Чёрствый хлеб вечности (Записки сибирского бухгалтера прошлого века)

ПАРА СЛОВ ОТ ИЗДАТЕЛЯ

Время куда-то движется, хотя его, как физического явления нет. То, что вам рисуют физики типа прогиба пространства-времени, – бред буйной фантазии сивой кобылы из физической лаборатории. Если хотите почитать научную фантастику в чистом виде – откройте учебник физики, особенно квантовую теории, – там напридумывали столько, что научным фантастам, изобретающие свои миры, до них далеко. Данные хвизики даже не могут допереть до простой мысли, что физические законы в макромире и микромире одни и те же и атомы собирают не китайцы или бозоны Фикса друга капитана Врунгеля. Всего лишь закон сохранения энергии из учебника за 9 класс общеобразовательной школы. Спросите академика, что такое эта самая энергия? Ответит ли он на этот простенький вопрос? Нет. Заверяю вас, что он тоже вас будет уверять, что фотон неделим, но объяснить почему он летит сломя голову и что это материя, точнее корпускула, как он считает, или волна не сможет. Не забудьте спросить у него что такое волна. Интересно, что он ответит?

Хватит ёрничать. То, что мы принимаем за время всего лишь циклические движения физических тел, а старение – деградация нашего тела. Неизбежное явление. Движение земли тут не причём, но вернёмся к привычным мерам измерения. То есть времени. Так удобней мерить и взвешивать, особенно прошлое. Уже более пятидесяти лет, скорее около шестидесяти, в нашем роду бродит писанина дяди Сёмы, точнее Семёна Петровича Макарова, под гордым наименованием «Прошлое и настоящее нашего рода». Я его читал ещё в семидесятые годы прошлого тысячелетия, но тот вариант был не более полсотни страниц рукописного текста, в то время как этот – за сто уже машинописного. Воды в нём, честно сказать, прибавилось, но я не только освежил память, но и уточнил многие детали его биографии и жизни. Делать с его творением я не знал что, поскольку на громкое название, которое прилепил ему автор, сей труд явно не вытягивал, поскольку из него вы не извлечете даже имени его бабушки со стороны матери или достоверной её родословной по линии Ревякиных, кроме сватовства, но и даже биографии родных брата и сестёр автор не удосужился отследить, хотя вы вполне себе можете прочитать про начисление заработной платы два раза в месяц, как нововведение автора. На западе за долго до него вели недельный её учёт. Родные и близкие возникают в биографическом очерке, как фантомные боли. Схватили и отошли в сторону, даже о судьбе детей вы едва ли что найдёте. Тот же Станислав, которого дядя упоминает в общем списке и то, что он учился на оператора ЭВМ, на момент написания мемуаров был уже замдекана экономического факультета моей альма-матер Иркутского СХИ, позднее я его находил в списках проректоров то ли академии, то ли уже университета, в которое его переименовали. Тот же Анатолий был начальником Братского аэропорта, правда он рано умер. По-моему, его подвело сердце. Нервишки и элементарное не понимание того, что здоровье находится в ваших руках, а не в руках врачей. Да и игнорирование достижений других, при этом видя одного себя любимого, честно сказать всё-таки настораживает. Если моего отца можно как-то пропустить, поскольку в то время он ещё не был ни почётным гражданином пгт. Залари и улицу его имени ещё даже и не проектировали и не загоняли в «планты» развития посёлка, но он всё-таки был главным инженером Управления сельского хозяйства в сельскохозяйственном районе, даже заместителем начальника, от должности начальника которого он отпихивался ногами и руками, предпочитая крутить гайки у тракторов вместе с мужиками, что он любил делать больше, чем писать бумажки. Да и техникум он закончил уже в пятидесятые годы, чем Семён Петрович никак не мог похвасться. Сын сестры Любы Володя Чертков был художником на Хайтинском фарфоровом заводе и, даже, кажется, Заслуженным художником РСФСР или, может быть, и СССР. Да, ещё. вишенка на торте, это дядя Коля Ревякин, который в общим и вытянул свою сестру-вдову с пятью детишками на борту и его тоже, сразу пропал с его радаров, как поехал учится, хотя уже в семидесятые годы я слышал про него. Конечно, стать Эйнштейном мой двоюродный дед не мог, поскольку физики в церковно-приходской школе как-то не преподавали, а гимназию не успел окончить по причине войн, но вполне интеллигентным человеком он стал. Если вы наберёте в поисковике Николай Михайлович Ревякин, то найдёте известного в Иркутской области «Ольхонского деда». Там даже проводятся Ревякинские чтения, в большей степени усилиями его дочери, а теперь и внучки.

Как-то так – некрасяво получается, поскольку о мёртвых или хорошо или – никак, но я тут пишу не о нём, а о том, почему я поступил именно так, а не иначе с его «трудами». Кроме того, я по образованию бухгалтер, точнее экономист по бухгалтерскому учёту, большую часть жизни, в советское время я работал экономистом, а когда они стали не нужны, то просто пересел в другое кресло – бухгалтерское. Несмотря на то, что в институте меня учили считать на счётах, но благодаря своей лени и изменившимися условиями жизни, в 1993 году я считал зарплату на компе. Старине 286, а на следующий год запихнул в него всю бухгалтерию, что позволило за небольшие деньги постоянно тянуть два предприятия, хватать приработки и тем самым довольно благополучно пережить девяностые, если добавить ещё десять соток картошки, которые я садил в то время, и около шести огорода, которые приходилось копать в ручную, а картошку пахать трактором, и золотую тёщу, которая успешно ковырялась в нём, что оставляло мне время ещё на охоту, то жили мы почти что «нос в табаке», или около этого, не смотря на большое количество нахлебников.

Если я бухгалтером стал случайно, просто если бы я пошел в университет, то работы в сельской местности, кроме работы учителя, я бы не нашел, в политех – город прельщал меня ещё меньше. В городе ты должен всё время куда-то бежать, как белка в известном колесе, а если остановишься, то из этого колеса вас выбросит на помойку. Клеточным жителем я не хотел быть, а быть медиком, как моя сестра, я просто не мог. Кровь, особенно человеческая, не особо приятное зрелище, а если добавить гною – мерзкое и не для слабонервных. Я не слабонервный и кровь животным пускаю, и рублю головёшки курам, с раннего детства, но особенно не люблю это дело. Кроме того: «Латынь из моды вышла ныне…», а только musculus в теле человеческом, что у дурака махорки, а зубрить их все дело весьма тоскливое, то я подался в ИСХИ, но там электриком, механиком, зоотехником или агрономом быть я не пожелал, поскольку в собственном дворе этим уже занимался, хоть и в малых масштабах и имел представление о них, так что подался на экономический факультет, а то что я стал ещё и бухгалтером – дело девочек из приёмной комиссии. «Случайности не случайны», – как говорится в китайском мультике.

Если я стал бухгалтером случайно, то моего дядюшку на эту стезю, как на обочину, выпихнула сама жизнь. Бухгалтером настоящим он не стал, поскольку бухгалтерия, точнее финансы, кровь не только предприятия, а кто ими управляет уж точно второй человек на этом корабле. Он даже это не понял, а как им помыкали, вообще, песня. Как это произошло? Вспомните его биографию. Когда убили его отца, то ему было тринадцать лет. Подростковый возраст. Он ещё не вырос. Вдова с кучей детей. Жрать нечего. Он просто не мог вырасти на плохом питании. Моя мама, которая с 1941 по 1944 год жила в прифронтовой зоне, где никто ничем не снабжал, а только забирал, для меня наглядный пример. Она просто так и не переросла своих подростковых габаритов. Дядя Сёма тоже: не смог вырасти. Кроме того, надорвался позднее на тяжелых работах, после чего его чуть не парализовало. Благо образовали Коммуну, а к тому двигалось общество, поскольку производительность труда, при его специализации повышается, да и плуги уже становились пароконные, а здесь уже нужно две лошади, а возить дрова вполне хватит и одной. Жаль, но лошадка жрёт каждый день. Если мой папа, при общем дефиците мужиков после войн, махал кувалдой в кузне в четырнадцать годков, то мешки дядюшка ворочать явно не мог парализованный на половину. Так он стал счетоводом не по своей воле и разобрался чем отличается дебют от дебета, боюсь, не раньше, чем через лет пять после того, как его туда запихнули. Да и работа эта явно была мало престижна в это время.

Если я мог за вечер на компе перевернуть всю бухгалтерию за несколько лет и срастить все концы в ней, отбиваясь от налоговой, девки из которой только усмехались, видя, как я этим манипулирую, поскольку я ранее подавал им печатные формы, но массив документов, в основном, не трогая. Если вы считаете, что балансы я не составлял вручную? Обшибаетесь. Между 1990 годом и 1993 годом расстояние не столь большое, но весомое, так что на машинке, не на счётах, я много считал и торчал в очередях в налоговую, как за хлебом в войну. Устраивать вечерние посиделки я не устраивал, поскольку давно усвоил простое правило: с утреца ты долго будешь соображать, какой идиот успел наворотить такого, что тебе разгребать за ним приходится пол дня. Делать нужно вовремя и разлаживать по папочкам или сшивать в тома, тогда за неделю ты свернёшь любой баланс если в конце месяца у тебя останется не распиханными по сводным документам только ещё не поступившие в бухгалтерию.

