Встреча на Эльбе

Серия «Советский экран»

© Шейнин Л.В, 2025

© ООО «Издательство Родина», 2025

Встреча на Эльбе

Мокрая, дрожащая от страха кошка, держа в зубах своего детеныша, пытается выбраться из воды, цепляясь за проплывающие мимо предметы. Вот она взобралась на деревянные стенные часы с кукушкой и, подхваченная водоворотом, стремительно уплыла. По реке, громоздясь, как льдины в ледоход, плывут крыши разбомбленных домов, разбитые грузовики, эсэсовские знамена, трупы людей и животных… Книжные шкафы. Листы бумаги, газеты, корыта, кровати… Полуопрокинутый речной транспорт с надписью «Германия», сохранившейся над разбитыми колесами… И над всем этим слышно гудение многих тысяч моторов, скрежет железа, лязг гусениц…

Разводной мост. Две его половины повисли над рекой, как две гигантские железные руки, не дотянувшиеся одна до другой.

«Встреча на Эльбе». Киноплакат

Сотни немецких беженцев буржуазного обличия сгрудились на восточной стороне моста, стремясь переправиться на другой берег. Через разрыв моста перекинуты деревянные трапы, подгибающиеся под тяжестью обезумевшей толпы, в панике перебегающей через пропасть… На переправе хаос. Физически сильные, в безумном страхе пытаясь пробиться на противоположный берег, топчут более слабых.

Потерявшие человеческий облик, обезумевшие люди цепляются за доски разрушенного моста, теснимые напором толпы с берега, срываются, падают в воду. Слышится треск. Мостки не выдерживают, ломаются: все находившиеся на них падают в реку. Увидев, что путь по мосту прерван, толпа бросается к стоящему у причала старому катеру – речному трамваю с названием «Адольф Гитлер». У одного из бегущих раскрывается футляр от виолончели и оттуда вываливаются какие-то ценности, платье, белье.

Крики, ругань, стоны сопровождают посадку на катер. Плечистые, здоровые немцы с военной выправкой расталкивают женщин и детей. У одного из них распахнулось штатское платье, промелькнула военная гитлеровская форма. В сгрудившейся толпе, стиснутый со всех сторон, стоит инженер Отто Дитрих. Это человек лет около 60, седой, в золотых очках. На нем дорожный плащ с траурным крепом на рукаве, грубые башмаки. Белый, будто жестяной крахмальный воротничок, подпирающий морщинистый подбородок, странно диссонирует с этим дорожным платьем. В руках у Дитриха плетеная кошелка. Рядом с ним высокий немец, чуть моложе Дитриха, с хищным лицом. Это Гуго Фишер.

Дитрих. Боже, как все это ужасно! Останемся здесь, Гуго; будь, что будет!

Фишер. Если вам нравится болтаться в петле, оставайтесь. Не говорите глупостей, Отто. Надо бежать к американцам.

Катер «Адольф Гитлер» перегружен настолько, что вода уже подступает к краям его бортов, но посадка не прекращается.

Старик-рулевой, ворочая штурвал и тревожно ударяя в колокол, кричит сиплым голосом: «Ахтунг! Ахтунг!», но никто не слушает его воплей.

Множество людей гребут веслами и досками, отталкиваются шестами, и «Адольф Гитлер» отходит от берега… Не успевшие уцепиться за его борта люди валятся в воду. Нарастает гул и грохот моторов.

Оставшиеся на берегу и вылезающие из воды немцы поворачивают лица в сторону, откуда слышен нарастающий гул, и в страхе снова пятятся в воду.

Дымящийся, разрушенный взрывами и пожарами саксонский город средневекового вида. К самой реке подходят нагромождения толстых крепостных стен, башни, крыши с уцелевшими кое-где причудливыми шпилями.

По набережной, по мостам, по узким уличкам идут советские танки и самоходные пушки.

Из всех окон уцелевших зданий торчат белые флаги капитуляции. У самого берега стоит большой старинный, выточенный из камня пограничный знак. На нем готическим шрифтом высечена надпись: «Город Альтенштадт. Основан Генрихом I в 928 году для защиты подданных его, окруженных славянскими племенами».

Около пограничного знака останавливается большая самоходная пушка.

Командир орудия надевает чехол на огромное дуло и, похлопав по нему ладонью, как обычно похлопывают лошадей по холке, говорит:

– Кажется, все! Дальше ехать пока некуда!

Слышно, как глохнет выключенный мотор. На набережной стоит большая грузовая машина с передвижной радиостанцией. Рядом с рупором – советское знамя, развевающееся на ветру. Из рупора раздается спокойный голос диктора:

– Говорит Москва! Приказ Верховного Главнокомандующего!

На танках, на самоходках, на грузовиках примостились сотни советских солдат, слушающих приказ:

– Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы и адмиралы, трудящиеся Советского Союза! Сегодня наша страна празднует Первое мая – международный праздник трудящихся.

Толпа немцев, сгрудившаяся в воде, слушает, опустив головы и подняв руки с белыми платками и тряпками.

У некоторых «флаги капитуляции» прикреплены к тросточкам и зонтикам.

Диктор продолжает передавать сталинский приказ:

– Ушли в прошлое и не вернутся больше тяжелые времена, когда Красная Армия отбивалась от вражеских войск под Москвой и Ленинградом, под Грозным и Сталинградом…

У бедного домика пожилой человек с изможденным лицом слушает, рисуя на стене серп и молот. Это Ганс Шульц, рабочий оптического завода.

Слышен спокойный голос диктора:

– …Ныне наши победоносные войска громят вооруженные силы противника в центре фашистской Германии, далеко за Берлином, на реке Эльбе…

Шульц, увидев группу советских бойцов, вытаскивает из окна ведро с водой и бежит с ним, подавая воду бойцам.

К восточному берегу реки подходят новые части Советской Армии.

Столовая в доме инженера Дитриха.

Большой, как бы вросший в стену, старый буфет. На стенах – сентиментальные немецкие картины и дорожки с вышитыми бисером сентенциями.

В комнате беспорядок: перевернуты стулья, разбросаны бумаги. Какие-то узлы свалены в беспорядке. Во всей обстановке чувствуются следы поспешного бегства.

Шметау, с рюкзаком за плечами, прячась за стену, наблюдает из окна за происходящим на улице.

Нескончаемым потоком движутся советские танковые колонны. В комнате все сотрясается, как во время землетрясения.

Продолжается радиопередача из Москвы:

– …Воины Советской Армии, находясь за рубежом родной земли, будьте особенно бдительны…

Шметау осторожно закрывает окно. Звуки радио становятся глуше. Он бросается к радиоприемнику и начинает дрожащими руками судорожно вращать микшер. Его жена Эльза в панике носится по комнате, складывая в узлы домашние вещи… Ей помогает 14-летний сын Вальтер.

Эльза (нервно). Боже мой, боже мой! Мы опоздали, все ушли!

Передача из Москвы становится особенно громкой – это начал действовать приемник Шметау.

«Встреча на Эльбе». Киноплакат

– …По-прежнему высоко держите честь и достоинство советского воина…

Шметау лихорадочно крутит микшер. Из радиоприемника один за другим доносятся обрывки передач различных европейских радиостанций. Вдруг Шметау замер у радиоприемника.

– Ахтунг… Ахтунг… 81… Людвиг… Ахтунг… 24… Гертруда…

Шметау вытирает пот со лба.

Шметау. Наконец-то!

Эльза. Что это значит?

Шметау. Это – приказ, это значит, что я должен остаться. Бегите с Вальтером. Вы еще успеете!

Эльза. Мы без тебя не пойдем!

Шметау. Ты слышала, что я сказал?!

Сильный порыв ветра распахивает ставни, и с улицы врываются заключительные слова первомайского приказа:

– …Вперед! За окончательный разгром гитлеровской Германии! Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза Сталин.

Гремит «Марш Победы».

Сильный ветер срывает со столов бумаги, скатерть, треплет занавески.

Эльза, схватив Вальтера, мечется по комнате.

Шметау не может расслышать слабых звуков подпольной фашистской радиопередачи.

Закоулок города.

Музыка из Москвы, как ветер, ворвалась в этот средневековый квартал.

Хлопают ставни и двери.

Перепуганные немцы высовываются из окон…

Рупор советского радио с развевающимся красным знаменем. Из него несется ликующий «Марш Победы». Среди располагающихся войск спокойно умывается член Военного Совета генерал Маслов. Боец, поливающий ему из каски воду, все время поглядывает в сторону реки:

– Да, интересно хоть в последний день войны второй фронт посмотреть!

Генерал Маслов, не реагируя на реплику бойца, продолжает умываться. Телефонист, отрываясь от трубки полевого телефона, обращается к генералу:

– Товарищ генерал, от майора Кузьмина запрашивают, кончилась война или нет?

Маслов, вытирая руки домашним полотенцем, вышитым русскими петушками, отвечает:

– Это еще неизвестно…

Боец, выплеснув остатки воды из каски, берет бинокль и разглядывает в него противоположный берег, затем обращается к генералу:

– Товарищ генерал, посмотрите, что там делается!

Маслов становится рядом с ним, вынимает бинокль и смотрит в том же направлении.

На западном берегу останавливаются американские автомашины. Солдаты спрыгивают с машин, снимают мундиры и брюки, в трусиках прыгают в воду и вплавь устремляются к восточному берегу. Группа американских солдат плывет по реке. Трое из них гребут одной рукой, держа в другой бутылки с вином. Один шутник плывет на спине, ловко балансируя бутылкой на лбу. На советском берегу происходят первые дружественные встречи. Американский солдат-негр встречается с советским солдатом:

– О! Хэлло!

– Здорово!

Группа филиппинцев обнимается с сибиряками.

– Привет!

Индеец из Нью-Мексико жмет руку украинцу из Полтавы. Кругом братающиеся пьют из фляжек за здоровье друг друга.

Возгласы:

– Салют! Ваше здоровье! Прозит! Будьте здоровы!

Маслов продолжает смотреть в бинокль. На лице генерала появляется добродушная улыбка. Вокруг него собралась группа молодых офицеров, возбужденно наблюдающих за дружеской встречей.

