Похоже, я попала 2

Глава 1

Стук молотков в Вересково теперь был самой привычной музыкой. Город, побитый, но не побеждённый, потихоньку прихорашивался. На месте чёрных пепелищ, словно крепкие боровики, вырастали свеженькие срубы, и пахло от них так вкусно – смолой и новой жизнью. Мужики, хмурые и сосредоточенные, таскали брёвна, чинили крыши и вставляли стёкла в окна, что ещё недавно смотрели на мир пустыми, обугленными глазницами. Женщины на реке отстирывали сажу с рубах, а в огромных котлах на всю деревню булькала похлёбка. В воздухе смешались запахи гари, свежих стружек, хлеба и общей беды, которая, как ни странно, всех очень сплотила.

А я? Я стала местной знаменитостью. Моя скромная лавка знахарки превратилась в центр вселенной. С утра и до самой ночи ко мне шли и шли люди. Я промывала раны, вправляла вывихи, накладывала лубки на переломы. Моя «дикая сила», от которой раньше у меня душа в пятки уходила, теперь слушалась меня, как ручная. Я научилась пускать её тоненькой струйкой, почти незаметной. Прикоснусь к руке – и кости срастаются быстрее, проведу пальцами по порезу – и он на глазах затягивается, оставляя лишь тонкий розовый шрамик.

Я не только лечила людей, но и лечила дома. Проведу ладонью по свежему бревну – и оно становится крепче, словно впитывая мою силу. Теперь этим стенам никакой ураган не страшен!

Люди были благодарны. Кланялись, совали в руки то молочка, то кусок пирога. Но смотрели на меня как-то по-новому. С восхищением, да, но и со страхом. Закончила я лечить плотника, а он, поблагодарив, отдёрнул руку, когда я хотела его по-дружески по плечу хлопнуть. Смотрел на мои ладони, будто они не человеческие, а какие-то… волшебные. А всего волшебного почему-то принято бояться. Я спасла их, но своей для них быть перестала.

Но это было ещё полбеды. Настоящей бедой стала моя круглосуточная охрана. Добровольная и до того заботливая, что хотелось на стену лезть.

Фёдор и Дмитрий, мой личный медведь и мой персональный столичный лис, заключили какой-то тайный пакт. Теперь они действовали заодно, превратившись в две мои неотлучные тени.

Фёдор, как обычно, всё делал молча. Он просто был. Всегда. Шла я к реке – он в двух шагах позади, головой во все стороны вертит, будто высматривает вражескую засаду в кустах смородины. Присела на лавочку – он тут же рядом, протягивает флягу с водой. Его молчаливая забота была похожа на каменную стену, которая с каждым днём становилась всё выше, отгораживая меня от всего мира.

Дмитрий избрал другую тактику. Он стал моим менеджером, секретарём и главным советчиком.

– Ната, звёздочка моя, тебе нужно отдохнуть, ты совсем себя загоняла, – ласково говорил он, отодвигая меня от очередного страждущего.

– Ната, я уже обо всём договорился со старостой, не волнуйся.

– Ната, эта женщина пришла просто поболтать, я сам её выслушаю, не отвлекайся на пустяки.

Он решал, когда мне спать, что мне есть и с кем говорить. Он даже составил для меня расписание дня, где был прописан обязательный послеобеденный сон! Я знала, что он хочет как лучше, защитить меня от всего на свете. Но его забота была как пуховая перина, в которой я медленно, но верно задыхалась.

Я оказалась в золотой клетке, построенной из их заботы и любви. И мне отчаянно не хватало воздуха.

– Хозяйка, они меня доконали! – однажды вечером взорвался Шишок, который до этого мирно дремал у меня на плече. Дмитрий как раз отчитывал мальчишку, который слишком громко смеялся под окнами моей лавки. – Ну честное слово! Один ходит с таким лицом, будто у него последнюю шишку отобрали, и на всех смотрит, как на врагов народа! Второй трещит без умолку и командует, будто он тут царь! Никакой личной жизни! Я даже не могу спокойно совершить секретную операцию по изъятию пирожка с кухни! Это же прямое нарушение моих прав на свободу передвижения и доступ к стратегическим запасам провизии!

И тут я поняла – всё, хватит. Я превращаюсь в какую-то фарфоровую куклу, которую все берегут, но боятся лишний раз тронуть.

– Я пойду прогуляюсь, – твёрдо сказала я, поднимаясь с крыльца.

– Одной опасно, – тут же, как по команде, раздалось с двух сторон. Фёдор уже встал, готовый меня сопровождать. Дмитрий отложил свои бумаги.

– Я с тобой, – прогудел Фёдор.

– Я провожу, – тут же вставил Дмитрий.

Я обвела их взглядом. Два преданных, встревоженных лица. И почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло.

– Нет, – мой голос прозвучал на удивление спокойно. – Спасибо. Но я хочу побыть одна. Просто одна.

Я развернулась и пошла прочь, впервые за долгое время не оглядываясь. Я чувствовала спиной их растерянные взгляды, но они не пошли за мной. Кажется, дошло наконец.

Я шла по тихой деревне, вдыхая запах смолы от новых домов, и смотрела на звёзды. Я спасла этот мир, но теперь мне предстояло отвоевать свой собственный. Маленький, хрупкий, но такой важный. И эта битва, похоже, будет посложнее прошлой. Ведь сражаться придётся не с врагами, а с самыми близкими людьми.

Суета не прекращалась ни на день. Все куда-то бежали, что-то тащили, а стук топоров не умолкал с рассвета до заката. Мужики, черные от сажи и пота, упрямо латали крыши и городили новые заборы, будто пытаясь заколотить досками сам страх.

Я, конечно, тоже без дела не сидела. Моя новоявленная «дикая сила», с которой я только училась обращаться, была нарасхват. Вот, например, коснусь треснувшего бревна в стене – оно на глазах срастается, да ещё и покрывается затейливой резьбой в виде листочков. Полезно? Очень! Но хозяин дома, дядька Михей, посмотрел на листочки, на меня, снова на листочки, почесал в затылке и отошёл на всякий случай подальше.

И так во всём. В глазах горожан плескался такой коктейль из страха, подозрительности и неловкого почтения, что хоть ложкой черпай. Они больше не видели во мне девчонку, которая лечила их от кашля и продавала сборы для крепкого сна. Они видели возможную угрозу. Чужую, непонятную, которая вчера спасла им жизнь, а завтра, чего доброго, чихнёт не в ту сторону и превратит весь городок в цветущий луг. Вместе с жителями.

– Хозяйка, а ты видела, как от тебя бабка Дарья шарахнулась? – захихикал у меня на плече Шишок. – Аж все яйца в корзинке побила! Будто ты у неё последний зуб выбить хочешь!

– Видела, Шишок, – мысленно вздохнула я, стараясь не улыбаться. – От твоего зоркого глаза ничего не укроется.

В тот день мы всем миром помогали разбирать пепелище на месте дома мельника Григория. Его изба сгорела подчистую, оставив после себя лишь чёрный прямоугольник обугленных брёвен. Сам Григорий, обычно тихий и вечно чем-то озабоченный мужичок, стоял поодаль и смотрел на руины пустыми, немигающими глазами. Его лицо, перепачканное сажей, походило на страшную маску скорби. Сердце у меня заныло от жалости.

Стараясь ступать как можно тише, я подошла к нему.

– Григорий, – начала я мягко, – не горюй ты так. Всем миром соберёмся, новый дом тебе поставим. Ещё лучше прежнего будет! Я помогу, брёвнышки своей силой укреплю, век простоит, внукам останется!

Я по-дружески протянула руку, чтобы ободряюще коснуться его плеча, но он отскочил от меня, как от огня.

– Не тронь! – взвизгнул он так пронзительно, что даже топоры на другом конце улицы замолчали. – Не нужна мне твоя ведьминская помощь! Изыди!

Он выставил вперёд дрожащий палец, и в его глазах полыхнула такая лютая, отчаянная ненависть, что у меня мороз по коже пробежал.

– Это всё ты! – закричал он, брызгая слюной и пританцовывая на месте от ярости. – Ты во всём виновата, проклятая!

Я застыла, как соляной столб. Кажется, даже дышать перестала.

– Пока тебя тут не было, и горя мы не знали! – не унимался мельник, входя в раж. – Жили себе спокойно! А ты притащила за собой эту нечисть железную! Это из-за тебя они пришли! Из-за тебя мой дом сгорел! Ты всё сожгла!

Каждое слово было как пощёчина. Я смотрела на его искажённое злобой лицо, на соседей, что побросали работу и теперь с немым любопытством глазели на наше «представление», и холодная, липкая мысль начала прорастать в моей голове: а ведь он прав. По-своему, по-страшному, но прав.

Бабки в толпе тут же зашелестели, как осиновые листья на ветру. «И то верно…», «Гришку-то как жалко…», «Принесла беду на наши головы…».

– Да вы в своём уме?! – раздался вдруг зычный голос Дмитрия. Купец как раз принёс работникам бочонок холодного кваса и теперь решительно протиснулся вперёд, заслоняя меня своей широкой, надёжной спиной. – Совсем память отшибло? Наташка нас всех спасла! Если бы не она, от Вересково и угольков бы не осталось!

– Тебе легко говорить, купец! – взвыл Григорий. – У тебя денег – хоромы новые строй! А у меня что?! Головешки!

Тут рядом со мной, словно из-под земли, вырос Фёдор. Он ничего не сказал. Просто встал передо мной, скрестив на могучей груди руки, и вперился в мельника своим знаменитым взглядом. Смотрел Фёдор так, будто решал, куда бы половчее эту крикливую тушку прикопать. Григорий тут же сдулся, как проколотый пузырь, икнул и попятился, но продолжал сверлить меня полными слёз и ненависти глазами.

– Не надо, – прошептала я, дёргая Фёдора за рукав. – Он… он просто убит горем.

Я обвела взглядом руины, уставшие лица людей, и победа вдруг показалась мне пирровой. Какая я спасительница? Я – ходячая катастрофа.

Резко развернувшись, я почти побежала прочь, к своей лавке, не разбирая дороги. Спиной я чувствовала десятки взглядов, но не оборачивалась. Слёзы обиды и несправедливости застилали глаза, а в ушах молоточком стучало одно-единственное слово: «Виновата… виновата… виновата…».

«Хозяйка, ну ты чего расклеилась? – осторожно пропищал в голове Шишок, когда я влетела в свою лавку и захлопнула за собой дверь. – Ну, погорячился мужик, бывает. Зато мы его врагов на лопатки положили! Хочешь, я ему ночью в сапог нагажу? Будет знать, как на мою хозяйку кричать!»

– Не хочу, Шишок, – всхлипнула я, сползая по двери на пол и обнимая колени. – Ничего я не хочу.

«А хочешь, я ему все усы в косички заплету? Или сделаю так, чтобы он до утра петухом кукарекал? А давай я…»

– Шишок, замолчи, а? – простонала я, но уголки губ против воли поползли вверх.

