Ветер в глазах

Глава 1. Окружение

Быть мальчиком хорошо, но и трудно. Особенно, если описать себя постараешься. Вот какой я? Как сказать о себе?

Маленького роста, с изумрудными – потому что очень глубокими – зелёными глазами. Растрёпанные волосы создают ощущение, что так и задумано, а не просто зарос: по правде-то оно как? Встал с подушки, умылся, а остальное уже ветер по пути в школу поправит!

День начинался как обычно: воспитатель терпеливо ждал, пока я без особого желания повожу ложкой в этой белоснежной рисовой каше, выпью своё какао под быстрые кадры изученных тем для уроков в школе и, не успев надышаться этим паром из кастрюль на кухне, сдам грязную тарелку да ложку с густым коричневым остатком, что лишь запахом напоминает о моей явной любви к какао.

– Тёмка, ты просто обязан сегодня занять Елену Анатольевну!

Мой братик… Хотя, лучше сразу уточнить, что Денис – это просто воспитанник, как и я, но он мне как брат. Мы два мандарина в одной корзинке, просто разных сортов, но выглядим по одежде, как и все остальные – одинаково. Вообще, он солнечный блондин с веснушками и задором, которому позавидует любой, а уж я-то и вовсе им поражён.

Вот и сейчас, в этом запыхавшемся мальчике и его обращении слышу волнение озорной идеи и легкость, с которой мы все тут живём. Она и есть главный парадокс, ведь сочетается с глубочайшей трагедией прошлого, которая для нас уже и не трагедия в привычном для мира понимании этого слова. Хлопок воротника и жёсткая лямка рюкзака так сильно подчёркивают этот блеск в глазах, что другого и не замечаешь – смотришь только на них.

– Ты опять не прочитал рассказ? Динь, тебя же в итоге просто на второй год оставят! – сказал я, с нескрываемой грустью в голосе.

– Да ладно! Кто сиротинушку накажет-то? – глаза как у котика, что просит дать еды, и улыбка, вычурно кричащая о лукавстве глаз.

И грусть немного накатила. Я ещё не научился, как Денис, спокойно принимать слова «сирота» или «детдомовец». Нет, они уже не бьют в мысли, но всё же и не лёгкий бриз.

Вообще говоря, у нас, конечно, любят использовать свой статус для разных повседневных задач. Я, признаться, тоже как-то воспользовался: попросился на репетицию в консерваторию, просто послушать – пустили!

– Ой, достал этот ветер, побежали быстрее, чего ты опять так медленно идёшь?

– Шапку потому, что нужно надевать! – я правда немного раздражён. – Тебе же дядя Миша уже задолбался напоминать.

– Ты слишком сильно хочешь быть правильным.

«Почему я такой?» и «правда ли я такой?» – эти вопросы в моей голове раздувал холодный ветер. А братик, махнув последней фразой так и рукой, смотрел по ту сторону русла шума машин, что неслись, как вода в реке.

Я никогда не хотел быть как все. Внутри – какое-то неправильное раздражение. Ответив самому себе и от злости мгновенной топнул новыми ботинками по асфальту, маскируя под сброс грязи с подошвы.

– Нет, просто получается тупо! Он же тебе это говорит, чтобы ты здоровым был, и не подгонял меня в семь утра идти быстрее лишь потому, что тебе холодно! – всё ещё «стряхивая» грязь с ботинок.

– Перескажи хотя бы рассказ тогда, раз мы тут ползём как черепахи.

– А смысл? Тётя Лена тебя-то точно спросит так, чтобы понять, что ты читал. И чего ты не прочёл сам-то?

– Да… а всё почему? Потому что с тобой дружу! А так бы мог, как остальные, просто слушать, – сказал Денис, отворачивая свой курносый лик к лесу.

– А, ну прости! – я немного обиделся. – Не хотел тебе жизнь портить.

Правда же обидно? Да, его спросят больше от того, что учитель литературы отлично знает – Денис не станет читать, а просто достанет меня и узнает краткое содержание. Она сама говорила, когда мы проходили «Человека в футляре», что никогда не будет ставить хорошую оценку за неспособность прочесть даже такой маленький рассказ и поощрять тем самым лень Дениса.

Мы шли молча. Я просто наблюдал за этим шумным, гудящим и бесконечно опаздывающим миром. А Денис… он всегда такой: перед школой просит сделать уроки за него, а получив решительный мой отказ – обижается до первой переменки.

Но, с другой стороны, он сам ходит со мной, считает себя моим «хранителем»: его сила – в руках и ногах, в умении нагло ответить и припугнуть.

Я же совершенно другой – мне видно, что дразнятся или ругаются не просто так, а за этим стоят конкретные эмоции. Я не могу их обидеть или задеть – нет такого желания. А ещё потому, что я понимаю точную причину их поступков и невольно разделяю поступок и человека.

Школа. Свыкся с этим странным запахом сырости и какой-то прелости в раздевалке, бесконечным шуршанием одежды и чьими-то мыслями вслух, словно повторяющими заученные к уроку тексты.

Денис быстро кинул в меня свою куртку и убежал на этаж к кабинету литературы – в этом весь он: делает вид, что обиделся, но сам просто забыл сменку.

Ненавижу проходить мимо школьной столовой: запахи непонятной сладости и какой-то резкости – то ли от рыбы, то ли от выпечки – сильно раздражают.

Да и сразу в голове напоминание про дежурства, и что я почему-то всегда в этом участвую, хотя там никогда не ем. Но обойти нельзя: из двух лестниц в школе открыта только та, что рядом со столовой.

– Опять будешь стишки свои писать, да? – с каким-то обиженным видом спросил Денис.

– Ну, ты же обиделся, что мне ещё делать-то? – я с какой-то неловкостью сильнее сжал свой карандаш с тетрадкой для стихов

– Рассказать, о чём рассказ – с невероятно пронзительным, почти умоляющим взглядом сказал он.

А я смотрю в эти серенькие глаза под нескончаемый топот обуви и громкие разговоры собирающихся ребят и понимаю, что снова сдался и никуда не денусь.

Меня он всегда удивлял тем, как именно слушает, когда я ему пересказываю заданные нам рассказы. Это всегда неподдельный интерес в глазах, чуть приоткрытый рот (особенно на неожиданных или важных моментах) и бесконечное ёрзание, словно он оказывается внутри этой истории.

Заканчивая своё «понимание» романа Пушкина, он рассказывает о случайной встрече Маши и императрицы, о том, как последняя пощадила Гринёва. Было видно, как он чувствует неловкость, глядя то на меня, то на учителя, и внезапно произносит, повернувшись к тёте Лене:

– Я понимаю, что читать самому – это совсем другое, и я обязательно прочитаю, но пока я так понял рассказ.

