно, особенно доставали проблемы были с русским языком. Я быстро научился понимать команды, в остальном не очень, а чтобы говорить или читать на русском, так это вообще никак. У меня даже кличка была – Вуйко, но как-то в дальнейшем не прижилась. Да что там язык, спортивные снаряды я впервые увидел в армии и поначалу совершенно не понимал, что с ними делать и вообще зачем они нужны. Например, боксерский ринг. Командир части, как я потом узнал, в прошлом серьезно занимался боксом, да и сейчас много внимания уделял этому виду спорта, устраивал соревнования между подразделениями и даже ежегодно организовывал чемпионат части. Я невольно улыбнулся воспоминаниям о том, как нас в первый раз привели в спортивный зал, и я впервые увидел бой боксеров. На небольшой площадке, огражденной веревками, били друг друга двое парней. Я, не привыкший к мордобою, искренне удивился – как же так, ребята лупят друг друга, и судя по всему, не жалея сил, третий ходит вокруг, что-то громко кричит и все, больше никто на эту драку не реагирует! Я даже хотел вмешаться, подошел к рингу и уже собрался пролезть между веревками, чтобы разнять парней, но в последний момент что-то подсказало мне, что лучше этого не делать. Я застыл возле ринга и во все глаза смотрел на происходящее, пытаясь понять, что это. Наконец по команде третьего драка закончилась, все трое собрались вместе, третий что-то говорил драчунам, а они в знак согласия кивали головами. Затем, судя по всему, разговор был окончен, те, что недавно дрались, мирно разговаривая между собой пошли в сторону раздевалки, а третий направился ко мне. Это был офицер, командир роты, как я потом узнал, выполняющий на общественных началах функции тренера по боксу. Оказалось, он уже давно наблюдал за мной, заметил мой интерес к боксу и предложил мне попробовать. Я перелез через веревки. Тренер помог надеть мне на руки боксерские перчатки, показал, как нужно стоять, наносить удары и защищаться.
С первых минут занятий выяснилось, что я хорошо владею своим телом и, главное, у меня необычайно быстрая реакция. Поначалу не все шло гладко, но мне нравилось, и я стал заниматься боксом. Совсем скоро, освоив боксерские азы и обучившись нескольким базовым приемам, я легко и правильно перемещался по рингу да так, что удары тренера редко достигали цели, а вот с нападением на первых порах у меня было слабовато, а точнее никак, да и удар был не очень. Эти недостатки, как и пути их устранения отлично были видны тренеру, и он усиленно работал со мной. Как я потом узнал, в отношении меня у него зародилась идея. Дело в том, что сборная части по боксу уже несколько лет подряд проигрывала чемпионат округа как в командном зачете, так и в личном первенстве. До очередного чемпионата еще было время, и вполне можно было подготовить меня. Тренер понимал, что все зависит от моего желания, тут приказами ничего не сделаешь. Своими планами он поделился со мной, рассказал о перспективах, увлек меня, и я начал серьезно тренироваться, выполнял все указания тренера и когда тот обмолвился, что у меня не хватает силы в руках, я стал по собственной инициативе дополнительно заниматься штангой. Через два месяца я уже на равных участвовал в тренировочные боях с тренером, мастером спорта, и он, как ни старался, но выиграть тренировочный бой у меня не мог, более того, он все чаще и чаще проигрывал. Тренер старался держать в тайне наши тренировки, категорически запретил мне боксировать с другими ребятами, да и тренировки назначал на время, когда в спортзале было меньше всего народа. Но однажды все эта конспирация неожиданно рухнула. В боксерской секции чемпионом части был прапорщик Колесников по кличке Колесо и это лидерство очень сильно тешило его самолюбие. К тому же у него был скверный характер, он всячески унижал солдат, а особенно его бесили чужие успехи, не важно в чем, но особенно в боксе, тут он не терпел соперничества. Конечно же, он не мог не обратить внимания на наши тренировки. Видя, как ко мне относится тренер, как меняется мое мастерство, Колесо просто выходил из себя. А тут еще как-то в разговоре тренер назвал меня лучшим боксером среди тех, кто, когда-либо служил в части. Это стало известно Колесу и прапорщик, что называется, потерял покой, он решил во что бы то ни стало вызвать Вуйка на поединок и серьезно отделать его так, чтобы тот навсегда потерял интерес к боксу, причем сделать это нужно было как можно скорее, пока еще гуцул был не очень силен. Одержимый этой целью, прапорщик, что называется, не давал мне прохода. При каждой встрече, а большинство из них Колесо сам устраивал, обзывал меня разными словами и часто переходил к откровенным оскорблениям. Каждая наша встреча всегда оканчивалась одинаково: Колесо громко вызывал меня на поединок, а когда я молча уходил от ответа, прапорщик осыпал меня градом насмешек и оскорблений. Все было напрасно. Помня наказ тренера, я никак ни внешне, ни внутренне не реагировал на выпады Колеса, что еще сильнее бесило прапорщика и он устраивал все новые и новые провокации.
Однажды, когда я отрабатывал удары на боксерской груше, в ожидании опаздывающего тренера, прапорщик принялся в очередной раз доставать меня, и после очередного молчаливого отказа громко обозвал меня бабой, которая ни на что не годится, разве, что лечь под настоящего мужика, конечно, под настоящим мужиком он имел в виду себя.
– Я ищу сегодня на вечер телку, давай, приходи ко мне домой, а жил прапорщик в офицерском общежитии здесь же, на территории части, и я тебя… и он похабными движениями под смех своих приятелей показал, что он будет делать со мной. Я, не мигая, смотрел в лицо гримасничающего Колеса, на этот раз злость овладела мной, и я кивком головы показал ему на ринг и первым пролез под канаты. По залу прошла волна оживления, все потянулись к рингу. Большинство было уверено в победе Колеса. Один из спортсменов-боксеров взял на себя функции рефери. Мы с Колесом заняли места в противоположных углах ринга. Зрители шумели и подбадривали прапорщика. Вместо гонга рефери хлопнул в ладоши, и спортсмены стали сходиться. Я прошел на середину ринга и встал в стойку, не сводя глаз с противника. Колесо прыгал, играя мышцами и нанося демонстрационные удары по воздуху, тешил публику. Нужно сказать, прапорщик умел показать себя и внешне это напоминало красивый танец. В этом плане я ему уступал, стоял и внимательно следил за движениями противника. Продолжалась увертюра недолго, внезапно Колесо нанес правой рукой удар мне в корпус, и этот удар был бы очень болезненным, если бы достиг цели. Для меня этот выпад не был неожиданным, я легко увернулся, а Колесо на мгновение потерял равновесие и оставил открытой правую сторону своего корпуса. Уйдя от удара, я нанес ответный левой рукой в открывшееся место. Наверное, от охватившей меня злости, удар получился сильным и для Колеса, несмотря на накачанный пресс, еще и очень болезненным, поэтому инстинктивно на доли секунды задержал возврат руки в защитную позицию и на эту долю секунды его голова оказалась недостаточно защищена, я нанес удар правой рукой в образовавшуюся брешь. Эту классическую связку мы с тренером отрабатывали на каждой тренировке и ее исполнение довели до автоматизма. Судя по всему, удар получился очень сильным, ноги прапорщика оторвались от пола и, казалось, он пролетел по воздуху и с грохотом упал в угол ринга. Все произошло очень быстро. В только что шумящем, кричащем зале наступила тишина. Я бросился к Колесу, на ходу срывая с рук перчатки, затем подложил их под голову прапорщика и стал легонько хлопать его по щекам, приводя в чувство. Все опешили от неожиданности.
– Воды, дайте кто-нибудь воды, – прохрипел я. Кто-то подал бутылку, и я вылил воду на голову прапорщика. Веки задрожали, прапорщик открыл глаза и посмотрел на меня. От его нахрапистости не осталось и следа, это был взгляд ребенка, который внезапно серьезно заболел и теперь, придя в себя, смотрел умоляюще на окружающих взрослых, не понимая, что происходит и зачем это с ним сделали. В этом беспомощном взгляде была вера в справедливость, вера в то, что все пройдет, ему помогут, иначе и быть не может, ведь всегда помогали. Колесо устало закрыл глаза.
– Что тут происходит? – Разорвал тишину громкий голос пришедшего тренера. Подойдя к рингу, он сразу все понял и, обращаясь ко мне, объявил пять суток «губы» за несоблюдение дисциплины.
Пять суток одиночки. За это время я многое передумал и понял, что, обладая врождённой высокой скоростью реакции и хорошей физической подготовкой меня на ринге очень трудно победить и в этом нет никакой моей заслуги, таким родился, и поэтому не имею права участвовать в спортивных поединках – это нечестно и несправедливо по отношению к соперникам. Как мог, я потом объяснил это тренеру. Он вначале возмутился, а затем успокоился, похлопал меня по плечу и с сожалением сказал.
– Наверное, ты прав. Мне в голову тоже приходили такие мысли, но я их гнал, очень хотелось победить.
К концу службы я по некоторым видам был спортсменом-разрядником, а по штанге выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Боксом больше не занимался. Команда боксеров части в очередной раз проиграла первенство округа. Колесо подтвердил звание чемпиона части, но стал уже не таким заносчивым, встреч со мной избегал, а тот короткий поединок объяснял, тем что у него вдруг разболелась голова, а Вуйко этим воспользовался, а теперь, боясь расправы, ушел из бокса. Служба в армии для меня не была обременительной, практически это была работа строителя, которую я еще до армии неплохо освоил. Отношения с сослуживцами были ровными, чему способствовало, конечно, происшествие на ринге. В армейской среде, как и в жизни вообще, силу уважают, а еще я к концу первого года службы овладел русским языком в достаточной степени, разговаривал с едва заметным акцентом, научился по-русски читать и более того, пристрастился к чтению. В части пьянство было широко распространено, но я не пил вовсе. На втором году службы командование части предложило мне пройти обучение в школе сержантов, я отказался, не мое это – командовать людьми. Особо не стремясь, я окончил службу в звании ефрейтора с пачкой почетных грамот и несколькими знаками отличия.
Поезд, замедляя ход, подошел к перрону и остановился. Упитанная проводница, выдыхая ощутимый перегар, самогона с луком, открыла дверь и с трудом выбралась на перрон. Все, приехали!
На шахте меня прежде всего поселили в общежитие, затем несколько дней обучали азам профессии забойщика, по правильному ГРОЗ, горнорабочий очистного забоя. Когда в отделе кадров мне предложили на выбор несколько шахтерских профессий, объяснили, чем они отличаются, я, прежде чем сделать выбор, поинтересовался, где больше платят. Оказалось, что забойщикам платят больше всех, это и определило мой выбор. Работа оказалась физически очень тяжелой. Первое время, смыв угольную пыль в шахтерской бане и плотно поев в шахтерской столовой, я, будучи хорошо физически тренированным, можно сказать, тяжелоатлетом, еле добирался до кровати и падал, как подкошенный, голова опускалась на подушку уже спящей. Сон был тяжелый, без сновидений. Трудно сказать, сколько часов я смог бы проспать, если бы не будильник. Не раз ловил себя на мысли бросить все к чертовой матери и уехать отсюда куда подальше, но молодой, здоровый и сильный организм быстро адаптировался к новым условиям и через несколько недель я уже не спешил после работы в общагу на кровать. Конечно, уставал, но восстанавливался довольно быстро. Появилось время зайти в ленинскую комнату, посмотреть телевизор, полистать газеты или даже сходить в кино, благо, шахтный клуб с кинотеатром находился недалеко. Вскоре получил первую зарплату, таких денег я никогда не держал в руках, тут же пошел на почту и половину отослал родителям. Оставалось еще много. Хранить их в тумбочке не хотелось, мало ли что! Я зашел в местный универмаг, купил необходимую одежду, у меня кроме форменной армейской ничего не было, потом в сберкассе оформил вклад, часть денег оставил на текущие расходы, остальные положил себе на сберкнижку. Нужно сказать, что день получки – день выплаты зарплаты на шахте, это особый день – день обще шахтной пьянки. Большинство шахтеров в другие дни пили мало и, если пили, то в основном пиво – восстанавливали водный баланс, но в день получки, а иногда плюс несколько последующих дней это большинство, как правило, пило безостановочно. Это был массовый психоз, порожденный спецификой шахтерской жизни. Семейным было проще, вместе с шахтерами получать зарплату приходили их жены и прямо у кассы забирали деньги, но не все, небольшая часть, чтобы не разгуляться, оставлялась мужьям на пропой. У холостых такой возможности не было, и они со всеми своими получками участвовали в пьянке и очень часто заработанные нелегким трудом деньги в два-три дня пропивались полностью, иногда дело доходило до того, что пропивались даже личные вещи, в том числе и одежда. В моей семье пьянство не приветствовалось, не то, чтобы все поголовно были трезвенниками, нет, в праздники или в значимые дни типа прихода родни или похода в гости могли понемногу выпить, но, чтобы напиваться до беспамятства, этого не было. По-настоящему пьяных людей я до армии вообще не видел, поэтому на предложения товарищей по работе или по общежитию выпить всегда спокойно, но категорично отказывался. Со временем за мной закрепился статус трезвенника и ко мне перестали приставать с предложениями.
По природе, я человек не очень коммуникабельный и на шахте у меня не было ни друзей, ни врагов, но как-то получилось, что со временем за мной закрепилась почти ругательная в рабочей среде кличка Бандера. К удивлению окружающих, я на нее не обижался, даже наоборот, хотя ярым националистом себя не считал, более того я мало знал, в честь кого меня так прозвали и почему я должен обижаться, просто жил как жилось, жил, полагаясь только на себя. Часто в свободное время ходил в шахтный клуб, там был спортзал и работали спортивные секции, в которых, кстати, под руководством штатных тренеров мог заниматься любой желающий, и даже не работник шахты, причем занятия были бесплатные. В секциях занимались спортсмены-любители, т.е. тренировались в нерабочее время, принимали участие в различных соревнованиях, завоевывали призовые места и награды. Все это приносило им исключительно моральное удовлетворение, но желающих заниматься было много.
Долго выбирать вид спорта я не стал, штангу отмел сразу, тяжестей на работе хватало, командные виды я не любил никогда, оставались борьба и бокс. Вспомнилось былое, и я выбрал бокс. Тренировался в основном сам, отрабатывал удары на груше или бил в «лапы» тренера, поединков избегал. Естественно, долго так не могло продолжаться, тренеру нужны были показатели, по ним оценивалась его работа, а это значит, что мне нужно участвовать в соревнованиях и показывать достойные результаты. Я это понимал и вскоре в своей весовой категории я стал чемпионом шахты, а затем чемпионом района и все, в соревнованиях более высокого уровня я без объяснения причин принимать участие решительно отказывался. Все бои я выигрывал по очкам. Опытный тренер видел, что я умышленно сдерживаю себя, но молчал, ему было достаточно иметь чемпиона районного уровня.
Временами я получал письма из дома, их писал отец, мама писать не любила, но в каждом письме отец вставлял материнские просьбы и пожелания. В первом письме он категорически запретил мне посылать им деньги, «их все равно негде тратить, а на необходимое они сами зарабатывают в своем хозяйстве плюс пенсия, она хоть и небольшая, но им хватает». Мама в каждом письме задавала один и тот же вопрос: «Когда же ты наконец женишься? Давно уже пора.» После этих слов отец всегда давал наставления, суть которых сводилась к следующему: «Не спеши! Женитьба – дело серьезное и ошибаться нельзя. Если взял себе жену, то до конца жизни ты в ответе за нее перед Богом и собой. В семейной жизни все бывает, и если тебе что-то не нравится в жене, переделывай либо ее, либо себя. И вообще муж в семье должен быть ее основой, скелетом и телом, а жена – ее душой, и как это у вас получится, такой и будет ваша семья и ваша жизнь». Так его учил мой дед, а теперь это он передавал мне. «С женитьбой лучше не торопиться, но и сильно не затягивать. И еще, если решил обосноваться там в городе, то пускай корни – построй дом, а в него приводи жену. Негоже, когда молодой здоровый мужик свою семью таскает по квартирам. Так нельзя, у семьи, как у птицы, должно быть свое гнездо».
А еще отец много писал о женщинах, об отношениях между мужчиной и женщиной. Мне запомнилась мысль, что настоящий мужчина живет для своей женщины, он строит жизнь так, чтобы прежде всего его женщина была счастлива, тогда и в семье будет все в порядке и ему самому будет там уютно и радостно и их дом станет местом, куда ему всегда захочется возвращаться, где бы он не был. Если же женщина несчастлива, семьи не будет, даже если семья не развалится, все равно это будет совместное проживание чужих людей и только. «Ты, может быть, спросишь, в чем счастье женщины? Знай, конечно, в любви к своему мужчине, и если мужчина настоящий и любит ее, она пронесет эту их любовь через всю жизнь, будет дарить ее детям, а сможет она это сделать? Сама – нет! Только вместе со своим мужчиной! Естественно, у тебя сразу возникнут вопросы. Как это сделать? Что для этого нужно? Ответ очень прост и очень сложен, нужно постоянно соответствовать ее представлениям о тебе. Это совершенно не значит, что нужно потакать всем ее капризам и желаниям.
Да, действительно, мужчина живет, опираясь на свой ум, а женщиной руководят ее желания, так заложено природой и это нужно знать, помнить и не подходить к женщине с мужскими мерками. Главное, нужно понимать, что далеко не все желания женщины идут на пользу окружающим и в первую очередь ей самой. Если женщина чего-то желает, а ты считаешь это желание неправильным, не пытайся убедить ее в этом, не получится, лучше постарайся показать ей, к чему это желание приведет и если у тебя не получится, не стой в стороне, сделай все от тебя зависящее, чтобы это ее желание исполнилось, но знай, если со временем женщина увидит, что ты был прав, а она нет, готовься к тому, что она искренне обвинит тебя в своей неудаче. А теперь главное – она будет в этом права! Твоя вина в том, что ты не смог ее перенастроить. Запомни, что бы ни произошло в семье плохого, виновным всегда будешь ты и это правильно. Подумай об этом. Из моих слов у тебя может сложиться представление, что мужчина в семье все делает исключительно для жены, даже живет исключительно для нее, но если ты подумаешь, то поймешь, на самом деле все он делает для себя, но через женщину, а в итоге всем хорошо. Конечно, не все в семье зависит от мужчины, но очень многое, и неправильно, когда это «многое» он перекладывает на женщину, мужчина теряет свою ценность в глазах женщины, а эту ценность опустить не трудно, а поднять назад практически невозможно!»
Как-то я спросил у отца: «Как понять, что женщина счастлива?»
Его ответ: «Я думаю, двух одинаково счастливых женщин не бывает, потому что они все разные, но понять, счастлива женщина или нет, можно прежде всего по ее смеху не вообще, а смеху от радости. Смех счастливой женщины особенный, а какой он, ты сам поймешь, если сделаешь женщину счастливой».
Как-то отец спросил меня, есть ли у меня друзья, и когда я ответил, что нет, он в нескольких письмах делился своими мыслями о дружбе. Суть их сводилась к следующему: «У каждого мужчины обязательно должны быть друзья, иначе жизнь его будет неполноценной. Много друзей не бывает. Когда кто-то говорит, что у него много друзей, он просто не понимает, что такое дружба. Для настоящего друга всегда твои беды – его беды, твоя радость – его радость, твое горе – его горе. Друг – это тот, кто всегда придет на помощь и просить его не надо, достаточно ему узнать, что тебе она нужна. К другу относись, как к человеку, знай, что он может ошибаться и невольно причинять тебе огорчения, но знай, друг не может тебя предать никогда, если предал, значит, это был не друг, а если ошибся, и понял это, прости его и потом никогда не напоминай ему об этом. А главное, ты должен точно так же относиться к другу, как он к тебе. И еще запомни, если у тебя появился друг, относись к дружбе очень бережно, бойся ее потерять. Знай, потеряв дружбу, ты не вернешь ее никогда»
Однажды, как бы извиняясь за свои назидания, отец написал: «Все это я тебе должен был сказать раньше, но как-то не получалось, то ты был пацаном и многого бы не понял, потом армия, а теперь мы в разных концах страны и сейчас, хоть и с опозданием, но я пытаюсь наверстать упущенное»
В дальнейшем, пока я был холост, отец в каждом письме обращался к теме женщины-жены. Предостерегал от поспешного и неправильного выбора, что бесполезно искать жену, удовлетворяющую всем твоим представлениям о ней, в жизни придется с чем-то смириться и считаться, а что-то не замечать. Так продолжалось, пока в моей жизни не появилась она. Узнав об этом событии, отец перестал давать наставления, он был твердо убежден, что в своих отношениях с девушкой я должен разобраться сам, и потом, когда образуется семья, в нее нельзя вмешиваться никому, даже просто с житейскими советами. Поначалу все его суждения казались мне несерьезными и идеализированными, но я хранил письма и потом перечитывал их, с каждым разом убеждаясь в мудрости этого простого человека, всю жизнь прожившего среди гор и лесов.
Нельзя сказать, что в моей жизни не было женщин, конечно, были. Я часто ловил на себе заинтересованные девичьи взгляды, даже иногда знакомился с девушками, но, как правило, после нескольких встреч интерес к ним пропадал. Иногда с ребятами, соседями по комнате ходил в женское общежитие к девушкам, иногда там оставался на ночь, но все это было не то и быстро надоедало.
Как-то вечером я пришел в клуб на тренировку, пришел рано, тренера еще не было. От нечего делать бродил по фойе, смотрел различные плакаты с диаграммами и лозунгами.