Наверное, самая сложная война, это война с чужой ненавистью и собственной виной. И как в ней победить, я пока не представляла. Тут уж точно не будет победителей, заочно проиграют все.

Глава 2

Я сидела в своей лавке, обхватив колени руками, и тупо смотрела на пучок сушёной полыни, свисавший с потолка. Слова мельника Григория, злые и несправедливые, крутились в голове, как назойливые осенние мухи. «Виновата… виновата… виновата…». А ведь он был прав. Если бы не я, не было бы ни железных волков, ни сожжённых домов, ни этой липкой, удушающей тишины, которая теперь повисла над нашим Вересково.

Дверь в лавку распахнулась с такой силой, что я вздрогнула. На пороге, мрачнее грозовой тучи, стоял Фёдор. Он не вошёл, а буквально ворвался, и от одного его вида, казалось, воздух в комнате стал тяжелее.

– Я так это не оставлю, – прорычал он, и его голос был похож на рык рассерженного медведя. Он мерил комнату широкими шагами, его кулаки были сжаты до белых костяшек. – Я пойду к этому мельнику. И я ему объясню. По-своему. Чтобы он до конца своих дней забыл, как на тебя голос повышать.

Я похолодела. Я прекрасно знала, что означает «объяснить по-своему» в понимании Фёдора. Это означало, что бедный, убитый горем Григорий в лучшем случае отделается парой сломанных рёбер и сотрясением мозга.

– Не надо, Федя, – прошептала я, поднимаясь ему навстречу. – Не трогай его. Он же не со зла, он от горя…

– Горе – это не повод оскорблять ту, что спасла ему жизнь! – отрезал он, и в его серых глазах полыхнул такой гнев, что мне стало страшно. – Если их не заткнуть сейчас, завтра вся деревня будет в тебя камнями кидаться! Они должны бояться!

– И чего ты этим добьёшься, лесной ты наш стратег? – раздался за его спиной до боли знакомый, чуть насмешливый голос.

Мы как по команде обернулись. В дверях, элегантно прислонившись к косяку, стоял Дмитрий. Он выглядел так, будто только что вернулся с весёлой ярмарки, а не из кровавой битвы.

– Ну, набьёшь ты морду этому несчастному мельнику. И что дальше? Вся деревня тут же проникнется к Наташе безграничной любовью и уважением? Не смеши меня.

Он вошёл в лавку, не обращая внимания на испепеляющий взгляд Фёдора.

– Ты сделаешь только хуже. Они увидят, что ты, её защитник, решаешь все вопросы кулаками. И решат, что она такая же. Что её сила – это грубая, жестокая сила, которая не терпит инакомыслия. Ты своими же руками превратишь её из спасительницы в тирана. И они возненавидят её ещё больше. Только теперь будут ненавидеть молча, исподтишка. А это, знаешь ли, гораздо опаснее.

Слова Дмитрия были холодными и расчётливыми, как удар кинжала, но они попали точно в цель. Фёдор замер, его гнев начал медленно уступать место растерянному недоумению. Он был воином, охотником. Он привык решать проблемы просто и прямо. А тут… тут всё было гораздо сложнее.

«Вот это поворот! – восхищённо пискнул у меня в голове Шишок, который до этого тихо сидел в корзинке с травами и делал вид, что медитирует. – Хозяйка, а твой столичный павлин-то, оказывается, не только языком чесать умеет! Он ещё и думать иногда пытается! И ведь дело говорит, зараза! Я в полном восторге! Всё, решено, сегодня спинку мне чешет он! У него, наверное, и пальцы нежнее, и умных мыслей в голове побольше!»

– И что ты предлагаешь, умник? – глухо, сквозь зубы, процедил Фёдор. – Сидеть и ждать, пока они её на вилы не поднимут?

– Нет, – Дмитрий хитро улыбнулся, и в его глазах заплясали знакомые мне бесенята. – Я предлагаю не махать топором, а включить голову. Это же очевидно, как божий день. Это ловушка.

– Ловушка? – не понял Фёдор.

– Ну конечно! – Дмитрий всплеснул руками, будто объяснял что-то маленькому, неразумному ребёнку. – Подумай сам. Этот мельник, Григорий. Он что, первый, у кого дом сгорел? Нет. Но почему-то именно он вдруг решил, что во всём виновата Ната. Почему именно сейчас, когда мы только-только отбились от врага? Почему он не кричал этого вчера, когда она спасала город?

Он подошёл к столу и опёрся на него, заглядывая мне прямо в глаза.

– Это не его слова, Ната. Ему их кто-то в уши вложил. Кто-то очень умный и хитрый, кто прекрасно понимает, что самый простой способ победить нас – это поссорить нас с теми, кого мы защищаем. Разделить и властвовать. Классика жанра. Наш дорогой Железный Князь, проиграв битву в открытую, решил зайти с тыла. Он заслал сюда своих людей, своих шпионов, которые теперь ходят по деревне и сеют ядовитые семена сомнения и страха.

До меня медленно, как сквозь вату, начал доходить весь ужас его догадки. Он был прав. Это было так просто и так страшно.

– Нам нужно не затыкать рты, – продолжил Дмитрий, и его голос стал тихим и серьёзным. – Нам нужно слушать. Очень внимательно. Мы должны выявить этих зачинщиков. Найти того, кто первым шепнул этому несчастному мельнику на ухо, что во всех его бедах виновата не война, а ведьма-чужестранка. Найти и обезвредить. Но не силой, мой дорогой лесной друг. А хитростью.

Он обвёл нас обоих победным взглядом.

– Мы устроим им свою игру. Мы сделаем вид, что ничего не замечаем. А сами будем смотреть и слушать. И я тебя уверяю, они очень скоро сами себя выдадут.

Фёдор молчал, хмуро глядя в пол. Я видела, как в его голове борются два мира. Его, простой и понятный, где врага нужно бить. И мир Дмитрия – мир интриг, слухов и тайных заговоров.

– Хорошо, – наконец глухо произнёс он, и я поняла, что он принял правоту Дмитрия. – Что делать?

– Для начала – успокоиться и перестать размахивать топором, – усмехнулся купец. – А потом мы с тобой, мой друг, пойдём в таверну. Пропустим по кружечке кваса. И будем очень-очень внимательно слушать, о чём шепчутся мужики по углам. Уверен, мы узнаем много интересного.

Он подмигнул мне, и в его взгляде снова промелькнула былая удаль.

– Не волнуйся, Ната. Мы найдём этих крыс. И устроим им такую мышеловку, какой они в жизни своей не видели.

Он хлопнул ошарашенного Фёдора по плечу и потащил его к выходу.

– Пойдём, вояка. Буду учить тебя искусству дипломатии и светской беседы. Урок первый: «Как правильно слушать чужие сплетни и делать вид, что тебе страшно интересно».

Я смотрела им вслед и не знала, плакать мне или смеяться. Мои два защитника наконец-то объединили свои усилия. И что-то мне подсказывало, что этому странному, но на удивление эффективному союзу по силам справиться с любой бедой. Даже с такой коварной, как человеческая глупость и ненависть.

Дмитрий оказался прав. Вот ведь заноза, всегда он прав! Враг не ускакал, поджав хвост. Он просто решил действовать хитрее. Вместо того чтобы сносить нашу калитку тараном, он предпочёл просочиться в щели, как неприятный сквозняк, от которого ломит зубы.

Вересково, наше бедное, многострадальное Вересково, только-только выдохнувшее после последней заварушки, тут же вляпалось в новую. В город потянулись люди. С виду – обычные бедолаги, погорельцы из соседних сёл, разорённых то войной, то аппетитами княжеских сборщиков налогов. Худые, в рванине, с пустыми глазами, в которых застыло горе. Наши вересковские женщины, у которых сердца больше их самих, тут же, конечно, закудахтали, засуетились. Бросились делиться последней краюхой хлеба, стелить им в сараях и баньках, сочувственно охать, слушая их бесконечные печальные истории.

И никто, разумеется, не обратил внимания, что среди этих несчастных были и другие. Те, чьи глаза были не пустыми, а холодными и уж больно внимательными. Шпионы Князя. Его новое оружие, куда более мерзкое, чем железные волки. Дмитрий, со своим столичным чутьём на всякую гниль, тут же придумал им прозвище – «Шептуны». Идеально подходило.

Их оружием были не мечи. Их оружием были слова. Тихие, вкрадчивые, полные фальшивого сочувствия. Они не орали на площади, что я ведьма и меня надо сжечь. О нет, они были куда умнее.

Вечером, в таверне, куда наши мужики по традиции завалились пропустить по кружке-другой кваса, мы с Дмитрием и Фёдором стали свидетелями их работы. Наш кузнец, здоровенный детина, который до сих пор при упоминании Воеводы крестился, делился своими страхами.

– Силища-то у Наташки нашей – ух! – гудел он, гипнотизируя взглядом свою кружку. – Нечеловеческая будто. Я ведь с железом всю жизнь вожусь, нутром его чую. Так вот, не ведёт оно себя так. Не плавится от одного взгляда. Не бывает такого.

Рядом с ним примостился один из «беженцев» – тихий старичок, вылитый божий одуванчик. Седая бородка, добрые глаза. Он сочувственно покачал головой.

– И то верно, сынок, – прошелестел он, будто осенняя листва. – Сила эта, она ведь не от Бога. Древняя, дикая. Нынче она вас спасла, а завтра что? Кто знает, в какую сторону она повернётся, если хозяйка её не с той ноги встанет? С такой-то мощью шутки плохи. Опасно это, сынок, ой, опасно…

Он не обвинял. Он просто «беспокоился». И это было страшнее любого прямого обвинения. Мужики вокруг притихли, нахмурились, и в их глазах, ещё недавно горевших благодарностью, я прямо-таки видела, как прорастают первые сорняки сомнения.

Фёдор, сидевший за соседним столом, напрягся так, что под его ладонями жалобно заскрипела лавка. Ещё секунда – и он бы встал, чтобы одним своим видом вбить этого «божьего одуванчика» в пол по самую седую бороду. Но Дмитрий вовремя перехватил его руку.

– Тихо, – прошипел он. – Просто слушай. Не спугни.

В другом углу, где кучковались женщины, работала другая «шептунья». Миловидная вдовушка, которая всем уже успела прожужжать уши о своей сгоревшей в огне семье. Она подсела к Марфе, жене старосты, и поддакивала её восторженным рассказам о чудесном исцелении мужа.

– Ой, какое счастье, какое чудо! – всплескивала руками «погорелица». – Прямо с того света твоего Степана вытащила! Вот ведь дар у девицы! Только вот… – она вдруг заговорщицки понизила голос, – я вот о чём думаю, милая. Все беды-то аккурат с её приходом и начались. Не было её – и жили тихо-мирно, как мыши под веником. А как появилась – так и пошло-поехало: то волки железные, то медведи-переростки, то целая армия заявляется. Будто она не только удачу, но и беду за собой, как репей, тащит.