– Да уж, умеешь ты удивить, Денис. Ладно, поставлю тебе четыре, иди садись.

Было видно, что учитель поражена тем, что мальчик не стал ждать, когда ему снова скажут, что он не читал, а сознался сам.

Сидя на последней парте, я наблюдал, как триумфально и легко было Денису. Он сел за свою парту и приготовился слушать следующего ученика. Мне же всегда скучно тут, поэтому я достал наушники, которые обожаю: они полностью убирают любые звуки и шумы.

Плавными движениями надев капюшон и под неосуждающий взгляд Елены Анатольевны, я включил наушники, окунаясь в свои мысли.

Вообще, как технологии спасают – никто не говорит, зато орут бесконечно, что «технологии развращают». Для меня школьная перемена – это сущий ад, вжатый в десять минут. (Хотя и две большие, после второго и третьего, не настолько насыщенные, но всё же.)

Бесконечно рад своим наушникам: сажусь на подоконник, закрываюсь капюшоном – и наушники выключают эту хаотическую симфонию голосов, то и дело срывающихся на визг, звуков топота и шуточных заигрываний мальчишек перед девчонками.

И вот, сидя на подоконнике и упершись лбом в окно, я наблюдаю наш лес. Он прекрасен: голубые, высокие ёлочки и большие сосны, птицы, что перепрыгивают по верхушкам пушистых ветвей.

Никогда не мог себя остановить писать. Просто иногда нужно написать – и внутри становится так легко, и, как правило, с новыми ощущениями восприятия внутри себя.

Так и сейчас я успел записать в тетрадь:

Приоткрытый рот, замёрзший небосвод —

Задержал дыханье – на секунду, две.

Внезапно напрягусь, потом обратно – сход…

Так удивился я пестренькой сове.

На зимнем небе – пёрышком волниста,

Она угукнула – туда, где белка у дупла.

А на руках – смола, чешуйчато-груба,

Сосенки кора… и ёлочка пушиста.

Внезапный треск ломает тишину,

А хруст вдали добавил жизни лесу.

Угукнула сова… ну а я полезу,

И липкою рукой на прощанье я махну.

И настроение уже совсем другое. Даже несмотря на то, что от неожиданности звонка на урок я упал с подоконника – с лёгкостью весеннего ветерка я залетел в класс истории.

Сегодня мы узнаем про царя, о котором у меня сложилось самое сложное впечатление из всех, что я в себе испытывал.

С одной стороны, раз уж ты Царь, то помнить нужно про своих людей, что твои действия не всегда будут соотноситься с веяниями твоей души. Но должны отвечать глубоким интересам жизни страны.

Тогда почему добрый и наверняка мудрый последний царь Российской империи этого не понимал? Почему был таким мягким и позволил беде случиться, хотя имел таких безумно мудрых людей, как С. Ю. Витте или Столыпин?

– Да просто он дурак, а не царь! Я бы просто сказал – всех казнить, да и делов-то! – мой крикливый одноклассник заумно рассудил с улыбкой… и ступором учителя.

Вот почему, сидя и слушая всю эту историю, объяснения учителя порой кажутся слишком поверхностными?

И непонятно – мне холодно от ветра из приоткрытого окна или от обиды, что тему я так и не разберу до конца.

Тут уже видно, как ребята убирают ручки и карандаши в пеналы: стуки деревянных карандашей, пластмассовых ручек и молний наполняют класс.

Шуршание достигает своего апогея, и учитель истории уже вынужден повысить голос, объявляя о контрольной работе на следующем уроке.

– Пошли гулять, чего тут делать-то? – Денис, как всегда, пытается выманить меня на улицу, чтобы хоть что-то да поделать.

– Пошли, – соглашаюсь, просто понимая, что никак не отмажусь от него. Всё равно утянет.

Кстати, интересно, а почему учителя всегда ругаются о том, что нельзя курить, объясняя этот запрет своими причинами, но – на уроке? А вот тут, за школой, стоят старшеклассники и радуются, какое у них получается облако дыма от четырёх сигарет сразу. Грустно осознавать поверхностность не только в ответах на вопросы, но и в заботе.

– Ты меня сегодня спас, с меня чипсы! – он никогда не купит мне чипсы, но всегда их обещает.

– Ага. Ты хорошо понял рассказ – с меня небо, – я улыбался от собственной аналогии его обещания и моего.

– Ха-ха-ха! Небо! – Денис остановился, видимо, от догнавшего смысла моих слов. – Нет, ну когда-нибудь я тебе куплю чипсы, слышишь?

Мои волосы снова все потрёпанные, но теперь роль ветра выполняет братик. И почему это так приятно? Удержать улыбку и в этом порыве свежего ветерка посмотреть на него с настоящей благодарностью было просто невозможно.

Жизнь в городе уже идёт на полную: курьеры в жёлтой форме, дворники – в оранжевой, сменяются суетой у ярких вывесок магазинов. Запах свежего хлеба и булочек из старой пекарни наполнял воздух. Моё желание что-нибудь купить и Денис с его наглой походкой занесли нас в один из новых магазинов.

– Что будем покупать? – спросил братик, поднимаясь на цыпочки и оглядывая новый магазин.

– Не знаю… Я кушать вроде хочу, – тут мне сразу вспомнились чипсы. – На, купи нам чипсы, – я легко протянул ему купюру с желанием выйти на улицу.

Денис взял мои сто рублей – всё, что у меня было – и пошёл искать чипсы. А я почему-то буквально выдохнул от какого-то напряжения и сел на выступ у окна магазина, снаружи словно весь утренний шум вылетел из груди вместе с выдохом. Тут сирены машин скорой помощи и какая-то слишком хаотичная ситуация на дороге вдруг обрели согласованность: обычные машины все пропускали бело-красные с крестами, что проехали целой вереницей. И я впервые почувствовал это не как что-то повседневное, а как зов чего-то тревожного.

– Короче, я купил эти. Другие очень дорого стоят, – он смущённо протянул мне чипсы.

– Так открывай, чего ты мне их суёшь, вместе схряпаем, – меня всё не отпускала мысль, почему так много «скорых» проехало, поэтому и кушать не сильно хотелось.

– Ты чего это? – Денис удивился, что я отодвинул его протянутую руку с чипсами.

– Не хочу пока, кушай, я… – раздались звуки сообщений на наших с ним телефонах.

– Не понял, что им надо? – с грязными руками от чипсов вопросительно уставился в меня.

– Говорят, закрыться в классе. На, сам смотри, – я прочёл странное сообщение от нашего воспитателя и показал его Денису.

«Закройтесь, пожалуйста, в классе и не выходите в коридоры без разрешения взрослых. Мы сейчас разбираемся, как вас всех вытащить.»

