Небесная тишь и Дятловы горы

1

Птицы любят летать над этими местами. Они видят в полете, как внизу стремятся друг к дружке две широкие реки, Волга и Ока. А потом, словно обнявшись водами своими, текут дальше вместе, уже неразлучные. Два потока, порождающие общий.

Маленькие птичьи сердца бьются в высоте здесь еще чаще, еще веселее, чувствуя и прославляя жизнь по-особенному. Птица не размышляет, где ей лучше, она просто знает.

А вот человек думает. С самых первых времен, выбирая место для жизни своего рода-племени, человек присматривался, взвешивал множество причин, чтобы остаться или двинуться дальше.

Густые леса, чистые во́ды – и есть сама жизнь, дающая изобилие тем, кто почитает ее и трудится.

А на высокие холмы будет нелегко забраться непрошенным гостям.

Так думал опытный Обран из народа эрзя, когда решил расчистить для своего рода большую поляну среди этих лесистых холмов, что позже нарекут Дятловыми горами.

И возник здесь Обран Ош, то есть – городок Обрана.

Много детей было у Обрана-основателя, приумножался род его, да и из соседних деревень эрзяне тоже сюда потянулись. Время было тревожное, а мир в этих землях веками не правил. На востоке издавна жили неспокойные соседи – булгары, на берегах напротив начинались владения русских князей, которые тоже отнюдь не миролюбивы.

Да и когда он, мир, долгим и прочным бывал?

Обран Ош укреплялся – городок обнесли плотным высоким тыном, забором из толстых бревен с острыми концами, окружили земляными валами. Эрзяне старательно вкопались в землю эту, будто желали прорасти в нее всеми корнями своего древнего народа.

Вместе с течением рек проплывали годы, разрастался городок, и не только размерами своими, но и населением. Менялись правители, однако род Обрана всегда оставался в почете.

И вот городом правит уже правнук его по прозвищу Скворец.

Так нарекли его еще в детстве, он родился весной, долгожданный и единственный мальчик у своей матери. Старших сестер у него было несколько, однако править родом мог только мужчина.

– Вот и первый мой скворушка прилетел, – говорила мать в надежде на сыновей в будущем.

Но не судьба.

Народ эрзя относился к вольным птицам с особым почтением, считая их посредниками между божествами и людьми. Иногда любопытные боги вселяются в птиц, чтобы получше разглядеть, что происходит в мире людей. А самые достойные из человеческих душ, в свою очередь, становятся птицами, обретая невиданную свободу и оставаясь при этом неподалеку от обиталищ своего рода. Высший и низший миры сближались друг с другом, соприкасаясь в земном небе, на уровне чуть ниже облаков. Так верили эрзя.

Мать думала о том, что ее ребенок будет особенным и переродится впоследствии в пернатое существо. Поэтому в местных обычаях было наделять чадо свойствами какой-то птицы, наблюдая за повадками ребенка еще с раннего детства. В сильных и ловких мальчиках подмечали образы сокола или орла, их растили как будущих воинов.

Оброненное перо почитаемого семьей ястреба использовалось в изготовлении стрелы, принося удачу молодому мужчине-охотнику из этого рода. Считалось, что самые меткие стрелы получались благодаря перьям хищных птиц.

Девочек же сравнивали с журавлями или аистами, большие гнезда которых напоминали о доме и добром семейном укладе. Но часто случались и совсем нехитрые проявления нежности, когда детей именовали воробушками или иными малыми пичужками.

Конечно, не к каждому эрзя впоследствии прилипало птичье прозвище. Часто ребенок вырастал, и его путь пролегал совсем иным образом, нежели прочили ему в младенчестве. Кто-то становился земледельцем, кто-то пас коров и овец, а кому-то главной дорогой жизни случился крутой спуск к Оке. Дабы приносить в дом свежую, только что пойманную рыбу. И никто из этих трудолюбивых людей уже и не вспоминал про крылатые символы. Их жизнь проходила внизу, и они не часто смотрели в небо.

Скворец, как мудрый правитель, следил за распределением обязанностей среди основных родов в Обран Оше, поддерживая ровно-весие в вопросах занятости и уклада жизни. Строительство, земледелие, охота, торговля, заготовка продовольствия на зиму, охрана города – всё требовало продумывания и обсуждения. Старейшины родов собирались в доме Скворца, а накануне праздников Моления, в дни Весеннего и Осеннего равноденствий эта традиция была обязательной. Два Равноденствия и Солнцестояние были главными днями года у эрзя, но встречи старейшин накануне означали не столько обсуждение празднований и гуляний, сколько подготовку к сезону весенних посевов или сбора урожая осенью.

Бывали, конечно, и срочные советы, если того требовали решения безотлагательные.

Через версту, на другой стороне глубокого оврага, в густом лесу жил не молодой уже годами отшельник и чародей по прозвищу Дятел. Ходили о нем разные слухи, и люди его побаивались. Он никогда не участвовал в общих праздниках, но неизменно появлялся на холме в своем длинном до пят, как у монаха, сером одеянии с большим наголовником. Чтоб издалека поглядеть на народное веселье, происходившее, по традиции, на высоком речном берегу. А потом исчезал, и его могли не видеть еще по полгода.

В народе поговаривали, что водит Дятел дружбу с тайными силами, а традиционным эрзянским богам особого уважения не выказывает, даже самому Инешкепазу. Однако всё это были досужие разговоры.

В конце концов, надо же было кем-то пугать непослушных детей?

Скворец иногда переходил овраг и, как поговаривали, встречался с Дятлом, ведя с ним тихие беседы. Когда кто-то из старейшин осторожно спрашивал Скворца об этих визитах, тот молча махал рукой, не подтверждая, но и не опровергая эти слухи. Авторитет Скворца в городе был непререкаем. Если и встречается правитель с нелюдимым чародеем, значит, тому есть причина, так рассуждал народ в Обран Оше.

Шел август, и прошедшие после зимы месяцы у народа эрзя выдались благоприятными. Не в пример году до этого, когда долгая засуха испытала эрзя на выживание почти без урожая. Тяжело тогда пришлось…

В текущем году дожди и солнце удачно поделили между собой лето, и урожай родился богатым. Будто и за этот, и за прошлый год природа наградила терпеливых людей.

Возобновилась вроде бы и мирная торговля с булгарами. С хорошей выручкой вернулись эрзянские торговцы пушниной и медом диких пчел. Жители Обран Оша радовались миру, теплу и урожаю.

Но Скворец был задумчив и не весел.

Он бродил по окрестностям, томимый непонятной тревогой. И вроде не было у правителя явных причин для нее, но нечто смутное зрело в его душе.

Медленно шел он сквозь лес в направлении большого камня, который когда-то обнаружил, прогуливаясь по окрестностям. Из-под камня сочился ручей, который, протекая по дну оврага, становился речкой. Скворец иногда приходил сюда, чтобы помолиться в одиночестве. Камень был почти плоский, в два человеческих роста в длину и в один шириной. На камне можно было даже лежать, что Скворец иногда и делал, особенно ранней весной, греясь на солнце, словно ящерица. Но в минуты обращений к богам он стоял прямо посередине камня, широко раскинув руки и высоко подняв голову.

– Я пришел с открытым сердцем, – начал молитву Скворец. – Но я не знаю, к кому. Нет понимания тревоге моей, и не ведаю я, у кого просить поддержки и прояснения. Может, у Чипаза Великого Солнца? Высветит ли он тьму в моей душе? Или к вирьявам обратиться, хозяйкам леса… Проведут ли они меня за руку сквозь заросли сомнений?

Скворец замер с закрытыми глазами, будто смиренно ожидая, пока получит ответы на свои вопросы.

– Хорошо, что ты пришел, – вдруг услышал он человеческий голос и резко открыл глаза. Прямо перед ним, опершись обеими руками на посох, стоял чародей Дятел и внимательно смотрел на него с легким прищуром.

Дятел был в своем привычном сером одеянии из грубого полотна. Наголовник лежал на плечах, а в седых волосах застряло несколько сосновых иголок.

– Удивил ты меня своим появлением, – проговорил Скворец. – Не иначе, как по течению ручья ты вверх приплыл?

– Не плаваю, просто разными тропами хожу, – усмехнулся Дятел. – Есть и те, что сам протаптываю.

– Так зачем ты здесь?

Дятел тихонько постучал посохом по камню.

– Бывает, что и простой человек может передать другому то, что тот стремится услышать от духов.

– Это ты-то «простой»? – теперь и Скворец усмехнулся в ответ. – Ты не молишься нашим богам, но разговариваешь с деревьями и зверями. А некоторые у нас думают, что и с демонами. Даже я поверил бы, не зная тебя. Но ты много раз помогал мне добрыми советами, демоны так не шепчут…

– Откуда тебе знать, как шепчут демоны? – проговорил Дятел.

– Всё, что ты раньше передавал мне, шло на пользу моему народу, моей семье. Даже тогда, когда я думал совсем иначе и был зол на тебя и твои советы. Помнишь, как три осени назад ты отговаривал меня отправлять торговый обоз на юг? Хотя мне-то казалось, что более удачного времени и не придумать! Мог ли я предугадать, что булгарский князек Габдул нарушит мир и вдруг решит грабить все проходящие мимо караваны? А ты – смог…

– Что-то я могу видеть ясно, – ответил Дятел. – А что-то во снах приходит, будто в поволоке. И я не всегда знаю, как осмыслить то, что явлено.

– Ты что-то видел, это хочешь сказать?

– Видел…

Старик присел на камень, помолчал и продолжил:

– Узрел я во сне реку, скованную льдом. Посередь ее стоишь ты, а я смотрю на всё вокруг твоими глазами. На одном берегу твой старший сын Ушмат, на другом – средний сын Ирзай. Они взрослые, что-то кричат друг другу, спорят, а ты будто растерян, я это чувствую. Потом я вижу, как подо льдом вода начинает бурлить, а река кровавой становится…

Скворец покачал головой:

– Да я и сам как будто недоброе жду. Но понять не могу откуда. Вот про сыновей ты сказал… Разные они у меня очень, то верно. Но друг с дружкой ладят вроде.

– Твоя семья, твой род, тебе и трактовать сказанное.

– Что ж, поживем-увидим. Благодарю тебя за то, что поведал. Правда, легче на душе не стало, – усмехнулся Скворец и опустил голову.

Дятел развел в стороны свои просторные рукава, а когда Скворец голову вновь поднял, чародея уже и след простыл.

2

– Эй, Серкай! – крикнул подросток лет четырнадцати, ведя за собой ватагу одногодок. – Мы идем к стене из лука стрелять, хочешь поучиться?

Мальчик помладше, к которому обращались, покачал головой. Он сидел на земле возле поленницы и старательно выкладывал фигуру из коротких толстых палок.

Основание постройки напоминало колодец, но верх Серкай пытался сделать сложнее, замысловатее. Палочки время от времени рассыпались, но мальчик терпеливо начинал строить хитрую фигуру заново.

Ирзай усмехнулся, махнул рукой на младшего брата, поправил лук за спиной и повел товарищей заниматься настоящим мужским делом.

С Волги вернулся Ушмат, старший брат, и подсел к отцу.

– Смотрел я, отец, с холма на реку и вот о чем думал. Как нам торговать повыгоднее и лиха разбойного при том миновать… Надо, чтоб не мы обозы снаряжали, а к нам купцы сами ехали!

– Кто ж к нам поедет? – усмехнулся Скворец. – Обран Ош городок малый, да и не торговый совсем.

– К нам в гору не полезут, это да. Но если мимо плывут, могут же остановиться?

– С верховьев вниз только русские плавают, да и то дружинами воинскими. Какая с ними торговля?

– Эх, – вздохнул Ушмат. – Вот не дрались бы с соседями, а торговали б все! Какой бы городок Обрана богатый был на речном перепутье-то.

– Все торговать никогда не будут. Так же, как и землю пахать не каждому дано. Трудно это, потливо. То ли дело – воевать! Налетел на соседа смерчем и всё, что было его, стало твое. Слыхал про огромное войско моголов Чингис Хаана и про то, как он весь восток себе подчинил?

– Как думаешь, отец, а до нас могут ли дойти моголы?

– Может, когда и дойдут, да не на нашем веку… – ответил Скворец. – Столько земель пройти, это им не с горочки спуститься.

Скворец внимательно наблюдал, как растут его сыновья, о чем думают, какие способности проявляют. А после того, что сказал ему Дятел возле камня, еще пристальней присматриваться начал, особенно к старшим двум.

Ирзай вспыльчивый очень, но боец! И охотник хороший.

Ушмат прозорливый, рачительный. Ему б за хозяйством следить, да выгоду узреть там, где другие сразу и не разглядят. Вот если б его способность торговую да с жилой крепкого Ирзаева плеча переплести!

Что до Серкая, с ним вот непонятки пока. Драться с погодками не дерется, избегает. По хозяйству, правда, с самых малых лет помогает, это да. И уж больно жалостливый какой-то, словно девушка.

Скворец вспомнил, как как-то перед зимой собирался резать теленка. Корова издохла при родах, а теленка растили и откармливали, чтобы у семьи было мясо. Серкай всю осень с большой охотой ухаживал за теленком, бегал в хлев по нескольку раз за день. Отец и не противился, нравится тому за животиной ходить, пусть. Может, пастухом вырастет – тоже дело.

Серкай очень привязался к теленку, а тот к мальчику.

– Пойдем гулять, Ялга! – звал Серкай, и друг его выбегал из хлева так радостно, будто это пес был какой, а не теленок.

С наступлением холодов, когда теленка уже наружу не выгоняли, Серкай подолгу сидел с ним в хлеву и разговаривал.

В какой-то момент Скворец понял, что пустить бычка на мясо теперь будет непросто. Выбрав подходящий случай, он решил поговорить с сыном.

– Вот что, Серкай. Ялга твой нам должен помочь. Пережить зиму.

Мальчик внимательно посмотрел на отца, нахмурил брови, соображая. А потом всё понял, и глаза его сразу наполнились слезами.

– А чего ты хотел? Ты же помнишь, корова наша околела. К чему нам одного бычка оставлять? А холода пережить надо.

– Мамка бы не позволила… – тихо проговорил Серкай сквозь текущие уже ручьями по лицу слезы.

Тут в разговор вступил Ирзай:

– Нету мамки! Ни у теленка, ни у нас с тобой. А жить-то как? Будешь палки грызть? Ну на, бери, начинай уже! – брат грубо сунул мальчику в руки полено, лежавшее рядом с печкой.

Отец молча взял большой нож и начал медленно точить его о камень.

