Наследство. Исторические эскизы

Преступление – это запущенный,

неизбежно возвращающийся бумеранг.

Минувшее проходит предо мною –

Давно ль оно неслось событий полно

Волнуяся как море-окиян?

А.С. Пушкин «Борис Годунов».

ВСТУПЛЕНИЕ

1740 год – сколько событий! 12 августа около пяти часов по полудни.

Бум! – Бум! Как артиллерия-то палит – Бум! – Бум! – Бум! – весь Петербург

сотрясается громом. Бум! Бум! – родился наследник престола, будущий император

Иван VI! Бум! Бум! Vivat! Vivat! Vivat! Да здравствует новорожденный император!

Бум! – Бум! – Бум! – Бум!

– Во! … славно палят детушки, ай, славно … вот также на рождение дочери

Елизаветы царь Пётр палил – старый гвардеец Митрич с удовольствием

вслушивается в артиллерийский гром. – 1709 год был, э-эх … после Полтавы

возвернулись тогда.

– Расскажи Митрич про Полтавскую баталию – просят молодые гвардейцы.

– Да что сказывать-то …, слыхали уж всё – с явным удовольствием

отнекивается старик.

– Расскажи Иван Митрич, уважь – весело гомонящие Преображенцы

окружили седого ветерана.

– Ладно, робятки, слухайте. Ночь тихая, тёплая была … звёздная. У костра

сидим. Митроха петь был горазд. Запел грустно, тоскливо так. Ведь как чуял, погиб

в баталию Митроха-то … – Митрич вздохнул, перекрестился, помолчал. – Я-то, вишь, сам не заметил, как заснул. А тут ещё светать не начало – загромыхало. Я

вскочил, кричу: «Бежим, братцы! Гроза!» от, смеялись с меня … хо-хо … Шведы

нас пулями с картечью замочат …

А стояли-то мы у монастыря, что на горе. Бой оттудова как на ладони видать.

Шведы к редутам нашим подступать ладятся. Нешуточная баталия завязалась –

пушки грохочут, стрельба цокотит, ужасть, дым такой, что ничё не видать.

Поразвеялось – глядим, шведы-то к лесу бегуть. Во как! – и Митрич оглядел всех со

значением. – А нам-то, слышь, досадно, уж и ропот пошёл: «Да сколь под

монастырскими стенами, эдак, торчать будем?!»

А тут, слышь, капитан бежит: «Во фрунт, робята, царь Пётр проезжать будет».

В един миг построились, ждём. И точно, царь Пётр шибко скачет, глаза огненные, куды … енералов всех обогнал: «Не помышляйте, что сражаетесь за Петра, а за

отечество, Петру вручённое». Вот, что царь Пётр сказал. Ура-а-а! В баталию

ринулись. Бегу – пули свистят, ядра летят, шум, лязг, крик; пот льётся, сердце

стучит, бегу, что лечу, ног под собой не чую. Вот они шведы – схлестнулись.

Рубим, колем, давим, ужасть страсти какие! Дрогнули басурманы проклятые, побежали. А нам то и любо – гоним, колем, рубим, лихачим. Гляжу – знаменосцы

их, ой-ёй … улепётывают. Ну, мы с Митрохой – он одного штыком, я другого

прикладом – хрясть!, а третий-то, хо-хо … знамя кинул и дай бог ноги. Я знамя

тащу, головой верчу – Митроха-то где? А он, сердешный, лежит, землю обнимает. А

тут чтой-то как зашипит позади, и меня жаром шибануло, ой-ёй …, земля кругом

пошла …, тёмно, глухо …, пропало всё. А как глаза открыл – божешь ты мой – царь

Пётр на меня глядит. Слышу: «Храбрый солдат, такие нужны России».

Вот так и сказал. – Митрич слезливо заморгал и со значением поднял вверх

палец.

Столпившиеся вокруг него Преображенцы уважительно разглядывают, всегда

красующуюся на груди старика серебряную медаль (награда за Полтавскую битву).

– А сейчас, это что ж такое? … – иноземцы русским воинством правят …

тьфу! … для чего воевали? За что воевали? … Э-эх … Минихи- Бироны-Манштейны

… это порядок, а? … – Митрич машет рукой, залпом выпивая поднесённую чарку

водки.

Бум! Бум! Vivat! Vivat! – родился наследник престола, будущий император

Иван VI – громом пушек сотрясается Петербург. Бум! Бум! Vivat! – гремят, грохочут пушки, а солнце, ярко сиявшее весь день, за тучею скрылось. Невидимые

днём звёзды созвездия Льва расположились на редкость неблагоприятно – судьбой

родившегося всегда будут управлять другие, исходя из своих корыстных интересов.

Однако, в век Просвещения астрология не была в чести и неудивительно, что

гороскоп новорожденного наследника престола не был составлен. Как и всё в мире, каждая Судьба имеет свои причины и следствия. А предназначения высших миров

всегда обоснованы.

Бум! Бум! – Да здравствует будущий император Иван VI! – гремят, грохочут

пушки, а в Коломне над Маринкиной башней вороньё пеплом проклятым мечется.

Бум! Бум! – изрыгает пламя пушка, а красавица цесаревна Елизавета

примеряет новое платье.

– Ах, вот если б сюда кружево бельгийское пустить! – она мечтательно

щурится. – Как хорошо, как прекрасно было бы … – вздыхает – как всегда нет

денег! – Елизавета в досаде отворачивается от зеркала.

Бум! – уже стоит архиерейский дом в Холмогорах.

Бум! – Шлиссельбургская крепость ждёт узника-императора.

Восприемница новорожденного сама императрица Анна Ивановна. В течение

двух часов не отходит она от племянницы. Слава Богу, сына родила Аннушка-то, наследника. Анна Ивановна очень довольна. Случилось всё так, как она и

рассчитывала, издалека всё прикинула. Загодя решила племянницу Анну выдать

замуж, и чтоб наследник народился. (Подсказали ей это Остерман и Левенвольде, однако, Анна Ивановна считала это решение своим). Ещё девять лет назад в 1731

году потребовала Анна Ивановна всеобщей присяги на верность своих подданных

тому наследнику, которого в будущем выберет она сама. (Сноска: Анна Ивановна

восстановила Устав Петра Великого от 1722 года о наследии престола, по которому

самодержец имел право назначить себе в приемники любого из своих подданных.) Недоумевали, а присягали, раз самодержица повелела.

Ладно-то как получилось, ох, как ладно – малыш здоровый, крепенький, Иваном назовём в честь батюшки. Вот так, апосля меня на Руси Иван VI царствовать будет. Охо-хо … потомкам портомои, Лизке с Чёртушкой, теперь

царства не видать. (Сноска: Портомоей называли жену Петра I императрицу

Екатерину I, так как в юности она была прачкой. Елизавета и Анна – дочери

Екатерины I, Чёртушкой называли при дворе внука Петра I от старшей дочери

Анны, герцога Голштинского, будущего императора Петра III).

Да уж, расстаралась Анна Ивановна – и ум государственный, и

дальновидность проявила.

Мудрая царица Анна, вот так и скажут. Императрица удовлетворённо-

счастливо улыбаясь, вытирает пухлой большой ладонью пот со лба – так и скажут.

Ванечка у меня будет. Где им царя-то воспитать. Нянчить будет Анна Фёдоровна, кормилицу тоже сама подберу.

А ведь по началу-то не всё ладно было. Как жених-то сперва не понравился, ой-ёй, как не глянулся, заморыша какого-то Левенвольде привёз, даже осерчала

тогда маненько. Ох, глаз да глаз за всем нужен. Анька-то что учудила, глупая, влюбилась в этого красавца наглеца польского, а ей, Анне, пришлось всё улаживать.

Ничего, в Польшу укатил, Линар-то её, а племянницу под замок, чтоб не

вольничала. А на обручении, Анька-то, как расплакалась, да ещё за шею-т

обхватила, в плечо уткнулась и ревёт, глупая, так что и Анна Ивановна в голос

заревела, жалко, всё-таки родная кровь. Ах-ты-ж, припозорились тогда … не

хорошо.

Дядюшку царя Петра восхваляют все, а о наследнике он озаботился, а? Куды

там, сына своего Алексея казнил, не пожалел, убивец … жаль брата … ни за что

пропал человек, а то сейчас правил бы царь Алексей II. Сколько годков-то ему б

теперь было? … никак 50 …, о-хо-хо … ну да ладно …

Анна Ивановна своей грузно-тяжёлой мужеподобной походкой идёт по

дворцовому парку. Ворон-то сколь налетело, ах ты ж беда, раскаркались чернявые, жаль, ружьеца-т нет.

Вдруг, вздрогнув, приостановилась царица.

– На Волынского как похож! – Новый караульный вытянулся в струнку.

– Убрать! Чтоб не было его здесь! – резко распорядилась царица.

Так до конца своих дней не понял тот караульный, чем так не угодил

государыне-матушке.

И зачем надо было так своевольничать, а? Это зачем затеял такое? Реформы

тайком насочинял, законы новые навыдумывал. Не хорошо … Эх, Артемий

Петрович, чем не жилось-то тебе? – неожиданно вдруг стало жаль, недавно

обезглавленного, кабинет-министра Волынского. (Сноска: Волынский Артемий

Петрович 1689-1740гг. С 1738 года кабинет-министр. Будучи недоволен

государственным устройством России, составил проект, в котором требовал участия

дворянства в управлении в виде сената, составленного из представителей знати и

нижнего правительства из среднего и низшего дворянства; также предлагал

реформировать образование, финансы, правосудие. Был обвинён в политическом

заговоре, арестован и, после допросов и пыток, казнён 27 июня 1740 года.) Э-эх ..

вечно надоедал делами государственными. А учтивый-то какой был – поклонится, и

ножкой шаркнет, и голоском эдак доложит всё вкрадчиво, а сам, змий проклятый

чего творил, а? … за её спиной, тайно! Обидел свою государыню, ох, как обидел …

Это зачем законы-то новые? Значит она плохо правит, значит так получается? Это

она-то плохо правит?! Упрекать посмел Её, Самодержицу, пёс шелудивый, дескать

герцогу Бирону на конюшни из казны отпускается в 30 раз более средств, чем на

всю артиллерию. Ну и что с того? А царь Пётр, всеми восхваляемый, для своей

портомои деньги на бриллиантовую корону для коронации где взял? Из казны и

взял. Сколь понадобилось, столь и взял, и никто на него за то не лаялся. И она для

друга сердешного никаких денег не пожалеет, и никто ей тут не указ.

Хмурится, вздыхает императрица.

Совсем обнаглел Артемий Петрович, всё просчитал, везде свой нос сунул.

Заумничался … вот и получил. Ох!, голова-то как полетела! Кровища брызнула …

о-ох!!! Дружки-то твои тебя к посажению на кол присудили, а я милость проявила –

вырезать язык и голову отсечь приказала. Как же, оценит он милость царскую, поди

на том свете всё скулит да жалобится.

Нахмурилась, словно в ознобе передёрнула полными плечами царица. Боялась

смерти она, того света, ох как боялась.

И к другим милость явила, потому как страх божий в душе имею. Это она-то

плохо правит?! А вот друг сердешненький так и очень даже доволен ею. Любит её

Эрнст Иоганн, ох как любит. Чего ж не сделаешь для друга сердешного, вот даже

верхом ездить выучилась, чтоб почаще вместе с ненаглядненьким бывать.

Ох душно … уморилась – Анна Ивановна блаженно усаживается в своё

любимое кресло у раскрытого окна. Идёт мимо прохожий. Царица окидывает его

острым взглядом.

– А ну, поди сюда – подзывает государыня. – Ты поштё ж это в таком

непотребном виде по городу ходишь? И не стыдно по главной прошпекте, перед

дворцом, в рваной шляпе казаться? – строго выговаривает Анна Ивановна.

– Прости государыня-матушка, оплошал … беден я, купить шляпу-то не на

что … – конфузится незадачливый прохожий.