– Это что ещё за дела? – он был встревожен, как и я, а его глаза буквально кричали озадаченностью.

– Ещё восемь минут до урока, – я уставился на время в телефоне, пытаясь сам оценить, к чему бы это сообщение. – Пошли, может, успеем на урок.

Мы оба говорили громче обычного, будто пытаясь перекричать ветер.

– Ты дурак? Звони дядь Мише! Нам нельзя в школу, он же написал – «всех вытащить»! – я был очень благодарен ему за эти слова: он убрал мой шок и непонимание ситуации.

Ветер стал резко другим, или мы воспринимаем его по-разному в соответствии с внутренними чувствами? Он уже протяжно гудел, нес в себе запах мокрого асфальта и слегка пугающей ледяной прохлады с мокрыми каплями. А на фоне всё ещё эхом отдавались звуки сирен.

– Чего ты встал? Давай звони! – он уже буквально крикнул. Я никогда не слышал, чтобы он так кричал.

– Да, сейчас, – я словно током ударился, дернулся, всё пытаясь успокоить или выстроить свои мысли. – Сейчас.

Я понимал, что случилось что-то плохое, и во мне почему-то боролись два желания. Первое – не мешать дядь Мише, не отвлекать: видимо, он сильно занят, и я лишь потревожу его. Второе – узнать, что нам делать и куда идти.

…Мои мысли сопровождались хлопаньем крыльев кучки голубей, испугавшихся прохожего, и визгом тормозов на дороге.

Глава 2. Срыв

Моё состояние – как будто испугался собаки. Понимаю, что опасности нет, но тело уже всё решило за меня. Внутри будто перекати-поле: ветер гоняет сомнения, мысли и нерешимость одновременно.

«И так всегда», – единственная мысль, которая приходит целой. Горькое осознание, что в трудные моменты я снова будто ломаюсь.

– Ладно, не переживай, – Денис вытер руки о майку. – Слышишь? Просто дыши. Я рядом.

– Да, – я снова сел, но теперь будто пустой.

Когда-то я научился главному – читать людей. Видеть всё: движение плеча, дрожь пальцев, запах тревоги. Когда рядом человек – я уже знаю, что он скажет, ещё до слов. Так проще выжить, когда слова могут обернуться криком.

И теперь, когда вокруг мир шумит сиренами и ветром, я снова теряю способность понимать, что происходит.

Я не могу увидеть источник опасности – и от этого страшнее всего.

– Да, мы у пекарни, рядом со школой, – Денис нервно тряс пачкой чипсов, пытаясь, словно показывать направление этой рукой. – Нет, у него опять это… – было слышно, как братику не хочется меня обидеть, он искал правильное слово – «состояние».

Я не люблю смотреть на серость его взволнованных глаз. Понимаю, что в них страх – за меня, за то, что он опять один на один с проблемами.

Хочется взять себя в руки. А в голове заученная фраза Дениса: «Просто дыши. Я рядом.»

И я дышу. Четыре мучительные секунды удержания и выдох на пятой. Я уже выучил себя «больного»: просто нужно время и порядок.

На первой секунде прищурил глаза от того, что слепило солнце. Мне нужно больше деталей – как можно больше, и чтобы они меня выдернули!

На второй секунде – хлопок двери в пекарню и колокольчик на петле. Мне всё ещё мало деталей, и нужно больше чувств.

На третьей секунде кто‑то ударяется пакетом с чем‑то стеклянным и ругается нехорошими словами; мне уже чуть лучше: я возмущаюсь, что кто‑то так грубо использует русский язык.

На четвёртой секунде всё ломается! Я снова в ступоре, снова не понимаю, что сделать – опять всё смешалось.

Я выдыхаю и под гудок машин на перекрёстке начинаю всё заново.

– Тёма, слушай мой голос, ты можешь сейчас идти со мной? Просто идти? – Денис держал чипсы, а у уха – телефон и смотрел на меня, словно пытаясь что‑то понять по глазам или лицу.

– Два, три… – я не мог ему ничего объяснить, я просто считал эти секунды.

– Нет, он не может, он пытается дышать, как вы учили, – положил пачку чипсов рядом со мной с этим типичным для фольги шуршанием. – Да? А как это сделать? – во мне словно искра надежды пролетела: а вдруг ему расскажут, как мне помочь. – Да, хорошо, я попробую.

– Смотри мне в глаза, слышишь? – он сел на корточки напротив меня и взял меня за руку. – Не отводи взгляд, только мои глаза, – он говорил, словно чеканил каждое слово.

Я смотрел в его глаза, и мне стало легче: в них была надежда с уверенностью, без недавнего беспокойства.

Второй рукой Денис положил телефон на асфальт – на нём была глубокая, некрасивая трещина, словно миниатюрный каньон, – и взял лямку моего рюкзака, скинув его вниз, к окну.

Я уже повторяю за ним, наверное, минуты три, и вроде начинает получаться: я наконец начинаю смотреть строго на него. Мысли – словно рассыпавшаяся полка с книгами, – но уже лучше.

– Чувствуешь тепло моей руки? – Денис говорил уже увереннее. – Сожми её, давай, попробуй сжать!

Он будто пользователь, а я – зависший компьютер, который старается выполнить команды, но сбивается на полпути.

– Я с тобой. Никуда не уйду, слышишь? – его голос стал ниже, мягче, будто он удерживал не только мою руку, но и саму реальность от распада.

Я сжал его ладонь. Она была чуть влажной – то ли от пота, то ли от того, что он недавно пил воду, – и почему-то именно это вернуло меня в тело.

Мир словно постепенно подгружался, как старый экран: сначала шум улицы, потом крик вороны на проводах, потом – запах хлеба из пекарни, пробивающийся сквозь горячий, пахнущий асфальт воздух.

Сирены становились всё назойливее. Мысли постепенно приходили в норму. Я оглядел улицу – она будто замерла: машин стало меньше, и почти все были скорые или полицейские. Люди шли в одну сторону – от школы, но никто не шёл обратно.

Я снова почувствовал тревогу.

– Мне страшно опять, – слова вышли тихо, как будто вместе с комом в горле. – И пить хочу. Сильно.

– Держи. Не нужно, пожалуйста… – Денис протянул мне бутылку с водой. Только сейчас я заметил в нём страх, но на этот раз не за меня.

– Мне тоже нелегко. Там, в школе… – он запнулся и посмотрел виновато.

– Что в школе?

– Нельзя тебе говорить. Ты сам знаешь, – он то и дело отводил взгляд, словно прятал глаза. – Подождём минут десять. Просто посидим.

– Ты чего? Сколько времени? – я достал телефон. Уже две минуты как начался урок. – Ну вот и всё. Я прогульщик.