Меня не удивляет, что дядюшка не попал на фронт, меня удивляет только то, как он попал в армию такой задохлик. Видимо по горячке 1941 года и специальному «призыву» по партийной линии. Я знаю, как военкомы дикими глазами смотрят на заморышей призывников, меня, поскольку я вырос только после первого курса, при постановке на учёт чуть ли не хотели отправить на «откорм» в санаторий. Благо это был десятый класс и выпускные экзамены на носу, да и выглядел я вполне румяным крепышом из хорошего дома, где все были рослыми и нормальными детьми. Я-то вырос, а он нет. Мой отец уже в октябре месяце «осваивал» передок, а его в течении четырёх лет не довезли до фронта, при том что генерал Апанасенко бросался грудью на сталинскую амбразуру, защищая артиллерию фронта, при этом отправив весь личный состав с вооружением под Москву, и, наплевав на приказ товарища Сталина о призыве пяти возрастов в армию, загнал в казармы всех, кто мог таскать ноги и штаны на них, оголив даже тюрьмы и лагеря. Проделал он это столь виртуозно, что япошки если что и заподозрили, но наткнувшись на полные казармы, сочли это дезой.

Загнав дядюшку в армию там не знали, что с таким «воякой» делать. Вернуть обратно приказа не было и как? Вроде и ранения нет? Таскать винтовку? Мосинка – это железяка помешанная на цельной древесине более четырёх килограммов веса, длинной – 1,3 метра без штыка и 1,7 метра со штыком. Кстати, она пристреливалась со штыком, и по высоте как раз мне по плечо. Я самый маленький в родове его брата Николая, но у меня метр восемьдесят рост, а дядюшка дышал мне в пупок, так как мы встречались в жизни однажды, и я точно знаю его параметры. Добавьте, что он был мелко-костный астеничный, на грани истощения товарищ, которого корми-не корми, а мясо не нарастёт, так что воевать он мог с данным оружием только стреляя с сошек и, если бы винтовка сама его таскала на плечах. Забавно, смог бы он поднять опорную плиту от 120-миллиметрового миномёта и спешно убраться с ней с позиции, поскольку он числился командиром миномётного отделения? Не зная куда его пристроить и деть его, заставили заниматься ППР (армейцы знают разные расшифровки этой аббревиатуры). Я бы заставил его вести всю документацию батареи, а не только вешать лапшу на уши сержантам. В конце концов, вместе с подобными же доходягами, его спихнули в подсобное хозяйство, но когда приехал неизвестный в армейских кругах генерал армии Васильев перед самой войной с япошками, перетрясли всех заново, а у кого было мясо на ягодицах, которое они отрастили в подсобном хозяйстве (я знаю как проводилась тогда медкомиссия со слов того же дядюшки), часть из них отправили в Манчжурию, а дядю Сёму, лезущего за ними в вагон, как пацана, отправили искать полковника, который считать не умеет личный состав и вагоны, а железнодорожники такие сволочи. Так что, по независящим от него причинам, мой дядюшка так и не повоевал.

Ладно, это только «интерпритация» написанного, но грешки у дядюшки есть и по больше. Например, описание смерти моего деда. От мамы я слышал немного не такую, не напомаженную и причёсанную версию в дядюшкином исполнении, которую мне слово – в слово повторили в Верхнем Кукуте, когда я приезжал на могилу деда будучи ещё студентом, тогда там ещё помнили происшедшее события. Отец только отнекивался, видимо не хотел ввязываться в это дело, говоря, что был маленький и помнит лишь то, что руки у отца при похоронах были все порезаны. Врал.

Встречались мы с ним всего однажды и впечатление о нём у меня осталось точно такое же, что от его «писанины». Лет за пять до своей смерти он приезжал к отцу в гости, а как на грех я «проходил институтскую практику» в родном для меня совхозе, в котором к тому же работала тогда мама, и где меня знали все не только люди и собаки, а даже мыши, крысы и суслики в округе. Поскольку отскрести меня от старого дивана, что стоял на веранде, где я пребывал большее время, без надобности было делом проблематичным, так как там я «общался» с подшивками старых газет и журналов, преимущественно журнала «Наука и жизнь». Вот там-то откопал меня мой дядюшка. Найдя свободные уши, он стал «втирать» мне «за жизнь» без перерыва на отдых и приём пищи. Поскольку учить усатого вьюношу, как говорил мой папа «неумно» и «контрпродуктивно», поскольку у того в голове к этому времени заводятся собственные тараканы, которых может разогнать только дубина жизни, и воздействие ваших слов равносильны взаимодействию слона и дробины. Я тогда это понимал прекрасно, а он – нет, так что он достал за время своего пребывания даже такое толстокожее животное, каким являюсь я, до печёнки или селезёнки, или бог знает ещё до каких органов и мою праведную, но ленивую душу, поскольку грешить мне как-то тоже лень. Это точно.

Несмотря на то, что в писанине дяди Сёмы было много «грешков» и передёргиваний, если говорить картёжным языком, я решил издать их отдельной книгой, даже не как книгой мемуаров, а художественной по причине: «История души человеческой…». И далее по Лермонтову с некоторыми моими комментариями. Я не стал её править, поскольку здесь править – только портить. Мне не отобразить его душу и не войти в ту реку, которая унесла его в небытие. Это была другая река, перед которыми наши «ужасные» девяностые всего лишь забава детишек в песочнице. Это другое измерение, в котором сложно адекватно оценить себя нашим избалованным людям-недорослям.

Единственно, что мною изменено, так это название, хотя оригинальное я оставил в тексте, да и то чисто из медийных соображений, поскольку с таким погонялом на него даже и не взглянет наш люд.

Зачем я так проехался катком по дядюшки покойнику? Для вашего же блага, поскольку, зная людей, априори предполагаю, что вы едва ли станете копать хотя бы его биографию или её уточнять из других источников, оставаясь в благостном и удобном для себя мире иллюзий. Хотя бы простой пример: вас учили много лет физике и ни один из вас не задумался, что вам вешали лапшу на уши, аналогичной закону божьему, с чего я, кстати, начал, а здесь чужая жизнь о которой вы если и знаете, то точно слабо представляете её, большинство не держалось за чапыги, а многие наивно думают, что основным тягловым инструментом в Отечественную войну был ЗИС-5 или Студебекер. В крайнем случае полуторка. А на двадцать лет раньше? Я не могу убедить своего сына что основным грузоперевозчиком тогда был паровоз и старых узкоколеек, особенно где что-то добывали или возили в немереных количествах, – пруд пруди. Поди докажи ему, даже сунув под нос железнодорожный костыль, найденный здесь же, что это не автомобильная дорога. С физикой хоть проще – законы то физики тут под носом, но вы свято верите, как в Отче наш, в закон Всемирного тяготения так как он вроде и существует. Притягивается же? А почему? Так и здесь всё. А почему? Вы тоже друг к другу притягиваетесь? А луна чтой-то не падает? Не по человечьи как-то. Кто-то захотел вам навешать лапшу на уши и навешал, а вы, дураки, и поверили. Вы наверно поверили, что дядя Сёма строитель коммунизма или мой папа с ним на пару? Лубок с прошлого, как хрустящие царские булки или Сталин-тиран. Стрелять тогда нужно было народец, как при децимации, через одного, иначе убьют тебя. Убили же за одни мысли моего деда. Убили. С физикой хоть честней – объяснения почему Луна не падает никто не знает, наверно, кроме меня, поскольку я же должен понять для себя почему это происходит и в каком мире я живу, а вам это объяснят те, кто это не знает и понятия не имеет почему это происходит, но говорит и получает за вибрации воздуха деньги.

Так, особенности человеческой природы. Где я, а где Луна?

Мой папа и дядя Сёма лапотные крестьяне, которым жрать-то нечего было бы, если они бегали и махали флагами. Это сейчас машут на фронте флагами, но только для того, чтобы отчитаться перед начальством и зачастую рискуя жизнями солдат. Я заверяю, что они бы это не делали, если бы с них сего не требовали. Хотя и есть какой-то элемент бравады: мы это сделали. Я жил в советское время и знаю, что разные там секретари райкомов или парторги организаций коммунизм строили для галочки. Да, для галочки, работа такая, хотя основа, – плановая экономика у системы была здоровая и к ней придётся вернутся рано или поздно, поскольку ресурсы земли ограничены, а развиваться дальше нужно и концентрация их необходима, поскольку исследования и возможности тех же корпораций узко специализированных и, потому, довольно куцых, по сути, уже исчерпаны во многом. Прорыв пойдёт не в узкой специализированной сфере, а в их комплексе: типа химия, физика, география, астрономия и прочие в куче. Кстати, считать стали за мою жизнь на много лучше. Пойдём и дальше. Да и из состояния дикости выходить человечеству пора – кольцо в носу у дикаря, ничем не лучше дорогого Ролекса на руках у нувориша или авто под жирной задницей. Штаны или платье, сколько бы они не стоили, всего лишь тряпки на теле, которые зачастую даже и не греют, точнее не держат тепло.

А дядя Сёма? Дядя Сёма уже прошлое, но без его понимания нами, нет будущего у нас. У него были свои тараканы в голове, а у нас свои. Да и выжил ли дядя Сёма если бы жизнь не двигалась вперёд? Нет. Он шел по самой грани смерти, а если бы, грубо говоря, царь-батюшка остался, то из всего семейства моей бабушки Марии может быть выжило человека два. Может быть, и меня не было. Отец был слишком мал.

Посмотрите на жизнь его глазами, глазами давно умершего человека, который, естественно, был когда-то живым, – пользительно для вашего же желудка.

