В ожидании Большой волны

Размер шрифта: 13

Волны не возвращаются.
Саша Южный

Друг мой, сколько небес на свете! И под каждым из них хочется жить, а не существовать. А жить – это не значит брести в толпе, когда спины впереди идущих и пыль, поднятая их ногами, заслоняют от тебя солнце и знамя, и когда пули твоих дней не ложатся в десятку, а растворяются во времени и пространстве, словно их не было вовсе. Когда ты это поймешь, ты покинешь толпу, чтобы проторить свою дорогу. И тогда тебе останется либо объять все небеса сразу, а попросту говоря, свернуть себе шею, либо оседлать Большую Волну удачи и попробовать удержаться. И тогда помогай тебе Бог, потому что все вокруг станут твердить, что ты псих, что Большая Волна тебе не по зубам, что это иллюзия, мираж, что её вообще не существует! И всё, что потом случится с тобой, будет зависеть только от твоей веры в себя и от умения ждать. Ждать и не опускать рук, когда ты уже, кажется, сделал всё возможное, но ничего не произошло. Ждать, делая своё дело и деля постель с Неизвестностью, которая по ночам прижимается к тебе острыми холодными коленками.

Да, Большая Волна! Её можно ждать годами, десятилетиями. И в ожидании медленно опускаться на дно, стоять на нём, врастать в него. По щиколотку, по колено, по грудь. И так и не дождавшись, уйти с головой в донный песок забвения. Но если всё-таки Волна придёт, она поднимет тебя на самый свой гребень, и с него ты увидишь Мир, и Мир увидит тебя…

Луи Хоупкинс не дождался своей Волны. Видимо, что-то случилось там, в океане, и его Волна ушла к другим берегам. Сейчас он сидел в кустах напротив отеля «Орелия», бывшего отеля «Окраина», который форпостом стоял на краю города, принимая грудью все дующие с моря западные ветры. Они приносили с собой влажную прохладу, волнующие запахи, а также соль, которая мелкими кристалликами оседала на фасаде отеля, накапливаясь там и проедая покрытия стен до основания.

Отелю, построенному в начале прошлого века, требовался ремонт, и не только снаружи, но и внутри. Там не шумели ветры и дожди, но пребывали люди, которые порой оказывались страшнее стихии. Некоторые следы сложных отношений меж ними администрация отеля даже сохранила намеренно, как, например, пулевые отверстия на стене холла, оставленные очередью из автомата во время очередной заварушки. Их оставили как память о былых временах, даже слегка подмазали лаком. А история была такова: в отеле имелось несколько баров. Один находился прямо в просторном холле. Заправлял там Яша Рой, которого считали слегка чокнутым, поскольку держал под стойкой автомат Томпсона. Времена были горячие, понятно. Другие бармены тоже держали кое-что: кто бейсбольную биту, кто газовый баллончик и прочее. Но автомат – это был явно перебор. Однако владелец отеля Михельсон питал странную слабость к людям с прибабахом, а также и ко всему, выдающемуся из общего ряда вещей и явлений, в какую бы сторону оно не выдавалось. И относился к этому с пониманием. Как оказалось, не напрасно.

Однажды банда доморощенных бутлегеров попыталась силой заставить Михельсона купить у них грузовик с бренди (так они называли кошмарное пойло, что колыхалось в странных трёхгранных бутылках, напоминавших те, в которые в былые годы заливали уксусную эссенцию). Михельсон, может быть, и купил бы, несмотря на то, что совсем недавно опустил в тайные погреба заведения тридцать ящиков самопала. Но бутлегерское пойло было отвратительным настолько, что даже когда пригласили снять пробу отпетого пьяницу швейцара Дуракова (который, по его собственным словам, мог пить всё, что горит, кроме дров), тот, отхлебнув пару глотков из поданного стакана, так перекосился в лице, что невольно заставил скривиться всех присутствующих. Придя в себя и отдышавшись, Дураков, пригладил на лысине три мыска волос, вставших дыбом после дегустации, и произнёс:

– Они что, гнали это пойло из кирзовых сапог?

И предложил переименовать продукт из романтичного «Диана» в более конкретный и соответствующий – «Десять ярдов до кладбища», а затем обратился к Михельсону:

– Босс, если вы решили от меня избавится, то просто скажите: «Ты уволен». Зачем же так-то, – Дураков кивнул на стакан, что держал в руке.

После этого всё и началось. Получив отказ, бандиты принялись крушить холл отеля. И никто не пикнул. И тогда Яша Рой достал автомат и хлестанул длинной очередью по бандюгам. Понеся урон в живой силе, погромщики бежали.

