Восхождение падшего легиона: Пепел и память

Пролог

Ветер, рожденный в самой гуще Проклятых земель, был не просто потоком воздуха – он был душой этого места, его нескончаемым стоном. Он не пел и не свистел в ущельях; он выл. Долгий, пронзительный, животный вой, в котором слышались скрежет стали о сталь, предсмертные хрипы тысяч людей и гул низвергающейся магии. Этот звук проживал насквозь, добирался до костей и заставлял сжиматься даже самое черствое сердце. Он был неотъемлемой частью пейзажа, таким же, как и багровая пыль, что нес перед собой. Мелкая, едкая, как пепел от сожженных надежд, она покрывала все плотным, унылым ковром: пожухлую, давно забывшую о зелени траву, почерневшие, искривленные скелеты деревьев, груды щебня, когда-то бывшие крепостными стенами, и бесчисленные кости, усеивавшие склоны холмов. Они белели повсюду, эти кости, словно жуткий урожай, который земля отказывалась принимать и переваривать.

Река Пепел, давшая когда-то имя и долине, и последней битве, лениво катила свои мутные, свинцово-серые воды. В былые времена, воспетые менестрелями, она была стремительной и чистой, звенящей тысячей хрустальных перекатов над белой галькой. Но в тот роковой день, десять лет назад, ее воды смешались с кровью десятков тысяч воинов и пеплом сожженных знамен. С тех пор она текла молча, глухо, словно крадучись, будто стыдясь того, что видела ее долина, и того, что она навеки унесла в своем течении.

А над всем этим висело, колыхалось и пульсировало главное проклятие – Багровый Туман. Это была не просто дымка или марево. Это была живая, дышащая магическая рана на теле мира. Он стлался по земле низкими, клубящимися волнами, похожими на багровый кисель; накатывал на холмы ядовитым приливом, скрывая их вершины; а временами вздымался ввысь, образуя бешеные, свирепые вихри, которые выли громче самого ветра. Внутри него пространство искажалось, тропинки вели в никуда, а время текло странно и неравномерно, то замедляясь до полной остановки, то неистово ускоряясь. Воздух в его эпицентре был густым и тяжелым, им невозможно было дышать – он обжигал легкие не жаром, а леденящим холодом небытия.

И в самом сердце этого ада, у старого, наполовину разрушенного каменного моста, чьи арки обрушились в молчаливые воды, стояли они. Призраки.

Их были сотни. Возможно, тысячи. Полупрозрачные, мерцающие неверным багровым светом фигуры, застывшие в вечном, немом крике. Они носили доспехи, некогда сиявшие сталью, а ныне – призрачные, с выцветшей и полустертой эмблемой: двумя перекрещенными клинками, окутанными дымкой. Легион Призрачного Клинка. Элита павшей империи. Они застыли в самых разных, отчаянных позах: один, занеся двуручный меч, готовился рассечь врага; другой, упав на колено, пытался подняться, упершись рукой в землю; третий, подняв щит, прикрывал собой раненого товарища, чья призрачная форма уже почти растаяла. Все их движения, вся их ярость, отвага и страх были остановлены в один-единственный миг, обращены в грандиозную и ужасающую магическую статую, в вечный памятник самому моменту гибели.

Их лица, искаженные гримасами невыразимого ужаса, ярости и отчаяния, были обращены в одну сторону – туда, где на небольшом, поросшем чахлым бурьяном возвышении стояла еще одна фигура. Она была плотнее, материальнее других, и от нее исходила едва уловимая, но настойчивая дрожь незавершенного действия, нежелания смириться. Это был призрак в доспехах капитана, с развевающимся плащом, чей контур все еще пытался сопротивляться законам застывшего времени. В его руке был высоко поднят длинный клинок, а рот распахнут в немом призыве, в боевом кличе, который так и не долетел до ушей его солдат и который никто и никогда уже не услышит.

Это был Каэлан. Капитан. Тот, кто вел их в бой. Тот, кто остался жив, когда все они пали.

Но в этот день, десять лет спустя, что-то в древнем ритме Багрового Тумана дрогнуло. Откуда-то извне, сквозь завывания ветра и тихий шелест багровой пыли, донесся новый, чужеродный звук – глухой, ритмичный, настойчивый стук. Стук подкованных копыт по затвердевшей, как камень, земле. В Туман входил отряд всадников.

Их было два десятка. Неплохих, крепких бойцов. Стальные, начищенные до блеска кирасы новых, практичных доспехов с гербом Восходящего Сокола – агрессивно изогнувшаяся черная птица на сияющем золотом поле – кричаще ярким пятном выделялись на фоне всепоглощающей багровой унылости долины. Это были солдаты новой Империи, наследники и победители, те, кто пришел на обломки старого мира и чьи летописцы объявили Легион Призрачного Клинка сборищем предателей. Они ехали медленно, с видимой неохотой и плохо скрываемой опаской. Их кони, чувствительные животные, чуяли смертельную опасность, исходящую от этого места. Они беспокойно фыркали, мотали головами, закатывали глаза, показывая белки, и отказывались идти ровным шагом. Командир отряда, мужчина лет пятидесяти с жестким, обветренным лицом и проседью в коротко подстриженных волосах, поднял руку, сжатую в стальной перчатке.

– Стой! – его голос прозвучал хрипло и неестественно громко в давящей тишине, что царила на границе Тумана.

Отряд послушно замер. Ветер, словно раздраженный этим вторжением, принялся выть с новой силой, завывая в щели доспехов и заставляя всадников вздрагивать.

– Капитан Валтор, – молодой солдат с бледным, испуганным лицом, сжимал в руке не оружие, а свиток пергамента и небольшой магический кристалл в медной оправе, – зачем мы здесь? Приказ «картографировать аномалию»… это безумие. Это место смерти. Никто не должен сюда приходить. Это… святотатство.

– Приказ Императора не обсуждается, Ренн, – строго, но без особой злобы ответил капитан Валтор. Его собственный взгляд скользил по багровой пелене с нескрываемой тревогой. – Мы не герои и не искатели приключений. Мы подходим к тому мосту, ты и твои мудрецы делают свои замеры, фиксируете все, что можно, и мы немедленно возвращаемся. Быстро и тихо. Как тени. Понял?

– Понял, капитан, – пробормотал Ренн, сжимая кристалл так, что костяшки его пальцев побелели.

Они двинулись дальше, глубже в зону влияния Тумана. С каждым шагом вперед багровая пелена сгущалась, становясь похожей на жидкий кисель. Она обволакивала их, цеплялась за доспехи липкими, невидимыми щупальцами холода. Воздух стал густым и тяжелым, дышать было все труднее, словно они вошли в подвал, затопленный стоячей водой.

– Сэр… смотрите, – голос Ренна сорвался на шепот, полный суеверного ужаса. Он вытянул дрожащую руку, указывая пальцем прямо перед собой.

Прямо перед ними, не более чем в ста шагах, стояли они. Призрачные фигуры. Весь застывший легион.

Мертвая, абсолютная тишина, воцарившаяся среди всадников, была красноречивее любых криков. Они все знали легенды. Слышали байки у костра о призраках Предателей, что вечно блуждают в Багровом Тумане. Но слышать – одно дело. Видеть это своими глазами, чувствовать леденящее дух присутствие сотен застывших во времени душ – это было нечто совершенно иное. Это было осязаемо, материально и невыразимо ужасно.

– Великие Боги… – выдохнул капитан Валтор, и в его голосе прозвучало нечто, чего его подчиненные никогда от него не слышали – благоговейный страх. – Они… настоящие. Все истории… они правда.

В этот самый момент ветер стих. Резко, мгновенно, будто гигантская рука перекрыла ему горло. На смену вою, шелесту и собственному тяжелому дыханию пришла звенящая, давящая, абсолютная тишина. Она была тяжелее любых доспехов. И в этой гробовой тишине что-то щелкнуло. Сухо, как ломающаяся кость.

Призрак капитана, тот, что с поднятым мечом на возвышении, медленно, с нечеловеческим, скрипучим усилием, повернул свою мерцающую голову. Пустые глазницы, в которых плясали отблески багрового света, уставились прямо на группу всадников.

Лошадь капитана Валтора вздыбилась с диким, пронзительным ржанием, сбрасывая седока. По цепочке, как костяшки домино, поползла паника. Кони, и без того находящиеся на грани срыва, окончательно обезумели. Они бились, вставали на дыбы, сбрасывали всадников, лягались, не разбирая своих и чужих.

– Назад! Немедленно назад! К черту приказ! – закричал капитан, поднимаясь с земли и отчаянно пытаясь ухватить поводья своей испуганной лошади. Но животное, закатив глаза, понеслось прочь, в сторону от отряда, и почти сразу же исчезло в густой багровой пелене.

Но было уже поздно.

Багровый Туман сгустился вокруг них, превратившись в непроницаемую, плотную стену. Из его глубин, из самих призрачных фигур застывшего легиона, потянулись длинные, извивающиеся щупальца багрового света. Они были холодными и невесомыми, но держали мертвой хваткой. Они обвивались вокруг ног лошадей, вокруг рук и плеч солдат, впивались в доспехи, не оставляя следов, но парализуя волю и сковывая движения.

– Они держат меня! Не могу двинуться! – завопил молодой Ренн, пытаясь вырвать свою ногу из стремени, которое вдруг стало тяжелым, как свинец.