И. Н. Макаров

ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ НАШЕГО РОДА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Что меня побудило написать семейный биографический очерк. Это прежде всего просьба моих детей, да и моё желание, чтобы наше будущее поколение, то есть наши дети, внуки и правнуки могли более ясно знать прошлое нашего рода, а следовательно, и жизни всего нашего народа. Хотя в нашем роду никаких особых героев нет, выдающиеся деятелей таких также нет, но я думаю, что будет мне без интересно об этом знать моим потомкам.

Прибайкалье растянулся на сотни километров горных хребет, из подножий которого вытекает сотни рек в одной и другую сторону хребта. Называется он "Анот".

Источником одной из сотен речек является подножия этого хребта, называется она- Харат.

Более трёхсот лет называлась эта речка Хардай. Течёт это речка почти от истока до устья по тайге. Впадает речка в другую речку "Мурин". И не больше 5 км от Мурина вверх протекает по чистому месту, да и здесь по берегам почти сплошной кустарник. По рассказам старожил в этих местах более трёхсот лет назад были поселение бурят. Население были по обе стороны речки; но не около самой речки, а где-то около километра от её берегов, то есть расположены они были на степных местах. Возле речки же до самого притоков был лес.

Предположение были, что здесь были летники. Зимники же находились за речкой Мурин, где сейчас находится улус Корсук. У бурят раньше было два жилья: зимники, где строились жилые дома, дворы для скота, вокруг домов были сенокосы. Около самых домов огораживался утуги, и многие поливались. Урожаи получались большие. На лето переселялись в месте со скотом в летники. Жили в юртах. Вокруг юрт были обширные площади выпусков. Дома в зимниках заколачивали. По предположениям старожилов около речки Хардай просторов было мало, и буряты бросили эти места и переселились Кудинскую долину, где простора для скота было очень много. Название речки Хардай бурятское, но надо полагать, что оно за сотни лет было искажено, так как сейчас такое слово бурятском языке не произносится и даже в русско- бурятском словаре нет его. Есть близкая к этому слово, но его смысл, оскорбляющий личность.

К переселению бурят из данной местности раньше была легенда о том, что в данной местности в лесу не росла берёза и вдруг начала произрастать. Пошёл разговор среди бурятского населения, что раз начал расти в наших местах белое дерево, значит сюда придут белые люди и уничтожат чёрных.

Таким образом бурятское население начало переселяться в другой другие места, дабы избежать смерти от белых людей.

Какая-то доля истины была в легенде о заселении данных мест белыми людьми. Не было истины в ней об уничтожении белыми чёрных. Получилось наоборот: смешение наций и не один род села Харат оказался смешанной нации, то есть бурят с русскими.

Точных данных нет, но по рассказам старожилов лет триста тому назад эти места начали заселять русскими. Селить они уже близко к речке. Строили дома в основном из лиственницы. Стояли эти дома более ста лет. Лес заготавливался на эти дома не дальше одного километра от застройки. До наших дней ещё сохранились дома, которые были построены из леса, заготовленного вблизи строений.

От нашего домика, недалеко около берега речки, на всгорочке, стоял домик, в котором в детский детстве бывал я. Когда этот домик был построен, даже не знали наши родители. Рассказывали, что лес на этот дом заготавливали сразу за речкой. Старожилы определили, что дом этот был построен около двухсот лет назад.

Тогда, как буряты покинули эти места, их стали заселять русские, то название села и речки было изменено, но близким к старому названию. Место название Хардай речку и село стали называть Харат, то есть название хотя и изменилось, но оно всё равно осталось близко к бурятскому языку, хотя искаженном виде. Почему осталось такое название? Надо полагать, по служила причиной тому то, что несколько поколений селян произошло от смешения национальностей. Приезжали сюда буряты, принимали русскую веру и женились на русских женщинах. Таким образом произошёл и наш род Макаровых.

Из улуса Хатар-Ходай приехал в село Харат молодой бурят. Принял русскую веру, а это раньше узаконивала через церковь. Производился определённый ритуал крещения, и после этого человек другой веры и национальности становился русским православным человеком и имел право жениться на русской женщине.

Приехавший с улуса Хатар-Хадай бурят по имени Балдок женился в селе Харат на русской женщине и принял её фамилию Макаров. Сколько лет и какое по счёту наше поколение никто и старожилов сказать нам не смог. Мы знаем одно, что был наш прадед Макаров Матвей, а у него было четыре сына: Мартемьян, Ефим, Прокопий, и наш дед Иван. Когда весь род Макарова Матвея проживал в селе Харат до наших дней, многие селяне не знали фамилии нашего рода. Называли всех по имени нашего предка, то есть называли всех Болдочковы и так именовали всех из нашего рода.

В центре села Харат стоял небольшой домик со всеми надворными постройками. Домик, как и многие на селе, стоял более сотни лет. В этом домике жил наш дед Макаров Иван Матвеевич и бабушка Евдокия Васильевна- из рода Поповых. Когда семья стала большой, то в домике стал тесно, тогда к нему сделали пристройку и стало вроде двух квартир. Детей было шесть человек. Четыре дочери: Лукерья, Прасковья, Аграфёна и Дарья и два сына: Пётр и Сергей. Дочери вышли замуж. Лукерья в Верхний Кукут за Трифонова Дмитрия, Прасковья тоже в Верхний Кукут за Рудых Григория и Дарья в селе Харат за Коваленкова Тимофея. Поженились и сыновья. Пётр был старше и женился, конечно, раньше. Женой и его стала девушка с Верхний Кукута Ревякино Мария Михайловна. Брат Сергей женился позднее.

По старым временам и законам парня женились, а девушки выходили замуж не по своему желанию, а по желанию родителей. Супружескую пару выбирали они сами, а выбирали родители. Понравится родителям жених, значит дочь выдадут без её согласия, из-за сына сосватают девушку ту, которая понравится родителям. Девушку же родители определяли прежде всего по её родителям. Родители хороши, трудолюбивы, значит их дочь должна быть хорошей. Однако, хотя редко, но бывало, что желание родителей совпадало с детьми. Дети были знакомы друг с другом и любили друг друга и это дружба совпала с желанием родителей. Из этих случаев и был случай со старшим Петром. Они с Марией были знакомы раньше, и родители того и другого были не против их брака. Тем не менее законы традиции старины нарушать не дозволено. Из семьи Макарова Иван Матвеича в Верхней Кукут в семью Ревякиных Михаила Константиновича направились сваты. Сватовство состоялось. Родители Ревякина просватывают свою дочь Марию за Макарова Петра. Беспокоилась невеста, и как поведут себя её родители, согласятся ли выдать её за любимого человека. И, на радость молодых, сватовство выразилось в согласии её родители выдать дочь Марию замуж за Петра. Сыграна свадьба в начале лета 1905 года. В апреле месяце 1906 года дых родился первенец- дочь Надя. 16 февраля 1908 года день праздничный, называется он "сретением господним". Праздник был посвящён двум святым: Анне пророчице и Симеону богоприимцу. В этот день родился сын и назвали его в честь святого богоприимца Симеона. Это родился я.

А теперь немного про деда и бабу.

Бабушка Евдокия была тихой, степенной женщиной, особо о ней сказать нечего. Хозяйство было середняцкое. Старики и дети были очень трудолюбивы. Но дед Иван был по тем временам особым человеком. Дед хорошо играл на скрипке. Редкие торжества и праздники на селе обходили без него. Помимо того, что играл на скрипке, он и пел неплохо. Бабка Евдокия рассказывала, что он сам сделал скрипку, и она имела звучание не хуже фабричных.

Дед Иван был очень религиозным человеком и никогда не пропускал праздники, чтобы не ходить в церковь. Приходя в церковь, был певчим на клиросе. Это место находилось около алтаря отгороженные барьером. Певчий человека четыре всегда по праздникам приходили в церковь и заходили на своё место. Это были просто любители и, конечно, обладали неплохими голосами, и должны были знать все молитвы и порядок, когда и какие псалмы и молитвы нужно петь. Кроме того, дед был искусственный звонарь на церковных колоколах.

Свои религиозные убеждения дед Иван старался прививать всем членам семьи, конечно, не убеждениями, а просто, чтобы все регулярно ходили в церковь, за исключением тех из женского пола, которые по-домашнему "графику" должны были управляться по домашнему хозяйству. Здесь для них греха не было. Остальным он просто приказывал, чтобы собирались и шли в церковь.

Под старость дед Иван стал сильно пить водку, но пил не часто: в месяц- два, один раз, но не меньше недели, не прерывал ни на один день. Насытит свой организм до предела и опять берётся усердно за работу, не употребляя, как говорят, спиртного ни грамма. Каким бы пьяным дед не был, а в праздничные дни не пропускал ни одной "обедни". Когда пьяный идёт в церковь, только и заходит в дверь, запевает молитвы и проходит прямо на клирос, а селяне уже знали его все и расступались, давая ему дорогу. Интересно то, что, даже будучи пьян, он и в церкви вёл себя прекрасно, и на клиросе пел со всеми, не сбивался.

