Пойти ва-банк. История Масаёси Сона – самого дерзкого миллиардера Азии

Глава 1. Его корни

Первая волна корейских мигрантов прибыла в Японию на рубеже XIX–XX вв. Японская империя с ее быстрым промышленным ростом, хорошим образованием и массой рабочих мест обещала заманчивые экономические перспективы корейцам, измученным нищенской жизнью на материке. Вот почему тысячи людей пускались в 11-часовое плавание через Цусимский пролив, где в 1905 г. японские броненосцы уничтожили русский флот. Среди этих тысяч корейцев был и ничем не примечательный подросток по имени Сон Чон Гён[11] – не кто иной, как будущий дедушка Масаёси Сона. В 1917 г. он прибыл на Кюсю[12] – западный остров Японского архипелага, который примыкает к материковой части Кореи наподобие того, как Куба почти касается южной оконечности Флориды.

Японская империя доминировала в регионе, победив сначала в японо-китайской войне 1894–1895 гг., затем в Русско-японской войне в 1904–1905 гг. и, наконец, аннексировав Корею в 1910 г., чем низвела своего соседа до положения колонии. Сон Чон Гён родился в 1899 г. Он потерял отца, когда ему было всего четыре года. Семейную ферму вскоре захватили японские военные, превратив ее во взлетно-посадочную полосу[13],[14].

Хотя Сон Чон Гён происходил из крестьянской семьи, он утверждал, что принадлежит к сословию янбан – корейских феодалов и помещиков, которые презирали все формы бизнеса и коммерции. Самые утонченные янбаны являли собой пример конфуцианского идеала «ученого чиновника», они занимались каллиграфией и традиционной травяной медициной. Когда Япония аннексировала Корею, сословие янбан было упразднено, но семья Сон упорно держалась за свой высокий статус. Позднее отец Масы шутил, что их «аристократический род» на самом деле вымер много лет назад. На деле они были скорее сословием ябан – менее образованные, с жестким патриархальным укладом, пренебрежительным отношением к женщинам и постоянными распрями внутри семьи.

Первую работу дедушка Масы получил на шахте в регионе Чикухо, известном угольными пластами и экстремальной летней влажностью. Худощавый корейский юноша оказался в патовой правовой ситуации: будучи подданным Японской империи, он не имел права на статус японского гражданина. Чтобы легче влиться в коллектив, он, как и многие корейцы-дзайнити (буквально: «проживающие в Японии»), решил взять себе японскую фамилию – и назвал себя Ясумото[15].

Чтобы избежать дискриминации в те времена – впрочем, как и теперь, – в Японии проще было жить под псевдонимом, причем работодатели рекомендовали корейским иммигрантам брать легкие для произношения имена. Но подобная ассимиляция была заведомо ложной. В островном государстве, культура которого была круто замешана на японском национализме, корейцы оставались объектами системных предрассудков, порой перераставших в массовое насилие. Носители псевдонимов регулярно становились героями газетных заметок о преступлениях и смертях[16].

1 сентября 1923 г. Великое землетрясение Канто силой 7,9 балла по шкале Рихтера практически полностью разрушило Токио, Иокогаму и близлежащие районы, унесло жизни более 100 000 человек, многие из которых сгорели в огне, и привело к нарушению закона и порядка. Разнеслись слухи о том, что корейские иммигранты отравляют колодцы, насилуют женщин и разжигают движение за независимость Кореи, – и начался хаос. Японские дружинники открыли охоту на корейцев – а также на китайцев и заодно на японских социалистов – и стали расправляться с ними, используя огнестрельное оружие, мечи и бамбуковые палки. Число погибших корейцев составило 6 000–10 000 человек[17].

К этому времени дедушка Сон, который не питал особой склонности к ручному труду, сбежал с каменоломни, чтобы стать фермером-арендатором в Тосу, близлежащем железнодорожном узле. К 30-летнему возрасту он всё еще был холостяком и отчаянно пытался найти девушку, чтобы завести семью. Ему понравилась 14-летняя Ли Вонг Джо. Сон был прямолинейным человеком, но ему нельзя было отказать в определенной мелодраматичности – он заявил родителям Ли, что покончит с собой, если они не отдадут свою дочь за него замуж[18]. В конце концов они согласились, союз был скреплен, и Ли Вонг Джо родила двух дочерей, которым дали японские имена – Томоко и Киёко. Японская экономика набирала обороты, и семья Сон наконец-то могла рассчитывать на лучшую жизнь. В 1936 г. родился третий ребенок, это и был отец Масы – Мицунори. Всего в семье будет семеро детей.

Пока мир 1920–1930-х гг. погружался в депрессию и нестабильность, японские лидеры лихорадочно пытались овладеть рынками и ресурсами Азии. Великая Японская империя расползалась, как лужа крови. (На японских картах империя всегда была окрашена в красный цвет[19].) В 1931 г. Императорская армия Японии захватила Маньчжурию, а спустя шесть лет вторглась в Китай и начала бесчинствовать, совершая поджоги, грабежи, изнасилования и массовые убийства китайских мирных жителей. Но внезапное нападение Японии на военно-морскую базу Перл-Харбор 7 декабря 1941 г., как часть стратегии захвата контроля южных районов Азии и Тихого океана, стало колоссальным просчетом – ведь президенту США Франклину Рузвельту требовался только формальный повод для объявления войны. США вступили во Вторую мировую войну с катастрофическими последствиями для Японии.

Во время войны японские власти подкупом и угрозами заставляли корейцев с материка, молодых и пожилых, вступать в ряды вооруженных сил. Наряду с военнопленными и женщинами корейцы работали в угольных шахтах. Фактически это был рабский труд в «земном аду» – их морили голодом и лишали медицинской помощи. Корейские женщины и девушки на оккупированных территориях использовались армией для сексуальных утех. Десятки тысяч корейцев были насильно переселены на Кюсю, и многие приехали в Тосу для работ на железнодорожном сортировочном складе станции. Этот важнейший военный перевалочный пункт размером с футбольное поле был не чем иным, как местом массовых увечий корейских рабочих, которые должны были управляться с двухтонными грузовыми вагонами, груженными углем для азиатских фронтов. Семьи Сон, давно обосновавшейся в Японии, всё это не коснулось.