И тогда призраки Легиона начали двигаться. Не так, как живые люди – их ноги не отрывались от земли. Они плыли, скользили, беззвучно рассекая багровую пелену, медленно обращаясь к солдатам. Их немые крики наконец-то обрели звук – тихий, многоголосый, навязчивый шепот, полный бездонной скорби, неутоленной ярости и бесконечного вопроса. Шепот, в котором, прислушавшись, можно было разобрать обрывки слов: «…предали… почему оставили… завершите начатое… освободите нас…»

Один из солдат, крупный детина с секирой за спиной, не выдержал. Обезумев от ужаса, с диким криком он выхватил свое оружие и рубанул по приближающемуся призраку. Лезвие секиры прошло сквозь мерцающую форму, не причинив ей ни малейшего вреда, но багровый свет Тумана тут же среагировал. Одно из щупалец метнулось к солдату, коснулось его стального нагрудника. Металл мгновенно проржавел, покрылся пузырями и рассыпался в мелкую, черную пыль. Затем тот же процесс начался с его телом. Его крик застрял в глотке, превратившись в булькающий хрип, и через мгновение на землю осел лишь скелет в клочьях униформы, и медленно рассеивающееся облачко багрового тумана.

– Не сопротивляться! Не трогать их! Бежать! – хрипел капитан Валтор, отступая, но спина его уперлась во что-то плотное и неподатливое – в стену из Тумана, что сомкнулась за их спинами.

Он видел, как его люди один за одним исчезали в объятиях Тумана. Крики, полные агонии, один за другим обрывались, поглощаемые неестественной, всепоглощающей тишиной. Багровый свет сжимал кольцо, становясь все ярче, все гуще. Последнее, что увидел капитан Валтор, прежде чем леденящая пустота охватила его разум и тело, – это лицо призрачного капитана. Оно было совсем близко. И в этих пустых, светящихся багровым светом глазницах он не увидел ни злорадства, ни торжества, ни даже ненависти. Он увидел бесконечную, всепоглощающую боль, одиночество, растянувшееся на вечность, и безмолвный, отчаянный вопрос, на который у него не было ответа.

Затем и его сознание погасло, растворившись в багровом небытии.

Ветер снова поднялся, его вой стал еще пронзительнее и тоскливее, словно насытившись новой жертвой, но так и не утолив свой голод. Багровый Туман успокоился, его свирепая, неестественная активность сошла на нет. Он снова стлался по долине ровными, клубящимися волнами. Призраки Легиона, словно марионетки с обрезанными нитями, вернулись на свои места, застыв в тех же вечных позах. Ничто не напоминало о том, что здесь только что была группа живых, дышащих людей. Лишь несколько новых, на мгновение блеснувших сталью фрагментов доспехов да безмолвный, пронзительный укор мерцающих фигур указывали на то, что хрупкое равновесие этого места вновь было грубо нарушено.

А на самом краю долины, далеко за пределами досягаемости Тумана, у подножия одинокого, обветшалого дозорного обелиска, покрытого мхом и старыми рунами, стояла одинокая фигура в потертом, сером плаще. Наблюдатель. Он видел, как отряд гордых солдат новой Империи вошел в Туман, и видел, как Туман поглотил их, не оставив и следа. Он не видел деталей – багровая пелена скрывала все, – но он слышал обрывки отчаянных криков, заглушаемые воем ветра, и видел, как багровое свечение в эпицентре на мгновение вспыхнуло яростным, жадным пожаром.

Наблюдатель медленно повернулся. Плечи его были ссутулены, будто на них давила невидимая тяжесть. Он побрел прочь, в сторону убогого портового городка Узкоземье, что ютился в устье реки, словно стыдясь своего существования. Его шаги были тяжелыми, безвольными. Он знал, что должен доложить своему хозяину, местному главарю, о том, что Багровый Туман все еще голоден и опасен. И о том, что призраки прошлого не просто блуждают – они стерегут что-то. Или ждут кого-то.

Но он не знал главного. Он не знал, что сегодняшнее событие не было случайностью. Оно было первым слабым толчком, первой каплей, упавшей в переполненную чашу весов, медленно, но неотвратимо нарушающей хрупкое равновесие между прошлым и будущим. Цепь событий, что дремала десять долгих лет, была приведена в движение. И вскоре тому, кто все эти годы бежал от своего проклятия, прятался от него в дымке дешевого вина и грошовых стычек, придется повернуться и встретить его лицом к лицу. Восхождение должно было начаться. И начаться оно должно было с пепла.

Глава 1: Тень у реки Пепла

Порт Узкоземье не был городом. Это была язва, гниющая рана на боку цивилизации, прилепившаяся к устью все той же Реки Пепла, лишь там, где ее воды, разбавляемые приливом, становились менее ядовитыми и более терпимыми для жизни. Воздух здесь был густым и влажным, пропитанным запахом соленых брызг, гниющей рыбы, дегтя и человеческих испарений. Деревянные постройки, кривые и почерневшие от времени и сырости, теснились друг к другу, образуя лабиринт узких, грязных улочек, где даже в полдень царил полумрак. С мостовых, вымощенных скользким, потрескавшимся камнем, никогда не сходила грязь – вечная, липкая, многослойная смесь из ила, нечистот и отбросов. Здесь жили те, кому не было места в упорядоченном мире новой Империи: беглые каторжники, контрабандисты, дезертиры, шлюхи и прочий сброд, чья жизнь стоила меньше, чем кружка плохого эля.

Именно здесь, в самой гуще этого ада, в таверне «Пьяный краб», что располагалась на самом краю зловонного причала, проводил свои дни человек, известный как Кейл.

Таверна была его храмом, а дешевое, кислое вино – единственным причастием, способным даровать ему подобие забвения. «Пьяный краб» был таким же убогим, как и все вокруг: низкие, закопченные потолки, липкие от столетий пролитых напитков столы, соломенная подстилка на полу, давно превратившаяся в гнилую труху, и вездесущая вонь, въевшаяся в самые стены. Сюда приходили не для веселья, а чтобы утонуть, забыться, заключить грязную сделку или найти столь же грязную работу.

Кейл сидел в своем привычном углу, в самой дальней от входа нише, где тени были особенно густы. Перед ним стояла почти пустая глиняная кружка. Он не пил залпом, он растягивал свое убогое наслаждение, делая маленькие, размеренные глотки, пытаясь продлить тот короткий промежуток времени, когда острота вина приглушала голоса в его голове. Он был высоким, когда-то, должно быть, мощно сложенным, но теперь его плечи были ссутулены, а мышцы под потертым, запачканным плащом обвисли и потеряли форму. Его волосы, некогда густые и темные, теперь были спутаны, посеребрены сединой и жирны на вид. Лицо, скрытое за несколькими днями щетины, хранило следы былой резкой, даже благородной красоты, но теперь оно было обезображено глубокими морщинами, прорезавшими лоб и уголки глаз, и вечной маской отрешенности и усталости. Но больше всего выдавали его глаза. Глубоко посаженные, цвета старого, потускневшего золота, они были пусты. В них не было ни огня, ни гнева, ни надежды. Лишь плоская, безразличная пустота, за которой скрывалась бездонная, неизбывная усталость.

Его уединение нарушила тень, упавшая на стол. Кейл медленно, с неохотой поднял взгляд. Перед ним стоял Грак. Хозяин «Пьяного краба» и по совместительству один из самых влиятельных (в масштабах Узкоземья) главарей. Грак был огромен, как бочка, его лысая голова блестела в тусклом свете сальной свечи, а маленькие, свиные глазки смотрели на мир с постоянным подозрением. Его жирные пальцы, унизанные дешевыми перстнями, постукивали по столу.

– Кейл. Деньги есть? – его голос был хриплым, как скрип не смазанной телеги.

Кейл молча покачал головой, не отрывая взгляда от кружки.

– Я так и думал, – Грак усмехнулся, обнажив кривые, желтые зубы. – Но удача твоя, у меня для тебя есть дельце. Маленькое. Грязное. Как ты любишь.

Кейл медленно перевел взгляд на Грака. В его пустых глашах не вспыхнуло ни интереса, ни протеста. Лишь молчаливое ожидание.

– У меня есть один торговец, – продолжил Грак, присаживаясь на табурет напротив с таким скрипом, что тот чуть не развалился. – Неудачник. Должен мне круглую сумму. Думал, смылся. Но мои мальчики выследили его. Он прячется на старом складе вон у Рыбьей слободы. Боится выйти. Считает, что у него там неприкосновенность.

Грак плюнул на пол.

– Мне нужно, чтобы ты сходил туда и… объяснил ему ошибочность его суждений. Наглядно. Без лишнего шума. Он должен понять, что долги надо отдавать. Или появляться новые, более серьезные долги. Здоровьем, например.

Кейл молчал. Его пальцы сжали кружку чуть сильнее. Он ненавидел эту работу. Вышибание долгов, запугивание, мелкое насилие. Это было так низко, так грязно. Но это была цена за забвение. Цена за то, чтобы не слышать во сне завывание ветра с Реки Пепла.

– Сколько? – наконец, прозвучал его голос. Он был низким, хриплым, как скрежет камня по камню, и абсолютно безжизненным.

– Десять серебряных, – сказал Грак. – Пять сейчас, пять когда долг будет… пересмотрен.

Он швырнул на стол несколько монет. Они звякнули, подпрыгнули и замерли рядом с кружкой Кейла.

Кейл смотрел на монеты. На них был вычеканен профиль нового Императора, гордый и надменный. Профиль человека, чьи предшественники объявили его легион предателями. Он сгреб монеты ладонью. Металл был холодным.

– Где склад? – спросил он, не глядя на Грака.

– У Рыбного рынка, за лавкой старика Хеммита. Красная дверь. Скажешь, что от меня.

Кейл кивнул, поднялся и, пошатываясь, направился к выходу. Его ноги были ватными, голова гудела, но он знал, что должен сделать эту работу. Иначе не на что будет купить следующую кружку забвения.

Он вышел на улицу. Поздний вечер опустился на Узкоземье, но город не засыпал. Он лишь менял свой ритм на более вкрадчивый, более опасный. Где-то в переулке слышались ссорные голоса, чей-то пьяный смех и лай собак. Кейл втянул в себя влажный, пронизанный гнилью воздух и двинулся по направлению к Рыбной слободе.