Самыми безобидными жильцами были хиппи, дети-цветы, которым отчего-то показалось, что свинцовый монолит реальности вдруг распахнул перед ними врата, за которыми невыносимым сиянием засверкала истина. Да, это завораживало! И дух французских революций казался ничем по сравнению с душевным подъёмом, трепетавшим в теле каждого из них. И они ринулись в эти врата, одухотворённые, освобождённые и беззащитные. Богатые и бедные, талантливые и посредственные, красивые и обыкновенные, они стёрли эти границы, разделяющие их. Но потом, когда они возвращались обратно, с осознанием той горькой правды, что истина не открывается перед тобой вот так вдруг и что к ней нужно идти подчас всю жизнь, их глаза делались тусклы, а траченные марихуаной лица – невыразительны. Кое-кто из них, кому некуда было податься, оседал в городе, как отец Луи.

Было много историй, связанных с отелем, но Луи Хоупкинса давно не интересовали частные истории, как и история вообще. Это всё существовало где-то там, на поверхности, как и многое другое: счастливые люди, улыбки женщин, утра, умытые росой, да мало ли чего. Жизнь во всем её блеске! Там же, где пребывал Луи, был только песок забвения. И у Луи тоже имелась своя история.

Сейчас же у него было пусто в животе, кроме того сегодня он должен был заплатить за нору, которую снял в пригороде. Так что в данный момент его больше волновало, что происходило не внутри, а снаружи отеля. А точнее, та часть фасада, которая пока не была скрыта строительными лесами и где ещё обитали постояльцы. Бинокль Луи упорно скользил вверх-вниз по распахнутым окнам, расположенным у края лесов. Заметив в одном из них движение, он замер. Через бинокль было отчётливо видно, как к окну подошла женщина с толстой книгой в руке и присела на подоконник, как потом появился мужчина и обнял женщину, и она, чуть отклонившись назад, оперлась рукой с книгой о край подоконника.

Луи опустил бинокль к расположенному ниже номеру и увидел в окне мужчину в дорогом костюме. Мужчина снял пиджак, бросил его, видимо, на стул, следом полетела и рубашка, а затем Луи увидел на руке мужчины часы, массивные и несомненно очень дорогие. В последнем Луи не сомневался – номер был класса «люкс». Он знал точно, поскольку почти две недели ждал, когда леса дотянутся именно до этого места.

Луи напрягся. Мужчина снял часы, положил их на подоконник и исчез в глубине комнаты. Наверняка собрался поспать, либо принять душ. Это была удача! Луи ещё с минуту смотрел через бинокль в окно, затем спрятал его в кустах и вышел наружу. Действовать следовало быстро. Луи огляделся по сторонам. Никого не было. Рабочие ушли полчаса назад. Луи подошел к лесам, ещё раз оглянулся и ловко, как кошка, полез вверх. Интересующее его окно было на третьем этаже. Он достиг его меньше, чем за полминуты. Стоя перед ним на лесах, Луи затаил дыхание и вслушался. Из номера доносился звук льющейся воды. Похоже, постоялец принимал душ. Луи улыбнулся. Это несомненно была удача. Такие часы легко можно будет скинуть с рук за пару тысяч баксов, а может, и больше, если очень повезёт.

Луи ещё раз огляделся, кинул взгляд на море, привольно раскинувшееся от края до края. Глубоко вздохнув и пожелав себе удачи, он шагнул вперёд и с кошачьей ловкостью полез вверх по лесам. Зацепившись правой рукой за перекладину лесов и подавшись немного вперёд, он завис левой половиной корпуса в воздухе.

Затем Луи дотянулся рукой до окна. Часы были совсем рядом, до них оставалась сущая мелочь – половина указательного пальца Луи, не больше. Он попробовал вытянуться ещё сильней, однако это не помогло. А часы между тем спокойно лежали на подоконнике, отражая золотыми боками солнечные лучи. И они явно тянули на гораздо большую сумму, чем показалось издалека.

Луи пришлось вернуться обратно на леса. Он обшарил взглядом всё вокруг и не обнаружил ничего подходящего, что помогло бы ему стащить часы с подоконника. Луи негромко выругался – такая удача выпадает крайне редко. И отпускать её он не собирался.