Тосу был излюбленной целью американских бомбардировщиков. Мицунори, которому тогда было семь лет, навсегда запомнил картину пролетавшего над его головой строя B–29. «В хорошую погоду они очень красиво мерцали. Я смотрел вверх и любовался ими. А потом они сбрасывали и сбрасывали бомбы, особенно на железнодорожную станцию. Это было ужасно»[20].

Как-то раз один B–29, из которого валил дым, рухнул на землю. Мицунори прошел несколько километров, чтобы хоть одним глазом увидеть место крушения. «Я был потрясен огромными размерами американского самолета. Стекло кабины пилота было таким толстым. Я трогал его руками, я был так потрясен, что захлопал в ладоши, – так это было красиво! Увидев этот самолет, я полюбил Америку».

После того, как в августе 1945 г. две американские атомные бомбы уничтожили Хиросиму и Нагасаки, Японская империя безоговорочно капитулировала. Страна, простиравшаяся по всей Юго-Восточной Азии, сократилась до четырех основных островов. Япония, потерявшая 3 млн человек, была оккупирована американской армией под руководством сурового генерала Дугласа Макартура. Для семьи Сон, как и для всех корейцев-дзайнити, настала точка невозврата. Остаться или покинуть Японию? Стать коллаборационистами или примкнуть к сопротивлению? Некоторые корейцы воевали в Императорской армии – куда им податься? Более миллиона человек предпочли уехать, бежав в Китай, Европу, США или Корею, северная часть которой была оккупирована советскими войсками, а южная – американскими.

Сон Чон Гён не особенно хотел возвращаться в Корею, ведь он провел почти 30 лет в Японии, которая стала его домом. Но его жена Ли Вонг Джо была непреклонна. Она боялась, что ее детей похитят или убьют японские мстители, жаждущие поквитаться за капитуляцию своей страны. Несколько месяцев семья Сон провела в ожидании корабля – вместе с десятками тысяч корейцев в огромном лагере в бухте Хаката на Кюсю. В 1946 г. они нашли место на корабле, направлявшемся в Пусан, главный корейский порт.

Семья прибыла на родину деда – в старую деревню в провинции Тэгу. Поскольку отец семейства был не слишком трудолюбив, его жена попыталась сама справиться с трудностями. Она попробовала перепродавать овощи, но родственники, вооружившись битами, разгромили ее импровизированный продуктовый ларек. Они считали себя янбанами, а не крестьянами, зарабатывающими на жизнь торговлей.

– Ты из клана Ильджик Сон, как и мы! – кричали они. – Ты не смеешь стоять здесь, как попрошайка! Ты позоришь фамилию!

Так продолжалось изо дня в день. В конце концов Ли опустила руки – не оставалось ничего другого, как вернуться в Японию. Одиннадцатилетний Мицунори был в ярости – прирожденный предприниматель, он видел возможности в том хаосе, который повергал всех остальных в отчаяние. В послевоенной Корее, «нищей, как Африка»[21], он мечтал начать свой бизнес.

К тому времени число судов, пересекавших Цусимский пролив, резко сократилось. Япония представляла собой развалины страны – и в таких же руинах лежал дух нации. В Токио не ждали возвращения корейцев. Потеряв полтора года в очереди на рейс, семья Сон – глава семейства, его жена и семеро детей – решила попытать счастья, переправившись с контрабандистами. Такие путешествия и прежде не сулили ничего хорошего, а теперь и подавно. На середине пути у утлого суденышка сломался двигатель.

Когда вода хлынула через борт, Мицунори крикнул отцу, чтобы тот спасал семью, но толку не было – Сон Чон Гён, казалось, смирился со своей участью. Остальные члены семьи принялись вычерпывать воду из тонущего судна. Через пару дней детей и их родителей спасло рыболовецкое судно и вернуло в Корею. Вторая попытка пересечь пролив оказалась более успешной: семье Сон удалось тайком пробраться в Японию и вернуться наконец в свой родной город Тосу – к лучшей жизни.

В действительности же корейцы в послевоенной Японии – таких было 600–800 тысяч – столкнулись с куда худшей сегрегацией, чем была до войны. Корейцы были ежедневным напоминанием о потерянной империи: нищие на улицах, ветераны без пособий, семьи, живущие в трущобах. Когда-то корейцы были рабочим материалом для Японской империи, теперь же они стали ее отбросами. Японские власти поощряли их массовый отъезд. Те, кто остался, считались смутьянами и подозрительными субъектами. Послевоенные японские правительства, сменявшие одно другое в течение более чем шести лет американской оккупации, опасались, что корейцы – это пятая колонна в сговоре с японскими коммунистами[22].

Глава 2. Патинко

Вернувшись в 1947 г. на Кюсю, семья Сон поселилась в одном из десятков бараков, которыми был застроен участок незарегистрированной земли, принадлежавшей Японской национальной железной дороге. Около 300 корейцев жили рядом с железнодорожной станцией Тосу[23] – это было прибежище бездомных и бродяг, а также бутлегеров, ростовщиков и гангстеров якудза[24]. Местная полиция не отваживалась совать сюда свой нос по ночам.

Японские железнодорожники регулярно устраивали пожары в корейском гетто под видом контролируемого выжигания земли компании[25], а по ночам корейцы латали свои лачуги кусками металлического утиля, и этот дух неповиновения стал вдохновением для дальнейшей жизни Масы. В семье Сон работали все, кроме деда. Чтобы забыть о ежедневных унижениях жизни, «старый бездельник»[26] предпочитал проводить свои дни в обнимку с бутылкой.

Жизнь в Японии в первые послевоенные годы была кошмаром. Американская оккупация не защищала страну от нарастающего социального распада. Пресса пестрела историями о сенсационных убийствах. Люди жили на грани голода. На черных рынках торговали наркотиками которые во время войны использовали японские пилоты, чтобы не спать[27].

В Тосу семья Сон влачила жалкое существование. Бабушка Ли продавала рыбу, овощи и металлолом. Мицунори ради заработков бросил школу в 14 лет и стал на стороне торговать спиртным. Он воплощал собой смысл пословицы «Нужда закона не знает, а через него шагает» – ведь Мицунори не мог получить патент на продажу спиртного, потому что был корейцем. «Я начал гнать самогон, когда мне было 16 лет. Я знал, что это незаконно, но у меня не было работы, – вспоминает он, – а потом мне стало всё равно, законно это или нет. Если меня ловили, я перекладывал вину на кого-то другого».