Склад оказался таким же убогим, как и все в этом городе. Полуразрушенное здание, от которого пахло тухлой рыбой и плесенью. Красная дверь была старая, с выщербленными краями. Кейл толкнул ее, и она с скрипом отворилась.

Внутри было темно и пусто. Лишь в углу, на ящике, горела одна-единственная свеча, освещая бледное, испуганное лицо человека лет сорока. Он сидел, обхватив колени, и дрожал.

– Уходи! – пискнул он, увидев Кейла. – У меня нет денег! Скажи Граку, что у меня ничего нет!

Кейл медленно подошел ближе. Его тяжелые шаги гулко отдавались в пустом помещении.

– Долги надо отдавать, – произнес Кейл своим мертвым голосом. Это была не угроза, просто констатация факта.

– Я не могу! – торговец заломил руки. – Мой корабль захватили пираты! Все пропало! Все!

Кейл остановился перед ним. Он смотрел на этого жалкого, трясущегося человека и видел в нем… себя. Такого же загнанного, так же же отчаянно пытающегося выжить в этом жестоком мире. Волна тошноты подкатила к его горлу. То ли от похмелья, то ли от отвращения к самому себе.

– Пожалуйста, – всхлипнул торговец. – У меня семья. Дети…

Кейл молчал. Он знал, что должен сделать. Ударить. Испугать. Сломать ему пару ребер, чтобы другим неповадно было. Такова была воля Грака. Такова была цена его забвения.

Он сжал кулак. Суставы хрустнули. Торговец зажмурился, ожидая удара.

Но удар не последовал.

Кейл разжал кулак. Он повернулся и медленно пошел к выходу.

– Скажи Граку… – его голос прозвучал в темноте, – …скажи ему, что ты отдашь долг, как только сможешь. Что у тебя семья.

Он вышел на улицу, не оглядываясь. Он знал, что Грак не удовлетворится этим. Он знал, что теперь у него самого будут проблемы. Но он не мог. Просто не мог поднять руку на этого несчастного. В этом человеке было больше чести, чем в нем, «Проклятом Капитане», который когда-то клялся защищать слабых.

Он вернулся в «Пьяного краба» и швырнул пять монет обратно на стойку перед удивленным Гракком.

– Работа сделана, – буркнул он. – Он больше не будет прятаться.

Он не стал ждать ответа, прошел к своему столу и опустился на скамью. Он не сделал работу. И теперь у него не было денег даже на ту единственную кружку, ради которой все это затевалось. Отчаяние, холодное и липкое, как туман над Рекой Пепла, медленно поползло из глубины его души. Он опустил голову на руки. Забвение не приходило. Вместо него накатывали воспоминания.

Тишина в таверне стала для Кейла оглушительной. Она давила на барабанные перепонки, пульсировала в висках ровным, нарастающим гулом. Этот гул был ему знаком – предвестник бури, что бушевала не снаружи, а внутри него. Он попытался сконцентрироваться на окружающих звуках: на скрипе половиц под чьими-то тяжелыми шагами, на приглушенном бормотании пьяниц за соседним столом, на доносящемся с причала крике чайки. Но эти звуки казались призрачными, нереальными, словно доносящимися из-за толстого слоя ваты. А гул в его голове нарастал, превращаясь в отдаленный, но неумолимо приближающийся рев.

Запахи таверны – кислое вино, человеческий пот, жареный лук – начали смешиваться, образуя новую, ужасающую комбинацию. Пахло гарью. Пахло раскаленным металлом. Пахло кровью и пылью. Он почувствовал во рту знакомый привкус – медный, отвратительный вкус страха и ярости. Его ладони, лежащие на столе, сами по себе сжались в кулаки, воспроизводя хватку эфеса меча, которого не было уже десять лет.

И тогда стены «Пьяного краба» поплыли. Деревянные панели растворились, сменившись хаотичным калейдоскопом образов, звуков и ощущений. Он больше не сидел в таверне. Он стоял на склоне холма.

Ветер. Не тот вялый, соленый ветер Узкоземья, а бешеный, яростный ветер долины Реки Пепла. Он рвал плащи, слепил глаза багровой пылью, выл так, что заглушал все остальные звуки. А звуков было много. Грохот сотен копыт о каменистую землю. Металлический лязг и скрежет. Рев голосов – его голос, хриплый от напряжения, голоса его солдат, повторяющие приказы, и оглушительный, бесчеловечный рев надвигающейся армии Малкаора.

Он видел их. Своих людей. Легион Призрачного Клинка. Не призраков, а живых, дышащих, с лицами, залитыми потом и пылью. Справа от него, плотно сомкнув щиты, стоял сержант Бэрин, его верный каменный утес, лицо которого обычно было невозмутимым, а сейчас искажено гримасой ярости.

– Стоять! – кричал Бэрин, и его могучий бас прорывался сквозь грохот. – Сомкнуть ряды! Копейщики, вперед!

Слева, размахивая своим двуручным мечом, как тростью, молодой и пылкий Варг, его лучший боец, рвавшийся в бой.

– Давно уже надо было перейти в атаку, Капитан! – вопил Варг. – Мы их как мышей давим!

А впереди… впереди катилась стена. Стена из стали, плоти и магии. Бесконечные ряды солдат в сияющих, чуждых доспехах с гербом Малкаора – стилизованным пламенеющим глазом. Над их головами плыли, не касаясь земли, существа из багрового света, источающие леденящий душу холод. Воздух трещал от разрядов магии, которую метали фигуры в темных одеяниях, стоящие на задних рядах.

– Щиты! – закричал Кейл, и его собственный голос показался ему чужим, полным силы и уверенности, которой он больше никогда не чувствовал. – Маги, барьер! Держать строй!

Он видел знаменосца, Элиана, высоко держащего штандарт Легиона – перекрещенные клинки в дымке. Белое полотнище трепетало на ветру, символ их чести, их братства. Элиан улыбался, его юношеское лицо сияло отвагой и верой. Вера в него, в своего Капитана.

И тогда это случилось.

Не с фронта. С флангов. С тыла. Земля задрожала и пошла трещинами. Небо, и без того окрашенное в багровые тона, почернело, словно его залили чернилами. Из трещин в земле, из самого воздуха, хлынул Багровый Туман. Но это был не тот Туман, что он видел позже. Это была живая, разумная стихия, клубящаяся, плотная, удушающая. Она не стелилась по земле – она падала с неба, как водопад, обрушиваясь прямо на позиции Легиона.

Крики. Не боевые кличи, а крики ужаса, боли и предательства. Он видел, как Варг, с ревом бросающийся на врага, вдруг замер на полпути, его тело сковала невидимая сила. Он видел, как Бэрин, пытавшийся прикрыть щитом молодого рекрута, медленно, с нечеловеческим усилием поворачивал к нему голову, и в его глазах был не страх, а вопрос. Немой, разрывающий душу вопрос: «Почему?»

Он видел, как знамя в руках Элиана вспыхнуло ослепительно-белым светом, а затем поглотилось багровым пламенем. Улыбка с лица юноши исчезла, сменившись маской невыразимой агонии.

А потом он почувствовал это сам. Холод. Не физический холод, а холод пустоты, небытия. Он полз от кончиков пальцев, сковывая мышцы, леденил кровь в жилах. Он пытался крикнуть, отдать приказ, что-то сделать, но его голос застрял в горле. Он смотрел на своих людей, на своих друзей, и видел, как они один за другим застывали, превращаясь в те самые мерцающие статуи, которые он десятилетие спустя видел в Тумане. Их жизни, их ярость, их страх – все было остановлено, заморожено в одном вечном мгновении.

Последнее, что он увидел, был взгляд Элиана. Знаменосец смотрел прямо на него, и в его глазах была не боль, не укор, а… жалость. И последний, отчаянный призыв, который Кейл не смог разобрать.

А потом на него обрушилась стена абсолютной, беспросветной тьмы.

Кейл дернулся и с грохотом свалился со скамьи на липкий от грязи пол таверны. Его тело била крупная дрожь, лоб был покрыт холодным потом. Он лежал, уставившись в закопченные балки потолка, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось в груди, как пойманная птица. Реальность медленно возвращалась: скрип половиц, бормотание, кислый запах вина.

– Эй, Кейл! Опять нажрался, что ли? – кто-то грубо засмеялся неподалеку.

Он не реагировал. Он просто лежал, чувствуя, как холод из кошмара медленно отступает, оставляя после себя привычную, выжженную пустыню его души. Эти воспоминания приходили все чаще. Они всегда были одинаково яркими, одинаково реальными. Он снова и снова переживал тот день. Ту секунду, когда он все потерял. Когда он оказался недостоин их доверия. Когда он выжил, а они – нет.

Он поднялся с пола, отряхнулся, не глядя на усмехающихся посетителей, и снова опустился на свое место. Его руки все еще дрожали. Он сгреб свою пустую кружку и с отчаянием посмотрел на нее. Забвение. Ему нужно было забвение. Любой ценой.

Кейл сидел, вперившись в пустую глиняную кружку. Дрожь в руках постепенно стихала, сменяясь тяжелой, свинцовой слабостью, растекавшейся по всему телу. Отголоски кошмара все еще витали в сознании, как дым после пожара: искаженное болью лицо Бэрина, немой вопрос в его глазах, багровая стена, поглотившая Элиана. Он сжал веки, пытаясь выдавить эти образы, но они впились в его внутреннее зрение, острые и неизгладимые. Физическая реальность таверны казалась хрупкой декорацией, наброшенной на вечный, неумолимый ад его памяти.