В те времена существовал порядок, по которому на весь праздник Пасхи, то есть на неделю, открывались двери для входа на колокольне и всем свобода разрешалось заходить туда. Кто умел звонить – звонили, а кто не умел и имел желание научиться – учился. Для того, чтобы выиграть какую-то церковную мелодию на пяти колоколах, нужно также талант и умение, и это умели делать очень немногие. Дед Иван почти все пасхальные дни ходил на колокольню и подолгу звонил в колокола. а когда приходил под хмельком, то помимо церковных мелодий вызванивал на них песни, даже плясовые. Особенно искусно наигрывал песню "Русская барыня". Слушая такой церковный звон, все знали, кто это звонит, и все говорили: "Иван Матвеевич во хмелю забрался на колокольню". Поп жил всего через три дома от нашего домика. Церковь была недалеко от нас, и колокольный звон очень чётко прослушивался из нашего дома. Поп всегда слушал, как вызванивались на колоколах песни и хорошо знал, кто это звонил, но претензий деду Ивану не предъявлял.

Дед Иван умер не так уж стар, точно не знаю, но где-то лет в семьдесят и, если бы не выпивка, он мог ещё долго жить. Умер наш дед от очередного запоя, как говорили в народе "сгорел с вина". Умирая, будучи уже в бессознательном состоянии, бредит и говорил: "Смотрите, смотрите, сколько летает ангелов вокруг меня". Вот какая была крепкая вера в бога у людей.

Но, а наша бабушка с одной стороны тяжело переживала смерть своего деда, а с другой- вроде бы была рада тому, что раз смертью дед видит ангелов около себя, значит он будет в раю.

Когда вспоминаешь всё рассказано о своём деде Иване, думаешь: "А действительно старик был особенный. Неграмотный крестьянин, живущий в глухой сибирской деревни, век свой работал на обеспечение своей большой семьи. Где же научился играть на скрипке? Где научился делать сам скрипку, подбирать мелодии песни колоколах? Что это- как не природная любовь к музыке, талант". Но времена были такие – таланты эти погибали в темноте и дороги на свет им не было. Бабушка после смерти деда прожила ещё лет пятнадцать.

Когда сыновья подросли, дед Иван стал прививать им искусство музыки, однако у обеих особого таланта и желания не проявлялось. Дед настойчиво учил их играть на скрипке. Доходила до того, что моему отцу Петру привязывали пальцы к своим и совместно с ним играл. Когда у отца появился интерес к игре на скрипке, никаких привязываний пальцев не потребовалось. Достаточно было посмотреть на игру своего отца и прислушаться к мелодии, как быстро он начинал играть. Последствия мой отец стал, как и дед, искусным скрипачом. Он любые песни подбирал просто сам. Ну, а его брат Сергей так и не проявил в себе музыканта- скрипача. Однако религиозных чувств к моему отцу Петру, как ни был требователен дед Иван, привить не смог. Отец мой почему-то с молодых лет не имел душевных чувств к религии и всячески старался увильнуть от ходьбы в церковь. Будучи уже женатым отец не имел права противоречить своему отцу, и тем не менее находил повод, чтобы не пойти в церковь.

Дед Иван собирается в церковь, и мой отец собирается с ним, но отстаёт в пути и в церковь не пойдёт. Однажды дед пришёл, он заподозрил отца, что тот не ходил в церковь. Спросил его, почему он не пошёл, отец сказал, что у него заболела голова. Дед подошёл к отцу, снял с него ремень и выпорол его за не слушание прямо с присутствием его жены, то есть нашей мамы. Таков был закон семьи и право главы семьи.

Однако и это не помогло, не лежала душа отца к религии. Если зимой было очень трудно увиливать от ходьбы в церковь, то летом это удавалось хорошо. Он вместе с дедом собирался в церковь, но преднамеренно отставал, когда дед уходил, он возвращался обратно домой, закрывался в кладовку, называли их раньше чулан, ложился на ящик и спал, а матери наказывал, чтобы она следила за окончанием службы в церкви. Это было сделать очень просто: после окончания богослужения звонили во все колокола, а поскольку жили от церкви недалеко, звон был из дома слышно хорошо. Тогда мать будила отца, Он приводил себя в порядок и делал вид, что он только что пришёл из церкви. Мама говорила ему:" Ну что тебе трудно сходить, все равно ничего не делаешь в это время. Вдруг опять попадёшь, то ремень опять походит, тогда попадёт обеим". Но всё проходила благополучно.

Несмотря на все строгости требования, дед не смог привить отцу любовь к религии. Когда дед умер, отец совсем не стал ходить в церковь, хотя он и не считал себя безбожником, узаконенные правила религии в доме он соблюдал. Вылезая из-за стола после принятия пищи, как и все, он крестился, глядя, а может и нет, на иконы, стоящие в переднем углу. Бабушка же тихо и спокойно частенько говорила ему:" Петя, сходил бы в церкву, а то совсем не стал ходить". Отец, зная о том, что ему от матери не грозит никакого наказания, обычно с матерью не спорил, отговаривался шуткой, что в следующее воскресенье сходит. На следующее опять находил отговорки, но в церковь всё-таки не ходил.

Образование большого отец не имел, два или три класса церковно-приходской школы. В школе с первого класса преподавали религию, попы каждую неделю бывали в школе. Но почему-то он так смолоду относился к религии, для нас непонятно и по сей день.

Можно только предполагать, что на него повлияли ссыльные, которые жили в соседях, когда он был ещё молодым. По всей вероятности, это были политические ссыльные, потому что их открытые действия были направлены против царя. Перед въездом в Харат стояла мельница, а естественно у мельницы был пруд. Так вот на этом пруду, когда он замерзал, праздник зимой, Рождество или Новый год, лепили статую царя, причём лепили очень искусно. А когда они это делали, конечно, праздничные дни около них собирался народ. И в присутствии народа они брали ружья и расстреливали снежного царя. Очень жаль, что о них никаких подробностей не сохранилось.

В нашей семье уже было двое малышей: сестра Надя и я, когда отец пошёл служить в армию. Тогда говорили: "Ушёл на действительную", а срок службы был 4 года. Когда отец пошёл в армию, я был маленьким и не помню. За время службы отца я уже подрос. Кроме матери моим наставником был брат моего отца: мой крёстный Сергей Иванович. Курил он кабанскую трубку. В те времена было очень модно иметь кабанскую трубку, она была дорогой вещью. Откуда она получила такое название- неизвестно. И, конечно, мой наставник- мой крестный, приучил меня по-настоящему курить свою кабанскую трубку. Протесты матери результатов не дали. Ведь отец мой, пойдя в армию, не курил. Когда моего крестного не было дома в течение дня, а быть может и больше, значит трубки не было, а курить хотелось. Я искал клочок бумаги, а это по тем временам было не так просто, но я находил и крутил папиросу. Сначала получалось плохо, а потом научился.

В те времена взрослая молодёжь, ребята и девчата, где-то в центре села выбирали удобное место, где можно было бы сидеть. А сиденье были – это обыкновенные брёвна. И всегда по праздникам собирались "на полянку" и подразумевался сбор где-то в поле, на поляне. Их "полянки" были прямо на улице, в центре села. Ну, конечно, сюда приходили и крутились среди взрослой молодёжи детвора всех возрастов; кто жил недалеко от "полянки".

У нас в селе такая "полянка" была почти рядом с нашим домом и я, конечно, был там частым посетителем. Обычно фабричные папиросы в тех времена курили большие праздники парни из богатых семей. Уж очень хотелось покурить фабричную папиросу, а как просить, стеснялся. И вот однажды представился мне такой "счастливый" случай. Один парень подходит ко мне с фабричной папиросы в руке и говорит: "Порви рубашку – папиросу дам". Ну, разве можно было удержаться от такого соблазна. Я быстро расстегнул пуговицы, а где был вшит столбик для застёжки, порвать рубашку не смог. Я тогда перегрыз зубами, разорвал рубашку и получил папиросу. Взрослый парень смеялись надо мной, одобряя мою смелость. Накурившись «власть» фабричный папиросой, я вспомнил, что получу от мамы на "орехи" и стал придумать себе оправдание и нашёл. Когда мама стала спрашивать, как порвал рубашку, я сказал, что ребятишки порвали. Не знаю поверила она или нет, но отделался я за свои грехи только руганью. И вот я по-настоящему оформился курильщиком, не имея ни от кого запрета.

В один прекрасный день в дом появился незнакомый для меня человек в военной форме. Это отец, отслужив два или три года действительной службы, пришёл в отпуск, как говорили тогда: "Пришёл на побывку". Поскольку, после ухода в армию отца я остался совсем маленьким, я не знал его. И как обычно, я начинаю закуривать, не подозревая ничего. Увидев это, отец, видимо, возмутился, так как сам он не курил. Он погрозил мне пальцем, сказал: "Курить нельзя". Я пригрозки незнакомого человека испугался, забрался в закуток за печку и меня насилу оттуда вытащили. Отец поругал мать и своего брата Сергея за моё курение. С тех пор мне запретили курить, и представьте, до сих пор не курю. Вот как подействовало пригрозка. В таком же возрасте было очень непримечательный случай. Речка от нас недалеко, была там мельница, а при каждой мельнице имелся пруд. И мы часто бегали и к пруду, и к мельнице.

И вот однажды я решил побродить по воде по краешку пруда, а почва около берега была илистой. Я, засучив штанишки забрёл воду и, конечно, сразу погрузился с головой. К моему счастью, недалеко женщина полоскала бельё. Увидала меня и вытащила из воды. Не будь этой женщиной в тот момент, следовательно, не было бы и меня. Я, конечно, утонул бы. После всего этого начались для родителей и меня беспокойные дни, месяцы и годы. Я ночами стал вскакивать с постели, сон и куда-то ушёл и каждую ночь постель моя была мокрой.