Серкай, продолжая всхлипывать, выбежал из дома.

– Может, подождать малость с бычком-то? – предложил Ушмат. – Успокоится мальчишка, поговорим с ним по-взрослому.

– Мужчиной ему становиться пора, – резко поднялся с лавки Ирзай. – Отец, хочешь, я бычка заколю?

– Сам разберусь, – ответил глава семьи.

Скворец двинулся к хлеву, приоткрыл дверь со скрипом. В хлеву было темно, глаза не сразу привыкли. А когда пригляделся Скворец, удивлен был сильно.

Серкай стоял на маленькой лавке рядом с теленком и, громко дыша, торопливо заматывал тому шею тряпками, кусками холстины, обрывком старого покрывала… А последнее, что намотал вокруг телячьего горла мальчишка, была рубаха его матери. Ее Скворец узнал и в полумраке, по особой вышивке. Рубаха эта была единственным, что Скворец хранил в память о жене.

– Тьфу ты! – с силой вогнал он большой нож в дверной косяк. Потом вытащил лезвие и быстро вышел из хлева.

3

В деревне Нелюдово, стоявшей на небольшой речной притоке, в двух верстах от левого берега Волги, что на русской стороне, Радомир и его жена Лелея появились несколько лет назад.

Они просто вышли из леса, а все их нехитрые пожитки умещались в двух узлах за плечами.

Радомир был голубоглаз, высок и крепок, жена его ростом невелика, смугла и стройна, с гордым взглядом темных глаз. И веяло от обоих какой-то скрытой силой.

Старосте деревенскому они сказали, что с юга пришли, а покинуть земли свои их вынудили ставшие частыми половецкие набеги. Давно уже идут, и вот пришло время осесть.

– Примете?

Деревенские посовещались и решили:

– Живите, коль пришли. Но избу сами ставьте, у наших мужиков и своих дел полно. А еще, чтоб Радомир три месяца в поле отработал. Днем на общее благо пусть трудится, за гостеприимство расплачивается, вечером на себя, если силы останутся. Справедливо?

– Добро, – ответил Радомир.

Выбрали они место себе подальше от всех, на отшибе. Радомир шалаш соорудил временный, благо теплое лето уже устоялось. Ранним утром он уходил работать вместе с деревенскими, как договаривались, а вечерами строил дом для них с Лелеей. Причем деревья под бревна не рубил, сделал какую-то хитрую опалубку, местными ранее не виданную. А еще много глины с берега на телеге навозил. Деревенские ему телегу с лошадью дали, но тоже не бесплатно, а еще пару недель работ на «общее благо» накинули.

Из палок Радомир соорудил обрешетку для стен, а внутрь нее закладывал мокрую глину, смешанную с соломой и мелкими камушками. Причем стены возводил двойные, оставляя узкий «воздух» между ними.

– Глядите-ка, – шептались деревенские. – Глину кладет! Не иначе, как в печке жить собираются. И так-то кожей смуглы, а хотят еще подкоптиться!

С тех пор Радомира с Лелеей за глаза прозвали «копчеными». Да и вообще за «своих» их нелюдовские так и не приняли. Держалась пара особняком, с местными без особой надобности много не разговаривала. Были они вежливы, но близко ни с кем не сходились.

За порог своего дома тоже не пускали. Кое-кому интересно было глянуть, как они там внутри свою глиняную избу обустроили, но нет.

Когда пытались однажды напроситься войти к ним под разными предлогами, Лелея провела рукой перед собой сверху вниз, как будто стену прозрачную возвела, а потом ладони особым образом сложила и поклонилась. Словно поблагодарила – за понимание и принятие границ невидимых, но обозначенных.

Ну а потом как-то попривыкли все в Нелюдово к странностям «копченых» и перестали ими интересоваться.

Единственный раз еще люди пошептались, когда на весеннем базаре, что на волжской пристани каждый год образовывался, купили Радомир с Лелеей корову и лошадь, расплатившись с городецким купцом каким-то редким золотым украшением.

Кто-то из нелюдовских краем глаза заметил, что Лелея торговцу отдала не то большую брошь, не то подвеску из золота. И вещица та была необычная, точно не русского мастера рук делом.

Через год Лелея родила девочку, которая получила имя Велеока. Может, потому что были у нее с рождения огромные синие глаза – темнее, чем у отца, но и не материнские вроде как. Которыми она сразу же с интересом разглядывать мир вокруг себя стала. А может, назвали ее в честь реки, недалеко от которой решили, наконец, осесть ее родители.

Велеока росла девочкой смышленой и очень подвижной, мало чем отличаясь от своих сверстников-мальчишек. Они играли с ней как с равной, и никому в голову даже мысль не приходила дразнить ее «копченой». Если чем Велеока и выделялась, так это особым умением лазать по деревьям, вызывая безмерное восхищение. Не каждый мальчишка мог похвастать подобной цепкостью и ловкостью в этом деле.

Рос на опушке леса рядом с деревней огромный старый вяз. Годами древний, без малого два века. Не было на том вязе снизу ни сучков, ни задоринок. Однако Велеока могла вскарабкаться на дерево и без их помощи. Пристраивая детские пальцы всех четырех своих конечностей в только ей известные щелки и ямки в стволе, девочка ловко добиралась до больших ветвей вяза и залезала так высоко, как ей хотелось. А однажды случилось вот что.

К нелюдовскому старосте пришли княжеские люди и велели срубить несколько толстых деревьев для изготовления долбленых в цельном стволе узких лодок.

Дружина князя собиралась в небольшой поход на разведку вниз по Волге. План был таков. Пока основная ладья с воинами встает на широкой реке, отвлекая под покровом ночи недвижимыми огнями факелов вражеский отряд, к берегу незаметно подплывают ратники на длинных узких лодках, не создавая шума даже при работе весел. Такие лодки получались только из цельных стволов деревьев, и лодки эти как будто и не плыли, а быстро скользили по глади воды. Сидеть в них могли по четыре воина, друг за дружкой. Спереди и сзади два дружинника орудовали маленькими короткими веслами, а в середине располагались два лучника. Бойцы в таких лодках звались «бойдарами» и набирали туда самых метких лучников.

Княжеские люди прошли все ближние деревни вдоль низкого волжского берега и повелели местным старостам заготовить стволы, чтобы по пять-шесть лодок от одной деревни вышло.

Делать нечего, воле князя не воспротивишься. Нелюдовский староста сразу решил валить двухвековой вяз. Рассчитав, что из одного такого дерева лодок получится больше, и работа для людей его попроще выйдет.

Когда Велеока услышала, что мужики идут валить вяз, она побежала к дереву со всех ног, забралась повыше и села на большом суку.

Четыре самых ловких деревенских лесоруба подошли к вязу с большими топорами и поплевали на руки, чтобы начать долгую и трудную работу.

Но в это время дети внизу закричали:

– Не трожьте, там Велеока сидит! Повалите – убьется!

– Чего это она удумала? Эй, слезай, в белку играй на другом дереве! Слезай сейчас же, тогда не выпорем!

Но Велеока не двигалась, будто и не слышала грозных окриков.

Позвали старосту и отца ее, Радомира. Но девочка отказывалась слезать, молчала и не стала разговаривать даже с ним.

– Ладно, – сплюнул на землю староста. – Давайте с других стволов начнем, которые отметили. А назавтра вернемся. Не ночевать же она там будет? Княжескими нам три дня дадено.

Но Велеока не слезла с дерева ни вечером, ни на следующий день.

Она переночевала прямо на ветвях. Родителям удалось уговорить ее только воды да хлеба на дерево поднять. На веревке, конец которой Велеока милостиво согласилась поймать, немного спустившись по стволу.

К исходу второго дня староста понял, что девочка так и не слезет.

– Ну и выдерут же тебя! – крикнул он Велеоке. – Будешь с полосатой спиной ходить, как бурундук…

Потом повернулся к лесорубам:

– Заместо вяза этого придется нам три ствола еще свалить, там в лесу дальше. Времени не остается ждать, пока девчонка спрыгнет. Она ж «копченая», с головой что-то не то, наверное…

Когда деревенские заготовили все нужные стволы, выложив их на берегу в ожидании княжеских корабельных плотников, Велеока преспокойно спустилась с вяза и направилась к дому как ни в чем не бывало. Но ни мать, ни отец не сказали ей ни одного грубого слова, не накричали и уж тем более не стали пороть.

Лелея попросила Радомира выйти, усадила дочь перед собой и просто спросила:

– Ну, рассказывай, зачем ты так?

– Мама, нельзя было рубить этот вяз, никак нельзя! Так сказала мне Уная.

– Кто такая Уная?

– Русалка. Она была там, на дереве…

4

Шло время. Скворец много думал про сон, рассказанный ему Дятлом. Но никак понять не мог, чего ему ожидать. Сыновей он держал в умеренной строгости, те отца слушались и уважали. Откуда разлад мог пойти? Что им делить-то?

«Ушмат, похоже, торговцем родился. А коли жену под стать себе выберет, род в процветании продолжится, а город – в росте. Он старший, ему и правителем после меня быть. Весной надо бы его в Эрзя-Мас отправить, за невестой. Пусть два больших эрзянских рода в один продолжатся, полезно это будет для земель наших.

Ирзай горяч. Взрослее будет – поумнеет, остынет… Да и молодежь за ним тянется, уважает. Быть ему начальником у воинов, стражу городскую усиливать. Смелость его с безрассудством граничит, но головой при том сообразителен… Предложил тут на днях ход подземельный под городскими воротами прорыть, от которых через поляну и небольшой лесок пологий спуск к Волге начинается.

Как так, говорю, зачем это?

А он в ответ:

– Если военная угроза Обран Ошу и придет, то, скорее всего, с той стороны, с берега волжского. Где кораблям причалить особое удобство. Ворота северные нашим слабым местом станут, хоть сама стена из острого тына неприступная почти, да и вал земляной высок. Но если проход тайный под воротами сделаем, с выходом у леса, можно будет сразу за спину врагу выскочить.

Молодец Ирзай, в воинском деле хорошо разумеет, хоть и не учил его этому никто. Сам придумал, сам людей собрал.

Два месяца рыли, насыпь земляная выросла рядом с воротами. Вход под землю деревянным окладом оформили. А выход на той стороне еловым валежником укрыли и не заметить его.

Серкай же, младший, к строительному делу ловок, да еще как!

С палками своими игрался как малый, а потом целый городище из них смастерил. На опушке леса расчистил место, из палок коротких разных фигур настроил, без гвоздей. Каждая постройка на другую непохожа, палки лежат друг на дружке и держатся меж собой чудом каким-то. Показал городище, а сам смеется. Это, говорит, отец, есть не чудо и не колдовство, а «ровно-весие»!

И даже если все три сына разными дорогами пойдут, какая в том беда? Откуда ж реке-то кровавой взяться?

Может, это Дятел своих демонов повыпускал и не по делу пророчествует?»

Так сам с собой Скворец разговаривал-размышлял, стараясь отогнать тревожные думы.

Но вот однажды чародей вновь сам посетил Скворца. Выйдя из леса, он обошел стену из острых бревен, окружавших город, и, встав у южных ворот, громко свистнул. На свист из южных ворот города выглянул стражник.

– Скажи правителю, друг пришел, – попросил Дятел.

Быстро разыскали Скворца, ведь никогда раньше колдун не подходил и близко к стенам Обран Оша. Значит, дело особое.

Тот поприветствовал лесного гостя и спросил с легкой улыбкой:

– С какими вестями пришел? Мне уже загодя хмуриться или грядущему добру возрадоваться?

– Это уж как сам решишь. А загодя – ни горевать, ни праздновать проку нет.

– Слушаю тебя.

– Во-первой, скажу тебе сразу: уходит время мое. Скоро без советов тебе моих дальше жить, однако ты и сам мудрый. Надеюсь, и боги твои тебя не оставят.

Скворец присел на лежащий рядом камень.

– Пообещай мне вот что, – продолжил Дятел. – Если найдешь меня в лесу без жизни, похорони на этих холмах. А если не найдешь, просто знай, что я там же, на холмах, и остался.

– Как это толковать? – спросил Скворец.

Дятел сделал знак – мол, об этом он сказал всё, что хотел. И продолжил:

– А про сыновей тебе скажу вот что. На днях лес нашептал, что ждет их у себя всех троих. А как верят эрзя, устами леса шепчет хозяйка его, главная вирьява. Отправь сыновей к ней, пусть отыщут они в лесу нечто ценное.

– Что ценное?

– Просто пошли их в лес вместе. Когда возвернутся, сам увидишь.

– Быть по-твоему, Дятел. А про смерть твою…

Но тот уже повернулся к нему спиной и, удаляясь, просто поднял руку в знак прощания.

– Что, чародей, уйдешь от меня ногами, как простой смертный? – усмехнувшись, крикнул вслед ему Скворец.

5

– Вставайте!

Скворец поднял сыновей рано утром, едва проступил рассвет.

– Зачем это? Куда? – не поняли те ничего спросонья, но послушно натянули на себя одежду.

– Ступайте вместе в лес. Прихватите для себя нужное, а что – сами решайте. И домой возвращайтесь тоже вместе!

– Отец, ты чего? Зачем в лес? – недоумевал старший, Ушмат.

– Принесете из леса в дом что-то ценное. Узрите, как Великий Чипаз веко свое закрывать начнет, тогда и возвращайтесь, не ранее. А больше ничего не скажу, надо так. И помните: вы как пальцы одной руки, вместе быть должны!

– Что принести-то? – продолжал допытываться Ушмат.

Ирзай, ни слова не говоря, перекинул через плечо колчан со стрелами, взял в руку лук и вышел в рассвет, поджидая братьев снаружи.

Ушмат, вздыхая, огляделся, поднял с лавки большую суму, положил в нее большой кусок хлеба.

Серкай же лишь палку взял, оставленную у порога. С ней он обычно в лес и ходил.

Вышли через южные ворота. И дозорный не спросил даже, куда и зачем в такую рань Скворцовы сыновья отправляются.

Какое-то время братья шли молча, только широко зевали.

– Чудно́е дело отец удумал, – сказал, наконец, Ушмат. – Как будто проверить нас решил, вот только что за проверка такая?

– Чего каждый из нас сто́ит, – уверенно проговорил Ирзай, перекинув лук из одной руки в другую. – Чем удачней добыча будет, тем уважения отцовского больше заслуживает.

– Но он же знает, что я не охотник, – возразил Ушмат. – Зачем же проверка такая, меж нами не равная?

– А ты грибы вон в мешок свой собирай, – рассмеялся Ирзай. – Хотя нет, не собрать тебе грибов. Серкай вон их палкой своей все посшибает!

