Затеял песню – допой, хоть тресни!

Размер шрифта: 13

Затеял песню – допой, хоть тресни!

…Это как остаточное электричество. Мысли, строки, не поместившиеся на лист, в узкие рамки какого-нибудь четверостишья, остаются на карандаше, на пальцах, в воздухе. Через день их больше, через месяц они уже обволакивают облаком тумана, стекают каплями по шариковой ручке. Копятся, конденсируются. Стряхнул ручку – упала песня. Подставляй гитару. Тряхнул гитарой – подставляй уши. Стряхнул с ушей – забыл. А уж коль забыл, да вдруг вздумалось подпеть – с радостью помогу. И сам подпою – а чего бы и нет! Кому слова?

I. Неодиноки

«Одиноки» – суть краткая форма прилагательного «одинокий». Следовательно, «неодиноки» – краткая формы «неодинокого». В нашем случае «неодиноки» имеют неоспоримо слитное правописание. Потому что. И не только благодаря стройным правилам русской грамматики. А ещё и оттого, что мы вместе. Неразрозненны. Нас ещё не раскидало по разным сторонам света и добра. Может даже – и вовсе не раскидает. А, значит, пока мы все каковы? Умны, красивы, молоды, талантливы! И – правильно! – неодиноки. Так что, споёмся! В крайнем случае, почитаемся вслух.

Яхта

Яхта причалит к радуге,
Позабыв про грозу:
Правдами и неправдами
Я Тебя увезу! —

Вступишь в мою обитель Ты,
Впутав дожди в ресницы…
– Может, Тебя обидели,
Может, мне это снится.

Если и снится, – всё одно:
Подыму паруса,
И зачерпну в ладони дно,
И внесу в песню сам.

Ну, а когда волна плеснёт
Музыкой междометий, —
Я подарю свой Дом лесной,
Берег реки и ветер.

Пальцы сплетя в один венок,
В дом введу, ночь включу
И напою Тебя вином
Губ своих, дерзких чуть,

Звёзды внесу под абажур
И, затаив дыханье,
Главное самое скажу,
Словно открою тайну:

Где бы я ни был, надо мной
Парус Твой вверх летит.
Всюду – за гребнем, за волной —
Дом лесной, шум листвы,

Там, высоко фонарь подняв,
Ждёшь меня, непоседу…
Ночью и днём зовёшь меня,
Зная: приду, приеду.

Умею ждать…

Не верите? – однажды мне почудился
В пустыне жаркой запах почек лопнутых!
Вы знаете, – однажды я почувствовал,
Как заплелась ладонь в любимых локонах…
Вы знаете? – а впрочем, что вы знаете!
Что обсуждать Любовь! Что осуждать!
Уменье жить – вдвойне любить призвание.
Уметь любить – втройне уменье ждать.

А на песках роса лежит. – К весне!
Пахнёт смолой, и дождь пройдёт слепой.
Идите вдаль, но оставайтесь с ней,
Забудьте всё, но помните Любовь.

А кажется порой – всё неизменчиво,
И степь всё так же дымкою курчавится.
А каждому порой больней от мелочей:
Всё так, а всё ж не так, и всё нечаянно!
И чуждость чутко чувствуешь, и сетуешь
На штиль, на ожидание, на «вдруг»…
И миллионы миль до недоспетого.
И юрта приютилась на юру.

Вновь запах почек, снова дождь слепой,
Опять на сопках дымка или снег…
Забудьте всё, но помните Любовь,
Идите вдаль, но оставайтесь с ней!

В окалине бурьяна камни скальные,
А у меня сомненьем горло сковано.
Встал горизонт стеною вертикальною,
И сопки гнутся, точно нарисованы,
Кружат по-над дорогой чёрны вороны,
Кружит дорога – тоже не пряма…
Как жаль, что не лететь мне птицей вольною,
Как жить, когда я сам и Ты – сама?!

В осенней мгле не совладать с собой.
И без Тебя как бы в кошмарном сне…
Забуду всё, но вспомнится Любовь.
Уйду совсем, – а всё ж останусь с ней.