Мать занялась моим лечением. И вот каждый вечер берёт меня за руки и ведёт к бабушкам. Бабушки шепчут на водицу, а потом изо рта вспрыскивает на моё лицо. Пока жили в Харате всё время продолжалось процедура лечения, хотя толку от этого никакого не было. А против нашего дома жил фельдшер, но меня к нему не водили.

И так, по законам природы старый умирает, молодые приходят им на смену. Так и в нашем роду четыре дочери ходили замуж, два брата поженились, и пока была возможность жили в отцовском маленьком домике уже две семьи. Жили до тех пор, пока наша семья уже составляла пять человек: это родители и нас трое – сестра Надя, я и сестра Люба. У брата отца стала семья в четыре человека, это дядя, брат отца Сергей с женой, тёткой Варварой и двое детей: сын Иван и дочь Наташа, и наша бабушка. Таким образом, в этом домике небольшом по размерам жила двойная семья в десять человек. Ясно, что стали появляться в семье разные неурядицы и ссоры. Неотложно назрел вопрос раздела семьи. И по правилам тех времён, которые никто не оспаривал и не в одной крестьянской семье против их никто не возражал, в старом доме оставался младший сын, старший уходил. Так получилось и в нашей семье. Наш отец, как старший должен был уйти, но по тем же правилам для старшего сына общими силами должен быть построен или куплен дом. Но это почему-то не получалось, а уходить нужно было. Совместная жизнь уже не получалось, а куда уходить?

Начался раздел хозяйства. Бабка наша, мать отца, осталась с младшим сыном Сергеем. И опять неписаный, но твёрдый закон: мать на себя берёт равную долю хозяйства, и сама возглавляет раздел, кому что отдать из имущества, отец наш был специалист по тем временам, сам делал телеги колёса к ним, а делать колёса особенно точить к ним ступицы считалось большим мастерством. Так вот, при разделе имущества и получился конфликт. Баб ка даёт команду- новой телеги, только что сделанная отцом, оставить у себя, а отцу отдать старенькие, заявив: "Умеешь делать, и сделаешь себе". Отец, конечно, не стал соглашаться. Просил хоть бы одну телегу взяли новую и одну ему, но бабка стоял на своём. Тогда отец рассердился и у двух колёс новой телеги и изрубил пальцы, о себе всё-таки пришлось взять старые. И так, раздел имущества закончен, пора выселяться из дому.

Куда? Вот куда поехала наша семья. На заимку в местность "Мыкэрник", недалеко от Ивана-Андреевского винокуренного завода около дороги, прижавшись к красивой роще ельника, стоят небольшие два домика- две заимочки. Метрах в 300 от них течёт маленький ключик-родничок, течёт летом и зимой не замерзая. Так вот, в одну из этих заимок мы и поселились, а в ней уже жила одна семья из наших родственников, сродни брат моего отца, которого постигла такая же участь.

Вся площадь домика составляла примерно 30 м², два небольших оконца, в углу стояла русская печь, а в двух углах нары, то есть общий настил-кровать, на которых спала вся семья. Перегородок никаких не было. Меблировка домика состояла из того, что у оконца каждой семьи стоял стол, пара табуреток скамеечка, вот и всё. Если бабка не дала нашей семье новой телеге, то она отдала нам хороший стол с некоторой резной отделкой и удивления крепкий. Да, были в те времена мастера, умевшие делать красивые прочные вещи как память старины мы до сего времени храним у себя этот стол, и стало этому уже более ста лет, а он ещё до удивления крепок.

Вспоминается как в тумане наши весёлое, беззаботное детство. В двух заимках нас было около десятка малышей. Это уже был своеобразный коллектив и скучать на этих отдалённых от сёл заимках не приходилось. Голодом, конечно, мы, как говорят, не сидели, наша пища была: хлеб, картошка, молоко, овощей в то время не садили, а почему, сейчас не знаю. Что касается печенья, сахара и конфет, то эту роскошь мы кушали один-два раза в год, это, когда родители ездили в город Иркутск с продажей своей продукции и возили осенью ягоды. Это был основной источник денежного дохода, на которые нужно было одеть всю семью и заплатить "подать" царю-батюшке. Вот из этих доходов и выкраивали родители несколько копеек, чтобы купить нам гостинец, и мы с малых лет знали эту традицию, чтобы приезжая из города, родители обязательно нас побалуют сладостями.

Были случаи полакомиться этими сладостями и по-другому, а это случалось так: хозяин винзавода приезжали из города Иркутска, чтобы отдыхать на лоне природы, выезжали в поле, устраивали гуляния, которые иногда проходили недалеко от наших заимок, а мы уже изучили обстановку. Когда господа проезжали мимо нас, мы знали, что едут на гуляние и по кустам выслеживали их, а выследив, на глаза к ним попадать боялись и часами выжидали, находясь как бы в засаде, соблюдая строгую тишину, когда кончалось пиршенство и дело подходило к концу, мы, как-бы ничего не зная выходили к дороге и ждали, когда проедут мимо нас почтенные господа. Проезжай мимо нас, некоторые из них с ехидной улыбкой на лице показывали нам место их пиршества. Собирайте, мол наши объедки, деревенская чернь. И тогда мы все ватагой бежали к месту их пиршества и, конечно, кто первый прибежит, тот и в выигрыше, то есть ему больше достанется барских объедков.

В те времена для нас барские объедки сходили за роскошь, о лучшем мы тогда мечтать не могли. Когда вспоминаешь такие времена, очень хочется сейчас встретиться с глазу на глаз с теми господами, кто б кому ехидно улыбнулся?

Наконец для нашей семьи наступил радостный дни. В посёлке с экзотическим названием "Теребиловка", где находился Ивано-Андреевский винокуренный завод, купили домик. Стоял этот домик около лесочка, недалеко от речки и почему-то почти в болоте.

Когда были длительные дожди, мы с трудом пробирались к нему, а лошадей выпрягали метрах в ста от дома и оставляли там телеги на сухой релочке. У дома вся пристройка была из жердей, и только двор для скота был бревенчатый. Около речки стояла около десяти домиков с бедной изгородью и к каждому в ненастное время трудно было добраться.

Нам родственники писали письма с адресом на конверте: "Живут в заводе, дом в болоте". Не подумайте, что письма надо доставляло почта, нет, её не было, а письма эти посылали с "попутными".

Приехав в свой домик, хотя он был и небольшим, мы чувствовали себя в хорошем уюте, ведь мы здесь жили только своей семьёй.

Отец был очень трудолюбив и в зимнее, свободное время нанимался на своих лошадях возить из леса дрова для винокуренного завода, а летом иногда работал на посадке, копки и вывозке картофеля. Заводчики сажали сами для завода картофель, и уже в те времена у них была своеобразная агротехника и соответствующая техника: плуги, окучники и картофелекопалки. При этом они получали неплохие урожаи картофеля.

У крестьян на вооружении были всего лишь соха и борона и никто особенно не обращал внимания на технику и агротехнику заводчиков. Была своя агротехника: пахали сохой мелко, картофель садили очень мелко, то есть брали картофелину в руки и сажали в землю. Как результат урожая были очень низкие, а в засушливые годы вообще ничего не вырастало. Да и техника крестьян была недоступной по её стоимости. Отец мой через свой труд имел близкие отношения заводчиками, а, следовательно, вёл наблюдение и практически, работая на полях заводчиков, знакомился с техникой и некоторыми элементарными вопросами агротехники и относился к этому с большим интересом. В 1913 году на свой заработки купил у заводчиков однолемешный плуг и окучник, конечно, не новые и очень дорогие. Для того, чтобы их купить, отец целую зиму на двух лошадях возил для завода дрова, работая ежедневно не менее двенадцати-семнадцати часов. Мы, будучи малышами, удивлялись, как наш отец ни днём, ни ночью не спит.

Применить в то время новую технику в своём хозяйстве не пришлось, так как в конце зимы 1914 года со двора у нас украли обеих лошадей, осталось одна молодая, а плуг был двуконный.

Для нас в то время хозяйские дела были непонятны, мы безмятежно бегали по просторам небольшого посёлка, который, собственно, не представлял сформированного села, а состоял из разбросанных домиков. Забегали мы и на территорию винокуренного завода. Завод не был обнесён забором, и мы свободно могли бегать вокруг него, а зимой, изрядно замёрзнув, имели возможность заходить в помещение, где топился паровой котёл. Кочегар непрерывно кидал в топку котла дрова, там было тепло. Называли это помещение "жиганкой", почему так называли, не знаю.

Очень интересно было, когда отец брал меня с собой и совместно с работниками завода водил меня по всем цехам завода. Когда подходили к большому чану, где готовилась брага для спирта, работник завода угощал отца этой брагой. Не менее интересно было забраться на большущий чан, находившийся около стены завода. В нём находились отработанные барда. Там был высокий, худощавый мужчина, который отпускал барду для частного населения и для быков купца Винтовикина, который на дешёвых кормах откармливал на каждом заводе сотни быков. Мужчину этого называли бардник. Он разрешал нам даже нажимать на рычаг крана, когда кто-нибудь подъезжал на лошади за бардой. Как вели заводчики расчёты с потребителями борды я и до сего времени не знаю. Барда отпускала всем, кто подъезжал к нему, и никаких расчётов с ними не велось.