Он понимал, что должен выпить. Не для удовольствия, а как лекарство. Как единственное средство, способное на несколько часов усыпить этих призраков. Но кружка была пуста, а монет у него не было. Отказ от «работы» для Грака оставил его не только без средств, но и в опасном положении. Грак не прощал неподчинения. Мысль об этом была тяжелой и холодной, как речной камень в желудке.

Он поднял голову, и его взгляд, мутный и невидящий, блуждал по залу «Пьяного краба». В этот вечер здесь было немного оживленнее, чем обычно. У стойки, прислонившись к стене, стояли двое мужчин в потертых, но прочных дорожных плащах. На их поясах висели короткие мечи практичного вида, а сапоги были покрыты толстым слоем засохшей грязи – не местной, устьевой, а материковой, сухой и пыльной. Это были не моряки и не городские бандиты. Это были наемники или, возможно, солдаты-дезертиры.

Кейл, поглощенный собственным отчаянием, сначала не обратил на них внимания. Его слух, некогда столь острый, что он мог по шелесту листвы определить численность отряда противника, теперь был притуплен вином и горем. Но постепенно, сквозь гул в собственной голове, до него начали доноситься обрывки их разговора. Они говорили громко, не стесняясь, будучи уверенными, что в этом месте их никто не станет подслушивать.

– …говорю тебе, Лорд, это чистое безумие, – хриплым голосом бубнил тот, что постарше, мужчина с шрамом через губу. Он держал в руке кружку с пивом, но пил мало, больше поворачивая ее в пальцах. – Посылать людей в эту долину… зачем? Там же кроме призраков и этого проклятого Тумана ничего нет.

– Приказ есть приказ, Бартоломью, – ответил его компаньон, более молодой, с нервным, подвижным лицом. – Сам Великий Магистр Малкаор благословил эту экспедицию. Говорят, нужно провести новые замеры магической аномалии. Установить какие-то рунные камни…

– Великий Магистр! – старый наемник фыркнул и наконец сделал большой глоток. – Сидит в своей позолоченной башне в столице и видит мир только через хрустальные шары. А мы, дураки, должны лезть в самое пекло. Я тебе рассказывал, что случилось с тем отрядом, что послали две недели назад?

Молодой солдат наклонился ближе, его глаза расширились от любопытства и страха.

–Нет. Что с ними?

– Пропали. Все до единого. – Бартоломью понизил голос, но Кейл, сидевший не так далеко, все равно уловил его слова. Они прозвучали для него с резонансом, словно удар колокола. – Двадцать человек. Опытные ребята. Вошли в Туман у моста… и больше их никто не видел. Ни крика, ни сигнала. Просто исчезли. Словно земля поглотила.

– Может, заблудились? Или наткнулись на разбойников?

– В Багровом Тумане? – старый солдат усмехнулся, но в его смехе не было веселья. – Там не заблудиться, там сойти с ума или просто перестать существовать. А разбойники? Какой дурак будет промышлять в месте, где сам воздух тебя убивает? Нет, говорю тебе, там что-то есть. Что-то, что не отпускает своих. Призраки тех предателей, Легиона Призрачного Клинка, сторожат свое проклятое место. Я слышал, они до сих пор там, застывшие, и ждут… ждут кого-то.

В этот момент Кейл перестал дышать. Весь шум таверны – смех, звон кружек, скрип двери – отступил, слился в один сплошной гул, на фоне которого слова солдат звучали оглушительно четко. Его пальцы непроизвольно впились в край стола, оставляя на мягкой древесине глубокие борозды. Сердце, только что утихшее, снова заколотилось, теперь уже не от страха, а от чего-то иного, давно забытого, похожего на ледяной укол тревоги… или надежды.

– Легион Призрачного Клинка? – молодой солдат поморщился. – Эти предатели? Им бы в аду гореть, а не призраками по земле бродить.

– Кто их знает, кто кого предал, – мрачно заметил Бартоломью. – История пишется победителями. Но их призраки… они реальны, парень. Я не суеверный, но я видел… краем глаза, когда мы патрулировали границы аномалии. Мерцающие фигуры в багровой дымке. Стоят, как изваяния. А иногда… иногда кажется, что они смотрят на тебя. И в их взгляде… не злоба. Нет. Что-то худшее. Отчаяние.

Кейл сидел не двигаясь, превратившись в статую. Его собственное отчаяние, еще минуту назад всепоглощающее, вдруг обрело новое измерение. Они не просто исчезли. Они были там. Все еще там. Застывшие. Страдающие. И кто-то еще видел их. Не только он в своих кошмарах. Это была объективная реальность.

– Ну и черт с ними, – отмахнулся молодой солдат, но в его голосе слышалась неуверенность. – Наше дело – выполнить приказ. Заходим, ставим камни, и бегом отсюда. Главное – не смотреть на этих… призраков. И не слушать шепот.

– Шепот? – Бартоломью насторожился.

– Ага. Говорят, в Тумане иногда слышен шепот. Многоголосый. Как будто сотни людей говорят одновременно. Просят о чем-то… или предупреждают.

Это было последней каплей. Шепот. Кейл вспомнил свой недавний кошмар – немой крик Элиана, который он не смог разобрать. А что, если это не было немым? Что, если он просто не слышал? Что, если их голоса, их души, все еще там, в ловушке, и они пытаются что-то сказать? Что-то сообщить?

Он больше не мог здесь сидеть. Ему нужно было выбраться на воздух. Ему нужно было подумать. Эти случайно подслушанные слова всколыхнули в нем то, что он десятилетиями пытался похоронить – чувство ответственности. Чувство долга. И самый страшный вопрос: а что, если он выжил не просто так? Не по случайности? Что, если он выжил, потому что должен был что-то сделать?

С огромным усилием он поднялся с места. Его ноги были ватными, голова кружилась, но теперь это было другое головокружение – не от похмелья, а от нахлынувших мыслей, от внезапно открывшейся перед ним бездны возможностей. Он бросил последний взгляд на двух солдат, которые уже перешли к обсуждению своих девушек, и направился к выходу, пошатываясь, но с неожиданной целью в каждом шаге.

Он вышел на ночную улицу. Прохладный, влажный воздух ударил ему в лицо, но не принес облегчения. Он был полон новых голосов. Голосов из прошлого, которые, казалось, доносились до него теперь не только из памяти, но и из самого ветра, с востока, со стороны Реки Пепла.

Ночной воздух Узкоземья, густой и соленый, обжег ему легкие, но не смог прочистить сознание. Слова солдат звенели в его ушах навязчивым, неумолкающим эхом. «Пропали… двадцать человек… Призраки… сторожат… шепот…» Каждое слово было иглой, вонзающейся в старую, незаживающую рану, но теперь эти иглы несли с собой странное, тревожное электричество – пробуждали нервные окончания, которые он считал мертвыми.

Он брёл по темным улочкам, не видя ничего вокруг. Его ноги несли его вниз, к воде, по старой, вымощенной скользким камнем тропе, ведущей к самому краю причала. Здесь, вдали от тусклого света редких фонарей и освещенных оконнуток, царил почти абсолютный мрак, нарушаемый лишь отражением далеких звезд на неподвижной, маслянистой воде залива и редкими огоньками рыбацких лодок на горизонте. Воздух здесь пахло иначе – не гнилью и людьми, а водорослями, смолой и влажным, выброшенным на берег деревом.

Причал был древним, его массивные дубовые балки, скрепленные железными скобами, почернели от времени и постоянно бьющихся о них волн. Под ногами хрустел песок, смешанный с галькой и осколками ракушек. Кейл дошел до самого края, до того места, где толстые доски под ногами заканчивались, и начиналась мелководная илистая отмель, и стоял, глядя в темноту, в сторону открытого моря. Отсюда, если повернуть голову на восток, по ту сторону залива, лежали Проклятые земли. Он не видел их в ночи, но чувствовал их. Как фантомную боль в ампутированной конечности.

Он пытался осмыслить услышанное. Его люди. Его Легион. Не просто мертвы. Они были в ловушке. Застывшие в вечном страдании, сторожащие место своей гибели, как вечные часовые, которым никогда не будет смены. И кто-то, Лорд Малкаор, тот самый верховный маг, чье имя было последним, что он помнил из того дня, посылал туда людей. Зачем? Чтобы «провести замеры»? Это звучало нелепо. Малкаор знал, что там произошло. Он был архитектором их падения. Значит, у него была другая цель. И это означало, что что-то изменилось. Багровый Туман, ритуал, призраки… что-то вышло из-под контроля. Или приближалось к своей кульминации.

Мысли путались, набегая друг на друга, как волны у его ног. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным. Что он мог сделать? Один. Сломленный. Проклятый. Он был тенью того лидера, которым когда-то был. Он не мог вести за собой даже самого себя, не то что бросить вызов силам, которые уничтожили целый легион.

Отчаяние снова начало подниматься в нем, холодной и тяжелой волной. Он закрыл глаза, ища в себе хоть крупицу той силы, той воли, что когда-то двигала им. Но находил лишь пустоту и пепел.

Именно в этот момент его взгляд, блуждающий в отчаянии по земле, упал на песок у самой кромки воды, там, где волны, накатываясь, смывали и перерисовывали узоры каждые несколько минут.

Он замер.

Там, на влажном, темном песке, кто-то нарисовал палкой или пальцем символ.

Два клинка. Длинных, изящных, с изогнутыми гардами. Перекрещенные. И окутанные стилизованной, волнистой дымкой, что окружала их пересечение.

Эмблема Легиона Призрачного Клинка.

Сердце Кейла пропустило удар, а затем заколотилось с такой силой, что ему показалось, что ребра не выдержат. Кровь отхлынула от лица, оставив после себя ледяной холод. Он рухнул на колени прямо в сырой песок, не чувствуя ни холода, ни влаги, уставившись на этот знак.