Серкай в разговоры эти не вступал, шел за братьями молча. Правда, через какое-то время остановился и окликнул их:

– Эй, а куда идти, вы сами-то понимаете? Мы через холмы на юг уже версты три прошли. От Оки-реки вглубь леса уходим, так ведь и заплутаем…

– Не заплутаем. Но младший прав, надо понять, куда хоть идти. И главное, за чем? – Ушмат присел на пригорок.

– Давайте разделимся, – предложил Ирзай. – Если мы так и будем кучкой идти да сучками трещать, охоты удачной не получится.

– Сказал же отец вместе держаться, – тихо проговорил Серкай.

– Когда Чипаз веки закрывает, солнце садится, – рассудил Ушмат. – А это можно только с окского берега углядеть, из леса-то – никак. Надо нам на запад поворачивать. Ближе к вечеру как раз на высокий берег выйдем. А по низкому, вверх по Оке, потом к дому и вернемся.

– Пусть так, – согласился Ирзай. – Но до реки теперь один пойду. Там и встретимся.

– Нет, вместе пойдем! – Ушмат решительно поднялся.

– Вместе вышли, вместе потом и вернемся, отцовский наказ не нарушим. Но встретимся к вечеру на берегу. Я костер прямо у реки разведу, по нему меня и разыщете.

И с этими словами Ирзай быстро зашагал в лесную чащу.

– Ирзай, вернись! – прокричал вслед ему Ушмат. – Я старший, тебе меня и слушать!

Но быстро затихающий хруст веток под ногами среднего брата был ему ответом.

Ушмат и Серкай тоже двинулись в путь. Грибов хороших по дороге было видимо-невидимо, однако Ушмат на них внимания не обращал. Понимал, что отец под «ценным» нечто иное разумел. Но вот что?

Серкай шагал позади старшего брата и думал про то, что в лесу он себя лучше, чем в Обран Оше ощущает. Семья радовала, когда мать была жива. Любила она младшего сына и лаской одаривала. А теперь одни мужчины в доме, и вечная борьба меж ними какая-то, хоть и не явная. Ушмату, понятное дело, судьба уготовила в деле управления отцу помогать, а потом и вовсе того заменить. Ирзай – воин и охотник, ни о чем другом и думать не хочет.

А что же он, Серкай? Какая судьба в грядущем ждет его?

А смог бы он один прожить?

Серкай задумался, немного отстал от брата и вдруг краем глаза увидал, как посреди ветвей что-то мелькнуло-блеснуло. Будто крупный зверь проскочил, но при этом яркий отблеск случился, словно луч солнца по лезвию меча скользнул.

Серкай подумал было, что привиделось. Однако топот копыт вдалеке прозвучал явственно и хруст веток под ними. Что конному в таком глухом лесу делать, да еще одному, без отряда?

На всякий случай Серкай окликнул и догнал брата. Однако тот продолжал молча шагать на запад, к Оке, продираясь сквозь заросли и как будто ничего необычного вокруг не слышал и не видел.

– Чего тебе? – буркнул в ответ только.

Братья не были близки, каждый вроде как сам по себе.

С малых лет Серкай привык, что под ногами у старших мешается.

Ушмата и Ирзая отец в большой строгости растил. Ему же, как младшему, многое прощалось, и братья недолюбливали его за это.

Скворец с женой дочь еще родить хотели, но не судьба, не успели.

Серкай шагал и думал, что не чувствует он особой привязанности к братьям, а вроде как должен. Отец часто говорил про родовые связи, про то, как священны они. И умом понимал Серкай, что так и должно быть. Что даже ушедшие предки эрзя о роде своем продолжают заботиться, поэтому и почитают их испокон веков.

«Род – это основа», – так говаривал отец.

Вдруг подумалось Серкаю: когда он фигуры свои деревянные строит, они потому и стоят без гвоздей, что палки особым образом укладываются, ровно-весие соблюдая. Особенно важно основание уложить. Легла не так хотя б одна деревяшка, что внизу, и всё, падает фигура. А вот если вверху палку криво добавить, она скатится, но сама фигура устоит.

– Неужель я и есть такая палка, криво положенная? – с горечью размышлял Серкай. – Как будто не там я, где должен быть, и не с теми…

В это время Ушмат опять немного ушагал вперед, и он размышлял совсем о другом.

Отец в первый раз заикнулся о его свадьбе. Что, мол, пора уже старшему сыну семью заиметь, и хорошо бы в Эрзя-Мас сватам наведаться. Большая польза будет, если объединятся старинный род Обрана и знатная семья из другого, важного в эрзянских землях города.

А может, и сам Теш, правитель Эрзя-Маса, одну из дочерей своих за него отдаст?

Волнительно и сладко было Ушмату размышлять об этом, представляя перед собой дочь Теша, знатную красавицу.

А еще хорошо бы сразу понять, каких товаров Эрзя-Мас принять может от торговых людей из Орбан Оша. Тут у нас бортники славные, а меда отродясь столько не добывали, как в этом году! Если со сватами сразу две-три телеги с медом отправить, можно хорошо продать там или выменять. Свадьба свадьбой, но и торговля такому делу не помеха.

Но если окажется, что и в Эрзя-Масе меду на рынке много, а мы еще доставим, то будет совсем лишку? Как узнать, чтоб телеги зазря не гонять? Может, сваты сначала поедут, разузнают между делом, а уж потом тогда и телеги снарядить? С медом ли, другим каким нужным товаром. Вот так, пожалуй, вернее будет…

А вдруг жена его будущая вовсе и не красавица?

Но эту мысль Ушмат сразу как-то от себя отогнал вместе с большим оводом, что кружил возле него всю дорогу.

Так за чем все-таки отец их в лес-то послал?

Впереди, меж деревьев забрезжил просвет. Лес заканчивался, и они должны были выйти уже на высокий окский берег. Так и случилось.

Между лесом и речным обрывом лежала неширокая полоса цветущего луга. По ней и прошел Ушмат к краю берега: где-то тут их должен ждать Ирзай.

Дым от костра Ирзая поднимался на полверсты левее, на полоске песка у реки. Рядом с костром Ушмат разглядел брата, тот уже что-то жарил на огне. Вот что значит прирожденный охотник, к их приходу уже подстрелил дичь какую-то!

Выйдя на край обрыва, Ушмат громко свистнул и замахал руками. Ирзай заметил брата и тоже сделал знак рукой – спускаться. Ушмат оглянулся назад, младший брат только-только выходил на опушку.

Ушмат свистнул и в его сторону, показав рукой вниз. Серкай кивнул. Старший брат начал быстро сбегать с высокого берега к реке в сторону костра. Серкай, опираясь на свою палку, тоже двинулся в сторону обрыва и… замер.

В трех-четырех саженях от того места, где стоял Серкай, из леса вышел большой олень. Он посмотрел на человека, и в глазах оленя не было страха, а лишь внимательное любопытство. Будто не узрев в Серкае для себя врага, олень спокойно двинулся к обрыву и встал на самом его краю.

И тут же увидел Серкай, как прямо над оленем вспыхнул яркий свет, будто бы рога у того были из чистого золота, а золото это притянуло свет солнца, уже заходящего, но еще сильного!

– Чипаз! – прошептал Серкай с небывалым волнением. – Сам Чипаз показался мне, приняв личину оленя?!

Зверь будто замер на краю откоса и был совершенно недвижим, пока солнечный диск медленно опускался на его рога.

Целая вечность прошла для Серкая в этом чуде невиданном: олень, принимающий солнце в обрамление из золотых рогов!

Братья тоже снизу заметили неподвижно стоящего на берегу оленя.

Первым в его сторону кинулся Ирзай, схватив лук и прямо на бегу выкладывая на него стрелу. Самую большую стрелу, что была в колчане.

– Нет! – закричал Серкай в ужасе, поняв намерение брата. – Не стреляй! Вдруг это сам Чипаз явил нам чудо?!

Олень не шелохнулся и на этот крик, оставаясь неподвижным изваянием на высоком берегу. Не обратил внимания на крики брата и сам Ирзай. Он прицеливался на бегу, понимая, что точно поразить зверя может лишь с саженей пятидесяти, не более. Да и снизу вверх стрелять «не с руки».

Чтобы не спугнуть, Ирзай начал обходить оленя сбоку.

Он вскарабкался на берег немного левее и стал осторожно продвигаться вдоль кромки обрыва поближе к цели.

Серкай же, получается, оказался между ним и оленем, но чуть сзади, на половине пути от края леса до берега.

Получился трое-угольник, в котором двое замерли, а один медленно двигался, сжимая расстояние и время.

Между тем мигом, где жизнь пылает «золотом», и тем, где уже не будет ее.

Ирзай остановился, задержал тяжелое дыхание и еще немного оттянул тетиву, для особой мощи выстрела. Мгновение и…

Серкай со всей силы бросил палку!

Ирзай только-только выпустил тетиву из сжатых пальцев, как палка сбила большую стрелу еще на вылете.

Брат-охотник издал страшный рев, будто не человек он был, а разъяренный хищник. И в гневе швырнул лук на землю.

Олень встрепенулся, вмиг отмер будто, подпрыгнул на месте и после этого начал спускаться по обрыву к реке.

Из-за края обрыва показалось растерянное лицо Ушмата, он подтянулся на руках и вылез на луг.

– Ты видел?! – закричал Ирзай, обращаясь к старшему брату. – Этот щенок помешал мне убить оленя! А ведь чуял я, что вот здесь как раз мы и заполучим то, за чем нас отец отправил!

– Ты что не видел? – тихо проговорил Серкай. – Не иначе, как сам бог Чипаз в золотых рогах солнце держал…

– Что ты мелешь?! – подойдя к младшему брату вплотную, Ирзай кричал ему прямо в лицо. – Или ягод хмельных в лесу наелся? Это был просто олень! Очень большой олень, самый большой, каких я только видывал! И если бы мы в Обран Ош вернулись с такой добычей…

– Ведь тебе и почудиться такое могло, – как можно спокойнее обратился Ушмат к младшему брату. – Если с берега глядеть, солнце как раз перед глазами, а тебе показалось, будто оно прямо на его рогах…

Серкай ответил негромко, опустив голову:

– Я и в лесу внезадолге его видел. Олень рядом проскакал, и золотом рога сверкнули, а солнца в чаще тогда вовсе не было…

Ушмат покачал головой:

– Не знаю, с чем теперь вернемся… Что такого ценного отцу-то покажем? – он развел руками, а потом добавил с насмешкой: – Может, утку, которую ты на берегу зажарил, а Ирзай? Или кто там был – заяц?

– Заяц, а не мужчина, так это брат наш с тобой! – со злостью проговорил Ирзай и наотмашь ударил младшего брата по затылку.

Серкай упал на песок.

Олень напился из реки, а потом опустил в воду рога.

Потом мощными скачками стал подниматься вверх по откосу, намереваясь вернуться в лес.

Все три брата молча проводили зверя взглядами, а рога его не отливали золотом.

Как-то резко вдруг похолодало и стемнело.

Ирзай молча поднял лук, поправил колчан и быстро зашагал вдоль берега Оки. Ушмат тяжко вздохнул и двинулся за ним. Через десять шагов он обернулся и крикнул Серкаю:

– Что сделано, то сделано… Пошли домой?

Но разве могли теперь братья вернуться в Обран Ош вместе?

Младший брат не ответил, встал и молча, будто вслед за оленем, полез вверх по откосу.

Ушмат подождал немного, махнул рукой и собрался было уходить.

Потом передумал, подошел к догорающему кострищу и, сняв с прута зажаренного средним братом зайца, опустил в свою суму. А уж только потом поспешно зашагал вдоль окского берега в сторону Обран Оша.

6

Не сказать, что время бежало вприпрыжку.

Но вот так уж вышло, что босоногая, шустрая девчушка Велеока взяла и обратилась вдруг в девушку. Она перестала лазить по деревьям и сверкать голыми пятками, бегая с ребятней по деревне. Глаза ее огромные по-прежнему светились, но как-то мягче уже, спокойнее.

На расцветающую красоту ее стали уже парни заглядываться, но она их будто и не замечала. Шестнадцати еще не случилось, какие парни?

Однако Имильян, двадцати лет от роду, сын деревенского старосты, влюбился в Велеоку нешуточно, никак мысли о ней его не отпускали.

То будто невзначай мимо их глиняного дома прогуляется, хотя дом-то на отшибе стоит. То, бывало, к реке девушка с бельем идет, так и он увяжется, корзину из рук выхватывает – помощник, которого не звали.

Велеоке он не нравился, и при случае она ему так прямо и сказала.

– А все равно моей тебе быть! – заявил Имильян, нисколько не смутившись. – Ты просто глупая еще и не поняла.

– Сам ты глупый, – спокойно ответила ему девушка. – Против моей воли ничего не случится, хоть ты тресни.

Повернулась и пошла по своим делам. А Имильян от досады с силой пнул небольшое деревце, и оно слегка треснуло.

А потом в деревне Нелюдово появился Одноглазый.

Он был крепок и похож на воина, но доспехов и кольчуги на нем не было, а сбоку висел только большой нож. Одноглазый выспросил у ребятишек, где живет деревенский староста, и направился прямиком к его избе.

Нелюдовский староста Нифонт, отец Имильяна, вышел навстречу и встал у крыльца, скрестив руки. С легким прищуром он молча смотрел на гостя – тот не вызвал у него доверия.

– Здравия тебе, – проговорил чужак.

– И тебе, – ответил Нифонт. – Спросить чего хочешь, ищешь кого?

– Ищу, – ответил Одноглазый. – Скажи мне, человек, а нет ли в деревне у вас пришлых?

– Ты вот и есть, – усмехнулся Нифонт.

– А много раньше из чужих земель никто к вам не прибился? Может, давно, назад тому лет пятнадцать, к примеру? Родичей своих ищу, брата с женушкой. Не появлялись ли у вас тут схожие?

Нифонт посмотрел на него внимательно, потом отвел взгляд вдаль и какое-то время молчал. Чужак вытащил нож и, не спеша, начал ковырять острием грязь под ногтями.

– Нет, не было тут чужих, все свои только, – наконец ответил Нифонт. – Так что иди дальше, может, вниз по Волге родичи твои ушли…

Чужак одним глазом своим посмотрел на старосту исподлобья, потом сунул нож в чехол.

– Лады.

И, повернувшись, пошел прочь.

– Кто это был, отец? Чего надобно ему? – спросил Имильян, когда староста вернулся в дом.

– Недобрый человек. Похоже, Радомира искал, – ответил Нифонт.