– Нет, там сейчас нет занятий, – он снова отвёл глаза, и я понял: лучше просто подождать. Иначе меня опять заклинит.

Я закрыл глаза – просто хотел уйти в запахи и звуки. И вдруг почувствовал лёгкость, такую сильную, что даже больно. Это всегда так: после страха первое расслабление бьёт по телу.

Мне стало обидно за себя – что приходится другим нянчиться со мной. Да ещё и Денису…

А ветер всё не унимался, жалел нас своим ровным гудением, вторя предчувствию беды. Я понимал: случилось что-то очень плохое, раз мне нельзя знать об этом.

Резкий звук колокольчика оборвал мысли.

Я поднял глаза – из двери вышел пекарь в белом кителе с чёрно-золотыми пуговицами.

Посмотрел на землю под его ногами, на кроссовки – и улыбнулся.

Идеальный китель, ровные брюки… и рваный правый кроссовок у взрослого пекаря!

«Ха! А ведь никто этого и не видит, – подумал я, – за прилавком-то не видно!»

«Я точно псих», – мелькнуло. Но эта мысль только рассмешила ещё сильнее.

И я уже не стесняясь заливаюсь хохотом.

Слышу какие-то слова – обрывки разговора: «немедленно», «быстро», «внутрь».

А я словно со стороны наблюдаю за смеющимся собой – в этом абсурдном хаосе, который становится ещё нелепее от моего смеха.

– Он что, твой брат? – дяденька спрашивает Дениса. – Давайте бегом, я сейчас шторы опускать буду.

– Тёма, давай, хорош уже ржать, придурок! – Денис дёрнул меня за руку, – всё, пошли.

На него можно было и не смотреть: он точно был готов сам рассмеяться.

– Да, он мой брат! – крикнул он, уже направляясь к двери. – Пошлите!

Мне было всё равно. Я просто смеялся – до слёз, до дрожи, когда дяденька снова вышел и, не говоря ни слова, буквально затолкал меня внутрь.

Меня ударил в спину поток ветра, ворвавшийся следом за закрывающейся дверью, – под звон колокольчика и глухой щелчок, когда пекарь нажал кнопку у входа.

Решётка начала медленно опускаться, скрипя железом.

Денис ржал, пихая меня в плечо:

– Нет, ну почему я с тобой дружу, козёл?!

А я… просто обнял его – всем сердцем, как будто мог удержать им этот миг.

И вдруг силы закончились.

Словно сам Морфей спустился и мягко закрыл мне глаза.

И тьма, будто ткань, накрыла всё – и пекарню, и Дениса, и мой смех.

Глава 3. Пробуждение

Тьма ушла, но в голове ещё остались её остатки. Каждый звук казался громче, каждый запах – острее. Я почувствовал тяжесть век и резкий щелчок в висках – словно кто-то достал меня из сна и поставил на стол.

– Голова… – пробормотал я, сжимая её обеими руками, – что… где…

Смотрю вокруг – дверь, стол, стул, но всё ощущается странно. В голове ещё гудит колокольчик и звон, как после паники. А где Денис? Я окинул взглядом кухню: что-то шуршит, что-то щелкает, а где-то треск, словно как в камине. Свет бьёт в глаза и делает всё слишком резким, но я уже привык к этому хаосу.

Я смотрел на поддон с кусками теста, и не знаю почему, но он меня буквально дразнил. Потянулся рукой – сухой, белый порошок и невероятная мягкость: я сжал его и, не удержавшись, откусил. «Блин, и не стыдно?» – мысль словно отдернула меня, оставив с полным ртом теста, кусочком на носу и щедро припудренным мукой лицом.

– Я тут завис… – прохрипел я, ощутив на губах кусок теста, – ну… мы тут втроём, что теперь?

Денис тут же бросился ко мне, глаза бегали по кухне, словно искали малейшую опасность.

– Тише! – шёпотом сказал он. – Пекарь что-то слышит…

И правда: он крутился с противнем, проверял тесто, а рваный кроссовок словно сигналил о том, что он вообще ни о чём не догадывается. Ситуация – как будто мы участники странного спектакля: два застрявших героя и один невольно комический пекарь, который не подозревает о нашей маленькой драме.

Я подавил хихиканье и съел ещё кусочек теста, прижимая к подбородку муку. Внутри что-то щёлкнуло: смех и страх странно переплелись, и мне вдруг показалось, что это самое настоящее чувство – быть живым прямо сейчас, здесь, среди ржавых кастрюль, запаха сахара и рваного кроссовка.

– Брата верни быстро! – дяденька старался говорить уверенно и спокойно, но получилось так, что я проглотил полный рот теста. – Там сейчас опасно, я вас зачем сюда пустил?

А в голове – мысль: «зачем он нас пустил?» Что такого страшного и непонятного случилось в школе, о чём Денис не сказал? Лёгкий, словно тёплый, ветер выходил из печи и обдувал мои мысли, пока я наблюдал за братишкой, стоявшим между кухней и улицей через маленькое окошко.

– Денис! – проглоченное тесто дало о себе знать, говорить было сложно. – я налил воды из-под крана, попил – Денис, залезь обратно!

Мне уже не терпелось спросить, что же, чёрт возьми, происходит. Но после того, как пекарь испугался, я точно не собирался ни о чём спрашивать.

Вдруг телефон зазвенел, а Денис влетел в окно и упал на маленькую кастрюльку с длинной ручкой, которая с глухим звоном ударила его уже падающего.

«Волк Сибирский» – так светилось на экране. Я, словно сошедший с ума, начал неистово нажимать на зелёную кнопку «ответить», но тесто на пальце мешало, поэтому тыкнул носом.

– Да, дядь Миш! – пытался сделать звонкий и весёлый голос, но из-за ломкости получился какой-то визг.

Он рассказал главное: сейчас выходить нельзя, по району разбежались подростки с оружием. Очень важно сидеть тихо и никуда не выходить – он нас заберёт, как только сможет.

Мы с Денисом слушали его по-разному: я радовался, что всё будет хорошо; Денис начал паниковать, выхватил телефон и убежал в другую комнату.

– Вы с хера ли такие нежные? – повар озадаченно спросил, наблюдая за нашей драмой.

– Ну, вас избивали всю жизнь? Обманывали без конца? Жили без родного человека? Нет? – я буквально злился, но видел, как с каждым словом его лицо превращается в смесь сожаления и шока.

– Так вы из детского дома что ли? – дядька взял белое полотенце в решётку и уверенно вытирал руки. – Ты не серчай, малой, я же не со зла.

Он буквально уставился на моё лицо, и выражение как будто менялось электрическим током.

– Ты лицо-то своё видел? – он уже откровенно смеялся, а я посмотрел на своё отражение в железном поддоне.