Однажды вечером дед услышал, как Мицунори хвастается тем, как он зарабатывает деньги. Молча встав из-за обеденного стола, он взял одно из своих сабо и до крови избил сына. Если для янбана было постыдно заниматься бизнесом, то хвастаться своей наживой на людях означало покрыть себя несмываемым позором[28].

Мать Масы, Тамако, родилась в 1936 г., как и Мицунори. В отличие от своего грубоватого мужа, она была из настоящих янбанов – местные считали Тамако красавицей, и ее часто сравнивали с известной японской певицей послевоенной эпохи. Один из ее младших братьев, Мията, был талантливым художником, и Маса разделял его художественные наклонности[29].

Мицунори и Тамако познакомились, когда он зашел к ней в дом купить свиней. Он тут же провозгласил себя влюбленным и изводил родителей Тамако, пока те не дали согласия на брак. Свадьба состоялась в 1955 г. Когда семья Тамако навещала семью Сон в Тосу, их поразило количество свиней, бродивших в бараках и вокруг них, – всего в нескольких метрах от железной дороги. Было очевидно, что их дочь вышла замуж не по расчету[30].

8 августа 1957 г., спустя 10 лет после возвращения семьи Сон в Японию, в корейском гетто у станции Тосу, на улице без названия, родился Маса. Говорят, что ребенок отказывался плакать целых 15 минут, пока акушерка не облила его водой. Более того, его отец утверждает, что на спине Масы были стигматы. «Он умер, не родившись», – пошутил однажды Мицунори[31].

Масе, как любому дзайнити, дали при рождении два имени, японское и корейское – Масаёси Ясумото и Сон Чжун Уи. И Масаёси, и Чжун Уи означают «справедливость» – его родители надеялись на лучшую жизнь для своих детей. Самыми ранними воспоминаниями Масы были запах свиней и звук паровозов, изрыгающих копоть и дым, заполнявшие его импровизированный дом. Местные жители говорили: «В Тосу все воробьи черные»[32]. «Мы начинали с самых низов, – вспоминал Маса 65 лет спустя. – Я даже не знал, какой я национальности»[33].

Судьба Масы, как и всех дзайнити, стала следствием жестокого поворота истории. В Азии не было послевоенного урегулирования по образцу Ялтинской конференции 1945 г., на которой Сталин, Черчилль и Рузвельт поделили Европу на сферы влияния. Сан-Францисский мирный договор 1951 г. положил конец американской оккупации и вернул Японии полный суверенитет, но многочисленные территориальные вопросы остались открытыми. Корея была разделена на северную и южную части по линии 38-й параллели. Япония была вынуждена отказаться от прав на Тайвань, но союзники решили, что остров не станет территорией коммунистического Китая. В ответ Китай и СССР отказались подписывать Сан-Францисский договор[34].

Две новые Кореи также не подписали этот договор, и корейские жертвы японских военных бесчинств не получили права на компенсацию – несправедливость, которая продолжала отравлять отношения между двумя соседями в течение десятилетий. В Японии десятки тысяч корейцев, таких как семья Сон, оказались в неопределенном положении: они лишились японского гражданства колониальной эпохи и стали чужаками в некогда «своей» стране. Их судьба опровергает миф, который распространяли сначала американские, а затем японские политики, – о том, что послевоенная Япония была единой и цельной нацией. В реальности корейцы оказались изгоями, вынужденными вести маргинальное существование и заниматься теневой деятельностью.

Родители Масы работали, и его, второго из четверых братьев, воспитывала бабушка Ли Вонг Джо. Каждый день она катала Масу на тачке, собирая объедки из местных ресторанов, – их она скармливала семейству из пяти рыжих свиней, которое обреталось у железнодорожных путей. «Я думал, что это нормальная жизнь, и не чувствовал себя несчастным, потому что никакой другой жизни не знал, – вспоминал Маса. – Свиньи шумели по вечерам, они пахли дерьмом»[35].

Спустя годы Маса, уже заработавший свой первый миллион, признался старому другу, что его мучает повторяющийся ночной кошмар: он просыпается от вони свиных экскрементов. Друг ответил ему: это не сон, это воспоминание. Как ни старался Маса, он не мог избавиться от своего прошлого[36].

Первые пять лет жизни Масы были трудными, но его трудности не шли ни в какое сравнение с теми страданиями, что пришлись на долю поколения его родителей. Их жертвы стали мощным стимулом для мальчика – он испытывал глубокое чувство долга. Чего бы он ни добился в жизни, сколько бы денег ни заработал, он чувствовал, что никогда не сможет вернуть долг своим родителям, бабушке и дедушке[37].

Детские игры Масы, по его собственным словам, заключались в играх в прятки в стогах сена и ловле рыбы в местной реке Дайги. Его первая встреча с открытой дискриминацией оставила ему глубокий шрам – и душевный, и физический. Однажды днем, когда он возвращался домой из детского сада, на Масу напали японские дети, которые насмехались над ним за то, что он живет в корейском гетто. Камень, брошенный кем-то из детей, разбил ему лоб. Это был момент унижения и самоидентификации: Маса говорил по-японски, носил японское имя Ясумото, но всё равно был изгоем.

«Постепенно ты начинаешь понимать, что ты не японский ребенок. Ты начинаешь понимать, что такое национальность, раса – и дискриминация. Твои старые добрые воспоминания начинают плохо пахнуть, и ты пытаешься убежать от этих запахов», – вспоминает Маса.

Выходом из нищеты для семьи Сон стали разведение и продажа свиней. Поскольку свиньи размножаются быстрее, чем крупный рогатый скот или овцы, а Мицунори работал по 18 часов в день, продавая животных на убой, финансовое положение семьи быстро улучшалось. У отца Масы были бесплатная семейная рабочая сила, бесплатный корм из ресторанных объедков и не было никакой арендной платы, поскольку его семья проживала в бесхозном помещении, – сплошной доход, никаких расходов. Мицунори поставил перед собой цель заработать за пять лет ¥5 млн ($14 тыс.), и в итоге заработал ¥40 млн ($111 тыс.)[38].

У отца юный Маса перенял несколько вещей: ужасающий страх нищеты, отчаянную волю к выживанию, умение надеяться только на себя и неистощимую изобретательность, необходимые предпринимателю, который трудится на задворках общества. Маса был не так близок со своей матерью Тамако – как в прямом смысле (говорят, что она тяжело переживала характер Мицунори и иногда покидала семейный дом, чтобы пожить у родственников), так и в эмоциональном. Бабушка Ли, наоборот, всегда была рядом и вечно беспокоилась о деньгах, что оставило у Масы неизгладимое впечатление.