– А ты что?

– А я ничего. Пусть дальше идет.

– Ясно…

Имильян почесал затылок и вышел из избы. Огляделся, вроде никого. Имильян быстрым шагом стал догонять чужака, который дошел уже до опушки леса. Тот издалека будто почуял, что идут за ним, и остановился.

– Ну, догнал и что? – Одноглазый выжидательно прислонился к дереву.

– Ты тут искал человека, да?

– Искал. Знаешь что-то?

– Скажи зачем и я скажу.

Чужак опять достал нож и начал вырезать на коре дерева какую-то фигуру.

– Человек этот у половецкого князя Кончака много лет назад дочь увел. А еще они с собой золота прихватили. Князь дочь свою давно ищет. И вора, стало быть, тоже.

– Ну, увел и увел. Половцы враги нам. Тебе-то, русскому, что с того?

– Были враги, а теперь задружились, не слыхал разве? Хан Кончак с галицким князем породнились. А Леле-Тукан, дочь его полукровная, сбежала с дружинником русским, из простого рода-племени.

– Леле-Тукан говоришь… – Имильян опять почесал затылок.

– Давай я только тебе по секрету скажу, – проговорил Одноглазый и поманил пальцем Имильяна.

Тот наклонился доверчиво, а пришлый неожиданно крепко схватил парня за грудки, прижал к дереву, приставил свой большой нож к его горлу и зашипел:

– Где они? У вас тут, в деревне? Говори или сейчас захлебнешься кровью своей!

Имильян выпучил глаза и прохрипел:

– Да… здеся… здеся…

Чужак отпустил напуганного до смерти парня, и с треском воткнул нож в фигурку человека, которую вырезал до этого на стволе.

– Только девушку не трожьте, а? – жалобно простонал Имильян, потирая горло. – Я жениться на ней хочу…

Но Одноглазый уже прочь уходил, не расслышав этих слов.

И слава богу, что не расслышал.

7

Первым в Обран Ош вернулся Ирзай. С недовольным видом он вошел в дом, повесил луч с колчаном на стену и улегся на лавку, отца будто и не замечая.

– Встань, – строго сказал Скворец. – Или отец тебе пустое место?

Ирзай с неохотой поднялся.

– Где братья твои?

– Да следом быть должны, – средний брат мотнул головой в сторону, выказывая своим видом равнодушие.

– Не я ли повелел вам всем вместе возвернуться, про пальцы одной руки говорил?

– Да помню я, – в голосе Ирзая зазвучало раздражение. – Вот только младший твой… Не палец на руке, а заноза!

И Ирзай рассказал, как в лесу он сначала поохотился удачно и думал даже братьев своих зайчатиной с костра угостить. И как потом самого большого оленя, какого он в жизни видывал, на прицеле держал. А Серкай испортил всё, про золотые оленьи рога сказку выдумал, опозорил их всех. А главное, его – Ирзая!

– Принес ли ты ценное что из леса? – вдруг спросил Скворец, выслушав рассказ сына.

– Да, отец. Двух белок еще подбил, – ответил Ирзай. – Белки большие, взрослые, продать можно. На крыльце вон положил… Но если бы не Серкай, то и оленины вяленой нам бы на всю зиму хватило!

Скворец ничего больше не сказал среднему сыну и вышел из дома. На добытых белок даже не глянув, он сел на крупный пень, на котором обычно рубил дрова, и стал ждать возвращения остальных сыновей.

Вечерело, еще дотемна в Обран Ош вернулся Ушмат.

Он поприветствовал отца почтительно и спросил:

– А что, Ирзай здесь уже?

– Почему Серкай не с тобой? – вместо ответа спросил Скворец.

– Да он со мной все время шел. Но после того, как Ирзай ударил его… – Ушмат развел руками.

– Ударил? – переспросил Скворец.

– Да, крепко так приложил. Ирзай горяч, сам же знаешь. Зол был очень из-за оленя.

– Ну а ты, как старший, что сделал?

Ушмат промолчал и опустил голову.

– Что ты ценного вынес из леса? – строго спросил отец.

Старший сын оживился:

– Показать мне тебе нечего, отец, прости. Но много чего передумал я в дороге и вот что предложить тебе хочу. Пошлем сватов в Эрзя-Мас прямиком в дом правителя Теша? Если дочь свою он за меня выдаст и породнятся семьи наши, сможем закрепиться в дальнем эрзянском городище и новый торговый путь из Обран Оша на юг проложить! Люди говорят, что к югу от Эрзя-Маса леса кончаются и степь лежит. Нету там уже ни белок, ни куниц, ни лис чернобурых, а наши-то леса вон как пушниной богаты! Если в зиму здесь Ирзай с товарищами поохотится удачно, по весне в Эрзя-Мас я караван снаряжу. А отец невесты моей, правитель Теш, наверняка каравану торговому даст воинов в охрану и двинемся мы дальше в богатое приморье. Ох и славная торговля у нас выйдет, отец!

Скворец сердито взглянул на сына:

– Значит ли, что вся ценность, тобой из леса вынесенная, это думки твои про свадьбу да про торговлю?

Послал я сыновей своих, дабы обрести важное нечто, приказал не разделяться им, быть едиными! И что я вижу? Один гордец, что первым пришел, двух белок мне принес и досаду великую!

Другой, следом за ним: мысли свои, небывалой мудростью и богатым расчетом прошитые, словно нитью золотой…

Как он думает.

А третий вообще не появился еще. Средним братом побитый, а старшим брошенный.

Это так вот воля моя исполнена, тебя спрашиваю?!

Скворец разгневался не на шутку.

– Я… вот еще зайца принес, Ирзаем оставленного… – Ушмат засунул было руку в суму, но Скворец топнул ногой и крикнул:

– Молчи!

Потом плюнул себе под ноги, развернулся и направился в дом.

На полпути он оглянулся на понуро стоявшего Ушмата и уже спокойно произнес:

– У Теша из Эрзя-Маса нет дочерей, только сыновья. Довольно ли будет тебе этого знания?

Всю ночь Скворец не сомкнул глаз, но Серкай так и не появился. Под утро Скворец задремал, и в этом полусне-полуяви к нему пришло вдруг ясное осознание:

Чародея Дятла больше нет среди живых.

8

Вооруженные люди ворвались в дом Радомира и Лелеи ранним утром. Радомир как раз вышел в сени попить воды, потому совсем врасплох его не застали. С ревом дикого зверя он начал отбиваться тем, что попало под руку, и оттеснять нападавших к двери. Сначала с силой махал кочергой, но разве ж это оружие против боевых мечей?

Жена и дочь от грохота и криков сразу же проснулись.

Нападавшие начали бить Радомира по плечам и спине мечами плашмя.

«Значит, убивать не намерены», – мелькнула догадка в его голове.

И он крикнул жене:

– Леле-Тукан! Нас с тобой отец твой в гости ждет, ты уж надень платье понарядней… Двоих ждет!

Женщина сразу поняла, что хотел сообщить ей Радомир.

– Слушай меня, Велеока, – начала быстро говорить Лелея, взяв в ладони испуганное лицо девушки. – Про тебя они и знать-то не знают, полезай в окошко и беги! В деревне тебя спрячут.

– Мама, кто они?! – и без того огромные синие глаза Велеоки стали еще больше и светлее, когда наполнились слезами.

– Те, кто нас долго искал… И думала я, что никогда не найдут… Не расспрашивай, просто беги!

– Мама, пусть и меня с вами берут!

– Нет! Ты рождена свободной, такой тебе и дальше жить. Вот, надень это!

Лелея торопливо достала из спрятанной в подполе шкатулки подвеску в виде золотого кружка на кожаном ремешке и повесила дочери на шею.

– Это твой оберег путеводный… А теперь полезай!

Велеока пыталась было сопротивляться, но в матери проснулась вдруг такая сила, что она просто сгребла девушку как дите малое и вытолкала в окошко. Велеока упала на коленки под окном, поднялась, размазывая рукавом слезы.

Обойти дом и в Нелюдово бежать, к людям? Или прямиком в лес?

Решила поначалу в деревню, как и наказала ей мать.

Но вдруг из-за большого дерева на опушке леса выплыла женская фигура и поманила ее рукой.

А потом исчезла.

Велеока не поверила глазам, подумала, что привиделась эта фигура ее заплаканному взору. Но вот опять из-за дерева показался лик женщины и еще раз легким жестом та позвала ее за собой.

– Уная, это ты?! – ахнула Велеока.

Радомира тем временем выволокли из дома и повалили на землю.

Пошел сильный дождь.

Под падающие с небес струи воды вышла из своего глиняного дома Лелея.

Нападавшие, а их было четверо, разом повернулись к ней.

Дождь катил крупные капли по ее лицу.

И непонятно было, где слезы, а где следы дождя, и были ли вообще на лице ее слезы… Вдруг Лелея начала говорить на половецком языке, сначала тихо, потом все громче, но смотрела она не на нападавших, а поверх их голов. Слова произносила она с сильным чувством, почти кричала, переводя взгляд на лежащего окровавленного мужа, а потом опять куда-то вверх и вдаль…

– Она молится? – спросил один из нападавших.

– Благодарит половецкого бога, – ответил Одноглазый.

– Благодарит? За то, что мы с этим сделали? – кивнул спросивший на валявшегося в грязи Радомира и рассмеялся: – Да она, похоже, умом тронулась!

– Благодарит за время, что было им отпущено…

Одноглазый повернул лежащего Радомира лицом вверх и сел на него, собираясь перевернуть его и связать сзади руки. Но в этот момент муж Лелеи вдруг открыл глаза, приподнялся и резко ударил лбом Одноглазого в лицо. Один из нападавших тут же вновь повалил Радомира на землю. Одноглазый прижал рукав к сломанному носу. Сплюнув кровью, достал большой нож и глубоко рассек Радомиру горло, от уха до уха. Потом вытер нож о мокрую траву, встал и, тяжело дыша, сказал, обращаясь к женщине:

– А теперь, Леле-Тукан, пора возвращаться домой…

Гордая дочь половецкого хана и княжны из знатного рода ярославичей, жена ставшего простым крестьянином русского воина, быстро поднесла что-то ко рту и быстро проглотила.

А потом замертво упала на землю рядом с мужем.

9

– Не надо тебе к людям сейчас, – проговорила Уная. – Иди за мной!

И поплыла между деревьев. Велеока брела за ней, как во сне, то теряя Унаю из виду и останавливаясь, то замечая вновь ее светлую фигуру впереди и послушно продолжая путь. Будто и не сама шла, а ведома была невидимой привязью.

– Куда мы идем, Уная? – наконец спросила девушка, словно очнувшись от морока. – Велела мне мама людей держаться, а не духов.

– Не увидеть тебе больше ни отца, ни матери, – промолвила Уная. – Такова судьба твоя, смирись.

Велеока остановилась, горько заплакала, но не упала, потому как обняла дерево, словно подругу верную.

– Родители твои вместе сейчас, знай это. Они прошли свой путь, как и было им предначертано. Я вижу былое, могу немного заглянуть в грядущее, и в твое тоже. В ту деревню отныне нет тебе пути, теперь дорога твоя отходит в сторону. А пока петляешь, побуду подле тебя.

– Но почему ты помогаешь мне?

Тут Уная закружила вокруг Велеоки, да так, что та не успевала за ней глазами. А замкнув последний круг, проговорила:

– Помнишь, как ты две ночи сидела на вязе, не давая его сгубить? Послушала меня. Но то даже не моя воля была, а лишь просьба. Дерево это святое и для духов, и для людей. Только люди того не ведали.

– Вяз как вяз, вроде?

– Тот вяз много чего на земле этой вяжет. Сила в нем людям неведомая, но мы-то знаем ее. Сила эта много дальше и глубже корней его простирается, на версты вокруг питает лес и все живое Духом Изначальным. Во многих краях есть места подобные.

Где дерево, где озеро лесное или утес высокий.

Ибо создано так. Но вы, люди – глупые.

– А вы, духи, какие? Много чего о вас в народе нехорошего говорят…

– Духи тоже разные. Увидишь скоро.

Долгие часы Велеока послушно брела за Унаей, то исчезавшей из вида, то появлявшейся впереди снова. И не понимала девушка, куда ведут ее.

Но ей было все равно…

Раз этот мир покинули самые близкие ей люди, остается только русалке и довериться. Погубит так погубит, всё одно теперь. Но если погибель ей суждена, зачем в такую даль идти?

А еще вдруг стало ей удивительно, что совсем и не голодна она.

Вот день почти на исходе, она все идет и идет среди густых деревьев, почти не отдыхая. И маковой росинки в рот не попадало, лишь изредка, выходя к лесному ручью, девушка жадно припадала к чистой холодной воде.

Но как же без пищи?

Уная глянула на нее и будто мысли ее прочитала:

– Про изначальную Силу помнишь? Пока я рядом, делюсь ей с тобой, и голода человеческого ты не знаешь.

– А я подумала, что померла… – призналась девушка.

Русалка улыбнулась.

– Многие из вас живут, словно мертвые, а когда к подлинной жизни прикасаются, думают, что померли.

– Моя жизнь не подлинная, но подлая…

– Рано о ней ты судишь, дева, помалкивай лучше.

Велеока послушалась и замолчала.

И вот уже совсем вечереть начало, а она все шла и шла, увлекаемая неведомо куда русалкой Унаей, смирившись с участью своей.

Стало совсем темно и листвой очень густо. Казалось, что заросли не хотели отпускать Велеоку.

«Останься здесь. Приляг. Засни».

Девушка будто бы даже явственный шепот подобный возле себя слышала. И она подчинилась. Присела на землю, подобрала под себя ноги и закрыла глаза.

И тут же посетило ее виденье:

Свет, дивный яркий свет – вдруг посреди ночи, но откуда?!

Впереди света показалась женская фигура, такая знакомая, родная…

– День миновал, и еще только восемь мы рядом с тобой будем…

– Мама?!

– Да, родная, и отец здесь тоже, – проговорила Лелея, выходя из ослепительного света и нежно беря руку дочери в свои теплые ладони.

Показался и Радомир, встав слева от жены. Он помахал рукой Велеоке и улыбнулся.

– Как же хорошо, что вы со мной! – захлопала в ладоши Велеока.

– Потерялась я совсем, ушла из нашего дома в лес зачем-то и заблудилась! А вы меня нашли… Простите меня, не буду убегать я больше. И по деревьям лазать тоже не буду. Давайте уже домой возвращаться! А то поздно уже! Вроде бы только что темно было…

Велеока с надеждой смотрела на родителей, а они на нее – очень ласково. Потом оба покачали головами.