Марфа, которая ещё вчера готова была вышить мой портрет на рушнике, вдруг замолчала. На её простодушном лице отразился титанический труд мысли. Она нахмурилась. И яд сомнения начал свою грязную работу и в её душе.

– Пойдём отсюда, – процедил Фёдор, когда мы вышли на улицу. Ночной воздух показался спасительным глотком после душной таверны. Его кулаки были сжаты добела. – Я сейчас вернусь и языки им обоим вырву и в узел завяжу!

– И докажешь всем, что они правы, – невозмутимо ответил Дмитрий, преграждая ему путь. – Докажешь, что мы – дикие звери, которые только силу и понимают. Они тебе ещё и спасибо скажут.

– Но что делать-то?! – взорвался Фёдор. – Сидеть и смотреть, как эти гадюки людям в уши яд льют?! Может, их в лесу… заблудить? Случайно, медведю на обед.

– Гениальный план, – хмыкнул Дмитрий. – И тогда все точно поверят, что ты тут ни при чём. Особенно когда медведь придёт в деревню и попросит добавки. Нет, мой лесной друг. Мы будем именно что смотреть и слушать. Они ведь не знают, что мы их раскусили. Они думают, что мы – тёмные крестьяне, которые дальше своего огорода ничего не видят. И в этом наша главная сила. Мы дадим им верёвку, а они сами для себя петлю сплетут.

Он обвёл взглядом тёмные окна домов, в которых уже, наверняка, расползались ядовитые слухи.

– Они не разжигают костёр. Они просто подсушивают дрова и ждут, когда мы сами дадим им искру. Когда кто-то из наших, вроде тебя, – он многозначительно посмотрел на Фёдора, – сорвётся и сделает глупость. И вот тогда они ударят.

Он повернулся к Фёдору, и в его глазах плясали хитрые огоньки.

– Так что наша задача – не дать им этой искры. Будем улыбаться, кивать, сочувственно вздыхать. А сами – следить за каждым их шагом. Мы должны узнать, кто они, сколько их и кто главный. А когда узнаем… вот тогда, мой вспыльчивый друг, и придёт время для твоего топора. Но бить мы будем не по хвостам, а прямо по голове.

Я стояла у окна своей избы и смотрела на притихшую деревню. Я не слышала их разговора, но всё поняла без слов. Война вышла на новый уровень. Теперь полем битвы стали души и умы моих соседей. И я понятия не имела, как бороться с тихим, ядовитым шёпотом. Особенно когда твои друзья – один слишком горячий, а второй – слишком умный. И оба, кажется, получают от всего этого удовольствие.

Глава 3

После нашей великой битвы прошла почти неделя, а на душе всё равно скребли кошки. Вроде и победили, и радоваться надо, а не получалось. Вересково потихоньку приходило в себя: тут стучат, там строгают, пахнет свежим деревом. Но радости в воздухе не было. Вместо неё – липкий, тихий страх. И, как бы горько ни было это признавать, главной страшилкой для всех тут была я.

Я честно пыталась делать вид, что ничего не замечаю. Зарылась в работу с головой: с утра до ночи помогала травнице Аглае, варила какие-то мази, лечила раненых, даже пыталась учить местных сорванцов буквам. Но стоило мне выйти на улицу, как я тут же ловила на себе эти взгляды. Настороженные, колючие, полные страха. Всё, больше не было для них Наташки-целительницы. Теперь я была Сила. Непонятная, чужая, а потому – опасная.

В тот день погода решила окончательно испортить мне настроение. Небо затянуло серой хмарью, и заморосил мелкий, противный дождик, от которого хотелось залезть под одеяло и не вылезать до весны. Как назло, в нашей лавке закончилась вся чистая вода. Тяжело вздохнув, я схватила два пустых ведра и понуро побрела к колодцу.

– Ну и погодка, – пробурчал у меня в кармане Шишок, который предусмотрительно спрятался от сырости в тепло. – Самое то для того, чтобы сидеть у печки и грызть орешки! А мы, как дураки, тащимся под дождём за какой-то водой! Хозяйка, а давай ты им всем по личному дождю в бочку наколдуешь? И ходить никуда не надо! Представляешь, как они тебя зауважают? Наверное… Хотя могут и побить. Люди, они такие… непредсказуемые.

Я шла, уставившись себе под ноги и стараясь ни на кого не смотреть. Уже у самого колодца до меня донеслись тихие женские голоса. Это были мои соседки: тётка Палагея, женщина суровая, но справедливая, и молодая Дуняша. Они набирали воду и о чём-то вполголоса шептались. Я не хотела им мешать и уже собиралась переждать в сторонке, как вдруг услышала то, что для моих ушей совсем не предназначалось.

– …и не пускаю я своего Митьку со двора, – со вздохом говорила Палагея, вытягивая тяжёлое ведро. – Ох, боязно мне, Дуняш.

– И не говори, Палагеюшка, – вторила ей Дуняша. – Я свою Алёнку тоже дома держу. Раньше носятся, как угорелые, по всей деревне, не загонишь. А теперь – страшно. Вдруг что?

– Вот-вот, – закивала Палагея. – Сила-то у неё, у Наташки нашей… она ж чужая, не наша, не людская. А ну как разозлится, или настроение у неё плохое будет? Рукой махнёт – и что тогда? Детишки-то, они ж глупые, под горячую руку и попадут. Нет уж. Лучше от греха подальше.

Я замерла. Вёдра, которые до этого казались почти невесомыми, вдруг налились свинцом и с оглушительным грохотом выпали у меня из рук. Женщины испуганно вскрикнули, обернулись, и, увидев меня, застыли с открытыми ртами. А потом, не сговариваясь, подхватили свои вёдра и почти бегом бросились прочь, расплёскивая воду.

А я так и осталась стоять одна посреди улицы. Простые бабские слова, сказанные без злобы, а от обычного материнского страха, ранили меня куда сильнее любого оружия. Это из-за меня они боятся. Это я, сама того не желая, заперла их детей в домах. Я – их главный страх. Не железные твари, не князь-самозванец, а я. Девочка, которая просто хотела помочь.

Как я добралась обратно до лавки, помню смутно. Мир вокруг схлопнулся, а в ушах набатом стучали слова: «Лучше бы ты сюда не приходила!».

Я вихрем влетела в дом, со всей силы захлопнула тяжёлую дубовую дверь и с грохотом задвинула массивный засов. Всё, с меня хватит.

– Хозяйка, ты чего? – испуганно пискнул Шишок, выглядывая из кармана. – Ты зачем дверь заперла? А если с пирожками кто придёт? Мы же всю выгоду упустим! Это не по-хозяйски!

Но я его уже не слышала. Я медленно сползла по двери на пол, обняла колени и спрятала в них лицо. Огромное, липкое чувство вины накрыло меня с головой. Какая же я спасительница? Я – чудовище. Проклятие этой деревни.

В дверь осторожно постучали.

– Ната, дитя, открой, – раздался за дверью встревоженный голос Аглаи. – Что случилось? Ты чего заперлась?

Но я не могла ей ответить. Не могла издать ни звука. Я просто сидела на полу в своей маленькой крепости, которая в один миг стала моей тюрьмой, и беззвучно плакала. Я не хотела никого видеть. Не хотела ни с кем говорить. Я просто хотела исчезнуть, чтобы эти люди снова смогли жить спокойно, не боясь меня и моей проклятой силы.

Пока я сидела в своей лавке и занималась любимым делом – жалела себя, – мой маленький колючий друг по имени Шишок, кажется, был занят совсем другим. Он долго-долго сидел в самом тёмном углу, похожий на сердитую сосновую шишку, и что-то бубнил себе под нос. Время от времени он так яростно чесал лапкой за ухом, что чуть не падал. Наконец, он решительно встряхнулся, отчего его иголки встали дыбом, как у дикобраза, и с боевым кличем спрыгнул с полки. В его крошечных глазках-бусинках полыхал огонь праведного гнева и жажды мести.

«Ну всё, моё терпение лопнуло! – думал он, расхаживая по полу, как заправский полководец. – Моя хозяйка, величайшая из величайших, спасительница этого города, сидит тут и разводит тоску! А всё из-за кого? Из-за каких-то глупых сплетниц! Они должны были ей пироги носить и в ножки кланяться, а они что? Распускают слухи! Это же прямое оскорбление! И не только её, но и меня – её гениального и незаменимого советника! Ну, раз по-хорошему они не понимают, придётся объяснить по-плохому! Хотели нечистую силу? Будет им нечистая сила! По высшему разряду!»

С этими мыслями маленький, но очень отважный диверсант превратился в бесшумную тень. Он просочился в щель под дверью, которую сам же и проковырял на всякий случай, и выкатился на тропу войны. План его был прост, как валенок, и коварен, как лиса в курятнике. Он собирался устроить главным деревенским болтушкам незабываемое шоу, чтобы они на своей шкуре почувствовали, что такое настоящее колдовство, а не их дурацкие выдумки.

Первой в его чёрном списке значилась тётка Палагея. Эта кричала громче всех про «нечеловеческую силу». Шишок, который за время своих шпионских вылазок изучил деревню вдоль и поперёк, точно знал, где у неё что припрятано. Он шмыгнул в её погреб, где в приятной прохладе дожидались своего часа глиняные крынки со свежайшим утренним молоком.

«Так-с, начнём, пожалуй, с молочных продуктов, – деловито пробормотал он, потирая свои крошечные лапки-веточки. – Говорят, от ведьм молоко киснет? Что ж, не будем разочаровывать публику!»

Он порылся в своём чешуйчатом тельце, где у него был устроен целый склад полезных вещей, и извлёк оттуда крошечный, сморщенный корешок какой-то очень противной болотной травы. С довольным хихиканьем, похожим на шуршание сухих листьев, он бросил его в самую большую и красивую крынку. Молоко тут же обиженно зашипело, пошло отвратительными пузырями и на глазах превратилось в комковатую, дурно пахнущую жижу.

– Вот тебе, старая сплетница! – прошептал он и, ужасно довольный первым успехом, отправился дальше.

Следующим пунктом его гениального плана было свежевыстиранное бельё. Палагея как раз развесила его на верёвке во дворе. Белоснежные простыни и рубахи гордо полоскались на ветру, сияя чистотой, словно флаги капитуляции перед его хозяйкой.

«Безобразие! – нахмурился Шишок. – Слишком чисто. Надо срочно это исправить!»

Он ловко, как цирковой акробат, вскарабкался по бревенчатой стене дома на крышу и с любопытством заглянул в печную трубу. Набрав полную пригоршню липкой, жирной и очень чёрной сажи, он дождался, когда порыв ветра дунет в нужную сторону, и с победным кличем «За хозяйку!» сдул всё это чёрное богатство прямо на белоснежные простыни. Эффект был просто сногсшибательным. Идеально чистое бельё в одно мгновение покрылось уродливыми серыми разводами и кляксами, словно на нём станцевала дюжина чертей.