Подошел к доске почета, посмотрел на фотографии, в том числе и на свою, к тому времени я был уже бригадиром и ходил в передовиках. Стоявшая невдалеке группка девушек привлекла мое внимание. Девушки поглядывали на меня, о чем-то перешептывались, улыбались, а иногда громко смеялись. Так, ничего необычного. Я уже готов был уйти, как вдруг девушка с черными, толстыми косами, стоявшая ко мне спиной, резко повернулась и пристально посмотрела на меня. Большие темные глаза скользнули взглядом по моему лицу, смерили с головы до ног и девушка с нарочитым недовольством отвернулась. От этого мимолетного взгляда я, что называется, обалдел. С растерянным видом смотрел на девушку и, покоренный ее красотой не понимал, как себя вести, что делать. Другими словами, я на себе испытал состояние, которое называют «потерял голову»:
Я никогда не страдал излишней робостью и подошел к девушкам. Они смотрели на меня с нескрываемым любопытством и, глядя на них, кареокая красавица повернулась ко мне лицом. Мое сердце застучало быстрее и сильнее, во рту пересохло от волнения и я, не отрывая взгляда от ее бездонных глаз, неожиданно тихо спросил:
– Как тебя зовут? – и немного смутившись, добавил: – Меня зовут Степан, а тебя как?
Девушка недовольно насупила брови и сердито ответила:
– Я на улице не знакомлюсь. Круто развернувшись, взяла под руки подружек и девушки быстрым шагом направились к выходу. Растерянный, я молча смотрел им вслед.
– Что, понравилась? – раздался рядом голос, как оказалось, соседа по общежитию.
Я резко повернулся к нему и не отвечая, спросил:
– Слушай, ты не знаешь, кто это, как зовут, где ее найти?
– А ее тут все знают, она работает продавщицей в соседнем поселке, зовут Галя, а встретить ее можно здесь, например в субботу на танцах. Приходи и увидишь, а на большее не рассчитывай, она слывет недотрогой, не таких отшивала, да и за ней тут упадает один из местных, ты его знаешь, он на соседнем участке работает, зовут Андреем, с ним лучше не связываться. Последние слова я пропустил мимо ушей.
На танцы я никогда не ходил, не тянуло, а тут еле дождался субботы.
И вот долгожданным вечером наши ребята собрались на танцы и вместе с ними пошел и я. Танцы устраивали все в том же клубе. Танцевальный зал, а точнее, фойе клуба ошеломило меня, парни и девушки стояли возле стен, была пауза между танцами. Я глазами стал искать Галю, но не находил. Потом громко заиграла музыка, и сразу все задвигалось, парни подходили к девушкам, недолго о чем-то поговорив либо уходили, либо вели девушек ближе к середине зала и там начинали танцевать, а танцевали как-то странно. Я до армии у себя на родине несколько раз ходил вместе с ребятами в соседнее село на танцы и даже несколько раз танцевал с девушками, причем это было несложно, все движения были знакомы с детства, но так как танцевали здесь я видел впервые. Я прекрасно понимал, что так танцевать не умею и потому не смогу пригласить на танец Галю и познакомиться с ней, как планировал. Внимательно наблюдал за танцующими, хотел понять, как они это делают, вроде бы несложно, но понимал, так танцевать без практики я не смогу. Потом были еще танцы, темп музыки чередовался, то быстрый, то медленный и, как оказалось, движения танцующих очень от него зависят. Самым простым и доступным для меня был очень медленный ритм, танцевать под него казалось несложно, нужно было только обнять девушку и в такт музыке переминаться с ноги на ногу, практически стоя на одном месте. «Так и я смогу теперь остановка за малым – надо чтобы она пришла», но кареокая не появлялась. Танцы продолжались, я стоял и смотрел на вход в зал.
В начале вечера через двери входили девушки и парни, поодиночке или группами, а ближе к концу было такое же движение, но в обратном направлении. Несколько раз ведущий объявлял «белый» танец, как оказалось, на этот танец приглашают не парни девушек, а наоборот. Нужно сказать, некоторые девушки приглашали меня, но я боялся пропустить приход Гали и, как мог, вежливо отказывал им и от этого чувствовал себя очень неловко. Но вот в дверях зала появилась она. Я почувствовал, как часто забилось сердце и пробираясь между танцующими, направился навстречу девушке. На лице у меня невольно сияла улыбка, но, как оказалось, не долго. Галя была не одна, рядом с ней шел парень и что-то оживленно рассказывал улыбающейся девушке. Я резко остановился, и причиной был не ее спутник, его я узнал, правда, мы не были знакомы и не здоровались, он тоже работает на шахте и зовут его, кажется, Андрей, остановила меня Галина улыбка. Девушка слушала Андрея, смотрела ему в лицо и улыбалась. Я с горечью подумал, что так ни одна девушка никогда не смотрела на меня.
Потом, после очередного танца, а танцевала Галя только с Андреем, они направились к выходу, но с танцев ушел один Андрей, на прощание слегка обняв девушку, как потом выяснилось, ему пора было идти на смену. Галя направилась к призывно машущим ей подружкам. Опять заиграла музыка, это была медленная мелодия, ведущий объявил, что этот танец последний. Я решительно направился к девушке и, оттеснив плечом какого-то парня, пригласил Галю на танец. Девушка холодно посмотрела мне в глаза, от этого взгляда у меня закружилась голова.
– А где же здравствуйте, или те, которые на Доске почета, с остальными не здороваются? – на лице девушки промелькнула насмешливая улыбка, но видя мое замешательство, снисходительно добавила. – Ну что ж, пойдем, – и направилась в центр зала к танцующим.
Как пролетел этот танец, что я говорил, что мне отвечала девушка, я не смог бы вспомнить даже под гипнозом. Отчетливо помнил тепло ее упругого тела, передающегося через руки, ощущал почти невесомое прикосновение ее рук, лежащих на моих плечах, и глаза, огромные бездонные глаза, от которых я был не в силах отвести взгляд.
– Ну, и что ты там такое увидел? – спросила слегка раздраженная моей бесцеремонностью девушка.
– Я увидел, что я люблю тебя.
От неожиданности девушка остановилась. Остановился и я. Некоторое время мы молча стояли, глядя друг другу в глаза, а вокруг медленно плыли в танце пары. Первой пришла в себя Галя.
– Давай считать, что ты ничего мне не говорил, а я не слышала. Сейчас, когда танец закончится, мы с тобой разойдемся в разные стороны, чтобы больше не встречаться. Договорились, Бандера?
– Я наклонил голову и, почти касаясь губами уха девушки, тихо прошептал:
– Нет!
Галя вздрогнула и немного отстранилась, но рук с моих плеч не убрала и опять мы замерли в молчании.
Танец закончился, посетители направились к выходу, а мы все стояли молча, глядя друг другу в глаза. И опять первой опомнилась Галя.
– Мы так останемся одни в этом зале, Бандера, лицо девушки осветилось лукавой улыбкой. «Так ты меня знаешь», – радостно подумал я.
Держась за руки, мы с общим потоком вышли на улицу. Галя высвободила руку и, повернувшись ко мне, решительно сказала:
– До свидания! – и, как мне показалось, с едва заметным сожалением добавила: – Может, когда-нибудь встретимся. Пока!
Галя повернулась и решительно направилась к ожидавшим ее подружкам.
– Нет, – решительно и на этот раз громко сказал Степан, – подожди, я провожу тебя.
– Ты что, с ума сошел? Я живу на Шанхае, ты знаешь, что это такое?
– Что-то слышал!
– Ты что-то слышал, а я там выросла. Слушай, что я тебе расскажу о нем в нескольких словах. Шанхай – это поселок без воды, без электричества, а главное без улиц, а вместо них – узкие кривые проходы, в которых могут ориентироваться только местные жители. Чужой тоже может, точнее, смог бы, но только днем, а ночью вряд ли, да и вряд ли без приключений. Кто там живет, тебе знать ни к чему. Я тебе о них могу сказать одно: чужих они не любят и очень сильно. Ты понял?
Я недоуменно пожал плечами.
– Понял, что тут непонятного? Пошли.
– Нет! Вижу, ты ничего не понял. Ладно, кроме того, что я тебе рассказала, есть еще одна причина – парень, с которым я танцевала, мой жених, по крайней мере, так все считают, он наш, шанхайский, и по нашим дурацким правилам, он со своими дружками ноги переломает любому, кто решит меня провожать и ты не исключение. Ты понял?
– Понял, а тебя не тронет?
– Нет!
– Тогда пойдем.
– Нет, дурак, ты ничего не понял. Андрей сейчас на работе в ночную смену, но его дружки наверняка уже давно приметили тебя и если ты пойдешь, поверь мне, тебе несдобровать.
– Я тебя люблю, а остальное… – я пожал плечами, – пошли, показывай дорогу.
Галя стояла и молча смотрела мне в глаза, пытаясь понять, кто я – просто дурак, или правда влюбился в нее? В свои шестнадцать лет она еще никого не любила, и никто не любил ее по-настоящему, Андрей не в счет, для него она красивая девушка рядом, чтобы все видели и завидовали, а любви здесь не было и нет. А этот в первый вечер дважды признался, и причем дважды это прозвучало, как нечто само собой разумеющееся и при этом он ведет себя так, как будто уверен, что и я его люблю.
– Ну что ж, будь по-твоему идем, но смотри, мне не нужен грех на душу, так, что возле трансформаторной будки, расстанемся, дальше я пойду с девочками домой, а ты пойдешь в свое общежитие, или куда там еще..
«О, и это она знает» – я невольно улыбнулся.
– Ладно! Только в следующий раз я провожу тебя до самого дома, а этот следующий раз пусть будет завтра.
Я с надеждой посмотрел в глаза Гале.
Жалость к парню защемила в сердце девушки. «Жаль, если следующего раза не будет» – неожиданно подумала она и не обращая внимание на парня, направилась в сторону своего дома. Шли мы недолго, не торопясь, и молчали. Возле трансформаторной подстанции остановились и я, глядя в лицо девушке спросил:
– А завтра, где и в котором часу тебя ждать?
– Завтра? – и после короткой паузы решительно добавила: – Если у тебя не отобьют желание, после работы я буду проходить мимо клуба, это где-то в начале шестого, если захочешь увидеть, приходи, но знай, специально ждать тебя я не буду.
Наступило завтра. В начале шестого Галя была возле клуба, но Степан не пришел. Галя прошла мимо клуба медленным шагом и направилась к себе домой.
«Вот и все!» печально подумала девушка. – Припугнули и он струсил, а вроде парень ничего, но, видать, не судьба.
***
Я потомственный горняк. Мой отец был шахтером, как дед и прадед. У меня еще был старший брат, но он погиб в аварии на шахте, когда я еще был маленьким. Сейчас из нашей династии в живых остался только я, у меня нет сыновей и уже не будет, так что на мне династия и закончится, о чем я нисколько не жалею. Шахтером я не хотел быть никогда, ни в детстве, когда мой отец изо дня в день прихватив приготовленный мамой «тормозок», уходил на шахту, а мама ждала его, напряженно прислушиваясь, не гудит ли сирена – вестник аварии. Эта тревога невольно передалась и мне в самое сердце и поселилась там на всю жизнь. Я много раз слышал этот чудовищный, тревожный вой, по нему жители нашего поселка, а особенно те, у кого родные и близкие в это время находились под землей, со всех сторон быстрым шагом, а некоторые бегом устремлялись на шахту, чтобы узнать о случившемся. Хорошо, если авария обходилась без жертв, а если нет – женский плач-крик до сих пор звучит во мне при воспоминаниях. Однажды этим плачем-криком кричала мама, мой брат вместе с пятью шахтерами находился под землей в выработке, где произошла авария, не выжил никто. Отец без особых травм доработал до пенсии и потом, через два года почти непрерывного кашля умер, пережив деда на три месяца. Осталась мама одна со мной, десятилетним ребенком, без работы и профессии. Пособие по потере кормильца было не очень велико, его едва хватало на самое необходимое. Мама вынуждена была идти работать и конечно же, на шахту, к тому же жили мы тогда в шахтерском бараке, в двух комнатенках, выбросить на улицу нас вряд ли бы решились, но осложнения могли быть, жилья для рабочих шахты катастрофически не хватало, разрастающийся Шанхай не очень спасал ситуацию.
Так мама стала номерщицей, работала по учету рабочих, находящихся под землей. Работа эта не требовала никакой квалификации и платили за нее не очень много, но мама умудрялась вести хозяйство так, что денег хватало на текущие расходы и даже откладывала на покупки, а это в основном одежда для меня, в подростковом возрасте, несмотря на мой относительно спокойный нрав, на мне все горело, а что оставалось целым, очень скоро становилось малым для меня. Я быстро физически рос и выглядел крепче и старше сверстников. Не был замкнутым, хотя и общительным меня вряд ли можно было назвать. Меня мало привлекали забавы сверстников, больше нравилось читать книги и придумывать всякие истории, различные ситуации, я помещал в них воображаемого себя и действовал в соответствии с ними. Это доставляло мне большое удовольствие, но особенно влекло созерцание, я подолгу мог смотреть на природу, небо, дома, терриконы, копры с вертящимися колесами шахтных подъёмников, просто смотрел на них и, казалось, ни о чем не думал, а воображение само уносила меня в иные миры, в другую, отличную от этой жизнь. Мама работала в шахтном ритме – в четыре смены, и когда была на работе, в ночную смену в том числе, я был предоставлен самому себе.
Она мне доверяла, точнее, вынуждена была доверять, культивировала во мне чувство долга и практически ничем не ограничивала мою свободу, а я старался своим поведением ее не очень огорчать.
Правда, это не всегда получалось, но и в этих нечастых случаях она меня не ругала, просто грустно смотрела в мои глаза и тихо произносила: «Ну что же ты?» Иногда я дрался, и не только со сверстниками, но и со старшими ребятами и не всегда выходил победителем. Зачастую драки почему-то происходили в начале лета. В школе со своими одноклассниками и с ребятами с поселка я жил мирно и практически без ссор, может потому, что мало с ними общался, а вот как только начинались каникулы, тут же происходила драка между мной и другими ребятами. Я был сильнее каждого из них и умел постоять за себя, но вместе они меня часто мутузили так, что спасало только бегство, а после драки наступало время пассивного противостояния, я никого из них не трогал и они меня обходили стороной, но и в компанию свою не принимали, вот тогда и начиналась моя крайне обособленная жизнь, продолжавшаяся вплоть до начала следующего учебного года. Нужно сказать, эта обособленность меня нисколько не тяготила, а даже наоборот, ничто не отвлекало от книг, а их я прочел немало, даже в библиотеку при шахтном клубе я приходил, только когда поступали новинки.
У меня не было деревенских бабушек-дедушек, поэтому каникулы я проводил дома. Обычно дни каникул медленно тянулись и были очень похожи друг на друга, я помогал маме по дому, выполнял ее поручения, которые в основном сводились к походам в магазин за хлебом и молоком, часто ходил на пруд или бродил по посадкам. Все это мне нравилось потому, что не мешало моим фантазиям.
Но вот день заканчивался и наступало мое любимое время суток – закат и час-полтора перед ним. Держа в руках книгу или без нее, я поднимался на не очень высокий глей1, усаживался на свое любимое место – небольшое возвышение и, обдуваемый легким приятным ветерком, согреваемый уже не палящим солнцем, я сидел, читал или мечтал, временами посматривая на сине-серое небо, чтобы не пропустить начало удивительного зрелища, которое я с некоторых пор стал наблюдать регулярно. Суть его состояла в том, что когда солнце своим краешком касалось горизонта, неприглядное до этого момента небо внезапно начинало играть всеми цветами, принимая калейдоскопические их сочетание. Солнце продолжало медленно скатываться за линию горизонта, игра красок становилась все ярче, росла скорость изменений и вот наступила кульминация и тут главное не пропустить момент – как только солнце полностью скрывалось, из-за горизонта вспыхивал луч ярко-зеленого цвета всего на несколько секунд. В это время небесная картина менялась с необычной быстротой, а затем наступал цветовой взрыв, а у меня внутри звучала особенная, как я считал, небесная музыка, она воспринималась всем телом и создавалось впечатление, что проходит сквозь меня, растворяет меня, я становлюсь всем виденным и слышимым, не частью, а всем.
Поначалу это необычное состояние пугало своей возможной необратимостью, и я невольно сопротивлялся, но однажды мне удалось преодолеть страх, и я почувствовал влечение неба, непередаваемо красивая небесная даль втягивала в себя с неудержимой силой.
Казалось, мои ноги отрывались от земли, и я летел. Ощущение было настолько реальным, что я кожей лица чувствовал дуновение встречного ветерка. В голове проносились слова, они складывались в стихи, которые мне казались совершенными и прекрасными, и стихи еще долго потом звучали во мне.
Наступали вечерние сумерки. Небо, по которому плыли редкие облака или дым от терриконов, приобретало привычный серо-синий цвет, с каждой минутой цвет становился все гуще и насыщенней, и вот уже где-то в поселке вспыхивал первый электрический огонек, затем второй, третий… Огоньки вспыхивали один за другим, пока не зажигались все. Очертания зданий и деревьев расплывались, все становилось серым, потом темно-серым, а затем и вовсе исчезало. Поселок погружался во тьму. И вот уже оставались только мерцающие светлые точки. Наступала ночь.
Я несколько раз пытался увидеть эту картину в другом месте, внизу, не поднимаясь на глей, но это никогда не удавалось, и я потом сожалел о потерянном вечере и с еще большим нетерпением ждал следующего.
Однажды, поднимаясь на глей, я издали с огорчением увидел мое место занятым. На раскладном стульчике часто дыша, сидел немолодой плотного телосложения мужчина в сером льняном костюме. По-видимому, он только что поднялся и сейчас отдыхал, обмахивая свое лицо сетчатой шляпой, вытирая носовым платком вспотевшую шею. Перед мужчиной на земле лежал нераскрытый мольберт. Судя по выражению лица незнакомца, мое появление нисколько не обрадовало его, но тем не менее он приветственно приподнял шляпу и кивком головы первым поздоровался на что я ответил коротким «здрасьте», но в разговор решил не вступать. Расположившись невдалеке с надеждой, что этот художник вскоре уйдет, потому что настоящему художнику рисовать отсюда было нечего: серо-синее небо, покрытое темными облаками или тучами дыма, внизу – серые дома с черными крышами, да кое-где растущие деревья, цвет крон которых из-за расстояния казался серым или грязно-зеленым, вот и весь пейзаж. Я открыл книгу на закладке и стал читать. Прочтя страницу, я с надеждой, что художник отдохнет и уйдет, посмотрел в сторону человека в шляпе. Не тут-то было. Мужчина установил мольберт с холстом, разложил краски и кисти, достал из сумки стакан и большую бутылку с вином, у нас такие бутылки вместе с содержимым называют огнетушителями. Сдернув зубами пластмассовую крышку, мужчина налил в раскладной стакан вино и, сделав пару глотков, поставил его рядом с собой прямо на землю. Я продолжил чтение.
Книга меня увлекла, время пролетело незаметно, наступил закат. Захлопнув книгу, я посмотрел на солнце, оно уже касалось горизонта, но на противоположной стороне неба ничего не происходило, оно по-прежнему было грязно-серым. Я с надеждой, а потом и с тревогой всматривался в даль. Солнце уже наполовину спряталось за горизонт, а на небе все было как прежде. В поле моего зрения попал художник. Он лихорадочно рисовал. Движения руки были энергичными и резкими, мешавшая ему шляпа валялась тут же, на земле. Голова раскачивалась вверх-вниз, словно помогала рукам передавать на холст увиденное. Художник тихо пел песню без слов. Мелодия показалась мне знакомой, я безуспешно пытался вспомнить, где ее слышал, и внезапно понял, что это же та самая небесная музыка, но в не очень хорошем исполнении.
Я встал, потихоньку подошел к художнику, из-за его спины посмотрел на холст и не смог сдержать возглас изумления, на холсте было изображено мое небо, только там вдали что-то было такое, чего я раньше не замечал.
Похоже, это был расплывчатый силуэт женщины, уплывающий в небесную даль. В тот же миг солнце попрощавшись зеленым лучом скрылось за горизонтом.
Художник сидел неподвижно, затем глубоко вздохнул, налил в стакан вино, выпил, еще немного посмотрел на нарисованное и широкой кистью стал замазывать картину.
Я от досады тихонько вскрикнул. Мужчина, не обращая на меня внимания, старательно уничтожал нарисованное. Окончив работу, он глубоко вздохнул, недовольно посмотрел в мою сторону и негромко спросил.
– Я так понял, что занял твое место?
– Да!
– Оно и мое тоже, – после недолгой паузы заметил мужчина. – Завтра опять придёшь?
– Да.
– Ну раз «да», тогда давай знакомиться.
Художник протянул мне левую руку и представился.
– Меня зовут Давид Смыслов, но я не люблю, когда ко мне так обращаются, зови меня просто и коротко Дод или, как называют меня друзья – Дэзик, и давай сразу на «ты», когда мне говорят «вы», у меня невольно возникает желание оглянуться по сторонам, к кому еще обращаются. Извини, что протягиваю левую руку, правую на фронте покалечил, сейчас плохо слушается.
– Саша, живу вон там, я показал рукой в сторону поселка.
– И сколько тебе лет, Саша? Наверное, лет шестнадцать?
– Да нет, осенью будет только пятнадцать.
– О, а с виду не скажешь! Давно сюда ходишь?
– Да уже третий год, точнее, не год, а третье лето. Я знаю всех в поселке, а вас ни разу не встречал, то есть, извините, тебя не встречал, – уловив тень недовольства на лице Дода, так я решил называть мужчину, поправил себя.
– И неудивительно. Я не местный, приезжаю из города на автобусе и сразу сюда, а когда солнце сядет, спускаюсь вниз, к автобусу, и, между прочим, почти всегда на этом пути никого не встречаю.
А вообще-то я живу далеко, а ваш город приезжаю, летом и то только, когда обстоятельства позволяют. Кстати, помоги мне собраться, а то я заговорился с тобой и могу опоздать на автобус, а он ждать не будет.
Вдвоем мы быстро сложили мольберт с холстом, остальное собрали в сумку. Дод допил вино, «чтобы зря не таскать, все равно внизу допью», и мы спустились к автобусной остановке.
– Ну что, до завтра?
– До завтра!
– Не грусти, что-нибудь придумаем, места обоим хватит, – проговорил Дод, увидев тень огорчения на моем лице.
