Бестиарий. Животные в ритуалах, искусстве и фольклоре

Паоло Веронезе. Леда и лебедь. 1560. Франция, Аяччо, Музей Феша.

Легенды об отношениях между человеком и животным всегда были наполнены весьма неоднозначными персонажами. Один из примеров – миф о Леде и лебеде

Очарованные животными

Почему нас зачаровывает полет птиц или элегантная походка кошки? Магия начинается в тот момент, когда мы осознаем, насколько животные похожи и одновременно непохожи на нас.

Они обитают в мирах, отличных от нашего – в воздушных просторах, океанских глубинах и мраке земных недр, – их облик зачастую бывает обманчив, их черты и качества превращают их в наших глазах в поистине фантастических существ. Когда же мы делим с животными наше собственное пространство, они в ответ словно делятся с нами своим опытом, предлагая по-новому взглянуть на мир и наконец увидеть его во всем многообразии. Животный мир – это мир чувств, разнообразия физических форм и стратегий выживания; это бесчисленное множество видов, совершенно не похожих один на другой, но вместе с тем связанных друг с другом; это мир, воплощающий в себе результат миллионов лет эволюции.

Магия животных проявляется в их взгляде – кто не ощущал на себе манящей притягательности глаз кошки, птицы или змеи? Она проявляется в многообразии их голосов: вой, щебет, чириканье, клекот, рычание – множество языков и сигналов, недоступных человеку, создают свою удивительную и интригующую реальность. Даже мир насекомых, который порой слишком мал, чтобы рассмотреть его невооруженным глазом, вполне способен потрясти наше воображение и перенести его в новую реальность, где действуют свои законы.

Воображаемые морские чудовища на карте Северных земель (Carta marina et Descriptio septemtrionalium terrarum) шведского географа Олафа Магнуса. Здесь представлена уменьшенная карта, изданная во «Всеобщей Космографии» Себастьяна Мюнсера

Трудно определить границы этой магической вселенной: это зона неизведанного, где человеческое, животное и божественное сливаются воедино. Нам кажутся магическими любые необычные формы живого. Когда в поле зрения человека появляются неизвестные ему ранее существа (например, птицы, отклонившиеся от привычного маршрута ежегодной миграции; особенно крупные рыбы или выброшенные на берег китообразные; животные, привезенные исследователями или иностранцами из дальних земель), они, ввиду своей исключительности, зачастую воспринимаются как знаки, подлежащие толкованию и, возможно, предвещающие потусторонние события. Именно природа зверя, во многом неизведанная и отличная от человеческой, объясняет то огромное значение, которым люди наделяют образы и поведение животных и которое уводит нас в сферы сакрального и магического. Именно поэтому в культуре возникают особые практики и специфическое (иногда на грани религиозного) отношение к животному миру. Почти благоговейный трепет перед живым существом закономерно проистекает из искреннего восхищения и признания собственного несовершенства. Пробелы в знаниях заполняются ритуалами, которые одновременно выделяют человека из животного мира и в определенном смысле ненадолго меняют человека и зверя местами.

Магия животных – это ключ к образам, порожденным нашей фантазией; именно она вытягивает на поверхность наши тайные желания. Животные-призраки наполняют мир наших снов: магия животного пересекается с миром, созданным человеческим воображением, и порождает чудовищ, одновременно притягательных и отвратительных.

Мы приписываем звериные черты большинству наших страхов, наделяя ужасных созданий, которых порождает наш разум, острыми клыками, длинными когтями и прочими пугающими чертами. Нетрудно догадаться, почему это происходит – темнота была бы гораздо более пугающей, если бы представляла собой лишь холодную безжизненную бездну. Так что, как это ни парадоксально, леденящее душу уханье совы или волчий вой дают нашим страхам возможность обрести имена, а нам самим – побороть мучительный ужас перед пустотой.