– На вот тебе полтину, купи себе шляпу и чтоб отечество не позорил боле, стыдоба.

– Благодарствую – суетливо кланяется прохожий – премного благодарствую, Ваше Величество. Обязательно-непременно куплю себе новую шляпу – и прохожий

старается как можно скорее исчезнуть с придирчивых глаз государыни.

За окном загалдели вороны. Анна Ивановна быстро схватывает своё ружьецо, высовывается из окна и точными, меткими выстрелами убивает нескольких птиц.

– О … Ваше Величество … меток глаз, ловка рука – склонился в поклоне

фельдмаршал Миних. – Редкий женщина может так преизрядно стреляйт.

Императрица одаривает его благосклонным взглядом.

Анна Ивановна тяжело поднимается по широкой беломраморной парадной

лестнице. Устало входит в свои покои. На комоде, роскошно изукрашенном

позолотой, лежит письмо. Послание от княгини Наталии Борисовны Долгорукой. Из

Сибири. Просит княгиня позволения быть рядом с мужем. О чём просит …? –

казнён он.

Нахохлившись чёрной вороной, уставя мрачно-невидящий взгляд в пустоту, замерла царица.

Да как же посмели они так опозорить её вселюдно?!! – всколыхнулась давняя

обида. Через кандитки эти поганые власть её самодержавную ограничить

вздумали!!! (Сноска: После смерти императора Петра II, Верховный тайный совет

выдвинул кандидатуру Курляндской герцогини Анны Ивановны в императрицы, так

как она была дочерью царя Ивана Y, соправителя и брата Петра I. Её власть решили

ограничить кондициями (условиями), которые должны были привести к созданию в

России парламента. Но на деле они были составлены в интересах князей Долгоруких

и князей Голицыных. Это возмутило дворянскую общественность. Начались

раздоры и смута. Властолюбие одних, распри и склоки других, глупость третьих, наглость четвёртых и трусость всех вместе привели к тому, что была упущена

реальная возможность конституционно-монархического правления в России. 25

февраля 1730 года, при восшествии на престол, императрица Анна Ивановна «при

всём народе изволила их (кондиции) приняв, изодрать.» Где же это видано, чтоб

царскую власть ограничивать?! Все цари русские, предки её, самодержавно правили, а она что ж, дура какая?!! Её, законную наследную царевну, власти лишить хотели!!

– глаза заблистали непрошенными слезами. – Ну и выкусили, как порвала писульки

их скверные – все затряслися и приползли с робостью великой, пониманием, да

повинилися. Да как посмели они!? Да за такое-то дело любой царь всех

злоумышленников под корень извёл бы, а она, душа добрая, только окаянных князей

Долгоруких в Сибирь сослала. Так даже там князь Иван не унялся. Ладно человек

хороший нашёлся, уведомил.

«Князь Иван Алексеевич Долгорукий, как выпьет (а это почитай каждый

день), так её Величество императрицу Анну всякими поносными словами жалует» -

подъячий Тишин отписал.

Тяжело задышала мощная грудь, ярким видением казнь Ивана Долгорукого

вспомнилась.

В судорожных конвульсиях дёргается окровавленный обрубок, замерла толпа

вкруг эшафота. Голову скорей руби! Полетела голова. Ужасный обрубок истекает

кровью на грубо сколоченных досках. Смотрит царица, дыхание перехватило …

жутко … перевела взгляд на толпу, на уставшего палача.

Тяжко править-то как … князя Ивана к колесованию присудили, а она, душа

добрая, смилостивилась, четвертованием заменила. Ох, тяжка доля правительницы, ох тяжка, чтоб всё хорошо, ладно было, да по справедливости. Обо всём думать, про

всё помнить надо … даже про Тишина (что донёс на Долгоруких) не забыла – из

подъячего в секретари повысила да награду выделила в размере 600 рублёв. ( По её

материнскому указу награду Тишину выдавали в течение шести лет, так как он «к

пьянству и мотовству склонен»).

Что ж, казнён Иван Алексеевич, а вдова его, княгиня Наталья Борисовна, пусть в Петербург возвращается. В Сибирь-то ей вовсе и не надобно было ехать.

Сама пожелала, глупая.

Как графиня Шереметьева тогда в ноги кинулась:

– Не губи дитя, государыня-матушка! Позволь расторгнуть помолвку!

Дала своё всемилостивейшее согласие императрица.

А Наталья заупрямилась – выйду за князя Ивана Долгорукого, и всё тут. Все

уговоры напрасны, даже отца своего, престарелого Бориса Петровича, не

послушалась. Видать сильно жениха полюбила Наталья Борисовна. Ох-хо-хо … как

убивался, горевал, мучился граф Шереметьев. Сам, сам всё устроил, для любимой

дочери постарался – знатного да богатого жениха сыскал. За брата будущей царицы

сосватал. Ах, что за помолвка была Петра II с Екатериной Долгорукой! Роскошь,

блеск, богатство неслыханное! Всё рухнуло в одночасье. Кто бы мог подумать!

Петенька скончался, бедный, накануне своей свадьбы. Вот ведь как бывает. Где ж

можно всё учесть, предугадать. 30 ноября 1729 года была царская помолвка, свадьбу

на 19 января назначили, а он, лапушка, простыл, да ещё и оспой захворал. Бедный, бедный сиротка – всплакнула Анна Ивановна. Как Василь Лукич сказывал:

«Запрягайте сани. Хочу ехать к сестре». Последние словечки свои Петенька

вымолвил. (Сноска: Сестра Петра II великая княжна Наталья Алексеевна 1714-1728

гг. В ночь с 18 на 19 января 1730 года император Пётр II, внук Петра I, сын

казнённого царевича Алексея, скончался в возрасте 15 лет. Царствовал с 1727 года).

Вот уж истинно – неисповедимы пути Господни. Кто б мог подумать? В

тихости, безвестности жила она в Митаве, и вдруг, как снег на голову – посольство

из Москвы.

– На царство тебя герцогиня просим.

До сих пор поражается Анна Ивановна – откудова знал про то матушкин юродивый

Тимофей Архипыч?

Ярко вспомнилось былое. Урок танцев у них с сестрицей Катюшей был, менувэт учитель показывал. Царица-матушка вошла. Аннушка расстаралась вся – и

ножку вытянула, и склонилась самым прекрасным образом. Прасковья Фёдоровна с

досадой фыркнула: «Чисто корова топчется!».

Не смогла слёз сдержать царевна, из залы выбежала, а тут юродивый:

– Ай-ай, не гоже царице плакать – глаза изумлённо вскинула – Царицею

будешь, Аннушка. – жарко-загадочно шепчет юродивый. – Корону златую вижу – на

голову кажет – Верь мне, Аннушка, токмо я это ведаю. Царицею будешь, обидчиков, ох, люто накажешь … ох, полетят с плеч головушки … – В глаза

пристально глянул, высоко подскочил, гикнул, в ладоши хлопнул и был таков.

Что ж, пусть приезжает опальная княгиня. Чтоб ценила доброту да милость

царскую.

Мрачнее тучи царица. Набежали тут шуты, шутихи, карлы да карлицы –

скоморошничают, шутят, толкаются – рассмешить, распотешить государыню-

матушку стараются. Нет, хмурится, печалится царица. Видать государственные

заботы покоя не дают.

– Матушка-государыня, из деревни бабу привезли. Говорят, козой она

обратиться может.

– Как так, козой? – встрепенулась Анна Ивановна.

– И козой, и собакой, матушка – кривляясь, прыгает вкруг неё шут.

Чёрные, мрачные глаза царицы глядят заинтересованно. Шуты в неистовом

бесновании скачут, блеют, лают, хохочут.

– Вон пошли, дураки! Все, все!

Испуганными мышами разбегается придворное скоморошество.

Императрица, задумываясь, успокаивается.

– Как же это в козу она превращается? … ?, ишь … чего только не бывает …

как же это в козу …? – Решительно хлопнув в ладоши, приказывает – перо, бумагу, живо!

– Ш-ш-ш … почтительный шелест-шёпот, всё замирает. Государыня

соизволяет указ писать.

В благоговейной тишине Анна Ивановна скрипит пером:

«По поводу пойманной волшебницы Агафьи Дмитриевой собрать комиссию и

учинить ей «пробу» – сможет ли она, как говорили, обернуться козой или собакой».

(Сноска: Комиссию собрать не пришлось, так как баба Агафья вскоре умерла в

Тайной канцелярии.)

Да вот ещё, Салтыкову в Москву отписать надобно …

«Семён Андреевич! Изволь съездить к Апраксину и сам сходи в его казенную

палату, изволь сыскать патрет отца его, что на лошади писан, и к нам прислать, а он, конечно в Москве, а ежели жена его спрячет, то худо им будет».

Патрет в малый дворец в нижнюю залу помещу, хорошо там встанет.

Покончив с делами, Анна Ивановна направляется к любезному её сердцу Ванечке.

Опочивалня младенца-императора. Сказочно-дивно-благолепно!

Неужели это творение рук человеческих? От божественной красоты дух

захватывает: по стенам в красочном злато-малиново-малахитном орнаменте парят

чудные райские птицы – глаз не оторвать!, радостной неземной красотой чаруют

причудливо-роскошные цветы. О … эти обои вышиты по эскизам гениального

живописца Каравака. Разнообразный шелк, гродетур, фланель, тафта, серебро в

нитках и шнурах, золотой и серебряный позумент, широкий и узкий –

изысканнейший дорогой материал, из которого создано это великолепие. Не менее

чаруют нарядно-роскошные, в тон подобранные, оконные и дверные занавеси. Алое, мягко-пышное сукно, которым обит пол, заглушает шумы и скрипы в опочивальне

царственного младенца. У окна возвышаются, словно трон, обитые малиновым

бархатом и золотым позументом, маленькие высокие кресла на колёсцах. На

маленьких скамеечках, с изящно изогнутыми золочеными ножками, лежат

подушечки, покрытые алым сукном. Но самое значимое в этой райской

опочиваленке это, конечно же, прекрасная дубовая колыбель, обитая с «лица»

парчою, а внутри зелёною тафтою, где на мягком пуховом матрасике, среди

шелково-кружевного благолепия подушечек и одеялец безмятежно покоится, не

осознавая своего величия, новорожденный наследник престола – младенец Иван

Антонович. С какой безграничной заботой, лаской, вниманием ухаживает за ним

добрейшая Анна Фёдоровна Юшкова, старшая мамка царя. Красивая дородная

кормилица Катерина Ивановна безотлучно находится около будущего императора.

– Сиди, дура, младенца уронишь. – Добродушно бросает Анна Ивановна испуганно

всколыхнувшейся кормилице. Малыш оторвался от соска и ясными смышлеными

глазками глядит на двоюродную бабушку.

– Кормись, солнышко, дела государственные много сил потребуют. – Царица

осторожно похлопывает маленькую пухлую ножку. – Скоро наши ноженьки

побегут по дороженьке … Что не кормишь-то? А… всё … не хочет, не желает, накушалось наше солнышко. – Анна Ивановна берёт малютку на руки, тютькается, играет с ним. – Не даст себя в обиду Ванюша, грозным царём будет. Ай-ай, шалун

какой за палец бабушку покусал, рот-от беззубенький, ай-ай – смеётся царица

неожиданно тихонько, ласково.

Наш Ванюша в терему,

Сладка ягодка в саду,

Сладка ягодка в саду,

Что оладышек в меду.

Люли-люли люленьки, прилетели гуленьки.

Гусельки играют, пушечки стреляют.

Расти наша душечка,

Радость наш, Ванюшечка.

Иногда, вовсе не часто, допускаются к младенцу родители – Анна Леопольдовна и

Антон Ульрих. Встречи всегда происходят в присутствии царицы, чтоб не

натворили чего по недомыслию.

Вот в послеобеденный час легко скользит по паркету дворца изящный, очень

приятный человек лет тридцати пяти.