На винзаводе жил конторщик, которому мы носили ежедневно молоко, он покупал его у нас. Я очень часто носил ему молоко. Мне казалось, что все господа заводчики очень богатые и умные люди и по сравнению с нами, поэтому, когда я приносил им молоко, даже боялся сделать одного шага от порога. А мама, наливая и молоко, очень внимательно следила, чтобы в молоке не оказалось ни одной малейшей соринки, а я маму спрашивал, что они такой маленькое соринкой могут подавиться что ли, что у них узенькое горло. Мама мне отвечала, что у всех господ горло узкое. Поскольку я был уже большой, то возражал ей, доказывая, что хлеб вон какой кушает, а не давится.

И так, в нашем детском воображении уже с малых лет впиталась человеческая рознь на людей грамотных и богатых, простых и неграмотных крестьян. И когда вспоминаешь прошлое сейчас, становится вроде сказки.

Вот маленький один пример. Когда была свадьба у наших родителей, им были вручены подарки, один – это восковые цветы и второй – печатка туалетного мыла. Подарки эти были по тем временам одним из ценных и благородных. Мать в коробочке эти подарки хранила больше десятка лет. Хранились эти подарки в ящике для одежды. Мы, уже будучи подростками с сестрёнками, когда мамы не было дома, открывали ящик, доставали коробочку и с наслаждением нюхали этот кусочек мыла. А то, что скоро придёт время, что мы в обычном порядке будем пользоваться этим мылом и не мечтали. Мы считали, что это доступно только богатым господам, так говорила мама. Кто в наше время подумает, что это была действительность, что наши предки даже не мечтали помыть руки туалетным мылом. Или ещё пример. Мы уже были в юношеском возрасте, и вот соседская девушка, дочь богатого мужика, нашего соседа на Пасхе пришла на полянку в новых ботинках и галошах, хотя галоши были, явно, не по сезону, но это же дорогой наряд, который большинству был недоступен. И, конечно, все парни и девушки незаметно переносили свои взоры на ноги этой девушки.

Ещё пример. Первые годы замужества нашей маме купили валенки, валенки были белого цвета с красным рисунком, сейчас такие не изготавливаются. Эти валенки мама одевала один-два раза в зиму, в особые торжества или большие праздники, а остальное время они хранились завёрнутые в тряпочку в чулане. И носила их мама, примерно, пятнадцать лет. В деревне можно было редко встретить женщину в таких валенках.

1914 год. Началось первая мировая война. Отец был призван в армию. Нас трое: сестра сёстры Надя, Люба и я остались с матерью. Все тяготы ведения хозяйства легли на мать. Помимо домашних дел, нужно было ей брать на себя все полевые работы поскольку наш домик был на окраине и близко к лесу. Ещё при бытности отца были украдены лошади, то одной матери с нами, малышами, оставаться в своём доме было нельзя. Мы переехали в деревню Верхний Кукут, к нашему деду, отцу нашей матери, Ревякину Михаилу Константиновичу, и остались жить вместе с ними. У них самих семья была в десять человек. Таким образом, в доме в три комнаты нас стало жить 14 человек. Характерно то, что у них и у нас были свои отдельные хозяйства: лошади, коровы и прочие скот. Однако, всё это было соединено вместе. Заготавливались грубые корма вместе, скот содержали вместе и уход был совместный, но урожай зерновых собирался, обмолачивался и хранился отдельно. Это особенно не усложняло дела, так как особых счетов между семьями не было и питались мы все вместе. Семья Ревякина считалась средней, у нас была лошадка и две коровы. Однако, почему-то питание было однообразным и надоедало ли оно нам, я даже не припомню запомнилось только одно, что на завтрак, как правило, на большой стол ставилась большая деревянная хлебная чашка с печёной картошкой. И вот, освобождая её из-под угольной кожуры, мы с аппетитом уничтожали. Были ли другие блюда на завтрак, что-то не помню.

Вот такая протекала наша жизнь на новом месте, а нас, начиная с двух лет и кончают двенадцати годами было в доме восемь человек. Всё тут было: и шуму, и драки, и весёлых игр. Осенью 1915 года из нашего дома трое пошли в школу, а меня в школу не принимали, так как мне не было ещё восьми лет, в то время в школу принимали восьми лет. Но у меня появилось большое желание учиться. И до начала учебного года усиленно осваивал арифметику, которая заключалась в том, что я тренировался на сложение и вычитание в уме самых простых чисел в пределах до двадцати. И вот настал день отправки в школу моей тётки Анисьи, среднего брата Кости и сестры Нади. Меня в школу не пустили. Я оделся и с плачем догнал их и пошёл вместе в школу. Придя в школу вместе с ними, сел за парту и не ушёл из школы.

Мама, видимо, сходила к учительнице, и та сказала, пусть походит недельку две, и сам не будет ходить, поэтому учительница не давала ни книги, ни доски. Однако я продолжал ходить месяц, второй и бросать в школу не собирался, хотя учительница меня ни о чём не спрашивала, уроки не задавала и к доске не вызывала. Видя моё упорство, она выдала мне самый рваный букварь, обломок доски и обломок грифеля. Все учебники выдавали в школе, а первоклассников вместо тетради давали грифельные доски, на которых писали грифелем с доски. Получив букварь и доску. Я был очень рад, хотя учительницы и после этого меня ни о чём не спрашивала, а я сам смотрел, что другие пишут, тоже писал на своём обломке. Однажды захотелось перед ребятами похвастаться, что моя доска очень крепкая по сравнению с ихними. И я, идя из школы, бросил её в столб, и моя крепкая доска разлетелась вдребезги. Я, конечно, был очень озабочен. За этот поступок и боялся, что мне от учительницы крепко попадёт. Тем не менее на завтра я пошёл в школу, а тут дружки уже доложили учительнице, что я сломал доску. Она придя на занятия, первым долгом спросила, где моя доска. Я ответил, что сломал. Учительница рассмеялась и дала мне целую доску. Но, однако, гот мой прошёл впустую, и ничему я не научился, И во второй класс не перешёл. Но уже на второй год я задавал тон своим сверстникам. И так год по году заканчиваю три класса, дисциплина в школе строгая, за малейшую шалость или невыученный урок, было несколько видов наказания. Первая – это урок стоять на ногах в углу с учебником, вторая- стоять в углу на коленях лицом к стенке, третье, за шалости- линейка по голове и оставаться без обеда. И было ещё наказание: оставлять одного в школе после уроков.

Мы учились весь день и ходили на обед домой, но не так уж страшно было остаться без обеда, если ты имел друзей, или кто были двое из одного дома, как например в нашей семье. Если тебе постигла такая участь остаться без обеда, то тебе, конечно, не горячий обед, а кусок хлеба принесут, но скушать его было не совсем просто. Погрызть его надо было во время перемены, и чтобы учительница не видела, да и среди ребят было немало "доносчиков", который того и жди донесут учительнице, что наказанному кто-то принёс подкрепление, а это значит верное наказание и допрос, кто тебе принёс обед.

Если выяснится, кто принёс, значит и того учительница накажет. У нас и на этот вопрос ответы были отработаны, и мы всегда отвечали: "Я хлеб брал с собой утром". Да, собственно, оно так и было, многие ребята, идя в школу, на всякий случай прихватывали с собой кусок хлеба. Не совсем приятно было получить и последний наказание – остаться после уроков, особенно в зимние короткие дни, когда учёбу заканчивались с лампой. На улице совсем темно, и в школе темно, а тебе вот такое наказание за твой проступок: на час оставаться в классе одному после уроков. Света, конечно, нет, ребята ушли домой, а ты в тёмном классе один. Немного пробирает дрожь. И вот срок наказания истёк, учительница и своей комнаты выходит с лампой, открывает класс и выпускает тебя из тёмного класса, как узника из камеры. Выходишь на улицу, а тебе ещё больше километра шагать по тёмной улице домой.

Помню был случай, как один ученик был учительницей оставлен после уроков, и учительница забыла о нём. Родители потеряли его и пошли к учительнице узнать о своём сыне. Тогда она вспомнила, что оставил его после уроков и не выпустила из класса. Когда вместе с родителями и с лампами в руках открыли класс, то из класса никто не выходил. Обойдя со светом весь класс, школу никого не обнаружили. Проверили все стёкла, выбитых не обнаружили. Учительница, конечно, растерялась, куда мог исчезнуть школьник, а он забрался на высокую печь и, пристроившись там на очень маленькой площадке, уснул. Ученик этот впоследствии оказался мужем сестры Нади – Марков И.В. И что вы думаете, за такое произвол, что было учительницы? Ровным счётом ничего. Да и кому будешь жаловаться. Кроме всего этого учительница за учебный год не один десяток линеек ломала о голову учеников, а линейка была квадратиком, и удар по голове линейкой оставлял на голове пострадавшего рубец. Мне таких наказаний получать не довелось.

Как отражалась такая дисциплина на учёбу ребят? Я лично исключил так: те, кто особо не мечтал получить хотя бы трёхклассного образования, а учёба давалась с трудом, один-два класса заканчивал и бросал учёбу. Родители особых препятствий не чинили. Тот, кто имел большое желание окончить три-четыре класса и пофантазировать о гимназии, тот, конечно, старался, как говорят, изо всех сил, чтобы все уроки выучить хорошо. А ведь мы занимались в школе целый день, нам очень много задавали уроков на дом, кроме общих предметов у нас тратилось половина времени на бесполезную учёбу – это изучение закон божия со второго класса. У ученика третьего класса была полная сумка учебников, в том числе "часослов" – это учебник на славянском языке, повествовавший церковное богослужение, евангелие на русском языке и славянском, учебник славянского языка, молитвенник и учебник закона божия. Вот какая напасть учебников, которыми забивались детские умы. Поскольку, наша Верхне-Кукутская школа именовалась церковно-приходской, то один раз в неделю к нам приезжал поп из Харатской церкви и проводил с нами уроки. Бывали случаи, что в школу приезжали из города Иркутска архиерей и также проводил уроки по закону божию и даже по русскому языку. А сколько переживаний, подготовки и повторения уроков закона божие при ожидании его приезда!