От магии к знанию

Если рассматривать магию не как гипотетическую стратегию для объяснения необъяснимого, а как акт познания или интерпретационную (то есть разъясняющую суть) модель, становится понятно, насколько тонка грань между использованием животного как символа и обращением к нему как к реальному объекту. В обоих случаях животное выступает в качестве ключа к новому знанию – этот аспект зачастую ускользает от внимания современного человека, привыкшего смотреть на животный мир снисходительно, с осознанием собственного превосходства. Сегодня при исследовании, скажем, новых территорий мы прежде всего полагаемся на изобретенные человечеством инструменты и методы. Разнообразные устройства и технологии, математические формулы, философские теории, логические абстракции, компьютерные симуляции – все это кажется нам более надежным и безопасным, чем то, что может предложить дикая природа.

Однако наши далекие предки находились совсем в другом положении. Какими инструментами познания располагал человек времен палеолита? Кому приходилось подражать, чтобы выжить? Где он мог найти примеры решения задач, которые ставил перед ним окружающий мир? Ответ прост: единственным доступным человеку инструментом познания в те времена было наблюдение за животными. Оно служило своего рода учебником, ключом к пониманию вселенной: миграции птиц помогали ориентироваться во времени не хуже любого календаря, а их пение и высота полета – предсказывать погоду; расположение жилищ насекомых или входов в звериные норы указывало на стороны света с точностью компаса; пищевое поведение того или иного животного говорило о вредных и целебных свойствах растений. Эти и другие природные ориентиры и сегодня играют в жизни человека далеко не последнюю роль – причем, как ни странно, не только в традиционных культурах. Пение птиц погружает нас в особую атмосферу майских вечеров, стрекот цикад ассоциируется с летом, а трель малиновки оповещает о приближении зимы. Чаще всего мы не отслеживаем эти сигналы сознательно, но они все равно вызывают к жизни эмоции, давно потерянные в глубинах памяти.

Изображение василиска на миниатюре из «Абердинского бестиария» – английского манускрипта XII в.

Собака Лайка, изображенная здесь на памятной марке, проложила путь к освоению космоса в 1957 г.

Итак, наблюдение за животными стало для человечества первым инструментом познания – оно представляло собой некий фундамент, на котором выросли впоследствии новые способы исследования реальности. Неслучайно значительная часть символов, метафор и знаков во множестве культур пропитана «животным» символизмом. Именно многочисленные отсылки к миру природы в человеческой культуре позволяли нашим предкам решать встававшие перед ними проблемы: человек обращался к животным в поисках истины, используя их для различных мысленных экспериментов и нового опыта познания. Так, например, можно войти в тело зверя или превратиться в него (как, например, в романе Апулея «Золотой осел»), чтобы понять другую форму существования – ее ощущения, реакции и взгляд на мир, а можно просто поручить животному ответить на сложный вопрос.

Сегодня имитация физиологии и анатомии животных – официально признанная часть научного метода (например, она широко используется в бионике[2]). Однако этот метод насчитывает куда более длительную историю; ведь что есть создание первого аэроплана, если не результат зависти крыльям птиц и попытка сымитировать их полет. Собака Лайка проложила путь к космическим путешествиям всего несколько десятилетий назад, но еще в начале XIX века французский физиолог Клод Бернар[3] проводил на животных исследования, результаты которых способствовали важнейшим открытиям в медицине.

ЧЕЛОВЕК – ВИРТУОЗНЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

Почему животные сыграли такую важную роль в становлении человеческой культуры? Как происходил этот процесс взаимного обогащения? У людей есть особая склонность наделять зооморфными чертами все то, что не поддается немедленному объяснению. Именно этим этолог (специалист по поведению животных) Иренеус Эйбл-Эйбсфельдт (1928–2018) объясняет, например, наше стремление видеть овец, лебедей, собак, кошек и других зверей в очертаниях облаков, скал и горных пород, в тенях и камнях. Антрополог Пол Шепард (1925–1996) проводил эксперимент под названием «тест скрытого субъекта». Под каракулями и замысловатыми штрихами был скрыт рисунок или фотография животного, предмета или растения – участникам предлагалось найти их, внимательно рассмотрев картинку. Результат поражал: животных видели в 90 % случаев, в то время как изображения других предметов даже не перешагнули порог 50 %.