Более полувека спустя 87-летний Мицунори Сон размышлял, сидя в своем деревянном кресле, о том, как он понял, что его второй сын Масаёси сделан из другого теста: упрямец с безграничными амбициями. Когда Масе было шесть лет, однажды он боролся со своим старшим братом в семейном доме. Маса проигрывал, но не сдавался. Ничто не могло остановить его, даже когда отец пытался оттащить его. Мицунори всё еще помнил взгляд Масы:

– Его глаза были как у животного, как у волка, – усмехнулся он. – Надо же, подумал я, этот паршивец не человек![39]

Тем утром весной 2023 г. он сидел в просторной гостиной, заваленной фотографиями и памятными вещами Масы. В окна били солнечные лучи, это было похоже на святилище. Мицунори явно черпал собственную самооценку из успехов своего любимого сына.

В глубине комнаты на каминной полке стояли фотографии двух мужчин в бейсбольных куртках и кепках, а также работы самого Масы, например картина, изображавшая черного жеребца, скачущего на фоне бурного пейзажа. Одна работа выделялась среди других: автопортрет, написанный Масой, когда ему было одиннадцать лет. Всё в этой картине излучало вызов: поджатые губы, падающие на лоб густые, черные как смоль волосы, отбрасывающие тень на левую сторону лица.

– Он [Маса] будто требовал, чтобы его считали гением. Это читалось в его взгляде, – вспоминал Мицунори, – и я был вынужден признать это.

На тот случай, если иностранный гость не понял смысла сказанного, любящий отец добавил:

– Маса убежден, что он гений, – вот он и притягивает хорошие идеи. Если вы действительно верите, что вы сильны, что вы гений, то неудачи просто отскакивают от вас, вы отгоняете неудачи одной лишь силой воли.

Эта смесь упрямства и вдохновения отражает суть характера Масы и его подход к бизнесу. Убежденный в правоте своего техноцентричного взгляда на мир, он искренне верит, что способен заглядывать в будущее и воплощать его в сегодняшней жизни. «Маса считает, что если что-то может произойти, то оно должно произойти. А если это должно произойти, – говорит его давний коллега по SoftBank, – то в сознании Масы это уже произошло. Он уже визуализировал это»[40].

Маса говорит, что это его отец внушил ему веру в то, что он необыкновенный: «Он всегда говорил: „Маса, ты лучший, ты номер один, ты гениален“. Я просто с самого начала знал, что я – номер один. Так зачем же мне быть номером два?»[41]

В традиционных японских семьях подобное не было принято – детей воспитывали в более сдержанной и даже суровой атмосфере. Маса же, на правах наследного принца, не стеснялся давать отцу деловые советы. Когда Мицунори сказал, что купил кафе на окраине города и думает о том, как привлечь клиентов, у восьмилетнего Масы уже был готов ответ: нужно раздать бесплатные купоны на кофе – и клиенты придут, а деньги потратят на другие покупки. А когда в средней школе Масу отправили на 8-километровую пробежку, он тут же составил себе кратчайший путь – и он по сей день утверждает, что этот маршрут нарисовал мысленно, не обращаясь к карте. Один из бывших топ-менеджеров SoftBank, услышав об этой детской истории, рассмеялся: «Жизнь Масы – это один длинный кратчайший путь. Так и назовите свою книгу»[42].

В апреле 1964 г. семья Сон переехала в Китакюсю, примерно в 90 км к северу от Тосу. Город кишел работниками гигантского сталелитейного завода «Яхата», которые ежемесячно получали зарплату, и Мицунори решил заняться ростовщичеством под непомерные проценты: выдавая заем в ¥10 000 ($100), он получал обратно 20 000, причем по первому требованию. Дело это было рискованное, и Мицунори приходилось для самозащиты носить с собой нож. Иногда он поручал выбивание долгов кому-нибудь из родственников.

К тому времени уже состоялось японское экономическое чудо. Бум послевоенного строительства в сочетании с интенсивной индустриализацией вернул стране статус передовой экономической державы – судостроительной, электроэнергетической, угольной и стальной. Тогда же, в 1964 г., Токио принимал летние Олимпийские игры – первые в Азии. Двухнедельные соревнования стали для Японии дебютом – она продемонстрировала впечатляющий технологический прогресс, символами которого стали завершение строительства самого быстрого в мире поезда «Токайдо-синкансэн» и новый геостационарный спутник, впервые позволивший вести прямую международную трансляцию Игр.

Следующим бизнесом Мицунори стали игровые автоматы патинко[43],[44]. В послевоенной Японии залы патинко были для старшего поколения способом отвлечься от тяжелых воспоминаний о войне. Молодежь же бежала туда из неуютных домов, где матери и дети, не дождавшись отцов, засыпали, пока те засиживались допоздна на работе или в питейных, возвращаясь лишь глубокой ночью[45]. Патинко существовали в «серой» правовой зоне, что открывало возможности для заработка корейцам-дзайнити, отрезанным от традиционной экономики. Со временем объем рынка патинко вырос до 4% ВВП Японии – больше, чем у Лас-Вегаса и Макао вместе взятых[46].

В своем бестселлере «Дорога в тысячу ли» Мин Джин Ли описывает зал патинко в Иокогаме в 1976 г.: «Стальной звон шариков, стук крошечных молотков по миниатюрным металлическим чашкам, громкие сигналы и мигание ярких огней, хриплые крики приветствия от подобострастного персонала…»[47] Патинко были невероятно популярны – и среди мужчин, и среди женщин. Домохозяйки занимали очередь с раннего утра, стремясь занять место у единственного, по общему мнению, счастливого автомата в зале. Они играли до самого вечера, загипнотизированные зигзагами шариков, обещавшими либо маленькое состояние, либо очередную неудачу. Затем их сменяли мужья – салоны закрывались в полночь.

Патинко – бизнес не для слабонервных. Мафиози якудза использовали патинко для уклонения от налогов, отмывания денег и вымогательства. Войны банд за территорию были обычным делом на Кюсю – иногда разногласия решались взрывами гранат и автоматными очередями. И тем не менее Мицунори решил стать королем патинко на Кюсю. Его второй салон игровых автоматов назывался «Львы»[48]. Вместе с небольшим участком земли общая стоимость проекта составила ¥165 млрд ($4,1 млн), и Мицунори пришлось заложить всё. По его словам, чтобы продолжать работать, ему требовалось 5000–10 000 клиентов в день – при средней посещаемости конкурирующих салонов патинко в 1000 человек[49].