Первый офицер (вдохновенно). Товарищи, вот так могли бы жить народы всего мира…

Маслов (шутливо). Как так? Выпивать, что ли?

Первый офицер. Нет, так дружно, доверчиво…

Группа братающихся.

Маслов. Да, если бы…

Переводит бинокль на западный берег. На американском берегу останавливается штабная машина генерала Мак-Дермота. Генерал выходит из машины, осматривается…

Маслов. …если бы им не мешали…

Мак-Дермот в окружении группы своих офицеров смотрит в бинокль. В бинокль видна уцелевшая башня оптического завода, на которой советские бойцы водружают красное знамя. Мак-Дермот опускает бинокль, разглядывает его:

– Замечательный бинокль! Что это, «Цейс»?

Офицер. «Шранк и К°», господин генерал!

Мак-Дермот. Вот там (указывает на противоположный берег) делали эти бинокли, там осталась немецкая оптика и, главное, там живут инженеры, у которых новые патенты…

Офицер. Но русские опередили нас!

Мак-Дермот. И теперь оптические лаборатории остались на их стороне. Это весьма печально для близоруких американцев, таких как вы, полковник. (Перестав смотреть в бинокль, резко полковнику.) Ваши танки должны были первыми занять этот город!

Вновь поднимает бинокль и смотрит в другом направлении. Группа американских солдат-негров приветствует советских бойцов, пожимая им руки и обнимаясь с ними.

Мак-Дермот. Посмотрите на эту идиллию, господа! Это самые тяжелые последствия войны!

Речной трамвай «Адольф Гитлер» застрял на середине реки… На палубе его сжатые толпой Дитрих и Фишер. Дитрих крепко держит кошелку. На его лице отчаяние.

С западного берега, направляясь к застрявшему речному трамваю, мчится катер с развевающимся американским флагом. На носу катера майор Хилл; у него открытое приятное лицо. Рулевой американского катера, заметив что-то, поднимает руку, вскрикивает:

– Атеншен!

Все находящиеся вокруг него смотрят в направлении руки. Впереди полуразрушенный разводной мост, с которого свисает длинный бикфордов шнур. По шнуру быстро бежит вверх пламя.

Рулевой сворачивает на полном ходу, и американский катер, чуть не наскочив на «Адольфа Гитлера», обдает его большой волной; переполненный до отказа речной трамвай кренится, зачерпывает воду и переворачивается.

Пассажиры с тонущего речного трамвая бросаются в воду.

Советский вездеход-амфибия подходит к мосту со стороны дымящегося бикфордова шнура. Майор Кузьмин быстро взбирается по фермам полуразрушенного моста, обрывает дымящийся шнур и бросает его в воду. На американском катере перепуганный рулевой, оглянувшись на мост, кричит:

– О'кэй!

Американцы приподнимают головы и смотрят в сторону моста. Кузьмин спускается на полуразрушенную дамбу моста и обращается к группе бойцов во главе с сержантом Егоркиным, которые подоспели к нему на помощь.

Кузьмин. Люди тонут! Спасайте!

Егоркин. Есть, спасать людей!

Прыгает в воду, за ним – другие бойцы. Кузьмин садится на камень, моет выпачканные руки, стряхивает пыль с выцветшего костюма. Фишер плывет, работая только одной здоровой рукой. К нему подплывает Егоркин. Фишер скрывается под водой, но Егоркин вытаскивает его оттуда.

Фишер (испуганно). Господин солдат, не надо меня спасать!

Вырывается и уплывает в сторону. Егоркин, удивленно поглядев на уплывающего Фишера, замечает тонущего Дитриха, хватает его за ворот и плывет вместе с ним к берегу советской зоны. На вышке американской радиоустановки поднимается флаг. Елейный голос диктора начинает передачу:

– Слушайте, слушайте! Говорят Соединенные Штаты Америки! Граждане Германии, отныне вы находитесь под сенью звездного флага Соединенных Штатов!

Отчаянно барахтается в воде тонущий немец.

Голос Америки. Объединенные демократии мира победили силы реакции, американская демократия несет народам свободу личной инициативы, свободу слова.

Утопающийнемец. Помогите, помогите!

Трескучая фокстротная музыка заглушает его крик. Стая крыс подплывает к американскому берегу, проворно выбегает из воды и взбирается по откосу. Следом за крысами к берегу подплывает задыхающийся Фишер и с трудом выбирается на берег.

Дамба под разводным мостом. К дамбе подходит катер Хилла. Кузьмин приветствует американского майора, сходящего с катера на дамбу. За Хиллом следует ординарец с походным банкетным несесером.

Кузьмин. Сердечно рад приветствовать доблестных союзных воинов, сражающихся за общее дело… Простите, переводчика нет!

Хилл (пожимая руку Кузьмину). Я говорю по-немецки!

Кузьмин. Тогда все в порядке! Я тоже говорю по-немецки!

Хилл. Отлично. Терпеть не могу переводчиков. Майор Джемс Хилл!

Кузьмин. Очень рад! Майор Кузьмин!

Тем временем ординарец Хилла открывает несесер, вынимает бокалы, ставит их на поднос и, откупорив бутылку, наливает вино. Хилл, взяв бокал вина, передает его Кузьмину.

Хилл. За представителя великой армии, поразившей мир своей силой и мужеством!

Поднимает свой бокал.

Кузьмин (чокаясь). За славу союзных знамен, память президента Рузвельта, здоровье великого Сталина!

Около дома Дитриха орудуют советские минеры, выискивая своими «хоботами» мины. Егоркин подводит ослабевшего Дитриха.

Дитрих (опускаясь на ступеньки). Спасибо, господин солдат. Вы спасли меня.

Егоркин. Это ваш дом?

Дитрих. Да!..

Егоркин оглядывает дом. Шметау, увидев советских солдат, суетливо отбегает от окна, срывает со стены портрет Гитлера и бежит с ним в уборную. Поглядев последний раз на «фюрера», он разрывает портрет на клочки, бросает их в унитаз и спускает воду.

Егоркин вводит Дитриха в дом, одновременно давая команду саперам:

– Товарищи, здесь проверьте.

Саперы входят следом за ними, сосредоточенно обводя улавливателями все закоулки.

Эльза бросается к Дитриху:

– Папа!

Дитрих опускается в кресло:

– Все кончено!

Эльза, заметив саперов, дрожит от страха. В дверях появляется капитан Глухов.

– Мин нет?

Сапер. Пока нет.

Глухов. Все дома разрушены. Этот хоть уцелел наполовину… Чей дом?

Дитрих. Мой дом.

Глухов. Фамилия?

Дитрих. Отто Дитрих.

Глухов записывает в книжечку. Входящий в комнату Шметау сам представляется Глухову:

– Эрнст Шметау – зять господина Дитриха!

Глухов. Вам придется перебраться во флигель.

Глухов замечает Егоркина:

– А, сержант, вы уже тут!

Егоркин. Так точно, товарищ капитан!

Глухов. Здесь будет квартира майора Кузьмина.

Егоркин. Есть!

Кузьмин и Хилл сидят, мирно продолжая разговор.

Хилл (хлопая по плечу Кузьмина). До свиданья, майор! Быть может, мы никогда больше не увидимся.

Кузьмин. Какое все-таки счастье – знать, что ты скоро возвращаешься домой…

Хилл. Домой. И я сниму военный мундир, потому что я учитель, а не офицер! Скажите, у вас есть рубль?

Кузьмин. Рубль? (Роясь в кармане.) Вот – червонец.

Хилл. Подарите мне его в знак нашей встречи. А я вам – доллар. (Вынимает доллар и пишет на нем.) Только и вы напишите…

Кузьмин думает, затем быстро пишет.

Хилл (передавая доллар). Вот, пожалуйста!

Кузьмин (читает). «Примите этот американский вездеход, для которого нет преград во всем мире».

Кузьмин смеется, передает надписанный червонец Хиллу.

Хилл (читает). «Этот червонец дороже миллиона, ибо дружбу солдат нельзя купить ни за какие деньги».

Слышны звуки духового оркестра, исполняющего Государственный гимн СССР. На разводном мосту выстраиваются почетные караулы советских и американских войск. Саперы заканчивают укладку временного перехода между разведенными частями моста. Советский оркестр играет Государственный гимн Советского Союза. Советские знаменосцы входят на мост. Американский оркестр играет национальный гимн. Американские знаменосцы входят на мост. Генерал Маслов встречается с генералом Мак-Дермотом. Пожимают друг другу руки. Войска на американском берегу кричат военное приветствие. Поднимают полотнище с надписью «Американский привет доблестным русским союзникам!».

С советского берега доносится могучее русское «ура!». Мак-Дермот, услышав «ура», смотрит на советский берег и, сдерживая свое удивление, говорит:

– Ого!

Маслов (переводчику). Что значит по-американски «ого»?

Переводчик. То же самое, что и по-русски.

Маслов берету адъютанта бинокль и подает его Мак-Дермоту:

– Прошу вас!

Переводчик автоматически переводит на английский язык

– Пожалуйста!

Мак-Дермот смотрит в бинокль.

Сквозь линзы бинокля видна нескончаемая панорама советских вооруженных сил. До самого горизонта видны остановившиеся железные волны могучей советской военной техники.

Торжествующее «ура» медленно затихает вдали.

Голос Мак-Дермота:

– Отличный бинокль! «Цейс»? У немцев превосходная оптика!

Маслов. Это советский бинокль, генерал. И он не хуже немецкого. (Указывает на марку бинокля.) «Ленинградский оптический завод имени ОШУ».

Мак-Дермот. «ОШУ?» О, через этот бинокль вы, вероятно, видите все, как на ладони?

Маслов. Да, это испытанная марка.

Мак-Дермот (меняя тему разговора). Надо устроить официальную встречу, генерал.

Маслов, протягивая папку с бумагами:

– Вот наши предложения. Завтра в двенадцать ноль-ноль для выработки церемониала встречаются наши представители. Кто у вас комендант Альтенштадта, генерал?

Мак-Дермот. Майор Джемс Хилл. А у вас?

Маслов. Комендантом советской зоны назначен майор Никита Иванович Кузьмин.

Мак-Дермот. Прекрасно.