– О, фигаси какой я модный! – принялся отдирать засохшее тесто от носа. – Ну и ладно, я просто кушать хочу после всего этого!

– И часто с тобой такое? – повар помыл руки и снова взялся за полотенце. – С чего бы вообще?

– Ну да, если сильно страшно, бывает… – я пытался сделать дырку пальцем в столе, чтобы выглядеть круто. – Да и вообще, бояться – это нормально!

«Интересно, а я сам то в это верю?» – мысль захватила моё сознание, а повар наблюдал за моими нелепыми попытками выкрутиться и показаться смелым.

Тем временем он достал новое полотенце, смочил его и подошёл ко мне. «Ну вот, сейчас он его скрутит и изобьёт», – мелькнуло в голове, и я начал пятиться назад, пока не наткнулся на железный шкаф.

– Вот так! – дядя мягко влепил полотенце мне в лицо и растёр им кожу. – Вот и славненько.

– Апчхи! – неизбежная реакция. Такой наглой заботы я давно не ощущал.

– Будь здоров, малец, – швырнул полотенце в раковину. – И не ешь тесто, сейчас уже сделаю булочки.

Его голос вдруг стал мягче, почти как у отца после трезвого пробуждения, когда он смотрит на оставленные синяки и понимает: всё не так плохо.

Я, словно завороженный, смотрел сквозь окно в его печь: будущие булочки пышнели прямо на глазах, а запах мяса и свежего хлеба дразнил до невозможности.

Однако повар просто отодвинул меня в сторону, словно я был какой-то комбайн, и открыл печь. Достал миску с кисточкой и стал аккуратно смазывать каждую булочку.

– Это ещё нафига? – вырвалось у меня вслух. – Вы чего, их что, красите?

– Да кто же булочки красит! – рассмеялся он. – Чтобы красиво пропеклись, малец! – Его глаза светились гордостью, а может, даже радостью. – Ещё пару минут – и будут готовы.

На меня так не смотрели. Обычно взрослые видят лишь замкнутого, загнанного парнишку, который старается ускользнуть как можно дальше. А здесь… я видел прямо в его глазах. Он присел напротив меня, опустившись на колени. Любопытство, нежность, осторожность, боязнь спугнуть – всё это было в его взгляде. Сразу понял: это явно хороший взрослый.

Он протянул ко мне руку – под лёгкий треск теста в печи и щелчки внутри неё. Я дёрнулся от неожиданности.

«Артём, ты умеешь показать, какой ты чокнутый», – злился я на себя за эту реакцию.

А он просто провёл рукой по моим волосам.

И я… не понял. Я просто начал плакать.

Я не привык. Не привык, что взрослый – ВЗРОСЛЫЙ – вытирает мне слёзы.

Горло сразу перекрыло, дыхание будто украли, я на секунду весь напрягся… а потом расслабился и всмотрелся в его морщинистое, тёплое лицо.

Внезапно из комнаты со столиками, куда убежал Денис, раздалось резкое громыхание – будто кто-то лупит палкой по железу. Я рванулся туда без раздумий, но повар схватил меня за руку и буквально вжал обратно на пол.

– Куда ты рвёшься, подохнуть всё хочешь? – прорычал он, но не зло, а так, как орут, когда боятся за тебя. – Сиди здесь. И повернёшь вот эту ручку, когда загорится вот эта лампочка и зазвенит. – Он положил мою ладонь на крутилку, провернув её пару раз, чтобы я понял. – А я пойду посмотрю, что там.

Он поднялся и ушёл вглубь кафе.

А у меня в голове…

Пусто.

Точнее – одна мысль.

Одна, как удар колокола.

«Почему он не мой папа?»

Она билась внутри, как птица в стекло.

Секунда – и другая мысль, не менее громкая:

«Почему я ТАК ему доверяю? Как?!»

И вдруг – щелчок. Лампочка вспыхнула.

Я замер с рукой на крутилке.

Вот же гадство: он сказал сидеть.

Но там – Денис.

И там – грохот.

И там – взрослый, которому я почему-то верю больше, чем кому-либо за все годы.

Я сидел, стиснув зубы, и не знал:

послушаться… или побежать к ним?

Я точно слышу крики. И среди них – Денис. Испуганный, надорванный, будто сейчас сорвётся.

«Да ладно, чего надеяться… всё равно я никому не нужен. Придумал себе».

Эта мысль ударила так резко, что я сам не заметил, как поднялся.

«Я себе-то верю?» – сделал шаг.

Остановился.

«Нет».

И с этим «нет» я рванул к двери. На бегу задел всё подряд: поддон с тестом, прозрачную кружку с цифрами, ножку тумбочки. Всё гремело и падало за мной, как будто помещение само пыталось удержать.

Кружка разбилась – хрустко, звонко, страшно.

Я уже был у дверей.

Стекло вдребезги с одной стороны.

А с другой – повар.

Он стоит между Денисом и тем, что там творится.

Хлопок.

Ещё хлопок.

И ещё.

Я не понимал, что это. Но внутри всё сжалось в точку: беда.

Лицо повара дёрнулось, дрогнуло, будто его стукнули изнутри. Взгляд стал пустым, стеклянным. Он посмотрел на меня… и улыбнулся. Такая странная, тихая улыбка.

И повалился.

Я бросился вперёд, схватил Дениса, потянул его назад, к кухне. Он почти не шёл – будто ноги отнялись.

– Что произошло?! – я не узнавал свой голос. – Денис, ты как?!

– Это… Женька… – он задыхался, глаза огромные, полные паники и ужасной, липкой мольбы. – Это сын моего отчима… понимаешь? Слышишь?

Я не понимал.

И не хотел понимать.

И не мог понять.

В голове только шум, огонь печи, запах мяса, и повар… который лежит, как будто просто решил прилечь.

Я просто обнял Дениса. Плотно. Так, что у меня самого дыхание перехватило. И смотрел на булочки, что пропекаются в печи. Такие красивые, ровные, тёплые.

Совершенно не из этого мира.

– Соберись… – сказал я, всё ещё глядя в огонь. – Нам теперь надо бежать.

Глава 4. Преображение

«Почему мне так сложно вздохнуть?» – я попытался наклонить голову, коснуться подбородком начала шеи, но вместо этого уткнулся прямо в плечо братишки.

«Аааа, ну да…» – только теперь до меня дошло, что я всё это время сжимаю его так, будто нас пытаются оторвать друг от друга.

«И сколько я так сижу?»

И тут же: «Чёрт, надо бежать отсюда».

Две мысли – холодные, острые – рвали мою реальность на тонкие лоскуты, будто кто-то пытается разорвать занавес между «до» и «после».

И я не понимал, какой голос громче:

тот, который хочет ещё секунду посидеть так, потому что безопаснее уже не будет,

или тот, который орёт, что закрытая дверь – это не защита, а ловушка.