Натуралист Эдвард Осборн Уилсон (1929–2021), родоначальник социобиологии, изучал склонность детей выделять знакомые черты у наиболее распространенных объектов окружающей среды и обнаружил выраженную ориентацию (тропизм) на животных, которую назвал «биофилией». Склонность придавать неизвестной реальности зооморфные черты хорошо иллюстрирует привлекательность животного мира для человека. Согласно другой теории, развитие мозга всегда сопровождается процессами подражания и приводит к появлению более пластичной и открытой для нового опыта системы поведения.

Нет такой области человеческой культуры, на которую не повлиял бы животный мир. Образы, которые мы используем для описания тех или иных эмоциональных абстракций, неразрывно связаны с природой. Красота воплощается в павлиньих перьях и шкуре леопарда, грация – в изящном шаге газели и полете бабочки, грядущее неуловимо маячит впереди, как змея в высокой траве, или возникает внезапно из мрака бездны, как белая акула из глубины океана, ужас кишит личинками насекомых и нападает ночью, как летучие мыши, страх скалится волчьей пастью или издает львиный рык – список можно продолжать бесконечно. За тысячелетнюю историю человеческой цивилизации мы в каком-то смысле превратили зоологическое разнообразие в культурное и в этом аспекте обязаны нечеловеческой вселенной своим развитием.

Тем не менее мы упорно отказываемся признавать наш долг перед животным миром, считая, что культура стоит особняком от природы и отличает человека от животного. Однако на самом деле благодаря культуре человек вовсе не отдалился от животного мира, а, напротив, сблизился с ним, добавив к своему наследию «нечеловеческие» черты (повадки, стратегии, поведение). Благодаря культуре человек меньше замыкается в рамках собственных поведенческих моделей и легче сближается с другими видами – это крайне важно при оценке магического в качестве способа познания, интерпретации и осмысления реальности.

Учимся у животных

В течение многих столетий животные служили человечеству примером в повседневной жизни; с ними можно было сравнить себя и научиться:

• охотиться;

• обходить конкурентов за пищевые ресурсы;

• не становиться добычей.

Шарль Лебрен. Из Трактата о соотношении физиогномики человека и животных. 1806. Франция, Париж, Лувр

Взаимодействуя с животным миром, человек неизбежно сталкивался с испытаниями и проблемами, но вместе с тем находил возможности их решений и партнеров для совместной работы.

Таким образом, становится очевидно, что представление о взаимодействии человека и животного мира исключительно как о «заимствовании» человеком заложенного в нем разнообразия крайне однобоко. Согласно этой точке зрения, мир дикой природы – не более чем расходный материал, с помощью которого мы придали форму своей культуре, а животные – всего лишь пассивные наблюдатели, свидетели становления человеческой культуры и источник моделей и знаков, которые человек использовал для создания различных выразительных средств. Тем не менее в современной науке существует и другой взгляд на эту проблему.

Зооантропология: новый подход к изучению взаимоотношений человека и животных

В середине 1980-х годов в гуманитарной науке появилась новая исследовательская школа, обратившаяся к теме взаимоотношений между человеком и другими видами, населяющими нашу планету.

Зооантропология (или антрозоология) отличается от смежных наук (этнозоологии, зооистории и проч.)[4] прежде всего особым вниманием к партнерству природы и человека. По сути, она рассматривает человека и животное не по отдельности, а во взаимодействии, то есть фокусируется на анализе характеристик, возникающих при непосредственном контакте. Таким образом, зооантропология изучает отношения человека и животного во всей полноте – их психологическую, педагогическую, поведенческую и антропологическую составляющие. Однако не слишком ли эгоцентрично утверждать, что пара человек—животное представляет собой нечто особенное? Разве в природе взаимодействие между представителями разных видов – не обычное дело?