Берет папку, отдает честь. Генералы проходят перед строем почетных караулов союзных войск. Гремят оркестры. Развеваются знамена. Американцы поднимают полотнище с приветствием «Американцы никогда не забудут подвига русских».

Табличка на дверях:

Комендант города Альтенштадта

майор Кузьмин Н. И.

У дверей на часах – Егоркин.

Кузьмин, стоя у окна, рассматривает взбудораженную, шумящую толпу немцев на площади. У подъезда советской комендатуры, стараясь проникнуть в помещение, в шумной очереди, толпятся немцы разнообразного облика. На дверях большие плакаты: «Регистрация граждан», «Регистрация политических партий», «Регистрация предприятий». Приемная коменданта. Офицеры комендатуры выслушивают просьбы, жалобы, предложения.

Молодой немец и девушка.

Немец. Мы хотим оформить свой брак, просим вас зарегистрировать нашу свадьбу.

Другой столик. Обывательница с таинственным видом сообщает молодому лейтенанту:

– Снаряд лежит у нас под кроватью. Мы боимся спать – он может взорваться!

Третий столик. Старик с ребенком:

– У дочери родился ребенок. Как его официально зарегистрировать?

Четвертый столик.

Немец артистической наружности:

– Я директор оркестра. Пожалуйста, зарегистрируйте наш оркестр. Вам будет нужна музыка, господин офицер…

К Кузьмину, который сквозь окошко смотрит на происходящее в приемной, подходит генерал Маслов.

Маслов. Что это вы разглядываете, майор?

Кузьмин (смущенно). Виноват, товарищ генерал. Взгляните, форменная осада! Немцы атакуют.

Маслов. А это что такое?

Кузьмин. Это ключ от города.

Маслов. Покажите. Отдайте его в музей, это уже прошлое. Сейчас нужен ключ к душе немецкого народа. Двенадцать лет они дышали фашистским ядом. Этого нельзя забывать.

В комнату входит капитан Глухов с бумагами в руках.

Маслов. Товарищ капитан, давайте сюда. (Рассматривает бумаги.) Прежде всего надо освободить из концлагеря заключенных гитлеровцами антифашистов. Вот списки.

Тюремный двор альтенштадтского концентрационного лагеря. Среди мрачных стен тюремных зданий группы освобожденных из фашистского застенка немцев, которых встречают родные. Кузьмин в сопровождении нескольких советских офицеров открывает дверь одной из камер. В двери появляется изможденный старик. Глухов открывает ключом кандалы на его руках.

Кузьмин. Ваше имя?

Заключенный. Краус, Хельмут Краус.

Офицер, стоящий рядом с Кузьминым, читает в книге записей.

Офицер. Хельмут Краус, заключен гестапо за критику нацистского режима. Активный антифашист.

Кузьмин. Вы свободны.

Краус щурится от света, кашляет. Собрав силы, растроганно говорит:

– Спасибо, товарищи! Поздравляю с победой!

Кузьмин с сопровождающими его офицерами и солдатами идет по двору. Его внимание привлекает большая каменная голова, валяющаяся около печей для сжигания трупов. Она окутана колючей проволокой. Кузьмин останавливается у каменной головы, сбрасывает ногой проволоку. Это разрушенный фашистами памятник Генриху Гейне. К толпе людей, заполнивших тюремный двор, подходит освобожденный из концлагеря коммунист Курт Дитрих. Он взбирается на большой камень и, взяв железный прут, стучит им по металлической балке. Толпа стихает. Преодолевая слабость и волнение, Курт начинает говорить.

Курт. Бесконечно велики жертвы, которые в течение двенадцати лет гитлеровской диктатуры несла Германия, несла наша коммунистическая партия…

Группа выпущенных из тюрьмы коммунистов слушает Курта.

Голос Курта. Но коммунисты и в тюрьмах боролись за создание единого фронта, боролись за счастье Германии…

Курт. …Солнце свободы пришло с востока. Сегодня великая Советская Армия освободила нас, дала нам свободу..

Толпа освобожденных бурно аплодирует.

Слышны возгласы:

– Да здравствует Советская Армия!

– Да здравствует Советский Союз!

– Да здравствует великий Сталин!

– Да здравствует свободная Германия!

Курт. Мы, немецкие коммунисты и социал-демократы, клянемся германскому народу, что будем крепить единство рабочего класса и всех трудящихся и построим наше новое, свободное демократическое отечество!

Бурная овация. Друзья Курта тесным кольцом окружают его.

Стихийно возникает мелодия песни «Братья, к солнцу!»… Из ворот лагеря выходит демонстрация освобожденных антифашистов, их друзей и родственников. Все дружно поют немецкую революционную песню «Братья, к солнцу!»… Жители Альтенштадта со всех сторон присоединяются к демонстрации. Некоторые из них с плакатами, знаменами. Демонстрация выходит на набережную, обгоняет колонну идущих из немецкого плена французов, англичан, американцев, становясь все мощнее, растягивается по набережной.

Зал в старинном немецком замке. По углам статуи рыцарей, закованных в латы. Следы разрушения видны на стенах, выбит угол паркета. Картина «Похищение Европы», сорванная со стены, стоит на полу. Генерал Мак-Дермот и Фишер ведут беседу.

Мак-Дермот. Не угодно ли кофе? Я счастлив, что мне удалось познакомиться с вами лично.

Фишер. Благодарю. Я со своей стороны рад приветствовать в вашем лице свободную демократию Америки.

Мак-Дермот. Можем ли мы рассчитывать, что немецкие социал-демократы создадут специальное восточное бюро, которое не допустит объединения рабочих партий и подорвет доверие к коммунистам?

Фишер (кивая головой). Безусловно.

Мак-Дермот. Мы надеемся, что члены вашей партии в советской зоне помогут нам в сборе сведений о русских, которые вызывают наше любопытство. Ну, а деньги и поддержку мы обеспечим. (Меняя тему разговора.) Посмотрите-ка эту картину. Мне принесли ее как курьез мои офицеры. Она напоминает знак нашей дивизии. Бизон. (Показывает на свой нарукавный знак.) Бизон и герл!

Фишер. Это «Похищение Европы», господин Шранк вывез ее из Италии.

Мак-Дермот. Кстати, какие сведения о Шранке?

Фишер. Пока нет, он в восточной зоне.

Мак-Дермот. Знают ли там, что он нацист?

Фишер. Его мало кто знает.

Мак-Дермот (откинувшись в кресле). Ну и прекрасно. В наше время хозяевам лучше находиться в тени. (Снимает трубку зазвонившего телефона.) Хелло! Дэви? Что? Тридцать процентов оставьте немецким владельцам. Мы победители, черт возьми! (Фишеру.) Заводы господина Шранка, кажется, не сильно разрушены?

Фишер. Нет, они не пострадали.

Мак-Дермот поднимает бинокль. В бинокль виден общий план разрушенного города Альтенштадта. И только оптический завод не затронут бомбежкой. Его белые корпуса резко выделяются среди темных и серых развалин, как оазис, спасенный каким-то чудом.

Мак-Дермот. Американские летчики молодцы!

Фишер. Американские летчики оказались недальновидны – русские первыми вошли в Альтенштадт.

На башне завода видно широко развевающееся советское знамя. Мак-Дермот подходит к окну.

Мак-Дермот. Русские уйдут рано или поздно. Наше дело – сорвать демонтаж и сохранить специалистов. Пейте виски.

Фишер. Благодарю.

Мак-Дермот. Пять тысяч долларов на организационные расходы вы получите. Мы рассчитываем, что немецкие социал-демократы не болтуны, а деловые люди.

Фишер. А как же союзнические соглашения?

Мак-Дермот берет соглашения, рвет их и бросает в корзину под письменным столом.

По течению реки плывут приветственные лозунги американцев: «Американский привет доблестным русским союзникам!», «Американцы никогда не забудут подвига русских солдат!».

Библиотека Дитриха.

Дитрих разбирает книги, чтобы освободить одну из полок, заваленных при разрушении. Входит Кузьмин.

Дитрих. Доброе утро, господин майор.

Кузьмин. Доброе утро! Разрешите мне задать вам один вопрос? (Присаживается на стол.) Мне известно, господин Дитрих, что у вас хранятся патенты военной оптики.

Дитрих. Да, но вам я их не отдам.

Кузьмин. Вы считаете их своей личной собственностью?

Дитрих. Нет, я считаю их собственностью Германии.

Кузьмин. Собственностью какой Германии? Фашистской?

Дитрих. Если я вам скажу, господин майор, что я давно презираю нацистов, вы сочтете это за ход с моей стороны, и чтобы вы так не думали, я скажу, что не люблю их так же, как и вас.

Кузьмин. Кого же вы любите?

Дитрих. Германию!

Кузьмин. Что же, спасибо за откровенность.

Дитрих. Пожалуйста!

Кузьмин у шкафа берет с полки книгу. Дитрих тревожно наблюдает за ним.

Кузьмин. Поэма «Германия» Гейне? Вам удалось сохранить Гейне от нацистов? Ведь это был большой риск.

Дитрих. Да…

Дитрих торопливо вставляет другую книгу на место взятой Кузьминым и закрывает таким образом щель. В окно видно, как по саду прогуливается Шметау, прислушиваясь к разговору и стараясь быть не замеченным ни Кузьминым, ни Дитрихом.

Кузьмин. Считаете ли вы, что Германия должна платить долги?

Дитрих. Да, платить придется, но пусть это будут репарации, а не военные трофеи. Мы, немцы, любим порядок, и если мы платим, то хотим получить хотя бы квитанцию.

Кузьмин. В таком случае наши стремления совпадают. Мы тоже любим порядок. (Подходит к Дитриху и пристально глядит ему в глаза.) Можете ли вы мне гарантировать, что до установления репараций эти патенты не попадут в третьи руки?

Дитрих. Я могу дать только одну гарантию – свое слово.

Кузьмин. Что ж, мне этого достаточно.

Дитрих взволнован неожиданным ответом Кузьмина.

Дитрих. Благодарю, я сдержу свое слово. (После паузы.) Но позвольте мне задать вопрос вам.

Кузьмин. Слушаю.