– Сударь, сюда пожалуйста, государыня ждет Вас. – Пред ним распахиваются

роскошно вызолоченные двери.

Был ли вечор в концерте, Василь Кириллыч? – вопрошает царица.

– Имел удовольствие. – Тредиаковский кланяется.

– А музыка на оду твою «Стихи похвальные России» понравилась ли тебе, батюшка?

– Преизрядно. – Ещё ниже кланяется поэт. – Очень великолепную музыку

сочинил господин Арайя. Придворная капелла Вашего Величества выше всех

похвал, голоса звонкие, чистые. Очень прекрасный концерт, Ваше Величество.

Оперу «Притворный Нин или Познанная Семирамида» также имел удовольствие

слушать. Смею заверить, восхищению моему нет предела. – низко кланяется

придворный поэт и секретарь академии наук Василий Кириллович Тредиаковский.

(Сноска: Для оперных спектаклей был построен огромный на тысячу зрителей театр, в который пускали всех желающих. Главное, чтобы человек не был пьян или грязно

одет.)

– И ты горазд, батюшка, вирши сочинять. Прочти-ка нам что-нибудь.

Польщенный Тредиаковский, встав в театральную позу, декламирует с

преизрядным мастерством:

– «Петух и жемчужинка». (басенка)

Петух взбег на навоз, а рыть начав тот вскоре,

Жемчужины вот он дорылся в этом соре,

Увидевши её: что нужды, говорит,

Мне в этом дорогом, что глаз теперь мой зрит?

Желал бы лучше я найти зерно пшеницы,

Которую клюем дворовые мы птицы.

К тому ж, мне на себе той вещи не носить;

Да и не может та собой меня красить,

И так, другим она пусть кажется любезна;

Но мне, хоть и блестит, нимало не полезна.

– Слыхали мы про то, – душа императрицы жаждет торжественно-звучного

стиха. – «Стихи похвальные России» слушать желаем.

Поэт вдохновенно читает:

– Начну на флейте стихи печальны,

Зря на Россию чрез страны дальны;

Ибо все днесь мне её доброты

Мыслить умом есть много охоты.

Анна Ивановна внимает благосклонно, чуть шевеля губами.

– Россия мати! Свет мой безмерный,

О благородстве твоем высоком

Кто бы не ведал в свете широком?

Чем ты, Россия, не изобильна?

Где ты, Россия, не была сильна?

Виват, Россия! Виват драгая!

Виват надежда! Виват благая!

Сто мне языков надобно б было

Прославить всё то, что в тебе мило!

Анна Ивановна громко хлопает, все присутствующие восхищенно

аплодируют. Василий Кириллыч раскраснелся, глаза блестят, приложив руку к

сердцу, кланяется.

– Есть ли у тебя новое сочинение, Василь Кириллыч? – благосклонно

спрашивает императрица.

Тредиаковский взволнованно кивает.

– Прочти, батюшка.

– Все государи, всегда которы преспеющи были,

Суть не весьма за тем своего блаженства достойны:

Нега портит их, а величие упоевает.

Самозабвенно декламирует поэт, не замечая некоторого удивления

государыни.

– Царь властен есть во всем над народом,

Но законы над ним во всем же властны, конечно.

Мощь его самодержна единственно доброе делать.

Связаны руки имеет он на всякое злое.

Императрица, краснея, приподнимается, придворные переглядываются. Василь

Кириллыч в творческом увлечении ничего не замечает.

– Царю быть должно трезвейшу, мнее роскошну,

Более чужду пышности, нежели просто людину;

Больше богатства ему и веселий иметь не достоит.

Но премудрости, славы, к тому ж добродетели больше, Нежели стяжут коль сих прочие все человеки.

Людям всё отдавать он должен целое время.

Все свои попечения, все и усердия людям.

Он потолику достоин царить, поскольку …

Тут поэта оглушает мощнейшая оплеуха.

Императрица багровая от негодования, её мощная грудь бурно вздымается.

Тредиаковский, не чувствуя боли, в ужасе бежит из дворца. О, как изменчива

фортуна! Уж ближе к ночи, лицо всё ещё болит и горит, он записывает в дневнике:

«Имел счастие читать государыне императрице у камеля (камина) и при окончании

онаго чтения удостоился получить их собственных Ея величества рук

всемилостивейшую оплеушину».

Обычной чередой бежали дни за днями. Незаметно подкрался Роковой день –

6 октября занемогла царица. Случилось это во время обеденной трапезы. Вдруг, побледнев, застонала от ужасных болей императрица, в муке великой – ни

вздохнуть, ни охнуть – недвижно замерла она. Вскоре началась жуткая кровавая

рвота.

– Ну будет, будет, матушка, o main Got, беда, беда какая … – трясущийся, бледный Бирон держит пред ней таз, наполняющийся зловонной кровавой кашей.

Ох, повинна, во многой крови повинна царица. Не казненных ли кровь из неё

сейчас выплеснулась?

Изнемогшую государыню бережно несут в опочивальню. На высокой, пышной перине, среди шелково-кружевного благолепья в тяжелом забытьи лежит

Анна Ивановна.

В это время в апартаментах герцога Бирона собрались высшие

государственные чины.

– Хто подумаль бы?, ай-ай … всегда крепка здоровья государыня биля –

сокрушается фельдмаршал Миних. Ему в растерянности вторит обер-гофмаршал

Рейнгольд Левенвольде:

– Жить да жить, такой цветущий женщина, до старости жить. –

Сокрушенно качается голова в кудрях роскошного парика.

Хмурый канцлер Черкасский сосредоточенно молчит. Кабинет-министр

Бестужев-Рюмин бледен, растерян, от волнения не находит слов.

Эрнст Иоганн Бирон, закрывшись кружевным платком, рыдает.

– Други, други, тяжка фортуна наша – наконец Бирон поднимает заплаканные

глаза, но тут же голос прерывается, рот кривится, и он опять, закрывшись платком, сотрясается в рыданиях. – Всё рушится, всё – захлебываясь слезами, бормочет

всесильный временщик – пропала моя голова-а-а …

Царедворцы, зная железную волю своего повелителя, настороженно ожидают

решительных действий.

– Что будет с Россией, гошпода, если у трона окажутся младенец император и

при нем слабохарактерная регентша, его мать, Анна Леопольдовна? Что с Россией

будет, гошпода? – Почти истерически вопрошает герцог, обводя всех сверкающе-

заплаканными глазами.

– О …! Бедная Россия! – патетически восклицает он, трагически

жестикулируя. – О …! Несчастный русский народ!

– Несчастный народ, бедная Россия – согласно кивая, бормочут царедворцы.

– Но эт-та нельзя! Мы не допустим эт-та!

Наконец Бирон берет себя в руки:

– Крайне важно и полезно правление государства вверить такой особе, которая не токмо достаточную снискала опытность, но также имеет довольно

твердости духа непостоянный народ содержать в тишине и обуздании. –

Всесильный временщик остро вглядывается в высших государственных сановников

России.

– Не вижу, на Российском горизонте более достойной кандидатуры, чем Вы, светлейший герцог – опережает всех Бурхард Христофор Миних и низко кланяется

со сладкой улыбкой на устах.

– Никто кроме Вас, светлейший герцог, не потянет эту ношу. – угодливо

кланяется обер-гофмарщал Рейнгольд Левенвольде.

– Присоединяюсь к фельдмаршалу и обер-гофмаршалу. – хрипло произносит

немногословный канцлер Черкасский.

– Поддерживаю и приветствую это мудрое решение. – низко кланяясь, спешит

присоединиться замешкавшийся кабинет-министр Бестужев-Рюмин.

– Мне очень лэстно, гошпода, эт-та болшая чэсть – довольно ответствует

герцог. – Только смогу ли? Разве справлюсь?

– Возможно ль быть таким неблагодарным? – громко вопрошает Бестужев-

Рюмин. – Бросить Россию, принесшую Вам славу, почет, богатство?! Бросить

Россию сейчас на произвол судьбы, бросить страну, которая так высоко вознесла

Вас, герцог?! Оставить нас сейчас!!, возможно ли это? Нельзя оставить страну в

таком отчаянном положении без Вашего мудрого руководства! – Бестужев-Рюмин

старается льстивой наглостью загладить своё первоначальное замешательство.

– Хорошо, гошпода, я согласен быть регентом при младенце-императоре -

растроганный Бирон уже устыдился своей слабости – Я согласен гошпода – он

милостиво кивает всем – согласен быть регентом.

Уф … царедворцы облегченно вздыхают, каждый про себя понимает – такая

поддержка будет оценена должным образом и теперь за свое будущее можно не

беспокоиться, они прекрасно закрепились на своих местах. Немного расслабившись, вся компания довольно улыбается друг другу.

– Но согласитесь, гошпода, от такой Великой страны, как Россия, четыре

человека, даже столь значительных, есть малое представительство – заявляет Бирон.

– Мне можно занять столь высокий пост только при волеизъявлении всего

государства.

И 7 октября под коллективной петицией императрице Анне Ивановне, с

просьбой назначить герцога Бирона регентом при младенце-императоре Иване VI, подписались высшие чины армии, флота, церкви, коллегий и двора. Теперь для

полного упрочения своего положения Бирону необходима подпись императрицы, и

он спешит в опочивальню царицы.

– Анна Ивановна, – герцог наклоняется к тяжело больной государыне –

завещание изволь подписать, матушка.

– А…?, что? – встрепенулась царица. – Завещание …? Какое завещание? В

уме ль ты, что говоришь-то, батюшка? – тоскливо сжалось сердце.

– Завещание подпиши в пользу Ивана Антоновича, императором его сделай, а

я, чтоб при нем регентом был. Подпиши, Анна Ивановна … – настаивает Бирон.

– Какое завещание? О чем ты? – Анна Ивановна с упреком испуганно глядит

на друга сердешного. – Как можешь ты предлагать мне такое?! – в смятении шепчет

царица. – Ежели подпишу, так за ним больше ходить будут, чем за мной!

– Подпиши, Аннушка – умоляюще просит герцог.

– Нет. – Анна Ивановна отворачивается к стене, ужасается. – Неужто вправду

смерть пришла?

Бирон на коленях целует ей руки.

– Нет, нет, не проси, не подпишу. – Хрипло твердит она, надеясь через это

отдалить свой, неотвратимо приближающийся, конец. – Зачем в могилу загоняешь, родненький? – всхлипывает Анна Ивановна, слезы текут по бледным полным

щекам.

Бирон в полном отчаянии молит её на коленях, обливаясь слезами:

– Подпиши, радость, счастье, душа моя, красавица, Аннушка! – Анна

Ивановна слабо улыбается. – Про-па-ду-у … – тоскливо тянет герцог, целуя руку

своей царственной возлюбленной, – умилосердись над рабом своим ничтожным, Аннушка … – теряя всякую надежду, молит Бирон. – Подпиши …

Такого напора друга сердешного государыня не выдерживает. Забыв о своих

страхах, слабой рукой подписывает завещание и со стоном откидывается на

подушки.

– Выздоровеешь, матушка, непременно поправишься, поживем ещё. –

Довольный герцог пытается успокоить свою царственную подругу.

– Завещание это так, подстраховаться только … – виновато суетится Бирон.

– Ладно. – Хрипло говорит Анна Ивановна, слабо махнув рукой. – Бог с тобой.

– Она явно ощущает близость смерти. – Иди.

Бирон , умильно гримасничая, посылая воздушные поцелуи, пятится к двери.

В полном удовлетворении он покидает опочивальню царицы.

Ночь. Всё спит во дворце, лишь чей-то храп нарушает дремотную тишину.

Дежурный офицер старается не спать, бодрится.

– Ах ты ж беда какая, спать-то как хочется!

Голова тяжелеет, веки неодолимо смыкаются. Он с усилием открывает глаза и

… цепенеет – прямо на него из темноты дворцовых анфилад медленно движется

высокая тучная женская фигура в белом.