– Еще восемь дней из девяти мы рядом, – повторила Лелея и улыбнулась.

– Отец, скажи, мы ведь не расстанемся? – девушка обернулась к Радомиру.

Но тот опять молча качнул головой, потом запрокинул ее и показал на страшную рану на горле, от уха до уха.

Велеока резко очнулась – от своего же истошного крика в ночи.

– Это место такое, – произнесла Уная, склонившись над ней. – Не спи больше, мы пришли.

Они вышли из густого леса. Велеока увидела, что стоит на берегу красивого лесного озера, которое было совершенно круглое, как луна.

У самого края воды горели костры, но не по всему берегу, а лишь напротив. Велеока с Унаей стояли в темной, сумеречной полосе.

Девушка смотрела на русалку, и в одном ее взгляде было столько вопросов, что Уная сама с ней первая заговорила.

– Это Светлый Яр, священное озеро. А ночь сегодня «зеленая», русальная. На той стороне озера, где костры, собираются люди. То люди не простые, но те, кто Изначальный Дух ведает. В русальную ночь они приходят и ожидают, пока в озере не проявится знак. После его появления мы меняемся берегами. Они идут сюда, а мы переходим на их сторону, к огням.

– Мы?! Кто «мы»?

– Оглянись, – повела рукой Уная.

Тут Велеока увидела, как сзади из леса выплывают почти прозрачные фигуры. То были длинноволосые девушки и женщины. Их фигуры тоже мерцали светом, но очень слабым, намного тусклее того, каким лучилась Уная.

– Все они русалки? – спросила Велеока, справившись с первым оцепенением.

– Все они уже не люди, – был ответ. – На нашей стороне разные духи обитают, я говорила тебе. Но эти души все были девами. Кто-то из них разбойниками убиен был, кто-то в реке утонул, а иные сами в лесу заплутали, да так и сгинули тут. Вы, люди, зовете их «навками». Они с нами ходят, дабы понять и принять свою судьбу. А кому-то себя и простить надобно… Я же здесь – одна, и я не навка.

– А кто?

– Вила. Так люди называют нас.

Уная повернулась к воде и продолжила:

– Как только в озере проявляется Знак, мы переходим на ту сторону.

Какое-то время мы гуляем и пляшем между кострами вместе с навками. И тогда они начинают понимать… Не все, но некоторые. Раз в году, в русальную ночь, им даровано это.

– А что люди делают на этой, темной стороне, когда переходят?

– У них своя доля. И они видят нас, когда мы там, в огнях их костров.

– Но почему, коли жива, я стою на ЭТОМ берегу?

Ничего не ответила Уная, лишь сделала знак рукой: жди.

Луна выглянула из-за большого черного облака, а по водной глади заскользила серебристая дорожка. А когда добежала она ровно до середины озера, вдруг проявился Знак.

Будто лунный огонь запалил озеро изнутри, со дна его поднялось колесо света и закрутилось там же, прямо на глубине, разбрасывая вокруг себя яркие искры.

Велеока, как завороженная, смотрела на воду и на то, что происходит в толще ее. Огненные снопы под водой, да разве бывает такое?!

Потом внутри «колеса» проявился будто бы «обод», еще один круг, и он тоже начал вращаться, но в другую сторону. А множеством летящие от него искры, яркие и мелькающие, рассыпались не в разные от колеса стороны, а вовнутрь. Устремляясь в середину круга, где они и гасли.

Как только закрутилось второе «колесо», малое, на обоих противоположных берегах озера началось движение.

Люди, стоявшие возле костров, запели песню. Слов Велеока с дальнего берега разобрать не могла. Расслышала она лишь то, что были это мужские голоса, и только мужские.

Люди медленно двинулись вдоль левого берега, огибая озеро по кругу. Шли они вереницей. И каждый, кто был сзади, положил правую руку на плечо идущего впереди.

Велеока прислушалась. С приближением цепочки людей их пение стало слышно отчетливее.

«Как же красиво они поют! – подумалось девушке. – Хоть и печально».

В этот миг Уная подала еще один знак.

Все призрачные девы с этой стороны тоже двинулись по правому берегу и в другом направлении. Обе части живого «колеса» завращались и медленно покатилось оно уже по суше.

Девушки скользили по яру. Руки на плечи друг дружке, как люди, они не опускали, но каждая держала рукой длинные светящиеся пряди волос идущей впереди.

Велеока брела в этой полупрозрачной веренице последней, вслед за Унаей, но даже не пыталась коснуться вилы.

Они перешли на противоположную сторону озера и замерли возле горевших костров. Девушки, одна за другой, начали медленно двигаться между кострами, кружась, раскачиваясь и взмахивая руками, но не повторяя движений друг друга.

У каждой из них был свой танец.

Велеока же просто села на траву и смотрела, обхватив колени руками.

Потом повалилась на бок и крепко-прекрепко уснула.

10

Серкай отыскал в траве палку – ту, что брал еще из дома и которой перебил на лету стрелу Ирзая. Взял в руку ее и задумался: куда теперь идти?

После нанесенной братом обиды не хотелось Серкаю возвращаться в родной Обран Ош.

Но там оставался отец – человек, которого Серкай любил.

Он вздохнул и побрел вдоль берега Оки по недавно оставленным братьями следам на речном песке. Серкай понимал, что до наступления ночи ему в Обран Ош уже не успеть, но он решил идти и по темноте.

Серкаю вспомнилось, что в холодное время, с середины осени до середины весны, в Обран Оше у северной стены все время горит свалонь – костер, которому не дают погаснуть, и столбик дыма от него виден издалека. Огонь в холода не затухает ни днем ни ночью, особые дозорные следят за ним, чтобы свалонь горел постоянно. И каждый мог подойти за горящим угольком для своего очага в любое время. Но сейчас еще лето, хотя и на излете уже. Свалонь зажгут только через два месяца, не раньше.

Если шагать все время вниз по течению, никак не заплутаешь. Дойдешь до слияния Оки с Волгой, а там уже и знакомые холмы по правую руку, куда ж им деваться…

До подножия холмов Серкай добрался уже глубокой ночью. Поднимаясь вверх по вроде бы известной тропе в темноте, он сбился с дороги и взошел на холм в каком-то незнакомом ему месте. Узкая извилистая лесная тропинка увела Серкая в сторону от города. Он понял, что заплутал и что надо дожидаться рассвета. А ночи выдались уже зябкие.

Пока Серкай шагал, особенно в гору, ему не было холодно. Однако остановившись, он почувствовал, что начинает мерзнуть. Серкай решил, что лучше продолжать двигаться, а еле заметная лесная тропинка в любом случае его выведет к людям. Едва забрезжил рассвет, Серкай, петляя вместе с тропинкой, вдруг наткнулся в лесу на землянку.

– Есть кто? – нарочито громко спросил Серкай.

Но никто не откликнулся.

Пригнувшись, он зашел внутрь. Землянка обжитая, а внутри было довольно тепло. В темноте он нащупал лежанку с грубой холстиной, забрался под нее и сразу же уснул.

Проснулся он, когда солнце уже хорошо пригревало, сел и огляделся. Небольшая глиняная печка на полу, нехитрая утварь возле. Грубо сколоченный стол, небольшая лавка. А что удивило Серкая, так это большое число птичьих перьев, воткнутых в стены, в щели между бревнами. Перья были пестрые, черно-белые, отдельные из них отливали красной радужиной. Некоторые перышки, что поменьше, были привязаны к согнутым в кольца деревянным прутикам грубыми нитями, сплетенными меж собой еще и в хитрые узоры. Несколько таких колец весьма искусного плетения свисали с потолка.

Еще заметил он небольшие мешочки, подвешенные к стенам.

Взяв в руку один, заглянул в него – какая-то сухая трава внутри, душистая. Остальные на ощупь тоже были как будто с высохшими растениями.

Ни еды, ни оружия в землянке Серкай не увидел.

А голод давал о себе знать. Серкай вспомнил весь день и вечер накануне, почудился в ему ноздрях запах от вчерашнего костра, на котором Ирзай поджаривал зайчатину, которую не сподобилось ему отведать.

Серкай вышел из землянки, потянулся на утреннем солнце и, глянув на него, понял, куда примерно заплутал накануне в потемках. До Обран Оша идти было менее версты на запад. Рядом, в стороне от землянки, он вдруг разглядел какую-то серую тряпу, лежащую на земле.

Взяв в руку палку, с которой он так и не расстался, концом ее осторожно поворошил ткань. Тряпа оказалась грубым балахоном, будто скинутым кем-то впопыхах.

Серкай пожал плечами и быстро зашагал в сторону дома.

А по стволу высокой сосны неподалеку несколько раз громко простучал дятел. Серкай поднял голову и разглядел птицу.

«Какой большой!» – удивился он.

Скворец встретил младшего сына, сидя на том же пеньке, что и днем ранее, когда ждал того до поздней ночи. Завидев Серкая издалека, Скворец вздохнул глубоко и с облегчением. Вроде и собирался он поначалу строгость проявить к младшему сыну. Потому, как получалось, что и тот его ослушался. Но никак не хотело отцовское сердце гнев в себя допускать.

И когда Серкай подошел к нему, ожидая строгой отповеди, тот тепло обнял сына и продержал в объятьях даже дольше, чем бывало.

– Цел? – Скворец отодвинул парня, оставив свои руки у того на плечах.

– Угу, – ответил Серкай. – А что мне будет-то?

– Сильно тебя Ирзай приложил?

Серкай молча покачал головой.

– Услышать теперь от тебя хочу, что у вас с Ирзаем меж собой случилось, – проговорил Скворец.

В это время средний брат появился на крыльце. Словно ожидал, пока имя его помянут.

– Здоров, Серкай, – проговорил он негромко.

– Здоров и ты будь, – ответил младший брат.

– Уйди, – приказал Ирзаю отец. – С ним без тебя говорить намерен.

Ирзай послушался, отошел подальше и принялся колоть дрова.

Скворец посмотрел на младшего и кивнул: рассказывай.

Серкай поведал всё как было, начиная с того момента, как они вышли из леса на высокий окский берег.

Отец начал задавать вопросы про то, где в это время был Ирзай, как повел себя Ушмат, почему они ослушались и не пошли по лесу вместе.

– Я Ирзаю не указ, – ответил Серкай. – Да и старший, Ушмат, тоже. Никто ему не указ, ты это и без меня знаешь.

– Знаю. Никого не слышит. Даже отца своего, – Скворец с досадой покачал головой. – Скажи мне вот что, как на духу. Ты и взаправду решил, что оленем тебе явился сам Чипаз, Великое Солнце?

Скворец замолк на мгновенье и пристально посмотрел сыну в глаза:

– Или же ты просто пожалел оленя? Как того теленка, когда мальчишкой был. Отвечай, как есть.

Серкай глядел в землю и молчал.

– Ну?

– Отец, не думал я об этом тогда, правду говорю! Когда Ирзай целиться в него начал, я точно знал, что нельзя этого оленя убивать, неправильно это! И не просто из жалости… – Серкай шмыгнул носом и поднял взгляд на отца: – Но и не потому, что за солнечного бога его принял… Да кто я такой, чтобы он мне явился? Просто в тот миг я понял, что поступить должен ТАК, понимаешь?

Скворец в думках сделал несколько шагов, почесывая бороду одной рукой. Потом обернулся на месте к неподвижно стоящему Серкаю, который из руки палку свою так и не выпустил.

– Как ты думаешь, зачем я вас в лес посылал?

– Что-то принести мы должны были…

– Ну и с чем ты пришел?

Младший сын посмотрел куда-то в сторону, потом на палку в руке.

– Возвернулся я с тем, с чем и уходил. Прости, отец.

Скворец не понял даже, вызов тихий прозвучал в словах младшего сына или виноватость свою он так высказал.

– Переночевал-то где? – вдруг спросил он мягко.

И Серкай рассказал отцу про землянку, на которую набрел случайно в темноте. Про то, что внутри нее разглядел, про пестрые перья в стене. Упомянул про балахон серый, на земле кем-то оставленный.

– И что, не видал ты никого больше там из людей?

– Нет, не видал.

– Эх, Дятел, Дятел… – тихо проговорил правитель Обран Оша. – Правду молвил, похоже.

– Ты же про людей спрашивал… Но как ты про дятла-то узнал, отец?!

11

– Добро утречко, – сказал мужчина с длинными седыми волосами и такой же серебристой бородой. Он был первым, кого увидела Велеока проснувшись.

– Где я? – спросила она, привстав на ложе из каких-то веток с постеленным на них стеганым одеялом.

– У нас.

– А вы кто?

– Монахи. Ты, прежде чем расспрашивать, на вот, поешь.

Седовласый протянул ей миску с полбяной кашей и ложку.

Тут Велеока вспомнила, что давным-давно уже ничего не ела и с благодарностью приняла теплую еду. Мужчина отошел в сторону, дабы не смущать девушку, а она, пока ела, успела малость оглядеться.

Сидела она на постели из пушистого еловника прямо на краю большой поляны. Чуть поодаль Велеока увидела десятка два шалашей, а в самом центре поляны слегка дымило кострище. Возле шалашей расхаживали мужчины разного возраста в простой холщовой одежде, иногда поглядывали в ее сторону и еле заметно улыбались при этом. Детей и женщин на поляне не было. Некоторые из мужчин сидели возле кострища, кто-то чинил одежду, кто-то камнем точил небольшой топор, а один тихонько поигрывал музыку на дудочке из тростника.

– Не похожи вы на монахов, – сказала Велеока после того, как поела и поблагодарила седовласого за пищу.

– А каковы монахи должны быть по-твоему? – улыбнулся тот.

– Где церковь ваша или дом молельный? Или вы русские, но веры не христианской?

– Христианской, – ответил седовласый. – Но монашество наше особое.

– В шалашах молитесь?

– Нет, – рассмеялся мужчина. – Пойдем погуляем. Покажу тебе кое-что.

Он протянул руку девушке и помог подняться. Потом сошел с поляны и, не оглядываясь, направился по узкой тропинке в лес. Велеока на мгновение задумалась, но потом последовала за ним.

– Меня Триславом зовут, – сказал седовласый, обернувшись к ней на ходу.

– Я – Велеока.

– Большеглазая, значит. Что есть, то есть, – опять улыбнулся Трислав, а она промолчала, покорно идя за ним меж деревьев.

Велеоке он понравился, спокойствие этот человек вызывал в душе ее, доверие. А страха совсем не было.

– Ну вот, – сказал Трислав, раздвинув ветви плотных зарослей.

И они вышли на берег.