Дитрих. Вы сказали – в третьи руки. Вероятно, из деликатности вы не назвали американцев. Но я вас прекрасно понимаю, и, кроме того, я хорошо знаю, что американцы действительно охотятся за нашими патентами… но… ведь и вы, как я вижу, небезразличны к германским секретам…

Кузьмин. Можете не продолжать, я вас понял. Вы хотите спросить, в чем же разница между нашей и их заинтересованностью? Разница большая! Им секреты вашей техники нужны для разрушений, для убийств, для новой войны… Для нас важно, чтобы ваши патенты не служили целям войны. Мы боремся за мир.

В библиотеку входит сержант Егоркин.

Егоркин. Прибыл американский комендант, товарищ майор!

Кузьмин. Иду. (Дитриху.) Мы поговорим в следующий раз.

На веранде накрыт стол. Сервирован завтрак. Кузьмин выходит из дому навстречу подымающимся по ступенькам американцам. Офицеры пожимают друг другу руки.

Кузьмин (улыбаясь). Вот и разъехались по домам!

Хилл. Да! Черт побери! (Показывает на Кимбро.) Мой заместитель капитан Хантор Кимбро.

Кимбро тупо отдает честь, не протягивая Кузьмину руки.

Хилл. Его только что прислали из Соединенных Штатов.

Кузьмин. Стало быть, мы соседи?

Хилл (с бокалом в руке). Да, мы соседи. И вступаем – как это у вас называется… – в социалистическое соревнование!

Все смеются. Кузьмин изучает взглядом Хантора Кимбро. Хантор Кимбро похож на животное: флегматично жует жевательную резину, пьян, вялые, полузакрытые глаза.

Егоркин подходит к ординарцу Хилла.

Перебейнога. Хэлло, хэлло! Хау ду ю ду?

Егоркин. Ай дуду! Здорово!

Перебейнога (по-русски). Спасибо!

Егоркин. Не за что! Плиз, милок, устраивайся… по-русски понимаешь?

Егоркин и Перебейнога. Кадр из фильма

Перебейнога и Егоркин усаживаются на завалинке дома.

Перебейнога. Айэм фром Калифорниа… трошки разумию по-русски, бо я есть украинец из города Полтава.

Егоркин. Да какой же тебя леший занес в Америку?

Перебейнога. Дидов моих занесло, а не меня, а я там родився.

Егоркин приносит деревянный поднос с графином водки и стаканами.

Перебейнога. О, это есть водка!

Егоркин. Там родился, а нашу водку знаешь?

Перебейнога. О'кэй! Лете дринк водка!

Егоркин. Ну, дринк, так дринк. Как тебя зовут?

Перебейнога. Гарри Перебейнога.

Егоркин. А по-нашему как?

Перебейнога. Герасим.

Егоркин. Герасим – вот это понятно. А меня Егоркин Фома.

Перебейнога. Фома? По-нашему Томас, Томми! (Обнимает Егоркина.)

На веранде Хилл и Кузьмин.

Хилл. Однако у меня к вам дело, сосед. Ведь нам надо произвести демаркацию наших округов, черт их побери!

Кузьмин. Да, во многом надо разобраться.

Он протягивает руку в комнату через окно, берет со своего рабочего стола карту, разворачивает ее.

Кузьмин. Надо установить границы. Наши предложения к вашим услугам, майор.

Кимбро пьет рюмку за рюмкой.

Хилл. Вообще мы, майор, с вами стали настоящими чиновниками, дипломатами, черт возьми! А как хочется поговорить откровенно, по-дружески.

Хилл берет Кузьмина под руку, отводит его в угол веранды. Кимбро у стола продолжает выпивать.

Хилл. Слушайте, Никита… Никита…

Кузьмин. Иванович.

Хилл. Иванович… на всякой дипломатической конференции существуют кулуары, курительные комнаты, где разговоры бывают совсем не те, что за круглым столом. Что, если у нас с вами будут свои кулуары?

Кузьмин (улыбаясь). Понимаю!

Хилл. Ну, так устраиваем перекурилку?

Кузьмин. Ну, что ж, если вы курите – пожалуйста.

Перебейнога и Егоркин.

Перебейнога (показывая на пилотку Егоркина). Слухай, май фрэнд, подари мне тую зирку.

Егоркин. Что?

Перебейнога (показывая на звездочку). Стар.

Егоркин. А, звездочку!

Он отвинчивает, передает ему и, задержав звездочку в ладони американца, говорит:

– Но только помни: кто эту звездочку носит хотя бы и в кармане, должен быть настоящим человеком. Понимаешь, мистер Перебейнога, бери, а то я вас, американцев, знаю. – И шутливо добавляет: – Я ведь на ответственной работе до войны служил!

Перебейнога. Это кем?

Егоркин. В гостинице «Интурист» истопником!

Перебейнога. Ха-ха, шуровал?

Егоркин. Ай, ду-ду!

Офицеры на завалинке.

Хилл. Предварительно одно условие: мы, офицеры, не будем касаться военных тайн.

Кузьмин. Ну, разумеется.

Хилл. Значит, покурим! Прошу! (Предлагает сигарету.) Кузьмин. Благодарю. (Предлагает советские папиросы.) Хилл закуривает папиросу и, видя, что Кузьмин не начинает разговора, предлагает:

– Пожалуйста.

Кузьмин. Благодарю, вы – первый.

Хилл (закуривая). Скажите, мистер Кузьмин, вы в самом деле хотите организовать здесь советскую власть?

Кузьмин. Какая чепуха!

Хилл. У нас все уверены, что в ближайшие дни в вашей зоне откроются… как их… (заглядывает в книжку) райсоветы!

Кузьмин (смеясь). Ерунда! Мы хотим только демократической Германии.

Хилл. Слово джентльмена?

Кузьмин. Слово офицера!

Егоркин и Перебейнога сидят рядом. Видно, что солдаты подружились. Перебейнога сбросил с себя манерность и держится проще, Егоркин стал более доверчив. Перебейнога вынимает из кармана небольшой кожаный кисет, показывает Егоркину.

– Це полтавська земля! – Высыпает на руку горсть земли. – Дид ее з Украины вывез! Когда я на войну уходил, отец дал мне эту землю и сказал: ее защищать будешь, ибо это есть славянска земля.

Владлен Давыдов в роли Кузьмина

Во время разговора высыпает землю обратно в кисет и кладет туда же красную звездочку, подаренную ему Егоркиным.

Егоркин (придвигаясь к Перебейноге). Эге, браток, я вижу, у нас с тобой найдется, о чем поговорить.

Офицеры.

Хилл. Разрешите еще одну затяжку?

Кузьмин. Пожалуйста!

Хилл. Скажите, Никита Иванович, вы в самом деле верите в эти рассказы про нацистское подполье?

Кузьмин. Верю!

Хилл. Нацисты – покойники, поверьте мне!

Библиотека Дитриха.

Дитрих, оглядываясь и стараясь не производить шума, снимает несколько книг с книжной полки. За книгами обнаруживается сейф, замаскированный в стене. Дитрих вынимает из кошелки, которую мы уже видели раньше, толстый портфель и прячет его в сейф, затем ставит книги на свои места, маскируя ими дверку сейфа, и украдкой оглядывается по сторонам.

Противоположная от веранды сторона дома. Советский часовой на карауле. По дорожке гуляет Шметау, поглядывая на окна дома, но опасаясь близко подходить к часовому.

На завалинке сидят офицеры.

Кузьмин. Можно мне?

Хилл. Пожалуйста.

Кузьмин (закуривая). Почему вы сразу начали восстанавливать военные заводы в вашей зоне, вместо того чтобы их разрушать, согласно потсдамским решениям?

Хилл. Простите, военная тайна!

Кузьмин. Вот я тоже думаю, что это военная тайна. И это очень опасно, майор! Вы подумали об этом?

Хилл. Мой генерал Мак-Дермот говорит, что солдату не полагается думать.

Кузьмин (вставая). Ваш Мак-Дермот не оригинален в этом утверждении, у него был предшественник, который утверждал то же самое.

Хилл. Кто это?

Кузьмин. Адольф Гитлер.

Хилл (смеется). Вот так предшественник!.. Однако я слышу колокольчик председателя, пора покинуть курилку и перейти в зал заседаний.

Веранда.

Кимбро, пошатнувшись, выламывает перила веранды и сваливается в сад.

Кузьмин. Я вызову скорую помощь.

Хилл. Не беспокойтесь, это его обычное состояние. (Кричит.) Сержант!

Подбегает Перебейнога.

Хилл. Сержант, доставьте капитана домой!

Перебейнога отдает честь и кивком головы просит Егоркина помочь ему.

Майор уходит. Перебейнога ловким маневром подымает пьяного капитана Кимбро. Видно, что он делает это не первый раз. Егоркин помогает Перебейноге поддерживать Кимбро. Они ведут его к машине. Здесь Перебейнога бросает пьяное тело капитана в кузов, садится за руль и, дав газу, уезжает. Егоркин, усмехаясь, покачивает головой.

На веранде офицеры разворачивают на столе карту. Склоняются над ней.

Хилл. Генерал Мак-Дермот считает, что этот участок земли (указательный палец Хилла движется по карте) на вашем берегу должен быть возвращен помещику господину фон Шлитцу.

Кузьмин. Господин фон Шлитц – юнкер и фашист. У него (рука Кузьмина ложится на участок земли, изображенной на карте) на том берегу хватит территории. Все, что на этом берегу, перейдет к крестьянам согласно решениям Московского совещания министров иностранных дел, ибо это решение, как известно, было единодушно принято всеми четырьмя державами.

Группа всадников – генерал Мак-Дермот, его жена, помещик фон Шлитц – совершает прогулку на верховых лошадях. Видны огромные поля, на которых работают батраки господина фон Шлитца. Еще издали, завидев своего хозяина, они гнут спину, низко кланяясь. Всадники на лошадях. Мак-Дермот, показывая стеком на противоположную сторону Эльбы, спрашивает:

– Сколько земли у вас осталось на том берегу, господин фон Шлитц?

Фон Шлитц. Пять тысяч гектаров. Золотая земля, господин генерал! Советы намереваются раздать ее крестьянам!

Мак-Дермот. Но ведь нужно еще, чтобы крестьяне согласились взять вашу землю!