Но маленький мститель и не думал останавливаться. Его следующей жертвой стала молодая Дуняша, которая так боялась отпускать свою дочку на улицу. Шишок знал, что Дуняша – лучшая в деревне рукодельница и страшно гордится своими идеально смотанными клубками ниток. Прокравшись к ней в избу через приоткрытое окно, он нашёл заветную корзинку, стоявшую на самом видном месте.

«Ах, какая прелесть! – с притворным восхищением прошептал он, глядя на ровные, разноцветные клубочки. – Какой идеальный порядок! Это же просто преступление против вселенского хаоса! Сейчас мы тут наведём настоящий творческий беспорядок!»

И он принялся за дело с энтузиазмом художника-авангардиста. Он прыгал, кувыркался, катался по этим клубкам, с упоением спутывая разноцветные нитки. Он работал с таким азартом и вдохновением, что через десять минут вся корзинка превратилась в один гигантский, радужный, безнадёжно запутанный колтун. Распутать такое было под силу разве что целому полку терпеливых монахов, да и то вряд ли.

Уставший, перепачканный в саже и пыли, но ужасно довольный собой, Шишок вернулся в нашу лавку. Он вернулся в лавку и тихонько забился в свой угол, свернулся клубочком и заснул с блаженной улыбкой, предвкушая завтрашний переполох.

И переполох случился. Да ещё какой!

Утром деревню разбудил не крик петуха, а такой истошный вопль, что с крыш посыпалась труха. Это кричала тётка Палагея. Она стояла посреди своего двора, потрясая в воздухе крынкой с вонючей жижей и указывая дрожащим пальцем на свои перепачканные сажей простыни.

– Ведьма! Ведьма осерчала! – голосила она на всю улицу. – Прокляла! Молоко испортила, бельё изгадила! Это она нам за наши слова мстит! Ой, беда-а-а! Спасайтесь кто может!

Тут же из соседнего дома выскочила заплаканная Дуняша. В руках она держала гигантский комок спутанных ниток, похожий на мёртвую разноцветную кошку.

– И ко мне забралась, иродово племя! – рыдала она в голос. – Всю пряжу мне спутала, всю работу испортила! Что ж это делается-то, люди добрые! Конец света наступает!

Эффект от диверсии Шишка оказался совершенно, абсолютно, катастрофически обратным. Деревенские жители, и без того напуганные до икоты, восприняли эти мелкие пакости не как чью-то злую шутку, а как прямое доказательство моей ведьминской силы. Они не просто боялись. Теперь они были уверены, что я – злая, мстительная колдунья, которая за косой взгляд может превратить в жабу. Слухи о моей «нечеловеческой силе» и «страшном нраве» вспыхнули с новой, утроенной силой и понеслись по деревне, обрастая жуткими подробностями.

Шишок, который с огромным интересом наблюдал за всем этим из окна, медленно сполз с подоконника. До его маленькой колючей головы наконец-то дошло. Он хотел помочь. А в итоге подлил в костёр страха целую бочку масла, превратив тихий ужас в громкую, паническую истерию.

«Ой, – только и смог пискнуть он, виновато пряча глаза под иголками. – Кажется, я немножечко… перестарался».

Глава 4

Городок Вересково окончательно и бесповоротно слетела с катушек, причём с моих. Раньше-то меня просто побаивались, ну, знаете, как положено – ведьма, все дела. А теперь, после дурацких выходок моего личного диверсанта по имени Шишок, меня люто, бешено возненавидели. Правда, делали это тихо и со страхом, но от этого было не легче. Я теперь была не просто какой-то там непонятной силой, а самой настоящей злой и мстительной каргой. Такой, которая за один косой взгляд может превратить утренний удой в хор квакающих лягушек, а свежевыстиранное бельё, сохнущее на верёвке, – в стаю пикирующих летучих мышей. Это было особенно обидно, потому что простыни у соседки были новые, ситцевые. Теперь, завидев мою скромную персону, люди не то что на другую сторону улицы переходили – они с визгом бросались в дома и запирали двери на все щеколды, замки и даже на швабру.

Я сидела в своей маленькой лавке, заваленной пучками трав, и чувствовала себя Робинзоном Крузо на необитаемом острове. Только вместо Пятницы у меня была наставница Аглая, которая без конца поила меня успокоительными отварами с валерьянкой. Отвары уже не действовали, и я подозревала, что скоро у меня у самой отрастёт хвост и усы. Аглая лишь сокрушённо качала головой, глядя на мои страдания. А виновник всего этого балагана, Шишок, забился под старую русскую печку и очень убедительно притворялся веником. Кажется, до него наконец-то дошёл весь масштаб его «гениальных» шуточек, и теперь он страдал. Молча. Для болтливой ожившей шишки это была самая страшная пытка на свете.

«Хозяйка, ну я же не хотел, честное-пречестное слово! – доносился до меня из-под печки его тоненький, полный вселенской скорби мысленный писк. – Я думал, они посмеются! Ну, это же весело, когда у тебя из кувшина вместо молока квакают! Это же розыгрыш! А они… они сразу в крик, в панику! Никакого чувства юмора у этих двуногих! Совсем! Может, мне сходить и извиниться? Я могу принести им в подарок что-нибудь ценное. У меня есть очень красивый дохлый жук! Блестящий, с зелёными крылышками, почти как изумруд! Они точно оценят!»

– Сиди уж там, подарочек, – пробормотала я, утыкаясь носом в колени и чувствуя, как по щеке ползёт одинокая слеза. – Надоели твои извинения.

И вот, в самый разгар этого тихого деревенского сумасшествия, когда казалось, что хуже уже просто некуда, дверь нашей лавки тихонечко так – «скрип» – и приоткрылась. Я вздрогнула и подняла голову, морально готовясь к тому, что сейчас в меня полетит что-нибудь тяжёлое. Например, камень. Или, не дай бог, вилы.

Но на пороге стояла не разъярённая толпа с факелами. На пороге стояла сама Василиса Премудрая.

Выглядела она так, будто только что вернулась с пикника в цветущем саду, а не пробиралась через город, охваченный антиведьминской истерией. На ней было всё то же простое, но удивительно элегантное тёмно-зелёное платье. Всё та же королевская осанка и спокойный, всезнающий взгляд умных серых глаз. Она легко шагнула внутрь, и мне показалось, что сам воздух в лавке стал чище, прохладнее и как будто зазвенел от её присутствия.

– Что-то у вас тут… неспокойно, – произнесла она, и в её голосе не было ни капли удивления, будто она каждый день заходит в гости к ведьмам, у которых фамильяр сошёл с ума. – Слышала, у вас тут нечистая сила решила устроить мелкую расправу?

Она неторопливо оглядела нашу лавку. Её взгляд скользнул по рассыпанным по полу сушёным травам, которые я в порыве отчаяния пыталась перебрать, задержался на моих красных от слёз глазах и на бледном, как полотно, лице Аглаи. А потом её глаза остановились. Они уставились в самый тёмный и пыльный угол за печкой. Прямо туда, где в первобытном ужасе замер мой невидимый для всех остальных Шишок, отчаянно пытаясь слиться с кучей старого хлама и притвориться частью интерьера.

Василиса смотрела в этот угол очень долго. Так долго, что я успела забыть, как дышать. А потом на её обычно строгих, тонких губах появилась лёгкая, почти незаметная улыбка.

– Какой у тебя хозяйственный помощник, Наташа, – произнесла она так спокойно, будто комментировала погоду за окном. – И порядок в городе навёл, и врагов твоих распугал. Правда, немного перестарался, кажется.

Я замерла. Аглая замерла. Даже наш старый кот Баюн, который спал на лавке и не просыпался, даже если бы рядом упал метеорит, кажется, замер. А из-под печки донёсся такой тоненький, такой испуганный писк, будто наступили на хвост самой маленькой и беззащитной мыши во всей вселенной.

Она его видела.

Эта женщина, советница самого царя, правая рука государя, видела моего Шишка. Моего тайного друга, мою колючую проблему, мою ожившую сосновую шишку, моё самое большое и самое дурацкое сокровище.

«Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Мамочки! Караул! – заверещал в моей голове Шишок, и в этом писке было столько паники, что у меня у самой волосы на затылке встали дыбом. – Она… она… она меня видит! Хозяйка, она меня видит! Всё, это конец! Сейчас она сделает из меня чучело для царского кабинета! Или амулет на удачу! Или, что ещё хуже, заставит меня учить математику и писать диктанты! Спасай! Скажи, что я оптическая иллюзия! Или просто очень странный говорящий таракан! Очень-очень редкий, краснокнижный! Нас, таких тараканов, нельзя трогать, это противозаконно!»

Я смотрела на Василису во все глаза, не в силах вымолвить ни единого слова. Мой мозг просто отказывался обрабатывать информацию. Аглая, кажется, тоже временно разучилась говорить. Она медленно переводила взгляд с Василисы на тёмный угол за печкой и обратно, и на её лице было написано такое чистое, незамутнённое изумление, что я даже испугалась за её пожилое сердце.

– Не бойся, зверёк, – мягко сказала Василиса, обращаясь к пустому, как казалось всем, кроме меня, в углу. – Не съем я тебя. Хотя, признаться, любопытно было бы посмотреть, что будет, если такой, как ты, попробует на вкус царский грецкий орешек.

Из-под печки донёсся отчётливый звук, похожий на то, как если бы кто-то очень быстро и очень испуганно сглотнул слюну.

Василиса снова перевела взгляд на меня. И теперь в её глазах не было ни строгости, ни холода. Только лёгкая, чуть насмешливая и очень-очень тёплая искорка, от которой у меня на душе сразу стало чуточку легче.

– Ну что, ученица Яги, – сказала она с улыбкой. – Кажется, нам с тобой пора поговорить. По-настоящему. Без всяких секретов.

Я поняла, что моя и без того нескучная жизнь только что сделала очередной крутой вираж на американских горках. И я понятия не имела, куда он меня вывезет на этот раз. Но одно я знала точно: эта удивительная женщина знала обо мне гораздо больше, чем я сама. И, кажется, она была на моей стороне. А это уже было очень, очень хорошо.

Я сидела на полу, превратившись в соляной столб, и таращилась на Василису Премудрую. Кажется, мой мозг не просто сломался, а взял отпуск за свой счёт и уехал в тёплые края. Он никак не мог совместить образ этой шикарной, будто с обложки модного журнала, женщины и тот неоспоримый факт, что она видит моего Шишка. Мою личную, карманную, колючую галлюцинацию, которую, кроме меня, никто видеть не должен. Из-под печки, где засел виновник всего этого балагана, доносилось такое жалобное и тоненькое попискивание, словно там от ужаса при смерти находилась целая мышиная республика.