Это не могло быть правдой. Это была галлюцинация. Порождение его измученной психики, его вечного чувства вины. Или чья-то злая шутка. Может быть, Грак, чтобы дознаться до правды о нем, устроил эту жестокую провокацию.

Но знак был слишком точным. Слишком детализированным. Это была не грубая пародия, а точное воспроизведение символа, который когда-то красовался на его нагруднике, на его щите, на знамени Элиана. Каждая линия, каждый изгиб был выведен с уверенностью и знанием дела.

Он озирался, его глаза, привыкшие к темноте, отчаянно вглядывались в окружающий мрак. Причал был пуст. Лишь далекий крик чайки нарушал тишину. Ни души. Никого, кто мог бы это нарисовать.

Он протянул дрожащую руку и коснулся пальцами влажного песка, повторяя контур одного из клинков. Символ был свежим. Его не успела смыть последняя волна. Значит, его нарисовали совсем недавно. Минуты назад.

Кто? Кто, кроме него, помнил? Кто, кроме него, осмелился бы изобразить символ предателей, проклятых самой Империей? Наказание за такое было одним – смерть.

Варианты проносились в его голове, как бешеные вихри.

Охотник за головами? Приманка, чтобы выманить его, последнего выжившего капитана?

Агент Малкаора? Чтобы убедиться, что он еще жив, и насладиться его мучениями?

Или…

Или кто-то другой. Кто-то из своих.

Мысль была настолько безумной, настолько запретной, что он чуть не отшвырнул ее прочь. Но она застряла, как заноза. Варг? Бэрин? Элиан? Нет, он видел их застывшими. Он видел их призраки. Но что, если выжил кто-то еще? Кто-то, кто, как и он, избежал основной массы ритуала? Кто-то, кто все эти годы скрывался, как и он? И теперь этот кто-то подавал ему знак.

Он снова посмотрел на символ. И внезапно он увидел в нем не насмешку и не угрозу, а нечто иное. Призыв. Слабый, едва различимый крик о помощи, брошенный в ночь. Знак, что он не одинок в своем знании. Что его вина и его боль – не только его крест.

Он встал, его тело внезапно перестало дрожать. Пустота в глазах сменилась интенсивным, почти болезненным фокусом. Он стер символ с песка подошвой своего сапога, тщательно уничтожив все следы. Теперь это была его тайна. Его знак.

Он повернулся и побрел обратно вверх, к грязным огням Узкоземья. Но теперь его шаг был другим. Медленным, все еще неуверенным, но не бесцельным. Внутри него что-то сдвинулось с мертвой точки. Лед тронулся. Отчаяние все еще было там, огромное и черное, но теперь в нем появилась трещина. И сквозь эту трещину пробивался тонкий, слабый, но неумолимый луч решимости.

Он не знал, что его ждет. Не знал, не ловушка ли это. Не знал, сойдет ли он с ума окончательно. Но он знал одно: он не может больше оставаться здесь. Он не может больше прятаться. Ему нужно было идти. К Реке Пепла. К Багровому Туману. К своим людям.

Впервые за десять долгих лет у Каэлана, некогда капитана Легиона Призрачного Клинка, появилась цель.

Возвращение в свою каморку под протекающей крышей «Пьяного краба» было похоже на пересечение незримой границы между двумя мирами. Всего час назад эти стены, пропитанные запахом плесени, дешевого вина и его собственного отчаяния, были его единственной реальностью, пределом его вселенной. Теперь они казались тесной, удушающей клеткой. Воздух здесь был спертым и мертвым, в то время как снаружи, сквозь щели в ставнях, вползал живой, соленый ветер с залива, несущий на своих крыльях отголоски далекого проклятия и призрачный зов нарисованного на песке символа.

Каэлан – он снова начал думать о себе как о Каэлане, и это имя обжигало изнутри, как глоток крепкого спирта, – зажег сальную свечу. Желтоватый, прыгающий свет озарил убогое помещение: узкую походную кровать с промокшим от дождей тюфяком, грубый деревянный стул, пустой ящик из-под вина, служивший столом, и его единственное ценное имущество, завернутое в промасленную тряпицу и спрятанное в щели под половицей.

Он опустился на колени, игнорируя пронзительную боль в старых ранах, и пальцами, все еще дрожащими, но теперь уже от нервного напряжения, а не от слабости, отыскал знакомую щель. Он поддел доску, та с скрипом поддалась. В темном пространстве под полом лежал сверток. Долгими секундами он просто смотрел на него, словно это была не вещь, а спящая змея, готовая ужалить его в самый неподходящий момент.

Наконец, он с усилием выдохнул и извлек сверток. Развернул тряпицу, и свеча выхватила из мрака его содержимое.

Обломки его эфеса. Все, что осталось от когда-то великолепного клинка, символа его власти и чести. Рукоять, когда-то идеально лежавшая в его ладони, теперь была расколота надвое, ее изящная оправа погнута и почернела. Гарда, некогда украшенная тонкой серебряной инкрустацией с тем же символом перекрещенных клинков, была сломана, один ее конец безвозвратно утерян. От самого лезвия остался лишь короткий, около тридцати сантиметров, обломок, тусклый и покрытый темными пятнами, которые не брала ни одна чистка. Это была не просто сломанная вещь. Это был физический вопль его неудачи, осколок его погибшей души.

Он взял в руки части эфеса. Металл был холодным, безжизненным. Но в его памяти он снова ощутил его вес, его идеальный баланс, ту уверенность, что он дарил в бою. Он сомкнул пальцы на расколотой рукояти, и ему показалось, что сквозь годы до него донесся отзвук… не голосов, а чего-то иного. Битвы. Ветра. Криков. И тишины, что пришла после.

– Простите, – прошептал он, и его голос прозвучал хрипло и непривычно громко в тишине комнаты. Слово было обращено к ним. К Бэрину, к Варгу, к Элиану. Ко всем, чьи имена он носил в своем сердце, как осколки стекла. – Я должен был… я не знаю, что я должен был сделать. Но я остался один.

Он ждал ответа, как сумасшедший, ждал, что из тени или из самого металла прозвучит голос прощения или проклятия. Но ответила лишь тишина, нарушаемая завыванием ветра за окном.

Мысли метались, цепляясь за обрывки услышанного и увиденного. «Пропали двадцать человек… Призраки сторожат… Шепот… Знак на песке…» Все это складывалось в хаотичную, но неумолимую мозаику. Лорд Малкаор, архитектор их гибели, снова проявлял интерес к Реке Пепла. Значит, там что-то происходило. Что-то, что требовало его внимания. А призраки… призраки его людей были не просто пассивными памятниками. Они были активны. Они забрали тех солдат. И они подавали знак. Ему.

Почему ему? Почему сейчас?

Ответ, который рождался в глубине его сознания, был одновременно ужасающим и единственно возможным: потому что он был их капитаном. И в их глазах, даже в глазах их призраков, он все еще им оставался. Они ждали его. Десять лет они стояли в багровом аду, и ждали, что он вернется и исправит то, что нельзя исправить. Что он освободит их.

Смех, горький и надрывный, вырвался из его груди. Освободить? Он был не в силах освободить даже самого себя из тюрьмы собственного разума! Он – жалкий пьяница, от которого отвернулась собственная тень – должен был бросить вызов магии, которая сокрушила целый легион?

Отчаяние снова накатило, черное и густое, как деготь. Оно шептало ему остаться. Лечь на эту кровать и ждать, пока Грак не пришлет своих головорезов, или пока его сердце не остановится от вина и горя. Это был легкий путь. Путь, к которому он привык.

Но затем он снова посмотрел на обломки эфеса в своей руке. И ему вспомнился взгляд Элиана в его кошмаре. Не укор. Не ненависть. Жалость. И призыв. Немой, но отчаянный призыв.

«Завершите начатое».

Слова, которых он не слышал, но которые теперь, казалось, были выжжены в его памяти.

Он поднялся с пола, тяжело, как старик. Подошел к своему тощему тюфяку и вытащил из-под него небольшой, потрепанный дорожный мешок. Он был пуст и пылен. Он начал, почти на автомате, собирать свои жалкие пожитки. Лишняя рубаха, порванная в двух местах. Запасные портки. Кусок черствого хлеба и вяленая рыба, украденные им ранее из кухни таверны. Фляга, которую он наполнил водой из жбана в углу.

Каждое движение давалось с трудом. Каждая складочка на рубахе, каждый завязываемый узел казались насмешкой над грандиозностью того, что он затевал. Он собирался в путь. Не просто уйти из Узкоземья. Он собирался вернуться туда, откуда бежал десять лет назад. На свою Голгофу.

Когда мешок был готов, он снова завернул обломки эфеса в тряпицу и бережно, с почти религиозным трепетом, положил их на дно, под одежду и еду. Это была его единственная реликвия. Его крест.

Он потушил свечу и подошел к окну. Ночь была в самом разгаре. Узкоземье спало своим тревожным, пьяным сном. Он высмотрел в темноте знакомые очертания – тропу, ведущую на восток, в сторону материка, к дороге, что в конце концов выведет его к Проклятым землям. Путь займет несколько дней. Если он вообще дойдет.

Он повернулся, чтобы взять свой мешок, и его взгляд упал на пустую кружку на ящике. Искушение было мучительным. Один последний раз. Одна последняя кружка, чтобы заглушить этот безумный порыв, чтобы усыпить пробудившихся в нем демонов. Его рука непроизвольно потянулась к поясу, где когда-то звенели монеты, но теперь там была лишь пустота.

И это, в своей жестокой простоте, стало окончательным ответом. У него не было выбора. Не было денег на забвение. Единственное, что у него оставалось – это его боль. И его долг.

Он накинул свой потертый плащ, взвалил мешок на плечо – он был до смешного легким – и вышел из комнаты, не оглядываясь. Он тихо спустился по скрипучей лестнице в пустой теперь зал таверны и вышел на улицу, в ночь.