Фон Шлитц (удивленно). Какой дурак не согласится, если ему тычут ее совершенно бесплатно!

Мак-Дермот (улыбаясь). Предоставьте нам позаботиться, чтобы такие дураки нашлись.

Группа всадников въезжает в раскинувшийся на холме обожженный черный лес. Останавливается на вершине. Генерал Мак-Дермот поднимает бинокль и смотрит в сторону советской зоны.

Деревенская площадь.

Огромная толпа крестьян окружила импровизированную трибуну, на которой стоит Курт.

Курт. Раздел земли является актом исторической и социальной справедливости по отношению к крестьянам. Немецкий крестьянин и батрак должны быть раз и навсегда освобождены от насилия реакционных крупных землевладельцев. Это будет большим шагом вперед на пути к действительной демократизации Германии.

Крестьянин из толпы. Но господин фон Шлитц скоро вернется обратно…

Курт. Господин фон Шлитц сюда не вернется.

Голос из толпы. Говорят, что вернется.

Другой голос. Почему не вернется?

Курт. Потому что вы его не пустите, вас много, а фон Шлитц – один.

Крестьянин из толпы. Но эта земля принадлежит ему.

Крестьянин кулацкого типа. А вы хотите наводить новый порядок?

Курт. Мы восстанавливаем справедливость, а не наводим новый порядок! А господину фон Шлитцу, если хотите, оставьте те пять гектаров, которые полагаются ему по норме, и пусть никто их не трогает!

Рядом с Куртом поднимается Шмидт.

Шмидт. Мы будем охранять их как собственность господина фон Шлитца.

Курт (улыбаясь). Охраняйте. Я предлагаю выбрать комиссию по разделу земли и распределить честно всю землю между крестьянами.

Аплодисменты, крики одобрения. Группа крестьян. Среди них подручный Фишера – Эберт:

– Все равно американцы изменят границу, и фон Шлитц получит свою землю.

Крестьяне переглядываются, качают головами.

Курт (в группе коммунистов). Нам нужно добиться, чтобы крестьянин, получивший землю, вложил в нее свой труд и капитал, чтобы он засеял ее. Только тогда у него будет чувство, что это земля его, только тогда он будет драться за нее, за свою землю.

Еще группа крестьян.

Говорит подручный Фишера – Эберт:

– Все равно 15-го числа придут американцы. Зачем вам брать землю, это – обман, пропаганда; им надо, чтобы вы голосовали за единую партию…

В полуотремонтированном зале заседает демократический актив Альтенштадта. Заседание идет при свете керосиновых фонарей и ламп. Выступает майор Кузьмин.

Кузьмин. Немцы должны понимать, что мы не отождествляем весь немецкий народ с фашистами, хотя предъявляем серьезное обвинение всему немецкому народу..

Среди сидящих за столом Ролле, Фишер, Курт, священник – представитель христианского союза, представители крестьян, женщин, молодежи.

Кузьмин. Мы оказываем доверие всем тем немцам, которые хотят мира для своей страны, мира и демократии… Пусть немецкий народ сам займется восстановлением своей родины.

Внезапно зажигается яркий электрический свет… Восторженный гул возгласов одобрения и радости. Теперь видно, что в зале много народа – немцев и советских военных.

Кузьмин. Ну вот, становится светлей. Рабочие пустили электростанцию. (Радостные возгласы присутствующих.) Нам требуется много людей для управления Альтенштадтом, для организации народных выборов. Для передачи земли крестьянам, заводов рабочим. Мы хотим вашей рекомендации. Во-первых, необходимо выдвинуть кандидатуру на пост бургомистра…

Из группы заседающих выделяется фигура Фишера. Он встает и говорит:

– Я предлагаю в бургомистры господина Шметау. Он честный инженер.

Курт. Наша группа предлагает господина Рилле, учителя.

Один из сидящих рядом с Фишером вскакивает:

– Я предлагаю всеми уважаемого известного социал-демократа господина Фишера.

Рилле (тоже вставая). Мне думается, что в настоящий момент следовало бы выдвинуть беспартийного человека. Я предлагаю кандидатуру инженера Дитриха.

Кузьмин. Вы имеете в виду Отто Вольфганга Дитриха?

Рилле. Да, он честный человек, коренной житель Альтенштадта. Его уважает весь город.

Дитрих в саду около веранды своего дома сажает картофель, ему помогает Шульц.

Шульц (продолжаяразговор). Господин Егоркин говорит, что русские не хотят мстить немцам… Кладите картошку сюда!

Дитрих кладет в лунку картофель.

Дитрих. Вы полагаете, что этот простой солдат знает, что думает Сталин?

Шульц. Мне кажется, господин Дитрих, что все русские знают, о чем думает Сталин. (Пауза.)… Потому что Сталин думает о том, о чем думают они…

Шум подъезжающей машины прерывает разговор. Шульц и Дитрих смотрят в сторону ворот. У подъезда останавливается машина Кузьмина. Из нее выходят Кузьмин, Курт, Глухов, Егоркин. Кузьмин что-то говорит Егоркину, и приехавшие проходят в дом. Егоркин направляется к Дитриху.

Комната Кузьмина. Советский комендант города Альтенштадта сидит за рабочим столом. Часовой открывает дверь. Входит Дитрих. Он взволнован.

Дитрих. Вы меня вызывали, господин майор?

Кузьмин. Здравствуйте, садитесь!

Дитрих продолжает стоять.

Кузьмин. Общественность Альтенштадта выдвигает вас в бургомистры. Я хочу поддержать вашу кандидатуру.

Дитрих. Бургомистром, меня?! (Машинально садится.) Вы шутите! Ведь я не сторонник коммунизма.

Кузьмин. Это не мешает вам стать бургомистром.

В дверях дома появляется Курт. Увидев Дитриха, он подходит к нему.

Курт. Здравствуй, отец!

Дитрих вздрагивает, поворачивается, видит сына. Носовой платок падает из его рук Кузьмин и Глухов удивленно переглядываются. Курт поднимает носовой платок и протягивает его отцу. Дитрих отворачивается, вынимает из бокового кармана другой платок, не обращая внимания на Курта.

Дитрих. Я должен подумать о вашем предложении, господин майор. Я могу идти?

Голос Кузьмина. Я жду ответа.

Дитрих. До свидания!

Курт, держа в руках платок Дитриха, задумчиво говорит:

– Характер у отца остался прежним.

– Довольно странные отношения между отцом и сыном, – вскользь замечает Кузьмин.

Курт. Когда я вступил в коммунистическую партию, он перестал меня признавать, выгнал из дому.

Кузьмин. Ничего, признает… Кстати, вы кто по профессии?

Кузьмин усаживается на диван. Курт подходит и садится рядом с ним.

Курт. Хотел быть школьным учителем.

Кузьмин. Это очень хорошо! От воспитания ваших детей зависит будущее вашей страны.

Курт. И быть может, всей Европы!

Кузьмин. Я думаю предложить вашу кандидатуру на пост помощника бургомистра по народному образованию.

Курт. Благодарю за доверие! А кто будет бургомистром?

Кузьмин. Вероятнее всего, бургомистром будет ваш отец…

Митинг на дворе оптического завода. Фишер произносит речь:

– Передача завода в руки рабочих означает хаос. Коммунисты не понимают, что нельзя убирать с завода специалистов, знающих дело. Товарищи рабочие, нам нужна помощь…

Голос из толпы (перебивая Фишера). Нам не нужна помощь фашистов и нацистов!

Масса рабочих возмущена речью Фишера. Среди них молча стоит Дитрих.

Рабочий (стоящий рядом с Дитрихом). Ты хочешь вновь организации концернов!

– Несомненно, есть еще много разногласий… – пытается ответить Фишер, но его прерывает рабочий.

– Ты хочешь, чтобы вернулся Шранк!

Поднимается общий шум.

Во двор входит Курт с группой коммунистов. Курт взбирается на высокий ящик позади толпы, слушающей Фишера, и прерывает его:

– Тот, кто смотрит в оба, знает: сейчас нельзя еще сказать, что в Германии закончилась борьба с фашизмом. Шранк – это военный преступник!

Курт. Мы стоим за такую демократическую Германию, в которой ведущее место занимает единый рабочий класс, в которой нет места для фашистов. Вы должны бороться за то, чтобы старые хозяева трестов и концернов не возвратились через черные ходы на свои старые места и не восстановили свою власть.

Рабочие внимательно слушают Курта.

– Если вы, рабочие, возьмете завод в свои руки, разве вы будете делать на нем оружие для уничтожения людей, для новой войны? Нет!

Рабочие переглядываются.

Шульц с возбужденным лицом осматривается по сторонам. Угол двора. Поодаль от участников митинга стоит Кузьмин. К нему подходит взволнованный Дитрих.

Дитрих. Немецкие коммунисты говорят одно, а вы, господин майор, делаете другое!

Кузьмин. Что случилось?

Дитрих. Я получил приказ о демонтаже моих лабораторий. Вы собираетесь увезти наше оборудование в Россию?

Кузьмин. Да.

Дитрих. Как это жестоко!

Кузьмин. Вы смеете говорить о жестокости! Вы знаете, что наделали ваши немецкие армии на советской земле?!

Дитрих (взволнованно). Я здесь ни при чем! Я сидел в своей лаборатории.

Кузьмин. А ваша лаборатория готовила орудия убийства!

Дитрих. Этой лаборатории больше ста лет, она вросла в землю Германии…

Кузьмин. Наши города, которые вы разрушили, стояли тысячи лет. Если бы мы увезли вашу Германию до последнего фонаря на улице, это не возместило бы и доли того, что мы потеряли. (Оба прислушиваются к словам речи Курта. Слышен его голос.)

Курт. Потсдамское соглашение, единодушно принятое всеми союзниками, требует от Германии уничтожения военного оборудования, а все цехи мирной продукции должны быть изъяты из рук фашистов и переданы народу!

Слышны возгласы рабочих, поддерживающих речь Курта:

– Это верно!

– Правильно!

Курт. Вы, рабочие, будете производить в этих цехах продукцию не для войны, а для мира и процветания новой, единой демократической Германии!

Фишер в толпе кричит, надрываясь:

– Демагогия!..