– Никак матушка-государыня идут. – Офицер подобрался, вытянулся …

страшно, жутко ему … – Анна Ивановна, государыня. – Окликнул.

Не видя, не слыша его, страшным призраком проходит царица. Пот холодный

прошиб. – Как же это? Спит государыня, ей-ей спит, да и больна она … а эта-то

откуда? … Что ж она ходит? …

В смятении офицер бежит к Бирону, будит его:

– Ваше сиятельство, умилосердитесь, Ваше сиятельство.

Недовольно открылись мутные сонные глаза:

– Чего тебе?

– Матушка-государыня, – еле выговаривает бледный трясущийся офицер, –

там … там … – машет рукой и, пристально глядя в глаза герцогу, тихо выдыхает, –

гулять изволят …

Непонятный страх передается герцогу.

– Сочиняешь, – тянет он, – спит она.

– Ей бо, Ваше сиятельство, – офицер быстро крестится – гуляют, в тронную

залу пошли, мимо меня, я ей – Анна Ивановна, государыня … а она мимо, мимо …

Бирон с офицером поднимаются в тронную залу. Анна Ивановн, вся в белом, важно сидит на троне. Бирон решительно подходит:

– Что это надумала, матушка, не время сейчас на троне-то быть.

Ох, страшна царица – ни взгляда, ни слова, жуткие очи вдаль вперились, тихо

с трона сошла, идет, что плывет – у бедного фаворита и голос пропал, затрясся весь

и в покои царицы побежал.

Вот она, Анна – тяжело дышит грузное тело, спит государыня. Бирон

облегченно вздыхает, ладонью вытирает пот со лба.

– Анна Ивановна, Аннушка, Анна … – насилу добудился. – В тронный зал

пойдем, двойник там твой ходит.

– Кто ходит? В какую залу? Приснилось что ль чего? Тяжко мне, ох тяжко, все нутро горит, а ты с глупостями, среди ночи … – недовольно ворчит, поднимаясь, царица. – Ну пошли, что ли, где там кто ходит.

И тяжело опершись на руку друга сердешного, Анна Ивановна в последний

раз идет в тронную залу.

Никого не замечая, белый, зловеще-таинственный призрак расхаживает по

тронному залу. Тускло светятся голубые изразцовые печи, чуть позванивает

хрусталь изящнейших люстр.

Долго, пристально вглядывается царица в свой двойник, глухо говорит:

– Это смерть моя.

И смерть не заставила себя ждать. На следующий день, 17 октября, императрица умирала. До последнего вздоха не сводила она глаз со своего страстно

любимого ненаглядного Бирона, горько плачущего в её ногах.

– Не бойсь. – Сказала она ему, и её дух отлетел в вечность.

ПОСМЕРТИЕ.

– Где же это я, господи? … – Анна Ивановна в недоумении приглядывается –

низкий кустарник, чахлая трава, мглистый мох у ног стелется – все убого, серо, бесцветно. Беспредельной тоской расстилается недвижно-спокойное свинцово-серое

море. Странно, непонятно всё. Анна Ивановна властно хлопает в ладоши и … в

ужасе замечает на себе рвань, тряпьё убогое! Кто посмел?! На неё, такое-то?! Она

пытается кричать, но крика своего не слышит. Кругом в мутной серости снуёт

множество безликих оборванцев, и никто, никто не замечает Её Императорское

Величество. Быть того не может! Сон это, скверный, отвратительный сон …, сейчас

проснусь … – и с ужасом понимает – нет, ей уже никогда не проснуться. Она мертва.

Анна Ивановна, растерянно озираясь, содрогается в безысходности. Вдруг прямо в

руки к ней откуда-то летит грязный-грязный громадный котел, и она начинает его

чистить.

– Я мертва! Какой ужас! – она чистит, моет, скребет отвратительный жутко-

грязный, весь в жирной черной копоти тяжелый котел. Окружающие оборванцы

тоже что-то чистят, моют, скребут, починяют. Все хмуро сосредоточены.

Императрица оказалась в верхнем слое чистилища. Это – Скривнус.

«Здесь проходит посмертие тех, чья жизнь на земле проходила в житейских

заботах и попечении только о материальном. Обиталищами миллионов масс тех, кто

был людьми, служат здесь котловины, замкнутые среди невысоких, но

неприступных откосов. Какие-то огромные пугающие существа бодрствуют по ту

сторону откосов, время от времени они швыряют оттуда груды предметов, как бы

скользящие по воздуху. Каждый из предметов сам находит того, кто над ним должен

работать: чинить никому не нужную ветошь, мыть что-то вроде измазанных маслом

и грязью склянок, надраивать металлические обломки. Здесь нет ни любви, ни

надежды, ни радости, ни религии, ни искусства. Нескончаемый труд прерывается

лишь для сна, но сны лишены сновидений, а труд творчества. И работа и сон

протекают преимущественно в баракообразных домах, длинных, перегороженных

внутри барьерами высотой до пояса. Облик обитателей сохраняет полное

человекоподобие, но черты смыты и разглажены. Они напоминают блины, почти

схожие друг с другом. Впрочем, память о существовании в Энрофе (жизнь на земле) не только сберегается в душе, но и гложет их, как мечта об утраченном рае.

Мучения Скривнуса это скука безысходного рабства, нудность труда и отсутствие

перспектив. Кошмаром вечно нависающей угрозы является единственный реальный

выход отсюда – на море показывается черный, похожий на ящик корабль, быстро и

бесшумно скользящий к берегу. Его появление повергает обитателей в панический

ужас, так как ни один не знает, застрахован ли он от поглощения кромешной тьмой

трюма. Забрав тех, кого груз кармы обрекает на страдания в более глубинных слоях, корабль отчаливает». «Это действует закон Возмездия, механическая сторона

которого состоит в том, что нарушение нравственных законов влечет за собой

утяжеление эфирного тела совершившего. Пока он жив, утяжеленное эфирное тело

остается на поверхности трехмерного мира; при этом тело физическое играет роль

спасательного круга для утопающего. Но как только связь между ними разрывается

смертью, эфирное тело начинает погружаться глубже и глубже из слоя в слой, пока

не достигнет равновесия с окружающей средой».1

Анна Ивановна моет, скребет, чистит свой мерзкий котел и осматривается. Все

тени тоскливо-однообразны. Однако, одна из них смутно напоминает кого-то.

Неужто князь Меньшиков? Тень тоже приглядывается к ней, и Анна Ивановна

слышит странную фразу:

1

Даниил Андреев «Роза мира» «Миры Возмездия»..

– Не опалы да нищеты бояться надобно, а полного благополучия и

процветания до конца жизни неправедной.

Тут скука нудного труда прерывается – из серого свинца морских вод

показался жуткий черный ковчег, бесшумно и быстро скользящий к берегу. Все в

ужасе замирают. Вдруг Анна Ивановна в одной из теней узнает Ивана Алексеевича

Долгорукого! Да, да! – явственно проступают его черты, пристально-мрачный

взгляд сверлит её.

– Господи! Прости грехи мои, Господи1 – в ужасе молится царица.

Поздно. Господь не властвует в нижних мирах, здесь иной повелитель.

Неумолимы законы миров Возмездия. Страшный ковчег поглощает преступную

тень царицы. Начинается спиральный путь в преисподнюю. Жуткая тишина. Мрак.

Анна Ивановна в беспредельной тоске мечется, взывает о помощи, молится в

отчаянии. Всё напрасно. Никто не слышит её. Она одна в ужасающе-мрачном месте.

Здесь душа осознает содеянное. Вдруг откуда-то из кромешной тьмы вылетают

отрубленные головы и мечутся вокруг неё – Еропкин, Мусин-Пушкин, Хрущев, Волынский, Василий Лукич и Владимир Владимирович Долгорукие – всех узнала

несчастная Анна – безъязычные рты ей кажут, живо глаза их с горькой укоризной

глядят. Господи! Господи! Ей слышатся стоны, хруст ломаемых костей, кажется у

самых её ног на чуть фосфоресцирующей багровой почве истекает кровью

обезглавленный обрубок четвертованного князя Ивана Алексеевича Долгорукого, а

рядом ещё шевелятся его отрубленные окровавленные руки и ноги. А летающие

вокруг неё страшные головы, казненных по её приказу, глаз не сводят с неё. Ужас!

Зачем в свое царствие допустила она столько пыток и казней? Зачем?! Чтобы

сейчас оказаться здесь в этом кошмаре одной одинёшенькой, и никто не знает, не

догадывается там наверху, как ей здесь жутко. Она видит, физически ощущает

страшные мучения пытаемых и казнимых по её приказу людей, и понимает, как

тяжко согрешила.

Анна, Анна, верующая, набожная царица, как же могла ты так пренебречь

заповедью Божией – не убий? Какую злую шутку сыграли с тобой безграничная

самодержавная власть и отсутствие сдерживающего нравственного начала.

Вдруг Анну Ивановну начинает засасывать жуткая темно-багровая трясина, она пытается высвободиться, но всё глубже и глубже погружается в адскую хлябь.

Её эфирное тело, отягощенное кровавыми преступлениями земной жизни, неизбежно опускается в инфернальные слои. И вот, душа преступной царицы, уже

похожая на дымно-бурые клочья, попадает в медленный поток, движущийся по

невыразимо мрачному миру, заключенному под высокий свод. Откуда-то исходит

мертвенно-бесцветный полусвет. Мельчайший дождь сеется на поток, вскипая на

его поверхности маленькими пузырями. Вот внизу обозначилось розоватое

пространство. Ужасный поток непреодолимо опускается в раскаленное, тихое, как

бы железное море. Телесные страдания этого слоя можно сравнить с испанским

аутодафе, только на земле муки продолжались часы-мгновения, здесь же страдания

длятся срок, необходимый для развязывания узлов личной кармы (может

десятилетия, даже столетия). Это последнее чистилище. После него начинаются

трансфизические магмы, где томятся самые преступные души – массовые палачи, виновники кровопролитных войн, мучители народных множеств. «Эти локальные

миры сосуществуют в трехмерном пространстве, но в других потоках времени, с

поясами раскаленного вещества в оболочке планеты. Во всех метакультурах, кроме

Индийской, страдания этих миров не имели конца, пока Иисус Христос не совершил

того освободительного спуска в них, которое в церковном предании называется

схождением Спасителя во ад. С этого мгновения для сил Света становится

возможным, хотя и требующим огромных усилий, извлечение страдальцев из этих

пучин, после известного срока, необходимого для развязывания узлов личной

кармы».2 (Сноска: Даниил Андреев «Роза мира» глава 2. «Миры возмездия».) Господи упокой душу рабы Твоея Анны, прости ей прегрешения вольные и

невольные и даруй ей Царствие Небесное, аще возможно, да будет Твоя святая воля

о ней. Аминь.

2

«Роза мира», глава 2. «Миры возмездия».

Часть I

ИМПЕРАТОР ИВАН VI И ЦЕСАРЕВНА ЕЛИЗАВЕТА

ИЛИ

ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИЗАВЕТА И БЕЗЫМЯННЫЙ КОЛОДНИК

Нет ничего тайного, что не

сделалось бы явным, и ничего

не бывает потаенного, что не

вышло бы наружу.

Евангелие от Марка.

1740 год. Ночь с 17 на 18 октября.

Несколько часов назад умерла императрица Анна Ивановна. Спит страна

осиротевшая: на лавках, на соломе, на печах русских, овчиной прикрывшись, в

скрипучих кроватях, на высоко взбитых пуховых перинах – спят, храпят, вздыхают, ворочаются, сновидения глядят люди русские. Бегут часы своим чередом, продолжается жизнь обычная.

В своей райской опочиваленке, среди шелково-кружевного благолепия

одеялец и подушечек, в прекрасной, роскошно обитой парчой колыбели, в холе, неге, заботе и благополучии безмятежно почивает крошечный наследник престола.