В эту ночь мне снилось чудное, не увиденное сегодня небо, и я под дивную музыку летел по нему, приятный летний ветерок дул мне навстречу и полупрозрачные силуэты то ли людей, то ли деревьев приветственно махали мне руками-ветвями.
Было очень приятно и радостно, хотелось петь и от восторга я громко засмеялся, как оказалось, не во сне, а наяву и тем самым разбудил маму, а поскольку мой смех свозь сон в действительности больше походил на крик, встревоженная мама осторожно разбудила меня.
– Саша, что случилось? Ты не заболел? У тебя все в порядке?
– Нет, что ты, мамочка! Я летал во сне, это было так здорово! – и я полусонный прижался щекой к ее руке.
Мама присела на кровать и не убирала руку, пока я опять не заснул. Потом поправила одеяло и уходя тихо прошептала:
– Какой ты у меня еще маленький, радость моя единственная.
Остальную часть ночи я провел в сумбурном сне: снилось обнаженное женское тело, какие-то его части, и все это нечетко, может, потому, что нагая женщина, которую я видел, была похожа на маму, других голых женщин мне в жизни не приходилось видеть и маму без одежды я видел очень давно, я был тогда маленький и меня это никак не интересовало, наверное, поэтому запомнилось плохо. Во сне я пытался дотронуться руками до обнаженной женщины, досадно, но это мне не удавалось, а потом под утро меня накрыла волна поллюции и трусы стали мокрыми. Пришлось встать и переодеться. Чувствовал себя неловко, стыдно было перед мамой и почему-то за маму. До самого утра я так и не уснул, боялся повторения. От ребят я давно знал, что это такое, но испытал впервые. Наконец наступило утро. Мама проснулась и, чтобы меня раньше времени не разбудить, старалась не шуметь, собираясь на работу, но даже еле слышные звуки раздражали меня, и я едва дождался ее ухода. Быстро встал постирал трусы и помылся. Потом долго стоял перед зеркалом, рассматривая появившиеся над верхней губой и на щеках волоски и мелкие угри на лбу. В целом своим видом остался недоволен, и это никак настроение не улучшило.
После завтрака взял книгу и пошел на ставок. Расположился на берегу, в стороне от шумных компаний, и попытался читать, но ничего не получалось, внимание рассеивалось, приходилось по нескольку раз перечитывать чуть ли не каждое предложение, хотелось чего-то, а чего и сам не понимал.
Невдалеке компания знакомых ребят играла в карты, временами оттуда доносились громкие возгласы, смех, споры. Меня неудержимо потянуло к ним, чего раньше никогда не было, я встал, подошел к ребятам, как раз закончилась игра и Ленька Зарубин из соседнего барака получил «погоны». К досаде Леньки, ребята отпускали в его адрес шуточки и хохотали. Засмеялся и я. Это очень не понравилось Леньке, он встал и подошел ко мне, выражение его лица было злым, будто я виновен в его проигрыше и насмешках:
– Ты чего приперся? Кто тебя звал? Иди отсюда на хер, пока по морде не получил.
Ребята притихли, а я нарочно захохотал еще громче. Было видно, что мой смех раздражает Леньку и я от этого испытывал удовлетворение. Ленька не выдержал и ударил меня кулаком в лицо, но лучше бы он этого не делал. Удар достиг цели, я даже не стал отворачиваться и в ответ набросился на Леньку, как зверь, несколькими ударами я повалил его на землю и продолжал бить ногами, не давая встать. Я не отдавал себе отчет, что делаю. Опешившие от неожиданности ребята пришли в себя и оттащили меня. Ленька встал и покачиваясь пошел к воде, из носа текла кровь, которую он размазывал по лицу вместе со слезами. От этой картины моя ярость мгновенно улетучилась, сердце сжалось, я готов был просить прощения и даже сделал шаг в Ленькину сторону. Ребята это движение расценили по-своему. Кто-то первым ударил меня кулаком в бок, а затем удары посыпались со всех сторон. Я не отбивался, просто изворачивался как мог. С разных сторон с криками спешили к нам взрослые, и драка прекратилась. К тому времени у меня была рассечена губа и правый глаз прикрылся фингалом. Какая-то взрослая девушка в раздельном купальнике намочила в воде носовой платок и, придерживая одной рукой мою голову, другой приложила платок к фингалу.
У девушки были мягкие, ласковые руки, а от случайного прикосновения к моему лицу ее влажного купальника у меня закружилась голова. Вокруг суетились женщины, дети – все громко обсуждали случившуюся драку, причем повода к драке никто не видел, поэтому симпатии окружающих были на моей стороне. И вдруг девушка случайно на миг прижала мою голову к своей груди и – о ужас! Я почувствовал, как мой не подававший доселе признаков жизни отросток в плавках зашевелился и стал быстро увеличиваться в размерах, норовя вырваться наружу. Во избежание позора я присел на корточки, а затем и вовсе сел на песок, поджав колени к подбородку. Женщины, подумав, что мне стало плохо всполошились. Кто-то предлагал вызвать скорую помощь, милицию, а одна женщина, узнавшая меня, предложила отвести домой или позвать мать. Ни один из этих вариантов меня никак не устраивал.
– Не надо милицию и скорую не надо мне уже нормально. Я быстро встал и побежал к воде, зайдя по пояс, долго умывался, пригоршнями лил воду на голову, пока прохлада не успокоила мой организм. Толпа потихоньку рассосалась, но Ленька и ребята, которые недавно избивали меня, стояли невдалеке, что-то обсуждали и временами посматривали в мою сторону. Наконец окончательно успокоенный я вышел из воды. Постояв немного в раздумье, я не спеша направился в сторону ребят. От неожиданности они притихли и застыли в растерянности.
Подойдя к Леньке, я молча протянул правую руку. Помедлив, Ленька молча ее пожал.
Ребята зашумели. Завязался разговор ни о чем, все что-то спрашивали, что-то предлагали. Такое радушие от парней я испытал впервые и это мне понравилось. Потом все вместе плавали, опять играли «в дурачка», о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Неожиданно для себя я стал центром компании. Перед тем как разойтись по домам, договорились встретиться вечером в парке. Вспомнив про вечерний поход на глей, я отказался и пообещал прийти завтра утром на ставок, на том и расстались.
На подходе к бараку я увидел стоявшую у двери мать. Она с тревогой всматривалась в мое лицо, судя по всему, уже знала о драке. «Сейчас начнется! – с досадой подумал я, – жрать охота, а она будет нотации читать».
– Саша, что случилось? Кто это тебя так? Я сейчас пойду к их родителям, так же можно без глаза оставить. И губа! Что они с тобой сделали?
На глазах у мамы появились слезы.
– Да ладно, мать, хватит причитать! – грубо прервал ее я, – пойдем домой, я есть хочу!
И обойдя ее, направился в сторону двери. Мама вытерла платком глаза, грустно посмотрела мне вслед: «А я и не заметила, когда он вырос, вот уже и грубить начал.»
Вечером я поднялся на глей, по пути зашел на автобусную остановку с намерением встретить Давида и помочь ему подняться наверх. На остановке, кроме бабки с ведром семечек, никого не было. Я подошел к столбу с расписанием, торгующая семечками бабка проинформировала, что вечерний автобус уже был, а из него вышел гражданин в шляпе, и он ушел в том направлении, и бабка рукой указала в сторону глея.
Давид уже сидел перед раскрытым мольбертом, но еще окончательно не отдышался, а рядом с мольбертом стоял откупоренный «огнетушитель» и уже неполный стакан вина. Увидев меня с рассеченной губой и подбитым глазом, художник развеселился:
– О, как я понимаю, судьба свела вас, рыцарь, в поединке с великаном или драконом и вы, конечно одержали очередную победу, а поверженный противник, сгорая от стыда, но при этом благодарный судьбе за честь сражаться с таким выдающимся рыцарем, сейчас держит путь в Тобосо, чтобы вручить свою судьбу в руки Дульсинеи, на ее справедливый суд. А впрочем, какой там рыцарь, у вас, сударь, как я гляжу, нет Росинанта и Санчо Пансы тоже нет, как нет и осла, ну хоть Дульсинея-то есть? Из-за чего была драка?
– Увы, я не рыцарь печального образа, – я театрально сделал глубокий реверанс, – и как вы справедливо заметили, нет у меня ни осла, ни Санчо Пансы, ко всему прочему и Дульсинеи нет, что касается Росината, то и его нет, а есть только старый велик, у него на раме написано «Россия», как вы считаете, он может сойти за Росинанта? – и не дожидаясь ответа, добавил: – А драка произошла черт знает из-за чего.
И неожиданно для себя я рассказал о драке, стараясь быть предельно объективным. Рассказал о том, что практически избил Леньку, рассказал о девушке на пляже и обо всем, что было потом. И как-то само собой получилось, я рассказал о сне и о поллюции, и о том, что у меня еще не было близости с женщиной, при этом не испытывал чувства неловкости.
Давид сидел молча, смотрел вдаль и пальцами левой руки перебирал кисти, как четки. Отхлебнув из стакана, он наполнил его почти до краев и протянул мне со словами: «На, пей!»
От неожиданности я немного опешил и тихо произнес:
– Я не пью.
«Это пока!» –Подумал Давид, а вслух сказал:
– И правильно делаешь, выпивка искажает восприятие жизни, делает ее проще, но бесцветнее.
– А вот ты? Ты же художник. Тебе вино не мешает ее воспринимать? – Спросил я.
– Э-э! Я другое дело, наоборот, без вина жизнь не воспринимаю вообще.
Давид достал из кармана папиросы и спички. Папиросу он достал сам, а со спичками я помог и заметив, как я это сделал, неумело прикрыв руками огонек от ветра, Давид не стал предлагать мне закурить. Сделав глубокую затяжку, Дод, глядя вдаль, толчками выдыхал дым. Лицо его было озабоченным, неожиданно спросил:
– А мать?
– А что мать? – я удивленно посмотрел на него.
– Ну, матери дерзишь?
От неожиданности я покраснел.
– Нет! – невольно ответил, и тут же поправил себя: – До сегодняшнего дня почти не дерзил, а сегодня… Вообще-то, она хорошая, но стала меня раздражать, лезет, куда ее не просят, со своими заботами и советами, можно подумать, я без нее не разберусь. Неожиданно для себя я это сказал с раздражением и тут же почувствовал себя неловко.
– Ничего, это все нормально, – успокоительным тоном произнес Давид, – главное, не переступить черту, а то потом себе не простишь никогда.
Взял стакан, выпил почти половину и, поставив на место, грустно добавил:
– Я знаю, что говорю. А нормально потому, что у тебя в жизни наступил переходный, или, по-научному, пубертатный период. Слышал о нем?
– Да так, кое-что. – я неуверенно пожал плечами.
– Расспроси отца или старшего брата, они в курсе и тебе расскажут все что нужно.
– У меня нет отца и нет старшего брата, были конечно, но их обоих уже нет в живых. Отец умер, брат погиб на шахте. Остались мы с мамой вдвоем.
– Извини, брат! Никак не научусь не попадать в такие ситуации. Ладно, давай я тебе кое-что расскажу, может пригодится.
И Давид долго, подбирая слова, рассказывал о том, как мальчики становятся мужчинами и что сопровождает этот переход. Мне особенно запомнилась фраза: «Перерасти из мальчика в мужчину – дело нехитрое, это процесс природный, все через него проходят, а стать мужчиной, настоящим мужчиной, знающим, что такое честь, ответственность за все, что происходит в его жизни, в жизни зависящих от него людей, –это удел немногих.
Раньше таких людей было больше, и их везде уважительно выделяли, называли рыцарями или джентльменами, а они носили эти звания с гордостью, как большую награду, а теперь их стало гораздо меньше.
– Я Дон Кихота перечитал несколько раз и каждый раз, как первый, удивительная судьба удивительного человека, описанная удивительным писателем. Интересно, в настоящее время есть рыцари, или это предания старины глубокой.
Давид с интересом посмотрел на меня и продолжил:
– Сейчас в смысле этого понятия ничего не изменилось, только изменилось отношение к нему окружающих, и сегодня рыцарями называют людей, выбивающихся из общей массы, не таких, как принято, и звучит это порой, как снисходительная насмешка.
– О! Сейчас солнце подойдет к горизонту, а ты даже холст не повесил.
Я стал проворно помогать Давиду. Художник освежил палитру, глядя на небо, начал рисовать. Несколькими мазками он обозначил линию горизонта и все внимание переключил на небо. Я смотрел с восхищением, как Дод работал и перед тем, как нанести на холст, тщательно смешивал краски, чтобы получить известный только ему колер, а затем кистью наносил его в им определенное место. На небе началось цветовое представление. Казалось, сегодня этот процесс происходил с особым размахом – изменялись не только цвета, в разных местах неба возникали мгновенные нечеткие изображения, напоминающие диковинных зверей, фигурки людей, причудливые деревья или растения. Все это появлялось на переднем плане, затем перемещалось в середину неба, при этом быстро уменьшалось в размерах, а затем, превратившись в точку, исчезало, а тем временем появлялась новая картина и все повторялось. Эти быстрые метаморфозы трудно было удержать в памяти, не то, что перенести на холст. Я с изумлением смотрел на небо, не отрывая глаз и стараясь не моргать. В сознании возникла уверенность в причастности к происходящему. Зародившийся в глубине души восторг заполнял меня всего целиком и переполняя рвался на свободу. Не пытаясь сдержать себя, я радостно громко рассмеялся. Мое внимание притягивало место, в которое все на небе стремилось, оно влекло к себе и мне казалось, нет я был уверен, что вот сейчас я оторвусь от земли и дальше полет… В сознании непрерывным потоком появлялись и уходили чудесные стихи о чем-то прекрасном и далеком. От них щемило сердце и от избытка чувств хотелось смеяться и плакать…
И вот предвестник финала – зелёный луч на короткий миг осветил все вокруг и исчез, солнце окончательно скатилось за горизонт, небо стало привычным грязно-серым, фантасмагория закончилась и наступил будничный вечер.
Давид мелкими глотками пил вино, в промежутках молча курил, пальцы его рук мелко дрожали. Я тоже молчал, сидел с закрытыми глазами, стараясь удержать в памяти увиденное и оно не спешило уходить из сознания. В теле чувствовалась приятная легкая усталость. Давид допил вино, спрятал в сумку пустую бутылку, негромко произнес:
– Похоже, это было не для меня.
– Почему? – Удивленно спросил я.
– Сегодня все менялось так быстро, что, я практически не успел сделать ни одного путного мазка.
Оба замолчали. Сумка уже была собрана, но Давид не спешил трогаться в обратный путь.
– Я когда вижу эту фантасмагорию, впадаю в трудно передаваемое состояние, мне хочется запечатлеть это небо, эти цвета на холсте, разумом я понимаю, что невозможно и не стоит пытаться, а все равно пишу, и, что интересно, краски слушаются меня, почти сразу я нахожу нужные и как надо смешиваю их.
Дод сделал глубокую затяжку и выдыхая папиросный дым мечтательно продолжил:
– Я бы назвал состояние вдохновенным, если бы знал, что это такое вдохновение.
Дод погасил папиросу и обращаясь ко мне, спросил:
– Ладно, я пишу картину, а с тобой что происходит?
Я немного смутился и после паузы сказал:
– Я в это время сочиняю стихи, нет, это неверно, я не сочиняю, они во мне рождаются, точнее, они приходят ко мне, я их слышу, они прекрасны, они живут во мне, я их повторяю, наслаждаюсь, а потом постепенно куда-то уходят и к следующему вечеру я их почти не помню, но я уверен, что эти стихи не приходят просто так, нет, они что-то во мне меняют и каждый раз я немножко, но всё-таки становлюсь другим, немножко лучшим что ли, а как это происходит, не могу объяснить, мне слов не хватает.
– Сегодня тоже были стихи?
– Да!
– Ты можешь прочесть?
– Не знаю, сейчас попробую.
Я начал читать. Дод медленно встал и молча стоял с закрытыми глазами все то время, пока я читал, мне даже показалось, что он перестал дышать.
Неожиданно для себя я замолчал. Оказалось, что дальше читать нечего, а то, что только прочел, исчезло. Я ничего не помнил. По телу прокатилась волной мелкая дрожь, во рту пересохло, закружилась голова, и чтобы не упасть я оперся руками о землю. Дод с тревогой смотрел на меня.
– Тебе плохо? Я могу тебе помочь?
– Нет, уже само проходит, только тошнит. – Тихо проговорил я и без сил сел на землю. Холодный пот заливал мои глаза.
– С тобой такое часто бывает? – Спросил встревоженный Дод.
– Нет такое впервые, но ты не волнуйся, я откуда-то знаю, что сейчас все пройдет.
Дод молча внимательно смотрел на меня и, докурив очередную папиросу, спросил:
– Ты кому-то кроме меня такие произведения читал?
– Нет, ты первый.
– Я думаю, что эти стихи адресованы только тебе одному, зачем я не знаю, но думаю, что ты впредь вообще не должен их никому читать.
Дод опять закурил. Я обессиленный сидел, прижавшись спиной к теплой поверхности старого террикона. Самочувствие быстро улучшалось. Я встал на ноги и стоял слегка покачиваясь.
– Саша, а ты сам стихи пишешь? – спросил Дод.
– Нет! – растерявшись от неожиданности, ответил я, а затем уточнил: – Иногда сочиняю, но не записываю, даже вслух не произношу.
– Это все равно, прочти что-нибудь.
– Нет, не сегодня, потом, – и извиняясь за резкость, я добавил, – еще немного кружится голова и на ум ничего не приходит.
– Ну ладно, потом, значит потом. Пора спускаться, так можно и на автобус опоздать.
На темном небе появились первые звезды.
– Сочиняю ли я стихи, почему ты об этом спросил? После непродолжительного молчания поинтересовался я.
– Хочу понять, почему ты. Что в тебе такого, почему на тебя пал выбор?
– Что за выбор?
– Я сам толком не понимаю, но чувствую, а чувство – это же не ум, его не обманешь. Ладно, пусть жизнь все расставит по местам и как пела Анна Герман: «Надо только выучиться ждать!». Выучиться ждать – банальная, но, по сути, очень важная мысль, мало кто умеет по-настоящему ждать, особенно в наше время, когда: «Подавайте сейчас и все сразу». Нет, врешь, так ничего стоящего не получится. Учись, Сашок, ждать, научишься и жизнь тебе воздаст сполна, – заплетающимся языком окончил Давид свою сентенцию.
Автобус уже стоял на остановке, светился всеми окнами и как только Давид вскарабкался по ступенькам в салон, заурчал, захлопнул двери и уехал. Складывалось впечатление, что он специально каждый вечер ждет именно Давида, к тому же в салоне, кроме него, не было никого.
* * *
Отца своего я не помню. Когда была маленькая, помнила, а потом забыла, хотя помню себя лет с четырех, мы тогда жили в шахтерском поселке, а рядом возвышалась огромная гора, которая постоянно дымила. Дым имел резкий запах, как потом я узнала, это был запах горящей серы и еще время от времени по горе катились вниз огромные камни. Гора росла и постепенно подвигалась в сторону поселка, и когда она подступала настолько близко, что катящиеся по ней камни почти достигали домов (это я их так сейчас называю, раньше их называли по-разному: конура, хибара и еще как-то, я уже не помню) эти дома либо переносили в безопасное место, либо просто бросали. Я это знаю, потому что немного помню, как переносили наш дом, тогда еще был жив мой отец. А потом отца не стало. Я несколько дней жила у родственников, а когда вернулась, его уже не было. Мама еще долго носила черное платье и черный платок.
После, когда я стала старше, мне рассказали, что произошло.
Итак, по порядку. Отец приехал сюда на заработки откуда-то то ли из Курской, то ли Орловской области, устроился на шахту запальщиком, так шахтеры называли подрывников. Работал хорошо и зарабатывал немало, но почти все пропивал, каждый раз после получки несколько дней пил беспробудно. В это время у него было много «друзей», он всех их угощал. Эти друзья по пьянке часто дрались между собой, а инициатором драк почти всегда бал мой отец. Звали его Леонид, но это по паспорту, а так его все называли Ленькой и у него была кличка Баламут. Так и звали – Ленька Баламут, личность в то время известная на поселке, да и на шахте. Обычно еще до окончания запоя у него наступала депрессия – он жаловался на судьбу, что его никто не понимает и он никому не нужен, при этом часто «пытался» покончить с собой. Это были попытки вскрытия вен, но, как правило, он резал ножом руки совсем не в тех местах, где были вены, а еще он вешался, но всякий раз неудачно, то падал с табурета и по пьянке не мог подняться, то веревка обрывалась, или еще по каким причинам, но самоубийства не получались. Как он познакомился с мамой и как у них все сложилось, мне неизвестно, но я знаю, что незадолго до моего рождения отец со своими друзьями за несколько дней построил на краю поселка немаленькую по тем меркам лачугу с перегородкой и печкой.
Стали они с мамой там жить-поживать и меня ожидать, а потом родилась я. Отца как подменили, он не то, чтобы совсем бросил пить, нет, пил, но гораздо меньше и без загулов. Прошла пара лет и все вернулось как прежде, отец пил по-прежнему и так же пьяный буянил, но добавились к этому еще и скандалы с мамой, которые заканчивались тем, что он обиженный уходил в общежитие, из которого не выписывался (кстати они с мамой не были расписаны), жил там несколько дней, а потом смущенный возвращался домой. Вернулись его «самоубийства» только всякий раз перед ними он находил меня, обнимал, обливался слезами, говорил, что он уходит навсегда и целовал на прощание. Я, маленькая, не понимала, что происходит, почему папа плачет и перепуганная ревела сама. Так было несколько раз, потом меня мама загодя отводила к знакомым, а когда все затихало, возвращала назад.