Однажды попу ввёл с нами очередное занятие и задаёт нам вопрос: «Кто видел бога поднимите руки?» Закон божий гласит – бог есть дух святой, а это значит, что его никто не мог видеть, и мы знали это с детства. Но нашёлся и среди нас такой по имени Яшка из бедной семьи, который поднимает руку, встаёт и начинает отвечать каким-то, вроде юмором: "Вчера утром вышел на улицу и пошёл в школу, глянул на небо, вижу там открытое окно из него глядит на меня бог, лицо у него большое, красное как солнце". За такой ответ Яшку поп поставил в угол и оставил без обеда, причём весь и обеденный перерыв, чтоб стоял на коленях. Учительнице, видимо, тоже было сделано внушение, так как она после отъезда нам всем делала вроде бы внушение по поводу Яшкиного ответа попу.

А вот другой случай. На поповских занятиях моему соседу Мишке Труфанову из семьи богатых был попом задан вопрос: "На какой земле мы живём?" Он с таким же юмором ответил попу: "На райской". Поскольку этот вопрос не касался бога, взыскание не получил. Ну от нас ребятишек навсегда получил прозвище Мишка-китаец. И когда встал взрослым, его всё равно так называли.

Кроме всего, что преподносилась в школе, мы обязаны были почти каждое воскресенье организовано ходить в церковь в селе Харат. А мы жили на краю деревни, где через гору прямо до напрямую было не более полутора километров до церкви. Но этого мы не имели права делать, чтобы самостоятельно пойти в церковь прямо из дома. Мы шли километра полтора в школу, оттуда уже строем под командованием учительницы шли в церковь, и уже получалось, примерно около четырёх. В церкви нас также выстраивали впереди рядами. Помимо, под всякими причинами посещаемость церкви была не столь обязательной. Богомольцы мы были, конечно, не совсем сознательными один одного под бока, щипали или теребили за волосы, но и здесь было наказание.

Были в школе и зимние каникулы. Отпускали на две недели, праздновали рождество, есть 25 декабря. Праздник рождества христова продлился по 31 декабря с 1 января нового года начинались святки до 6 января, то есть до "Крещения господня". Но на зимние каникулы задавали очень много уроков и, чтобы их хорошо выучить, приходилось почти все каникулы сидеть и учить уроки. Но, как правило, большинство учеников уроки забывали, а если готовили, то не все уроки. Почуяв бесконтрольность и свободное время, все стремились отложить их на последние дни каникул.

Накануне рождества, а вернее уже в день рождества, с полуночи ходили по домам славить христа, пели рождественскую молитву, которая начиналась словами: "… Рождество твоё христе явив наш воссия мира и свет разума…". Славить ходили в основном подростки, но и взрослая молодёжь. Ходили в каждый дом, некоторые залаживались и не пускали, а в большинстве своём на рождество всю ночь не спали и ворота не закрывали. Такова была традиция крестьян. Собирались с небольшими группами от 2 до 5 человек. У нас в доме была своя группа – четыре человека. Мы с сестрой Надей, средний брат Костя Ревякин и наша тётка Анисья. К нам в группу входили ещё две сестры Баяновых- Анисья и Устинья – наши соседки. Примерно за полмесяца мы почти ежедневно проводили спевку, вроде репетиции. И наша группа считалась по Верхнему Кукуту лучшей. Все христославы старались зайти в дома первыми, потому что до утра каждый дом приходила по несколько групп и все нужно было дать вроде подаяние: деньгами, или блины, или ещё как какие-то печеньки. Вот и старалась все пойти раньше других, потому что первым подают больше. мы всякими печеньями и блинчиками не интересовались, нас интересовали деньги. Ведь от родителей никаких денег не получали. И какая была радость, когда после обхода мы делили наш сбор и каждому приходилось по гривеннику, который считали своей собственностью.

Крестьяне, делая подаяние, учитывали исполнительское мастерство. поскольку, наша семейная группа считалась по исполнению лучших по деревней и не просыпала с выступлениями, естественно, у нас против других сборы были лучшими. Для того чтобы пополнять наши сборы за счёт своего дома, заканчивая обход по деревне, заходим домой и также, как у всех останавливаемся у порога и поём рождество. Конечно, родители пополняли наши сборы.

С 1 января начинались так называемой святки. По вечерам ходили по улице и по домам, наряжаюсь разные маски и костюмы. Но в дома уже пускать не всех, боялись, чтобы не перепугали детей. И опять же здесь наша семейная группа и соседский ребятишки занимали одно из ведущих мест. Крестьяне нас пускали с удовольствием. Если другие заходили в дома с шумом, с разными не выдержанными выходками, то наша группа готовила какие-нибудь смешные, инсценировки, вовлекая в разговор хозяев дома и никаких шалостей не допускала.

Дни святок молодёжь собиралась вместе, проводили гадания на улицах и в помещении. Святки кончались 5 января. 6 января шли в церковь – это было большим праздником- Крещение Иисуса Христа. Богослужение шли в церкви, а в конце поп шёл на пруд. там около мельницы заранее была вырублена прорубь формой креста. Поп немного что-то почитает, попоёт, а потом специальной кисточкой в направлении богомольцев по брызгает «освещённой" водицей. Называлась "покропить святой водой". На том заканчивается празднества и начинается трудовая деятельность, а мы в школу идём. Набрал мужество, выучил уроки, что задали- идёшь в школу радостный, а не выучил -хмурый. Ведь за это будет спрос и наказание. А какие уроки мы могли выучить, когда чуть не все каникулы мы с двоюродными братом Костей с раннего утра до позднего вечера ходили с дедом Ревякиным Михаилом Константиновичем (отцом моей матери) молотили цепями вручную хлеб.

Какой был толк от нашей молотьбы, когда нам было 7-8 лет. Но дед считал, когда молотят в три "молотила" удары производятся как бы правильным ритме и работать так бывает легче.

Конец каникул и конечно же мы набрались бодрости и силы для дальнейшей учёбы, а руки вверх от боли не поднимаются, но всё это проходит быстро. В течение зимы мы частенько брались за "молотило" иногда нас даже не пускали в школу, оставляли помогать деду.

А дед изо дня в день, всю зиму молотил один. Очевидно, ему было легче с нами и веселее. Кроме того, мы с Костей помогали ему сушить хлеб овине: ведь нужно было дежурить в яме под полом овина, где горел костёр, чтобы не выгорел пол, и нужно подкидывать в костёр дрова. Вот так проходило время зимы.

Зима проходила! Мы ждали весну. Предвестника весны была масленица, а после неё наступал "великий пост".

Не радостным было для нас время, когда приходил великий пост, который длился семь недель перед пасхой. За это время сами родители ничего мясного и молочного не ели и нам не давали. Да…, как хотелось стаканчик молока или кусочек мяса, но… Это было великим грехом перед богом. Но иногда мы не могли удержаться от соблазна и крадучись кое-когда схватывали молока или сметаны в надежде на то, что в конце семинедельного поста мы будем поститься или, как говорили, говеть, то есть сдавать все грехи господу богу. Это завершающий этап поста, который заключается в посещении церкви несколько дней подряд. А в последний день перед причастием почти сутки нельзя было есть. А вот последний долгожданный день, стоишь и в церкви, а живот подтянул, ведь ты не ужинал и не завтракал, богослужении заканчивалось, примерно, в час дня. накануне этого дня каждый человек, большой и маленький, сдаёт свои грехи попу. Поп стоит на левом клиросе. к нему подходит каждой человек, встаёт на колени, а он тебе с голов накрывает подолом ризы и тихонько учиняет допрос, и делала то-то, не делал ли это, а мы уже получили строгие инструктаж от родителей, чтобы на все вопросы попа отвечает только одним «грешен батюшка». Я, между прочим, нарушал этот закон и, когда мне поп задавал вопросы, в которых я не чувствовал вины, то я ему отвечал "нет". Например, у попа был вопрос "Не воровал ли что?" Этим я не занимался никогда. То на такой вопрос всегда попу отвечал: "Нет". После допроса поп немного что-то наговаривает с господом богом и по его поручению снимать с тебя все грехи, и ты уже не грешен.

В конце богослужения идёт причастие: все подходят к попу, он из серебряной чаши подаёт каждому прямо в рот чайную ложку вина (обычно применялась обыкновенное вино "Кагор"). Поп, конечно, его светил в алтаре. После этого давал кусочек просфоры, грамм 10-20 (просфора – это маленькая булочка, специально испечённое для этого. Гигиена, что называется- ложечка из рук попа бывает во рту человек у ста и больше, и каждый должен поцеловать попу руку. на этом отпущение грехов заканчивается, и придя на из церкви, можно есть, но всё постное, а мясной и молочное можно есть только с наступлением пасхи.