Вокруг него рабочие: одни смотрят недоверчиво, другие – негодующе.

Голос Курта. Да здравствует единая демократическая Германия!

Возгласы рабочих. Хох, хох, хох! Да здравствует демократическая Германия!

Среди ликующих рабочих проходит Дитрих, явно недовольный происходящим.

Радиорупор на металлической вышке. Рядом с ним – развевающийся американский флаг на высокой мачте.

Голос С. Ш. А. Добрый день. Вы слушаете передачу «Голос Америки» на немецком языке…

Кафе на восточном берегу Эльбы. За железными столиками группы жителей Альтенштадта. За столом у входа сидят

Рилле, Дитрих, Фишер и Эберт. Все слушают американское радио.

Голос С. Ш. А. …Русская администрация ввела повышенные продовольственные нормы в своей зоне…

Официант ставит на стол три кружки пива и кладет три кусочка сыра. Дитрих, Рилле и Фишер сдают ему продуктовые талоны.

Голос С. Ш. А. …Несомненно, это делается русскими только в целях пропаганды.

Фишер (Дитриху). Вы ни в коем случае не должны соглашаться на пост бургомистра!

Дитрих. Почему вы так думаете?

Фишер. Это будет предательством национальных интересов. Они хотят воспользоваться вашим добрым именем как знаменем.

Рилле. Кто же в таком случае должен быть бургомистром?

Фишер (Дитриху). Ваш зять – Эрнст Шметау. Он молод и энергичен, он сумеет защитить немецкие интересы.

Дитрих. Но Эрнст – нацист!

Фишер. Архив партии сожжен, и Шметау никогда не был нацистом. Я это знаю точно. Будьте спокойны, господин Д итрих!

Дитрих (взволнованно). Но не сожжено его прошлое, не сожжена память об этих отвратительных днях. Эрнст не может быть бургомистром. Я удивляюсь вам, господин Фишер! Вы же старый социал-демократ.

Фишер. Вы не разбираетесь в политике, господин Дитрих. Это – вопросы тактики, в истории бывают такие моменты, когда надо идти заодно с бывшими врагами против врагов нынешних. Об этом говорил даже Карл Маркс.

Рилле (резко вставая). Я тоже социал-демократ, господин Фишер. Маркс здесь ни при чем, тем более что он никогда ничего подобного не говорил!

Фишер. Тише, тише!

Рилле садится.

Фишер. Бургомистром должен был быть я, но если вы с этим не соглашаетесь, то я требую, чтобы бургомистром был Эрнст Шметау.

Шум на берегу привлекает общее внимание. Все встают, подходят к барьеру набережной. На набережной останавливается группа машин, из которых с шумом, смехом и шутками вываливается компания американских журналистов. Их ведет майор Хилл. Кузьмин на берегу встречает Хилла, который представляет ему журналистов.

Хилл. Наша пресса просит разрешения присутствовать на открытии новой школы и сделать снимки для наших журналов.

Кузьмин. Пожалуйста.

Хилл (представляя журналистов). Мистер Кэмбл, мистер Ллойд, миссис Джанет Шервуд… мистер Энчмен…

Кузьмин. Очень рад. Прошу.

В сопровождении гостей Кузьмин направляется по набережной к зданию отремонтированной школы. Перебейнога и Егоркин замыкают шествие. Группа проходит под арку, украшенную большой надписью готическим шрифтом: «Добро пожаловать». За аркой на плацу построены немецкие школьники. Они коротко острижены, все на одно лицо. Среди группы старомодно одетых учителей стоит Курт. Высокий, с офицерской выправкой, директор школы командует:

– Смирно! Равнение на господина коменданта!

Шеренга школьников с окаменелыми лицами смотрит на Кузьмина.

Кузьмин. Здравствуйте, дети!

Школьники (подчеркнуто по-военному). Здравия желаем, господин комендант.

Кузьмин озадачен этим «солдатским» приемом.

– Простите, это школа или казарма? – спрашивает он.

Директор. Немецкая школа, господин комендант!

Курт взволнован и смущен.

Кузьмин. Что дальше?

Директор. Согласно программе ученик 5-го класса Вальтер Шметау будет приветствовать вас стихами.

Кузьмин. Пожалуйста.

Директор (к ученикам). Шметау.

Но Вальтера нет…

Замешательство.

Директор. Вальтер Шметау!

Из парадных дверей школы выбегает запыхавшийся взволнованный Вальтер. Он становится впереди шеренги и, скандируя, будто под удары барабана, читает:

Директор школы одобрительно, с иронической усмешкой качает головой в ритм стихам, наблюдая, какой эффект производит декламация на Кузьмина. Американские журналисты, довольные своеобразной демонстрацией школьников, наблюдают за Кузьминым.

Кузьмин (непроницаемым видом). Так… так… что дальше?

Директор. Разрешите последовать в отремонтированный актовый зал для торжественного наставления учащихся? (Взмахивает платком.)

Любовь Орлова в роли Джанет Шервуд

Хор мальчиков запевает мрачную песню. Распахиваются двери школы, через которые виден большой актовый зал. Гости направляются внутрь здания.

Актовый зал школы.

Над кафедрой – пятно, явственно проступают очертания снятого фашистского орла. Гости рассаживаются на почетных местах. Кузьмин и учителя – за столом президиума. Школьники, печатая шаг, входят в зал и занимают места за столиками. На столиках перед каждым учеником оказывается листовка с фашистской свастикой. Такие же листовки лежат на столе президиума. Их замечают Кузьмин, Курт и учителя… Курт, взглянув на листовку, задрожал от ярости и отозвал в сторону директора.

Курт и директор.

Курт. Что это за фашистская вылазка? Как вы смели допустить?

Директор. Я здесь ни при чем! Это безобразие! Я клянусь Господом Богом!

Среди школьников, читающих листовки, смятение, шепот. Кое-кто из них не скрывает своего удовольствия. Вальтер, бледный, как бы безучастно, но внимательно следит за Кузьминым и Куртом. Кузьмин с листовкой в руках подходит к Курту и директору.

Кузьмин (спокойно). Предоставьте мне слово!

Журналисты впиваются в текст листовки, перешептываются, пожимают плечами, не могут скрыть удовольствия.

Курт (выходя к кафедре). Внимание, дети! Слово приветствия предоставляется советскому коменданту нашего города. Благодаря его заботам наша школа восстановлена, и вы можете теперь снова учиться.

Наступает тишина. Кузьмин поднимается на кафедру с фашистской листовкой в руках.

Кузьмин. Дети! Вы нашли у себя на столах вот это фашистское воззвание. Здесь написано (читает): «Немецкие дети! Битва в Тевтобургском лесу продолжается! Бойкотируйте новых учителей, рвите красные учебники, ждите ударов барабана…»

Курт еле сдерживает свое волнение. Вальтер закусил губу. Учителя удивленно раскрыли рты. Лица школьников полны напряжения.

Кузьмин (продолжает читать листовку). «…Зигфрид победит дракона. Помните – вы надежда Германии. Долг и честь!»

Томительная пауза.

Кузьмин (горячо). Да. Вы – надежда Германии, но только не старой, фашистской, разбойничьей Германии. Вы – надежда новой Германии, миролюбивой и демократической. Долг и честь каждого немецкого школьника – помогать строить эту новую Германию. Долг и честь каждого – уничтожить это фашистское воззвание своими руками… (пристально смотрит в сторону учителей) так, как это делают ваши учителя…

Под его взглядом учителя начинают рвать фашистские листовки.

Кузьмин. …как это делают наши американские гости.

Американские журналисты нехотя рвут листовки. Джанет Шервуд, разрывая листовку, с восхищением смотрит на Кузьмина.

Кузьмин (разрывая листовку). …как это делаю я!

Школьники начинают рвать листовки. Вальтер, кусая губы и сдерживая слезы, машинально рвет листовку.

На горизонте рушатся взрываемые здания военных заводов.

Немцы, работающие на разборке заводов, наблюдают за взрывами. На развалинах лозунг: «Включайтесь в воскресники!»

Шульц. Спокойно, господа! Это взрывают артиллерийский завод. Не отвлекайтесь от работы!

Начинает отбрасывать камни. На участке, где укреплен лозунг «Все принимают участие в добровольном труде», работают двое: Шметау и какой-то оборванный старик. Старик, отбросив камень, хватается за поясницу и, болезненно вздохнув, садится на камни рядом с расположившимся только что на отдых Шметау. Шметау брезгливо отодвигается. Старик – это мнимый Краус. Убедившись, что кругом никого нет, он обращается к Шметау:

Краус. Господин Шметау!

Шметау удивленно смотрит на Крауса.

Шметау. С кем имею честь?

Краус. Не узнаете?

Шметау (вглядевшись). Господин Шранк!

Шранк. Тише, моя фамилия Краус!

Шметау. Вас просто узнать нельзя!

Шранк (задыхаясь от кашля). Я этого добиваюсь, я – Хельмут Краус! Политический заключенный, сидел в тюрьме. Красная Армия освободила меня вместе с антифашистами…

Шметау (запоминая ответы Шранка). Где вы сидели?

Шранк вынимает потрепанную бумажку из кармана пальто и передает Шметау.

Шранк. Вот документы. В концлагере Альтенштадта.

Шметау (разглядывая бумажку). За что вас преследовали?

Шранк. За критику фашизма. Я пытался с ними бороться… (Кашляет.)

Шметау. Не волнуйтесь, все уже прошло. Я так счастлив, что вы живы. Мне теперь будет легче. Есть какие-нибудь указания?

Шранк. Сделайте все, чтобы сорвать демонтаж русскими оптического завода, не допускайте, чтобы его взорвали.

Шметау. Простите, вы – один или у нас есть связи?

Шранк и Шметау. Мимо проходят работающие на воскреснике.

Шранк. Моей дочери посчастливилось убежать от нацистов в Америку..

Шметау (наклонившись к Шранку). Как ее зовут?

Шранк. Этого я еще не знаю…

Кузьмин и американские гости спускаются по каменным ступеням набережной к стоящему у пристани катеру Кузьмина.

Кузьмин. Прошу!