Это был край того самого, круглого озера, на котором ночью побывала Велеока вместе с навками и вилой Унаей. Вот и угли от костров, горевших прямо здесь, меж которыми танцевали призрачные девы после «обмена» берегами с людьми.

Всё это Велеоке казалось сном, но теперь она стояла здесь и тут же явственно вспомнила всё, что произошло.

– Давай присядем здесь, – предложил Трислав, – и я тебе отвечу на всё, о чем ты хочешь спросить.

Они опустились на траву, и Трислав начал свой рассказ.

– Во-первой, скажу тебе, в чем особенность монашества нашего. Живем мы не здесь и молимся не в шалашах, конечно. Поляну ту мы пользуем только раз в году. Деревня наша в двух верстах отсюда, Вознесеньем зовется. Во Христа мы веруем, но есть у нас традиция, которая не по нраву церковникам. В русальную ночь мы приходим сюда, чтобы молиться за мертвых. Тех, кто является на том берегу озера.

– Навки?

– Так их кличут. Сгинули многие из них от злой мужеской руки… И нам же, мужикам, отмаливать их, стало быть. Таков обычай нашего братства с давних времен. Навки же церковью за «нечисть» приняты.

Трислав замолчал и посмотрел на водную гладь.

– Нечисть, она не в лесах с озерами, а в душах людских… И если в русальную ночь сподобляется нам отмолить душу хотя бы одной девы не упокоенной, радуемся мы!

– А в эту ночь сподобилось?

Трислав покачал головой.

– Всяко бывает, в этот раз не вышло. Однако Бог нам послал тебя.

– Я-то живая, – проговорила Велеока. – Кажись…

– То-то и оно. Чтоб русалки живую девушку на этом берегу оставили, не бывало еще такого. И ввело нас с братьями это в некоторое затруднение…

Трислав медленно провел рукой по седой бороде.

Велеока молчала, лишь смотрела на него, ожидая продолжения рассказа.

– И вот что скажу тебе. Видать, угодно было Богу, чтобы в этот раз мы не о мертвых переживали, а о живой позаботились. Но дабы укрепиться в решении нашем, поведай мне, что случилось с тобой и как ты тут на Светлом Яре оказалась?

Велеока отвернулась, стараясь проступивших слез в глазах не показать человеку постороннему. А потом поведала Триславу про Нелюдово, ее родную деревню, про жизнь в тех местах и про родителей. Про то, как на рассвете в их дом ворвались злые люди, а она людей этих даже краем глаза не углядела. И про то, как приснились ей мать с отцом, видать, не живые уже…

Трислав слушал ее внимательно, изредка с пониманием кивая головой.

А в конце девушкиного рассказа проговорил:

– Теперича уверился я в решении окончательно. Душу неупокоенную нам вверили, которая в этом мире, а не в том. Позаботимся о тебе в меру сил наших. А когда придет время, сама решишь, куда дальше путь продолжить.

Мужчина поднялся. Встала с травы вслед за ним и Велеока.

– Идем, – протянул руку Трислав девушке. – Ночь русальная миновала, пора нам в мир людей возвращаться.

Они вернулись на поляну, где остальные монахи уже успели собрать свои нехитрые вещи. Трислав обратился к братьям, сообщив, что девушка идет с ними в Вознесенье.

Одобрительный гул раздался среди монахов, и заметное оживление образовалось на эту новость.

Перекинув через плечо небольшие узлы, по лесной тропе монахи двинулись в сторону Вознесенья. Велеока шагала в середине процессии, впервые за последнее время чувствуя себя в полной безопасности.

Когда они подходили к деревне, что располагалась на возвышенности, Велеока увидела, как на околице неожиданно показались дети. Они закричали, замахали руками и покатились гурьбой с холма навстречу монахам.

Ребятишки подбегали к некоторым из мужчин и брали их за руку.

«Папка, папка!» – услышала Велеока радостные возгласы детей и посмотрела вопросительно на Трислава.

– Вознесенье – слободка хоть и монашеская, но вольная, – пояснил тот. – Здесь не схимники, семьи есть у многих братьев.

И Велеоке понравилось то, что сказал мужчина.

Когда вошли в деревню, увидала она и женщин. Те выходили из домов и смотрели на девушку с удивлением и нескрываемым интересом. Никогда еще после русальной ночи монахи не приводили кого-то с озера.

Возле одной небольшой избы Трислав остановился, приобняв Велеоку за плечи. На крылечко вышла женщина, лет уже немолодых, но стройная, крепкого сложения.

– Здравствуй, Параскея, – обратился к ней Трислав. – Обмолвиться мне словом с тобою желательно.

Женщина жестом пригласила его в дом, а Велеока осталась ждать на улице.

Через какое-то время Трислав и хозяйка дома показались на крыльце.

Параскея подошла к Велеоке, взяла ее за руку и сказала:

– Здесь твой дом отныне. А уж на сколько времен, одному Богу известно…

Параскея жила одна, семьи у нее не было. Когда-то давно она была замужем. Но еще молодым мужа задрал в лесу медведь, а детей они нажить не успели.

И несмотря на красоту свою и молодость, Параскея не вышла больше замуж, хотя парни в слободе и заглядывались на нее.

Когда чуть позже Велеока расспросила ее об этом, женщина ответила просто:

– Снился он мне еще до свадьбы, судьбою был моей… А после того, как не стало его, никто больше и не снился. Вот и весь сказ.

Через несколько дней и Велеоке приснился сон.

Вновь появилась в нем Лелея. Она присела к дочери в изголовье и ласково погладила ее по волосам.

– Мама! – обрадовалась девушка и привстала. – Мне столько тебе поведать хочется!

Но Лелея приложила палец к губам.

– Девятая ночь сегодня, – сказала она. – Помнишь, я говорила, что будем рядом с тобой это время?

– Да.

– Теперь нам пора.

– Побудь еще, прошу…

– Не горюй о нас с отцом. Мы свой путь прошли, а твой – у тебя впереди. И он светел, помни это! Пообещай нам только…

– Что обещать?

– Ты говорила, что больше не будешь лазить по деревьям.

– Да, мама, но почему ты говоришь об этом сейчас?

– Не твое место на деревах, а другого человека, запомни! А кому и когда передать это, позже сама поймешь…

Велеока собиралась было что-то спросить, но в этот момент увидела отца. Он стоял чуть поодаль, в мягком свете. Радомир улыбнулся и кивнул дочери головой.

Велеока быстро вскочила, уронив рядом стоявший на лавке ковшик с водой.

И проснулась.

– Ты чего это? – подняла голову Параскея.

– Сон… – прошептала девушка.

Или не сон?

12

Близился день осеннего равноденствия, а значит, и очередной праздник Моления у жителей Обран Оша. На крутом волжском берегу установили Священный штатол – огромную свечу из пчелиного воска высотой в два человеческих роста.

Воск собирали всем городом. Каждая семья для изготовления штатола принесла слепки разной величины. Кто сколько смог, столько и накопил за полгода, прошедшие после предыдущего праздника.

Только-только в Обран Оше заканчивались мартовские гулянья, а ребятишки уже начинали старательно соскребать воск с домашних свечей и откладывать его к следующему празднику. И если взрослые не обращали внимания на то, какая семья сколько воска принесла к штатолу, для детей это было настоящее состязание. Такова была традиция.

Главным на празднике Моления был Скворец, нынешний правитель Обран Оша. Но никаких особых почестей главе не оказывалось. Ему полагался первый кусок жертвенного мяса и первый ковш с веселящим напитком пуре. В остальном правитель был равным среди равных. Сидел среди земляков, в одном круге со стариками и молодыми, детьми и собаками. Все вместе люди обычно ели кушанья и пили пуре, восхваляя урожай этого года и вознося славу щедрости эрзянских богов.

Но это происходило позже.

А поначалу пронзительный звук пастушьей трубы торамы возвестил о Молении. Смолкли досужие разговоры, притихла детвора.

Со стороны города появилась процессия из нескольких женщин. Впереди шла озава, женщина-мать из уважаемого рода. Озава осторожно держала в руках горящую свечу, зажженную от домашнего очага. Молодые родственницы, идущие рядом с ней, несли ритуальные кушанья: хлеб, мёд, орехи, яблоки.

Народ, стоявший вокруг Священного штатола, расступился, пропуская женщин. Озава с маленькой свечкой в руках повернулась к людям и начала произносить молитву. В молитве этой поочередно названы были все ушедшие предки эрзя, которых помнили ныне живущие – с уважением и благодарностью.

«Будьте все вы сегодня с нами!» – такими словами закончила говорить с предками озава.

Из толпы вышли двое молодых мужчин. Один из них ловко забрался на плечи другого и с почтением взял из рук озавы горящую свечу. Потом поднялся во весь рост, стоя на плечах товарища, и поднес огонь к фитилю Священного штатола, сплетенному из разноцветных льняных нитей.

Заполыхал огонь огромной свечи, и все мужчины в этот момент запели песню:

Когда мужчины закончили песню, они отошли немного назад. Тростниковые дудочки и торама заиграли веселую музыку. Вперед, образовав круг, вышли молодые женщины и девушки, у которых еще не было детей. В праздничных нарядах, взявшись за руки, они повели хоровод вокруг штатола.

Девушки двигались в танце по кругу, вполоборота поворачиваясь одновременно то в одну, то в другую сторону, но не отпуская рук друг друга при этом. То был танец-посвящение – земному плодородию и продолжению рода человеческого. Единая нить жизни, которую плели и раскручивали женщины-«веретёна».

Мужчины притопывали одной ногой и прихлопывали ладонями в моменты поворотов участниц хоровода. И непонятно было: то ли женщины откликались на этот ритм, то ли мужчины подстраивали хлопки и притопы свои под движения женского хоровода…

Во время этого танца молодые парни внимательно приглядывались к девушкам. Считалось, что именно в эти минуты и происходит самое первое сближение жениха с будущей невестой, благословленное богами свыше. А уж только потом родителями, если всё сложится. Как добрый знак трактовалось то, если в миг остановки хоровода близко к парню оказывалась девушка, которая ему и нравилась. Но если и далеко – тоже не конец его чаяниям. Просто парню придется больше постараться, чтобы завоевать ее любовь.

Потом поднесли и накрыли прямо на траве кушанья и напитки, припасенные заранее, но оставленные в стороне на время торжественного моления.

Взрослые пробовали пуре, черпая хмельной напиток ковшами из бочки, дети пили медовый напиток из кувшинов.

Сидели семьями, но вставали и переходили друг к другу, поднимая раз за разом ковши с пуре за богатый урожай этого года и прося у богов предстоящую зиму помягче, подобрее.

Скворец сидел в окружении сыновей, и он был доволен.

Братья вроде бы замирились. Ирзая он, правда, огрел тогда палкой разок между лопаток за то, что тот на младшего брата руку поднял. И, похоже, Ирзай обиду за это на отца не затаил, а принял по справедливости.

Ушмат же все о свадьбе своей думает. Хотя даже на примете невесты у него нет. Мечтам его породниться с правителем Эрзя-Маса не суждено было сбыться. Ушмат понял это, и потому за девушкиным хороводом тоже внимательно наблюдал, присматривался. А когда хоровод остановился, прямо напротив Ушмата оказалась стройная красавица Мизава.

И надежда его тут же умерла. Ведь Мизава только-только в середине этого лета вышла замуж за Кумая, самого удачливого в городе молодого бортника.

Вот и Серкай вырос как-то незаметно. Стал по-взрослому рассудителен, хоть и продолжает на опушке строить свои фигуры из толстых палок. Только теперь для каждой из построек требуется палок еще больше, ибо сами фигуры хитрее задуманы.

И вообще непонятно, как деревяшки эти между собой держатся? Вот ведь умеет как!

Нелюдимый он стал какой-то, говорит мало, а с братьями особенно.

Скворец предложил Серкаю впервые пригубить пуре, возраст наступил подходящий, но тот отказался. И не сказать, что Скворец был этим недоволен, скорее удивлен. Многие молодые парни в Обран Оше с нетерпением ждали наступления праздника, на котором им уже дозволят, наконец, пить пуре вместе со взрослыми. Но только не Серкай, который к хмельному оказался совсем равнодушен. Взрослеть, что ли, не хочет?

«Надо же, все три сына – будто от разных родителей!» – подумалось Скворцу.

Серкай словно понял, о чем тот размышляет и обратился к нему:

– Отец, хочу до морозов один пожить. В той землянке, где ночь провел. Урожай собрали, особая помощь моя не нужна тебе. Не противься воле моей, прошу.

Скворец хотел было строгое что-то ответить, мол, не время сейчас, праздник в разгаре. Но неожиданно сказал совсем другое:

– Хоть и удивил ты меня, но будь по-твоему. Попробуй, может, и на пользу тебе это.

«Похоже, пуре меня расслабил, – тут же подумалось Скворцу. – В другое бы время навряд ли разрешил младшему такую вольность проявить. С другой стороны, если глянуть, Дятел жил в землянке той один долгими годами. Пусть и Серкай попробует месяц-другой, не лишним будет опыт такой для молодого парня».

Вспомнил он про Дятла и немного стал грустен. Оттого, что не ходит уже по этой земле чародей и мудрый советчик.

Не ходит, но летает!

– Спасибо, отец! – обрадовался Серкай. – Вот я прямо сейчас бы и хотел уйти, соберусь только малость? Так-то в землянке всё есть.

– Сейчас? – удивился Скворец. – Посреди веселья?

– Тянет меня это место в лесу, отец.

Серкай опустил голову. Отец ничего не сказал, но рукой сделал жест: иди, коль решил.

Захмелевший Ушмат, сидевший неподалеку рядом с Кумаем и Мизавой, поднял ковш и крикнул в спину уходящему Серкаю:

– Эй, брат, выпей с нами!

Но тот уже не слышал. А может, и слышал, но не оглянулся.

Серкай быстро собрал кое-какие вещи, положил в узел хлеба на первое время, полбяной муки, немного мёда. И, взяв в руку свою палку, с которой по лесу всегда ходил, зашагал из Обран Оша по знакомой тропе.

Но подойдя к опушке, Серкай вдруг свернул с тропы и направился в сторону вдоль кромки леса.

Немного еще прошагав, он вышел на ту самую поляну, где раньше складывал свои замысловатые фигуры из палок, и остановился.

Удивительно это было, но некоторые из фигур еще стояли там!

Несколько палок с самого верха фигур попадали, однако три-четыре основы стояли, соединенные без гвоздей, под всеми ветрами и дождями.

А ведь уже год минул, как он последнюю фигуру здесь выкладывал!

Серкай долго смотрел на свое городище, которое начинал возводить еще в юности.