Не дано

Нам не дано свести в одно
Непредсказанность наших целей.
Играем жизнь, как на концерте,
Не разбирая в спешке нот.

И дирижёрство обстоятельств
Так зло, так мелочно порой…
Готов с начала жизнь сыграть бы,
Да вот – пойдёт ли это впрок.

Нам не дано понять одно,
Понять без стрессов, объективно:
Всё лишь во время обратимо,
Всё только в нём обретено.

Всему свой час. Он тоже минет.
А нам начхать, мы рвёмся вновь!
Чего хотим? К чему стремимся? —
Нам не дано. Нам не дано!

Нам не дано или, верней, —
Не всем дано, что очень горько, —
Среди пижонов и торговок
Открыть по-новому людей,

Что так верны своим проблемам,
Своим поступкам, мыслям, но…

…Я лишь про то, что наболело.
Нам очень много не дано.
Нам очень много не дано.

Экосез

Отчего Вы были милы, Были не как все,
И учить со мной решили Танец экосез?..

Танец Франции старинный, Сдержан и учтив,
Стал единственной причиной В множестве причин.

Отчего моей Вы стали, Прошлое забыв?
Отчего в старинном танце Слушались судьбы?

…Шаг навстречу, шаг обратно, Взгляда не подняв…—
Отчего Вы, непонятно, Выбрали меня?..

Не сумели Вы, наверно, Горечь утаить:
Не умел я в должной мере Вас боготворить…

А душа, как руки в танце: Вверх – и сразу вниз…
…Я за Вас молиться стану: – Господи, храни!

Ваша боль возмездья просит, И нельзя простить…
Вы не в силах так всё бросить, Бросить – и уйти!

Но, пустой надеждой мучим, – Где Вы только есть,—
Может, мы ещё разучим Странный экосез…

…Разбудил Тебя…

…Ну, а если попрошу тебя – Напиши и мне мелодию, —
Не напишешь ведь, отшутишься, Охладишь водой колодезной!

Ах ты ж, пигалица сущая, Что ж ты натворила, девица!
Слушал песню – да не вслушался! А услышал – не отделаться.

Ну, а если зря простынкою Пеленал тебя, порочную, —
Ты забудь тогда, прости тогда Откровенья полуночные!

Песни ж петь – так вроде не о чем: Пустота, да во все стороны!
Что ж ты вытворила, девочка… Впрочем, – ладно!
Пусть оборвано.

Обнимая Землю

Это трудно понять,
а придумать – и вовсе никак:
упаду прямо наземь.
Никто мне не скажет: «Продует!»
Буду с миром одно, —
это так невозможно придумать, —
потому что я должен почувствовать Землю в руках.

Я уеду туда, где ни зноя и ни пурги,
где лишь грейся на солнце,
забот и сомнений лишён.
Я уеду туда,
где, быть может, и лучше – другим, —
чтоб увидеть единственность той,
из которой ушёл…

И – не знаю, зачем уж – потянет меня в Далеко…
Перед тем, как ступить
с берегов своих в омут Далёка,
зачерпну, точно воздух, землицы пуховую лёгкость,
чтоб носить на груди,
возле сердца,
и вместо икон.

Я и жить бы не стал,
разуверившись в силе молитв,
если б не было веры,
маячившей впереди,
что сольются в одно сохраненные земли мои:
та, что где-то в груди,
и какую ношу на груди.

А когда возвращаться придётся с того Далека,
вдруг заплещутся в горле
нелепые, хриплые звуки.
Упаду прямо наземь,
вразлёт растопыривши руки,
потому что я должен
почувствовать Землю
в руках,
потому что я должен
почувствовать
Землю в руках…

Ленинградский вокзал

Среди отправляющихся поездов
чумой, ушедшей во дни вчерашние,
торчала протянутая ладонь
укором цветущему
обществу
нашему.

