Не хлебом единым…
Самая главная неудача в жизни Лидии произошла ещё до того, как она смогла что-то для себя решать: время, в которое она родилась, ей категорически не подходило.
Родись Лидия в великой империи, жители которой были с рождения припечатаны привычным сословным клеймом, – быть бы ей трудолюбивой наёмной работницей на барском подворье, в свободные часы ведущей крепкой рукой собственное хозяйство, да сговоренной с юности женой какого-нибудь рукастого парня и матерью двух-трёх бойких ребятишек.
Родись Лидия в великой стране, отчаянно стремившейся воплотить идеалы, придуманные для чуть более лучшей версии человечества, чем та, которая была под рукой у создателей, – видеть бы ей, как почётен честный труд, быть дояркой-ударницей или швеёй, лучше других умеющей выполнять предписания художника-конструктора, да счастливой женой такого же толкового парня и матерью любознательных ребятишек.
Лидия росла в то изломанное время, когда груз идеалов стало окончательно неподъёмным и чуть было не похоронил под собой страну вместе со всеми её жителями. Хуже того, она родилась даже не в городе – в дальнем селе, от которого до ближайшего города ехать было не меньше трёх часов, и это на машине, найти которую ещё было возможно, заправленной бензином – его найти уже было сложнее, по дороге, растворившейся в небытии ещё в первые годы крушения Союза. Лидия, совершенно непригодная ни к ведению бизнеса, ни к изобретению эффективных способов отъёма чужого имущества, ни даже к торговле, всё же не спилась и не попалась, словно муха, в клеевую ловушку – в отличии от многих своих соседей. Пахала подёнщицей у более шустрого односельчанина, вовремя принявшегося разливать в красивые баночки обычные домашние закрутки, да продавать их каким-то дурачкам; смотрела за престарелыми родителями и в срок схоронила их. Даже забеременеть смогла от чужого, непьющего и умного мужика, назвавшегося менеджером, присланным из самой столицы потолковать с местными о покупке земли.
В большом мире жизнь мчалась своим чередом: воздвигались и падали технологические колоссы, лишь далёкими раскатами грома заметные в затерянной среди полей и холмов деревне. Собирались воедино обломки единого государства, с трудом латая неизбежные в таком деле шрамы.
Лида, так и не понявшая до конца правила этой новой жизни, по-прежнему работала за небольшие деньги на смекалистого соседа, жила в оставшейся от родителей саманной хибарке, ухаживала за небольшим огородиком и десятком шустрых яйценоских куриц. Но, как бы ни любила она наблюдать за пробивающейся из-под земли зеленью и за топающими по двору жёлтенькими цыплятами, самым главное и самое важное дело в её жизни было одно – воспитание сыночка Володеньки.
Мальчишка получился на загляденье: и хорошенький, и ласковый, и умненький. В небольшой деревенской школе, в которой только чудом учительского подвига сохранились учебники двадцатилетней давности, он считался чуть ли не вундеркиндом. Иногда Лидия позволяла себе помечтать, что скопит достаточно денег, чтобы Володенька смог учиться хотя бы в ближайшем городе, а то и в самом райцентре.
Володенька заболел через несколько месяцев после восьмого дня рождения. Пару дней температурил, а потом как-то одним разом ослабел: не встал с кровати, затемпературил сильнее и даже отказался от чтения и от любимых вишнёвых вареников. Деревенский фельдшерский пункт мог помочь немногим, да и то было бесполезно: жаропонижающие не смогли справиться со странной хворью, а до сердечных капель он и вовсе не дорос. Старенькая фельдшерица честно призналась, что подобного не видывала даже в прочитанном в училище громадном медицинском справочнике.
Почерневшая от горя Лидия уже готовилась потратить скопленные на учёбу деньги на гроб и хороший костюм, но учительница – красивая, молоденькая, непонятно зачем вернувшаяся из города в их захолустье – вычитала где-то, что таких, как Володенька, можно лечить в самом райцентре. Она же помогла фельдшерице правильно оформить документы и отправить их по нужному адресу. Подтверждение пришло на удивление быстро, и тогда та же учительница уговорила главу сельской администрации отвезти мальчонку и его маму в райцентр на новенькой блестящей машине, название которой Лида не могла не то, что выговорить, а даже запомнить.
Больница оказалась почти как в кино. Не то, чтобы Лидия очень часто могла посидеть перед экраном с кружкой чая и каким-нибудь печеньем – безостановочное зарабатывание денег да домашние хлопоты не оставляли времени на такое пустое времяпрепровождение; но изредка в качестве поощрения хозяин пускал Лиду и ещё трёх женщин, закатывающих вместе с ней варенье, пообедать его семьёй. Там на шикарной зелёной стене висел большущий экран, совсем не похожий на тот, который стоял в родительском доме и был выменян этому же соседу за ведро картошки. Экран этот чаще всего показывал какие-то совсем непонятные Лиде вещи, но иногда среди них попадались и врачи, вечно бегущие возле каталки с больным посреди длинного стеклянного коридора. В этой больнице коридора не было, каталку им не выдали тоже, но большое белое здание, дух суеты в нём и врачи в белых халатах и со страшно серьёзными лицами оказались точно такими же.