Наглядевшись, отошел на десяток шагов, прищурил глаз и запустил длинной палкой своей в одну из фигур. Деревяшки разлетелись в разные стороны. Потом подобрал палку, отошел и с силой бросил в следующую фигуру. И вновь лихо рассыпались деревяшки на несколько саженей вокруг.

Когда на полянке не осталось ни одной целой фигуры, Серкай подобрал с травы узел, повесил на свою длинную палку и вернулся на тропу.

13

Праздник Моления продолжался.

Ирзай вместе с десятком молодых мужчин сидел в отдельном круге. Обсуждали они будущий сезон охоты, а еще боевое дежурство у стен Обран Оша. Средний брат уже не раз ходил в ночной дозор с воинами, теперь же они толковали между собой о том, сможет ли докатиться до их города могольское нашествие. По слухам, войско Чингис Хаана стремительно катится на северо-запад. Застрянут ли моголы в низовьях Волги, пойдут ли дальше? Остановят ли их булгары?

Скворец об этом думал тоже, однако могольская угроза казалась ему чем-то очень далеким. Ни разу еще в истории ни один захватчик из таких далеких земель здесь и близко не проходил. И, даст бог, не пройдет.

Скворец прихлебнул пуре из ковша, отгоняя от себя тени тревожных мыслей.

В этот момент с реки поднялся сильный ветер, и пламя на фитиле Священного штатола затрепетало. Огонь был укрыт от ветра особой чашей. Но даже если бы пламя и погасло, это не вызвало бы у людей особого огорчения. Гроза могла подпортить людям веселье, но все необходимые для праздника Моления ритуалы уже были проведены.

А что еще могло омрачить веселый дух народа эрзя?

– Глядите! – вдруг закричал кто-то. – На реку глядите!

Взоры людей устремились туда, куда показывал кричавший. Вдалеке, за волжским изгибом, показалась большая ладья. Это была не торговая лодка, но военное судно. Ладья плыла с верховьев Волги, парус украшал большой герб владимирского князя, а по мере приближения можно было разглядеть и самих воинов. Это были русские дружинники, все при мечах, коротких копьях и небольших круглых щитах.

Население Обран Оша, от мала до велика, притихло и молча смотрело с высокого берега на приближающийся корабль.

– Должны бы вроде как мимо проплыть, вниз по реке, – тихо сказал Ушмат, стоявший рядом с отцом.

Скворец не ответил на слова старшего сына. Знакомая тревога, давно зародившаяся в душе правителя Обран Оша, проявленная в разговоре с Дятлом и, казалось, отпустившая его в последние месяцы, сейчас вдруг вновь вернулась.

Ладья с дружинниками не проплыла мимо.

Вывернув на место слияния двух больших рек, она быстро заскользила по ветру в сторону пристани, прямо под то место, где на высоком берегу возвышался и все еще горел Священный штатол.

Скворец приказал людям быстро собираться и возвращаться в городок. А остаться только старейшинам, нескольким мужчинам-воинам и двум старшим сыновьям. Все они были без оружия. Кто же пойдет на великий праздник с мечами и топорами?

Ладья причалила, и русские дружинники сошли на берег.

Их было около сотни. Среди них возникло движение, и Скворец увидел, что русские внизу, прямо у реки, разбивают лагерь.

Потом от них отделилось несколько воинов, которые, не спеша, начали подниматься в гору, направляясь в сторону, где стояли Скворец и его люди.

– Ушмат, – обратился он к старшему сыну. – Ты вроде знаешь их язык немного, торговал не раз с русскими купцами?

– Бывало, – ответил мигом протрезвевший Ушмат. – Попробую.

Видно было, что он волновался.

Тут один из старейшин, Кузорой, сказал, что встречал ранее русичей многократно и тоже вызвался помочь переводить. Ушмат глянул на него с благодарностью.

Отряд русских дружинников при полном оружии приближался к ожидавшим их эрзянам. Впереди шел крепкий коренастый человек среднего возраста и небольшого роста в красном плаще поверх кольчуги и богато украшенном боевом шлеме.

– Говорит ли кто из вас на нашем языке? – спросил он, подойдя близко. – Кто у вас за главного?

– Я есть правитель Обран, по прозвищу Скворец, правнук Обрана, основателя города на холмах.

И Скворец показал рукой на деревянные стены Обран Оша.

– Я – воевода Еремей, посланник великого князя Владимирского и Суздальского Юрия Всеволодовича. А там – мои воины, – сказал человек в красном плаще и, не оборачиваясь, кивнул на только что поставленный внизу лагерь дружинников.

Скворец почтительно наклонил голову:

– Слушаем тебя, Еремей.

– Князь повелел отрядам двигаться на юг и восток, расширять владения земель русских. Пришла пора нам булгар потеснить. Будем укреплять форпосты по пути следования войска нашего и крепости строить по новым границам. Следующей весной мы пойдем дальше, через ваши земли и земли булгарские. А пока столбить здесь у вас крепость будем.

Все это перевел Скворцу толмач, старейшина Кузорой.

Ушмат же сбивался, сильно волнуясь, путал слова и, наконец, совсем замолчал.

Скворец даже переспросил старейшину, что значит «столбить крепость здесь». Тот, желая уточнить, обратился с вопросом к Еремею.

– А то значит, что новая крепость будет на месте городка Обрана. Так он у вас называется? – ответил Еремей невозмутимо.

Эрзянские мужчины молча выслушали ответ русского воеводы.

Скворец начал гладить бороду одной рукой.

Ушмат присел на траву.

Остальные стояли неподвижно.

Наконец быстро и тихо заговорил Ирзай, обращаясь к отцу:

– Отец, эти русские хотят, чтобы мы навсегда ушли из нашего города?!

Скворец поднял руку, делая знак, чтобы Ирзай замолчал.

– Переведи ему мой вопрос, – попросил он Кузороя. – Что должен, по его мнению, сделать народ эрзя? Просто уйти из Обран Оша, оставив его?

Старейшина, как человек мудрый, стал тщательно подбирать слова, дабы вопрос эрзянского правителя не показался воеводе слишком вызывающим. «Ни к чему это», – подумалось ему.

– Передай, что ваши люди могут остаться, – ответил Еремей толмачу. – Эрзя нам не враги. Но твой правитель должен понимать, что город переходит под власть владимирского князя. Мы будем его укреплять, и ваши мужчины должны нам помогать в этом. А женщины будут готовить пищу для наших воинов. Укореняется на этих холмах власть русского князя, и судьба ваша – тому подчиниться.

Скворец внимательно выслушал ответ переводчика. Прежде чем он что-либо сказал, к нему в волнении вновь обратился Ирзай:

– Отец! Проси времени на подумать. Лучше месяц, не меньше, до первых морозов хотя бы. Сразу пошлем гонцов во все эрзянские поселения и деревни, а попервой в Эрзя-Мас! Будем собирать людей, чтобы битву русским дать. Сдать наш город, нашу землю, вот так запросто? Их сотня всего, а в самом Обран Оше воинов побольше наберется. Отбросим их, отобьемся. А к тому времени, как их основное войско прибудет, к нам на выручку силы подтянутся. Со всех земель эрзянских, ото всех родов основных. Никто тебе в помощи не откажет!

Скворец посмотрел на сына внимательно, как-то по-новому.

Каков сокол вырос. И почему в детстве никто ему это прозвище не дал? Сокол, сын Скворца. Хорошо звучало бы.

Мужчины, которые стояли и молча слушали весь разговор, горячо поддержали Ирзая. А старейшина, который переводил, негромко посоветовал правителю:

– Проси времени больше, а уж дадут, сколько дадут.

Скворец повернулся к воеводе Еремею.

– Прошу три месяца на то, чтобы город оставить, – сказал он, показав тому три поднятых пальца. – За меньший срок мы не успеем с места сняться и новое найти. А впереди зима.

Еремей жестом попросил отойти в сторону одного из своих людей.

– О чем они говорили, ты понял?

– Они хотят выиграть время, чтобы собрать силы с окрестных поселений и дать нам бой. Уходить подобру-поздорову не собираются.

Воевода кивнул, вернулся к переговорщикам и поднял вверх три пальца:

– Я даю вам три дня и три ночи. По их прошествии мы входим в город. Все ваши мужчины должны быть безоружны. Оружие вы сложите в одном месте, прямо у ворот, чтобы мы видели. Тот, кто останется при мече, луке или копье, будет жизни лишен. Или же – входим в пустой город, где вас уже нет. Трех дней на то, чтоб пожитки собрать и город покинуть, достаточно. Таковы наши условия.

Скворец сделал знак своим людям возвращаться в Обран Ош.

Все шли молча, в тяжелых чувствах.

– Есть еще надежда, отец, – проговорил Ушмат. – Три дня – не три часа все-таки. Где три, там и десять случиться может. Надо хорошенько подумать. Надеюсь, и боги нам помогут.

Ирзай взглянул на старшего брата с горькой усмешкой, но промолчал.

14

В доме правителя собрался срочный совет старейшин. Пришли шестеро глав основных семей Обран Оша. Два сына Скворца по его повелению также остались в доме, чтобы участвовать в обсуждении.

– Приплыла беда, откуда ее не ждали, – начал совет Скворец.

Старейшины повздыхали, тихо меж собой переговариваясь.

Скворец помолчал и продолжил:

– Через три дня Еремей с дружиной подойдет к воротам Обран Оша. И мы должны решить, чем встретим их. Распахнем ворота, хлебом-мёдом угостим? Или обнажим наши мечи, которые много лет в ножнах. Что скажете, братья?

– Что тут сказать, – проговорил старейшина Паркан, глава старого эрзянского рода. – Мы здесь, на этой земле, с самого начала. Твой прадед и мой вместе на эти холмы пришли когда-то. Всякое бывало, но, чтобы народ эрзя собрал пожитки, запряг телеги и через три дня кочевать ушел просто потому, что так русский князь решил? Ну нет, такого не будет.

Остальные старейшины одобрительно загудели и закивали головами.

– Остаться здесь, под русскими? – спросил Скворец, прищурив глаз.

– Тоже радости мало, – продолжал рассуждать Паркан. – То, как бедная сиротка в свекровьем доме.

– Я бы в бой ввязался, – громко сказал Чулпон, младший из старейшин, огромного роста мужчина. – Три сына моих рядом встанут, дюжину русских дружинников на себя без труда возьмем.

– Таких, как ты, у нас немного, – ответил Скворец. – Числом мы русичей даже превосходим, но не опытом военным и не оружием.

– Отец, дозволь сказать? – поднялся со скамьи Ирзай.

– Погодь. Сначала старейшины слово имеют.

– Да пускай скажет, – вытянул вперед ладонь Кузорой. – На встрече с воеводой он по делу всё говорил.

– Там мы думали, что у нас месяцы есть, а не дни, – опустил голову Скворец. – Ладно, говори, Ирзай.

– Ты прав отец, – начал средний сын. – Были б у нас месяцы… да даже один хотя бы! Могли б собрать со всех эрзянских земель три тысячи мечей. Один Теш прислал бы пятьсот, уверен. Все знают, что в Эрзя-Масе лучшие воины!

– А лучники какие! – добавил Чулпон. – Белку со ста шагов бьют.

– То охотники все-таки, – проговорил Паркан. – Но дружинники русские не лесные белки…

– Но у нас перед ними задел есть, – продолжил Ирзай. – Не всё решающий, но важный. Их намерения нам открылись. А как мы поступим, они не ведают.

Старейшины переглянулись и пожали плечами.

– Глядите, уважаемые, – Ирзай огляделся и взял несколько поленьев, лежавших у печки. Он разложил поленья на столе кольцом, в двух местах его разомкнув. – Это Обран Ош, а это – двое ворот в город. Одни, южные, сразу на крутой спуск выходят.

Их Ирзай у самого края стола расположил.

– Брать город с этой стороны, по горе взбираясь, им не с руки.

Тут Ирзай указал на другую щель между поленьями, что на середине стола.

– На тын они не полезут, силы невелики. Проще всего им будет скучковаться и навалиться на наши северные ворота. Там ровная поляна перед ними, можно боевые порядки выстроить и щитами от наших лучников прикрываться, пока ворота долбить будут.

Ирзай поставил ковш, развернув его ручкой в сторону «северных ворот».

– А ворота эти крепкие, – подметил Чулпон.

– В том и суть, – сказал Ирзай и поставил в пустоте между поленьями глиняный горшок. – А еще там под землей ход прорыт в рост человеческий, помните?

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Скворец.

– Показать хочу! Ход подземельный выходит на опушку леса, прямо за спины тех, кто в ворота ломится.

Тут Ирзай опустился на колени перед столом, снизу вытащил руку над краем его и быстро перевернул ковшик вверх дном.

Старейшины молча переглянулись. Наконец, Верил – самый старый из собравшихся, до сего момента ни слова не промолвивший, тяжело поднялся со скамьи и негромко проговорил:

– Ты, Ирзай, смел и умен, отец гордиться тобой может. Однако ж всё это в голове твоей кручено, а не в деле. В бою ты не был ни разу, и как русские сражаются, тебе тоже неведомо. Думаю я, что битва без подмоги – верная погибель наша.

Ирзай нахмурился, отошел от стола и молча сел в углу.

– Нам, однако, понять нужно, не погибель где, а лучшее для Обран Оша решение, – Скворец обвел взглядом всех, кто был в доме. – Кто еще слово сказать хочет?

– А ежели откупиться от них? – предложил Ушмат.

– Откупиться? Чем? Ни золота у нас, ни каменьев драгоценных. Только зерна на зиму запасы, мёд, мясо-рыба вяленые да разносолы. Вот и весь откуп. Ну скотина есть еще. И зачем всё это русскому князю? Он и так не голодает.

– В каждой семье в Обран Оше ценная пушнина припасена, вы же знаете, – тихо проговорил Ушмат.

– И что, шкуры князю Юрию пошлем, авось оставит нас в покое?

– Не князю, – помотал головой Ушмат. – Воеводе. Пошлем Еремею мехов телегу, а дружинникам обоз провизии, пуре несколько бочек. И попросим место для крепости другое поискать.

Старейшины вновь зашумели, обсуждая предложение Ушмата.

– Да поймите вы! Коль одарим мы их один раз, так и будем до скончания веков подати носить! – Ирзай выскочил из угла. – И даже если они Обран Ош сейчас в покое оставят, по весне другой воевода с дружиной нагрянет, и всё повторится. Нельзя нам под князя ложиться!

– Всё же лучше меха им под ноги положить, нежели головы наши, – проговорил старый Верил.