…Подумал я:
общество – это я.
Подумал я: тянут ладонь ко мне.
Потом подумал, что нет ничего!
И ещё —
что счастлив без денег вполне.

Ведь жизнь без гроша – не сказать, легка,
но суть упрощается несказанно:
четыре подпитых весьма мужичка
столпились в бесплатной
уборной вокзала.

И главный, который совсем без ног,
сидел на окне, костыли подстелив,
соседу внушал:
– Ты смотри-ка, сынок,
что могут они-то,
мои костыли!

И тут же другого просил на ушко
убогим у двери встать:
– Попробуй – увидишь: оно ж легко,
жить так вот, ради Христа!..

Тот встал.
Примостырился задом к стене.
В костыль приладил ладонь на взводе…
Лежала в протянутой той пятерне
вся боль и забота
о нашем народе.

По пьяни с трудом вспоминая старь,
он ныл,
что страдает, как Бог на столбе:
«Подайте, люди!
Ради Христа…
Во имя…
Дай Бог тебе…»

Кто матерился.
Кто жалел.
Кто глаза опускал.
Кидали мелочь.
Убогий вслед крестился.
И шёл к мужикам.

…Ржали, мерины, досыта,
монеты горстями бросали в спины…
– Так, говоришь, граждане, ради Христа?! —
Это как там, – «Во имя отца и сына»?!

Эй, господи!
Виждь, и услышь, и внемли!
Что же ты, Господи!
Выглянь-ка к нам!

Подай им, – чтоб что-нибудь было внутри,
ради себя.
Или нет ни хрена?!

– Мы ж не воруем, —
долдонил мужик,
деньги на водку сменяв…
– Граждане люди…
Ик-дайте на жизнь…
Ради ик-суса меня…

«И в той же уборной через несколько дней я видел опять самоназванных дервишей, но думал: ведь тянут ладонь не ко мне! – ко всем нам…»

И в той же уборной через несколько дней я видел опять самоназванных дервишей, но думал: ведь тянут ладонь не ко мне! – ко всем нам, —
таким безнадёжным, но денежным.

«…Я – что…»

…Я – что!
Я – как чукча: увидел – сказал.
Не надо словам претворения в жизнь.
Конечно, мы лучше.
И мир – не вокзал.
Тем боле – не место, где клянчил мужик…

Но мне казалось среди поездов,
что сам я,
погрязший во днях вчерашних,
торчу как протянутая ладонь
укором цветущему
обществу
вашему.

Позови…

Загорится утро раннее.
Заиграет всеми гранями.
Покачнётся птицей раненой,
припадая на окно.

И опять зачем-то вспомнится
та забытая бессонница,
что ворвалась в жизнь бессовестно
предрассветной пеленой.

…Где-то в поезде непрошеном,
простынями запорошено,
что-то явится непрочное,
непривычное пока,

загорится солнце раннее,
посылая в ночь признания,
точно ночь кому-то на руку,—
двое спят в руке рука.

Ты опять из пальцев выскользнешь,
провожая поезд скорченный;
может, снова скажешь с вызовом:
мол, что было – что с того!

Или, может, зря простынкою
пеленал тебя, порочную, —
поостыли, опостылели,
опустели мы с тобой…

…Ни о чём тебя не спрашивал.
Да и ты тогда не мучила.
Были так, как были раньше мы,
были боли без обид…

Ну, а вдруг прижмёт безжалостно,
и надежды нет на лучшее, —
позови меня, пожалуйста,
заклинаю, —
позови.

Сейчас
Как мало мной написано!
Всё – от нехватки времени.
Но жив пока. Создам ещё.
Всё впереди – лови!..

Меня засыпьте листьями
Записок, писем – требуйте.
Вам надо о любви?
А о какой любви?

Долой тетради пыльные,
Чтоб зажить с понедельника.
Я вам отдам всё новое,
До медного гроша.
Заказывайте – выполню,
Но чтоб заказы дельные.
Вам надо о душе?
А есть она, душа?