И именно в эти часы он становится императором. Малютка Иван Антонович –

разменная монета русской политики. О нем думают меньше всего. Сейчас через

него на власть претендует герцог Бирон. На хрупкие плечики двухмесячного

младенца сваливается тяжкое бремя царской власти. Странность, абсурд, нелепость!

К сожалению, это хрупкое тельце давит намного более тяжкий груз –

энергетическое наследие предков. Над колыбелью невинного младенца зловеще

клубится невидимая жутко-тяжелая энергетика. Страшное наследие передала

внучатому племяннику почившая императрица.

Сейчас, в эту ночь, увлеченно трудятся, сочиняя манифест о восшествии на

престол императора Ивана VI, светлейший герцог Иоганн Бирон и Алексей

Петрович Бестужев-Рюмин.

Как ночь коротка, глаз не пришлось сомкнуть – только б у власти остаться, ох, только б закрепиться при младенце императоре и править, править, властвовать.

Что ж, потрудились на славу, к утру манифест готов. Быстро организована и

проведена присяга. Сенат, гвардия, все высшие правительственные лица, высшие

духовные и воинские чины, все члены царской фамилии (в том числе, конечно же, цесаревна Елизавета) и прочий люд – все торжественно присягают на верность

двухмесячному несмышлёнышу младенцу. Не забавно ль? Долго многие уста

клянутся на Евангелии, целуют крест, набожно крестятся. (Очень скоро станет ясно,

как мало значит вынужденная присяга, не освященная в душе честью и верностью).

Слава Богу, всё обошлось благополучно. Бирон удовлетворен. Теперь 17 лет можно

жить спокойно. Бестужев-Рюмин бахвалится перед саксонским дипломатом

Пецольдом:

– Мы с Бироном за одну ночь всё провернули, манифест о регентстве и форму

присяги отпечатали. – Алексей Петрович довольно потирает руки. – На следующий

день привели к кресту полки и жителей столицы. Получилось прекрасно, – он

доверительно наклоняется к Пецольду, – возможные противники даже в себя прийти

не успели! Теперь, для достижения полного единодушия, нам остается только

награждать благонамеренных и примерно наказывать непокорных. – С важным

достоинством откровенничает ловкий царедворец.

Пецольд поздравляет удачливого вельможу, однако его ослепительная улыбка

несколько загадочна. Политическое чутьё опытного дипломата ему подсказывает –

рано успокаиваться, ещё будут бушевать страсти при русском дворе.

– Этот курляндский выскочка! Бирон! Кто он такой?! Разве его право быть

регентом?! Он сам себя возвел на престол, наглец! Бывший фаворит! Ему нет места

во дворце после смерти императрицы! – не в силах сдержать возмущение публично

высказывается оскорбленный, оказавшийся не у дел, отец младенца императора

герцог Брауншвейгский.

Да, Бирона, жестокого, резкого, несправедливого и нечистого на руку, не

любят не только при дворе, но и в народе.

– Этот иноземец – вор и казнокрад! Сколько можно обирать, унижать, оскорблять нас русичей?! Не хотим конюха у власти! – подхватывают гвардейцы и

чиновный люд, многие склоняются в пользу Брауншвейгской семьи.

– Светлейший герцог, – услужливо, с низким поклоном спешит выслужиться

некий доносчик. – Уведомляю Вас, Антон Ульрих Брауншвейгский противу Вашей

милости выражается и иные чины к неповиновению подбивает.

Бирон, нахмурившись, снимает с пальца дорогой перстень и подает, подобострастно склонившемуся доносчику, коротко приказывает:

– Кто именно недоволен – составить списки.

– Слушаюсь … – угодливо кланяясь, пятится к двери доносчик – Будет

исполнено, Ваше сиятельство, всенепременно … не извольте беспокоиться.

Вскоре на подозрении оказалось двадцать человек. Всех арестовали, некоторых

допрашивали и пытали.

В апартаментах Бирона собрались высшие чины государства – фельдмаршал

Миних, кабинет министры Бестужев-Рюмин и Черкасский, глава секретной полиции

Ушаков. Герцог Бирон широкими шагами гневно расхаживает по кабинету.

– Долго ждат эще этаго паршивца? – вопрошает он.

Дверь открывается, на пороге робко застыла худенькая фигурка

перепуганного герцога Брауншвейгского.

– Щэнок! Как посмель вселюдно хаят мэна? – гремит не на шутку взбешенный

Бирон. – Не с твоими мозгами в политик лезт! В русский политик! – в негодовании

герцог хлопает себя по ляжкам, его возмущению нет предела. – Да тебя, щэнка

этакого, згрызут, разжуют и выпленут! Здэс и не таким хрэбет ломалы!

Антон Ульрих, в полной растерянности, беспомощно моргает глазами:

– Я … ничего … как можно … я толко хотель поиграть в заговор … я … я …

– Да я тэбя на дуэль вызову, шпагой проткну, поганца! – лицо разгневанного

Бирона покрывается багровыми пятнами.

– Ох …– взмолился на смерть перепуганный Антон Ульрих – простите

светлейший герцог … это враги … враги … наговор …

– Мальчишка! – вскипел Андрей Иванович Ушаков и громко стукнул кулаком

по столу. – Я поступлю с тобой как с государственным преступником! – и он провел

ребром ладони по горлу.

– Ох … ох … – весь затрясся Антон Ульрих – никогда, ничего не говориль

против герцога Бирона … клянусь гошпода … всё, всё выдумки … враг хитер и

коварен … мэна погубит хотель, а я … никогда … ничэго … ох, … простите …

простите … … бежаль, бежаль … они все попрятались, каждый в свой норку, а я не

успель … …

– Значит ничэго против мэна не имэешь? – уже чуть усмехаясь, интересуется

Бирон. Антон Ульрих отчаянно кивает головой. Бирон, успокаиваясь, вздыхает. –

Садись. Прошение писать будешь.

Антон Ульрих глядит вопросительно.

– Пиши. – Бирон начинает диктовать. И герцог Брауншвейгский пишет

прошение на имя собственного сына об отставке из армии и гвардии, «дабы при

Вашем императорском величестве всегда неотлучным быть» и подписывается –

нижайший раб Антон Ульрих герцог Брауншвейгский. Его уволили указом за

подписью Бирона «именем Его императорского величества, Иоганн, регент и

герцог». «Под претекстом (предлогом) опасной по улицам езды» Антона Ульриха

фактически посадили под домашний арест. От имени младенца императора в

Москву был послан указ, чтобы «под рукою искусным образом осведомиться

старались, что в Москве между народом и прочими людьми о таком нынешнем

определении (регенстве) говорят и не происходит ли иногда, паче чаянья, от кого о

том непристойные рассуждения и толкования».

Всё, с заговором было покончено. Теперь следовало обезопасить себя со

стороны матери младенца императора.

И вот Бирон у покоев Анны Леопольдовны приказывает доложить о себе.

– Чем обязана Вашим посещением? – пытается скрыть охватившее её

волнение Анна Леопольдовна. Герцог хмуро молчит и осматривается. Его напускная

вежливость и уважительность к ней на людях исчезла. Он нагло рассматривает её.

Молодая женщина, смущаясь, робеет перед таким откровенным хамством.

– Что Вам угодно, герцог? – она пытается унять вдруг охватившую её дрожь.

Он, развалясь, садится в кресло.

– Мнэ угодно Вам сообщить, уважаемая Анна Леопольдовна … – герцог

выдерживает паузу, явно наслаждаясь её замешательством – что я могу внука Петра

Великого, небезызвестного Вам «чертушку», выписать из Киля – он пристально

смотрит в глаза, вмиг всё понявшей, Анне Леопольдовне. – Карл Петер Ульрих

имеет большее право на престол чем Ваш сын – сквозь зубы цедит Бирон. – это

следует из забытого, но существующего, завещания императрицы Екатерины

Алексеевны.

Анна Леопольдовна бледна, её грудь бурно вздымается.

– Как вы бледны, голубушка, уж не больны ли? – издевательски интересуется

Бирон. – Может быть воздух родной Германии пойдет Вам больше на пользу?3 – И

он уходит, не поклонившись, очень довольный произведенным эффектом. (Сноска: по отцу Анна Леопольдовна – герцогиня Макленбургская.) Анна Леопольдовна заливается слезами.

– Фельдмаршал Миних просит аудиенции – докладывает слуга.

– Нет, нет … я не могу принять! – Но Миних уже вошел.

– О, main Got, что случилось милая Анна Леопольдовна, хто Вас обидель? –

искреннее участие слышится в его голосе.

– О … это чудовище, Бирон, он … только был у меня … ужасно, как грубо он

обошелся со мной …

– Полно плакать … что такое сказаль он?

– Он сказал … он сказал, что может из Киля вызвать сына Анны Петровны.

– Чёртушку? – уточняет, отчего-то сладко улыбаясь, Миних.

– Да, да … его.

Миних отходит к окну. – Надо же, как удачно все складывается. Это мой

случай. Наконец-то потесню засидевшегося на троне ворюгу. Он, этот хам, даже

ничем не отблагодарил за поддержку – ни наград, ни поместий, ничего не

пожаловал … , хоть бы перстень с бриллиантом подарил на худой конец … жадюга

…, все пальцы перстнями унизаны …

– Что ж делать … , Бурхард Христофорыч?

– Узы долга по отношению к моему государю, привязанность к родителям

государя, отвращение к резкому и самовольному поведению регента, все вместе

внушает мне решимость послужить Вашему Высочеству, вырвать Вас и семейство

Ваше из окружающих затруднений, освободить Россию раз и навсегда от тирании

пагубного регентства – значительно ответствует фельдмаршал и, низко

склонившись, целует руку будущей правительнице, решая сместить Бирона в ночь с

8 на 9 ноября.

Тем временем богатый экипаж регента останавливается у дворца цесаревны

Елизаветы.

3

По отцу Анна Леопольдовна – герцогиня Макленбургская.

– Я бэз приглашения на правах друга и воздыхателя – тучный Бирон, галантно

раскланявшись, прикладывается к прелестной ручке цесаревны, которая в простом

платье из белой тафты, подбитом черным гризетом, выглядит обольстительно.

– Воздыхателя? –хохочет, кокетничая, красавица. – Неужели? Ну уж нет, все

воздыхания остались у покойной сестрицы. (Елизавета, посерьезнев, крестится).

Царствие Небесное, упокой Господь её душу. – оба вздыхают.

– Зачем пожаловал, хитрый лис?

– Не держи зла Лиза, что было, то было – миролюбиво басит Бирон и искренне

восхищается – Красавица! Несравненная! Истинный бриллиант!

– Бриллианту, сам понимаешь, оправа соответствующая потребна.

– Подожди. Разберусь с делами и назначу тебе хорошее жалование.

Долго у Елизаветы Бирон не задерживается, дел действительно много. Однако он

сумел заручиться поддержкой цесаревны. Бывшие враги расстались вполне

довольные друг другом.

Мирно, в деловом общении, Бирон и Миних проводят долгий вечер 8 ноября

1740 года.

– Всё тихо, смирно и довольно, – убаюкивающе вещает Миних.

Вдруг Бирон, переключившись с мирных государственных дел, неожиданно

спрашивает:

– А что, фельдмаршал, вам никогда не случалось во время ваших воинских

предприятий производить что-либо значительное ночью?

Миних похолодел – неужели что-то знает? …!

– О … расве мошно все помнит? … всегда имель правило, светлейший герцог, пользоваться всеми благоприятными обстоятельствами.

Тоскливо-заунывно пробили часы в глубине дворца – ain, zvai, drai …

– О …дэсать часов … о … проститэ светлейший герцог … я утомиль Вас, ай-

ай! … засиделся, часы пробиль дэсать … пора отдыхайт – и Миних, отвешивая

низкие поклоны, дружески-комично пятится к двери.

Бирон добродушно улыбается – Ade, mein freud. (Сноска: Прощай, мой друг.

по-немецки)

Миних исчезает за дверью.