Опа, а это что? Его взгляд остановился на отверстии в вертикальной стойке. Луи сунул туда указательный палец. Он легко вошёл. «Если держаться одним только пальцем, а не всей пятерней, то можно оказаться гораздо ближе к часам», – подумал Луи. Он выдвинул левую ногу и руку и завис в воздухе. Практически он держался на лесах только благодаря указательному пальцу. Правая нога, упёртая в поперечную стойку, брала на себя лишь малую часть нагрузки. Это было очень рискованно. Но зато часы оказались совсем рядом. Он подцепил их ногтем безымянного пальца и потянул на себя.

В это время в номере этажом выше мужчина сильно прижал сидевшую на подоконнике женщину к себе. Она, повинуясь порыву, выпустила книгу и положила свою ладонь мужчине на затылок. Книга же соскользнула с карниза, полетела вниз и ударила Луи по голове в тот самый момент, когда он взялся двумя пальцами за застёжку часов. Удар был не силён, но внезапен – Луи ничего подобного не ожидал. И это сыграло роковую роль.

Вздрогнув от неожиданности, Луи на мгновение распрямил засунутый в отверстие стойки палец. И этого вполне хватило, чтобы палец выскользнул оттуда.

Луи, часы и книга шлёпнулись на кучу песка одновременно. Луи от удара потерял сознание. Когда он пришёл в себя и открыл глаза, то увидел прямо перед своим носом три пары чёрных, хорошо начищенных ботинок, которые трудно было назвать модными, но зато они были одинаковыми. От нехорошего предчувствия у Луи засосало под ложечкой. Он поднял глаза выше и увидел склонившиеся над ним фигуры полицейских: двух сержантов и третьего, пожилого, лейтенанта Буша, имевшего разъяренный вид.

Первой мыслью Луи была мысль – бежать! Схватить часы – этот предмет он не собирался дарить никому – воспользоваться внезапностью и сразу же вырваться вперёд метров на десять. За углом отеля были вагончики рабочих, стояли грузовые машины, находились целые батареи огромных бочек и горы прочего строительного оборудования.

Луи поднапрягся, собираясь вскочить, и, к своему ужасу, внезапно обнаружил, что ноги его не слушают. Сказывалось последствие его встречи с землей.

Между тем один из сержантов произнёс:

– Вор! – и поднял с песка часы.

– Сволочь! – выразил своё отношение к Луи лейтенант Буш, сверля его взглядом голубых, с множеством красных прожилок, глаз.

«Пьяница!» – вяло подумал Луи, рассматривая красную, припухшую физиономию лейтенанта.

– Я знаю эту марку, – сообщил сержант, рассматривая часы. – Видел в каталоге. «Константин Вашерон»! Они стоят как новенький «Порше».

У Луи опять засосало под ложечкой.

– Если они его, то я кенгуру. Он их спёр! – произнёс лейтенант и приказал: – Ну-ка, дай сюда!

Сержант протянул лейтенанту часы. Тот повертел их перед глазами, сунул в карман и произнёс:

– Вещественное доказательство!

«Как же!» – горько усмехнулся про себя Луи.

– Похоже, он ещё и наркоман, – произнёс второй сержант, указывая на исколотое запястье.

– Но свежих уколов нет, все давнишние, – уточнил первый сержант.

– Может, кровь сдавал, – предположил второй сержант.

– Ты посмотри на его рожу, – хмыкнул лейтенант. – С такой харей только вещи в скупку краденого сдавать, а не кровь.

Лейтенант нагнулся и поднял с песка книгу.

– «Капитал», Карл Маркс, – прочитал он, и лицо пожилого служаки побагровело ещё больше. Он ненавидел красных.

– Ну и мразь нам досталась, ребята! – произнёс он. – Вор, наркоман и вдобавок красный.

Полуоглушённый Луи слушал эти слова отстранённо, словно говорили не о нём. Но потом он окончательно пришёл в себя и, глядя на нависшие над ним фигуры полицейских, подумал, что, судя по всему, со свободой придётся снова распрощаться. А он её по-настоящему даже и не почувствовал.

– Что будем делать? – спросил первый сержант у лейтенанта.

Тот пожевал губами:

– Проучим как следует и пускай, – лейтенант сделал рукой жест, обозначающий «пусть катится ко всем чертям», затем похлопал ладонью по карману, где лежали часы.