Как иллюзорны правила! —
За это их к чертям пошлю.
Отбросив все формальности,
Заплачу, заору.

И пусть мне в жизни нравится
Бежать к разборам шапошным,
Я расскажу о тьме,
Когда темно вокруг.

Куплю трубу латунную,
Завязанную бантиком.
Потом найду учителя,
Ударим по рукам.
Я что-нибудь придумаю,
Чтоб выглядеть фанатиком. —
Я музыку вам дам!
Хоть я не музыкант.

Люблю вас до последнего, —
Ведь всё ж последний раз живу, —
И до последних дней отдам
Себя за частью часть.
С ума сползаю медленно,
Даря вам песню каждую…—
Вам надо о любви?
Вам надо о душе?
О музыке? О тьме?
Сейчас, сейчас.
Сейчас…

Безъязыкие колокола

Рис.0 Затеял песню – допой, хоть тресни!

Кто-то
вряд ли поймет во мне
гулкое жженье: —
плачет кровью рука,
что струну порвала,
и лишь слишком абстрактное
воображенье
примет бас у гитары
за колокола…

По отвесной стене
я карабкался в жизнь,
как во храм,
и хрипел, как на паперти, —
думал, у всех на виду,
обдирая
мозаику пальцев
костяшками рам,
обтирая залысины рифмы
и лифчики дур.

Я карабкался в жизнь,
где б набатом
над миром гудел,
и не думал тогда,
что долезу —
и вдруг в Нетуда…

…А с чужой колокольни —
да много ль с чужой разглядеть;
если даже не знаешь,
какую разглядывать даль.

…Так и ты мне явилась
из этой бездарной дали,
как предвестник зари
либо первые призраки

Кто ты? —
ложь во спасенье ли,
женщина с именем, либо?.. – лиха…

либо даль,
либо доля,
но то и другое
болит!

…Я из крайности в крайность,
как колокол,
бился в петле,
гулким тиканьем пульса
отсчитывал дикий полет.

И, взлететь не успев,
я уже приближался к земле,
чтоб не принятым ею
зависнуть опять
над землей,

чтоб однажды на взлёте
вдруг лопнуть
басовой струне,
замереть двухголосью
в истошном «я жду всё равно!»…

…И – опять по отвесной стене.
И мерещится мне
силуэт,
распластавшийся там,
под отвесной стеной.

…Так верни ж половину меня,
что однажды взяла,
уходя из моей
расколовшейся надвое песни!
Слышишь?! —
сердце, как колокол…
Как ему гулко и тесно!

…Что за чушь —
безъязыкие
колокола…

Жду непонятно чего…

Жду непонятно чего,
Верю любому дождю,
Чувствую каждый рассвет,
Звёзды ищу по ночам.
Глупо шепчу: —
Началось,
Что ж, я ещё подожду…
…Кружится дней карусель.
Движется жизнь сгоряча.

– Час мой ещё не настал,
Главного в жизни не спел,
Из-за ненайденных слов Звёзды ищу по ночам…—
Мальчик взрослел и шептал:
«Жаль, на войну не успел…»
А на повестке число:
Прибыть в такую-то часть.

Рис.1 Затеял песню – допой, хоть тресни!

Гул самолёта – стон.
С краю на взлётной стань.
Календаря листок
Канул в других листах.
Пятое декабря.
Дождь парашютных строп.
В воздухе гибнут, горя!
Трупы на стропах!.. Стоп.

…Помню, он как-то загнул, —
Мол, жаль, на войну не успел…
Помню, как всё началось.
…Может быть, сон?
– Нет, не сон…
Верю во всё, что могу.
Только не верится в смерть.
Жду непонятно чего, —
Может, вернётся он?..

Вздрогнула взлётная – сел…
Ещё две минуты – второй.
…Уже оцеплен вокзал.
И вдруг, на втором этаже, —
Фраза, что слышали все:
– Как мобилен этот народ!!! —
…Злобные слёзы в глазах
Штатовского атташе.

Ливень над русской землёй.

Продолжить чтение