– Шут гороховый – с некоторой досадой высказывается Бирон.

Миних, незаметно перекрестив живот, стремительно почти бежит к выходу, зорко вглядываясь в охрану: «Нет, нет, все нормально … как всегда … никто не

думает арестовывать … … так значит брякнул … слава богу … ух … напужал … ух

… в себя не приду … ух … …»

По своему обыкновению, плотно поужинав, дружная чета Биронов

направляется в опочивальню. Герцог, неожиданно споткнувшись, чертыхается:

– Ковер тольком расстелить не могут, русишь швайн …

Жена, ласково приобняв стан супруга, тихо говорит:

– Будет сердиться, Иоганн, пойдем. – Всем своим существом она ощущает

свое запоздалое счастье, – наконец-то нет Её …, никто не стоит между нами …, мой,

мой …, теперь только мой. – Она робко целует хмурое лицо своего обожаемого

Иоганна. Он, приостановившись, гладит её полные плечи, вдыхая милый запах

рассыпавшихся волос.

– Бенигда … main liben … liben … (моя милая, по-немецки).

За окном тускло белеет рано выпавший снег. В холодном небе, из-за тревожно

мчащихся туч, мелькает бледный лик луны.

«Э-эх … спать бы сейчас в тепле, … так нет же, в этакую непогодь тащимся

…» – глухо стучат по мостовой сапоги 80 солдат, заглушаемые тоскливым воем

ветра.

Фельдмаршал Миних ведет гвардейцев к Летнему дворцу.

Господи помоги, не покинь раба божьего Христофора … помоги Господи, только б не сорвалось … только б все получилось …

Как не храбрится Миних, но страх возможной неудачи томит душу.

Господи помоги, только б все обошлось…

Вот он – Летний дворец – сумрачный, тихий, сонный. А сад-то как

разбушевался, ой-ёй … Рядом, словно из-под земли, вытянулся адъютант

Манштейн.

– Иди, арестуй Бирона, а ежели сопротивляться будет – прикончишь. Понял?

– Будет исполнено, Ваше сиятельство.

Высокая фигура Манштейна исчезает за грозно-шумящими, скрипяще-

шатающимися деревьями.

Словно покойницу разбудить хотят – мелькает в голове.

Манштейн подходит к массивным, раззолоченным дверям дворца. Часовые, отдав честь, пропускают адъютанта Миниха. Он спокойно-уверенно шагает по

темным залам, редкие слуги уважительно кланяются. Все понимают – посыльный

идет со срочным донесением к регенту.

Однако … где ж опочивальня герцога … ?, да где же она, черт возьми?!

Неужели заплутал … ?, вот положение …

Храброго офицера прошибает холодный пот.

Делать-то что теперь, а?, спросить у кого? … никак не можно … заподозрят …

… а …, пойду на удачу …

Манштейн проходит ещё две комнаты …

… Ага … храп слышится … … шарит руками – дверь, … навалился – закрыта,

… … вот беда, на ключ заперта … делать-то что теперь? – Манштейн лихорадочно

шарит по двери. – … Двустворчатая …, это хорошо … О! … задвижки не закрыты.

Вот случай! – и, немного повозившись, он открывает дверь.

Высокая двуспальная кровать задернута пологом.

Вот ты где, голубчик, нашел, слава Богу. – Манштейн крадучись подходит к

кровати, отдернул занавесь. – Спят! – Изумляется. – Дверью-то как шумел, а им все

не почем.

Перед ним в шелковой голубой сорочке спит герцогиня, за ней грузно

вздымается волосатая грудь герцога.

– Имею дело до регента! – гаркнул Манштейн.

Вмиг проснувшись, супруги вопят что есть мочи:

– По-мо-ги-те!!! На помощь!!! У-би-ва-ют!!!

Перепуганный регент, спросонья не соображая, лезет под кровать.

– Wohin? (Куда? нем.) – Манштейн, вмиг обежав кровать, бросается на него.

Оба, схвативщись насмерть, катаются у кровати.

Герцогиня, объятая страхом, на коленях, истошно вопит, не в силах соскочить

с кровати:

– Стража! Сюда! Сюда! Скорее!!!

Наконец-то … хлопанье дверей, шум, голоса, топот множества ног; настежь

распахнута дверь – Ужас! – врываются вооруженные гвардейцы.

– Main Got (Мой Бог нем.) … – герцогиня, прижав руки к груди, падает в

подушки.

Бирон, с неимоверным усилием, вырывается из железной хватки Манштейна, вскакивает – лицо багрово, глаза налиты гневом.

– Подлое мужичьё! Как смэете?! Вон! Вон отсюда! Сволочи! – и он в

яростном неистовстве молотит кулаками куда ни попадя. Его же нещадно осыпают

ударами прикладов. – Как смэете?! Мэна – регента! Вон! Вон! Русиш швайн! Всех в

Сибирь! На катаргу! В кандалы!

– А … – уворачивается от удара, разбушевавшегося герцога, немолодой

офицер, быстро стаскивает с себя шарф. – Вяжи его ребята … так … давай, давай …, держи … ишь, черт увертливый …

– В Сибири сгною гвардейскую сволочь! … – хрипит, вырываясь, Бирон.

– Кляп ему, шоб не лаялся … ну … засовывай что ли … от тварь, кусанул как!

Уф! … увязали кажись … эк, тяжел боров, отъелся на русских харчах … а ну, подсоби …

И вот – полуголого, хрипяще-мычащего, беспомощно лягающегося бывшего

властителя, тащит толпа переругивающихся возбужденно-раскрасневшихся

гвардейцев мимо погруженной во мрак тронной залы, где пугающе-недвижно лежит

в гробу Она, его Анна. Проснись-пробудись владычица Анна, гласом зычным

приведи в ужас-трепет охальников окаянных. Нет, глуха-нема грозная царица. И

несет толпа Бирона на позор, иль на смерть лютую.

О, если б знал важный, спесиво-чванливый, нагло-всевластный, надменно-

высокомерный фаворит, как и в каком виде он покинет дворец, где столько лет

царствовал!

Герцогиня в этой суматохе, не помня себя, выбежала из дворца в одной

сорочке.

– Куды … не велено … – верзила солдат, глупо-довольно гогоча, сграбастал её

и потащил к Манштейну. – С ентой-то что делать будем, ваш скабродье?

– Дурак! Обратно неси!

– Тьфу! – солдат с досадой бросает герцогиню в снег.

О, Всесильная Фортуна, как страшно-неведомы пути твои!

9 ноября 1740 года младенец император Иван VI издал манифест в адрес

свергнутого регента: «Он, герцог Курляндский … Нашим вселюбезнейшим

родителям. Нашей государыне матушке и Нашему государю отцу, столь великое

оскорбление и пренебрежение публично нанести посмел, при том разные

неслыханные, непристойные угрозы употребил и вообще нарушал государственные

права и виноват в малослыханном похищении нашей казны».

После суда, 14 апреля 1741 года, восьмимесячный император Иван Антонович

вынес приговор: Бирона и его братьев (Карла и Густава) по «отписании всего их

движимого и недвижимого имения на Нас, в вечном заключении содержать, дабы

тяжкое оное гонение и наглые обиды, которые верные Наши подданные от него

претерпели без всякого взыскания не остались». Бирон со всем семейством был

сослан в Сибирь, в Пелым, навечно». (Сноска: Пётр III разрешил Бирону жить в

Ярославле. В 1762 году Екатерина II вернула ему герцогство Курляндское, в 1769

году Бирон передал управление герцогством своему старшему сыну Петру. Умер

Эрнст Иоганн Бирон в 1772 году, в возрасте 82 лет.) Итак, правительницей России оказалась герцогиня Брауншвейгская Анна

Леопольдовна. Молодая (23 года), наивная, доверчивая, добрая, недалекая, совершенно неискушенная в сложных политических интригах русского двора, она

никак не подходила на эту высоко ответственную и опасную для неё роль. Не имея в

своей природе склонности к государственной деятельности, она могла быть только

марионеткой, во всяком случае первое время. Бурхард Христофор Миних, будучи

ловким царедворцем, знавшим все ходы и выходы русской политики, умудрившийся

удержаться при власти при четырех императорах – Петре I, Екатерине I, Петре II, Анне Ивановне, именно такую роль и отводил Анне Леопольдовне. Он планировал

единолично править, а она, во всем послушная ему, будет лишь считаться

правительницей и иметь соответствующие её положению привилегии. Однако

случилось непредсказуемое – Анна Леопольдовна всерьез ощутила себя

правительницей и по своему разумению, пользуясь неограниченной властью, неожиданно изменила все планы Миниха. Пост генералиссимуса, на который

рассчитывал Миних, она отдала своему мужу Антону Ульриху Брауншвейгскому.

(На то был свой резон – Анна Леопольдовна ожидала возвращения из Польши

своего возлюбленного Карла Морица Линара. И, чисто по-женски, стремилась

угодить мужу, чтобы он на её увлечение смотрел сквозь пальцы). Миниху был

предложен пост министра в кабинете Министров, где внешней политикой занимался

Андрей Иванович Остерман, а внутренние дела вёл Михаил Гаврилович Головкин.

Раздосадованный Миних оказался не у дел. Анна Леопольдовна чувствовала себя

очень уверенно у руля высшей государственной власти. Она племянница недавно

почившей императрицы Анны, внучатая племянница императора Петра I, правнучка

царя Алексея Михайловича, к тому же её младенец сын – император! Она имеет все

законные права на регентство. Однако, имея все наследственные права, Анна

Леопольдовна не умела и не хотела править.

Быстрые и неожиданные перемены при русском дворе спровоцировали

активные действия шведов и французов. Скорая кончина Анны Ивановны подала им

надежду направить политику России в русло своих интересов. Правительство

проавстрийской направленности (Остерман и Анна Леопольдовна) их никак не

устраивало. Швеция и Франция делали ставку на Елизавету.

Хмурым осенним днем 1740 года важный Нолькен, (шведский посланник при

русском дворе) значительно посматривая, говорил Елизавете:

– Шведский король немало удивлен – двухмесячный младенец провозглашен

русским императором!

– Вы ошибаетесь, Ивану Антоновичу уже целых три месяца. – Мило улыбаясь, отвечает цесаревна.

– О да, возраст более чем почтенный – иронически-раздраженно пожимает

плечами дипломат.

– К тому же – добавляет Елизавета – не надо забывать, при младенце-

императоре есть регентша, его мать.

– Анна Леопольдовна столь малозначима, что её не заметно на политическом

Олимпе.

Елизавета, соглашаясь, печально вздыхает.

– Однако трудно понять такой выбор – приблизив лицо и понизив голос, Нолькен продолжает – Мы все были уверены, что именно Вам достанется русская

корона. Вы дочь Великого императора Петра и Ваша матушка Екатерина

Алексеевна также царствовала.

Елизавета обиженно поджимает губы, и её прекрасные глаза увлажняются

слезами.

– Сестрица Анна не любила меня и, умирая, подписала завещание в пользу

младенца.

Нолькен утвердительно кивает, разумеется ему это известно.

– Наш благородный король предлагает Вам свою помощь. – (Елизавета

насторожилась, она сразу почуяла, что Нолькен явился не для светской болтовни.) –

Он готов помочь Вам взойти на престол.

– Что предлагает Его Величество?

– Вы должны подписать обращение-обязательство к шведскому королю с

просьбой помочь взойти на престол. – Елизавета кивает. – Король начинает войну

против России, наступает на Петербург и в это время происходит переворот в Вашу

пользу. Для успеха дела король дает сто тысяч экю, а Вы, в случае удачи, должны

будете удовлетворить все территориальные претензии Швеции.

Елизавета хмурится.

– На какие земли претендует король?

– Король мечтает о возвращении Восточной Прибалтики через пересмотр

Ништадского мира 1721 года.