– Так-так-так, – Василиса, очевидно, в полной мере насладилась моим ступором и произведённым фурором. Она с грацией кошки опустилась на лавку напротив меня, и я невольно залюбовалась её осанкой. Аглая, моя наставница, тут же превратилась в юркого суслика. Она подскочила, схватила лучшую чашку и с таким подобострастным выражением лица, на которое я её считала в принципе неспособной, налила гостье нашего самого ароматного липового чая. Я бы даже сказала, экспортный вариант.

– Давайте-ка, голубушка, разберёмся с вашими многочисленными проблемами. Начнём по порядку, а то у меня голова кругом, – предложила она, сделав крошечный, чисто символический глоток. Её строгие серые глаза снова впились в меня, словно два буравчика.

– Начнём с малого. Ваш колючий друг, – она изящно кивнула в сторону печки, где затаился Шишок, – безусловно, парень с фантазией. Очень изобретательный, деятельный. Но его методы… хм, как бы это помягче сказать… слишком прямолинейны. Ему не хватает изящества.

«Это она меня сейчас похвалила или отругала? – тут же раздался в моей голове возмущённый писк Шишка. – И почему это прямолинейны? Очень даже креативно! Я ещё хотел им в квас лягушек накидать, но не успел! Вот это был бы номер! Они бы от ужаса до самой границы бежали, сверкая пятками!»

– То, что сейчас творится в вашем городке, – невозмутимо продолжила Василиса, – это стандартная тактика Железного Князя. Дешёвая, надо сказать, но, как показывает практика, очень эффективная. Он называет это «ядовитый шёпот». И правда, зачем посылать сюда целую армию и тратить драгоценное железо, если можно просто заслать в деревню пару-тройку своих «шептунов»? Они ведь не угрожают, не убивают, нет-нет. Они просто слушают, сочувственно кивают и вливают в уши людям яд. Капля за каплей. День за днём. Они заставляют людей бояться собственного спасения. Заставляют ненавидеть того, кто их защитил. И в итоге люди сами, своими же руками, уничтожают своего героя. А князю остаётся только прийти на пепелище и без единого выстрела забрать то, что осталось. Очень удобно.

Она говорила об этом так просто и буднично, будто делилась рецептом яблочного пирога, и от этого её слова становились ещё страшнее. До меня вдруг дошло, в какую хитроумную и отвратительную ловушку мы все угодили. Нас просто развели, как детей.

– Но что же мне делать? – прошептала я, чувствуя, как по спине снова бежит противный липкий холодок. – Не могу же я ходить по деревне с табличкой «Я хорошая, честное слово»!

– А и не надо, – Василиса элегантно поставила чашку. – Это бесполезно. Пока ты здесь, в этом городе, ты для них всегда будешь как громоотвод в чистом поле. Ты притягиваешь молнии. И чем сильнее твоя сила, тем чаще и яростнее они будут бить. Такая вот физика.

Она подошла ко мне и положила свою сухую, прохладную руку мне на плечо. От этого прикосновения по телу почему-то разлилось спокойствие.

– Твоя сила, Наташа, – живая. Стихийная. Она как лесной пожар или весенний ручей – не подчиняется приказам, живёт по своим законам. И пока ты здесь, в этом маленьком, замкнутом мирке, она будет вырываться наружу, сея вокруг не только добро, но и панический страх. Тебе нужно не прятаться от грозы под крышей этого дома. Тебе нужно научиться управлять этой грозой. Стать её хозяйкой.

Я подняла на неё глаза, полные отчаяния и слабой, только-только проклюнувшейся надежды.

– Но как? Кто меня научит? Аглая – великая травница, но её магия – другая, спокойная, как огород после дождя. Яга… она просто разбудила во мне это, но не дала инструкции по применению. Просто пнула и сказала: «Плыви».

– Яга никогда не даёт инструкций, – усмехнулась Василиса. – Она даёт пинок в нужном направлении. И, кажется, я знаю, куда тебе нужно лететь.

Она вернулась к столу, развернула принесённую с собой старую, пожелтевшую карту и ткнула в неё своим тонким, унизанным простым серебряным кольцом пальцем.

– Далеко на юге, там, где зима никогда не бывает злой, а земля родит по три урожая в год, лежат земли, которые хранит сама богиня Лада. Богиня весны, любви и гармонии. И живёт там, в тихой долине у Ясного озера, одна старая-престарая знахарка. Зовут её Ладара.

– Ладара? – переспросила я. Имя было похоже на название конфет.

– Она – последняя из тех, кто умеет говорить с «живой» магией. Не повелевать ею, не подчинять, а именно говорить. Договариваться, как с соседкой. Она не учит заклинаниям. Она учит слушать своё сердце и направлять силу, что течёт в крови. Она – единственная, кто может помочь тебе обуздать твою стихию. Превратить твой лесной пожар в тёплый, согревающий очаг у камина.

Я смотрела на карту, которую мне дала Василиса, на далёкую точку на юге, и чувствовала, как во мне зарождается что-то новое. Не страх, не отчаяние, а цель. Ясная, чёткая и очень-очень трудная. Опять в путь. Снова в неизвестность. Ну что за жизнь! Я только-только обрела здесь дом, друзей, любовь… И мне снова нужно было всё это оставить.

– Но я не могу их бросить, – прошептала я, глядя в окно, за которым хмурый Фёдор всё так же непоколебимо стоял на страже, как оловянный солдатик. – Не сейчас.

– А тебе и не придётся, – мягко улыбнулась Василиса. – Твои друзья останутся здесь. Фёдор с его верностью и Дмитрий с его хитростью – отличная команда. Они присмотрят за Вересково. А я, так и быть, оставлю им пару своих людей для острастки, чтобы местные «шептуны» вели себя потише. Мои ребята умеют быть убедительными. Твой путь лежит дальше, Наташа. Ты должна стать сильнее. Не ради себя. Ради них всех.

Она снова посмотрела в тот угол, где за печкой всё ещё прятался мой несчастный фамильяр.

– И не забудь своего хозяйственного помощника. В дороге пригодится. Да и царского грецкого ореха он, я думаю, ещё не пробовал.

«ЦАРСКОГО?! ГРЕЦКОГО?! – раздался в моей голове такой восторженный визг, что у меня в ушах зазвенело. Шишок пулей вылетел из-под печки, отряхнулся от вековой пыли и теперь смотрел на Василису с таким обожанием, будто она была не грозной советницей, а гигантским ходячим орехом в короне. – Хозяйка, ты слышала?! Она сказала „орех“! Царский! Я согласен! Я готов! Куда ехать? На юг? На север? Да хоть на край света! За царским орехом я готов идти босиком по снегу! Собирайся, хозяйка, нас ждут великие дела! И великие орехи!»

Я посмотрела на его сияющую от счастья мордочку, потом на мудрое, спокойное лицо Василисы, которая едва заметно улыбалась. И я поняла, что выбора у меня нет. Да и не должно быть. Мой путь и правда лежал дальше. На юг. Навстречу новой надежде, новым опасностям и, видимо, царским грецким орехам.

Глава 5

В маленькой лавке, пропахшей валерьянкой и тревогой, повисла такая тишина, что, казалось, было слышно, как за окном на землю ложится снег. Предложение Василисы, такое простое и логичное, прозвучало как гром среди ясного неба. Уехать, оставить всё, оставить их.

Первым взорвался Фёдор. Он вскочил со своего места у двери, и его огромная фигура, казалось, заполнила собой всё пространство.

– Нет! – прорычал он, и в его голосе было столько ярости и отчаяния, что я невольно вжалась в лавку. – Никуда она не поедет!

Он шагнул к Василисе, и его кулаки, размером с два моих, сжались до белых костяшек.

– Я поклялся её защищать! Здесь! Её дом здесь! А вы предлагаете ей бежать? Поджав хвост, как трусливой собаке? Пока мы тут, её никто и пальцем не тронет!

– А если «вас» не станет, доблестный ты наш защитник? – тут же встрял Дмитрий. Он не повышал голоса, но его слова, холодные и острые, как льдинки, били точнее любого топора. – Что тогда? Ты ляжешь костьми, и она останется одна против целой армии.

Он подошёл ко мне и взял мою руку, игнорируя испепеляющий взгляд Фёдора.

– Ната, послушай меня. Это безумие. Какой юг? Какая знахарка? Это всё сказки для деревенских дурочек! Я могу привезти тебе лучших учителей из столицы! Мы укрепим этот город, превратим его в неприступную крепость! Я найму ещё сотню головорезов! У нас есть деньги, у нас есть сила! Зачем куда-то бежать?

Они стояли по обе стороны от меня, два моих защитника, и каждый тянул в свою сторону. Фёдор предлагал мне своё сердце и свою жизнь, готов был умереть за меня здесь и сейчас. Дмитрий предлагал мне свою хитрость, свои деньги и свою армию, готов был построить для меня неприступный замок. И оба они, в своём желании защитить, не слышали главного. Меня.

– Они правы, – тихо, но твёрдо сказала Аглая, и все взгляды устремились на неё. Моя наставница, которая до этого молча сидела в углу, поднялась. – Они оба правы. И оба не правы.

Она подошла ко мне и положила свою тёплую, пахнущую травами руку мне на плечо.

– Вы хотите защитить её тело, – сказала она, глядя то на Фёдора, то на Дмитрия. – Построить вокруг неё стену из камня или из своих собственных тел. Но вы не видите главного. Её враг – не только снаружи. Он внутри.

Она посмотрела на меня с такой материнской нежностью и болью, что у меня к горлу подкатил ком.

– Я видела, как растёт её сила. Это не ручеёк, который можно направить в нужное русло. Это – горная река после ливня. Она сносит всё на своём пути. И если не построить для неё правильное русло, она выйдет из берегов и затопит всё вокруг. И в первую очередь – саму себя.

– Василиса права, – продолжила Аглая, и её голос обрёл силу. – Ей нужен не тот, кто научит её новым заклинаниям. Ей нужен тот, кто научит её слушать саму себя. Свою душу, свою кровь. Иначе эта сила её просто сожжёт изнутри.

В лавке снова повисла тишина. Аргументы Аглаи были просты и понятны. Даже Фёдор, казалось, немного сник, его гнев уступил место растерянности.

Я подняла голову. Я вспомнила испуганные глаза соседей. Вспомнила крик мельника Григория: «Лучше бы ты сюда не приходила!». Вспомнила свой собственный ужас, когда моя рука превратила в пыль несокрушимого Воеводу. Я была для них не спасительницей. Я была бомбой, которая могла взорваться в любой момент. И они это чувствовали.

– Я поеду, – сказала я, и мой голос прозвучал на удивление твёрдо.

Фёдор вздрогнул, будто его ударили. Дмитрий замер, и на его лице отразилось такое искреннее, такое неподдельное разочарование, что мне стало его до слёз жаль.

– Ната, нет… – прошептал Фёдор, делая шаг ко мне.

– Да, Федя, – я посмотрела ему прямо в глаза, и в моём взгляде была вся моя боль и вся моя любовь к нему. – Я должна. Не ради себя. Ради вас.