– Братик, ты как? – выдавил я, даже не пытаясь вытереть слёзы. Они уже просто… были. Фоновые, как шум печи.

– Готов уходить? – голос сорвался, будто где-то внутри порвалась тонкая ниточка.

Он поднял на меня глаза – и я сразу узнал этот взгляд.

Пустота. Отрешённость. Такой, будто человек вышел из комнаты, а тело осталось сидеть.

Словно его сознание где-то далеко-далеко пытается переварить всё, что на него рухнуло.

«Всё, что он пережил» – фраза пришла сама.

«Стоп… а что он пережил?»

И картинка ударила, словно кулак:

морщинистое лицо, уже холодеющее,

улыбка, в которой осталась только форма, без жизни,

и глаза… стеклянные.

«Не знаю», – подумал я, будто пытаясь этой фразой закрыть собой колодец, который уже и так провалился.

Я всхлипнул. Один раз – но он был такой хриплый, будто я дыхание сорвал.

Перевёл взгляд на булочки – на эти румяные, тёплые, абсолютно живые кусочки мира в свете печной лампы —

и меня буквально ударило воздухом в грудь.

«Какого чёрта?» – внутри всё сжалось.

Я уже… вроде… отпустил Дениса?

А сейчас опять держу его так, будто боюсь, что он исчезнет, если я разожму пальцы.

Звенящая тишина легла на нас так тяжело, что мне казалось – к ней можно дотронуться пальцами.

Каждый звук стал отдельным миром:

ветер, который прорывался через разбитое стекло,

скрип стеллажа,

тихое потрескивание печи.

И всё это складывалось в странную симфонию, похожую на моё собственное осознание:

то, что я сейчас чувствую – это боль.

Но не та боль, когда отец ломал меня – когда каждое слово было ударом, а каждый удар был объяснением, что я «никому не нужен».

Нет. Это другая боль.

Она ноющая, живущая где-то глубже костей —

как будто в самой сути меня сидит какая-то вибрация,

какая-то дрожь,

и она сейчас не даёт мне отпустить Дениса.

Я замер, чувствуя, как под моей щекой тихо, едва заметно дышит мой брат.

Я слышал его пульс – или, может, свой.

Было непонятно, кому из нас двоих страшнее.

И в этой трещащей тишине меня как будто раскрыло изнутри:

Да, мне больно.

Но сейчас – впервые – это не боль одиночества.

Это боль парнишки, который боится потерять кого-то.

По-настоящему боится.

Я не сразу осознал, как крепко вцепился в его плечо – будто в последнюю дверную ручку на краю вселенной.

И только тогда понял:

я держу его, потому что если отпущу – не выдержу сам.

«Хорошо, тогда борись!» – мысль ударила резко, как запах миндаля:

сначала приятно от самой смелости,

а потом горько – от того, что я не знаю, смогу ли.

«Ладно. А если не смогу? Что самое худшее?»

Мысли уже стояли над чувствами, холодные и прямые, как учителя в плохом настроении.

«Ну, очевидно, я тоже упаду… как пекарь.»

«Страшно?»

«Ещё бы.»

Я осторожно разжал руки, будто отдирал себя от стены, и чуть отодвинулся от Дениса.

Почувствовал, как будто под кожей что-то хрустнуло – не кость, нет, – а привычка.

Та, которая всегда заставляла прятаться.

Я поднялся. Ноги дрожали так, как будто я стоял на краю ветхого моста.

Свет из маленького кухонного окна падал прямо мне на лицо – резкий, дневной, словно специально подчеркивающий каждую царапину на мне и внутри.

Я посмотрел туда, за оконное стекло:

дерево, покачивающееся от холодного ветра, и листья – зелёные, желтые – слетали и кружились, устраивая свой финальный танец.

«Последний танец…»

Но ведь они не падают, не исчезают.

Они просто оторвались.

Перешли туда, где им положено быть.

«Как мы с братишкой…» – мысль мягко легла на всё то растрёпанное, разбитое, что внутри меня ещё шевелилось.

Внутри будто включился какой‑то новый механизм.

Не зверь, не герой, не ярость – нет.

А именно сила, спокойная, взрослая, уверенная, как родитель, который берёт тебя за плечи и говорит:

«Дыши. Сейчас – я.»

Страх больше не бился в груди. Он сидел там, тихий, маленький, но подчинённый.

А сверху – эта странная взрослая часть меня, которой я не знал имя.

Я посмотрел на Дениса.

Он сидел на полу, прижав колени к груди, покачиваясь вперёд‑назад, как маятник.

Маленький, потерянный, сжавшийся.

И я вдруг понял:

точно так же когда‑то дрожал я.

Та же поза.

Та же дрожь.

Та же попытка успокоить себя движением, когда весь мир рушится, и ты не понимаешь, где вверх, а где вниз.

И в теле прошла дрожь – не от страха, нет,

а от того ледяного воспоминания:

как меня привезли в детдом,

как я вжался в угол,

как колени были твёрдыми и острыми под подбородком,

как я молил любой угол темноты защитить меня.

Я едва сглотнул.

«Да… а ведь именно тогда мы и познакомились.»

Мысль входила в меня горячо, глубоко, как нож, разрезающий не кожу – а защитную оболочку внутри.

И слёзы сами – как будто им кто-то разрешил – полились.

Горячие. Сильные.

Но не слабые.

Не про «жалко».

Не про «страшно».

А про то, как он мне дорог.

Про то, что я сейчас не просто хочу его защитить.

Я не могу позволить с ним случиться тому, что случалось со мной.

В груди стало тесно, но не больно.

Сжалось – и дало опору.

Как будто что-то встало на своё место, щёлкнуло,

и я впервые понял:

Я – опора.

Я – тот, кто должен подняться.

Я выдохнул – глубоко, почти рычащий выдох.

И прошептал ему, хриплым, но уже твёрдым голосом:

– Братик… я здесь – я смотрел на него, да и на себя со стороны. – Сиди тут, я сейчас буду

Денис поднял на меня глаза – огромные, круглые, детские, будто сейчас он младше меня на целую вечность.

И я понял: если я дам слабину – он развалится.

А я – нет.

Не сегодня.

«Меня сейчас убьют?»

Мысль выскочила, как крыса из темноты.

Я поймал её за хвост и сломал, просто выкинул.

Слишком громкая, слишком тупая – злость.

«Куда смотреть?»

«Мне нужен план.»

Глаза прыгали по кухне: окно, дверь, прилавок, угол, тени.

Как воробьи по веткам.

Но что удивило – паники не было.

План:

– Если вылезу в окно – открытая зона. Убьют.

– Если пойду к прилавку – там можно спрятаться, посмотреть, что впереди.