Ванда Вульц. Автопортрет «Кошка + я». 1932. США, Нью-Йорк, Метрополитен-музей

Усыновление человеческих детенышей животными занимает центральное место в историях о диких детях, таких как Маугли (на изображении слева) или Ромул и Рем

Конечно, человеку нелегко отказаться от привычки смотреть на мир исключительно с человеческой точки зрения. И все же этологические исследования демонстрируют нашу склонность к наблюдению за животными и восприятию их как партнеров в процессе познания. Человек также склонен формировать своего рода «укрупненные семьи», включающие другие виды, – это создает для зооантропологов определенные трудности.

Как известно, члены семьи не просто живут на одной территории, но также, взаимодействуя, неизбежно влияют друг на друга – в числе прочего, в формировании манеры поведения, предпочтений и привычек. Схожие процессы происходят в отношениях между людьми и их домашними любимцами. Таким образом, речь идет не о привычной ученым форме биологического союза вроде симбиоза[5] и не об эксплуатации, как в случае с орудиями труда или растениями. Сложная система отношений, возникающая между человеком и животным, настолько глубоко меняет обоих, что больше всего этот процесс напоминает гибридизацию.

В 1990-е годы в научном сообществе разгорелись жаркие дебаты о сути и особенностях взаимоотношений человека и животного. Одной из главных тем этих дебатов стало одомашнивание. Почему человек привязал к себе определенные виды животных (и привязался к ним сам)? Что движет этим процессом? Какова связь между наличием в доме питомцев и интересом человека к миру животных в целом?

Этим вопросом заинтересовались антропологи Жан-Пьер Дигар и Джеймс Серпелл; их специализация – изучение отношений, которые связывают человека с другими видами, населяющими нашу планету. Взгляды ученых разнятся, однако оба они сошлись на существовании у человека особого «призвания», лежащего в основе феномена любви к животным: Дигар называет его «специфической особенностью», а стремление приручать – «страстью»; Серпелл же говорит об «уязвимости» человека и сравнивает одомашненных животных с настоящими паразитами[6].

«Призвание», о котором идет речь (независимо от того, рассматриваем ли мы его как страсть или как уязвимость), – это наша склонность заботиться о представителях других видов (особенно о детенышах), как о детях. И хотя «межвидовое усыновление» встречается и у других видов (вы наверняка знаете миф о Ромуле и Реме или слышали, например, о детях-маугли), именно у человека оно проявляется наиболее ярко.

Классическая этология утверждает, что поведение любого живого организма направлено на удовлетворение его потребностей (пищевой, двигательной, репродуктивной и т. д.) – каждый раз, когда это происходит, химические системы нашего организма выделяют вещества, известные как «гормоны счастья», чтобы закрепить то или иное поведение. Таким образом, возможность удовлетворить потребность в родительстве, выйдя за рамки вида, помогает человеку прожить крайне важные для его ментального благополучия эмоции.

Учитывая это, разумно предположить, что желание относиться к детенышу (в отношениях с которым можно удовлетворить потребность в проявлении заботы) как к ребенку высвобождает гормоны счастья и способствует хорошему самочувствию и усилению любви к животному. Такое поведение укрепляется благодаря успокаивающему эффекту, который оказывает на людей взаимодействие с животным миром (в наше время он широко используется в зоотерапии).

ЧЕЛОВЕК И ДОСТОИНСТВА ЖИВОТНЫХ

Невозможно постичь магию животных, не принимая во внимание восхищение, которое человек испытывает перед ними, – восхищение, которое может переродиться в зависть или страх, в благоговение или соперничество, в любовь или ненависть.