И опять старейшины заспорили меж собой. Лишь Чулпон молчал и смотрел в пол. Скворец вышел вперед, сложил на изгиб локтя поленья, разложенные Ирзаем на столе, и бросил их на место, к печке.

– Так пока и решим, – сказал он. – Попробуем воеводу задобрить.

– Отец, – заговорил опять Ирзай. – Мы столько нашего добра княжеским людям отдадим, а через два дня они всё равно нас из города погонят!

– Может, и не погонят. Или погонят, но не через два. Коли времени у нас больше будет, тогда и подмогу собрать успеем. Решение малое, даже если и без особой пользы выйдет, попробовать стоит. Нежели сразу принять то, что потом уже никак не исправить. Давайте собирать обоз для воеводы, завтра с утра и отправим. Ушмат и Ирзай с обозом к русским поедут. А кто-то из старейшин за подмогой отправится. Я б и сам к Тешу поехал, да город в такое время не оставлю.

Все, кто был на совете, повставали со своих мест.

– Кузорой, Ремиз, вас прошу, – обратился Скворец к двум из собравшихся. – Вы убеждать умеете. Чем быстрее отправитесь, тем больше надежды для всех нас. Поначалу прямиком в Эрзя-Мас, к Тешу, потом и по остальным селениям проедете.

Совет был окончен. Кузорой и Ремиз поспешили собираться в дорогу за эрзянской помощью из дальних земель. Остальные старейшины разошлись, чтобы немедля заняться сбором подати для воеводы Еремея и его дружины.

Ирзай тоже вышел с ними, догнал старейшину Чулпона и что-то тихо начал тому говорить. Чулпон сначала отвечал коротко и решительно мотал головой. Потом замолчал, задумался, переспросил что-то. Ирзай начал горячо объяснять, и пока он говорил, Чулпон заметно оживлялся. А когда Ирзай замолчал, Чулпон кивнул, хлопнул того по плечу и быстрым шагом направился к своему жилищу.

К вечеру у южных ворот, что прямо перед крутым склоном, уже стоял обоз, груженный мешками с лучшей пушниной и кожами, корзинами с зерном и готовым хлебом, вяленым мясом и рыбой, а также дубовыми бочками с мёдом и хмельным пуре.

Ранним утром следующего дня, не дожидаясь отведенного Еремеем срока, в сопровождении старшего и среднего Скворцовых сыновей, телеги должны будут спуститься с холмов к лагерю русской дружины.

Ирзай посоветовал старшему брату идти спать, сказав, что он и еще несколько молодых воинов останутся возле обоза на ночь. Ушмат был только рад такому предложению и с наступлением ночи охотно отправился домой.

Тем временем к оставшемуся возле обоза Ирзаю присоединились не два и не три воина, а целых три дюжины. Молодые эрзяне, вооруженные луками, мечами и топорами, окружили его плотным кольцом.

– Братья, – обратился к ним Ирзай. – Сегодня судьба Обран Оша в наших с вами руках. Должны мы с вами сделать то, на что не решились наши старейшины. Люди они уважаемые, спору нет. Но отвага, похоже, покинула их.

– Не всех! – послышался чей-то зычный голос, молодежь расступилась, и в круг вошел старейшина Чулпон. Рядом с ним, держась за рукоятки мечей, встали три его сына, таких же больших и крепких, как он сам.

Среди молодых воинов раздались громкие одобрительные возгласы, но Ирзай поднял руку, призывая к тишине.

– После того, что случится, не дожидаясь срока, дружина русского князя завтра же нападет на город. Но мы будем к этому готовы. Мы не собираемся ждать их милости, как понадеялись старейшины. Встретим их, чтобы навсегда отбить желание забрать нашу землю!

Воины обнажили и подняли мечи, вновь собираясь выразить Ирзаю громкое одобрение, но тут старейшина Чулпон выставил ладонь и проговорил не громко, но внушительно:

– Тихо всем! Завтра в бою накричимся. А сейчас – за работу.

Мужчины быстро разошлись в разные стороны, но через какое-то время они вновь, по одному-двое, начали выныривать в ночи у обоза, перекатывая перед собой бочки, поднося тяжелые корзины и большие тюки.

Всё, что было загружено в обоз ранее, быстро спустили на землю. А то, что принесли-прикатили только что, Ирзай распорядился погрузить на телеги. Ценные же товары и провизию, что изначально готовили в подношения, заперли неподалеку в неприметном старом амбаре, на который указал Чулпон.

После этого все разошлись, а возле обоза остались Ирзай и еще два молодых воина. Остаток ночи они пытались заснуть, но не вышло.

Слишком сильно стучали их сердца, разгоняя горячую кровь.

Утром пришел Ушмат и принес свиток, предназначенный для Еремея. Поздно вечером он помогал отцу писать послание для воеводы, пользуя знакомые русские слова, и был этим весьма горд. Он ожидал вопросов, но Ирзай почему-то даже не поинтересовался у старшего брата, что написано в письме.

Груженный товаром обоз выглядел точно так, каким его на ночь и оставили. Ирзай позаботился об этом. Бочки те же, мешки такие же, и Ушмат ничего не заподозрил.

– Тронулись? – спросил Ирзай, беря лошадь по уздцы.

Двое воинов с трудом открыли тяжелые ворота. Телеги выехали, а братья зашагали рядом. Ворота закрыли, и один из парней, младший сын Чолпана по имени Ножеват, нагнал обоз.

– А он зачем с нами? – спросил Ушмат.

– Задумка одна есть, – ответил Ирзай уклончиво.

Обоз медленно прокатил вдоль стен из деревянного тына, огибая город, чтобы выехать на пологий склон, к пристани.

Когда русские дружинники заметили спускающиеся в их сторону с холмов телеги, в лагере случилось оживление. Еремею тут же доложили, воевода вышел из своего шатра и пригляделся.

– Трое рядом с телегами, – сообщил дозорный.

– Вижу, – проговорил Еремей.

– Трубить сбор?

– К чему? Думаешь, в телегах эрзянское войско прячется? – воевода усмехнулся и пригладил бороду. – Ну поглядим, чего хотят. До истечения срока еще два дня у них.

Обоз медленно подъехал к лагерю. Ирзай вышел вперед и расставил руки в стороны, показывая, что не вооружен. Рядом с ним встал Ушмат и протянул воеводе грамоту. Еремей развернул письмо.

Написано оно было коряво, но смысл написанного воевода уловил.

– Обран предлагает мне дары в обмен на то, чтобы мы оставили ваш город в покое?

Ушмат попытался, было, подобрать подходящие слова для уточнений, покряхтел от усилий, но потом просто кивнул.

– Коли так, поясни мне, неразумному, как эрзянский город стоять вольным будет прямо посередь княжеских владений? – спросил Еремей и прищурился.

Ушмат аж покраснел от напряжения, пытаясь до конца понять слова воеводы, но знаний языка ему не хватало. Насмешливость некоторую у воеводы он, правда, уловил.

Еремей неожиданно вынул меч из ножен, и Ушмат отшатнулся в испуге.

– Да не бойся ты, – сказал воевода. – Глянь сюда.

Острием меча на твердой земле Еремей начертил круг.

– Это владения нашего князя, – пояснил он.

– А это, – показал он на кочку рядом с кругом. – Обранов городок. Теперь гляди: мы идем на восток.

Тут Еремей затер сапогом часть линии и нарисовал мечом новую границу так, что кочка-город оказалась уже внутри круга. Воевода вложил меч в ножны, развел руками и замолчал, глядя на холмы. Молчали и эрзянские послы.

Наконец, Еремей громко вздохнул и проговорил:

– Передайте Обрану: дары мы принимаем. Отчего ж не взять? Но каков был уговор, таков и остается. Решение наше будет только к полудню крайнего дня, ждите.

Воевода отвернулся, показав, что встреча закончена, и зашагал к своему шатру.

Ушмат распорядился разгружать обоз. Втроем мужчины быстро сложили привезенное на землю, запрыгнули в пустые телеги, развернули лошадей и покатили обратно. Въехав в перелесок у подножия холма, Ирзай кивнул Ножевату. Тот спрыгнул с телеги и скрылся в деревьях.

Ушмат непонимающе посмотрел на брата.

– Приглядывать за русскими будет, – пояснил тот.

Вернувшись в Обран Ош, Ирзай вновь созвал молодых мужчин, поддержавших его план. Они встретились в двух сотнях шагов от городской стены, выйдя на поляну перед северными воротами.

– Глядите, как поступим, – начал Ирзай, обращаясь к пяти десяткам вооруженных эрзян. – Когда русский воевода разглядит наши подношения, то сильно разгневается и нападет быстро. Зачем ему два дня ждать, если над ним посмеялись? Либо завтра ранним утром, либо нынче днем уже. Как только отряд их из лагеря стронется, наш дозорный Ножеват тут же сообщит. Его я там неподалеку оставил, он быстро прибежит. А мы будем наготове, за воротами.

Тут Ирзай указал на пригорок – туда, где выходил наружу прорытый и укрытый еловником подземельный ход:

– А пока дружинники наваливаются на ворота, мы выскочим у них за спиной и всех перебьем. Числом нас поменьше будет, но не ждут они сзади наскока, и грех такую возмогу не использовать!

Окружившие Ирзая воины дружно поддержали его слова.

– К ночи собираемся у ворот, чтобы наготове быть. И глядите, не проболтайтесь. Ни женам, ни отцам с матерями – никому!

Коли прогоним русских, да еще добро наше сохраним, гордиться родные нами будут, вот увидите.

Молодые эрзяне похлопали друг друга по плечам, а потом тихо разошлись по домам малыми кучками.

15

Но дружинники воеводы Еремея не напали на Обран Ош.

Ни утром, ни днем, ни вечером грядущего дня.

В начале дня третьего, ближе к исходу данного эрзянам срока, дозорный русской дружины заметил вдалеке большой вооруженный отряд. Он двигался по берегу в сторону лагеря Еремея. Впереди виднелись две сотни конных, за ними в строгом боевом порядке шагали пешие воины. На длинных древках развевались знамена владимирского князя Юрия и христианские образа. Всего воинов было больше тысячи, а во главе отряда ехал и сам князь, сын Всеволода Большое Гнездо.

Как было договорено у русичей заранее, основные силы князя должны были встретиться с передовым отрядом воеводы Еремея в месте слияния Оки с Волгой.

Юрий шел через Муром, где к нему присоединились несколько сотен тамошних дружинников, Еремей же со своей сотней по воде прибыл из Городца тремя днями ранее.

– Здравствуй долгие года, князь! – поднял руку в знак приветствия воевода Еремей, когда войско вошло в лагерь на берегу, а Юрий спешился.

– И тебе рад, Еремей, – ответил князь, передавая уздцы своего коня сопровождающему. – Рассказывай, что и как. Шатер готов для меня?

– Давно уж готов, – воевода кивнул на палатку, загодя поставленную для князя. – Только прежде дозволь показать тебе что-то.

– Что показать?

Еремей жестом попросил князя следовать за ним и подвел его к дарам, привезенным из Обран Оша. Воевода рассказал о встрече с переговорщиками от эрзян и условиях сдачи городка, им объявленным.

И о том, что, не дожидаясь истечения срока, пригнали они в ответ на это обоз с дарами.

– И что же прислали? – спросил Юрий.

– А вот и погляди, князь!

Воевода сделал знак, и один дружинник высыпал содержимое одного из кучи мешков, выгруженных с обоза, а другой – пнул ногой стоявшую открытой дубовую бочку. Из мешка вывалилась сухая серая земля с остатками травы, а бочка пролилась обычной речной водой.

– То из города Обрана дары ценные, – сказал Еремей. – А я-то подумал, лучшие свои меха нам повезут, мёд, пиво!

– Меха, говоришь, и пиво? – усмехнулся князь. – Не иначе, как по дороге колдун злой это всё в землицу с водой превратил?

– Оскорбить тебя, князь, решили, я так думаю. Но поначалу хотели время выторговать, чтобы силы успеть подсобрать. Этим они меж собой обмолвились. Одно, правда, с другим не вяжется. Но что там у этих язычников в голове, кто ж ведает…

Князь Юрий задумался, окинув взором холмы:

– С другого бока если на это глянуть, может, они так показали, что земли свои и воды в дар нам приносят? А ты не понял просто, а, Еремей? – тут князь улыбнулся и похлопал воеводу по плечу.

Тот поначалу и не сообразил, шутка это была княжеская или взаправду он так думает. Но тут Юрий вдруг стал серьезным:

– Сейчас людям отдохнуть дадим. А к полудню выступим. Сам город не жечь, пользовать я намерен всё, что там есть, а по весне видно будет. Тех, кто с мечом нас встретит, не жалей. А кто смирен, тех не трогай, нам руки для грядущих работ надобны.

Совсем незадолго до этого дозорный Ножеват, оставленный Ирзаем, чтобы следить за лагерем русской дружины, решил вернуться в Обран Ош.

Ирзай велел ему сидеть в лесу одну ночь и один день еще, если понадобится. И как только русские начнут строиться в боевые порядки, бежать сразу в город, известив о том Ирзая немедля. Но ничего особенного в княжеском лагере не происходило. Ну и сколько можно сидеть и ждать?

Он хлеба и мяса вяленого с собой только на один день прихватил.

И когда уже вторые сутки ожидания на исход пошли, голодный парень, который в придачу еще почти и не спал, решил вернуться.

Утром третьего дня, за полчаса до прихода в лагерь князя Юрия с войском, Ножеват покинул место дозора и вошел в Обран Ош через южные ворота, обойдя городок вокруг, дабы избежать лишних вопросов. А кроме того, дом его был ближе как раз к этому выходу из города.

Забежав в избу и не застав там ни братьев, ни отца, он быстро поел чего нашел и собрался было немедля бежать к Ирзаю за дальнейшими указаниями. Однако усталость сильная и пришедшая сытость сморили Ножевата. Он прилег на лавке, намереваясь отдохнуть совсем недолго, но заснул крепко-накрепко.

Тем временем Скворец повелел собрать старейшин в своем доме, ибо истекал срок, данный городу Еремеем на решение.

Ушмат и Скворец сидели на лавках друг напротив друга и ждали прихода оставшихся в городе старейшин. Правитель Обран Оша выглядел мрачным и озабоченным.

– Где Ирзай? – сухо спросил Скворец.

– Не вижу его, уже второй день как, – ответил Ушмат. – Говорили мне, он у северных ворот стоит с воинами. Хочет, поди, первым встретить посланцев от русских.

– Как сам-то думаешь, задобрился воевода?

Ушмат пожал плечами, стараясь на отца не глядеть.