Ветер встретил его, ударив в лицо. Но на этот раз Каэлан стоял прямо. Его ссутуленные плечи медленно распрямились. Он в последний раз окинул взглядом темные, гниющие улицы Узкоземья, этого приюта для трусов и беглецов, которым он был все эти годы.

Затем он сделал шаг. Не назад, в таверну. Не в сторону, к причалу. А вперед. По темной, едва различимой тропе, ведущей на восток. К Реке Пепла. К Багровому Туману. К призракам своего прошлого.

Первый шаг был самым трудным. Второй – чуть менее. К третьему шагу он уже шел с медленной, но неуклонной решимостью. Он не был героем. Он не был спасителем. Он был проклятым, идущим навстречу своему проклятию. Но теперь он шел ему навстречу с открытыми глазами.

И где-то далеко, за много миль, в самом сердце багрового марева, мерцающая фигура с поднятым мечом, казалось, чуть заметно дрогнула.

Глава 2: Багровый туман

Путь на восток стал для Каэлана путешествием не только через пространство, но и через слои его собственной амнезии, сквозь завесу лет, намертво припаянную к его сознанию вином и отчаянием. Первые мили он шел почти в трансе, его ноги, привыкшие к липкому полу таверны и неровному камню улочек Узкоземья, с трудом находили опору на пыльной, разбитой телегами дороге. Каждый шаг отдавался ноющей болью в старых ранах – шрам на бедре от копья, тупая боль в ребрах после падения с лошади, бесчисленные мелкие повреждения, которые он заливал алкоголем и потому никогда по-настоящему не чувствовал. Теперь они заявляли о себе громко и требовательно, словно негодуя на внезапную активность.

Пейзаж медленно менялся. Влажная, соленая атмосфера устья реки сменилась сухими, продуваемыми всеми ветрами холмами. Кривые, чахлые деревца Узкоземья уступили место жестким зарослям колючего кустарника и пучкам выгоревшей на солнце травы. Воздух стал чище, но в нем появилась новая нота – пыль и сухая горечь полыни. Он шел через спящие деревушки, обходил стороной небольшие укрепленные посты новой Империи, предпочитая двигаться по проселочным дорогам и тропам, известным лишь контрабандистам и таким же, как он, беглецам.

С каждым днем, с каждой милей, отделявшей его от Узкоземья, пласт забвения, которым он укрывался, становился тоньше. Ночью он спал под открытым небом, завернувшись в свой плащ, и сны становились ярче, четче, более насыщенными деталями. Он уже не просто видел багровую стену и застывшие лица. Он слышал отдельные голоса. Чей-то смех у костра накануне битвы. Спор Варга и Бэрина о тактике. Тихий напев Элиана, разучивающего новую балладу. Эти обрывки нормальной, мирной жизни перед самым крахом были мучительнее, чем сам кошмар гибели.

Он почти не ел. Скудные припасы быстро закончились, и ему приходилось питаться тем, что находил – дикими ягодами, кореньями, однажды он поймал и съел сырую ящерицу, не в силах развести костер и привлечь внимание. Его тело, и без того истощенное годами пьянства, слабело. Но странным образом его разум, наоборот, прояснялся. Ломка от отсутствия вина была ужасной – трясущиеся руки, холодный пот, головные боли, преследующие его и днем и ночью. Но сквозь эту физическую агонию пробивалось нечто новое – острота восприятия. Цвета казались ярче. Звуки – четче. Он начал замечать мельчайшие детали окружающего мира – полет хищной птицы в небе, узор на крыльях бабочки, изменение направления ветра. Это была та самая боевая осознанность, что когда-то позволяла ему читать поле боя, как открытую книгу. Она возвращалась, медленно и мучительно, как сквозь ржавчину.

На пятый день пути он достиг внешнего периметра Проклятых земель. Это было не резкое изменение, а постепенный переход. Зелень исчезла полностью, сменившись серо-бурыми тонами выжженной земли. Деревья стояли мертвые, черные, без единого листа, их ветви скрючены в немых мольбах. Воздух стал тяжелым, им было трудно дышать, словно в нем не хватало жизненной силы. Птицы не пели. Не было слышно даже стрекотания насекомых. Царила гнетущая, неестественная тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра, который здесь звучал иначе – не песней свободы, а стоном умирающего великана.

И тогда он впервые увидел его. Сначала как легкую, багровую дымку на восточном горизонте, похожую на отблеск далекого пожара. Но с каждым часом пути марево становилось гуще, плотнее, выше. Оно поднималось от земли до самых небес, образуя колоссальную, медленно вращающуюся стену. Это был Багровый Туман. Не абстрактное понятие из рассказов, а физическая реальность. Увидев его воочию, Каэлан ощутил приступ такого первобытного ужаса, что его ноги сами по себе остановились, отказываясь идти дальше. Все его существо, каждая клетка тела, кричала о том, чтобы развернуться и бежать. Бежать без оглядки.

Но он стоял. Сжимая в кармане плаща обломок своего эфеса, он заставлял себя дышать, глубоко и медленно, борясь с паникой. Он смотрел на Туман, и в его памяти всплывали не обрывки кошмаров, а четкие, ясные воспоминания. Он вспомнил, как это было – входить в него тогда, десять лет назад. Не страх, а решимость. Не ужас, а долг. И где-то там, внутри, были они. Ждали.

Собрав всю свою волю, он сделал следующий шаг. А за ним еще один. Он шел навстречу стене багрового света.

Последние несколько миль до границы Тумана были похожи на прогулку по другому, давно умершему миру. Земля под ногами стала мягкой, рыхлой, состоящей из темно-серого, почти черного пепла, в котором тонули его стоптанные сапоги. Он шел, оставляя за собой четкие, глубокие отпечатки, которые ветер, словно невидимый дворник, начинал медленно сглаживать и засыпать новым слоем пыли. Воздух был насыщен ею – мелкой, багровой пылью, которая забивала нос, горло, лезла в глаза. Она имела странный, металлический привкус, похожий на кровь и пережженную сталь.

Пейзаж был пустынным и безжизненным в буквальном смысле этого слова. Ни травы, ни мха, ни лишайника. Лишь изредка попадались черные, обугленные пни деревьев да каменные обнажения, отполированные ветром до зеркального блеска. Небо, видимое сквозь багровую дымку, имело грязный, сиренево-желтый оттенок. Солнце, должно быть, светило где-то там, наверху, но его свет был приглушенным, рассеянным, не отбрасывающим четких теней. Все вокруг было окрашено в оттенки красного, бурого и серого. Это угнетало психику, лишало надежды, навевая мысли о конце света.

Но самое страшное заключалось не в видимых вещах, а в ощущениях. По мере приближения к эпицентру, Каэлан начал чувствовать странные эффекты Тумана. Временами ему казалось, что время то замедляется, то ускоряется. Однажды он, сделав шаг, почувствовал, как земля под ногой словно провалилась на долю секунды, а затем снова стала твердой. Другой раз он услышал позади себя четкий звук шагов, обернулся, но никого не увидел. Боковым зрением ему мерещились движущиеся тени, которые исчезали, стоило ему повернуть голову.

Магия здесь была не инструментом, а ядовитой, разлитой в самом воздухе субстанцией. Она воздействовала на разум. Он ловил себя на том, что начинает забывать простые вещи. Зачем он здесь? Куда он идет? Имя… его имя… оно ускользало, и на его месте возникало другое – Кейл. Жалкий пьяница из Узкоземья. И этот Кейл шептал ему, что все это безумие, что нужно вернуться, найти вина, забыться.

Каэлан боролся. Он шептал свои имя, свое настоящее имя, как мантру. «Каэлан. Я Каэлан. Капитан Легиона Призрачного Клинка». Он сжимал в кармане обломок эфеса до боли, и острые края металла, впиваясь в ладонь, возвращали его к реальности. Это был его якорь в этом бушующем море безумия.

Он шел целый день, а может быть, двое – время здесь текло странно. Его мучили жажда и голод. Вода в его фляге давно закончилась, а найти источник в этой выжженной пустоши было невозможно. Губы потрескались, язык распух и стал как вата. Галлюцинации становились сильнее. Иногда ему казалось, что он видит вдали силуэты своих солдат, идущих в строю. Он слышал отдаленные команды, лязг доспехов. Но когда он приближался, видения рассеивались, как дым.

К вечеру второго дня (или третьего?) он наткнулся на первый явный след недавнего присутствия людей. Это был брошенный лагерь.

Лагерь располагался в неестественно ровной ложбине, словно выдолбленной гигантской рукой в слоях пепла и уплотненной глины. Скорее всего, это место когда-то было старым руслом реки, ответвлением от главного потока, но теперь оно было сухим и мертвым. Каэлан заметил его, лишь когда почти прошел мимо – низкие, полуразрушенные каменные стены, служившие, вероятно, когда-то загоном для скота, скрывали его от посторонних глаз. Его привлекло неестественное пятно цвета – клочок брезента защитного, армейского оттенка, треплющийся на ветру, вцепившись в острый выступ скалы.

Спуск в ложбину был крутым. Ноги Каэлана скользили по рыхлому склону, поднимая тучи едкой багровой пыли. Чем ближе он подходил, тем сильнее сжималось его сердце. Лагерь был не просто брошен. Он был застывшим моментом, капсулой времени, сохранившей последние секунды пребывания здесь людей. И эта капсула была полна безмолвных свидетельств катастрофы.

Первое, что он увидел – это три палатки. Они были поставлены с армейской аккуратностью, образовывая треугольник, в центре которого должно было располагаться кострище. Но костер был холодным, его пепел давно развеян ветром. Две палатки были целы, их полотнища натянуты, хотя и покрыты толстым слоем пыли. Третья была частично разрушена – один ее угол обрушился, будто кто-то или что-то с силой рвануло его изнутри.