Я обвела взглядом их растерянные, любимые лица.

– Вы не понимаете. Я не убегаю. Я ухожу, чтобы однажды вернуться. Вернуться не ходячей катастрофой, которая сеет вокруг себя страх, а настоящей Хранительницей. Той, что сможет защитить вас не только от железных тварей, но и от самих себя. Той, чьей силы не будут бояться. Я должна научиться управлять этой грозой, что бушует во мне. Иначе она уничтожит всё, что я так отчаянно пытаюсь сберечь.

Я подошла к Фёдору и коснулась его щеки.

– Дождись меня, – прошептала я. – Пожалуйста.

Потом я повернулась к Дмитрию.

– И ты. Присмотри за ними. За всеми. Твоя голова сейчас нужнее как никогда.

Я сделала шаг назад, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. Это было самое трудное решение в моей жизни. Оставить свой дом, свою любовь, своих друзей. Но я знала, что оно – единственно правильное.

«Ну вот, опять в дорогу, – обречённо вздохнул у меня в голове Шишок. – Только-только наладили поставки пирогов, только-только подружился с котом старосты… И снова в путь! Хозяйка, а на юге, говорят, тепло? И пальмы растут? А на пальмах кокосы? А кокосы – это же почти орехи! Только большие! Очень большие! Так, я передумал! Я согласен! На юг так на юг! Навстречу новым гастрономическим открытиям! Вперёд, хозяйка! Нас ждут великие дела! И, я надеюсь, очень большие кокосы!»

Рассвет нехотя потягивался, размазывая по небу акварельные пятна серого и ещё раз серого. Городок Вересково сладко спал под тоненьким одеялом первого снега, который так аппетитно лежал на крышах, словно кто-то щедро посыпал всё сахарной пудрой. Я бы сейчас не отказалась от настоящего пирога с такой пудрой. Вокруг стояла такая оглушительная тишина, что, казалось, я слышу тихий шорох каждой отдельной снежинки, приземляющейся на землю. Даже петухи, эти пернатые тираны и ходячие будильники, сегодня устроили себе выходной.

Я куталась в старенький дорожный плащ на крыльце, чувствуя себя героиней какой-то не очень весёлой истории. Тяжёлая сумка, которую я с вечера набила вещами, больно впивалась в плечо. Моя наставница Аглая, провожая меня, сказала, что положит «немного еды в дорогу». Кажется, под «немного» она подразумевала стратегический запас на случай осады. Там были солёные огурцы, три головки сыра, каравай хлеба, вяленое мясо и ещё куча всего. Помимо съестного, в сумке бряцали склянки с зельями и лежал увесистый том в кожаном переплёте, который Аглая велела беречь как зеницу ока. Наше прощание было почти безмолвным. Она сгребла меня в охапку так, что у меня хрустнули рёбра, а потом сунула за пазуху горячий, пахнущий капустой и домом пирожок. «Возвращайся, дитя», – только и прошептала она.

– Хозяюшка, а может, ну его? – запищал в моём кармане донельзя жалобный голосок Шишка. – Ты на погоду смотрела? Это же форменное безобразие! И завтрака, между прочим, не было! Где мой утренний фундук в меду? Где моя тёплая перина из овечьей шерсти? Это жестокое обращение с фамильярами! Давай никуда не пойдём, а? Притворись больной! Скажи, что у тебя лапки болят! Или совесть проснулась! Мир большой, пусть его кто-нибудь другой спасает. А мы лучше снежки лепить будем! Вон, смотри, кот рыжий идёт, давай в него запустим! Он на меня вчера шипел, негодяй!

– Слишком поздно, Шишок, – пробормотала я, посильнее запахивая плащ. – Обратной дороги нет.

Стоило мне поднять ногу, чтобы сделать первый шаг навстречу приключениям, как из утренней дымки, будто сошедший с обложки столичного журнала мод, вынырнул Дмитрий. Один, без своей обычной свиты из хмурых наёмников, что само по себе было событием. На его плечах лежал роскошный плащ, подбитый чёрным соболиным мехом, но сам он выглядел так, словно всю ночь не спал, а считал ворон.

– Я так и знал, что ты решишь уйти, не попрощавшись, – произнёс он без тени своей обычной ехидной усмешки. – Какая же ты упрямая.

Он подошёл совсем близко и протянул мне тяжёлый кожаный кошель, который соблазнительно звякнул.

– Возьми. В дороге всё пригодится.

– Мне не нужна твоя помощь, – гордо начала я, но он даже слушать не стал, просто вложил кошель мне в ладонь.

– Нужна, Ната, – отрезал он. – Деньги – это свобода и безопасность. Не собираешься же ты ночевать в лесу под ёлкой. Считай это инвестицией в твой рискованный проект по спасению мира.

Не дав мне и слова вставить, он всучил мне ещё и аккуратно сложенный лист пергамента.

– А это карта. Я отметил все приличные таверны по пути, где у меня есть свои люди. Скажешь трактирщику пароль – «Северный ветер дует на юг» – и получишь лучшую комнату, горячую ванну и ужин. И никто не будет задавать лишних вопросов.

Я смотрела на него, на деньги, на карту – всё такое практичное, продуманное, донельзя в его стиле – и просто не знала, что сказать. Часть меня хотела швырнуть это ему в лицо, но другая, более разумная часть, шептала, что горячая ванна – это очень весомый аргумент.

– Спасибо, Дима. Я…

– Просто вернись живой, – резко перебил он, и в его глазах промелькнула такая неприкрытая тоска, что моё сердце сделало кульбит. – Вернись, ты меня поняла? А то мне будет скучно и некем командовать…

Он круто развернулся и зашагал прочь, растворяясь в тумане так же быстро, как и появился.

Не успела я растолкать его щедрые дары по карманам, как с другой стороны дома показалась ещё одна фигура. Фёдор. Он шёл медленно, тяжело ступая своими огромными сапогами, и бережно нёс в руках какой-то большой свёрток. Он подошёл и молча встал передо мной – огромный, как медведь, и такой родной, что у меня защипало в носу.

– Холодно, – наконец хрипло произнёс он, и это было самое длинное предложение, которое я слышала от него за последнюю неделю.

Он развернул свёрток, и я ахнула. Это был плащ. Невероятный! Длинный, до самых пят, из густой волчьей шкуры, с огромным капюшоном, который изнутри был подбит мягчайшим белым мехом.

– Я… это… сам, – густо покраснев, пробормотал он. – По вечерам шил. Чтобы ты… ну… не замёрзла.

Он бережно накинул плащ мне на плечи, и я буквально утонула в нём. Утонула в его невероятном тепле, в знакомом запахе костра, смолы, леса и самого Феди. Плащ был таким огромным, тяжёлым и надёжным, как его объятия.

«Ого! – тут же раздался в голове восторженный писк Шишка, который уже деловито переполз из моего старого кармана в новый, меховой. – Вот это я понимаю, апартаменты класса люкс! Мягко, тепло, просторно! Пять звёзд! Можно даже вторую комнату сделать!»

– Спасибо, Федя, – прошептала я, поднимая на него глаза.

Он ничего не ответил, только протянул свою огромную ладонь и очень осторожно, двумя пальцами, коснулся маленькой деревянной птички, висевшей у меня на шее. Его подарок.

– Он защитит. А я… я буду ждать. – Он на миг замолчал, подбирая слова, а потом добавил совсем тихо: – Ты только пообещай, что вернёшься.

– Обещаю, – твёрдо сказала я, глядя ему в глаза.

Он коротко кивнул, так же резко, как и Дмитрий, развернулся и почти бегом скрылся за углом дома.

И вот я осталась одна. Стою посреди пустой улицы, одетая в два плаща, с сумкой, полной еды, кошельком денег и картой проверенных таверн. Два прощания. Два обещания. И два совершенно разных мужчины, которые остались меня ждать.

Я поглубже натянула тёплый волчий капюшон, пряча лицо от холодного ветра и глупых слёз, которые всё-таки покатились по щекам. И сделала свой первый шаг.

«Ну вот, совсем другое дело, – деловито пропыхтел Шишок у меня в кармане, уютно сворачиваясь в клубок на мягком меху. – Теперь мы полностью укомплектованы. Можно и мир спасать. Плащ, конечно, шикарный. Правда, карман для орехов всего один. Серьёзная конструктивная недоработка. Ну ничего, по дороге прогрызу ещё парочку, делов-то. Сделаем перепланировку».

Глава 6

Рассвет лениво потягивался за горизонтом, нехотя разгоняя ночную тьму и подсвечивая пухлые серые тучи. Я, наряженная в 2 свитера, штаны с начёсом и Федин плащ, из-за чего стала похожа на шагающий кочан капусты, на цыпочках выбралась за калитку. Городок Вересково сладко посапывала в унисон. Ночью прошёл свежий снежок, и теперь всё вокруг выглядело как на картинке в детской сказке. Он заботливо укрыл все следы недавнего сражения: и страшные чёрные провалы на месте сгоревших домов, и уродливые шрамы от телег на земле, и даже ту кошмарную гору ржавого металлолома за околицей. Всё это теперь превратилось в милые, почти уютные сугробы. Воцарилась такая звенящая тишина, что, казалось, я слышала, как каждая отдельная снежинка с невесомым «пуньк» опускается мне на капюшон.

Я сделала несколько шагов по хрустящему, нетронутому снегу и зачем-то обернулась. В серой предрассветной дымке тонули знакомые крыши. Там, в тёплых постелях, спали люди, ставшие мне за последнее время почти родными. Наставница Аглая, наверное, уже проснулась и возится у печи, заваривая свой фирменный травяной чай, от которого сразу становилось тепло на душе. Староста Степан, который раньше при виде меня отвешивал поклоны до земли, а теперь, пыхтя и краснея до кончиков ушей, всё норовил скрыться из виду. И, конечно же, они… Фёдор, который, я была уверена на все сто, не спит. Наверняка сидит на крыльце, укутавшись в плащ, и сверлит взглядом темноту, мысленно меня провожая. И Дмитрий… ну, а Дмитрий, скорее всего, уже вовсю мчится в свою далёкую столицу, увозя с собой… ну, какие-то свои важные столичные мысли. В горле неприятно заскребло, и я поспешно отвернулась, чтобы не разреветься прямо здесь.

– Хозяйка, ты чего столбом встала? – раздался из-под моего нового плаща обиженный, писклявый голосок. – Ноги к земле примёрзли? Или совесть проснулась? Я так и знал! Говорил же, давай останемся! Там тепло, там уютно, там Аглая вчерашние пироги на завтрак разогревает! С капустой! Горяченькие! А тут что? Только холодный снег в лицо и абсолютно никаких перспектив на обед!

Кажется, Шишок наконец-то смирился с нашим уходом и теперь активно обустраивал себе гнездо в глубоком кармане моего плаща.

– Зато не дует, – пробурчал он уже более миролюбиво, активно ворочаясь и шурша. – И карман что надо! Прямо царские хоромы! Правда, от подарка Фёдора псиной несёт так, что глаза режет, но ничего, выветрится со временем. Главное – тепло и просторно!