Финансовые цели Мицунори были безумно амбициозными – при безрассудно больших долгах. Через пару недель он понял, что не справляется, и стал импровизировать. Мицунори приказал своему инженеру перенастроить автоматы патинко так, чтобы каждый клиент уносил с собой сумму $100–200. За месяц он потерял ¥50 млн ($350 000 по современному курсу), но его «Львы» стали самым популярным игровым заведением в городе. «У меня оставались последние ¥50 млн, – вспоминал он. – Впору было обанкротиться и удариться в бега»[50].

На третий месяц Мицунори перенастроил свои автоматы так, чтобы заработать ¥50 млн. На четвертый месяц он снова потерял ¥50 млн. Стратегией Мицунори было «всё или ничего». Таков и его сын – культура патинко была зашита в его ДНК.

По мере того как игровой бизнес начинал зарабатывать деньги, Мицунори повышал норму чистой прибыли, нанимая на работу родственников, а также должников своего ростовщического бизнеса. У последних он вычитал долги из зарплат, строго контролируя счет прибылей и убытков. К концу 1970-х гг., по оценкам Мицунори, ежемесячный доход бизнеса «Львов» составлял $500 000. Со временем он расширил свою империю до более чем дюжины салонов – от порта Нагасаки до Китакюсю.

К тому моменту как Маса стал подростком, бизнес Мицунори кормил два десятка родственников Сон. Каждые выходные они приезжали на окраину Тосу на своих шикарных иномарках, чтобы навестить бабушку и дедушку, которые оставались в корейском гетто. Более поздние предания о бедности семьи Сон плохо вписываются в эту картину. На самом деле будущая предпринимательская карьера Масы в Японии была обеспечена богатством семьи Сон.

Поначалу Маса хотел стать учителем в гимназии. Услышав от отца, что с его национальностью это невозможно, мальчик был потрясен. Он-то думал, что его жизненный выбор будет определяться заслугами, а не расой! Внезапно проблема двойной идентичности – японец по имени, кореец по рождению – оказалось слишком реальной. Двенадцатилетний Маса потребовал, чтобы семья Сон официально получила японское гражданство. Мицунори отказался, заявив, что это будет предательством по отношению к корейским корням семьи.

– Прости, сынок, – сказал он. – Только не это.

Но вряд ли одна лишь семейная гордость была камнем преткновения. Конечно, Мицунори кричал, что только неудачники отказываются от своей истинной этнической идентичности, но на поверку его, видимо, больше беспокоил процесс получения японского гражданства, который неизбежно сопровождался проверкой со стороны налоговых органов, а те могли не слишком благосклонно отнестись к его бизнесу патинко. Маса несколько недель спорил с отцом, но это не помогло. С тех пор, по его словам, у него временами возникали мысли о самоубийстве: «На душе моей всегда было темно. С друзьями я мог беззаботно веселиться, но, когда я возвращался домой и оставался один, мне казалось, что я что-то скрываю от них»[51].

Еще более глубоким унижением стала процедура дактилоскопической регистрации для получения свидетельства о регистрации иностранца в возрасте 14 лет. Все дзайнити проходили через это, но Масе казалось, что с ним обращаются как с преступником или злодеем из какой-нибудь манги[52]. Что он сделал плохого?[53]

Мицунори не хотел, чтобы Маса вслед за ним занялся бизнесом. Вечерами, измотанный 18-часовым рабочим днем, он тянулся к бутылке, а после начинал поучать Масу:

– Деньги я и сам могу заработать. Ты тоже можешь заработать деньги, но тебе не нужно за этим гнаться. Я содержу семью, и этого достаточно. Зарабатывать деньги – значит жертвовать нашей [янбанской] гордостью, – говорил он. – Когда ты вырастешь, тебе не придется думать о деньгах.

Мицунори мечтал о том, чтобы Маса занялся политикой и стал президентом Южной Кореи, но он не смог увлечь этой идеей сына. Теневой мир патинко его тоже не интересовал – Масе нужно было что-то большое и смелое, он смотрел далеко вперед. Его интересовал опыт Дэна Фудзиты, легенды послевоенной Японии, основателе McDonald's Japan.

Фудзита был диссидентом. Его отец, инженер британской компании, воспитывал его на двух языках и открыто критиковал поджигателей войны в Японской империи. После военного поражения в 1945 г. Фудзита, еще будучи студентом, работал переводчиком в штабе генерала Макартура. Благодаря инсайдерской информации и контактам, полученным на этой должности, он смог открыть прибыльный бизнес по импорту высококачественных западных товаров. К концу 1960-х гг. он был богат, знаменит и готов к новым вызовам.

Попав в США, Фудзита попробовал свой первый «Биг Мак» – и так он нашел свою профессию. Обаянием и хитростью ему удалось убедить руководство McDonald's разрешить ему открыть франшизу в Японии. Что особенно важно, он настоял на том, что рестораны должны быть на 100% японскими. «Японцы страдают комплексом неполноценности по отношению ко всему иностранному, потому что всё в нашей культуре пришло извне, – объяснял он. – Наша письменность пришла из Китая, наш буддизм – из Кореи, а после войны всё новое, от Coca-Cola до IBM, пришло из Америки»[54].

Фудзита добился своего и получил долю 25% в новом предприятии. Первые рестораны McDonald's были расположены в центре города, а не на окраинах, а английские названия были изменены, чтобы их было легче произносить: McDonald's стал «Макудонарудо», а Рональд Макдональд – Дональдом Макдональдом. Спустя годы Маса применил похожую стратегию, убеждая американцев, что именно он откроет им ворота в Японию и адаптируя интернет-компании вроде Yahoo! к японскому потребительскому рынку.

Фудзита добился культового статуса благодаря своему бестселлеру «Еврейский способ ведения бизнеса»[55]. Эту книгу читал и Маса, она призывала японцев перенять подход «еврея» – американского солдата в Японии и ростовщика первой величины. Как писал Фудзита, «еврея» презирали, но именно он держал всё под контролем. Это был антисемитский прием худшего сорта, но Маса – кореец в Японии – принял его близко к сердцу.