Каэлан медленно, с ощущением, что он нарушает покой могилы, подошел к первой палатке. Он откинул полог. Внутри царил идеальный порядок. Спальные мешки аккуратно свернуты. Два походных ранда лежали у входа, в них – стандартный армейский паек в вощеной бумаге, нетронутый. На складном табурете стояла кружка с засохшим на дне чаем. Казалось, люди просто вышли на минутку и вот-вот вернутся. Но слой багровой пыли на всем, толстый и равномерный, говорил о другом. Их не было здесь давно.

Он обошел лагерь. У сложенного из камней ветрозащитного заслона стоял походный столик. На нем лежали разложенные карты. Каэлан наклонился, смахнул пыль. Это была детальная карта долины Реки Пепла с пометками. Красными чернилами был обведен периметр Багрового Тумана, синими стрелками обозначены предполагаемые маршруты патрулирования. Рядом с картой лежал бортовой журнал. Он открыл его. Последняя запись была сделана уверенным почерком:

«День третий. 14:00. Аномалия стабильна, но демонстрирует признаки низкочастотной пульсации. Установили измерительные приборы по периметру лагеря. Сержант Дорон доложил о визуальном контакте с "мерцающими объектами" на расстоянии примерно 500 метров к северо-востоку. Принято решение усилить ночную вахту. Завтра – выход к каменному мосту для взятия проб.»

Далее – чистая страница.

Каэлан перевернул ее. Ничего. Больше никаких записей. Люди просто исчезли в середине своего дежурства.

Его взгляд упал на кострище. И тут он заметил то, от чего кровь застыла в жилах. Вокруг очага, на сидениях из сложенных камней, лежали личные вещи солдат. Раскрытая книга с закладкой. Точильный камень и недоделанная деревянная фигурка. На одном из камней стояла походная кружка, а рядом с ней – курительная трубка, набитая табаком, но так и не зажженная. Они сидели здесь, отдыхали, готовились к вечеру… и что-то случилось. Что-то, что заставило их бросить все и уйти. Или их забрали.

Он подошел к разрушенной палатке. Здесь картина была иной. Полати были порваны изнутри, будто в панике. Один из складных стульев сломан пополам. На брезенте пола темнело большое, расплывчатое пятно. Каэлан наклонился и коснулся его пальцем. Пятно было ржаво-коричневым и хрустящим. Высохшая кровь. Много крови.

Рядом с пятном валялся армейский арбалет. Тетива была натянута, болт – в желобке, но выстрела так и не последовало. Казалось, солдат только что поднял оружие, чтобы выстрелить в кого-то… или во что-то, и в тот же миг был остановлен.

Каэлан вышел из палатки, его дыхание стало частым и прерывистым. Он оглядел лагерь с новым пониманием. Это не было простым бегством. Здесь была борьба. Короткая, отчаянная и, судя по всему, совершенно бесполезная. Что могло заставить опытных солдат, вооруженных сталью и, возможно, магией, бросить свои вещи, свои посты и бежать в ночь? Или… не бежать, а быть унесенными?

Он подошел к краю лагеря, туда, где стояли «измерительные приборы», упомянутые в журнале. Это были странные устройства: металлические треноги, на которых крепились магические кристаллы в медных оправах, соединенные тонкими серебряными проводами. Некоторые кристаллы были целы, но потускнели, другие – расколоты, будто изнутри, их осколки усеивали землю вокруг. Один из кристаллов был не просто расколот – он был черным, обугленным, словно его коснулось чистое пламя не от этого мира.

И тут он увидел следы. Они вели от лагеря в сторону, прямо к стене Багрового Тумана, который отсюда был виден как плотная, клубящаяся стена в паре сотен метров. Следы были неглубокими, беспорядочными, идущими вразброд, но все в одном направлении. Ни одного – обратно. И они обрывались. Резко. Примерно в пятидесяти метрах от лагеря, там, где пепельная почва сменялась более темной, почти черной землей, все следы просто исчезали. Словно люди, шедшие по ним, внезапно испарились или… были подняты в воздух.

Каэлан стоял, глядя на эту линию, за которой оборвалась не только тропа, но, казалось, и сама реальность. Ветер выл, завывал в его ушах, но теперь этот вой казался ему полным торжества и насмешки. Он был здесь, в логове зверя. И зверь уже показал ему свои когти. Лагерь был не просто местом трагедии. Он был предупреждением. Последним шансом повернуть назад.

Он посмотрел на свои руки. Они снова дрожали, но на этот раз не от абстиненции. Он сделал глубокий вдох, наполняя легкие отравленным воздухом Проклятых земель, и почувствовал вкус страха. Чужого страха, впитанного этим местом. И своего собственного.

Но он не повернул. Вместо этого он пошел вперед, по направлению к тому месту, где обрывались следы. К Туману. Каждый шаг отдавался в его сознании громким эхом, словно он шел по крыше огромного склепа. Он был ближе, чем когда-либо. И он знал, что сейчас перейдет ту грань, за которой нет возврата.

Переход через незримую границу, где оборвались следы солдат, был подобен погружению в ледяную воду. Физически ничего не изменилось – под ногами все так же хрустел пепел, ветер выл свою монотонную песню. Но атмосфера преобразилась полностью. Воздух стал гуще, тяжелее, им было трудно дышать, словно легкие наполнялись не кислородом, чем-то вязким и безжизненным. Багровая дымка, до этого бывшая фоном, теперь окружала его со всех сторон, закрывая горизонт, небо, солнце. Свет здесь был призрачным, исходящим будто отовсюду и ниоткуда одновременно, отбрасывающим странные, расплывчатые тени, которые извивались и пульсировали в такт невидимому сердцебиению самого Тумана.

Давление на разум усилилось в геометрической прогрессии. Шепот, бывший до этого лишь фоновым шумом, теперь стал различимее. Это не был шепот на известном языке. Это были сотни, тысячи голосов, сливающихся в один многоголосый гул, полный скорби, ярости, недоумения и бесконечной, изматывающей тоски. Они звучали прямо в его голове, нашептывая обрывки фраз, которые он не мог понять, но которые заставляли сжиматься его сердце.

«…не могу двинуться…»

«…где ты?..»

«…предали…»

«…мама…»

«…так холодно…»

Он шел, сжимая голову руками, пытаясь заглушить этот адский хор. Его собственные мысли путались, расползались, как клочья тумана. Он снова начал забывать. Зачем он здесь? Кто он? Имя «Каэлан» стало далеким и абстрактным. Ему на смену лезли другие имена, другие воспоминания, чужие и оттого еще более ужасные. Он на миг ощутил себя тем молодым солдатом из лагеря, который точил деревянную фигурку и мечтал о возвращении домой. Затем – кем-то другим, кто падал в грязь, чувствуя, как холод пронзает его грудь. Это был не просто психологическое давление. Это было насильственное вторжение, попытка сотен потерянных душ найти в нем пристанище, якорь.

Он боролся. Он вытащил из мешка обломок эфеса и сжал его так, что острые края впились в ладонь до крови. Физическая боль стала его единственным ориентиром в этом море безумия.

– Я Каэлан, – хрипел он, спотыкаясь о невидимые неровности почвы. – Капитан… Легиона…

И тогда, сквозь общий гул, прорвался другой голос. Четкий. Ясный. Ужасающе знакомый.

– Каэлан?..

Он замер на месте, сердце замерло в груди. Это был не шепот. Это был мысленный импульс, крик души, полный такого изумления и надежды, что он обжег его сознание, как молния.

Он знал этот голос. Это был Бэрин. Его сержант. Его каменная стена.

– Бэрин? – мысленно, почти не надеясь на ответ, послал он в окружающий его багровый мрак.

Ответ пришел не сразу. Словно тот, на другом конце, из последних сил пробивал стену, разделявшую их.

— …Капитан… это… ты?.. Настоящий?..

Голос Бэрина был искажен страданием, растянут, как расплавленный металл. В нем не было ни злобы, ни упрека. Лишь бесконечная усталость и та самая, знакомая ему по кошмарам, недоуменная боль.

– Я здесь, Бэрин! – мысленно крикнул Каэлан, впервые за десять лет чувствуя не вину, а яростное, всепоглощающее желание добраться до своего товарища. – Где вы? Что с вами?

– …не можем… двинуться… – голос Бэрина прерывался, словно его забивали другие, более слабые голоса. – …связаны… Туман… он держит… слышишь?.. все слышат…

И в самом деле, Каэлан почувствовал, как общий шепот вокруг него на мгновение изменился. В нем появились нотки не просто страдания, а внимания. Сотни, тысячи сознаний, застывших в агонии, уловили его присутствие. И в их безмолвном крике появился проблеск… интереса. Словно слепые, они повернулись к источнику света.

– Они чувствуют тебя, Капитан… – голос Бэрина стал чуть четче, в нем проступила тень былой, железной воли. – …уходи… пока не поздно… он… Туман… он не отпустит… как нас…

– Я не уйду! – мысленно зарычал Каэлан, сжимая окровавленный обломок эфеса. – Я не оставлю вас снова! Скажи мне, что делать!

Наступила пауза. Шепот вокруг стал громче, навязчивее. Каэлану почудилось, что багровый туман вокруг него сгущается, образуя воронку.

— …не знаю… – наконец ответил Бэрин, и его голос снова начал слабеть, тонуть в общем хоре. – …помни… помни нас… настоящих… не тех… кем мы стали… прости… что не… уберег…

Голос оборвался. Словно некто перерезал невидимую нить. Шепот снова стал безликим, полным лишь страдания и тоски. Связь была потеряна.

– Бэрин! – мысленно крикнул Каэлан в пустоту. – Бэрин, ответь!

Но ответа не было. Лишь вой ветра и многоголосый стон, который теперь казался еще более горьким и безнадежным.