Группа гостей входит на палубу катера. Катер медленно идет по Эльбе. С берега доносится хор мужских голосов, поющих песню. Палуба катера. Кузьмин и Шервуд выходят из двери каюты. Слышны смех и звон посуды. На палубе тихо, слышен далекий хор мужских голосов:

Шервуд (слушая песню). Какая таинственная и сильная мелодия! О чем они поют?

Кузьмин. Они воевали несколько лет… У каждого из них на родине остался дом, любимая работа… семья… мать…

Шервуд (дрогнувшим голосом). Отец…

Кузьмин. Что с вами?

Шервуд. Я потеряла отца в эту войну. Двенадцать лет назад мне посчастливилось спастись от нацистов и бежать в Америку… Я – бывшая немка. Но мой отец остался в этом аду. Он, наверное, погиб… (На глазах у нее слезы.) Шесть лет я не получала от него писем. С его политическими убеждениями он не мог молчать…

Кузьмин. Где он жил?

Шервуд. Здесь, в Альтенштадте, на вашем берегу.

Кузьмин. Может быть, он жив. Как его фамилия?

Шервуд. Краус, Хельмут Краус.

Кузьмин. Где-то я слышал эту фамилию.

Шервуд. Что вы говорите?

Кузьмин. Успокойтесь, разумеется, мы поможем вам.

Появляется Хилл с бокалом в руках. Шервуд отходит.

Хилл. Никита Иванович, не заглянуть ли нам в нашу курилку?

Кузьмин. Всегда рад.

Хилл. Никита Иванович, я давно хотел поговорить с вами. Вы здесь развернули дьявольскую работу, восстанавливаете все школы, печатаете новые учебники. На кой вам черт все это нужно? Да неужели вас в самом деле интересуют немцы и их судьба?

Кузьмин. Да! Меня в самом деле интересуют немцы и их судьба.

Шервуд и Кузьмин, Любовь Орлова и Владлен Давыдов

Хилл. Хм, а мне лично на них наплевать. Ведь вам же приходится чертовски много работать! Когда же вы будете отдыхать? Ведь жизнь уходит, когда же вы будете жить?

Кузьмин. Видите ли, Джемс, это все зависит от того, как понимать слово «жить»!

Хилл (смеясь). Ха-ха, Никита Иванович, вы меня начинаете агитировать.

Оба оглядываются на крики и голоса журналистов. Хилл, смеясь, поднимается. Американские гости с шумом выходят из дверей кабины… Шервуд подходит к Кузьмину.

Шервуд (с грустным выражением лица). Ах! Господин майор! Вы вселили надежду в мою душу: я всю жизнь буду вашим другом. Я не забуду вашей доброты, вашего участия. (Протягивает Кузьмину бутон розы.) Примите этот подарок в знак уважения, благодарности и любви.

Шервуд передает Кузьмину розу и сходит на берег. Стихает песня.

Сад у дома Дитриха.

Кузьмин, взяв Вальтера под руку, подводит его к садовой скамейке.

Кузьмин. Скажи мне, Вальтер, кроме тех стихов, которые ты читал на открытии школы, ты еще знаешь какие-нибудь? Про птиц, про природу (Кузьмин берет из вазочки розу), про цветы?

Играет с котенком, дразня его розой. Вальтер напряженно припоминает.

Вальтер. Про цветы? Слушаюсь, господин майор!

Кузьмин. Спасибо, Вальтер. Но есть ведь и совсем другие стихи на свете. Хочешь, я тебе прочту:

Во время чтения Кузьмина в глубине сада появляется Дитрих. Он внимательно слушает.

Вальтер. Кто написал эти стихи?

Кузьмин. Гейне. Был такой немецкий поэт Генрих Гейне.

Вальтер. В первый раз слышу, господин майор.

Дитрих задумчиво уходит во флигель.

Комната во флигеле. Сидят Эрнст Шметау и Эльза. Входит Дитрих.

Эльза. Что с тобой, папа?

Дитрих. Ничего. Просто я не совсем понимаю его.

Эльза. Кого?

Дитрих. Господина майора… Только что он читал Вальтеру стихи… Гейне «В красавицу розу влюблен мотылек».

Дитрих, Эльза и Шметау.

Шметау. А вы начинаете влюбляться в русских, папа!

Дитрих. Не говори глупостей! Я пытаюсь их понять.

Шметау. Когда начнется война, американцы повесят вас на первой сосне! Если бы вы отдали американцам ваши патенты оптики, они бы поставили вам золотой памятник при жизни… Но вы собираетесь передать их русским.

Дитрих. Я всегда, Эрнст, считал, что у тебя в мозгу максимум две извилины…

Шметау. Вы выслуживаетесь перед русскими…

Дитрих. Негодяй!

Ударяет Шметау по лицу. Эльза испуганно закрывает окна и двери, чтобы шум ссоры не был услышан Кузьминым.

В саду Кузьмин и Вальтер на скамейке.

Кузьмин (продолжая беседу). Поговорим, Вальтер, как мужчина с мужчиной. Ведь ты уже не маленький. (Вынимает из кармана фашистскую листовку.) Откуда появилась в школе эта гадость?

Вальтер молчит, затем отвечает смущенно:

– Я вам не скажу.

Кузьмин. Это твое дело, как хочешь!

Подходит взволнованный Дитрих.

Дитрих (подойдя к Кузьмину). Господин комендант, я хочу вам сказать… Я согласен быть бургомистром.

Плакат с портретом Дитриха. Надпись над портретом: «Голосуйте за кандидата на пост бургомистра города Альтенштадта от социалистической и коммунистической партий и христианского союза».

Маленький митинг. Фишер, яростно размахивая руками, протестует против чего-то. Толпа у ратуши, возбужденная, оживленная. Над толпой выборные плакаты, с балкона говорит социалист. Урна. Опускаются бюллетени.

Дощечка на двери: Бургомистр города Альтенштадта Отто Вольфганг Дитрих.

Дитрих, опрятно одетый, выбритый, сидит за столом бургомистра, смотря на лежащие перед ним карманные часы и слушая их звон. Дитрих, задумавшись, что-то вспоминает. За его спиной медленно открывается дверь. Входит его сын – Курт Дитрих.

Курт. Вы меня звали, отец?

Дитрих захлопывает крышку часов.

Дитрих (строго). Господин заместитель бургомистра! Я вынужден был вас вызвать. Вы омрачаете праздник немецкого народа. С чего вы начали свою деятельность?

Курт. Что случилось?

Дитрих. Только что меня поздравляли профессора университета, они сообщили мне, что вы уволили лучших и старейших.

Курт. Вы говорите о докторе Шведлере и магистре Кнопфке? Да, я уволил их, господин бургомистр.

Дитрих. Ими гордится не только наш университет…

Курт. Но и нацистская партия!

Дитрих. Мне нет дела до их партийности!

Курт. В этом ваше несчастье, отец! И не только ваше. Эта обывательская слепота позволила нацистам довести Германию до трагедии.

Дитрих. Шведлер и Кнопфке – люди науки!

Курт. Но их наука служила фашизму.

Дитрих. Это неправда! Я отменяю ваше решение и доложу об этом господину Кузьмину.

Дитрих уходит, хлопнув дверью. Часы на столе от удара двери открываются. И вновь слышится сентиментальная мелодия. Курт садится на кресло отца, смотрит на часы, оглядывается на дверь, задумывается, затем решительно захлопывает крышку часов. Музыка прекращается.

Приемная бургомистра.

На скамьях – группа ожидающих приема. Среди них – Шметау. Взволнованный Дитрих выходит из двери своего кабинета. Навстречу ему вскакивает Шметау, берет его за руку, отводит в сторону.

Шметау. Произошло ужасное несчастье!

Дитрих. В чем дело?

Шметау. Вам надо немедленно вернуться домой!

Дитрих (раздраженно). Что случилось?

Шметау. Патенты…

Дитрих. Что?!

Шметау. Патенты исчезли!

Дитрих схватывает Шметау за воротник

Дитрих. Это ты… Это вы…

Шметау. Я думаю, что они обманули вас… Это – они! (Кивает головой.)

Дитрих опускает руки. На его лице выражение горя.

Квартира Дитриха. Среди разрушенных книжных полок – открытый сейф, в котором нет портфеля с патентами.

ГолосШметау. Ивы верите большевикам? Полюбуйтесь. Майор Кузьмин нагло обманул вас. Они украли ваши патенты, как украли наши заводы, наше могущество, нашу независимость.

Перед пустым сейфом – Дитрих, Шметау, Эльза, Вальтер.

Дитрих. Этого не может быть! Это невероятно!

Уходит из библиотеки.

Улица перед домом Дитриха. Дитрих, выйдя из калитки, не замечает стоящего на улице Фишера, проходит мимо него. Фишер нагоняет Дитриха.

Фишер. Что с вами, господин Дитрих?

Дитрих. Огромное несчастье! У меня украли патенты.

Фишер. Я вас предупреждал, что с русскими нельзя иметь дело.

Дитрих (теряясь). Что делать?

Фишер. Есть единственный выход!

Дитрих. Какой?

Фишер, поддерживая ослабевшего Дитриха, уводит его в расщелину каменных развалин, помогает ему сесть на груду обломков.

Фишер. Бежать, бежать к американцам на тот берег. Там истинная демократия! Там свобода…

Дитрих. Но я бургомистр, меня выбрал народ!

Фишер. Тем лучше!

В темноте вспыхивает неоновая реклама: «Золотой берег» – ночной клуб. Слышится визгливый фокстрот:

– Би-Би-Бизония, моя Бизония…

Витринное окно клуба с надписью: «Только для американцев». В клубе – дым коромыслом. Прыгающие парочки танцующих. Второе окно клуба. Разбитое стекло, плакат: «В американский клуб разрешается вход девушкам любой национальности. Требуются две справки: первая – о политической благонадежности; вторая – об отсутствии венерических болезней». У входа – два американских солдата в белых касках и гетрах со знаком «Милитари Полис» (эмпи) проверяют справки и пропускают посетителей в дверь. Мимо проходят мрачные, угрюмые фигуры немцев. Два старых интеллигента задержались у входа.