– Вот оно что … – Елизавета , отвернувшись, размышляет. – …вернуть шведам

завоевания Петра … О-о …, как мало они уважают меня, предлагая такую сделку …

… Она готова в негодовании отказаться но …, сто тысяч экю! …, боже мой, как

нужны эти проклятые деньги!

Нолькен, не надеясь на благоприятный ответ и заметно нервничая, вдруг

слышит:

– Я согласна.

Швед суетливо достает заранее готовое обращение-обязательство.

– Вам надобно подписаться вот здесь.

Елизавета читает проект официального обращения к Фридерику I и сейму

цесаревны Елизаветы: « Я поручаю и разрешаю господину Нолькену, чрезвычайному посланнику шведскому при русском дворе, ходатайствовать от

моего имени перед Его Величеством королем и королевством шведским об оказании

мне помощи и необходимого содействия для поддержания моих неотъемлемых прав

на всероссийский престол …Я одобряю и одобрю все меры, какие Его Величество

король и королевство шведское сочтут уместным принять для этой цели, и обещаю, в случае, если Провидению … угодно будет даровать счастливый исход

задуманному плану, не только вознаградить короля и королевство шведское за все

издержки этого предприятия, но и представить им самые существенные

доказательства моей признательности».

– Нет, нет – цесаревна отодвигает документ – сначала выдайте деньги

– Помилуйте, сударыня, при всем уважении к Вам я не в праве так поступить.

Я уполномочен выдать деньги только после Вашей подписи на документе.

– Выдайте сейчас, мне очень нужны деньги. – Настаивает Елизавета.

– Это не серьезно. Я не частное лицо. Король мне доверил распорядиться

такой суммой только в случае подписания документа. Как можно?

– Цесаревна права – любая сделка требует задатка. Король Франции тоже

желает видеть на русском престоле прекрасную Елизавет.

Из тени выходит, довольно улыбаясь, никем не замеченный, французский

посланник маркиз Шетарди и вручает обомлевшей Елизавете парчовый мешочек с

золотыми монетами.

– Здесь конечно не сто тысяч, а лишь небольшой взнос в общее дело –

добавляет он, почтительно-галантно кланяясь.

– Откуда принесло его …? … Словно из-под земли вырос, – недоумевает

Нолькен, еще не понимая хорошо это или плохо.

Елизавета растерянно сжимает мешочек с деньгами.

– О … господа, при такой мощной поддержке я буду рада занять русский

престол … Россия всегда будет в самых дружеских отношениях с Францией и

Швецией – взволнованно лепечет цесаревна.

Великая княжна согласна на заговор и это главное, а подпись документа дело

времени – решает Нолькен.

Послы вскоре отсылают обнадеживающие реляции своим королям. Нолькен

часто напоминает легкомысленной Елизавете о непременном условии шведского

короля, надоедая ей с подписью обращения-обязательства. Елизавета, не

отказываясь от заговора, документ, под разными предлогами, не подписывает.

Шетарди, настроенный романтично, увлеченно играет в заговор. Во время

танцев они с Елизаветой обмениваются понимающе-таинственными взглядами, передают друг другу записки, назначают встречи, которые «происходили в темные

ночи, во время гроз, ливней, снежных метелей, в местах, куда кидали падаль» (Из

записок княгини Иоганны Елизаветы, матери Екатерины II) За всем этим наблюдали

соглядатаи Миниха, регулярно докладывая начальству, как французский посланник

тайно, по ночам, огородами пробирался во дворец Елизаветы явно «не для амуру».

Цесаревна старается всеми способами вытягивать деньги из обоих посланников

(Шетарди денег не жалеет) и … дальше этого не идет. Она сама и все русское

окружение не принимают заговор всерьез.

– Вступить на престол при помощи шведских войск? Глупость какая! Меня

все возненавидят! – понимает она. Но … деньги очень, очень нужны …

И опасная игра в заговор продолжается.

В Швецию и Францию послы постоянно отправляют победные реляции. И

шведы, уверенные в удаче своего предприятия, начинают всерьез готовиться к

войне.

Бегут дни за днями. Вот и пришел к концу 1740 год. Поздним вечером 31

декабря по заснеженному, погруженному во мрак, Петербургу мчится темная

карета, по мостовой гулко цокают копыта, дышащих морозным паром, прекрасно

выхоленных коней. Быстро минуя Марсово поле карета подъезжает к дворцу

цесаревны Елизаветы. Живо соскочивший с подножки кареты лакей помогает выйти

из экипажа важному господину, закутанному в длинную щубу на лисьем меху.

Вельможа достойно-уверенно поднимается на крыльцо, перед ним услужливо

распахивают двери. Кто ж не знает фельдмаршала Миниха? Резко пахнуло кабацким

запахом дешевого вина, неожиданно оглушил весело-разнузданный галдеж пьяных

гвардейцев.

– Видать не ту дверь открыл, – непроизвольно взмахнув руками, Миних

пятится назад.

– Гы-ы … глупо лыбится верзила гвардеец – фэльд … (пьяно икнул) ма-ар-

шал … Гы-ы … – Какой-то момент оба в недоумении вглядываются друг в друга.

– Гм … хм … это дворец цесаревны Елизаветы? – наконец спрашивает

ошарашенный царедворец.

– Он самый – еще шире расплывается в глупой ухмылке верзила.

– Э-э … мне бы …

– Куму что ль позвать? Лизавета! Лиза! – хрипло кричат несколько голосов.

– Сюды поди!, до тебя пришли.

Откуда-то из общей серости появляется, пьяно-похохатывая, растрепанная

Елизавета.

– Да наяву ль все это? – фельдмаршал щиплет себя за руку … Девка …

кабацкая девка … срам какой!

– Бурд-хар Христоф-форыч … ? – Елизавета, покачиваясь, недоуменно

хлопает глазами.

Миних церемонно кланяется.

– Имею честь засвидетельствовать свое почтение, заехал поздравить с

наступающим Новым годом.

– С Новым годом? … Ага – кивает Елизавета – и я … здравляю, – она

неопределенно машет рукой. Им подают полные бокалы шампанского. – Выпьем, Бурд … фо-рыч …

– Main Got …, пьяна как сапожник. – Миних остро осматривается и, чуть

пригубив бокал, быстро покидает дворец. – Девка … срам какой … пьянь

гвардейская – тупо крутится в голове. Муторно, противно.

В глубине кареты, нахохлившись словно больная птица, в раздумье катит по

темному Петербургу озадаченный царедворец. Гвардейцы … отчего гвардейцы …?

Зачем …? – его охватывает смутная тревога. Неужто что-то затевает цесаревна …?

Цок-цок-цок … вызванивают копыта … Екатерину I на престол посадили

гвардейцы … цок-цок-цок … гулко звенят копыта по мерзлому льду мостовой.

– Присматривать бы надо за гвардейской кумой. – Миних, плотнее

запахиваясь в шубу, озабоченно хмурится: – Не так легкомысленна эта красотка как

кажется … неужели затевает что-то? … … а мне-то что? – он обиженно поджимает

губы. – Вот она благодарность за труды! Брауншвейгцы правят! Для чего старался?

Зачем ?…! Антон Ульрих – генералиссимус!! Курам на смех! – Хмурится, жует

губами, вздыхает. Немного подожду еще и … подам прошение об отставке – четко

решает Миних: «Вот тогда поглядим, как оно будет».

Лихо вывернув из-за угла, кони на всем скаку останавливаются у темного

особняка фельдмаршала.

И вот 13 марта 1741 года около 12 часов пополудни Миних направляется к

Летнему дворцу подать правительнице документы на подпись. (раньше нельзя –

Анна Леопольдовна всегда долго почивает). Сама никогда в Кабинет Министров не

пожалует, ленива … какое там законотворчество!, готовые документы ей в

опочивальню подноси …, подписывает, морщится – внутренне негодует Миних.

Сегодня он решился подать прошение об отставке. Долго тянул … с чего бы это? …

Однако каков был эффект, когда он просил отставку у Анны Ивановны! – на обычно

непроницаемом лице царедворца отразилось самодовольство.

Нет, нет …, и не думай Бурхард Христофорыч – перепугалась Анна Ивановна

– не подпишу – руками замахала вся – и … хитро усмехается Миних, все мои

условия выполнила … … хе-хе …

Наконец-то о нем докладывают правительнице. Анна Леопольдовна, небрежно

одетая, позевывая со сна, начинает подписывать документы.

– Ах, Бурхард Христофорыч – вздыхает она – как бы я хотела, чтобы сын мой

был в таком возрасте, когда мог бы царствовать сам.

Наконец всё подписано и Миних, заметно волнуясь, подает свое прошение.

– Что ещё? – сонно-мутно-недовольный взгляд.

– Это … хм … от меня лично, извольте ознакомиться Ваше Величество.

Анна Леопольдовна долго читает, чуть шевеля губами. Миних не сводит глаз с

её лица – всё тоже сонное равнодушие.

– Мы подумаем о Вашей отставке. Хотите жизни покойной. – она понимающе

улыбается. – Мы никого силой не держим.

Миних в полной растерянности покидает покои дворца. Неужели подпишет?

Выходя из дворца сталкивается с Остерманом, давнишние соперники

скрещивают враждебные взгляды. Дурное предчувствие пронзает Миниха.

Точно подпишет …, этот ей насоветует … Нет!, быть того не может! Она

глупа, но не до такой же степени … Да? … эта невзрачная курица точно отправит в

отставку … ваша карта бита, сударь – настаивает внутренний голос.

В это время Анна Леопольдовна говорит: «Андрей Иваныч, Бурхард

Христофорыч отставку просит, вот прошение подал».

У Остермана широко раскрылись глаза.

– Почитайте, Андрей Иваныч, посоветуйте как быть.

Остерман читает, с трудом сдерживая охватившую его радость, лихорадочно

мелькает в голове: Сам в отставку подал! …, вот так сюрприз!, такую возможность

упускать нельзя … регентша глупа, добра … и она, и Антон Ульрих доверяют мне, слушаются … Верховным правителем стану …

– Да … – раздумчиво произносит Андрей Иваныч – верно послужил России

Бурхард Христофорыч … устал … я думаю, стоит удовлетворить его просьбу.

Вскоре правительница подписала указ, гласивший, что, поскольку Миних

«сам Нас просил за старостью и что в болезнях находится и за долговременные Нам

и предкам Нашим и государству Нашему верные и знатные службы его от воинских

и статских дел уволить».

Из воспоминаний адъютанта Миниха Манштейна.

«Это известие, как гром, поразило его. Его отблагодарили отставкой за его службу, как раз в то время, когда он воображал, что могущество его утверждается более, чем

когда-либо».

Итак, фактически Верховным правителем России стал Андрей Иванович

Остерман. Очень довольный собой он сочинил «Мнение о состоянии и потребностях

России». Здесь были советы об экономии расходов, взимании недоимок, содержании флота, составлении свода законов, а также рекомендации как прийти «к

облегчению бремени правления». «Поелику – писал вице-канцлер – государь не

может быть без министров и слуг, то справедливость того требует, чтоб

доверенность между государем и рабом была взаимна и совершенна».

В один из весенних дней перед Остерманом со значительно-озабоченным

видом склонился в поклоне английский посланник Финч и, передавая письмо, сказал: «Его величество король Георг II предупреждает русское правительство».

– О? … Мы очень признательны Его величеству и принимаем заботу короля с

благодарностью – взяв письмо, любезно раскланивается Остерман, прикладывая

руку к сердцу.

Антон Ульрих также кланяется, улыбаясь.

Что надумал сообщить король Георг, чего я не знаю? – недоумевает Андрей

Иваныч и, недовольно насупившись, читает: «В секретной комиссии шведского

сейма решено немедленно стянуть войска, расположенные в Финляндии, усилить их

из Швеции … Франция для поддержки этих замыслов обязалась выплатить два

миллиона крон. На эти предприятия комиссия ободрена и подвигнута известием, полученным от шведского посла в Санкт-Петербурге Нолькена, будто в России

образовалась большая партия, готовая взяться за оружие для возведения на престол

великой княжны Елизаветы Петровны … Нолькен также пишет, что весь этот план

задуман и окончательно улажен между ним и агентами великой княжны и при

помощи французского посла маркиза де ля Шетарди, что все переговоры между

ними и великой княжной велись через француза-хирурга Лестока, состоящего при

ней с самого детства». Послание русскому правительству составил статс-секретарь

лорд Гаррингтон.