Наконец наступила пасха! Проморив себя семь недель, не выдержишь и хватаешь через меру мясного, молочного, ну и, конечно, яиц. Вот и представляете, что будет желудком. Ну, ничего, всё обходиться хорошо и праздник пасхи длится неделю. Традиционной игрой на пасхе был была игра в бабки, в неё играли ребятишки, молодёжь и взрослые.

И надо отдать предпочтение старым религиозным обычаям и законам, по которым на празднике пасхи считалось большим грехом употреблять спиртное, и, как результат, неделя праздника – и вы редкого человека увидите выпивший.

Говорят, что наш дед Иван в этом был и в пасху грешен. Бывает в гостях у своих родственников или близких знакомых, вы не встретите, что будет за праздничным столом водка. Молодёжь до пасхи организовывала и совместно делали качели, ставили козла из жердей, связывали распаренными прутьями из берёзы. качели были берёзовые и на берёзовых кольцах. Около качели всегда было многолюдно с утра до позднего вечера.

И так сильна была пропаганда религии в народе, что в праздники, особенно большие, как пасха, рождество, троица и многие другие, при любых обстоятельствах работать было нельзя. Если «Рождество Христово» было в зимнее время, то пасха и троица весной и летом, это начало полевых работ, нужно было быть в поле, но нельзя было этого делать, считалось большим грехом работать в такие праздники. Интересно то, что Иисус Христос родился 25 декабря, вот, когда его распяли на кресте, он умер, а потом воскрес. И вот в отношении того, что воскресал он каждый год в разные числа, потому что пасха должна всегда быть в тёмную ночь, а троица должна быть через пятьдесят дней и обязательно пасха и троица в воскресенье, учёные тех времён составляли обратным счётом по луне календарь на сотни лет, чтобы всегда эти праздники так и совпадали. И в народе в этом сомнении не возникло.

Октябрьской революция застала нас, когда я учился во втором классе. Порядки в школе сразу изменились, учителя изменили своё отношение к ученикам. Наказание были отменены.

И вот, один из обычных дней учительница из нижнего шкафа достала маленькую книжку, пожелтевшую и помятую от времени, и видно, что она побывала не в одних руках. По этой книжечке всей школы мы стали разучивать всем известно сейчас песню "Отречемся от старого мира отряхнем его прах с наших ног", а через некоторое время в с. Харат около школы был собран митинг. Было очень много народа, выступали оратор, но не помню, о чём говорили они. После выступления ораторов мы всей школой пели эту песню.

Когда я учился в третьем классе, у меня начали проявляться проблески поэзии, я начал сочинять кое-что, вроде стихов. Однажды перед праздником "вербное воскресенье" мы, несколько ребят, пошли по вербу. День был тёплый, снег сильно подтаяли, и мы пришли домой все мокрые. Несмотря на то, что мы к празднику принесли вербы, нас изрядно поругали, а дня через три я написал тему стишок, конечно, преувеличением происшедших событий, вот такой:

Мы ходили в лес по вербу,

Наслаждались светом дня,

Ветки рвали и бросали

Прямо в талые снега.

Наломали вербы много

И отправились до дома.

Дома нас и бьют, ругают,

Прямо палками бросают.

Наконец берут ухваты,

Выгоняет нас из хаты.

А после решил написать более серьёзное "произведение". Тема у меня родилась быстро. Она, очевидно, созрел у меня на основе песни, которую мы пели, и произошедшего митинга, ну и, конечно, из беседы учительницы. Видимо, созрела мысль, что скоро мы заживём гораздо лучше, чем сейчас. Начал я сочинять стихи о тяжелой, бедные доле крестьянина. Вот эти слова:

Приходит весна, в полях пташки запели,

Цветной пеленою покрылись луга,

И дети на птичек прилежно смотрели,

Лишь пахарь бывает унылый всегда.

Измучен, бледный, худой

Весь век проживёт на корке сухой.

Лошадь тащится, одни только кости,

В ней нет уже больше ни силы, ни злости.

Еле идёт по сырой борозде

В худом хомутишке и рваной узде.

Да в детском возрасте того времени, мне и сейчас непонятно, откуда я мог понимать о тяжелой бедной участи мужика.

Свои стихи я прочитал своим товарищам, они в свою очередь передали учительнице, которая попросила показать ей мои "произведения".

Будущем мечте моей осуществится не удалось. Так сложились условия жизни.

В летнее время особенно развлекаться было некогда. Отец был в армии, а я был первым помощником матери и почти всё лето находился с ней в поле: или боронил, или просто пас лошадку. А в возрасте 9 лет я уже был неплохим жнецом. Когда начиналась жатва, то уже не просто для развлечения, а без отдыха с утра до вечера орудовал серпом.

Кроме других ребят нам сродным братом Костей менялась в обязанность следить за рогатым скотом на выпуске летом. Почему-то тогда скот в табуне не пасли, а мы должны были обеспечить, чтобы не попал в потраву и вовремя приходил домой.

Помогали и в других делах. Однажды дед Михаил Ревякин поехал в село Харат получить ссуду зерна и взял меня с собой, чтобы помогать ему держать мешки. Мы подъехали к двум большим складам, в них было много зерна. Склады эти назывались Мангазеем. Дед нагрёб мешка три или четыре зерна, взвесили его на больших коромысловых гиревых весах. Смотрю, отпускавший достаёт аккуратная наложенных пачку лучин, берёт одну из них, аккуратно нарезает на ней ножом зарубочек и расщепляет её надвое, одну половинку даёт деду, другую оставляет у себя. Одновременно что-то записал себе в книжку, но росписи не взял от деда. Да и какая роспись, он же неграмотный. Росписью служила лучинка. Когда заёмщик привозит ссуду, он везёт с собой лучинку, кладовщик берёт и его училку и находит её второй частью у себя, прикладывать их вместе и, если по зарубкам и плотности расщепления, значит всё в порядке. Зарубки – это обозначают, сколько на лучинке зарубок, столько и брал пудов зерна. За ссуду брали большие проценты. Рассказывают, что раньше и вообще никакой записи не было, были только одни лучинки. Как запоминали, кому принадлежат эти лучинки? Это непонятно и сейчас. Откуда создала эти фонды? Раньше был узаконен вроде налогов крестьян, по которому ежегодно каждый крестьянин должен в эти Мангазеи сдать два пуда зерна, налог этот назывался "Руга". И на эту сдачу зерна крестьянину давали лучину с двумя зарубками. На всякий случай для проверки, что руга заплачена.

Была у нас и хозяйстве умная и смирная лошадь- рыжий мерин. Я очень любил езду верхом, гонял верхом во всю лет с пяти. И вот наша лошадка уже меня определила, как из ездока не настоящего, и рысью бежала только по своему настроению, а если не хочет, будет спокойно пошагивать, и я ничего с ней не могу сделать, а иногда и совсем встанет и начинает щипать траву, а я сижу на ней верхом. Впоследствии стал фокусничать и на работе. Бывало, придём с мамой в поле боронить, заведём его в оглобли, а он нас обоих носом отшвырнёт и убежит. часок побродит по хлебам, по траве, поест и опять поддаётся нам. Мы опять заводим его в оглобли, он опять такой же номер выкидывает. И вот так мучает нас полдня, но потом опять начинает трудиться. Я взбирался на неё верхом и начинал боронить до самого позднего вечера. К вечеру поднималась тучами мошкара и без сетки на лице становится невозможно править лошадкой. Вот так всё лето Мы с мамой на пашне копаемся, как черви.

Осенью 1917 года отец вернулся из армии. Но почему он вернулся из армии в самый разгар революции? Может быть дезертировал? Ведь в это время это наблюдалось. Но он вёл себя открыто и уверенно. И с первых дней он твёрдо был на стороне революции и ввёл на селе с крестьянами разговор о революции. Впоследствии, уже став взрослым, предполагал, да и сейчас остался при таком же мнении, что отец был каким-то органами направлен в деревню для проведения пропаганды революции. Об этом говорил тот факт, что ввернувшись на из армии, он принёс и библиотеку, примерно из десятка небольших книжечек.

Запомнилась мне, что на каждой из них вверху было написано "Пролетарии, всех стран, соединяйтесь!" А вот заголовки заполнил только на двух. На одной – "В борьбе обретёшь ты право своё", и на второй крупной буквами – "II съезд РСДРП" или третий, точно не запомнил. Для меня в то время эти буквы были непонятны. Вот, когда стало взрослым, и когда начал изучать краткий курс партии, в моём моей памяти ясно воскресли те пять букв на той брошюре.

Когда отец пришёл из армии, мы продолжали жить на квартире Ревякиных. С таким составом семьи жить стало уже невозможно. О койке в то время речи не могло быть, её некуда было ставить, и мы все года спали на полу. Своего дома готового, чтобы жить в нём, не было и мы переселились через дом от Ревякиных к сестре нашей мамы, то есть к дяде – Труфанову Ивану Фёдоровичу, опять же две семьи, опять же кровати ставить некуда, и приходилось спать на полу, но тем не менее здесь было немного свободнее, так как семьи были маленькими – две семьи в 10 человек. Дядя наш по тем временам был одним из грамотных мужиков в селе, он читал книги, выписывал газеты и даже вёл подшивку газет, но для семьи был сварливый и скандальный за всякие пустяки поднимал скандал. Имеющийся в хозяйстве собака настолько знала и боялась своего хозяина, что в ограду заходила только тогда, когда его не было дома, а когда он появлялся домой, она уходила за двор и пока он дома во дворе во двор не заходила.