Подчинённые поняли своего командира с полуслова, и когда Луи сделал попытку подняться и уже почти принял вертикальное положение, кулак одного из них сбил его с ног. Луи упал, но не расстроился – если дело закончится только побоями, он готов безропотно терпеть. Ему не впервой. А тяжелые башмаки блюстителей закона принялись гулять по его бокам. Луи прижал локти плотно к бокам, оберегая почки, и втянул голову в плечи, одновременно с эти прикрыв ладонями виски. Опыт у него в таких делах был. Его не раз били вот так, как сейчас, толпой. За упрямство и дерзость. Чтобы позволять себе такое в определённых, не обременённых моралью кругах, надо было иметь союзников и соответствующий вес. Ни тем, ни другим Луи не обладал.

А экзекуция между тем затягивалась.

Поняв, что его будут бить долго, Луи внезапно откатился в сторону и вскочил. Полицейские шагнули к нему. Луи выхватил из кармана нож, ткнул им в сержанта и почти одновременно с этим ударил ногой в пах лейтенанта. Сержант оказался ловким и успел увернуться. А вот грузный и уже немолодой лейтенант ничего не смог сделать. Упав от боли на колени, он застыл, раскрыв рот в немом крике. Луи, развернувшись, попытался бежать, но ноги после падения плохо слушались его. А в следующий момент второй сержант ловко подсёк его ногой. Луи упал и попытался перевернуться на спину, но полицейский поставил на его руку с ножом свой ботинок. Луи попробовал вырваться, но полицейский перенёс на ногу весь вес своего тела. Ботинок был твердым, его каблук больно вдавился в руку Луи, и тот подумал, что теперь ему крышка.

– Поддайте ему как следует, ребята! – с трудом прохрипел лейтенант.

Били Луи долго, оба сержанта. Лейтенант в экзекуции не участвовал, хотя ему очень хотелось. Он всё порывался встать, но боль в паху была такой, что напрочь лишала его этой возможности. К тому времени, когда Луи потерял сознание, лейтенанту наконец удалось прийти в себя и встать с коленей. Он попытался пнуть Луи, но от резкого движения боль в паху усилилась, и удара не получилось.

– Сволочь! – огорчённо произнёс лейтенант. Ему хотелось голыми руками удавить Луи, но всё, на что сейчас он был способен, так это плавно передвигаться, широко расставив ноги.

– Ну, достаточно, везём в участок, – сказал он с некоторым сожалением.

Сержанты, прекратив пинать жертву, тяжело дышали, их лица блестели от пота.

– Мы же хотели «того», – произнёс один из них и повторил жест лейтенанта, – отпустить.

Второй сержант сунул руку себе под рубашку и обнаружил там кровь.

– Бок оцарапал, гад! – произнёс он.

– Вот потому «того» и не получится, – кивнул на окровавленные пальцы сержанта лейтенант. – Опасен! Надо задерживать.

– А мог и зарезать, – сержант ещё раз пнул Луи в бок.

Тело Луи как-то странно, не по-живому колыхнулось и застыло. Сержанта это насторожило. Он нагнулся над Луи, пощупал пульс, затем выпрямился и посмотрел на коллег.

– Что? – спросил лейтенант.

– Кажется, перестарались, – ответил сержант. – Пульса нет. Что будем делать?

И наступила тишина. Оба сержанта выжидающе смотрели на лейтенанта.

Тот, вращая лишь глазами, обвёл взглядом окружающее пространство.

– Кажется, никого. Вот что. Увезём тело ко мне на баржу, а там бросим в воду. Река унесёт этот кусок дерьма в океан, а там течения. И этот тип не вернётся обратно даже в виде утопленника. Крис Араб в горячие годы нередко сплавлял туда своих оппонентов. Ни один не всплыл. А Араб даже не тратился на цемент или гири. А это, – сержант похлопал рукой по карману, куда опустил часы, – я знаю куда пристроить.

– Хорошая мысль, командир, – одобрил слова лейтенанта один из сержантов.

Второй просто кивнул.

– Тащите его вниз, а я подгоню машину поближе, – скомандовал лейтенант и, широко расставляя ноги, с трудом заковылял по склону горы с песком к стоящему поодаль джипу.

Сержанты, закинув руки Луи себе на плечи, потащились следом. Они хотели сгрузить Луи в багажник, но лейтенант зашипел на них, как рассерженная змея:

– Куда, куда вы его?! С ума сошли. Вы посмотрите, кругом нас окна, а за ними глаза. А полиция кладёт в багажники только трупы. А у нас живой человек. Только он сильно пьяный.

Тело Луи посадили на заднее сиденье и пристегнули одну руку к верхней части стойки, чтобы тело не теряло вертикального положения. Сбоку его подпёр собой один из сержантов. Машина тронулась.