Однажды, не найдя меня для очередного прощания, разгневанный отец обмотал себя взрывчаткой, которую он зачем-то принес с работы и со словами «Я вам всем покажу!» взорвал себя посреди двора, так мы остались с мамой вдвоем. На тот момент мама, как большинство шахтерских жен с маленькими детьми, нигде не работала, никакой специальности у нее не было и особых сбережений тоже не было, а те, что были, быстро закончились. От безысходности мама стала пить, часто оставляла меня дома одну и случалось забывала обо мне. Тогда сердобольные соседки забирали зареванную меня к себе и понемногу подкармливали. Со временем мама образумилась, нашла для себя занятие, которое приносило определенный доход, пусть не очень большой, но стабильный. А начала она работать на терриконе. Смысл этой работы, как я потом узнала, состоял в следующем. Действующий террикон постоянно растет, а происходит это так: на самую верхушку террикона проложены рельсы и по этим рельсам на специальных тележках вывозят шахтную породу, которую вынуждены добывать вместе с углем, с породой в тележки попадает сросшийся с ней уголь, части отработанной деревянной крепи и прочий хлам.
Так вот, наверху террикона тележки опрокидываются и их содержимое скатывается вниз, но не все это докатывается до основания, часть остается на склонах террикона и там его перебирают люди, которые делают это нелегально, выбирают все, что можно продать, сортируют и складывают у подножия террикона в определенных местах, отдельными кучами. В основном это уголь, дрова и камень-песчаник.
Работа эта не только тяжелая, но еще и опасная. Тележки вывозятся партиями с небольшими интервалами, вот в эти промежутки и происходит работа на терриконе, иначе нельзя, велик риск попасть под летящие глыбы, а тогда уж как повезет.
Уголь и дрова покупались на топку печей, а камень-песчаник – для постройки фундаментов домов, подвалов и стен. Все это продавалось по приемлемым ценам и пользовалось спросом. Нужно сказать, этот бизнес имел очень строгие, хотя и неписаные правила. Например, просто так взять и заняться им нельзя, не позволят, в лучшем случае новичка просто прогонят, а если кто-то от безысходности всё-таки захочет работать на терриконе, максимум, на что он может рассчитывать, – это работать на кого-то по найму, по договоренности. Работодатель, у нас их называли барыгами, в конце дня принимает у работника результаты его труда, ведет учет и рассчитывается с ним, другими словами, эксплуатирует этого рабочего. Чаще всего работодатель рассчитывался самой ходовой валютой, – самогоном и к нему чем-нибудь закусить. Основная масса работала за такую оплату, реже работали за деньги. Я была совсем маленькая и не знаю, как и за что мама стала барыгой, но ею она была долго, пока действовал террикон. Вечером к нам в дом приходили мамины работники для расчёта, они вместе со мной сидели в передней комнате и по очереди заходили за перегородку в другую комнату, там, собственно, и происходил расчет. Оттуда работники выходили чаще всего довольными, мама платила справедливо, но иногда и со скандалами, но это бывало редко. Я всех их знала, и они были очень разные. Кто-то сидел молча, ждал своей очереди, кто-то рассказывал разные истории, а в основном все обсуждали прошедший день, как работалось, или делились планами на вечер. Среди них был один парень, который стал частью моей жизни, причем значительной частью, звали его Сашей. Я каждый день ждала вечера, чтобы, забраться с ногами ему на колени и рассказать свои накопившиеся за день детские новости. Саша всегда очень внимательно меня слушал, кивал головой, задавал вопросы, а когда я выговаривалась, рассказывал мне сказки, или читал стихи, я мало что в них понимала, но слушала с открытым ртом, их музыка уносила мое детское воображение в фантастические края, где все красиво, всегда тепло и светло и мама там никуда не уходила от меня и всегда была трезвая. Я обычно крепко прижималась к Саше, закрывала глаза и под звуки его голоса у меня перед глазами возникали различные картины. Часто я так и засыпала у него на руках. Картины были яркие и красивые, совершенно не похожие друг на друга и прошествии стольких лет я не могу их вспомнить, но общее у них было то, что там присутствовал Саша.
Одну из картин я видела часто, она даже снилась мне несколько раз, в этом сне мы с Сашей летели по небу, солнце садилось за горизонт, небо играло различными красками, было тепло и тихо. Откуда-то звучала красивая музыка. Саша держал меня за руку, а другой как бы дирижировал невидимым оркестром. Радость заполняла меня, хотелось от восторга петь и плакать.
Со временем эти видения прекратились, и я никогда больше не испытывала такого состояния, наверное, это было мое детское счастье.
Обычно, когда наступала Сашина очередь, он прощался со мной, уходил в другую комнату, был там недолго, возвращался смущенным, с красными щеками, и быстро уходил из дома, помахав рукой на прощание. Оттого, что он уходил, у меня портилось настроение и я часто плакала, а потом ждала следующего вечера, чтобы встретиться с ним, и он всегда приходил, но однажды я напрасно прождала целый вечер, он не появился и, как потом оказалось, ушел навсегда. Через несколько лет мы с ним встретились, но это уже другая история.
* * *
Тот день начинался как обычно. Фура возвращалась с грузом, ребята сменяли друг друга и к концу дня, когда большая часть пути была пройдена, как всегда неожиданно забарахлил движок, похоже, забился топливный фильтр, а может нет в любом случае разобраться со всем эти ночью на трассе с таким-то грузом было проблематично пришлось останавливаться на ночевку. Кое-как машина съехала в знакомом месте с трассы и, проехав по пролеску несколько километров, остановилась на опушке.
Пока Марина готовила ужин, а это были бутерброды и сваренный на газовой плите чай, Виктор поставил палатку для Марины и занялся осмотром двигателя. Тем временем Андрей бесшумно скрылся в лесу, обследовал местность вокруг их стоянки. Конечно, острой необходимости в этом не было, но военное прошлое братьев давало себя знать. Виктор довольно быстро нашел неисправность и вместе с подоспевшим Андреем произвели необходимый ремонт. Была глубокая ночь. Поужинали. Можно было продолжить движение, но решили расположиться на ночлег.
Марина залезла в спальник, с удовольствием вытянулась во весь рост и быстро уснула. Мужчины установили между собой очередность дежурств.
Утром, после завтрака, на обследование местности так же бесшумно исчез Виктор. До передачи товара оставалось несколько десятков километров и пара часов. В оговоренном месте их должен будет ждать заказчик. По отработанной схеме он должен был обеспечить перегрузку товара в свой транспорт, проверить его соответствие документам и расплатиться. Так всегда было с постоянными партнерами, но на этот раз заказчик был новым и со слов Хозяина – от него можно ожидать всего.
Андрей, как начальник штаба в военном прошлом, предложил план действий на крайний случай, т.е., если возникнет конфликт и он перейдет в фазу боевых действий, а исходил из того, что численный перевес наверняка будет в пользу заказчика, поэтому в плане он отвел значительную роль Марине. Она должна была изображать из себя современную дурочку с куриными мозгами, и всем своим видом вызывать к себе снисходительное отношение. Другими словами, противоположная сторона не должна ее принимать всерьез, а тем более опасаться. В случае заварушки, учитывая ее решающее действие в разборке с Кругляком, Марина должна будет сыграть роль джокера, но это на самый крайний случай.
Чтобы блокировать элементарное кидалово требовалась предельная осторожность, и по плану процесс должен начаться с денежного расчета, а потом – передача товара и разъезд.
Марина долго возилась в палатке, и когда выбралась из нее ребята застыли от удивления: перед ними стояла ярко накрашенная блондинка с длинными черными ресницами, в короткой облегающей юбке и глубоко декольтированной майке с абстрактным рисунком, изображающим, похоже, не иначе, как конец света. На ногах красовались босоножки на высоких каблуках, на пальцах рук сверкали перстни и кольца, а завершали их длинные разукрашенные ногти. Через плечо был перекинут тонкий ремешок маленькой сумочки цилиндрической формы, в которую можно было поместить разве что пачку сигарет и зажигалку. Выражение лица блондинки было недовольно-капризным. Такое создание можно было встретить где-нибудь в ночном клубе или возле него, но никак не в глухом лесу на трассе.
– Ну шо скажете, пацаны? – Марина, развязно покачала бедрами.
Андрей с Виктором придирчиво осмотрели новоявленную блондинку.
– Сигареты взяла?
– Обижаешь, начальник!
– Покажи.
Марина с подчеркнутой пренебрежительностью достала из сумочки запечатанную пачку сигарет. Андрей вскрыл пачку достал несколько сигарет и выбросил их в догорающий костер, остальное вернул Марине.
– Вопросов нет!
Мужчины быстро свернули лагерь, Виктор обошел стоянку. Все было в порядке.
– Ну, можно ехать.
Несмотря на то, что уже давно наступило утро, субботняя трасса была пустой и ехать по ней было легко и приятно. Через полчаса езды, за очередным поворотом показался стоящий на обочине черный «Порше Кайен», рядом с ним стоял мужчина в белом летнем костюме, в черной рубашке и черной шляпе. Пуговицы на пиджаке и рубашке золотом блестели под солнцем, скорее всего, они и были золотыми. Увидев эту голливудскую картину, Марина невольно улыбнулась: «Нелепо, но работает».
– Приехали! Витя, объезжай и тормози. Ждем. – Распорядился Андрей
Мужчина в шляпе, демонстративно не торопясь, подошел к кабине и, ни к кому не обращаясь, произнес:
– Для вас я – Барон. С кем мне тереть?
– Груз в поряде, – ответил Андрей, давая понять, что он в машине главный.
– Поедешь за мной, – обращаясь непосредственно к Андрею, как бы нехотя проговорил Барон, – метров через сто свернем с трассы, а через пять километров будет старая ферма, там и поработаем.
Действительно, у старого, полуразрушенного строения стоял большой грузовик с тентом, в кабине которого сидел водитель, возле машины стояла группа из четырех человек, очевидно, грузчики. Андрей и Виктор молча оценивали обстановку.
– Судя по внешнему виду, грузчики не в теме, так, наемные работяги, поэтому если что и начнется, то скорее всего после их отъезда. Лишние свидетели ни к чему.
–Тогда останется Барон и те, что сидят в «Порше», а их там не более четырех человек вместе с водителем, итого – пятеро, – вслух произнес Виктор. – Ну что ж, пора начинать.
Из автомобиля вышел Барон. Андрей направился ему навстречу, они о чем-то переговорили, затем Андрей повернулся к фуре, махнул рукой приглашающим жестом и под его управлением Виктор подогнал фуру задним бортом почти вплотную к грузовику, выключил двигатель, но остался в машине. Дверь кабины открылась и из нее появилась Марина. Вид блондинки в короткой юбке, неловко спускающейся по ступенькам лицом к машине, привлек внимание мужчин, они заулыбались, а двое поспешили к ней на помощь. Небрежной походкой Марина подошла к Андрею с Бароном и, направив указательный палец в разрез майки на своей груди по кукольному хлопая накрашенными ресницами, с серьезным выражением лица наигранно капризным голосом произнесла:
– Приветики! Я Марина, но Буся зовет меня Лясик, – и, обращаясь к Барону, с наивно-глупой улыбкой добавила: – И ты тоже так можешь меня звать.
– Это что ты за блядь привез? – громко обратился к Андрею возмущенный Барон.
– Не обращай внимания на ее вид, на самом деле отличный специалист, к тому же ходячий калькулятор ее поставил хозяин груза, тот самый Буся. Она, кстати, будет передавать тебе товар по документам, это ее дело, так что еще раз говорю, не обращай внимания.
– Какое ее дело? Дело как мне дать, или как у меня взять? Что это за херня, бабы еще тут не хватало! – продолжал возмущаться Барон, но, похоже, он подумав вынужденно смирился
Марина достала из сумочки сигарету и, жеманно держа ее в своих длинных пальцах, молча ожидающе посмотрела на Барона. Не скрывая недовольства, Барон достал из кармана зажигалку, щелкнул и протянул ее девушке. Марина прикурила сигарету и выпустив тонкой струйкой дым, наигранным детским голосом спросила у Барона:
–Ты кто, хач или азер?
– Цыган. – не скрывая недовольства, пробормотал Барон.
– Ой, как интересно! Мой Буся говорит, что азеры и хачи, черножопые, а про цыган он ничего не говорил, вот интересно, а ты тоже черножопый? – наивно поинтересовалась блондинка.
– Что ты сказала?! Гневно рванулся к ней Барон, но его перехватил Андрей, – да я тебя, блядь, за такие слова…
– Ой! Ну что тут такого, я же не сказала, что ты черножопый, я просто спросила, а это не одно и то же, как говорит Буся: «Это большая разница, как у Лясика задница».
Марина засмеялась своей шутке, повернулась к Барону спиной и слегка нагнулась.
– Вот видишь, на самом деле моя жопа не такая уж большая, но красивая, а ты, глупенький, завелся, а будешь обзываться, я скажу Бусе, что ты меня за сиськи трогал, а Буся говорит, что если меня кто-нибудь будет лапать, он тому яйца оторвет, или глаз на жопу натянет. Марина опять засмеялась и видя гневное выражение багрового лица Барона успокаивающе добавила:
– Да ты не бойся, я думаю, это он так шутит, хотя....
Злость в глазах, подрагивающие губы – все говорило о том, что Барон потерялся и вместо контроля ситуации еле справляется с собой. После последних слов Марины у него невольно дернулась рука за полу пиджака, где, вероятно, находился пистолет.
Братья со скрытым восхищением смотрели на Марину: «Молодец! Это надо, за несколько минут показала себя дурой и кроме того довела Барона до состояния, как говорят китайцы, потери лица, что может послужить причиной его будущих ошибок».
«Самое время перейти к делу!» – решил Андрей и обращаясь к Барону, сказал:
– У этой блондинки все бумаги на груз, и она в них разбирается, как в своей сумочке, по этим разным спецификациям, накладным и прочей белиберде. Она передаст их тебе, а ты передашь ей бабки и устроишь переброску товара. Кстати, где бабло?
– Не ссы, на месте, у пацанов в машине. – пренебрежительно ответил Барон.
– Скажи им, пусть несут деньги сюда, я хочу их видеть. Вот с этого и начнем. Потом ты примешь груз по бумагам, я предлагаю сделать это в нашей кабине, а пока то да се, бабки останутся под моей охраной.
– Зачем в кабине, давай ко мне в салон, там удобнее. – успокоившись предложил Барон.
– Можно и в салон. Ты как думаешь, Марина?
– Конечно, в салоне у Барончика приятнее, чем лезть в вашу вонючую кабину. Скажи Вите, пусть принесет сюда кейс с документами.
– Точняк, пусть принесет и останется здесь, я хочу его видеть. – Оживился Барон.
– За документами я схожу сам, Виктору с его ногой трудно карабкаться по ступенькам, – возразил Андрей, и обращаясь к Барону добавил: – Да, в твоей машине, кроме вас двоих, никого не должно быть и работать вам лучше на заднем сиденье – продолжил. А ты постарайся, чтобы к моему возвращению бабло было здесь.
– ОК! – После непродолжительной паузы нехотя ответил Барон.
* * *
Домой Саша пришел поздно, просто раньше не хотелось. Перед этим он бесцельно побродил по парку, сидел на лавочке, о чем-то думал, фантазировал. Вспомнил Дода. «Надо какое-нибудь стихотворение подобрать, чтобы интересное и недетское, а то как-то неудобно, да и неплохо бы узнать его мнение», – неожиданно для себя подумал Саша. Потом подошли ребята, двое из тех, кто был сегодня на ставке.
– Ты чего сидишь? «Кадришь кого-то?» – спросил один из них.
– Да, нет! Просто так сижу, был в одном месте и иду домой.
– А мы сняли двух пэтэушниц, с одной Валек пошел, сейчас, наверное, шпилит, а другая сказала, что сегодня не может, у нее, видите-ли, краски. Проводили ее до общаги, вот и весь вечер коту за задние лапы, – с досадой проговорил второй, швырнул щелчком окурок. – Ладно, давай, а мы пойдем по домам, может, по пути кто подвернется, так охота кому-нибудь морду набить.
«Валек шпилит! Как это у них получается? Надо узнать, как и что, а то как-то неловко, да и пора уже. Все когда-то начинают. А может, я не знаю как, потому что мое время еще не пришло? Надо выучиться ждать?» – Саша улыбнулся, встал и не спеша пошел домой.
На столе стоял накрытый полотенцем ужин. Саша запер дверь на замок и сел за стол. Из соседней комнаты раздался мамин голос:
– Саша, это ты пришел?
– Мам, ну а кто еще? – раздраженным тоном ответил Саша, – наверное злодей, зашел, разулся и запер за собой дверь на засов и сел ужинать.
– Да это я так, просто хотела услышать тебя, – виноватым голосом ответила мать. – Ты поешь, посуду оставь в раковине, я завтра помою, что-то устала сегодня.
Саша молча поел, отнес посуду в раковину, постоял минуту и начал ее мыть.
Засыпая, мать услышала шум воды в раковине, улыбнулась: «А всё-таки он у меня хороший! Все образуется, жаль, что отца у него нет!» Утром, перед тем как уйти на работу, подошла к кровати спящего сына, посмотрела на его в ссадинах лицо. Потом не удержалась и погладила по голове. Саша улыбнулся во сне и зачмокал губами. «Все будет хорошо!» – подумала мать, стараясь не шуметь, вышла и тихонько заперла за собой дверь.
Незаметно, без особых событий окончилось лето и начались занятия в школе. Перед началом учебного года по традиции все собрались по классам на школьном дворе. Как всегда, девочки стояли отдельно от мальчиков, окружив нашу классную Марфу Макаровну, которая вдруг стала меньше ростом, а мальчики стояли невдалеке и во все глаза смотрели на девочек. Как они изменились за лето! Еще недавно невзрачные девчушки превратились в девушек с талиями, бедрами и уже хорошо заметной грудью. Некоторых Саша узнал с трудом, его соседка по парте Наташка, оказывается, красавица, мало того, что у нее все формы в порядке, так она еще надела такую короткую юбку, короче не бывает, а если бывает, то это уже не юбка. Пацаны с ухмылками украдкой посматривали на ее ноги и смущенно отводили глаза. Безусловно, Марфа Макаровна тоже заметила, и подчеркнуто тихо, но так, чтобы все девочки слышали, сказала Наташе:
– Не вздумай в таком виде явиться на занятия, отправлю домой.
– А что мне, юбку до пят надеть? – дерзко ответила Наташа. – Сейчас все так ходят.
– Ну что ты! До пят не надо! Ни в коем случае! – притворно возмутилась Марфа Макаровна, – ты надень что-нибудь такое, чтобы в отличии от твоей юбки срам прикрыло.
Девочки не очень дружественно засмеялись, а Наташа обиженно отвернулась.
Начались занятия. В первые дни учебного года мне всегда было трудно заставить себя учиться, потом постепенно втягивался и все образовывалось. В этом году это было не так. Мало того, что учиться не хотелось вообще, ни дома ни в школе, так еще и трудно было сосредоточиться, приходилось по нескольку раз перечитывать чуть ли не каждое предложение, чтобы уловить смысл прочитанного, и такое творилось не только со мной. Мы даже внешне стали другими, на уроках в основном сидели тихо, но безучастно. Часто на вопросы преподавателей отвечали невпопад, с трудом дожидаясь перемен между уроками. И тут наше поведение резко менялось, пацаны не носились как угорелые, не орали и никаких потасовок, это все осталось в прошлом, на переменах мы собирались смешанными группами из мальчиков и девочек, о чем-то разговаривали, шутили и смеялись.
Как образовывались эти группы, по какому принципу, трудно сказать, но они были относительно постоянными и редко кто-то переходил из одной в другую. В группе были общие интересы, был общий разговор и нужно сказать пацаны редко перебивали девочек и вообще отношения к ним стали более уважительными. Также группами мы собирались вечерами. Встречи происходили в парке или возле клуба и продолжались до сумерек. Как только начинало темнеть, девочки расходились по домам, мы их тогда еще не провожали, это будет потом, пацаны еще какое-то время болтали, в основном, хвастались вымышленными победами на любовном фронте, а потом и мы расходились, но только не по домам, а кто куда. В это незабываемое время я влюбился и, естественно, в Наташку, в нее были влюблены все пацаны класса и не только нашего, но это было напрасно, Наташа была влюблена в Димку-баскетболиста из выпускного класса, и как это часто бывает, ему она не нравилась вообще. Несмотря на это, Наташа не давала Диме прохода, пыталась завести разговор, передавала через подружек записки, в которых объяснялась в любви, назначала свидания, короче, надоедала ему еще и в письменной форме. Для меня Наташа, с которой я учился с первого класса, все эти годы была просто соседкой по парте, но вот вдруг она стала для меня образцом девичьей красоты, короче, я влюбился в нее и не представлял свою дальнейшую жизнь без нее. Мы и в этом году по традиции сидели с ней за одной партой. Только я вот стал приходить в школу раньше нее, на уроках сидел неподвижно, как истукан, вдыхал ее запах, косил взглядом на ее голые коленки, норовил как бы случайно прикоснуться к ней локтем. Эти коленки и локти давали пищу моему воображению, и оно рождало такие фантазии…, короче, тут было не до учебы. Кстати, я редко стал ходить на глей, мне это перестало интересовать, правда, часто вспоминал Дода, но откладывал встречу на потом. Стал много сочинять стихов, бывало даже по нескольку в день. Естественно, они все были про Наташу и мою огромную любовь к ней. Так продолжалось до конца первой четверти, которую я окончил с такими поразительными результатами, что Марфа Макаровна не доверила мне табель, а сама лично отдала в руки маме, в надежде чтобы та приняла соответствующие меры.