«Спрятаться.»

Слово вспыхнуло в голове, как лампа.

Не трусость.

А манёвр.

«Да. Спрятаться.

Так я смогу ещё помочь братику!»

Я сглотнул.

Почувствовал, как сердце стучит – не в горле, а в груди, глубоко, мощно.

Как будто оно тоже выбрало сторону, таким ясным но гулким эхо.

Повернулся к Денису:

– Слышишь? Сиди здесь. Не выходи. Если что – ползи обратно под печку. Понял?

Он кивнул.

Но взгляд у него был такой, будто я ухожу в ад, а он остаётся в предбаннике.

Я сделал шаг к двери кухни.

Один.

И в этот один шаг вложилось всё, что я стал за последние минуты.

Вторая нога оторвалась от пола.

Тишина за дверью была густой, вязкой, еще и пахло озоном, как ночью перед грозой.

А за ней – прилавок.

И истина, которую надо увидеть.

Я протянул руку к двери.

Пальцы дрожали.

Но я всё равно толкнул её – медленно, аккуратно.

Глава 5. Контроль

«Как это происходит?» – обычно этот вопрос цеплялся за всё подряд, но сейчас он прошёл мимо, почти не задев. Впервые за долгое время я почувствовал странную ясность: дрожь ушла, страх словно сел на заднее сиденье, а я точно понимал, где опасно, а где можно спрятаться.

Я развернулся и поднял поддон, тот самый, что уронил. «Использую как зеркало», – мелькнула мысль. Подойти к двери вслепую я не хотел.

Когда повернулся к выходу, в нос ударил резкий запах: ржавчина, влажные старые ворота, что-то сладкое, пряное, незнакомое. Ветер пробивался через осколки стекла, шипел, как разъярённая кошка. Оранжевый свет с улицы плясал по столам, цеплялся за всё металлическое, а прилавок отражал стук листвы о железные шторы, что закрывали вход.

В поддоне никого не было. Пусто. Тихо. И это означало: прямо у двери точно никого нет.

«Тогда зачем я держу эту дурацкую штуку?»

«А и правда…» – ответил я себе и положил поддон на прилавок. Получилось громко, неприятно, словно провели вилкой по тарелке.

Я знал, что за прилавком лежит пекарь, и понимал: если увижу его прямо сейчас, могу снова упасть в ту яму, откуда еле вылез. А Денис в таком состоянии просто пропадёт. Если тот парень действительно был сын отчима… возможно, он их ищет. Его.

– Иди сюда… – мысль дёрнулась к пекарю, но сразу оборвалась.

Не знаю, откуда во мне столько хладнокровия. Оно даже чужим казалось – как будто я наблюдал за самим собой со стороны. Снял куртку, потом толстовку. Помнил, где именно он лежит, и бросил туда куртку, чтобы хотя бы лицо прикрыть. Только после этого смог подойти к прилавку и накинуть толстовку ему на спину.

На столе увидел клеёнку – обычную, гладкую, такую же, как в детдоме под простыни. Дёрнул её – со стола покатились запаянные зубочистки и пластиковая стойка с рекламой: «Купите 4 булочки – 5-я в подарок».

«Булочки…» – промелькнуло, и снова всплыло воспоминание, как я спрашивал его, зачем он «разукрашивает» тесто.

«Классический дурень», – улыбка мелькнула на секунду.

– Что случилось? Ты в порядке? – Денис появился в тот момент, когда я полностью накрыл пекаря клеёнкой.

– Да… вот… булочника нашего, – выдавил я. Храбрился, пытался вставить хоть каплю юмора, но не получилось.

– Короче… накрыл его.

– Что делать будем? – Денис смотрел на плакат, я тоже повернулся.

Вывеска на стене, обрамлённая в рамочку из колосьев пшеницы, гласила: «Здоровье детей в правильном примере родителей». Внутри вспыхнула злость и чувство обиды – кулак невольно сжался.

– Там никого нет, – я показал на дверь. – Предлагаю позвонить взрослым. Пусть станут нам примером…

– Братик… – сказал он почти шепотом, с хрипом уставшего, измотанного взрослого.

Он обнял меня, и снова накатила растерянность. С одной стороны мы в относительной безопасности, с другой – тут лежит пекарь, неизвестно, встретим ли мы хулиганов на улице. В голове осталась только одна команда: «Бери телефон, звони Волку».

– А где телефон? – Денис смотрел на меня, пожимая плечами. – Ты прикалываешься? Ты его забрал у меня и выбежал сюда!

– Я… не помню… – его взгляд опустился, будто я Елена Анатольевна и вот-вот влеплю ему двойку.

И тут я вспомнил, что у него тоже есть телефон. В конце концов, их нам выдали одновременно. Я начал хлопать по его карманам, но он меня опередил: достал устройство из заднего кармана и протянул мне.

– Только он не работает… – голос всё ещё тихий, а в глазах – чувство вины. – Там деньги кончились.

– Как они кончились? – Я не понимал, потому что у меня никогда не кончались.

– Ну… роблокс… – он прямо посмотрел мне в глаза. – Купил там баксы.

Сначала я хотел разозлиться. Должен был. И всё же… почему я смеюсь? Наверное, потому что это просто… Денис. И только он мог так всё испортить и одновременно вызвать у меня смех.

Я подошёл к двери и постарался заглянуть на улицу через железяки. Чего именно ожидал? Не знаю. Просто была маленькая надежда: может, там есть взрослые, которые смогут помочь.

– А! Вот он! – Денис рванул к углу, радостно, с гордостью и одновременно дрожью, как у машинки в прачечной, и замахал моим телефоном. – Я же в этот угол забрался, когда с ним говорил!

– Отлично! – во мне проснулась надежда, и я ощущал, как что-то огромное и тяжёлое словно скинулось с моих плеч. – Давай его сюда!

Нажал на иконку с трубкой, выбрал последний номер и позвонил. «Только бы он был рядом… я уже не могу», – пронеслось в голове, сердце стучало. «Что не могу? Куда я денусь?» – внутренний я тут же возразил: «Ха! Словно Главкон спорит с Сократом». И странно – в этой мысли появилось лёгкое облегчение, наверное, потому что я люблю Платона.

– Дядь Миша! – мой голос дрожал даже для меня самого. – Мы в пекарне, тут взрослый… он лежит.

– Мы вас уже ищем. Какая именно пекарня? Можете выйти на улицу?

– Там же… – я подумал, что наверняка эти хулиганы, и если мы поднимем «шторы»… – Там же опасно!

– Нет, их уже поймали. Откройте и сядьте снаружи, я уже у школы. – Он замялся, был слышен ветер, спутник шума, и лёгкое потрескивание, словно микрофон сломался.