Маса стал звонить в офис Фудзиты в Токио, умоляя его помощников о встрече. В конце концов он решил, что билет на самолет до Токио обойдется дешевле, чем междугородние звонки. Это 800-километровое путешествие было его первым визитом в столицу. Он заявился в офис Фудзиты и поставил вопрос ребром:

– Скажите господину Фудзите, что он может даже не смотреть на меня и ему вовсе незачем со мной разговаривать. Пусть продолжает работать и не отвлекается на меня. Всё, что я хочу, – увидеть его лицо. Хотя бы на три минуты!

Оценив то, что молодой человек не принимает отказа, гуру согласился на встречу. Маса спросил, каким бизнесом ему следует заняться. Фудзита посмотрел на него и сказал:

– Компьютеры! Не смотри в прошлое. Смотри на будущие отрасли. Компьютерная индустрия – вот на чем ты должен сосредоточиться.

Второй совет Фудзиты был выучить английский – язык международной торговли. А для того, чтобы быстро овладеть английским, годилось только одно место – страна McDonald's.

И Маса отправился в Америку.

Глава 3. Увидеть Америку и проснуться

Летом 1973 г. Маса записался на шестинедельные языковые курсы при Калифорнийском университете в Беркли и впервые приехал в США. Спустившись с трапа самолета, он почувствовал себя освобожденным. В США всё было огромным: супермаркеты и тележки в них, парковки и восьмиполосные автострады[56]. По сравнению с маленькой Японией Америка открывала безграничные возможности.

Тем летом внимание американцев было приковано к Уотергейтским слушаниям в Сенате США, которые транслировались в прямом эфире телевидения и стали началом конца президентства Ричарда Никсона. В Калифорнии «Народная республика Беркли» всё еще приходила в себя после ожесточенных протестов против войны во Вьетнаме. На площади Спраул-плаза, где вертолет Национальной гвардии однажды сбросил слезоточивый газ на студентов и протестующих, вовсю бушевало движение за свободу слова. Неподалеку, на Телеграф-авеню – центральной улице, усеянной книжными магазинами, ресторанами и музыкальными магазинами, – тусовались бродяги, байкеры и прочие чудаки всех мастей.

Городок будто бы застрял в шестидесятых, но его университет считался одним из самых престижных в США. Вместе со Стэнфордом и другими кампусами системы Калифорнийского университета он притягивал передовые научные исследования и смелых предпринимателей[57]. Важнейшим событием стало изобретение интегральной схемы, на которой размещались транзисторы. Создание кремниевого чипа стало прорывом, имевшим огромные последствия для множества гражданских и военных приложений. Оно открыло путь к персональному компьютеру, который преобразил рабочее место, объединив и расширив возможности миллионов людей.

Масе еще предстояло понять, в чем заключается уникальность симбиоза университетов и предпринимателей Калифорнии, который и стал фундаментом информационной революции. Зато в свой первый день в кампусе он заметил еще кое-что: десятки белых, чернокожих и азиатских студентов беспрепятственно общались, называли себя настоящими именами и при этом явно чувствовали себя американцами. Это было равноправное и справедливое общество в действии, что одновременно сбивало с толку и успокаивало Масу. Когда он вылетал из токийского аэропорта Ханэда, ему не преминули напомнить о его положении человека второго сорта – несмотря на японское имя, ему, как корейцу, предписали встать в отдельную очередь для иностранцев[58]. В Японии, размышлял он, все выглядят одинаково и всегда присутствует невидимый расизм.

Вот что говорил Маса полвека спустя, вспоминая свои первые эмоции в Америке: «Я сказал себе: „Каким же я был маленьким! Но теперь я не буду убегать – я буду бороться. Я докажу, что я ничем не хуже других, не какой-то там неполноценный, ясно?“»[59]

Вернувшись домой, Маса объявил, что намерен продолжить свое образование в США. Его родители были ошеломлены. Еще в Тосу Маса регулярно переходил из школы в школу. В свое время его матери Тамако пришлось снять квартиру в соседнем городе Фукуока, чтобы Маса мог получить действительно лучшее образование. Он только что перешел в первый класс элитной средней школы Куруме, которая была ступенькой для поступления в лучший университет Токио. Разразился семейный скандал с участием матери, старшего брата, дяди, тети и отца.

Спор шел не о деньгах, а об идентичности. Маса был непреклонен в том, что он должен «выйти в свет» как кореец. Он хотел принять свое настоящее имя в написании «Джун», что для американцев звучало как «Джон» (одно из самых распространенных имен в английском языке). «Я решил, что хватит скрываться, – вспоминал Маса. – Для меня это словно День независимости»[60].

Но для родственников Маса был просто избалованным подростком.

– Ты не можешь так поступить, – сказал его любимый дядя. – Что будет со всеми нами? Мы все скрываемся. Мы все используем японскую фамилию.

И только бабушка Ли сохраняла спокойствие. Она никогда не скрывала, что она кореянка, более того – она гордилась этим. Когда Маса заявил, что хочет посетить дома предков в Южной Корее, ее глаза загорелись.

Бабушка Ли долгое время заменяла Масе мать, ведь его родители работали. Но когда Маса приблизился к подростковому возрасту, они отдалились друг от друга. Маса пытался сойти за японца, а Ли по-японски почти не говорила. Она регулярно ездила в Корею, откуда возвращалась с мешками дешевой одежды и впоследствии торговала ею в Тосу. Маса стыдился этого. Кислый запах кимчи, которое она ела на глазах у его школьных друзей, выдавал ее истинное происхождение. Казалось, вся семья Сон живет во лжи – ведь они были корейцами до мозга костей.

Вместе с бабушкой Маса отправился на две недели в Южную Корею. Эта поездка оказалась для него важнейшей вехой на долгом пути к разрешению вопроса об идентичности. В начале 1970-х гг. Южная Корея не была похожа на будущего «экономического тигра». За пределами Сеула всё еще можно было видеть следы войны. Не было электричества, народ повсеместно жил в бедности. Маса посетил Тэгу, родину деда Сона, и провинцию Канвондо, где выросла его бабушка. Люди были дружелюбны и щедры, но он навсегда запомнил, какие здесь маленькие и горьковатые яблоки по сравнению с Японией.