Начались невыносимо долгие осенние каникулы. Наташа уехала в гости к бабушке, а я дома сходил с ума от скуки, но это было днем, а что было по ночам… и при этом я в мыслях был с Наташей. Внутренне аккумулируемая энергия рвалась наружу, ища выход. Внезапно у меня появилась мысль написать стихотворение, посвященное Наташе, и вручить ей. Безусловно, это должно быть самое лучшее мое творение, потому что так, как я любил Наташу, никто, никогда и никого не любил, не любит и любить не сможет. Обычно я свои стихи не записывал. Сочинил, день-два помнил, потом интерес к ним пропадал, или их вытесняли новые. Так было раньше, а тут другое дело, нужно было тщательно редактировать, сравнивать варианты, выбрать наиболее достойный, поэтому нужно было их записывать, для этой цели я купил довольно толстую тетрадь, написал на обложке большими буквами «Наташа» и приготовился сочинять. Открыл тетрадь, взял ручку и застыл, ни одной мысли в голове, хотя, минуту назад стихи толпились, отталкивая друг друга, и каждый последующий был лучше предыдущего, а тут никак. Раздосадованный, отложил ручку, закрыл тетрадь и вышел на улицу. Вечернее тёмно-серое небо навевало тоску, а тут еще мелкий и колючий дождь с порывами холодного ветра… Вернулся в теплую комнату на диван, включил телевизор. Показывали футбол. Товарищеский матч «Зенита» с московским «Динамо» комментировал Николай Озеров. Игра была неинтересная, похоже, команды решили не выкладываться, всех устраивал ничейный результат, с ним она и закончилась. Футбол сменили скучные новости.
Исподволь в моем воображении возникла Наташа и сразу заполонила его. Я представил, как ее обнимаю, целую ее глаза, щеки, губы … Сами собой стали появляться ласковые слова, которые сплетались в строчки и строчки без усилий рифмовались… Вот уже родилось первое творение, которое я тут же записал в тетрадь. Волнуясь, перечитал. Стихотворение мне очень понравилось. Минут через десять перечитал снова, оно оказалось не очень. Кое-где ритм сбивался, а кое-где рифма существовала исключительно за счет неправильного ударения… и вообще стихотворение получилось напыщенным и пустым. Я прочел его еще раз, потом перечеркнул и закрыл тетрадь. Никаких отрицательных эмоций я не испытывал, наоборот, хотелось писать еще и еще, что я и делал. Через два дня половина тетради была исписана, но перечеркнута, и вот наконец появилось стихотворение образное, возвышенное, грамотное в смысле стихосложения и превосходящее все ранее написанное. Я не смог его перечеркнуть, я его редактировал, подбирал нужные слова, углублял образы и в итоге, как мне казалось, довел до совершенства. Я сейчас не могу воспроизвести его во всей красе, помню, что восхищался Наташей, ее чертами характера, большей частью придуманными мной, неземной красотой, волшебным очарованием… Я в тексте прямо не говорил, но, по сути, это стихотворение было моим признанием в любви. Единственное место, которое выдавало меня, причем выдавало по моему желанию, была рифма последних двух строк «Наташа – Саша». Довольный собой, я переписал красиво, как мог, на отдельный лист, специально купленной розовой бумаги и стал с нетерпением ждать окончания каникул. И наконец дождался.
Наташа вошла в класс, как после трудного дня, села за парту, не глядя одарила меня своим «здрасьте», достала из портфеля небольшую книжку, на обложке которой я успел прочесть: «Эдуард Асадов. Стихи о любви» и, открыв на закладке, стала читать.
– Че читаешь? – бесцеремонно заглянув в книжку, спросил я.
– Не твое дело! – сердито ответила Наташа и закрыла книгу, но я успел прочесть: «Я могу тебя очень ждать, долго-долго и верно-верно…». Начались уроки, а они в этот день особенно медленно тянулись. Сложенный аккуратно розовый листок лежал в моем портфеле. Я несколько раз порывался отдать его Наташе, но не решался. И вот прозвенел последний звонок, все засобирались по домам. «Сейчас или никогда!». Я встал, протянул удивленной Наташе свое творение и выпалил:
– Это тебе, дома прочтешь, – и быстро вышел из класса. С трудом дождался утра следующего дня, на крыльях любви летел в школу и прилетел первым в еще пустой класс. Сел за парту и стал ждать. Ночью, терзаемый сладкими муками любви, я почти не спал, мое воображение рисовало Наташу с розовым листком в руках. Она со слезами умиления перечитывала мои стихи, целовала каждую строчку, ее прекрасные губы шептали: «Саша, любимый мой, я не думала, что так сильно люблю тебя, и только благодаря твоим стихам я поняла, кто я для тебя, а ты для меня. Я люблю тебя и буду любить вечно! Прости меня, прости меня за все, за то, что я была не всегда внимательной к тебе и даже резкой, а иногда откровенно грубила тебе, прости, это в прошлом, теперь все будет по-другому, я готова принадлежать тебе и никто другой мне не нужен. Знай, я твоя и делай со мной все, что ты хочешь». Сейчас я уже не помню деталей моих мечтаний, но их бестолковую суть я передал верно.
Наконец в класс вошла Наташа. Как всегда, не глядя ни на кого села на свое место, пробурчав привычное «здрасьте». Я ждал. От волнения во рту пересохло, сердце стучало где-то в горле. «Сейчас она все скажет, и я умру от счастья». Наташа молча достала тетрадь.
– Ну как? – не выдержал я.
– Что «как»? – удивленно спросила Наташа.
– Стихи, – выдавил из себя я.
– А, ты про это! – Наташа покопалась в портфеле, вытащила немного помятый мой розовый листок, протянула его мне и сказала единственное слово: «Говно!»
– И откуда ты выцарапал эту пошлятину! – добавила она.
Это был удар! Как досидел до конца урока, я не помню. Казалось, жизнь закончилась. Мир рухнул, и я раздавлен его обломками. Отвергнутая любовь нестерпимой болью рвала сердце. Я пришел домой, как смертельно раненный зверь возвращается в свое логово с единственной целью, там умереть. Я лег на диван лицом к стене. Воспоминания о крахе любви нахлынули на меня с новой силой, было нестерпимо больно, но эта боль была немножечко и сладкой, правда, я на это обратил внимание, когда вспоминал об этом в зрелом возрасте, а тогда казалось, что жизнь кончилась. Было очень жаль себя и от этой жалости из закрытых глаз по щекам текли непрошеные слезы, но, как оказалось, успокоительные. Мысли о происшедшем терзали сознание, я встал, нервно заходил из угла в угол, пытался прогнать их, но безуспешно. В внезапно в сознании мелькнуло «Давид», не его образ, а слова, сказанные им при первой встрече: «…выпивка изменяет восприятие жизни, делает ее проще…».
«Вот оно! Вот что мне сейчас нужно!» Я быстро оделся и через несколько минут был в магазине, у прилавка, заставленного бутылками с винами и водкой. Их было такое разнообразие, что я в растерянности застыл.
– Ну че, не знаешь, шо брать, мой совет, бери биомицин – услышал я надтреснутый голос, сопровождаемый запахом перегара в смеси с запахом табака.
– Биомицин? Так это вроде бы лекарство, или я ошибаюсь?
Мой собеседник хрипло рассмеялся.
– Это нормальное винцо, полное название его «Біле міцне», и стоит всего рубль и двадцать две копейки, если у тебя есть рубль, то двадцать две копейки я добавлю, а еще у меня есть стакан и мятная конфета для тебя, мне закусь не нужна, я бы даже сказал, лишняя.
Рубль у меня был, да и двадцать две копейки тоже были, но чтобы не расстраивать небритого собеседника, я молча протянул ему рубль.
– Годится! Ты иди за магазин, а я сейчас все спроворю.
В небольшом закутке за магазином стояли две перевернутые вверх дном деревянные бочки, которые служили столами для посетителей. За одной из них расположилась компания из трех потрепанных мужчин, они о чем-то, перебивая друг друга фразой: «Слушай сюда», живо беседовали. При моем появлении один из них ловким движением убрал со стола бутылку и вопросительно и недружелюбно уставился на меня. Двое других тоже замолчали.
– Все в порядке, мужики, это со мной. – раздался за моей спиной уже знакомый голос.
– Ты шо, Мишаня, опять нового другана завел? – за зубоскалила троица.
– Не обращай внимания, они мужики нормальные, просто любят выпить, а кто не любит?
Мишаня поставил на бочку уже предварительно откупоренную бутылку и стакан, подошел к другой бочке и вернулся еще с одним стаканом, сладостно улыбаясь в предвкушении, налил в стаканы вино и протянул Саше карамельку. Поднял свой стакан и представился:
– Меня зовут Мишаня, а по-плохому – Михаил Николаевич. А тебя?
– Саша.
– Так вот, Саша, я не знаю, что у тебя произошло, но щас попустит, давай за знакомство!
Саша сделал два больших глотка, поперхнулся и закашлялся. Горько-сладкая жидкость слегка обожгла с непривычки горло, потом опустилась вглубь и теплой волной растеклась по всему телу. Было трудно дышать. Мишаня заботливо постучал ладонью по Сашиной спине.
– Дыши глубже, щас пройдет. Это бывает с непривычки.
Мишаня в отличие от Саши, пил свое вино мелкими глотками явно растягивая удовольствие. Пустой стакан поставил осторожно на бочку, стрельнул глазом по бутылке и убедившись, что там еще есть, улыбнулся заблестевшими от удовольствия глазами.
– Ну, Сашок, рассказывай, что у тебя стряслось, конечно, помочь тебе я ничем не смогу, да и посоветовать что-то путевое вряд ли получится, а вот выслушать – это я мастер.
Саша закусывал, то есть сосал конфету и прислушивался к новым ощущениям процессов, происходящим в его организме. Настроение заметно улучшалось, захотелось шутить и смеяться. Слова Михаила Николаевича вернули в действительность, вспомнилась Наташа и глаза заблестели от близких слез, что не прошло незамеченным Мишаней, который по-своему снял напряжение.
– Ты бумажку от конфетки выбросил? – спросил он.
Борясь с нахлынувшими слезами, Саша молча показал Мишане фантик.
– Ну и хорошо! Ты вынь изо рта конфетку и положи на бумажку, а то вино у нас еще осталось, а закусь у тебя может кончиться.
Саша сделал все, как сказал Мишаня, а пока он это делал, слезы отступили, но настроение осталось грустным.
– А знаешь, что, давай еще по глоточку, – и не дожидаясь реакции Саши, плеснул в стаканы. Молча выпили.
– Смотрю на тебя и себя вспоминаю. Мне было столько же, как тебе сейчас, когда я первый раз выпил, и произошло это из-за несчастной любви. – Мишаня с ностальгической грустью улыбнулся своим воспоминаниям и после непродолжительной паузы продолжил:
– Мы тогда жили в одном дворе, а звали девчушку Света, и был у меня закадычный дружбан Серега, дружили мы с ним всю жизнь, сколько себя помнили. Так вот, пришло время, и мы с Серегой неожиданно влюбились в Светку, представляешь, оба в одну девушку. Эта общая любовь так сблизила нас с Серегой, что мы целые дни проводили вместе и постоянно обсуждали друг с другом, какая Светка красивая, спорили, кто из нас ее больше любит и с кем она останется, конечно, на всю жизнь. По нашему общему мнению, этим счастливцем должен быть я. По вечерам мы гуляли втроем, провожали Светку домой, нам было хорошо, и мы с Серегой не спешили открывать Свете наши сердца.
Однажды, когда мы уже прощались и Светкина мать во второй раз в окно позвала ее домой, я неожиданно выпалил:
– Света, мы оба хотим встречаться с тобой, но ты должна выбрать только одного из нас.
В ее выборе я нисколько не сомневался. Света радостно улыбнулась, подошла ко мне, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в щеку и сказала:
– Ты хороший, красивый, сильный и ты найдешь свою девушку, но я не представляю жизнь без Сергея, – быстро повернулась и убежала домой. Она убежала, а мы остались. Что у меня в душе творилось, не передать. Серега смотрел на меня с сочувствием, но в глазах светилась радость, и эта радость породила во мне такую злость, что, когда Сергей успокаивающе произнес: «Да не переживай ты так, другая найдется и…», договорить я ему не дал, а дал кулаком в лицо и, как показало время, одним этим ударом я погубил нашу дружбу.
Потом несколько раз Сергей пытался наладить наши отношения, говорил, что все понимает, что простил и что не держит зла, дружба дороже, но все было напрасно. Я не мог простить не себя, нет, я не мог простить ему то, что его, а не меня выбрала Света. Вот, как бывает.
Мишаня замолчал.
– Так вот, – после короткой паузы продолжил он, в тот вечер я пришел домой в таком состоянии, хоть волком вой или вешайся. Жизнь потеряла смысл, хотелось умереть. С этой мыслью я зашел в чулан, там на полке должна была стоять коробочка с крысиным ядом. Коробочку я не нашел, зато в руки попала полупустая бутылка с настоянным на травах самогоном – бабушкина растирка. Я вытащил пробку и прямо из бутылки сделал большой глоток. Как меня не вывернуло наизнанку, я не знаю, но спустя некоторое время я почувствовал, как по всему телу разливается тепло, слегка кружилась голова, очень хотелось лечь, но желание умереть исчезло. Кое-как добрался до кровати, упал и спал как убитый до самого утра. Следующий день прошел вполне терпимо, а вечером вернулась тоска и печаль, но я уже знал, что делать, и действительно полегчало и на этот раз.
Вскоре бутылка закончилась, ее место заняла другая, потом третья, а дальше я уже не считал, а когда стал работать на шахте, пил регулярно по полной, без этого на шахте нельзя.
– Что, так и пьешь до сих пор беспрерывно?
– Да нет, перерыв был, – Мишаня усмехнулся, – когда в армию забрали, да и то первые полгода.
– А что с Серегой?
– Они со Светкой через полгода разбежались. Светка потом приходила ко мне, рассказывала, как она ошиблась, выбрав не меня. Предлагала все переиграть.
– А ты?
– А что я, все перегорело, прошлое не вернешь. Молодые мы тогда были, не знали, что первая любовь всегда бывает несчастная, но жизнь серьезно меняет. Вот, походу, из-за нее я стал алкоголиком, а может, и нет, может, у меня так на роду написано, кто знает. Я смотрю, она и тебя коснулась, так сказать, зацепила. Одно хочу сказать тебе, надо, парень, переждать, перетерпеть, со временем пройдет само, а вот вино в этом деле плохой помощник, а главное, опасный. Я тебя не воспитываю, просто посмотри на меня. Старик с дрожащими руками, а мне только пятьдесят недавно исполнилось. И все у меня было, и семья была, красавица жена и что? Я своей пьянкой загнал ее в могилу. Это сейчас я тихий, а раньше, когда напивался до зеленых чертей, гонял ее, бедолагу, по всему поселку.
Натерпелась от меня. Когда на шахте давали получку, она по нескольку дней с дочуркой пряталась у знакомых, да и между получками жизнь у нее была не мед, вот сердце и не выдержало. И хреново то, что я ее любил, а гонял потому, что чувствовал, что она меня не любит. А может, я ошибался по пьяне, по крайней мере, вначале, а потом уж точно нет. Вот так!
– А сейчас?
– А что сейчас. Пенсионер. Живу один, пью потихоньку. У дочери своя семья, для нее я обуза. Тоже натерпелась, пока не нашла способ, как меня держать, получает вместо меня мою пенсию и каждый день выдает понемногу на пропой. А иначе нельзя. Не давать, так я же с ума сойду, я же алкоголик. Отдать все сразу, так я все сразу и пропью. Вот так и живу.
– А ты лечиться не пробовал? Говорят, что есть какие-то лекарства от алкоголизма.
– Может, и есть, но мне они зачем? Я хочу другую жизнь? Нет! Буду доживать эту. Уже немного осталось, а там со своей встречусь, в ногах буду валяться, может, простит, как ты думаешь? – Мишаня подкладкой фуражки вытер набежавшие слезы. Взял бутылку.
– Давай допьём и по домам, хватит на сегодня.
– Лей все себе, я больше не буду.
Мишаня с готовностью, вылил вино в свой стакан, потряс бутылкой над ним и, убедившись, что бутылка пуста, выпил, посмотрел на меня долгим взглядом, кивнул на прощание и мы разошлись.
Больше Мишаню я не видел никогда, но эта мимолетная встреча оставила след в моей жизни, нет, я не стал трезвенником, но временами, когда, бывало, напивался передо мной вставал его образ и его прощальный взгляд, и это меня останавливало.
В тот день, простившись с Мишаней, я пошел домой. Было грустно, невольно вспомнилась фраза: «Стихи – говно!» и от этого хотелось выть. Я шел и повторял ее в такт шагам, и она как мантра действовала на меня успокаивающе, не пускала в сознание подробностей утреннего события, но она и не мешала течь слезам. Придя домой, я взял тетрадь и, сидя у открытой печи, жег ее, отрывая по листу и читая перечеркнутые тексты. Незаметно мантра изменилась, точнее, добавилась еще одна фраза теперь она состояла из четырех слов: «Стихи – говно, поэт – дерьмо!» Тетрадь сгорела, а я еще долго сидел перед раскрытой печкой, на бумажном пепле в разных местах вспыхивали и тут же гасли искорки, это напоминало ночное небо с мерцающими звездами. Искорок становилось меньше и потом они перестали появляться совсем.
Два дня я не ходил в школу, сказал, что болел, а потом пришел и внешне все пошло своим чередом, разве что я стал взрослее и немного мудрее, по крайней мере, так мне тогда казалось. И самое главное, я решил больше никогда не писать стихов. Несколько дней я прожил под влиянием этого мазохистского решения. По принципу запретного плода, мой мозг постоянно пытался рифмовать, а я усмирял его своей незатейливой мантрой. Прошло время, страсти улеглись, и я понял, что без стихов не могу и потому откорректировал свое решение – стихи сочинять, при желании записывать, но не давать никому их читать. Этому правилу я следовал всю жизнь. Со временем я его еще корректировал, разрешил себе читать свои стихи вслух, а спустя время разрешил себе писать на них песни и петь под гитару. Нужно сказать, мои песни слушатели воспринимали хорошо, молча, иногда просили спеть что-то конкретное, но я ни разу не слышал, чтобы хотя бы одну из них кто-то пел, кроме меня. Сложнее было с Наташей. Я по-прежнему любил ее и понимал, что без взаимности. Утешало Мишанино замечание о несчастной первой любви, со временем боль поутихла, этому в большой степени способствовало то, что у меня появился друг Лева по кличке Жиденок. Хотя что значит появился, мы с ним вместе учились с первого класса, но никогда не дружили, даже приятелями не были. Да у него, похоже, приятелей вообще не было, и не потому, что он был замкнут или еще чего, нет, наоборот, на переменках он со всеми носился как угорелый, орал и даже, бывало, как все мы дрался, но это не мешало ему быть лучшим учеником не только класса, но и школы. Всегда домашние задания делал как положено и при этом никому не отказывал списывать.
Но это все в школе, после уроков он всегда спешно уходил, а чем он занимался вне школы, никто не знал.
Как-то после занятий я пошел домой не обычным своим путем, а другим, надо было зайти в одно место по маминому поручению. На обратном пути иду и вижу, как Лева один дерется с тремя пацанами, вернее, не дерется, а его бьют и пытаются отнять портфель, в который он вцепился двумя руками. Лева увидел меня, но помощи не попросил, а меня и просить не надо было, вдвоем мы быстро этих пацанов обратили в бегство.
– Че они хотели?
Лева, тяжело дыша, слизывал языком и тут же сплевывал кровь с рассеченной губы.
– Хотели деньги отнять. – Тяжело дыша ответил Лева.
– У тебя их много, и ты их всегда с собой в портфеле носишь? – с легкой иронией спросил я.
– Да нет. Просто сегодня зарплату получил, а они видели, как я деньги в портфель положил, вот и увязались за мной. Спасибо тебе, я уже думал, что отнимут.
– Знаешь, что, эти пацаны так просто не отстанут, давай я с тобой пойду. Кстати, где ты живешь? Я не помню, чтобы мы встречались где-нибудь кроме школы. Пошли!
– Идем, ты прав, так, наверное, будет лучше.
– Так ты работаешь? Где?
– На терриконе, – после непродолжительной паузы нехотя ответил Левка, – там никаких документов не требуют, мне еще нет шестнадцати, а значит, и нет паспорта, на работу меня никто не возьмет, вот поэтому террикон.
– А когда ты работаешь, ты же в школе учишься?
– После школы иду домой, переодеваюсь и на работу, а там до темноты. Плохо, сейчас темнеет рано, много не заработаешь, а вскоре наступит зима и пару месяцев вообще работы не будет.
– И что, так каждый день?
– Ну да, а в выходные работаю дольше.
Я понаслышке знал о работе на терриконе, там работали либо люди, у которых по каким-то причинам не было документов, либо алкаши или бомжи, а ползающего на четвереньках по склонам отличника, победителя школьных олимпиад Левку не мог даже представить.
– И сегодня пойдешь?
– Нет, сегодня не пойду. У меня день получки выходной.
– Гуляешь? – с ухмылкой спросил я.
– Можно сказать, гуляю, в этот день я покупаю торт, конфеты и мы всей семьей пьем чай. Сестренки ждут этот день целый месяц.
– Что же ты молчал, мы только что прошли мимо магазина. Ты в этот магазин ходишь?
– Ну да, не хотел тебя беспокоить, ты и так на меня тратишь свое время.
– Ерунда. Пошли назад, покупай что нужно, а я на улице постою, посмотрю, чтобы тебя пацаны не беспокоили.
Я помог донести торт. Когда мы вошли во двор, нам навстречу бросились две одинаковые девчушки лет по пять. Они были одеты в одинаковые платья и прически у них были одинаковые, ну, прически – это сильно сказано, у них были одинаковые шапки черных кудряшек. С криками: «Лева пришел» стали прыгать вокруг нас.
– Это мои сестренки-близняшки, Гита и Зита, – Левка поочередно показал рукой на девочек, а потом подумал и улыбаясь добавил: – А может, наоборот. На самом деле их зовут Рая и Соня.
– А это кто, – девочки повернули в мою сторону сияющие лица, – это твой друг?
Лева какое-то время смотрел, не мигая в мои глаза и потом негромко сказал:
– Да, это мой друг и зовут его Саша. Девочки, приглашайте Сашу в гости чай пить.
– Ура! Девочки схватили меня за руки и потащили к подъезду. И пока мы поднимались на второй этаж, я узнал, что у них есть кошка по имени Беня и что раньше это был кот, а потом он родил двух котят, белого и черного, котята выросли и их разобрали знакомые. Теперь я знал, что когда Беня родит еще котят, то одного, самого лучшего, они обязательно подарят мне. А еще у них есть большая кукла, она ходячая, точнее, раньше была ходячая, что-то там у нее сломалось, Лева обещает починить, но ему все некогда.