Я невольно фыркнула. Его ворчание – лучшее лекарство от любой грусти. Я поглубже натянула капюшон, пряча нос от кусачего ветерка, и решительно зашагала прочь от города.

И чем дальше я уходила, тем отчётливее понимала, что в горле у меня першит не от подступающих слёз. Это было что-то совсем другое. Что-то лёгкое, щекотное, похожее на пузырьки в лимонаде. Свобода! Вот как это называется!

Я вдруг осознала, до чего же сильно я устала. Устала от этих постоянных взглядов, в которых, как в коктейле, смешивались страх, надежда и обожание. Устала быть для всех то могучей ведьмой, то великой спасительницей, то просто ходячим чудом, от которого непонятно, чего ждать в следующую минуту. Устала от удушающей заботы моих двух защитников, которые так старательно меня оберегали, что незаметно выстроили вокруг меня невидимую клетку из своей любви и тревоги.

Там, в Вересково, я была Героиней с большой буквы «Г» с страшной ведьмой, по совместительству. А здесь, на пустынной заснеженной дороге, я снова была просто Наташей. Обычной девчонкой, которая немного заблудилась и теперь отчаянно ищет дорогу домой. И от этой простой мысли стало так легко и весело, что захотелось разбежаться и сделать колесо прямо в ближайший пушистый сугроб.

Лес, который раньше казался мне чужим и полным опасностей, теперь будто приветливо махал мне ветками. Огромные еловые лапы, укрытые снежными шапками, дружелюбно кивали, а ветер не выл тоскливо, а весело шептал на ухо какие-то свои лесные сплетни. Я шла, и тяжёлый груз ответственности, который давил на меня все эти месяцы, словно таял в морозном воздухе, превращаясь в пар.

– Ну что, хозяйка, курс определён? – Шишок, кажется, тоже уловил перемену в моём настроении. Он с любопытством высунул свой нос-пуговку из кармана и попытался поймать ртом снежинку. – На юг? Я в одной умной книжке читал, там так хорошо! Там тепло, бананы сами на деревьях растут, а глупые жирные птицы додо сами в руки прыгают! А ещё там море! А в море – устрицы! Ты хоть знаешь, что такое устрицы? Это как орехи, только в домике! И их не надо грызть, представляешь? Открываешь, а она сама тебе в рот – прыг!

Я не выдержала и расхохоталась во весь голос.

– На юг, Шишок. Точно на юг! Навстречу приключениям и устрицам.

Я посмотрела вперёд. Белая, чистая дорога змейкой убегала вдаль. Я понятия не имела, что ждёт меня за следующим поворотом. Но впервые за очень долгое время мне было совсем не страшно. Наоборот, мне было ужасно, до дрожи в коленках, любопытно.

Путь на юг начинался. И я была к нему готова. Ну, почти. Для начала нужно было срочно найти, где позавтракать. А то приключения – это, конечно, хорошо, но голодный желудок – это не шутки. Особенно когда твой фамильяр всю дорогу будет ныть про пироги.

Мы весело шлёпали по грязи, направляясь строго на юг, уже столько времени, что я сбилась со счёта. Белый и пушистый снег, который так радовал глаз в Вересково, куда-то испарился, оставив после себя только хмурое небо и дороги, превратившиеся в сплошную коричневую кашу. Лес тоже решил сменить имидж. Вместо стройных сосен и кудрявых берёзок, которые напоминали о летних деньках, нас теперь провожали взглядами скрюченные, словно от радикулита, деревья. Они были с ног до головы укутаны в седой мох, будто столетние старики в рваных шубах. Воздух стал густым и липким, и пах он совсем не свежей хвоей, а скорее заброшенным прудом и вселенской грустью.

– Хозяйка, а мы точно-точно на юг идём? – раздался писклявый голосок моего верного спутника. Он уже давно променял свой личный карман из дорогого меха на место поближе к моему телу, под плащом, где было теплее. – Что-то я не чувствую аромата спелых бананов и кокосового молока. Тут пахнет, как у дедушки в погребе, когда у него банка с огурцами взорвалась. И мокро! У меня все чешуйки уже раскисли и выглядят, как варёные макароны!

– Карта утверждает, что на юг, – пробурчала я, уже в тысячный раз разворачивая помятый пергамент, подарок от Дмитрия. – Значит, идём на юг. Наверное, это какой-то неправильный юг. Юг с сюрпризом, в виде болот.

И сюрпризов в виде болот становилось всё больше и больше. Вскоре наша широкая дорога превратилась в узенькую тропинку из скользких брёвен, которые, кажется, вот-вот развалятся. По обе стороны от этой тропки что-то аппетитно чавкало, булькало и вздыхало. Это была бурая, дурно пахнущая жижа. Из густого тумана, который висел в воздухе круглые сутки, доносились всякие подозрительные звуки: то какая-то птица закричит так, будто ей на хвост наступили, то на болоте лопнет огромный пузырь с неприличным хлюпаньем.

Только к вечеру, когда мы уже отчаялись увидеть что-то кроме тумана и грязи, впереди замаячили огоньки. Это оказалась деревня. Ну, если можно назвать деревней десяток кривых домишек, которые сбились в кучку на маленьком островке посреди этого бесконечного болота. Дома, будто испуганные цапли, стояли на высоких сваях, явно не желая знакомиться с местной жижей поближе. От всей этой картины, включая название деревни – Топь, – веяло такой тоской, что ноги сами просились развернуться и унести меня отсюда подальше.

– Ну и дыра, – со знанием дела протянул Шишок, высунув наружу только кончик носа. – Хозяйка, официально заявляю: это самое депрессивное место на свете. Даже в гостях у Кощея было как-то позитивнее. Там хотя бы паутина была сухая, винтажная. А тут сплошная сырость и плохое настроение. Давай лучше в лесу заночуем, а? Я даже готов к встрече с комарами, честное слово!

– В лесу комары устроят из нас шведский стол, а здесь есть хотя бы призрачный шанс на горячий ужин и сухую кровать, – возразила я, хотя самой было жутковато. – Потерпи, мой колючий друг. Утром сразу же сбежим.

Местные жители оказались точной копией своей деревни. Хмурые, тихие, с лицами цвета болотной грязи и абсолютно пустыми глазами. Они смотрели на нас долго и как-то нехорошо, но молчали. Казалось, они давно забыли все слова, кроме вздохов.

Единственное место, похожее на харчевню, – кривой сарай с гордой вывеской «Утопленник» – встретило нас таким букетом ароматов, что у Шишка снова отсырели чешуйки. Пахло кислой капустой, дешёвым табаком и почему-то дохлой рыбой. Внутри за столами, сколоченными из неструганых досок, сидели несколько мужиков. Они не пили, а скорее медитировали, уставившись в кружки с какой-то мутной жидкостью.

Я выбрала самый тёмный угол, заказала у хмурого хозяина миску рыбной похлёбки, от которой несло тиной, и постаралась слиться с обстановкой.

«Похлёбка? – заверещал у меня в голове Шишок. – Хозяйка, ты это серьёзно? Ты собираешься ЭТО есть? Да от одного её вида мой аппетит ушёл в отпуск на сто лет вперёд! Она на меня смотрит! Там плавает глаз! Настоящий рыбий глаз! Он подмигивает! Это не суп, это какой-то мутант!»

Я мысленно приказала ему замолчать, зажмурилась и с горем пополам отправила в рот первую ложку. Вкус был ещё хуже, чем запах.

И тут до меня донёсся шёпот. За соседним столом сидели два рыбака. Они говорили так тихо, что пришлось напрячься, чтобы хоть что-то разобрать.

– …снова, – шептал один, бородатый и крепкий. – Ночью. У Прохора утащили. Младшенькую, Анютку.

– Да что ж за проклятье-то, – ответил ему второй, худой и беззубый. – Третья за месяц. И опять – ни следа, ни скрипа. Будто и не было девочки.

Моя ложка замерла на полпути.

– Окно было закрыто, дверь на засове, – продолжал бородач. – Утром проснулись – а кровать пустая. Прохор чуть умом не тронулся. Всё болото вокруг излазил. Ничего. Как сквозь стену унесли.

– Болотник, – испуганно прошептал беззубый. – Его работа. Обиделся на нас за что-то. Детей к себе забирает. Жертву ему надо.

– Да какую жертву, остолоп, – зло зашипел первый. – Староста уже и барана ему топил, и мёд в болото выливал. Не помогает. Каждую неделю кто-то из деток исчезает. Скоро одни старики в деревне будут.

Я сидела и боялась дышать. Дети. Здесь пропадают дети. Прямо из своих кроватей.

«Хозяйка, ты слышала? – пропищал Шишок, и в его голосе не было ни грамма обычной весёлости, только ледяной ужас. – Детей воруют! Это же кошмар! Я требую немедленно эвакуироваться! Прямо сейчас! Пока нас тоже не украли! Я хоть и колючий, но вдруг я для болотника деликатес? В качестве десерта!»

Я отодвинула от себя миску с так и не съеденным супом-мутантом. Аппетит исчез окончательно. Я посмотрела на измученные лица людей за соседним столом. Я не могла просто встать и уйти, сделав вид, что ничего не слышала. Да, мой путь лежал на юг, к новым знаниям и приключениям. Но, кажется, сегодня моя дорога сделает небольшой крюк. Прямиком в это проклятое болото.

Глава 7

Таверна с жизнерадостным названием «Утопленник» оказалась именно таким местом, где хотелось утопиться, лишь бы не доедать местный деликатес – суп, в котором одиноко плавал чей-то очень удивленный рыбий глаз. Я лениво поковыряла ложкой в мутной жиже, но аппетита это, как ни странно, не прибавило. А тут еще, как назло, за соседним столиком два рыбака завели свою заунывную песню. Они шептались так громко, что не услышать их мог бы только глухой. Дети, мол, пропадают. А виноват во всем, конечно же, некий Болотник. Очень удобно, право слово. И вот эти взрослые, бородатые дядьки, вместо того чтобы взять вилы и пойти искать своих детей, таскают на болото подношения и дрожат от страха. Ну не цирк ли?

«Хозяйка, дорогая, мы же на юг собирались! К устрицам! – заверещал у меня в голове мой маленький спутник Шишок. Он так вжался в подкладку кармана, что, кажется, пытался слиться с ней на молекулярном уровне. – Ты слышала? Болотник! Это же как Водяной, только без чувства юмора и на вечной диете! А мы для него – ходячие консервы! Деликатес! Он нас схватит, утащит в свою мокрую квартиру и заставит слушать кваканье лягушек до конца времен! Я не подписывался на хоровое пение! Я хочу жареных орешков и спать в сухой кровати!»