Некоторые достоинства, которыми обладают те или иные животные (например, выносливость вола или чуткий собачий нюх), изменяют наши представления о достижимом и желаемом (хотя полет в манере, типичной для птиц, например, видимо, еще долго будет несбыточной мечтой). Достоинства животных сочетаются с человеческими – усиливают, заменяют, изменяют их, – и мы иначе начинаем воспринимать совершенство: то, что раньше казалось эффективным, вдруг оказывается недостаточным и неполноценным. Животное-партнер делится с нами своими умениями – например, в течение многих столетий при перемещении на дальние расстояния мы полагались не на собственную силу, а на силу лошадей, – а человек, в свою очередь, отбирает для себя новых партнеров в зависимости от потребностей. Таким образом, в нашей жизни появляются новые стратегии взаимодействия, визуальные или цветовые решения и технические эксперименты – например, многовековая жизнь бок о бок с лошадьми подтолкнула человечество к созданию «железных коней».

Еще интереснее рассмотреть в свете этой гипотезы процесс одомашнивания самых популярных в наше время домашних любимцев – кошек и собак. Именно на них особенно сильно повлияло стремление человека удовлетворить свои «родительские» потребности – настолько, что со временем изменилась сама анатомия животных. В процессе одомашнивания в их внешнем виде закрепились те характеристики, которые подчеркивали «детскость», – изменилась форма морды, ног и черепа; по сравнению со своими дикими предками одомашненные породы выглядят значительно более «мягко».

Самурай верхом на лошади, в доспехах и рогатом шлеме, с луком и стрелами. Ок. 1878. США, Вашингтон, Отдел гравюр и фотографий Библиотеки Конгресса

Одомашнивание – лучший пример биологической и культурной трансформации: под влиянием человека животное изменилось так же, как сам человек изменился под влиянием животного. Тысячелетия жизни бок о бок привели к тому, что животные стали демонстрировать качества, которые ассоциируются с человеческими. Отсюда – притягательность и загадка животного-двойника, способного отражать нас и в то же время раскрывать неизвестные нам аспекты. Игра аналогий предлагает нам путь смешений: женщина-кошка (с острыми скулами и миндалевидными глазами) загадочна, как пантера, мужчина с крупным носом горд и силен, как орел. Такие ассоциации изучает зоофизиогномика; также они повлияли на исследования итальянского психиатра Чезаре Ломброзо[7].

Все это дает понять, что взаимодействия человека и животного поверхностны лишь на первый взгляд: в действительности они глубоки настолько, что проявляются даже на физическом уровне. В некоторых культурах животные становятся воплощением органов тела – например, в балийской традиции существует аналогия между боевым петухом и мужским половым органом. В сфере медицины легко обучаемые питомцы превращаются в компаньонов, способных помочь преодолеть ограничения тела, – например, собаки-поводыри для слепых, собаки для глухих или служебные собаки для людей с ограниченными двигательными возможностями.

Зооантропология подчеркивает также, что биологические союзы легли в основу многих технологических новшеств. Механические «протезы» (камни, палки, ножи) рассматриваются как замена зубов, когтей и грубой силы, возникшая благодаря опыту взаимодействия с животным. Без дружбы человека с волами или лошадьми невозможно было бы создать «железных коней», так же как невозможно представить развитие моды без подражания зверю (и использования его шерсти).

Адам дает животным имена. Иллюстрация из Бестиария из Питерборо. Ок. XIV в.

Гордость современного человека – его культура – возникла из-за его открытости внешнему влиянию. Благодаря своему уникальному дару – воображению – мы научились перенимать, имитировать и адаптировать для своих целей анатомию, способности, места обитания, повадки и особенности поведения других видов.

Биоразнообразие не только дает нам новые технические возможности, но и позволяет в полной мере раскрыть и проявить свои эмоции, стремления и страхи. Интерпретируя и моделируя собственные переживания на примере и с помощью животных, мы делаем их более простыми для понимания. Мир природы – это своего рода фильтр, который постоянно пропускает «нечеловеческие» элементы в коммуникативный алфавит нашего вида и в то же время обогащает вселенную животных, дает ей новое прочтение. В связи с этим мы не должны забывать о нашем долге перед животными – главными героями и толкователями на нашем пути познания.