Каэлан стоял, тяжело дыша, слезы, которых он не помнил, когда последний раз проливал, текли по его грязным щекам, оставляя чистые полосы. Это был не голос из прошлого. Это был голос из вечного настоящего, из самого сердца проклятия. Его люди были здесь. Они страдали. Они помнили его. И они… просили его уйти. Принимая свою участь.

Но для Каэлана этот голос стал не предупреждением, а призывом. Бэрин сказал «помни нас настоящих». Это была не просьба, а команда. Последний приказ его сержанта.

Он вытер лицо рукавом и с новой, холодной яростью в глазах посмотрел вглубь Тумана. Страх никуда не делся. Он был огромным, живым существом, сидевшим у него на плече и шептавшим о безумии его предприятия. Но теперь этот страх был подавлен чем-то более сильным. Чувством долга, которое он предал десять лет назад. И которое теперь вернулось, чтобы потребовать расплаты.

Он не знал, сможет ли он их освободить. Не знал, не станет ли он таким же, как они. Но он знал, что не может повернуть назад. Не после того, как услышал Бэрина.

– Я помню, – прошептал он в багровую пелену. – Я помню вас всех.

И с этими словами он сделал следующий шаг, глубже в царство теней, навстречу призракам, которые были не просто воспоминаниями, а живыми, страдающими душами, ждущими его.

С каждым шагом вперед, в самое сердце аномалии, физические законы, казалось, теряли свою власть над миром. Воздух стал настолько густым, что напоминал подводное плавание; каждое движение требовало усилия, каждый вдох был коротким и прерывистым, будто легкие не могли полностью расправиться. Багровый свет уже не просто освещал местность – он был самой материей, пульсирующей в такт гигантскому, невидимому сердцу. Тени, отбрасываемые этим светом, жили своей собственной жизнью: они извивались, растягивались, сжимались, порой обретая на мгновение чудовищные, нечеловеческие очертания, чтобы в следующий миг рассыпаться в прах.

Шепот в его сознании превратился в оглушительный гул. Теперь это был не просто хор отчаяния, а какофония тысяч перекрывающих друг друга голосов, полных боли, страха, ярости и безумия. Он слышал обрывки молитв, проклятий, детский плач, последние предсмертные хрипы. Эти голоса не просто звучали – они требовали, чтобы их услышали, впивались в его разум когтями, пытаясь вытеснить его собственное «я». Он шел, сжав голову руками, его собственные мысли тонули в этом море коллективной агонии. Он уже почти забыл, кто он, лишь сжимаемый в окровавленной руке обломок эфеса напоминал ему о цели.

И тогда Туман перед ним начал редеть.

Сначала он подумал, что это очередная галлюцинация. Но нет. Багровая пелена медленно, словно нехотя, отступала, рассеиваясь, как театральный занавес, открывая взору то, что скрывала все эти годы.

Он стоял на краю огромного, плоского плато. И это плато было усеяно армией.

Сотни. Тысячи фигур. Они стояли в идеальном, застывшем строю, рядами, как и десять лет назад, в последние секунды перед гибелью. Но это были не скелеты, не разложившиеся трупы. Это были призраки. Полупрозрачные, мерцающие неверным багровым светом, они были запечатлены в самых разных позах, образующих жуткую, застывшую панораму битвы.

Одни, сомкнув щиты, образовывали стену, их лица, обращенные вперед, искажены боевыми криками, которые так и застыли на их губах. Другие замерли, занося мечи или секиры для удара. Копейщики в первых рядах стояли в низкой стойке, их оружие направлено в невидимого врага. Лучники на задних рядах были изображены в момент натяжения тетивы, их стрелы, мерцающие призрачным светом, были готовы сорваться с лука, но так и не были выпущены.

Они не были статичными, как статуи. В их формах была едва уловимая, постоянная вибрация, словно они все еще пытались двинуться, завершить начатое действие, но невидимые путы сковывали их навеки. От них исходил леденящий холод, не физический, а метафизический, холод незавершенности и вечного ожидания.

Каэлан стоял на краю этого плато, не в силах сделать ни шагу вперед. Его дыхание застряло в горле. Он узнавал их. Не по именам, не по лицам – многие были обращены к нему спиной или вполоборота – но по их осанке, по силуэтам, по манере держать оружие. Это был его Легион. Весь. От рядовых легионеров до знаменосцев. Они были здесь. Все до единого.

Его глаза, затуманенные слезами и болью, бегали по строю, выискивая знакомые фигуры. И он нашел их.

Справа, в гуще щитоносцев, стоял Бэрин. Его могучая фигура была легко узнаваема даже в призрачном обличье. Он стоял, широко расставив ноги, его огромный щит был поднят, прикрывая не только его, но и человека слева. Его рот был открыт в немом рыке, глаза, пустые и светящиеся, были полы ярости и решимости. Каэлан почувствовал знакомый укол в сердце – это был тот самый Бэрин, чей голос он слышал всего несколько минут назад.

Левее, чуть впереди строя, застыл Варг. Его двуручный меч был занесен для сокрушительного удара, его поза выражала чистую, необузданную агрессию. Даже в виде призрака от него веяло дикой, животной силой. Его лицо, обычно озаренное дерзкой ухмылкой, сейчас было искажено гримасой ярости и… боли. Сильной, физической боли, словно его застали в самый миг, когда магия Тумана начала сковывать его мышцы.

И тогда его взгляд упал на центр строя. Туда, где должен был находиться он сам. Капитан.

Он увидел себя.

Его собственный призрак стоял на небольшом возвышении, как и в его кошмарах. Его плащ был отброшен назад несуществующим ветром, его собственный, целый клинок был высоко поднят в призывном жесте. Голова была запрокинута, рот открыт в беззвучном крике. Но самое ужасное было его лицо. На нем не было ни отваги, ни решимости лидера. Было лишь отчаяние. Абсолютное, всепоглощающее отчаяние человека, который видит неминуемую гибель тех, за кого он в ответе, и не в силах ничего изменить. В его светящихся глазах стоял ужас и немой вопрос: «Почему?»

Увидев это, Каэлан рухнул на колени. Его собственное отражение, застывшее в вечном моменте его величайшего провала, было ударом, от которого не было защиты. Он слышал их голоса, видел их страдания, но увидеть собственное лицо, искаженное мукой, оказалось в тысячу раз больнее. Это был живой укор. Памятник его несостоятельности.

Он сидел так, не в силах поднять взгляд, его тело сотрясали беззвучные рыдания. Он был здесь. Он дошел до них. Но что он мог сделать? Он был всего лишь человеком, сломленным и обессиленным, а перед ним стояла армия призраков, скованная магией, неподвластной его пониманию.

Он поднял голову и снова посмотрел на строй. И в этот момент он заметил нечто, чего не видел раньше. От каждого призрака, от каждой мерцающей фигуры, тянулись тончайшие, почти невидимые нити багрового света. Они поднимались вверх, сплетаясь в сложную, гигантскую паутину, и уходили в самое сердце Тумана, в ту точку, где свечение было самым ярким и зловещим. Они были не просто застывшими. Они были связаны. Являлись частью чего-то большего. Частью самого проклятия.

И тогда до него дошла вся чудовищная правда. Они не просто умерли. Их души были пойманы, зааркашены и вплетены в ткань этой аномалии, став ее топливом, ее стражниками, ее вечными страдальцами. Их боль, их ярость, их незавершенность – все это питало Багровый Туман, делало его сильнее.

Он смотрел на эту паутину, на тысячи своих людей, превращенных в вечные батареи страдания, и в его душе, рядом с болью и отчаянием, родилось новое чувство. Холодная, безжалостная ярость. Ярость не на себя, не на судьбу, а на того, кто это сотворил. На Лорда Малкаора.

Он медленно поднялся на ноги. Его слезы высохли. В его золотистых глазах, столько лет бывших пустыми, зажегся огонь. Огонь мести. Огонь долга.

Он не знал, как их освободить. Но он поклялся себе, что найдет способ. Он поклялся разорвать эту паутину, даже если это будет стоить ему жизни.

Он сделал шаг вперед, на плато, к застывшему строю своего Легиона. Он шел к ним не как капитан, ведущий в бой, а как кающийся грешник, пришедший разделить их участь. Или искупить свою вину.

Шаг за шагом, Каэлан пересекал плато, двигаясь сквозь немые ряды своего застывшего Легиона. Это было похоже на прогулку по гигантскому, безмолвному музею ужасов, где каждая экспозиция была посвящена его личному провалу. Воздух был насыщен леденящей метафизической стужей, исходящей от призраков. Она проникала сквозь кожу, сквозь мышцы, достигала костей и пыталась заморозить самую душу. Многоголосый шепот, теперь уже исходящий не из пустоты, а от конкретных источников, бился в его сознании, как стая обезумевших птиц о стекло.

Он видел их лица. Не обобщенные образы солдат, а лица молодых парней, которых он сам когда-то набирал в легион, обучал, с которыми делил скудную походную пищу и бесконечные трудности маршей. Вот рыжеволосый юнец, чьего имени он не мог вспомнить, с веснушками по всему лицу, застывший с широко раскрытыми от ужаса глазами. Вот старый ветеран Горн, прошедший с ним десяток кампаний, его лицо, испещренное шрамами, сейчас было искажено не болью, а глубочайшим, философским недоумением, будто он до самого конца не мог поверить в такое предательство. Вот двое друзей, стоящих плечом к плечу, один пытался прикрыть другого, и на обоих лицах читалась одна и та же мысль: «Мы же все сделали правильно. Почему так?»

Каждый лик был ударом. Каждый застывший взгляд – обвинением. Он шел, и ему казалось, что он снова проходит через тот самый день, только теперь в замедленном, растянутом на вечность действии, где он мог рассмотреть каждую деталь агонии своих людей.