И вот что в результате понял Маса. Он был корейцем, но ничего не знал о Корее, не говорил по-корейски, не читал по-корейски, и до этого момента нога его не ступала на корейскую землю. Выходит, он не был корейцем. Не был он и японцем. И уж точно он не был американцем. А раз он пока никто, то однажды он обязательно станет кем-то! Пусть он начинает с нуля, но, по крайней мере, не с минуса![61]

Он вернулся в Японию, и семейные ссоры в связи с его идеей фикс учиться в США возобновились. Маса нарушал основополагающий принцип корейской иммигрантской культуры: он покидал свою семью – экономическую единицу, которая определяла всё. Все члены семьи дзайнити были созависимы, главным кормильцем был отец или патриарх.

Мицунори Сон бросил школу, чтобы заработать небольшое состояние, но работа по 18–20 часов в день дорого ему обошлась. Он страдал циррозом печени, вызванным паразитами из речной рыбы, которой он питался, запивая ее самогоном. Однажды ночью Мицунори выкашлял столько крови, что его пришлось госпитализировать.

– Как ты можешь оставить своего отца? – отчитывала Масу Тамако. – Посмотри, какую жертву принес твой старший брат, который бросил школу!

Тетушки и дядюшки вторили ей. Но потрясенный отец Масы вскоре принял сторону своего избалованного сына. «Я понял, что он пойдет на всё что угодно, лишь бы заработать достаточно денег, чтобы самому уехать в Америку, – говорит Мицунори. – Поэтому я решил, что должен сказать „да“».

Тем не менее Мицунори поставил три условия. Маса будет приезжать в Японию хотя бы раз в год. Он не женится на американке. И он не будет устраиваться на работу, чтобы содержать себя, – вместо этого он будет получать регулярную финансовую поддержку из дома.

В сентябре 1973 г. Маса официально перевелся из средней школы Куруме. Более полугода он ждал визы, без которой не мог получить место в одной из средних школ Калифорнии. В конце концов за него поручился один из учителей языковой школы в Беркли, и Маса получил место в средней школе Серрамонте в Дейли-Сити, чуть южнее Сан-Франциско.

Празднуя его отъезд в США, одноклассники Масы спели популярную в то время песню фолк-рок-группы The Broadside Four «Wakamonotachi» («Молодые»)[62]. Староста класса подарил Масе японскую набедренную повязку фундоси – нижнее белье, которое выдавалось солдатам императорской армии и означало переход во взрослую жизнь. Принятие этого традиционного японского подарка в тот момент, когда Маса собирался стать подлинным корейцем, – знак его невероятного самоконтроля. Или безграничного притворства. А может быть, и того и другого.

В аэропорту Фукуока, прощаясь с Масой, Тамако разрыдалась. Как американцы отнесутся к ее 16-летнему сыну? Что его ждет? Дискриминация? Что-то похуже?

– Я не навсегда, – спокойно ответил Маса, – я вернусь[63].

Прежде чем поступить в Серрамонте, в феврале 1974 г. Маса пошел в англоязычную школу, чтобы улучшить свой разговорный и письменный английский. Занятия проходили в Колледже Святых имен – частной римско-католической школе, основанной канадскими монахинями в 1868 г. и расположенной в Окленде, через залив и к востоку от Сан-Франциско.

Он делал вид, что не говорит по-японски, и скрывал, что он дзайнити и живет в Японии. Представлялся как «Джон» или «Сон» из Кореи. Разговаривал со своими сверстниками-японцами только по-английски. И однажды, сидя на скамейке со своим новым другом и сокурсником с Кюсю, Маса с силой потянулся и простонал:

– Как же я устал!

– Что-о-о? – переспросил ошеломленный друг.

Маса и не заметил, что перешел на диалект Кюсю. Он тут же понял, что выдал себя:

– Прости! На самом деле я с Кюсю… Даже из Тосу.

– Ничего себе! – покраснев от злости, возмутился одноклассник.

Он спросил, зачем Маса пошел на такой изощренный обман. Масе нечего было ответить, он не хотел рассказывать болезненную для него историю своей неблагополучной семьи – корейцев-дзайнити в Японии. Впрочем, со временем парни сдружились – их объединяли корни на Кюсю и общая тайна[64].

Иногда Маса ездил верхом на лошадях, чаще же он сидел за учебниками. Но однажды он поднял глаза и увидел молодую японскую девушку с темными волосами до плеч и обаятельной улыбкой. Это была любовь с первого взгляда.

Масами Оно было 18 лет, она была на два года старше Масы. Но юноша унаследовал настойчивость отца и деда, и вскоре Масами и Маса вместе ели мороженое и гуляли по кампусу, держась за руки. Масами, похоже, нисколько не беспокоило, что она встречается с дзайнити. Маса же был влюблен в эту японскую девушку и решил поступить с ней на один курс колледжа.

Уже через неделю после зачисления на второй курс средней школы Серрамонте он попросил о встрече с директором, грузным бывшим футболистом по имени Энтони Трухильо.

– Я хочу как можно быстрее поступить в университет, – сказал он и попросил перевести его на третий курс[65].

Впечатленный наглостью молодого человека, Трухильо решил не скупиться и перевел его сразу на четвертый курс, чтобы он мог сдать стандартные тесты для поступления в колледж: математику, физику, химию, историю, географию и английский. Маса знал, что, если он провалит хоть один экзамен, через год ему придется всё пересдавать.

Маса легко справился с математикой, но с физикой, историей и английским было куда тяжелее. Он не понимал вопросы и тем более не знал ответов. Тогда Маса раздобыл японско-английский словарь и попросил в виде исключения дать ему больше времени для сдачи экзамена, поскольку он плохо знает английский. Трухильо посоветовался с руководителем экзаменационной комиссии, и тот согласился сделать исключение ради Сона. В его родной Японии это было бы невозможно[66].

– В Японии не обсуждают, что справедливо и что несправедливо, – объяснял Маса. – Они говорят: правила есть правила![67]

Маса сдавал экзамены три дня подряд. Ему приходилось пользоваться словарем, и каждый экзамен продолжался 12 часов. Работу по физике он завершил незадолго до полуночи. Это был самый быстрый выпуск в истории Дейли-Сити – а всё ради того, чтобы поступить в другую школу английского языка. В итоге Маса стал одним из самых выдающихся учеников Серрамонте, хотя формально он так и не окончил школу.