Дверь квартиры нам открыла болезненного вида женщина. Увидев ее, Лева заволновался:
– Мама, зачем ты встала, доктор сказал, что тебе нужно лежать.
– Не волнуйся, сынок, мне уже лучше. «А это кто? – спросила женщина, кивнув в мою сторону, – почему меня никто не знакомит с этим красивым молодым человеком?» – Она улыбалась, но часто дышала.
– Это Саша, Левин друг, – наперебой затараторили близняшки. Потом одна из них авторитетно добавила: «Они учатся в одном классе», – на что другая с серьезным видом возразила:
– Нет! Его Лева на улице нашел.
– Лева, что у тебя с лицом? – Встревоженно спросила женщина.
– Ничего серьезного, это я случайно ударился о Сашину голову, мы оба неудачно одновременно нагнулись. Женщина внимательно посмотрела мне в глаза и после непродолжительного молчания сказала:
– Друг – это хорошо! – и, обращаясь к Леве, добавила: – Это хороший друг, Лева, береги его. – Затем повернувшись ко мне представилась, – а меня зовут Фаина, я мать этих детей. Что мы стоим на площадке, а ну проходите в квартиру. Мойте руки, сейчас я на стол соберу.
– Мама, иди в комнату, ложись и отдыхай, я все сделаю сам, а когда будет готово, позову тебя, – Категоричным тоном произнес Лева.
– Ладно, как скажешь.
Лева с девочками начали готовить на стол, меня как гостя к этому процессу не допустили, разрешили только смотреть со стороны. Лева заварил чай, отдельно залил кипятком травы для мамы, нарезал торт, занимался другими делами, девочки привычно и с удовольствием помогали ему, выполняли его поручения безоговорочно, и каждая из них горела желанием, чтобы очередное поручение Левы досталось именно ей. Потом сели за стол, пили чай с конфетами и вареньем и разговаривали. Было очень уютно, по-домашнему. Центром забот детей была мама, на втором месте оказался я. Девочкам очень нравилось ухаживать за нами, они это делали с удовольствием, поглядывая на Леву, как бы сверяясь, все ли они делают правильно. Главой стола был Лева, он, как заботливый хозяин следил чтобы у всех было все что нужно.
По окончании чаепития, когда все встали из-за стола, девочки потащили меня к себе в комнату, показали все игрушки, в том числе ходячую-неходячую куклу. К радости девчушек, мне удалось легко обнаружить неисправность, это была небольшая, легкоустранимая даже для такого мастера, как я, поломка и когда кукла сделала первые шажки, восторгу девочек не было предела.
День быстро подошел к концу, пора было уходить. Близняшки, что называется, повисли на мне и требовали, чтобы я приходил к ним каждый день, Лева мало бывает дома, а им скучно. Конечно, я этого не мог обещать, но и расстраивать их не хотелось. Выручил Лева.
– Вы его лучше на свой день рождения пригласите, – сказал он, улыбаясь.
Девочки от радости запрыгали вокруг меня.
– Вот здорово! Обязательно приходи, мы тебя очень будем ждать. Пожалуйста!
– Хорошо, а когда он будет?
Девочки недоуменно посмотрели друг на друга и хором ответили:
– Скоро!
Я вопросительно посмотрел на Леву.
– Ровно через два месяца. Они ждут, не дождутся. Даже особый календарь завели. Дни считают
– Ладно, через два месяца ждите меня в гости.
Лева пошел меня проводить.
– Я отвечу на основные вопросы из тех, на которые ты хотел бы получить ответы, но по известным причинам их не задаешь, – начал разговор Лева.
– Итак, отца у нас нет, умер два года назад от туберкулеза, а заразился он на севере, когда после фронта мотал срок в лагерях по ложному доносу, потом, после смерти Сталина, все обвинения с него сняли, даже принесли извинения, а туберкулез остался. У мамы бронхиальная астма, она у нее давно, а после смерти папы болезнь обострилась и пока нет улучшения. Финансовое положение у нас не очень, государство платит на нас, детей, пособие, но оно небольшое, мама не может работать, богатых родственников у нас нет, поэтому – террикон. Вот, пожалуй, и все, о чем ты что ты, наверное, хотел у меня спросить, но стеснялся.
– И даже больше того, – честно признался я.
Через несколько дней я подошел на перемене перед последним уроком к Леве и спросил:
– Ты сегодня работаешь?
– Естественно, погода неплохая! – ответил Лева. – Ты что-то хотел?
– Возьми меня на террикон.
От неожиданности Лева присвистнул.
– А тебе зачем? Это тяжелые деньги, их на пустяки не потратишь.
Я молча стоял и смотрел на него.
– Ладно, только не сегодня. Я должен получить на это разрешение и еще рассказать тебе про работу, в чем она заключается и как ее нужно правильно выполнять, там есть свои особенности, которые нужно обязательно знать. Даже не так, – после небольшой паузы продолжил Лева, – вначале я тебе все объясню, а объяснять я могу только на переменах, после уроков времени у меня нет, а потом, если не передумаешь, я поговорю о тебе.
– Согласен!
Мне действительно нужны были деньги и вот на что. Я решил прийти на день рождения девочек с подарками. Сделать их своими руками было бы здорово, но я ничего не умею, не научился, конечно можно было бы попросить денег у мамы, как я сделал бы раньше, но после близкого знакомства с Левой мне не хотелось. Потом у меня появилась мысль купить подарки за свои деньги, заработанные своим трудом, ну а где мне, несовершеннолетнему, это можно сделать? Конечно, как сказал Лева, на терриконе. Как это устроить, я не знал и поэтому обратился к нему за помощью.
Весь следующий день, точнее, перемены между уроками, Левка грузил меня информацией о том, что такое террикон, как он работает, почему он дымит, почему горит, и как это нужно учитывать в их работе, а еще я узнал, как работают люди на терриконе. В организации их труда были свои неписанные правила, которые необходимо соблюдать неукоснительно. Например, Лева вместе с приятелями Михалычем и Сашком работал в бригаде, т.е. бригада работала на себя, а еще можно работать на барыгу. Конечно, те, кто работает «на себя» получают значительно больше. Лева, опережая мою просьбу, сказал, что меня в бригаду не возьмут и он даже спрашивать не будет, а попробует пристроить меня к какому-нибудь более-менее нормальному барыге.
На следующий день, перед уроками Лева сообщил, что вчера поговорил обо мне с барыгой и тут же уточнил, что с одной барыгой, так как это была женщина и, по словам Левки, нестарая и даже красивая, но у нее репутация – она неравнодушна к крепким пацанам, и ходят слухи, что с ними рассчитывается «натурой». Так ли это, или выдумки, он не знает, а предупредить обязан.
– Если тебя это не пугает, то сегодня пойдем. Ты после школы переоденься во что ни жалко и подходи к террикону со стороны Шанхая, там и встретимся, а на переменах я тебя погоняю по вчерашним урокам.
Лева не скрывал удивления, когда я почти дословно пересказал весь его вчерашний «учебный материал».
– А как ты это у тебя получилось, ты же ничего не записывал?
– У меня так мозги устроены, все, что я слышу, читаю или вижу, конечно, если я это делаю хоть с каким-то усердием, откладывается в памяти, а когда вспоминаю, я просто это вижу. Вот и все!
– Так, значит, у тебя образное мышление, – с интересом отметил Лева.
– Ну, насчет мышления не знаю, – ответил я с усмешкой, – а память именно так и работает.
– Так тебе уроки учить – раз прочитать.
– Раз прочитать – это я только запомню, а выучить – это еще нужно понять, что прочел, а тут у меня далеко не всегда получается.
Лева помолчал, а потом спросил:
– Раз все образно воспринимаешь, наверное, ты стихи пишешь?
Я ответил не сразу, мне не хотелось говорить на эту тему.
– Иногда.
– Почитай.
– Не сейчас.
После уроков мы с Левкой встретились у террикона, затем он меня подвел к барыге, которую звали Ольгой, и представил.
Ольга смерила меня с ног до головы, наверное, так оценивают лошадь, разве что зубы не посмотрела, и, похоже, осмотром осталась довольна.
– Тебе семнадцать. – то ли утвердительно, то ли вопросительно сказала она, – А меня зови Олей, тебе вообще работать приходилось?
– Мне не семнадцать, а шестнадцатый, и я нигде не работал.
Ольга внимательно посмотрела мне в глаза и негромко произнесла:
– Запомни, тебе семнадцать, а впрочем, ты можешь завтра не приходить, если окажется не по силам. Ну ладно, поживем увидим, а сегодня поработаешь с Валентином. Валек, иди сюда!
К нам подошел еще молодой, но уже изрядно потасканного вида мужчина.
– Чего звала?
– Вот тебе напарник, зовут Саша. – Ольга кивком головы указала на меня.
Валек окинул меня недовольным взглядом.
– А на хера он мне!?
– Не на хера, а бери его и идите работать, – властно проговорила Ольга, – вечером расскажешь, как он.
Валек недобро посмотрел на меня тяжелым взглядом.
– Ладно, хер с тобою, – недовольно проворчал он и, обращаясь ко мне, спросил:
– Тебе-то хоть шестнадцать есть?
– Мне семнадцать, и я еще нигде, ни с кем не работал, и тебе я еще ничего не сделал плохого. – раздраженно ответил я.
– Ладно, не кипятись. Идем работать, по дороге расскажу, что к чему.
Вот так и началась моя трудовая деятельность.
Когда совсем стемнело и работать было невозможно, мы спустились вниз. Тут уж Валек оторвался на меня и было за что. Случилось так, что я чуть-чуть замешкался, а уже начали качать породу и я мог попасть под летящий прямо на меня здоровенный камень, тем более что я его не видел.
Спас меня Валек, он в последний момент дернул меня за руку так, что я пролетел пару метров, а порода пронеслась мимо под аккомпанемент отборного мата Валька. Я понимал, что я ему обязан жизнью, но тем не менее слушать его матерные нотации было неприятно. Повторить все, что он сказал в мой адрес, я не смог бы хотя бы потому, что значения отдельных слов я не понимал, а некоторые из них слышал впервые. Успокоившись, закончил свою пламенную речь он словами:
– В следующий раз я тебя сам прибью, хуй мамин!
Смеялись все, кто слышал, кроме меня, конечно, но абсолютно бессмысленное словосочетание «хуй мамин» обрело смысл – оно стало моей кличкой и уже через несколько дней даже те, кто знал забыли, что меня зовут Саша, только Хуй Мамин, или Мамин Хуй, что для меня не имело разницы.
Домой мы в тот вечер шли с Левой вдвоем.
– Ну как первый рабочий? – спросил он.
– Еще не понял, все мышцы гудят. Хочется быстрее добраться домой и залечь беспробудным часов на двенадцать сном.
– А как же уроки? Завтра контрольная по математике, нужно подготовиться.
– Да какие там уроки, только спать! Нет, еще поесть! Иду и думаю, с чего начать.
– Ладно, дело твое. Ну че там на терриконе? Завтра пойдешь, или перерыв?
– Если смогу ходить, приду. На терриконе все нормально, но тяжело и, как оказалось, опасно.
Я в нескольких словах описал, как Валек меня спас и наградил странной кличкой. Лева рассмеялся.
– Ты, главное, не обижайся, я по себе знаю, кличка – это надолго, бывает даже на всю жизнь, поэтому хочешь или нет, но с ней надо ужиться, вот, например, меня зову Жиденок, мой папа русский, значит, по документам и я русский, но это с одной стороны, с другой стороны, мама моя по национальности еврейка и по еврейской традиции национальность ребенка определяется национальностью матери, значит получается я еврей. И вот вопрос, кто же я по национальности? Думаю, я русский еврей или еврейский русский.
Мы оба рассмеялись.
– Вот у нас в классе кого только нет, и русские, и украинцы, и татары, и греки, и наверняка я не всех перечислил, потому что не знаю, для меня национальность не имеет никакого значения, главное – какой человек, а не национальность…
Я махнул рукой.
– Не скажи! – после небольшой паузы заметил Лева и надолго замолчал.
* * *
– Галя! Та ты шо, оглохла? Я кричу во все горло, а она не слышит, идет себе, как шла, еле догнала.
Галя повернулась на голос, это была соседка тетя Лена.
– А твой новый хахаль у нас.
– Где у нас? – растерянно спросила Галя.
– Где-где, у нас в больнице. Вчера вечером без сознания окровавленного привезла скорая. Думали с проломленной головой, но потом выяснили, что просто сотрясение. Та шо ты так побледнела? Та с ним все в порядке, Анатолий Моисеевич сказал, что через пару дней его выпишет.
Галя резко повернулась, молча прошла мимо тети Лены и быстрым шагом направилась в сторону больницы.
Степан лежал на кровати с перевязанной головой и с закрытыми глазами, кажется, спал. Галя тихо подошла к нему, села на стоявший рядом с кроватью стул. Степан ровно дышал. Нежность и жалость охватили Галю, и она легонько прикоснулась к Степиной руке. Неожиданно Степан открыл глаза. Галя попыталась убрать руку, но не тут-то было он быстро накрыл ее другой рукой.
– Вот я тебя и поймал, теперь не отпущу никогда.
– Пусти, дурак, я думала он умирает, а он придумал женихаться. Пусти, мне больно.
Степан поднес ее руку к губам и нежно поцеловал. У Гали перехватило дыхание. Ей поцеловали руку! Такое она видела только в кино и не понимала зачем, но оказалось это так приятно. Она замерла, а потом ее пальцы невольно слегка сжали руку Степана. В ответ Степан, приподнявшись обнял девушку и попытался привлечь ее к себе, но не тут-то было.
– Ну и ну! Какой ты быстрый! – Галя высвободилась из объятий и отдернула руку. – Ты лучше расскажи, как ты сюда попал?
– Ну как попал? Иду себе домой и вдруг – бац и что-то упало на голову, и вот я здесь. Больше добавить нечего, несчастный случай.
– Кого-нибудь запомнил?
– Нет. – неожиданно для себя ответил Степан.
– Похоже, я знаю, что на тебя упало. Я с этим разберусь.
– Ну уж нет, разбираться буду я сам!
Строго возразил Степан и взял Галину руку, опять поцеловал ее ладошку и прижал к своей щеке.
– Все это ерунда, образуется. Главное для нас, что мы любим друг друга.
– Что ты себе позволяешь? – искренне возмущенная девушка освободила руку и встала с намерением уйти.
– Мы с тобой знакомы в общей сложности несколько минут, а ты уже ведешь себя по-хамски.
– Постой, Галя, не уходи, прости меня, это больше не повторится. Понимаешь, я очень тебя люблю и любил всегда, даже когда ты была еще маленькой.
От последних слов Галя невольно улыбнулась и, глядя на взволнованного Степана, произнесла:
– Ладно! Жизнь покажет, а вот насчет твоих слов, что больше не повторится, надо подумать.
Галя резко повернулась и, уже выходя из палаты негромко произнесла:
– Завтра после работы зайду.
Через два дня меня выписали. В тот же день вечером я встретил Галю возле клуба и, несмотря на ее протесты, пошел провожать. Мы немного погуляли и по настоянию Гали расстались у все той-же трансформаторной будки. По пути в общежитие я услышал за спиной торопливые шаги, надо сказать, я их ждал, и когда они приблизились резко повернулся. Передо мной оказались четверо с виду агрессивно настроенных парней.
– Ну что, Бандера, похоже, ты так ничего и не понял. Сейчас повторим урок, может, поймешь, если на этот раз выживешь.
Говоривший в натянутой до бровей кепке достал из кармана нож и направился ко мне то ли попугать, то ли всерьез решил проучить. В следующее мгновение он оказался на земле, сбитый с ног ударом моего кулака. Остальные как по команде набросились на меня с разных сторон. Драка быстро закончилась. Нас окружили дружинники во главе с участковым дядей Гришей. Подъехала милицейская машина и всех правых и виноватых отвезли в участок, правда, кроме первого нападающего, его со сломанной челюстью отвезли на скорой в больницу.
Допрашивали нас по одному. Последним вызвали меня.
В прокуренной комнате за столом сидел дядя Гриша и что-то писал, поднял голову и, кивком указав на стул и не отрываясь от писанины произнес:
– Я еще в больнице понял, что ты это так не оставишь, ну и пришлось за тобой понаблюдать. Этих парней я давно знаю, по ним тюрьма плачет, но все не было серьезной причины задержать их, а теперь преступление налицо – групповое вооруженное нападение, не скоро выйдут на свободу. Пиши заявление.
Я сидел неподвижно.
– Что непонятного? – раздраженно спросил дядя Гриша. – Вот бумага и ручка, пиши, как они на тебя напали, как ударили дрыном по голове и как сегодня снова накинулись на тебя с ножом. Все пиши, не жалей их, не заслужили.
– Писать нечего. Кто ударил меня по голове, я не видел. Вот только не было никакого ножа, и никто на меня не нападал, это я первый ударил и сломал парню челюсть, о чем сожалею и готов ответить.
– И ответишь, – громко закричал возмущенный дядя Гриша, из-за этого упрямца план посадить распоясавшееся хулиганье рушился, – ты мне, блядь, за все ответишь. Народного мстителя из себя корчишь. Пожалел! А вот они тебя хер пожалеют и в следующий раз я рядом точно не окажусь. Вот смотри, что получается, сейчас я этих тварей отпущу, мне их благодаря тебе, не за что закрывать, а ты пока посидишь в камере за нанесение телесных повреждений, может, поумнеешь, а если нет – пойдешь под суд за хулиганку.
Не прошло и часа после ухода дяди Гриши, как в замке зазвенели ключи и в камеру вошел в сопровождении дежурного Андрей. Я резко поднялся с нар, приготовился к встрече.
– Тихо-тихо, я не драться пришел, разговор есть. Садись, у нас мало времени. Я в курсе, что у тебя было с моими ребятами, и что ты отказался писать заявление и потому сидишь здесь. Но ты не бойся, Васька против тебя ничего писать не будет, как-нибудь объяснит свою челюсть, но и ты на него ничего не пиши, одно дело, если он просто дурак, а другое – дурак с ножом, здесь реальный срок, а если ты все сделаешь как надо, завтра тебя отпустят, конечно, извиняться за недоразумение никто не будет, у нас это не принято, – улыбнулся Андрей, – но ты мне должен пообещать, что мстить моим пацанам не будешь, потому что если что-то подобное еще раз произойдет, то им вспомнят все и тогда реальные сроки, а у дурака Васьки больная мать, он у нее единственный, хоть и непутевый сын, она без него пропадет, да и всем этот скандал не нужен, так что думай до завтра.
Андрей встал, протянул руку для рукопожатия и уже направляясь к двери спросил:
– А с Галкой у тебя серьезно? – и не дожидаясь ответа, добавил: – Смотри, если иначе, никакой бокс тебе не поможет.
На следующий день после полудня меня, как и говорил Андрей, отпустили и действительно никто передо мной не извинился, в результате я получил первый прогул на работе, правда, с формулировкой «по уважительной причине».
Вечером мы встретились возле клуба с Галей, она, как и все в этом поселке, уже знала о вчерашнем происшествии, набросилась на меня с кулаками. И я, чтобы ее унять, прижал к груди и поцеловал в слегка приоткрытые губы. Галя сникла, перестала сопротивляться, потом обняла меня за шею и закрыв глаза поцеловала. Спустя мгновение, придя в себя, отшатнулась и тихо проговорила:
– Ой, Степа, что ты делаешь! Люди же кругом, завтра будет знать весь поселок.
В тот вечер мы долго гуляли по парку, часто останавливались и целовались. Настало время прощаться, подошли к нашей трансформаторной будке, я был полон решимости продолжить путь до самого дома, но Галя категорически запротестовала, пообещав мне это сделать в следующий раз и днем, потому что ночью я оттуда точно не выберусь. Следующий раз наступил только через самую длинную в моей жизни неделю. Я работал во вторую смену, а она оканчивалась очень поздно, так что о встречах с Галей я мог только мечтать, что я и делал, но все проходит и мы с Галей опять встретились в привычном месте и в привычное время, а вместо ставшей уже привычной прогулки по парку Галя повела меня к себе домой. Это были незабываемые впечатления. Прежде всего, сам Шанхай! От трансформаторной подстанции мы прошли несколько метров, а потом миновали небольшую лесопосадку и перед нами на пригорке появился поселок причудливых строений. Домами их назвать я не могу, это были разновысокие хибарки, лачуги, конуры, построенные из всего, что хоть как-то могло быть использовано для строительства, и издали казалось, что они не построены, а свезены и свалены в одну беспорядочную кучу. Когда подошли совсем близко, стало видно, что это не только строения, но и вокруг каждого был небольшой, в большинстве неправильной формы участок земли, огражденный кривым забором, а за ним, как правило, из обпила сооруженный навес для дров, небольшой короб для угля и туалет, который здесь называют уборной.
Кое-где виднелись низкие сарайчики, возле которых копошились грязно-серые куры. Сами хибарки имели странные формы, друг на друга не похожие. Стены, сделанные из чего угодно, у кого-то это были старые, ничем сверху неприкрытые шахтные деревянные затяжки, добытые тут же, на терриконе, были лачужки, беленные известью, из-за которой местами проступала коричневая глина, встречались постройки из самана. Окнами служили куски стекла, вмазанные прямо в стены. Деревянные, почти плоские крыши покрыты прорезиненным брезентом из отслуживших свой срок шахтных вентиляционных труб. Улиц в привычном понимании не было. Домишки располагались вдоль узких кривых проходов и по одному из них молча шли в глубь поселка мы с Галей. В некоторых местах проход раздваивался, а иногда пересекался с другим проходом.
Наконец со словами: «Вот мы и пришли», Галя остановилась у перекошенной калитки. Просунув руку в щель, открыла ее и прошла в маленький дворик.
– Проходи, будь как дома. – Галя закрыла калитку и посмотрела в мои глаза. Что она в них увидела, не знаю, но посерьезнев спросила:
– Обалдел?