– Заговор? – скептически хмыкает, окончив чтение, Остерман. – Вздор. Не

верю.

Он поднимает глаза на почтительно выжидающего Антона Ульриха.

– Цесаревна Елизавета желает украсить себя короной! Глупость достойная

короля! Да у этой красотки одни любовники да наряды на уме! А эти дуралеи-

прощелыги французы – Лесток и Шетарди, по мнению англичан, руководят русским

заговором. Куды как остроумно! – Он возмущенно пожимает плечами, вздыхает. –

Ерунда, не стоящая внимания – неожиданно спокойно-деловито заключает

Остерман, пряча королевское послание у себя на груди.

– Знаю я этих интриганов – успокоено ворчит самонадеянно-беспечный

царедворец. – Специально создают тревогу, чтобы отвлечь нас от серьезных

государственных дел.

Антон Ульрих растерянно хлопает глазами.

– Выдадим Елизавету замуж за младшего братца вашего Людвига Эрнста, и

всё будет у нас мирно да ладно, по-родственному.

Государственный ум! – восхищается про себя герцог Брауншвейгский, согласно кивая головой.

А чем же занимается в это сложное время правительница России Анна

Леопольдовна?

В гостиной, выдержанной в серебристых тонах, в массивных креслах в стиле

барокко, у беломраморного камина теплым тихим весенним вечером 1741 года

сидят, рукодельничая, две подруги – молодая правительница Анна Леопольдовна и

Юлия Менглет. Чем же так увлеченно они занимаются?

Спарывают роскошный золотой позумент с малинового мундира опального

герцога Бирона.

Дурная примета? Несомненно. Но позумент так хорош.

Обе женщины сосредоточенно работают. Вдруг пригожая смуглянка Юлия

прыскает смехом. Анна в немом вопросе недоуменно поднимает глаза, сама готовая

смеяться.

– Сказывают, Миних караул около своего дворца почетным называет … ха-ха-

ха …

Анна Леопольдовна слегка улыбается, ей вовсе не смешно, она даже хмурится, не желая того. Юлия, оборвав смех, вздыхает.

– Тебе жаль его, Аня?

Анна Леопольдовна, откинувшись в кресле, отвечает не сразу, её глаза

задумчиво-печальны.

– Жаль … но предавший один раз, предаст и другой. В войсках его никак

нельзя было оставлять, тем более сделать генералиссимусом – и она внутренне

усмехнулась, вспомнив растерянность и так откровенно-детски проявившуюся

обиду Миниха, когда генералиссимусом она назначила Антона Ульриха. – Да, жаль

немного, однако он сам отставку просил. Пост министра не подошел ему.

Помолчали, склонившись над работой.

– Когда ты планируешь помолвку? – робко вскидывает глаза Юлия.

– В августе, к сентябрю дом уж готов будет … тогда свадьбу сыграем.

Обе усердно работают ножницами.

Какая нелепость! Устраивать помолвку любимого, обожаемого Линара с

Юлией! Боже мой!

Анна вздыхает, Юлия ещё ниже склоняется над работой.

Да, они так решили, чтоб пересудов не было. С мужем близкой подруги

можно общаться часто. Милая, верная Юлия, на все готова ради меня …

– Жюли, это тебе подарок на свадьбу – Анна Леопольдовна открывает

массивный ларец доверху полный богатыми ювелирными украшениями.

– Бог мой, роскошь какая! – Юлия, зардевшись, всплёскивает руками, её глаза

сияют. Оставив мундир, подруги до глубокой ночи самозабвенно перебирают

прекрасные золотые броши, кольца, серьги, колье, восхитительно отделанные

жемчугом, сапфирами, изумрудами, рубинами, бриллиантами.

Что за искусная работа … вот уж действительно царский подарок!

Однако в июле началась война. Манифест шведов гласил: «Намерение короля

шведского состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию, для её же

собственной безопасности, от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной

тирании».

Не прочувствовав королевскую заботу и пренебрегши «собственной

безопасностью» русские наголову разбили шведов.

Конец августа 1741 года. Петербург торжествует. Полный разгром шведов!

Vivat! Vivat! Vivat! Победа русских войск! Швед посрамлен, разгромлен! Анна

Леопольдовна сияет. Войска царя Ивана VI – непобедимы!

Vivat! Vivat! Vivat! Имя фельдмаршала Ласси у всех на устах. Крепость

Вильманстранд пала! О … Великий Ласси! Пётр Петрович, словно сын продолжил

дело Великого Петра! Vivat! Vivat! Vivat! Вновь посрамлен швед! Vivat!

(Мало кто вспоминал в то радостное время сына Петра I маленького Петрушу, которого родители любовно называли Шишечкой, умершего в трехлетнем возрасте

вскоре после убийства царевича Алексея. Ради будущего воцарения Петруши

наследник престола, старший сын царя от опальной царицы Евдокии Лопухиной, был оклеветан, пытаем собственным отцом, и убит в июле 1718 года 28 лет от роду.

Вполне возможно, если бы не произошло в царской семье этого жуткого злодеяния

– детоубийства, то жив бы остался и царевич Петруша. Сейчас, в 1741 году, ему

было бы 26 лет. 4 (царевич Пётр родился в 1715 году, умер в 1718 году.) Очень

могло бы быть, что великий князь Пётр Петрович Романов, также отличился бы

храбростью в этих сражениях.

4

Царевич Пётр родился в 1715 году, умер в 1718 году.

Да здравствует Великий полководец Пётр Петрович Ласси! Vivat! Vivat! Vivat!

Все в радостном возбуждении. Многие, даже не будучи очевидцами событий, рассказывают и пересказывают победную баталию: «Наши войска устремились

навстречу шведам из Выборга и ночью 23 августа разбили бивуаки под стенами

Вильманстранда. Пули насквозь пробили палатку фельдмаршала Ласси, а он спал! О

… храбрый, бесстрашный герой!». Любовь отечества безгранична. Даже солдаты о

нем говорят: «хоть и иноземец, но человек добрый». Утром под мощным

артиллерийским огнем пушек и ружейной пальбой, на виду неприятеля наши войска

спускались по крутому оврагу и поднимались в гору. Герои гренадеры атаковали

вражеские батареи, шведы дрогнули, побежали … в результате стремительной атаки

крепость Вильманстранд пала. Из пяти тысяч трехсот шведов погибло четыре с

половиной тысячи. Полный разгром! Vivat! Главнокомандующий генерал Врангель

и более тысячи солдат и офицеров взяты в плен. Из десяти тысяч наших погибло две

тысячи. Героям генералам – Ласси, Икскюлю, Кейту, Стоффельну, Фермору, Альбрехту – Слава! Vivat! Vivat! Vivat! Скорбно произносятся имена погибших –

пуля-дура … ах-ах … не дожил генерал Икскюль до победы … радовался бы сейчас

с нами – сокрушенно вздыхают, качая головами – и полковники Ломан, Бельман

погибли на поле брани, увы … – глаза наполняются слезами, крестятся – царствие

небесное, пусть земля им будет пухом.

К общему славящему хору подключает свой голос Саксонский посланник Зум, который писал: «В оборонительной войне я считаю это государство непобедимым.

Русский тотчас становится солдатом, как только его вооружают. Его с уверенностью

можно вести на всякое дело, ибо его повиновение слепо и вне всякого сравнения. Он

довольствуется плохою и скудною пищею. Он, кажется, нарочито рожден для

громадных военных предприятий».

На Нолькена, шведского посланника при русском дворе, кидают

презрительно-надменные взгляды. О … если б знали они, что эта война его рук

дело! Нолькен уничтожен – полный провал его дипломатии! Конфуз неслыханный!

Это же он, обманутый скользким поведением цесаревны Елизаветы, слал

обнадеживающие депеши в Стокгольм. Ай-ай … Что теперь будет? … Куда

деваться от стыда? …

Счастливой победой началось царствование Ивана VI! Vivat! Vivat! Vivat! Из

далекой Германии молодой безвестный Ломоносов шлет торжественно-звучные

оды: «О восшествии на престол императора Ивана VI» и «О победе над шведами!»

Российских войск хвала растет

Сердца продерски страх трясет

Младой Орел уж льва терзает! – цитируются восторженные строки оды

Ломоносова.

Повсюду звучит победный кант петровских времен:

«Швед вопиет: Ох, мне ах!

Ох, мне страх!»

Пока празднуется победа над шведами, обратим свое внимание на цесаревну

Елизавету, которой суждено стать очень важной персоной.

Насколько прекрасна Земля в своих бесконечно разнообразных природных

ландшафтах, насколько восхищают великие творения искусства, настолько же

поражает красота прекрасного лица и совершенного тела человека. Многие

тысячелетия живут божественно прекрасные земные ландшафты, сотни лет

изумляют совершенной красотой величественные архитектурные строения, а

бренное тело человека, как бы ни было оно прекрасно, увы, чаруя, пленяет своей

красотой всего 20 – 30 лет! Только талантливому художнику возможно передать

быстро исчезающую женскую красоту. Сохранились парадные портреты

императрицы Елизаветы, где она не производит впечатления красавицы.

Французский художник Шарль Ванлоо написал портрет Елизаветы по миниатюрам, до какой степени он достоверный неизвестно, на этом полотне она очень красива. В

одном провинциальном музее есть неизвестный портрет юной цесаревны. Она

изображена во весь рост … действительно изумительнейшая красавица – прекрасная

златокудрая нимфа с ярко голубыми очами. Елизавета так восхищала своей

внешностью, что современники оставили её словесные портреты.

«Она достойна того жребия, который ей предназначается, по красоте своей

она будет служить украшением версальских собраний. Франция усовершенствует

природные прелести Елизаветы. Всё в ней носит обворожительный отпечаток.

Можно сказать она совершенная красавица по талье, цвету лица, глазам и

изящности рук» – писал в 1721 году (Елизавете 12 лет) французский посланник в

России Ж. Ж. Кампредон. (Пётр пытался Елизавету выдать замуж за будущего

французского короля Людовика XV но, вследствие низкого происхождения по

матери, брак не состоялся.)

«Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У неё

удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан.

Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без

малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива» – писал герцог

де Лириа в 1728 году. (Елизавете 19 лет.)

«Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться её красотой

и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от того не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех

своих движениях; голова была также очень красива … она танцевала в

совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, в мужском и

женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с неё глаз, и только с

сожалением их можно было оторвать от неё, так как не находилось никакого

предмета, который бы с ней сравнялся.» – писала Ангальт-Цербтская принцесса

(будущая императрица Екатерина II) в 1743 году. (Елизавете 34 года.) В кого ж так хороша была прекрасная цесаревна?

Царь Пётр не отличался красотой, напротив, он был несоразмерно сложен –

очень высок, худ, узок в плечах и к тому же темноволос, с темными навыкате

глазами и крупным орлиным носом.

А вот как описывает мать Елизаветы Екатерину I в 1718 голу (Екатерине 34

года) маркграфиня Вильгельмина Байрейтская: «Царица маленькая, коренастая, очень смуглая, непредставительная женщина. Достаточно взглянуть на неё, чтобы

догадаться о её низком происхождении. Её безвкусное платье имеет вид купленного

у старьевщика, оно старомодно и покрыто грязью. На ней дюжина орденов и

столько же образков и медальонов с мощами, благодаря этому когда она идет, то

кажется, что приближается мул.» Кампредон говорил, что лицо Екатерины было

самое простое и грубое.

Неужели загадка природы – у таких родителей и столь совершенное дитя?