Необходимость подобного смешения указывает на неполноценность и недостатки человека: лишенный опоры и образца для подражания из животного мира, он чувствует себя несовершенным. Так возникает идея культуры как сугубо человеческого достоинства: мысль правдивая, но непродуктивная, если рассматривать ее в отрыве от зооантропологии. Партнерство с животным миром лежит в основе культурного развития – таким образом, культура становится воплощением в том числе достоинств животных и прекращает быть сферой, принадлежащей исключительно человеку. Когда собака становится другом человека, ее обоняние возводит охоту и охрану жилища на немыслимый доселе уровень: использование ее умений входит у человека в привычку, тем самым подчеркивая его собственное несовершенство.

Именно поэтому зооантропология считает крайне важными отношения между человеком и животным и всесторонне изучает эти отношения (симпатии и антипатии, взаимодействие, противопоставление, соперничество), рассматривая их как истинный великий двигатель человеческой культуры. Опровергая идею самодостаточности человека, подчеркивая роль животных в его жизни и наследии, зооантропология совершает настоящую революцию в интерпретации отношений между человеком и животным.

Особенности взаимоотношений человека и животного

Животное неизменно вызывает у человека интерес и всплеск эмоций – неважно, будет это удивление, восхищение, зависть, ужас, отвращение или недоумение.

В культуре существует множество способов взаимодействия и коммуникации между человеком и животным; «зооантропологические» отношения отличаются от множества других, что, в свою очередь, вызывает у человека любопытство и стремление найти у себя и животных нечто общее.

Кавари-кабуто – японский шлем периода Эдо

Как правило, отношения между человеком и животным неравноценны; они сильно склоняются к «человеческому» полюсу, поскольку именно человек определяет границы и степень своего взаимодействия с миром природы. Зачастую человек оказывается подвержен потребности найти свое отражение в окружающей реальности; в этом случае никого не интересует истинная природа животного – наше сознание выделяет лишь некоторые качества, наиболее подходящие для создания так называемого зеркального эффекта. Этот тип отношений называется проекцией и делится на две основных разновидности:

• идентификационная проекция: человек рассматривает животное как своего рода альтер-эго или приписывает ему человеческие качества;

• дистанционная проекция: человек, напротив, пытается всеми средствами отделить себя от животного; в этом случае животное воспринимается как объект с конкретными характеристиками.

Антропоморфные животные широко представлены в сказках, например в «Пиноккио», здесь – с иллюстрациями Аттилио Муссино (1878–1954)

Животное как человек и животное как вещь

В повседневной жизни наиболее часто встречается идентификационная проекция, то есть поведение животного описывается и интерпретируется в том же ключе, что и человеческое. При таком взгляде мы делаем выводы о потребностях животного по аналогии с нашими – «то, что важно для меня, важно и для моего питомца».

Привычка очеловечивать животных не только привела к ошибкам в исследованиях, но и вызвала множество проблем у владельцев домашних животных. Именно в повседневном взаимодействии с домашними собаками и кошками очеловечивание достигает своего пика, поскольку мы склонны решать неизбежно возникающие проблемы, отождествляя потребности животного со своими собственными. Иногда такие ошибки приводят к возникновению у питомцев серьезных поведенческих расстройств.

Нередко от животного требуют заменить человека – партнера, друга, ребенка; с собакой или кошкой человек не задает себе вопросов – он всегда находится в центре внимания любимца, никто не критикует его точку зрения, не призывает аргументировать свою позицию и брать на себя ответственность за свои действия, он не рискует быть брошенным, преданным, отвергнутым.

Однако это вовсе не означает, что животное всегда поддерживает в человеке инфантильность или эгоцентризм: порой присутствие питомца компенсирует страхи и, наоборот, помогает человеку социализироваться. В таких ситуациях животное-партнер как бы восполняет потребность в преданном и понимающем спутнике, который всегда рядом и принимает нас такими, какие мы есть. Такая поддержка удовлетворяет потребность человека в личной безопасности и помогает строить отношения уже внутри человеческого социума – более рискованные, но и более многогранные.