Я неопределенно пожал плечами. Выразить словами впечатление от увиденного я бы не смог, да и не хотел. Галя открыла дверь и, пропуская меня вперед, предупредила:
– Пригни голову и так двигайся к столу, а дойдешь, сразу садись на табурет. Эта хижина не рассчитана на великанов, а для нас с мамой этой высоты вполне достаточно.
Я молча пробрался и сел.
– Сейчас будем пить чай.
Галя поставила на электрическую плиту чайник, зазвенела посудой, накрывая на стол, и при этом рассказывала историю своей семьи.
– Раньше мы жили в Полтавской области, в деревне. Я часто вспоминаю наш дом, он был просторный с большими окнами, с голубыми наличниками, с красной крышей и белыми-белыми стенами. Мне он казался огромным замком. Вокруг дома росли вишни, яблони, груши, абрикосы и еще какие-то деревья. Весной, когда сад зацветал разноцветными цветами все было как в сказке. Я никогда не думала, да и не могла подумать, что мне придется оттуда уехать и жить здесь, в этих условиях. Потом, когда я стала старше, мама рассказывала, что наш совхоз упразднили, а все хозяйство передали на укрепление соседнему колхозу. О чем они там думали, я не знаю, но колхоз не укрепился, а наше хозяйство развалилось, технику перевезли в соседнее село, туда же переехали специалисты и наш поселок оказался никому не нужным, то есть неперспективным. Вначале закрыли больницу, потом школу, а потом сам собой закрылся единственный магазин, возить сюда продукты стало невыгодно. Людей на работу в колхоз и назад возили на крытых брезентом грузовых машинах. Когда мне исполнилось семь лет и пора было идти в школу, это оказалось проблемой. Единственная в колхозе школа была в центральном селе, а это почти двадцать километров от нас, к тому же в нашем поселке осталось только двое школьников, считая меня, и возить нас туда-сюда у колхоза не было возможности. Тогда, воспользовавшись тем, что при переводе нас в колхозники у родителей по чьей-то халатности не отобрали паспорта, папа продал за гроши дом и мы переехали на Донбасс, поселились в этих хоромах и до сих пор в них и живем, привыкли.
– А где сейчас твои родители?
Галя на секунду замерла. Лицо стало грустным, потом с наигранной беспечностью продолжила рассказ.
– Папа четыре года назад умер, осложнение на сердце после гриппа. До этого работал на шахте, а сейчас на этой шахте работает мама, лампы шахтерам выдает. Работает посменно и сейчас она на работе. Ой! Да ты ее должен знать, а она тебя, вы же на одной шахте работаете. Мама у меня красавица. Представляешь, ей уже скоро тридцать два года, а у нее черная коса до пояса и ни одной сединки, а глаза карие, большие и глубокие, как у меня. Она всегда спокойная, а фигура у нее, как у королевы. Я вас обязательно познакомлю, но не сегодня, она придет домой поздно, а тебе надо будет уйти засветло.
– Почему? – спросил я недоуменно.
– Понимаешь, у нас на Шанхае, как в деревне, все обо всех все знают, вот и сейчас наши бабы уверены, что Наталкина Галка привела в дом хахаля, так что сейчас мы с тобой под пристальным вниманием.
И как бы в подтверждение ее слов без стука распахнулась дверь и через порог перевалилась женщина в телогрейке, повязанная теплым платком и с плохо скрываемым наигранным удивлением воскликнула:
– Ой, ты Галка не одна, а я не знала, ну ладно, я потом зайду.
– Погоди, тетя Клава, что ты хотела? Мы тут чай пьем, садись вместе с нами.
– Да не, я пойду.
– Так все же, чего приходила?
– Да понимаешь, я борщ варю, хотела посолить, а соль у меня в стеклянной банке, да и то осталось только на дне. Так вот, хотела я соль достать, полезла в банку, а она возьми, да и выскользни из рук, упала на пол и разбилась, соль рассыпалась по полу, а пол у меня земляной, вот и осталась без соли. А я не видела, как вы пришли, а то бы никогда не решилась, вот и зашла у тебя попросить соли, моя, как видишь, испорчена.
Не очень связно закончила свой рассказ тетя Клава. Галя достала с полки пачку соли.
– Бери, тетя Клава, сколько надо.
– Вот спасибо тебе, выручила. Да если бы я знала, я никогда бы не пришла, попросила бы у Светки, она мне должна, – и без перехода продолжила:
– А ты уже совсем взрослая стала, красавица, вся в мать, помню, когда приехала такая маленькая и худенькая была, а сейчас расцвела – прынцесса, прям хоть сейчас под венец. И куда только эти непутевые парни смотрят?
Тетя Клава многозначительно посмотрела на Степана и подмигнула Гале.
– Тетя Клава, у вас борщ выкипит.
– Ай, и то верно! – засуетилась тетя Клава и уже в дверях добавила: – я сейчас посолю, а остальное назад принесу, только дверь не запирай.
– Бог с тобой, тетя Клава, и с чего это я дверь запру?
– Да это я просто так, с языка сорвалось.
Галя села за стол, с усмешкой посмотрела на улыбающегося Степана.
– Вот так и живем! Всем все и обо всех нужно знать, а если чего не узнают, то выдумают и еще как выдумают, так, что не вздумай мне завидовать.
Они расхохотались. Смех прервал скрип двери.
– О, у вас весело! А я уже борщ посолила и думаю: «Дайка соль отнесу, а то вдруг людям понадобится, а ее нет, это не хорошо, вот и принесла».
– Не стоило беспокоиться, все что надо мы уже посолили, так что могла бы и завтра.
– Ну так-то лучше, а то вдруг забуду. Ладно, пойду я, а то мой хозяин с работы придёт, а хозяйки дома нет и борща подать некому, не годится так-то.
Дверь захлопнулась. Галя серьёзно посмотрела на смеющегося Степана.
– Муж тети Клавы работал на шахте забойщиком. Лет двадцать назад он и еще четверо рабочих попали под обвал. Шесть дней их откапывали и все это время неизвестно было, живы они или нет. Тетя Клава и еще четверо баб сходили с ума и жили надеждой, но чуда не произошло – все погибли. Потом были похороны с оркестром и панихидой, когда опускали гробы в братскую могилу, обезумевшая от горя Тетя Клава с криком бросилась вслед за мужем, потом, через несколько месяцев, ее выписали из больницы, она вернулась сюда, в свою хибару, отказалась от выделенной в новом доме квартиры. С тех пор тут и живет. В общем, она вполне нормальная, но каждый день ждет своего мужа с работы и варит ему борщи.
Степан перестал смеяться. Оба замолчали.
– Пора тебе уходить, пока еще на улице светло. Пусть все видят. Мне то что, а маму достанут.
Они вышли из дома. Галя нарочно долго возилась с замком, а когда уже вышли за калитку, из-за соседнего забора раздался голос тети Клавы:
– Галь, я че хотела спросить, вчера я своего ждала-ждала, да так и уснула, а он, видать, пришел, поужинал сам, помыл посуду и лег спать, а меня не стал будить – пожалел, а утром ни свет ни заря опять ушел на шахту, а я, дура, проспала.
Тетя Клава смахнула рукой слезы.
– Ты его не видела утром?
– Нет, тетя Клава, сегодня я проснулась поздно, выходной.
– Ну, видать, не судьба, – тетя Клава тяжело вздохнула и пошла к дому.
Остальную часть вечера мы гуляли по парку, гуляли молча. События сегодняшнего дня взбудоражили мою душу и с ее дна поднялось множество вопросов, на которые я должен найти ответы, и главный из них – кто для меня Галя, нужно разобраться, она действительно уготована судьбой, а если нет, то надо немедленно отдалиться и не морочить девушке голову, ну а в противном случае – действовать, перестраивать жизнь свою и Галину.
Я краем глаза посматривал на девушку. Галя шла, понурив голову, очевидно, нелегкие мысли одолевали ее и от этого она казалась маленькой и беззащитной. Сердце у меня сжалось от нежности и жалости к этому вдруг ставшему очень дорогим для меня человечку. Я остановился, нежно сжал голову девушки руками, осторожно поцеловал и прошептал:
– Любимая!
Неожиданно слезы ручьями полились из глаз девушки. Галя прижалась к моей груди и заплакала, с трудом сдерживая рыдания. Я, не понимая их причины, гладил ее по голове, ладонью вытирал слезы, но девушка была безутешна. Я прижал лицо Гали к своей щеке и шептал нежные слова. Наконец она немного успокоилась.
– Любимая, почему ты так горько плакала?
Галя пристально посмотрела в мои глаза и прошептала:
– Я не хочу стать тетей Клавой.
Для меня это было как удар, в ее словах скрывалось признание в любви, обоснованная тревога о будущем и фатальная обреченность. Я еще крепче обнял Галю и, не находя для утешения нужных слов, которых, наверное, на самом деле нет, шептал ей на ухо банальные пустые слова-обещания: «ничего-ничего, все будет хорошо, вот увидишь…», и тем не менее они подействовали на Галю успокаивающе, она прижалась к моей груди и затихла. Я вдруг понял, что эта девушка, сама того не сознавая, отдала в мои руки свою судьбу. Я почти физически ощутил, как на меня лег тяжелый груз ответственности за ее жизнь, но это была дорогая тяжесть и я готов нести ее всю жизнь. Легонько сжал в ладонях лицо Гали и, глядя в бездонные, блестящие от слез глаза, тихо сказал:
– Я люблю тебя и буду любить всегда, выходи за меня замуж!
Казалось, огромные глаза девушки стали еще больше она вырвалась из моих объятий и отстранившись прокричала:
– Ты что, с ума сошел? – и резко повернувшись, быстро пошла в направлении Шанхая. Степан, немного приотстав, шел за ней.
«Замуж, – вот еще придумал, нам с мамой и так хорошо и ни в какой замуж я не собираюсь, не то, чтобы вообще, может быть, потом, но точно не сейчас». Оставить маму одну – она и мысли такой не допускала. Привести Степана в шанхайскую конуру – нереально, там двоим и то тесно, а тут еще он со своим ростом. «Да при чем тут Степан? – сама у себя с негодованием спросила Галя. – Тоже еще муж, объелся груш, ни кола, ни двора. Нет, и думать не хочу». Галя слышала его шаги позади себя и вдруг Степан спросил:
– Галя, а когда ты меня познакомишь с мамой?
От неожиданности девушка резко остановилась.
– Ты что, дурак? Я тебе… – она посмотрела в лицо Степана и потеряла дар речи, он ласково, как ребенку, улыбался ей.
– А зачем тебе? – неуверенно спросила Галя.
– Хочу познакомиться.
– Это ни ответ.
– Хорошо! Хочу познакомиться, попросить твоей руки, а потом обсудить нашу женитьбу.
– Ну ты точно чокнутый! Неужели тебе непонятно, никакой нашей женитьбы не будет. – Галя это произнесла строго, но уже чуть-чуть не так категорично.
Возле трансформаторной будки она резко повернулась к Степану и опять увидела все ту же улыбку.
– Все, пришли. Дальше я сама, вот только дождусь попутчиков.
– Галя, ты сегодня несколько раз назвала меня дураком и чокнутым. Пусть будет так, хоть я с этим не согласен, но прошу тебя, поговори сегодня с мамой, а завтра скажешь мне, когда мы с ней можем встретиться, хорошо?
Галя набрала воздуха в легкие, чтобы в очередной раз отчитать этого упрямого нахала, но тут из темноты вышли мужчина и женщина направляющиеся в сторону Шанхая. Не глядя на Степана, Галя утвердительно кивнула головой, что могло означать прощание или положительный ответ на просьбу.
– Подождите, я с вами – громко крикнула она и скрылась в темноте, а Степан еще долго с улыбкой смотрел ей вслед, и только когда она исчезла из вида, повернулся и медленно пошел в сторону общежития.
На следующий день в обычное время на обычном месте возле клуба я стоял в ожидании Гали, она подошла быстрой походкой, подчеркнуто независимо стуча каблучками. Кивнув головой в знак приветствия, и глядя в сторону, быстро проговорила заранее заготовленную фразу:
– В субботу, в три часа возле трансформатора. Я домой, за мной не ходи, сама дойду. До встречи в субботу.
– В субботу, так в субботу! – улыбаясь вслед девушке произнес Степан.
В субботу Степан с букетом цветов в одной руке и с тортом в другой раньше назначенного часа стоял у трансформаторной подстанции. Галя пришла минута в минуту. Критически осмотрев Степана, произнесла:
– И вправду свататься собрался. Я не думала, что ты такой церемонный, а то бы точно приготовила гарбуз.
– Скажи мне, я тебе действительно неприятен, и ты категорически не хочешь меня знакомить с мамой? Между прочим, сватаются не так.
Галя холодно посмотрела в мои глаза. Чудовищная мысль: «Я его вижу в последний раз» – промелькнула в сознании. «Нет! О Господи, как же я его люблю!». Девушка повернулась в сторону дома и тихо сказала:
– Иди за мной!
Галя толкнула дверь и пропустила вперед Степана. Он вошел в комнату и оторопел. Из-за стола напротив встала ослепительно красивая женщина, очень похожая на Галю. Та же черная коса, лежащая на груди, те же бездонные карие глаза, черные брови и та же очаровательная улыбка, только формы тела были более округлыми, что ничуть не умаляло его красоту, наоборот, они подчеркивали ее величавость. Галя специально подошла и встала рядом с матерью.
– Ну и ну! – только и смог произнести оторопевший Степан.
– Мама, это Степан, он очень хочет с тобой познакомиться. А это моя мама, Наталья Петровна.
– Ну уж нет, зови меня Натальей, а можно Наташей, или как на родине звали Наталкой. Это ничего, что я сразу на ты?
– Ну что вы, конечно, нет.
– Хорошо, тогда и ты говори мне ты, а то никакого общения у нас не получится.
Степан согласно кивнул головой.
– Э! Так не пойдет. Я жду.
– Ты, Наталья, очень похожа на Галю.
Женщины засмеялись.
– То, что мы очень похожи, я знаю, но еще никто так нас не сравнивал, ты первый.
Как всегда, при знакомстве, возникла пауза, которую прервал Степан.
– Что-то я себя не узнаю, – Степан с улыбкой показал свои занятые руки.
– Цветы, Наталья, для тебя, а торт, Галя, тебе. Ешь на здоровье! Может, и нам по кусочку отрежешь.
И обращаясь к Наталье шутливо спросил:
– Я ничего не перепутал?
– Нет, Степа, все правильно. Сейчас мы Галей займемся столом, а потом за чаем и поговорим, у тебя, наверное, есть что сказать, о чем спросить?
– Не нужно, мама, я все сделаю сама, а вы уже начинайте говорить, я не думаю, что что-то новое услышу.
Степан достал из бокового кармана пиджака бутылку вина и поставил на стол.
– О, разговор будет очень серьезный и, похоже, без бутылки не обойтись, да? Наталья, улыбаясь смотрела на смутившегося Степана.
Я почувствовал легкую иронию в тоне женщины и виноватым голосом стал оправдываться:
– В принципе, я не пью, но по такому случаю решил прийти с вином.
– Не оправдывайся, это твое право решать, с чем приходить в гости.
Я и на этот раз почувствовал иронию, но решил напрямую следовать совету этой прекрасной женщины. Повертел бутылку в руках, пытаясь понять, как ее откупорить, бутылка была заткнута пробкой и, как оказалось, просто так ее не вытащить, нужно какой-то инструмент. Женщины с интересом наблюдали, как Степан вертел бутылку в руках.
– А у вас есть открывалка?
Галя вопросительно посмотрела на мать.
– Какая открывалка?
– Ну, чтобы пробку вытащить, не очень уверенно произнес Степан, не зная толком, как выглядит эта самая открывалка и как ею пользоваться.
– Ты, наверное, имеешь в виду штопор?
– Наверное, – в голосе Степана прозвучала растерянность.
– Не помню, где-то был. Сейчас поищу.
Наталья пошарила рукой в ящике стола.
– Нашла! – и подала штопор мне.
Я взял этот инструмент, повертел его в руках, затем перевел взгляд на горлышко и, разобравшись что к чему, стал вкручивать буравчик в пробку, затем взял бутылку в одну руку, другой рукой потянул ручку штопора, пробка с характерным хлопком выскочила из бутылки. Женщины с интересом и недоверием наблюдали за его действиями.
– Ты нас разыгрывал? – Наталья пристально посмотрела Степану в глаза.
– Нет, я только что впервые увидел штопор и первый раз открыл вино.
– До этого, наверное, открывал только водку? – съязвила Галя.
– Наверное, – произнес я неуверенно, вспоминая. – Это было на моих проводах в армию, а потом я вообще не пил.
Наталья, для которой в меру пьющий мужик – это нормально, а совсем непьющих по своей воле мужчин просто нет в природе, по крайней мере, она таких не встречала, смотрела на Степана вопросительно.
– А твой отец тоже непьющий?
– Нет, он иногда немного может выпить, да и мне никогда не запрещал, но так получилось, что я не пью.
– А вино ты принес нам с мамой? – опять съязвила Галя.
– Нет, я тоже выпью. – Степан налил вино в бокалы и произнес тост:
– Давайте выпьем за знакомство, за нашу встречу, а я еще выпью за вас, за самых красивых женщин в моей жизни.
Женщины отпили понемногу и поставили бокалы на стол. Степан свое вино выпил залпом и продолжил:
– Вы, наверное, думаете, зачем я хотел этой встречи, этого знакомства.
– Очевидно, решил свататься, – перебила Галя.
Женщины выжидательно смотрели на меня. Я, как мне думалось, взглядом взрослого человека на ребенка посмотрел на Галю и, обращаясь к Наталье, серьезно сказал:
– Нет, я пришел не свататься, – и замолчал, подбирая слова. На лице у Гали было написано разочарование. Наталья смотрела на меня с нескрываемым интересом. Все ждали продолжения разговора.
– Я все скажу, но прошу тебя, Галя, пожалуйста, не перебивай, – и после паузы продолжил: – Галя, я тебя люблю, и ты это знаешь, а сегодня познакомился с твоей мамой и думаю, когда придет время и я попрошу ее согласия на наш брак, она не откажет мне, но сейчас не об этом.
– А ты меня не забыл спросить? Или тебе не нужно мое согласие? – вскочила со стула Галя.
– Галя, я просил не перебивать, сядь! – Степан произнес это тихо, но в голосе прозвучала решимость и сила. Галя невольно замолчала и села на свое место.
– Я хочу, чтобы мы зажили вместе, одной семьей, но не здесь, в этом доме это невозможно.
– Я без мамы никуда не пойду! – выпалила Галя.
Степан с Натальей улыбнулись, а Галя, осознав, что выдала себя и фактически согласилась выйти замуж за Степана, опустила глаза и покраснела.
– Выходить за тебя или нет, решать не мне, но, если она захочет выйти за тебя, я препятствовать не буду. И вообще, если на твоем месте окажется кто-то другой, мое отношение к этому вопросу не изменится. Я не знаю, как там у вас сложится, но хочу предупредить, я отсюда никуда не уйду. Вы молодые, вам строить семью, а я буду тут доживать свой век, – после короткой паузы решительно произнесла Наталья.
– Мама, как доживать, ты что, ты же молодая, тебе всего тридцать лет, ты красавица, я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты всю жизнь была со мной рядом.
Галя обняла мать, и на глазах у нее заблестели слезы.
– Ладно-ладно, девочка моя, давай послушаем Степу, он еще, как я понимаю, не все сказал.
Степан смотрел на женщин с нескрываемой нежностью и заботой и отлично осознавал, что если их разлучить, то никто из них не будет счастлив, а следовательно, надо приложить все усилия, чтобы все пошло правильно, то есть по его плану.
– Степа, ты что, заснул? Мама к тебе обращается, а ты молчишь. Продолжай же, мы ждем.
– Ах да! – Степан слегка смутился, а затем выпалил: – Так вот, я хочу построить для нас дом.
– Где, здесь, на Шанхае? – уточнила Наталья.
– Нет, я хочу, чтобы мы вместе, втроем построили наш дом и, конечно же, не здесь. Я слышал, что райисполком выделяет шахте землю для поселка, вот там и нужно строить, а когда дом построим, я буду просить, Галя, тебя стать моей женой.
Степан замолчал, женщины тоже молчали от неожиданности. Тишину нарушила Наталья.
– Это очень серьезное и очень неожиданное предложение, – сказала она, – его нужно обсуждать, но сейчас меня беспокоит другой вопрос. Ты сказал, что мы вместе построим, что ты имел в виду, ведь денег особенных у нас с Галей нет и строить мы не умеем?
– Деньги есть у меня, а если не хватит, то заработаю еще сколько надо, и строить вам ничего не нужно, потому что, строить буду я, до армии я помогал отцу на шабашках и потом служил в стройбате, так что для меня это не ново, вы будете мне помогать, а что-то делать сами, на стройке всегда и всем найдется работа.
Давайте сейчас не будем обсуждать, кто и что будет делать, это потом, сначала решим для себя, беремся ли мы за это серьезное дело или нет.
Опять все замолчали. Тишину прервал Степан:
– Понятно, дело это непростое, надо все обдумать, а потом принять решение, но давайте не сегодня.
Женщины задумчиво молчали. Степан шутливо произнес:
– Чей-то чаю захотелось, и неплохо бы с тортом.
Галя, виновато встрепенувшись, поспешила к плите, поставила чайник. Степан вызвался помочь, но Галя отказалась.
– Что ты вскочил, я все сделаю сама, это же не дом строить, ты лучше с мамой поговори, познакомьтесь поближе.
Степан сел на свое место и обратился к Наталье.
– Я вот смотрю на тебя и удивляюсь вроде, работаем на одной шахте, и мы наверняка встречались и не один раз, а я не смог не заметить такую красивую женщину, и вообще, вряд ли найдется мужчина, чтобы прошел мимо, не обратив на тебя внимания.