Неожиданно на них выливается ушат помоев. Немцы, вскрикнув, смотрят вверх. Над неоновой рекламой «Золотой берег» – разрушенное окно, у которого собралась группа американских солдат. Они покатываются со смеху, готовясь вылить еще один ушат помоев на прохожих. Слышно пение:

– Би-Би-Бизония, моя Бизония…

Облитые помоями немцы отбегают от кафе, останавливаются, смотрят на идущих по тротуару, широко открывают глаза и удивленно говорят:

– Господин Дитрих! О, господин Дитрих!

Дитрих и Фишер в сопровождении двух «эмпи» удивленно наблюдают происходящее. Фишер подталкивает Дитриха, и старик, опустив глаза, идет дальше.

Полутемная комната. Горит настольная лампа. Светится работающий радиоприемник. Кузьмин сидит около радио со стаканом чая. Московское радио передает песни по заявкам радиослушателей.

Глухов. И вы поверили, товарищ майор, этому Дитриху?

Кузьмин. Да, поверил.

Глухов. Но ведь он же наш противник, он сам прямо заявляет об этом. Я вас не понимаю!

Кузьмин. Вот и хорошо, что сам заявляет. Значит, говорит то, что думает.

Глухов. А вот теперь он покажет свое настоящее лицо на том берегу.

Кузьмин. Он вернется!

Глухов. Сомневаюсь!

Из радиоприемника слышится пение:

В бинокль видны темные очертания развалин американского берега с яркими рекламами ночных кабаков; все остальные жилые здания погружены в темноту. Над хаосом тревожных, разгульных звуков ночной Бизонии – воркующий голос американского диктора:

– Америка – страна подлинной демократии. И она охотно передает Европе свои достижения, свои идеалы, свой образ цивилизованной жизни.

Ночной клуб «Аист». Из дверей клуба двое американских солдат выбрасывают на тротуар избитого негра в форме американского солдата. Его лицо и голова разбиты в кровь, но тяжелые армейские ботинки продолжают ударять в грудь, живот, голову.

Голос С. Ш. А. Президент Трумэн сказал сегодня, выступая в сенате: «В Соединенных Штатах нет расовой дискриминации!» Президент Трумэн подчеркнул, что все национальности, живущие под американским флагом, пользуются полной свободой.

По лицу негра ударяет ботинок солдата «Милитари Полис» в белой гетре. Эту гнусную сцену наблюдает молчаливый, угрюмый Дитрих. Фишер подталкивает его.

Фишер. Господин Дитрих! Ну, вот мы и в Америке!

Стоящий спиной американский солдат замечает Дитриха и Фишера. Он замахивается стеком.

Солдат. Назад! Немцам прохода нет.

Среди развалин немецких домов – наскоро сколоченные бараки и подремонтированные помещения, напоминающие времена «золотой лихорадки», когда обезумевшие от возможного обогащения золотоискатели неистовствовали в притонах Клондайка. Множество кабаков, и у каждого входа – драка, хохот, свист, фигуры пьяных, которые еле стоят или уже лежат в лужах. По улице идут Дитрих и Фишер. Вспыхивают вывески: «Аист», «Золотая лихорадка», «21» (названия американских ночных клубов). Но вот открывается темное здание магазина для немцев. Дитрих останавливается, смотрит. Горят керосиновые фонари, освещая над входом вывеску: «Баттер центер» (обменный пункт). От двери тянется большая очередь истощенных немцев, с ночи ждущих открытия магазина. Каждый из стоящих в очереди держит в руках какой-либо антикварный предмет: картину, вазу, мраморную статуэтку, бюст Бетховена, хрустальную люстру. Некоторые немцы сидят на раскладных стульчиках, жуют завернутое в бумажки жалкое подобие еды. Подойдя к одному из немцев, стоящих в очереди, Дитрих спрашивает:

– Извините, что здесь такое?

Немец. Обменный пункт. (Горько улыбаясь, показывает на картину, которую он держит в руках.) Меняем немецкую культуру на американские бобы и сигареты.

Передача «Голоса Америки» плывет над очередью.

Голос Америки. США стоят на страже свободной коммерческой торговли, свободной деятельности во всем мире!

Немец (продолжая усмехаться). Обмен вполне справедливый. Одна банка бобов за одну Мадонну, пачка сигарет за бюст Бетховена. Но кушать – надо.

Раздается резкий гудок автомобиля. Немцы разбегаются, Дитрих бросается в сторону, прижимаясь к стене. Поблизости от Дитриха останавливается машина генерала Мак-Дермота. Рядом с ней – джип капитана Кимбро. Из радиоприемника в машине Кимбро слышна пошлая фокстротная музыка с присвистом и женским визгом. Пьяный Кимбро «выскакивает из джипа» и открывает дверь генеральской машины. Выходит жена генерала Мак-Дермота. Позади генеральского автомобиля уже остановились студебекеры, груженные ящиками, на которых яркие наклейки: «Сигареты “Честерфильд”», «Сигареты “Кэм-эль”», «Сигареты “Лайки Страйк”». Из дверей магазина выходят несколько американцев в штатском.

Первый американец. Добрый вечер, миссис Мак-Дермот! Как здоровье генерала?

Миссис Мак-Дермот. Скажите, Томми, как идут дела?

Второй американец. Терпимо, миссис Мак-Дермот, вполне терпимо, хрусталь брать перестали, сегодня только саксонский фарфор и баккара в серебре.

Миссис Мак-Дермот. Но, Томми, мне не нужен больше фарфор, пожалейте этих бедных немцев, оставьте им хоть посуду. (Смеется.) Берите золото, меха, произведения искусства, полегче весом, чтобы не перегружать самолет, а то может лопнуть наш воздушный мост через океан. (Все смеются.) Самолеты доставили новую партию сигарет. Генерал запретил другим торговлю ими, и мы имеем возможность считать сигарету не по 6, а по 8 марок за штуку.

Дитрих, прижатый к стене грузовиками, из которых американские солдаты выгружают ящики с сигаретами, унося их в дверь обменного пункта, наблюдает за тем, как из магазина выносят обмененные у немцев вещи и нагружают ими грузовики. Пробегает растрепанная, дрожащая от страха красивая молодая немка. Дитрих отступает в темноту ниши. Следом за немкой бежит пьяный, возбужденный капитан Кимбро. Дитрих поправляет сбитую с него шляпу и съехавший на сторону галстук

Кабинет генерала Мак-Дермота.

Мак-Дермот, подымаясь из-за стола, говорит тоном, не допускающим возражений:

– Вы получите много долларов, паек американскими продуктами. Такие оптики, как вы, очень нужны Америке, господин инженер! Я говорю это вам, я, Мак-Дермот, член правления американского оптического концерна в Германии.

Дитрих перед столом генерала.

Дитрих. Что же я должен делать?

Мак-Дермот. Вы будете руководителем лаборатории авиационных и артиллерийских прицелов.

Дитрих. Но разве война не окончена, господин генерал, и разве немецкие оптические заводы уже принадлежат американскому концерну?

Мак-Дермот. Да, мы приобрели эти заводы. Старая война окончилась. А теперь новая война, война с коммунизмом! Разве вы, настоящий немец, не хотите бороться с коммунизмом? Вы знаете, что такое план Маршалла? Мы предоставим вам огромные возможности, лаборатории таких масштабов, какие вам не снились при Гитлере, господин инженер.

Дитрих. У меня другие сны, господин генерал. Мне снится мир, и этот сон о мире видят миллионы людей, миллионы немцев!

Мак-Дермот (смеясь). Ну, что же, у нас свобода сновидений, господин Дитрих. Но реальная жизнь часто не похожа на сны.

Позади генерала Мак-Дермота знакомая картина «Похищение Европы». Телефонный звонок. Мак-Дермот берет трубку.

Мак-Дермот. Да, слушаю… Мне не нужны их паршивые марки, я их печатаю сам. Рубите лес. Рубите, и мы продадим его англичанам…

Митинг социал-демократов. На развалинах фашистского памятника немецкие жители Бизонии слушают выступление Фишера.

Фишер. Мы в Германии можем и должны быть социалистами, но мы не можем быть коллективистами, мы не можем поддерживать передачу заводов и фабрик, принадлежащих уважаемым немцам, в руки рабочих.

В стороне от митинга – отдельная группа. Это мрачный, ушедший в себя Дитрих и рядом с ним несколько немецких инженеров. Среди них те, на которых выливали помои из окна клуба «Золотой берег».

Фишер. Если мы здесь, на Западе, станем слабыми, то мы растворимся в миллионных массах Востока, тогда будет уничтожена историческая культура Запада и придет конец мечте о цивилизованной Европе.

Жидкие аплодисменты. Фишер похож на хищную птицу. Все его манеры напоминают бесноватого «фюрера». Он кричит резким пронзительным голосом, брызжет слюной, действуя на слушателей болезненной манерой фанатика.

Первый инженер. Американцы приказали мне сегодня вечером взять чемодан, вещи и явиться на аэродром.

Второй инженер. Они отправляют нас в Америку, а наши дети, семьи?

Первый инженер. Они даже не спросили моего согласия, они обращаются с нами, как со своими неграми.

Третий инженер. Они заставят нас в Америке делать то же самое, что заставлял нас здесь делать Гитлер.

Дитрих (резко подымая голову). Вам надо перебраться на тот берег!

Инженеры повернули головы к Дитриху:

– К большевикам?

Дитрих. На берег демократической Германии!

Инженеры переглядываются.

Первый инженер. Но там диктатура коммунистов!

Второй инженер. Там тоталитарная система!

Третий инженер. Господин Дитрих, вы понимаете, что вы говорите?

Фишер. Я никогда не вернусь на советский берег. Там – ужас и кошмар! Там подавление свободы, унижение личности и уничтожение частной инициативы!

Инженеры поворачиваются в сторону говорящего Фишера.

Дитрих. Это – ложь! Даю вам слово, господа, что Фишер – подлец и агент врагов Германии. Теперь я все понимаю! Наш дом на том берегу!

Решительно и сурово лицо Дитриха. Дитрих и группа инженеров идут по лесной дороге. Вокруг американские солдаты рубят лес, валятся вековые деревья древнего парка. Инженеры, идущие вслед за Дитрихом, стиснув зубы, сдерживают свой гнев. Группа людей проходит через поляну. Свежие пни на месте бывшего леса.