Примерно тогда же Маса написал всем своим ближайшим друзьям-одноклассникам в Японии письмо о том, что он кореец по имени Сон. После прощальной песни и японской военной набедренной повязки такое признание могло вызвать сомнения, но друзья сошлись на том, что Маса поступил правильно, признавшись. В Японии считают, что, заявив о своей истинной идентичности, он сравнялся со своими самыми близкими друзьями. С этого дня их дружба становилась подлинной.

В январе 1975 г. Маса присоединился к Масами в Колледже Святых имен в Окленде, где годом ранее он учился в языковой школе. С ними учились японцы, индонезийцы, мексиканцы и американцы. Маса выделялся здесь не столько своим причудливым акцентом, сколько тем, что не скрывал истинную цель своего приезда – «делать деньги».

Сначала его внимание привлекли видеоигры – последнее увлечение в Японии и США. В конце концов Маса и его партнер-студент остановились на более простой идее: каждый день они на два часа открывали в кампусе кухню, где подавали жареную лапшу, суп с вонтонами[68] и другие восточные блюда. Бизнес был популярным и прибыльным, но закрылся из-за чересчур «творческого» подхода к бухгалтерии. Маса обвинил в провале своего делового партнера[69]. Позже, столкнувшись с миллиардными убытками и травлей в прессе, Маса назовет себя капитаном корабля, чей долг – спасать пассажиров и экипаж, а при необходимости – отправиться на дно вместе с кораблем. Но тогда он сел в спасательную шлюпку первым.

Маса утверждает, что осенью 1976 г. он испытал озарение, которое изменило всю его жизнь и безвозвратно определило его дальнейшую деловую карьеру[70]. Он взял в руки экземпляр журнала Popular Electronics в местном супермаркете Safeway – и увидел на картинке новый микропроцессор Intel 8080. Ему показалось, что он смотрит сцену из фильма или слушает прекрасную музыку: «Это было точно такое же ощущение. По всему телу бежали мурашки, я не мог сдержать слез».

Эта история хорошо известна из интервью и биографий Масы, и она практически идентична истории Билла Гейтса. Он, второкурсник Гарварда, был настолько потрясен, прочитав в январе 1975 г. в Popular Electronics статью о компьютере Altair 8800, что бросил учебу и стал одним из основателей собственной компании Microsoft – в Альбукерке, штат Нью-Мексико. «Это было невероятно, – вспоминал Гейтс. – На мой взгляд, Popular Electronics полностью изменил отношения между людьми и компьютерами»[71].

Неважно, правдива ли история Масы или он подсмотрел ее у Гейтса, – важно то, что молодой японский студент следовал советам Дэна Фудзиты и быстро развивал интерес к технологиям. Было бы странно, если бы он этого не делал. Колледж Святых имен в Окленде находился всего в часе езды от Мекки предпринимательства и инноваций – района вокруг Сан-Хосе в округе Санта-Клара, известного как Кремниевая долина. В этой совершенно обычной сельскохозяйственной местности, где вдоль шоссе тянулись яблоневые, персиковые и грушевые сады, уже началась эпоха исторических технологических преобразований, движущей силой которых стал крошечный микрочип, покоривший Масу (и Гейтса).

Окончательно изменила жизненный путь Масы случайная встреча с приезжим бизнесменом, легендой в его родной Японии. Тадаши Сасаки, он же «Доктор Ракета», – один из основателей японской индустрии бытовой электроники. Это гигант, стоявший в одном ряду с Акио Морита, создателем Sony Walkman, и Коносукэ Мацусита, основателем Panasonic. Он заслужил свою репутацию инженера мирового класса еще во время войны, изучая британское радиолокационное оборудование, захваченное после падения Сингапура в 1941 г.

А в 1942 г. американские бомбардировщики B–25, пролетев более 1100 км с борта авианосца США «Хорнет», нанесли удары по Кобе, Осаке, Токио и другим целям в Японии. Материальный ущерб, нанесенный рейдом, был незначительным, ужас ситуации заключался в том, что американцы легко уклонились от простых японских радаров.

Сасаки было приказано выехать в Вюрцбург в Германии, чтобы изучить новейшую немецкую радарную технологию. Существенная часть его пути пролегала по Транссибирской магистрали – это было возможным только потому, что Япония и СССР тогда не находились в состоянии войны. К тому времени, когда молодой японский инженер выполнил задачу и был готов к возвращению, сухопутный маршрут был признан слишком опасным, и ему пришлось добираться домой морем.

Сасаки перевез детали и чертежи радара на немецкой подлодке в южную часть Тихого океана, контролируемую Японией, а затем в Токио. Вторая подлодка, на которой находился его коллега, имевший при себе копии чертежей, была потоплена у берегов Сингапура. Никто не выжил[72].

После войны Доктор Ракета работал в компании Sharp, японском гиганте бытовой электроники, где разработал первые карманные электронные калькуляторы. Позже он сыграл ключевую роль в создании первого в мире микропроцессора Intel 4004, познакомив соучредителя Intel Роберта Нойса с японским бизнесменом, который нуждался в передовом микрочипе. После этой услуги Сасаки встречали в Кремниевой долине как дорогого гостя. Он стал наставником нового поколения американских предпринимателей, двигавших технологическую революцию, в том числе молодого человека по имени Стив Джобс, который впоследствии основал компанию Apple Computer.

Во время одной из своих регулярных поездок в Калифорнию Сасаки столкнулся с серьезным молодым человеком, который представился Масаёси Соном. Отбросив японские формальности, Маса спросил пожилого мужчину:

– Как вы думаете, что находится в конце Вселенной? И где ее начало?

«Космический вопрос» вызвал у Сасаки любопытство, и он поинтересовался происхождением молодого японского студента: «Он рассказал мне, что он кореец-дзайнити и что его дедушка и бабушка разводили свиней на Кюсю, в Тосу. А еще он сказал: „Но я хочу построить настоящий бизнес. Я не хочу следовать путем моего отца и остальных. Поэтому я и приехал в Америку – чтобы больше узнать“»[73].

Позже Сасаки назвал Масу «инопланетянином». Но что-то привлекало его в молодом человеке, несмотря на разницу в возрасте и происхождении. Как и основатель Tesla Илон Маск, тоже не слишком социально приспособленный человек, Маса обладал способностью убеждать окружающих в том, что он гений. Или, по крайней мере, будущий гений. Отсутствие светского лоска вызывало у людей доверие и симпатию, а впоследствии – и восхищение[74]