Я решительно отодвинула миску. Все, с меня хватит. Аппетит и так был не очень, а после таких историй и вовсе сбежал в неизвестном направлении. Я огляделась: хмурый трактирщик, похожий на одного из гномов Белоснежки (того, что самый сердитый), понурые спины рыбаков, одинокая свечка, которая боролась с темнотой, но явно проигрывала. Да, можно было бы просто уйти. Бросить на стол пару монет, помахать ручкой и отправиться дальше, навстречу солнцу и теплому морю. Но что-то внутри меня взбунтовалось. Какая-то неправильность была во всей этой истории. Маленькая девочка, которая просто исчезла… Нет, так не пойдет.

– Нет, Шишок, – твердо сказала я, скорее самой себе, чем ему. – Придется задержаться.

– Что?! – пискнул он так, что у меня заложило уши. – Задержаться?! Ты предлагаешь нам стать главным блюдом на ужине у этого Болотника? Я объявляю протест! Забастовку! Я никуда не пойду! Мои чешуйки остаются здесь!

– Ну и ладно, – я пожала плечами и встала. – Можешь оставаться. Суп, кстати, почти остыл. Приятного аппетита.

Я швырнула на стол монетку, которая смачно шлепнулась в лужу чего-то липкого, и пошла к двери. Секундной паузы хватило, чтобы Шишок понял – я не шучу. С воплем, достойным раненого птеродактиля, он вылетел из кармана и, кубарем прокатившись по грязному полу, вцепился мне в сапог.

– Погоди! Я передумал! Не оставляй меня здесь одного! Тут пахнет сыростью и безысходностью! И суп невкусный!

На улице нас встретил туман. Такой густой, что казалось, его можно резать ножом и намазывать на хлеб. И тишина. Только где-то вдалеке болото неприлично громко чавкало, будто ужинало. Деревушка Топь, которая и днем-то не блистала красотой, теперь выглядела как заброшенная съемочная площадка для очень малобюджетного фильма ужасов. Домики на курьих ножках, то есть, на сваях, ежились и прятались друг за дружку в тумане, а тусклые огоньки в окнах подмигивали, словно сговорились нас напугать.

Я поплотнее закуталась в плащ и достала свой карманный навигатор – подарок от старого знакомого Водяного, гладкий речной камушек. Сейчас он был холодным, как сердце моей бывшей свекрови.

– Ну что, дружище, не подведи, – пробормотала я, зажимая его в руке. – Ищем эпицентр местного зла. Покажи, где тут главный хулиган прячется.

Я закрыла глаза, пытаясь думать не о приятном, вроде шума прибоя, а о пропавших детях и о липком страхе, который, казалось, можно было потрогать руками. Камень не сразу, но откликнулся. Сначала он просто потеплел, а потом лениво завибрировал, словно старый мобильник. А белая полоска на нем, обычно незаметная, загорелась недовольным красным огоньком. И указывала эта стрелка, конечно же, не в сторону уютной гостиницы, а в самую чащу, в сердце болот, где туман был таким плотным, что впору вешать топор.

– Прекрасно! – саркастически протянул Шишок, который уже перебрался ко мне на плечо и держался за воротник так, будто от этого зависела его жизнь. – Просто замечательно. Идем прямиком на званый ужин. Надеюсь, нас хотя бы подадут под каким-нибудь вкусным соусом. План – огонь. Надежный, как обещания политика.

Я шагнула на скользкую деревянную дорожку, которая вела вглубь этого сомнительного места. Под ногой что-то чавкнуло особенно мерзко. Из тумана кто-то ухнул.

– Мамочки! – взвизгнул Шишок мне прямо в ухо. – Это он! Болотник! Зовет официанта, чтобы сервировали стол! Хозяйка, а давай петь? Говорят, всякая нечисть терпеть не может громких и веселых песен! А если петь фальшиво, то они вообще в панике разбегаются! У меня как раз есть на примете одна отличная песенка про блоху, хочешь? «Жила-была блоха, у ней была семья…»

– Шишок, цыц! – прошипела я, пытаясь хоть что-то разглядеть в этой белой каше.

Мой навигатор вибрировал все сильнее, а красная полоска на нем сияла все ярче, превращаясь в наглый рубиновый фонарь. Он вел меня все дальше от деревни. Скоро хлипкая дорожка закончилась, и пришлось прыгать по кочкам, как испуганной козе, каждую секунду рискуя искупаться в ароматной жиже. Вокруг торчали какие-то коряги, похожие на скелеты, с которых свисали бороды мха. Пейзаж, достойный кисти художника-депрессиониста.

Внезапно камень в моей руке затрясся так, будто у него начался припадок, и я чуть его не выронила. Красный свет стал таким ярким, что хоть читай при нем. Все, приехали.

Передо мной было небольшое озерцо с водой черного цвета, а посреди него – островок. Абсолютно лысый, без единой травинки, зато покрытый каким-то странным мхом ржавого цвета. И пахло от него… знакомо. Очень знакомо. Так пахло в мастерской у одного моего старого врага. Запах горелого металла и машинного масла. Я застыла. Ну не может быть. Здесь? В этой глуши?

И тут мой камень-навигатор резко остыл и погас, словно батарейка села. Я подняла глаза.

Из черной воды, без единого всплеска, как поплавок, вынырнуло… нечто. Оно было похоже на гигантскую лягушку-переростка, только вместо кожи у нее были тусклые, поцарапанные листы ржавого железа. Вместо глаз – два огромных пустых объектива, как у старого фотоаппарата. А изо рта, похожего на люк, торчал пучок каких-то проводов.

Ну конечно. Это был никакой не Болотник.

Это была очередная игрушка моего «любимого» Железного Князя. И эта консервная банка смотрела прямо на меня.

Я замерла, разинув рот, и просто пялилась на это чудо враждебной техники. Ну привет, жаба-робот из моих снов. Похоже, у Железного Князя богатейшая фантазия. Уже были волки, медведи, даже пауки… теперь вот лягушки. Что он придумает в следующий раз? Железных тараканов? Механических хомячков-убийц?

«Ой, хозяйка, а что это за пузатый чайник на ножках? – пискнул у меня в голове Шишок. В его голосе не было страха, а только чистое любопытство, будто он увидел новый вид жука. – И чего это он на нас так уставился? Мне кажется, или он прикидывает, с какой стороны мы вкуснее? Ты бы уточнила у него, он мясо ест или, может, предпочитает салат из кувшинок?»

Железная лягушка, словно услышав его, издала очень странный звук. Это был не рык и не скрежет металла, а что-то совсем жуткое. Представьте, что на старую-престарую кассету записали детский смех, а потом прокрутили её задом наперёд. Вот от этого звука у меня по спине не просто мурашки, а целый табун мамонтов пробежал. Это было страшнее любого волчьего воя. А потом её широкая пасть, похожая на крышку мусорного бака, с лязгом открылась, и оттуда вылетела металлическая сетка. Она пролетела по воздуху и с громким «шлёп!» упала в воду. Мимо. Ха, неудачница!

– Это не моих рук дело… – раздался вдруг за спиной тихий, шуршащий голос, будто кто-то ворошил сухие листья.

Я аж подпрыгнула и резко обернулась.

Вода у кочки, где я стояла, запузырилась, и из тёмной глубины медленно-медленно, вообще без всплеска, начала подниматься какая-то фигура. Она будто была слеплена из того, что под руку попалось: тины, мха и старых веток. Вместо волос – длинные зелёные водоросли, а вместо глаз – два тусклых болотных огонька, которые смотрели с такой тоской, будто у них отняли любимую игрушку. Это был не монстр, а самый настоящий дух. Древний, очень уставший и донельзя печальный. Болотник.

– Это не я детей ворую, – снова прошелестел он, и в его голосе было столько обиды, что мне даже жалко его стало. – Я их, наоборот, берегу.

Он ткнул своей рукой-корягой в сторону механической жабы, которая как раз пыталась запихнуть свою сеть обратно в пасть.

– Вот он, пугало. Железяка бездушная. Приползла на моё болото где-то с месяц назад. Днём на дне отсыпается, а как стемнеет – идёт по болоту и всех распугивает.

– Но… все в деревне думают, что это ты, – прошептала я, не в силах оторвать взгляд от его грустных глаз-огоньков.

– А я их пугаю, да, – вздохнул Болотник так, что по воде пошла рябь. – Огоньки по ночам зажигаю, чтобы тропинки путали, ухаю, как сова-переросток, ветками хрущу. Всё для того, чтобы детишки куда не надо не лезли. Чтобы в трясину не свалились. Они же глупенькие, любопытные, им всё интересно, а болото – оно такое, шуток не любит. Я их от беды спасал, как только мог. А эта тварь… она их прямо из кроваток тёплых вытаскивает. И я… я ничего не могу сделать.

В его голосе прозвучало такое отчаяние, что мне стало не по себе.

– Силы мои уже не те, девица. Я старый, как это болото. А против мёртвого железа моя живая сила – что пшик. Я только и могу, что смотреть, как оно портит мой дом и утаскивает тех, кого я должен защищать.

И тут до меня дошло. Весь этот кошмар был частью одного большого, подлого плана. Железный Князь не просто со мной сражался. Он, как вредный ребёнок, ломал этот мир по кусочкам. Он менял настоящих, живых, пусть и немного ворчливых духов-хранителей на свои бездушные консервные банки. Он убивал саму душу этой земли.

– Я… – начала я, но закончить мне не дали.

Механическая лягушка, видимо, перезагрузилась и снова издала свой кошмарный смех. Её глаза-объективы сфокусировались на мне. Нашла новую цель. Поинтереснее.

– Осторожно! – только и успел крикнуть Болотник.

Металлическая сеть со свистом вылетела из её пасти. На этот раз она летела не мимо. Она летела прямо на меня.

Глава 8

Что-то блеснуло и со свистом пронеслось мимо. Я даже ойкнуть не успела, как мои ноги решили, что лучшая позиция для размышлений – горизонтальная. Плюх! Лицом прямо в жирную, аппетитно чавкающую грязь. Отличное спа для кожи, давно мечтала. Сеть из металлических ниточек, просвистев у меня над ухом, с таким же чавканьем ушла в болотную жижу.

– Хозяйка, ты как?! – панически запищал у меня в голове Шишок. Он так вцепился в мой воротник, что, казалось, решил завершить начатое сетью и придушить меня на месте. – Эта консервная банка в тебя плюнула! Металлической паутиной! Так нечестно, я буду жаловаться в высшую лигу магических существ!

Железная жаба, явно раздосадованная своим промахом, издала звук, похожий на скрежет ржавых качелей. Кажется, она была недовольна, что её блестящая ловушка поймала только кусок болота. Жаба начала сматывать свою «удочку» обратно в лязгающую пасть, готовясь к следующему «плевочку».

– Это не она, – прошелестел рядом тихий голос. Это был Болотник, местный дух, похожий на ожившую кучу тины. Он смотрел на механическое чудище с таким ужасом, будто увидел счёт за коммунальные услуги. – Она просто охранник. Пугало. Детей она не трогает, только отгоняет чужаков.