– В том-то и дело, что не проходили мимо, а то, что ты на меня не обратил внимания, так это понятно! Ты же знаешь, какая у меня работа, пока выдашь лампу, проверишь номер… такого наслушаешься. Я поначалу и краснела, и бледнела, да и плакала не один раз, правда, тогда условия работы были другие, никаких барьеров-турникетов, так что редко кто не распускал руки, ущипнет или по попе шлепнет, а уж про мат и разные предложения я и не говорю, короче, только успевала изворачиваться, сейчас как-то стало поспокойней что ли. С одной стороны, шахтеры стали не те, а с другой – я приспособилась, стала надевать бесформенные платья или халаты, голову покрываю платком, а летом косынкой, так что лица почти не видно и никакой помады и всякое такое, поэтому редко кто пристает. Я тебя тоже не помню, наверное, ты вообще с ламповщицами не разговариваешь и, наверное, их не замечаешь.
«Ну надо же! Зачем соврала? На самом деле я давно обратила на него внимание, с первого раза, как увидела». Наталья опустила глаза и стала рассматривать рисунок на клеенке.
– Да, пожалуй, ты права, я редко разговариваю с незнакомыми, да и не знаю о чем?
– Галя сказала, что мне тридцать и ты, зная, сколько Гале лет, мог подумать, что я ее в подоле принесла, на самом деле все не так. Прежде всего, мне не тридцать, а тридцать два, и Галю я родила в шестнадцать лет, ну а замуж вышла в пятнадцать. Тогда в сельсовете расписывали не раньше, чем в шестнадцать, ну а в церкви венчали уже в пятнадцать.
– У меня на родине тоже так было заведено. Я в семье самый младший, третий ребенок и к тому же единственный сын, сестры повыходили замуж пятнадцатилетними, в то время у нас считалось ненормальным, если девушке шестнадцать или семнадцать, а она не замужем, о старших я уж не говорю.
– Сестры, на твоей родине живут? – Спросила Наталья.
– Нет, все разъехались кто куда, родители живут одни.
– Вот построй дом и перевези сюда своих родителей и живите на здоровье.
– Да они ни за что оттуда не уедут. Ты даже не представляешь, какая там природа, а воздух, а вода… У них там свое хозяйство, огород, сад, скотина, куры и все остальное, они даже от моей помощи категорически отказались, все сами, а чтобы они оттуда уехали, да еще сюда, не могу даже думать об этом.
– А ты-то как сам, здесь собираешься жить или, заработав шахтерскую пенсию вернешься назад, на родину?
– Трудно сказать. Пока здесь можно хорошо зарабатывать, я буду жить здесь, по крайней мере, до пенсии, а прожить здесь всю жизнь я не собираюсь. Ну да ладно, это потом, поживем – увидим.
– Странно, если ты не собираешься здесь жить, зачем строить дом, можно ведь, как мы, купить на Шанхае лачугу, кстати, можно купить недорого, накопить денег, а когда выйдешь на пенсию, уехать отсюда куда захочешь.
– Понимаешь, я так не думаю. Ведь время до пенсии – самые лучшие годы жизни, и променять их на то, чтобы жить на Шанхае, считая дни и деньги, это не по мне.
Я хочу создать семью, жить в большом просторном доме, с родными, близкими людьми, любимой женой и ребятишками, а их должно быть много, растить их, воспитывать настоящими людьми, радоваться их успехам и вместе с ними преодолевать трудности, а пенсия никуда не денется, и когда она придет, тогда и будем вместе думать, как жить дальше.
Наталья сидела, облокотившись на стол и подперев голову рукой, задумчиво смотрела на Степана. «Ты смотри, – размышляла она, – как у него все продумано, похоже, он не собирается плыть по течению, как мы, а хочет строить жизнь по-своему. Гале повезло, я такого за всю жизнь не встретила, а встретила, пошла бы за ним, куда бы ни позвал». Вспомнилось, когда его в первый раз увидела, – он пришел в ламповую получать жетоны на лампу и само спасатель, рослый, красивый, спокойный, наши девчонки по очереди под придуманным предлогам заходили в помещение, чтобы украдкой посмотреть на него, а он ни на ком не задержал взгляд, а когда ушел, девчонки долго его обсуждали. У меня тогда сжалось сердце, хотелось плакать, было такое чувство, что я его ждала всю жизнь и напрасно наши пути разошлись. Я физически чувствовала, как от него исходила неведомая мне мужская сила, хотелось подчиняться ее безоговорочно. Я часто, особенно по ночам думала о нас. Кто он – вчерашний солдат, молодой, здоровый, красивый у него вся жизнь впереди, а кто я?.. Уже немолодая вдова, а вскоре и бабкой стану. Вон какая дочь у меня, красавица в девках точно не засидится. Мы часто встречались на шахте. Я внимательно следила за его графиком и когда смены совпадали, я делала все, чтобы увидеть его в ламповой, не пропустить. Он входил, молча отдавал номерок, брал лампу, проверял ее и уходил. Точно так же в конце смены менял лампу на номерок и так же молча уходил. Девчонки наперебой старались его обслужить, а он как будто никого не замечал. В отличие от наших девушек, я никаких планов на его счет не строила и не мечтала, мне хватало и этих коротких встреч и, как сейчас оказалось, они очень были нужны мне. А сегодня он здесь, в моем доме, сидит за моим столом напротив меня и что-то мне рассказывает, а я не могу толком сосредоточиться, любуюсь им. Я понимала, что возможно, он мой будущий зять и я чувствовала радость за дочь, но одновременно мне было грустно от того, что не я на ее месте и никогда на нем не буду. Приходилось сдерживать подступающие к глазам слезы.
Галя расставила чашки-тарелки и разлила чай. Она слышала все, о чем говорилось за столом, ее увлек план Степана, собственно, не сам план, а Степан, его энергия и напористость, с которой он его излагал. В голове вертелось много вопросов и главный из них – какое место в этом плане он уготовил маме. «Степан практически об этом ничего не сказал. Спросить, что ли?» И тут же решила этого не делать, оставить до следующего раза.» Погруженная в свои мысли, она налила чай первому Степану, затем маме и только потом себе, она на это не обратила никакого внимания, но Наталья заметила. «Ну вот, я уже не на первом месте – с легкой грустью подумала она, – ну и правильно, у меня жизнь не сложилась, так пусть сложится у моего ребенка». Взяв в руку бокал сказала:
– Давайте выпьем за то, чтобы у Степана получилось все, что он задумал, а ты, Галя, была счастлива.
– Нет, не так! – остановил ее Степан, – давайте выпьем за то, чтобы у нас троих все получилось, как надо, чтобы мы построили наш дом и жили в нем долго и счастливо, я уже говорил и повторю еще раз, мы построим дом втроем и будем жить в нем втроем, не считая детей, а если ты, Наталья, встретишь кого-то, мы если будет нужно, достроим дом так, чтобы всем хватило места и всем было уютно, а если ты не согласна, то этот план будет не план и вообще ничего у нас не получится. Только вместе, втроем и никаких вариантов!
– Да, умеешь ты убеждать! И все-таки давайте выпьем мой тост – чтобы у Степана получилось все, что он задумал.
– Ура! – восторженно закричала Галя. Обняла за шею Наталью, потом разняла руки и, продолжая обнимать мать, другой рукой обняла Степана, посмотрела на него счастливыми глазами быстро поцеловала его в щеку, но это она так хотела, Степан сделал легкое движение головой и Галин поцелуй пришелся прямо ему в губы.
– Ну какой нахал! – наиграно возмутилась Галя, – получается, я …
Степан не дал девушке договорить, привлек к себе и нежно поцеловал.
От неожиданности Галя даже не попыталась вырваться из объятий, потом стала стучать кулачками в грудь и, освободившись тяжело дыша, обратилась к матери:
– Мама, ты посмотри, что он делает! Разве так можно?
Наталья рассмеялась:
– Так он же будущий глава семьи, а главе семьи все можно, правда, зятек?
– О! Ты просто теща-золото! Я думаю, не важно, на ком жениться, главное, чтобы была теща-золото!
– Ага, значит не важно на ком, ну все, мама, где у нас скалка, я хочу разобраться с твоим будущим зятем.
Степан изобразил раскаяние и стал шутливо оправдываться, что он не Галю имел в виду, а говорил в общем и что это так, к слову пришлось. В комнате стало шумно и весело. Внезапно отворилась дверь и вошла тетя Клава:
– А я стучу-стучу в дверь, слышу, в доме шум, а никто не открывает, вот и вошла без разрешения.
– Да что ты, Клава, какое там разрешение, проходи, садись за стол, мы тут чай пьём с тортом. Очень вкусный торт! Галя, поухаживай1
– Да что ты, Наталья, некогда мне, я борщ варю.
Тетя Клава смахнула набежавшую слезу и продолжила:
– А ты знаешь, мне позавчера пьяная Семеновна, та, что через улицу от меня живет, сказала, что я дура, что мой борщ никому не нужен и мужа у меня давно нет. Потом, правда, плакала, просила прощения, а мне чего-то больно стало после ее слов, да так, что я еле домой дошла, ну а там уже ревела как белуга. Вот ты мне, Наталья, скажи, она правду говорила? Я его действительно давно не видела, приходит со своей шахты поздно, когда я уже сплю, и уходит рано. Вчера я решила, не буду спать и даже раздеваться не буду, дождусь его пусть расскажет, когда это все закончится.
Тетя Клава вытерла уголком платка слезы и продолжила рассказ:
– И дождалась, после полуночи слышу, потихоньку дверь отворяется и заходит он, тихонько, чтобы, значит, меня не разбудить, увидел, что я не сплю, подошел к кровати, сел рядом и тихо так говорит: «Ну что, Клавушка, тошно самой жить? Подвел я тебя, не надо было мне соглашаться на это, но ты меня прости, я не мог иначе». А я спрашиваю: «Это на что соглашаться?». – «Я не имею права об этом рассказывать, но тебе скажу, только ты уж никому не говори, а то у меня будут большие неприятности. А дело было так. Давно, лет тридцать назад вызывают нашу бригаду к руководству шахты. Мы пришли, а там уже сидят несколько человек в военной форме с орденами и медалями, а с ними директор и парторг, нас посадили отдельно, а директор и говорит:
– Вы у нас самые лучшие рабочие и все партейные, а значит, знаете, что такое государственная тайна. О том, что вы сейчас услышите, никто на свете не должен знать, мы вам верим, но все-таки надо подписать документ о тайне.
Мы подписали и слушаем дальше.
– Ну, теперь можно. Дело в том, что у нас на шахте нашли космический уголь. Не все знают, что это такое, но вам я сейчас расскажу, из этого угля делают топливо для военных ракет и это, как вы понимаете, очень нужно для нашей Родины. Вот мы и решили поручить добычу этого угля вашей бригаде, больше некому, но так как это строжайшая тайна, то вы не будете видеться со своими родными и даже знакомыми и вообще вас вычеркнут из списка живых людей.
Мы, конечно, поинтересовались, как это будет.
– Все продумано и готово. Будет вроде бы авария на шахте, аккурат в вашу смену, и пять закрытых гробов, в которых якобы лежите вы, похоронят, ты же помнишь, как это было, все будут думать, что вы погибли, а вы будете жить и работать, пока этот космический уголь не закончится. Так и пошло, нас никто не видел, и мы никого. Год прошел, а может, два, заскучал я по тебе и стал потихоньку ходить в самоволку, мне не борщ твой был нужен, а хоть тайком посмотреть на тебя спящую, и делал я это тайно от всех, а прежде всего от тебя, иначе ты меня давно бы обо всем расспросила, вот как сегодня.
Ну значит, сейчас уголь-то этот на исходе и скоро все кончится, и мы опять с тобой заживем, как прежде, а пока надо потерпеть. Я пришел сообщить, что до того срока мы с тобой не увидимся, так что варить борщи не надо, а сейчас мне нужно возвращаться.
– Сказал и ушел, а я вспомнила все: и аварию, и похороны, и больницу, все вспомнила и так мне горько стало, так рыдала, не дай бог! Потом поутихла и заснула, а вчера он действительно не пришел.
Клава замолчала, только платком вытирала неудержимые слезы. Все молчали и старались не глядеть на нее.
– Наталья, я у тебя и у всех вас хочу спросить совета, кому же мне верить, Семеновне или моему? я не знаю! Ничего не знаю! Сегодня я не удержалась и всё-таки решила сварить борщ, а вдруг мой вырвется и придёт! Решить-то решила, а вот только что-то у меня ничего не получается.
Тетя Клава, не сдерживая себя заплакала.
– Я вот че вспомнила, – продолжила тетя Клава сквозь слезы, – и Семеновна, и мой говорили, что борщи больше варить не надо. Ну не надо, так не надо и после паузы добавила:
– И как мне дальше жить?
В комнате стало тихо так, что слышно было, как будильник отсчитывает секунды.
– Да что это я, дура, у людей праздник, а тут я со своим, – встрепенулась Клавдия – вы уж меня извините, я пойду, а вам счастья и здоровья и будьте вместе, так тяжело жить одному. А ты, Галя, держись этого парня, чтобы в жизни ни случилось, с ним не пропадешь! – С этими словами тетя Клава вышла за двери.
Все молчали. Наталья прижала салфетку к глазам, чтобы как-то унять непрошеные слезы. В мыслях промелькнула вся прошлая такая короткая семейная жизнь, без особых радостей, полная забот и тревог, да что себя обманывать, и без настоящей любви, а тут еще смерть мужа и одиночество. Единственная радость – дочечка и та скоро уйдет в свою семью, и останусь я одна, как Клава.
Несдерживаемые слезы потекли ручьем.
Испуганная Галя, которая никогда не видела так горько плачущую мать, обняла Наталью, прижала к себе и нежно гладила ее по плечам, по голове, без слов, в горле комком стояли слезы, самой хотелось плакать, но не о прошлой жизни, а о будущей. Сегодня ей стало понятно, что ее ждет судьба шахтерской жены, судьба тревог, опасений, постоянного невольного ожидания несчастья, а потом, не дай бог, участь тети Клавы. Сдерживать слезы не было сил, и Галя заплакала. Скатившаяся слеза упала на руку матери. Наталья быстро высвободилась из объятий дочери, быстро вытерла слезы, прижала голову Гали к своей груди, и сердцем поняв их причину, начала успокаивать, что у нее все будет по-другому и что у нее родятся детки, такие маленькие и голопузые, и что они с мужем будут их растить, а бабушка поможет нянчить и вытирать им сопли. При этих словах Галя улыбнулась и благодарно посмотрела в глаза матери со словами:
– Мама, ты у меня лучше всех! Что бы я без тебя делала?
Степан, с трудом обошел вокруг стола и встал за спинами женщин, обнял их за плечи и тихо, но твердо сказал:
– Я сделаю все, чтобы сделать вашу жизнь счастливой. Главное нам нужно всегда быть вместе, держаться друг за друга и тогда все у нас получится.
Наталья благодарно прижалась щекой к руке Степана и ей казалось, что рука исцелила ее, на сердце стало спокойно, исчезли тревоги, ушла боль. Такого с ней никогда не было. «Вот так наверное, выглядит счастье», – неожиданно подумалось ей.
Галя посмотрела на Степана еще влажными от слез глазами и уже не скрывая своих чувств, прикоснулась щекой к его руке, а потом нежно ее поцеловала. «Женой так женой!» – эта неожиданно мелькнувшая мысль вызвала у Гали счастливую улыбку.
Наталья первой пришла в себя:
– Давайте допьем чай и договоримся о будущей встрече, я думаю, у нас у всех появится много вопросов. Степа, ты как работаешь на следующей неделе?
– В первую смену.
– Хорошо, я во вторую, но в четверг у меня выходной. Галя, ты сможешь в четверг на часок раньше отпроситься с работы?
– Смогу.
– Степа, а ты?
– Конечно да, я по такому поводу могу вообще на работу не ходить, – шутливо ответил Степан.
– Отлично, тогда, Степан, ты приходишь голодным, Галя с работы, так что устроим ужин. Только, Степа, вино не приноси, мы еще и это не допили, приходи просто так, без всяких тортов-цветов.
– С пустыми руками? – уточнил Степан.
– Ну да.
– Э нет, будущая теща, так не пойдет. Бери ручку и бумагу, пиши список, а то я принесу черт знает, что, а принесу обязательно.
Наталья посмотрела на Степана, молча встала, нашла листок бумаги и ручку и вскоре протянула Степану исписанный листок. Он быстро пробежал глазами, свернул листок и положил в карман.
– Вот это другое дело!
– А что мне принести? – вступила в разговор Галя.
Наталья протестующе взмахнула рукой. Степан удивленно посмотрел на Галю и категорично заявил:
– Тебе, ничего! Если хочешь что-то, скажи мне, я принесу сам. Я хочу, чтобы ты запомнила на будущее: все, что я смогу сделать для тебя, или вместо тебя, я сделаю обязательно.
* * *
Наступил четверг. Наталья приготовила ужин – полтавские галушки с чесночным соусом, по семейному рецепту, и разные вкусности. Степан отвык от домашней еды, а тут такой великолепный стол, и когда Наталья предлагала добавки, то он с удовольствием соглашался, поскольку, все, приготовленные Натальей кушанья, были очень вкусные. Степан ел и не переставал нахваливать хозяйку.
После ужина обсуждали предложение Степана, впрочем, его суть никто и не обсуждал, речь шла в основном о том, как его осуществить, какие необходимы действия и в какой последовательности. На следующий день, после работы, Степан зашел в шахтком. Председатель, выслушав просьбу о предоставлении участка под строительство и узнав, что Степан холост, ответил отказом – по положению участок предоставляется только семейным. Степан рассказал, что у него есть невеста, что ее мать тоже работает на шахте и что для себя он давно решил, что женится только тогда, когда у него будет свое жилье. В моем роду всегда было так.
Председателю понравилась спокойная напористость парня, помолчав, он поручил секретарю найти по телефону начальника участка, на котором работал Степан и пока того искали, расспрашивал Степана о его житье-бытье, о том, откуда он родом, чем занимался до армии, как сюда попал, как ему работается, все ли ему нравится на шахте, есть ли замечания или пожелания.
Степан на все вопросы отвечал немногословно, по существу, что особенно нравилось председателю.
Зазвонил телефон. Звонил найденный начальник участка, председатель взял трубку и в нескольких словах описал суть вопроса. В ответ начальник что-то долго.
– Ну ладно, все у тебя хорошие, – проворчал председатель и положил трубку. И обращаясь к Степану, спросил: – Что же ты не сказал, что ты передовик производства и твоя фотография на Доске почета? Скромничаешь?
– А при чем тут это? – искренне удивился Степан, – мне и в голову не приходило.
– Ладно, не приходило, много ты понимаешь. Задал ты мне задачу! – задумчиво проговорил председатель, – а знаешь, что, давай приходи завтра в это время, а я кое с кем посоветуюсь, прикину, думаю, найдется решение, а еще лучше будет, если ты придешь с будущей женой и прихватишь с собой будущую тещу. Лады?
На следующий день Наталья, Галя и Степан именно в такой очередности вошли в кабинет. Увидев Наталью, председатель вышел из-за стола и с раскрытыми объятиями пошел к ней навстречу.
– Наталка, ты это, что ли? – воскликнул он. – я уже стал забывать, как ты выглядишь. Ты-то тут по какому делу? – посмотрел на Галю, потом опять на Наталью растерянно произнес: – Не может быть! Это твоя дочь? Подожди, значит ты и есть будущая теща? Да быть этого не может, тебя саму впору замуж выдавать, а ты в тещи! – и опять, посмотрев на Галю, восхищенно произнес: – Какая красавица, вся в мать, теперь я тебя понимаю Степан, это ж надо, такой красотой себя окружил.
Все засмеялись и после приглашения сели за стол.
– Так, теперь по делу, сегодня я поговорил с парторгом и директором шахты и руководство решило под мою ответственность выделить вам участок, но от вас троих необходимы соответствующие заявления, так положено. Что и как писать, я вам расскажу, но в своем заявлении, Степан, ты должен написать, что если после оговоренного срока не женишься на Гале, то возвращаешь шахте участок со всеми на тот момент постройками. Понял? Ну как? – председатель незаметно подмигнул Наталье.
– Понял и согласен.
Через несколько минут со всеми формальностями было покончено, председатель забрал заявления, просмотрел их, а заявление Степана вернул со словами:
– Нужно будет указать номер участка и номер типового проекта, предполагается, что поселок будет образцово-показательный, а это значит, что все дома будут строиться по типовым утвержденным проектам.
Затем подвел всех к другому столу, на котором был развернут план поселка и проекты домов.
– Мне нужно выйти по делам, а вы выберите участок и проект, с проектом особенно не заморачивайтесь, построите, а потом достраивайте, как хотите, с этим проще, я знаю – дело серьезное, но на все про все у вас пятнадцать минут, не более.
К возвращению председателя выбор был сделан без особых обсуждений и по общему согласию.
– Ну что, все в порядке? – спросил председатель и услышав одобрительный ответ, сказал Степану:
– Послезавтра будет заседание шахткома, на нем и рассмотрим твой вопрос, а ты заходи в конце недели в приемную за решением, а потом ко мне, расскажу, что делать дальше. Лады?
В конце недели Степан получил положительное решение шахткома, под диктовку председателя написал заявление на имя директора шахты с просьбой оказать помощь в приобретении строительных материалов.
А потом была зима, типичная донбасская, со слякотью, редкими трескучими морозами и оттепелями. Степан с Галей каждый вечер, когда позволял режим работы, встречались, ходили в кино, гуляли по парку, несколько раз были на танцах. Танцевали только друг с другом. Каждый раз, когда удавалось, собирались на Шанхае втроем, обсуждали предстоящие работы, расписывали план участка, разметив места под хозяйственные постройки, огород и сад. Женщины обсуждали, где и что будет расти. Степан завел тетрадь, в которую заносил наброски чертежей хозяйственных построек и расчеты потребностей в материалах и всякое другое, связанное со стройкой. Начать строительство решили с добротного гаража с надежными запорами. Собственно, гаражом он станет когда-нибудь потом, а пока это будет склад материалов.