– Хорошо. – Я ударил по кнопке справа от двери – уже открываем.

Я посмотрел на Дениса, а внутри всё ещё боролись желания: сказать ему спрятаться или убедить, что всё хорошо. Только сейчас заметил, как широко раскрыты его глаза – словно он увидел пришельца и не может ничего сказать.

– Денис, иди на кухню, спрячься. Я первым выйду, – казалось, в этом нет ничего особенного, просто осторожность. – Хорошо?

– Ладно, но если там что-то есть – беги, – сказал он, словно в часовне помолился богу.

Я подождал, пока он убежит на кухню, поднялись железяки, и я вышел на улицу, где меня встретил спокойный, размеренный городской воздух. Напряжение? Да, оно было, но только от того, что движения вокруг почти не было. Даже немногие машины, что медленно ехали по дороге, успокаивали.

Я смотрел глазами не того, кто сидел на уроке несколько часов назад. Нет. Я смотрел на всё с изумлением и вопросом: как? Как этот мир может быть просто хорошим и спокойным, когда наш ад ещё даже не закончился? Хруст стекла под ботинками – единственное напоминание о том, что здесь произошло.

«А, что… получается, он упал – из-за меня?» – в голове снова его лицо, морщины и стеклянные глаза. А дальше словно в киноплёнке: вот он смеётся, умыл мне лицо, показал, что только мне в голову может прийти «покрасить» булочки; вот он останавливает меня, не давая побежать к Денису; вот эта ручка печи… Я дрожу, и всё же встречаю это слезами с мыслью: «Я сильный».

Мне не хотелось идти туда, даже открывать дверь, снова слышать колокольчик, хруст стекла под ногами, идиотский плакат. Нет. Я просто повернулся и крикнул, чтобы Денис выходил. А ветер наполнял мою грусть, словно убаюкивая и шепча: «Всё позади».

Слёзы уже были правильными – тёплыми, нужными. И странно: в этот момент я даже любил себя. Я злился, мне хотелось, чтобы мир остановился немедленно и почувствовал всё, что чувствую я. Запах рябины, и эта голодная птица, что клюёт её через дорогу… Почему мне кажется, что это прожевали меня? Нет – даже не прожевали, а выплюнули. Словно вот эта апельсиновая рябь под деревом – и есть я.

– Да… – Денис вышел, сопровождаемый звоном колокольчика, хлопком двери и таким же непониманием чужого спокойствия, как у меня. – Ку… куда теперь?

– Ждём, – я повернулся к нему, как будто хотел увидеть в нём взрослого и самому снова стать маленьким, чтобы позволить себе психануть как ребёнок. – Ты как?

– Как курица в печи. Где они? – он явно начал приходить в себя, натягивая на лицо прежнюю наглость и уверенность, деловито осматриваясь. – Где наш волчара?

– Идёт, вон, – я показал на какого-то взрослого вдалеке. Самому почему-то стало тревожно. – Наверное, он.

Я только хотел подумать, что делать дальше, когда Денис уже сорвался с места. Ноги сами понесли меня за ним. Холодный ветер ударил в лицо, и я поймал себя на том, что рад ему. Никакой ржавчины, никакой сладости – только чистая, свежая холодность.

Глава 6. Послевкусие

Трава на газоне местами была бежево-жёлтой, местами всё ещё зелёной, а жёлтые листья поднимались порывами ветра – будто тоже хотели побежать, но им не хватало смелости. Мы почти добежали до воспитателя, и я вдруг заметил, что дрожу. Не от страха – просто холод пробирал до костей.

– Ты почему раздетый? – дядя Миша схватил Дениса и посмотрел на меня так, будто я только что выпал из неба. – Артём?

– Там, – я неуклюже махнул в сторону пекарни.

– Ну так иди забери… – он даже не представлял, что с нами случилось.

«Иди забери».

Эти слова – как включённый повтор. Внутри щёлкнуло. И сразу: ржавчина. Сладость. Стекло. Пекарь. Дверь. Мой собственный голос, застрявший где-то в груди. И вдруг – такая жалость к себе, что я еле дышу. Я знаю, что мы в безопасности… но как рассказать взрослому обо всём этом? Какими словами?

Я сделал шаг к дяде Мише. В голове – шум телевизора на старом канале: белые пятна, чёрные точки, шипение. Я попытался этот шум «убавить», хоть на чуть-чуть… и в ту же секунду меня прорвало.

Слёзы – резкие, болезненные, без предупреждения.

Я вцепился в дядю Мишу, уткнулся лицом в его куртку – будто только она и держит меня в мире, чтобы я не свалился обратно туда, в ту комнату, к тому стеклу.

– Он не может… Давайте уйдём уже, – Денис дрожащим пальцем гладил меня по шее. – Я ему куртку дам, у меня теплее…

– Нет, – тихо сказал дядя Миша. – Мою оденем.

Он укрыл меня так аккуратно, словно я мог рассыпаться от одного порыва ветра. Мне стало сухо во рту, так сухо, будто я выплакал всю воду, что у меня была. А ноги… будто я бежал много часов, потом упал, и теперь пытаюсь удержаться на них чистым упрямством.

«Это плохо. Надо что-то делать».

Эта мысль вспыхнула, и я даже не понял – моя ли она.

– Эй… – дядя Миша взял меня за плечи и чуть отодвинул. Свет ударил прямо в глаза, я щурился от каждого блика. – Братишка… ты чего такой бледный?

– Мне… куда кровать? – я испугался своих же слов. Я просто хотел сказать, что хочу спать. Но внутри что-то снова сработало неправильно.

– Ага, понял. Хорошо, – голос у дяди Миши был спокойный, ровный. Как будто только он остался твёрдым в мире, который трещал по швам.

Он легко поднял меня на руки, и я почувствовал тепло – будто через плотную ткань, чуть отдалённо.

И я понял абсолютно точно:

это уже не просто страх.

Это усталость. Большая. Тяжёлая. Та, что валит с ног.

– Пошли, – сказал он. – Я тебя не брошу. Не переживай.

Его слова звучали будто издалека – как сквозь вату.

В ушах поднялся ровный гул, похожий на шум моря в раковине.

И я вдруг поймал себя на том, что больше ничего не слышу,

только этот гул.

И, может быть, это даже хорошо.

Глава 7. По ту сторону меня

Трудно быть мальчиком. Особенно таким, как я. Вот как описать себя? Маленький, хрупкий и обожающий какао. Мне оно нужно – как бархатная одежда: в ней чувствуешь себя так же, как в большом растянутом шерстяном джемпере, в который можно буквально нырнуть и исчезнуть. А чем молоко не бархат? Такое же нежное, тихое, гладкое. И именно это чувство сейчас окружило меня. Какао, молоко и бархатная вуаль.