Все молчали. Происшедшее не располагало к разговорам. Потом у лейтенанта зазвонил телефон. Он поднёс его к уху и поморщился, как от изжоги. Абонент на том конце провода явно не был ему приятен. Выслушав минутную тираду, лейтенант ответил:

– Парни Габи начали палить. Его племянник тоже полез за стволом. Вот мы и шлёпнули его в горячке. Так бывает. Живучий гад. Четыре пули в него вогнали, а он всё равно ствол достал.

Лейтенант хотел отключиться, но на том конце опять заговорили. Лейтенант покорно выслушал новую тираду и наконец отключился. Обведя глазами окружающих, произнёс:

– Дело плохо. Макс сказал, что дон Габи поклялся отомстить за племянника. В участке капитан нас прикрыл. Никто ничего не знает. Но Габи назначил хорошее вознаграждение за информацию. Так что сидим тихо.

– Вот чёрт! Ещё этого не хватало! – произнёс Жозеф.

В этот момент Луи открыл глаза, и Жозеф от неожиданности отшатнулся в сторону.

– Смотрите, он жив! Он моргает!

Все уставились на Луи. Тот чихнул и, приходя в себя, обвёл присутствующих мутными глазами. Похоже, ещё не совсем понимал, где он и что с ним.

Сержант за рулем оглянулся на Луи.

– Живучий!

И вздохнул с облегчением.

– Он что, йог? То умер, то выздоровел, – буркнул лейтенант и тяжело вздохнул. Он не разделял радости подчинённых. И причина была проста: труп, он и есть труп. От него надо избавляться. И это не вызывало сомнений и никаких угрызений совести. Но живой человек, даже подонок, совсем другое дело.

– Что будем делать? – спросил сержант за рулем.

– Давай к барже, – ответил после некоторого молчания лейтенант. – Тут уже рядом. Там решим.

Машину изрядно тряхнуло на ухабе. От толчка Луи окончательно пришёл в себя и теперь левым, не подбитым глазом рассматривал через окно пригород, на который опустились первые сумерки. Огни домов и редких витрин светились сквозь листву деревьев, придавая ей ярко изумрудный цвет. Но выше, куда не доставал свет, на фоне пламенеющего неба листья выглядели чёрными и резко очерченными, как на японской миниатюре. Луи вдруг обнаружил, что пригород красив и зелен, и удивился, почему заметил это только сейчас. Потом он мысленно спросил у самого себя: «Куда меня везут?» и покосился на будничное, совсем не злодейское лицо сержанта рядом, затем скользнул взглядом по тоже ничем не примечательному профилю второго сержанта за рулём и успокоился. Однако, когда машина свернула к старым причалам, сердце Луи сжалось в плохом предчувствии.

Джип некоторое время ехал вдоль реки по старой, в выбоинах дороге, затем встал у какой-то баржи, имевшей заброшенный вид и длинную, почти на весь корпус надстройку. На верхней палубе, прикрепленный к леерам, висел большой облезлый щит с едва различимой надписью: «Прекрасная река». Луи взглянул на неё и невольно усмехнулся.

Буш и оба сержанта выбрались из машины и, отойдя чуть в сторону, закурили.

– Это же надо, очухался! – покачал головой первый сержантов. – Везём в участок?

Буш и второй сержант переглянулись.

– А вдруг он там копыта откинет? – поинтересовался второй сержант. – Помните случай в третьем участке? Парни отметелили хулигана и привезли в участок, а он там дуба врезал. Парни теперь сидят.

– Да, рисковать не стоит. Если что, увольнением не отделаемся, – высказал своё мнение сержант. – Но что тогда с ним делать?

– Вот и я о том! – произнёс молчавший до этого Буш. – И, возможно, он слышал ваш разговор о доне Габи и его племяннике, чтоб он сдох.

– Так он сдох, – заметил сержант.

Троица переглянулась и перевела взгляды на Луи.

О чём говорят эти трое, он не слышал, но на миг ему стало очень неуютно от их взглядов, а потом вдруг нахлынуло равнодушие: «Да что бы они не задумали… посадить, пусть даже утопить, что держаться за эту жизнь. Да и не жизнь это вовсе».

– Получается, что ни живым, ни мертвым этот тип нам в участке не нужен, – подытожил Буш. Он достал из кармана часы, повертел их в руках и спросил сержанта: – Ты не ошибся в цене? Они точно столько стоят?

– Точней не бывает, – ответил тот. – Я видел их в каталоге. Девятьсот девяносто пять тысяч и шестьдесят центов ровно.

Все трое молча уставились друг на друга.

– Кажется, мы все думаем об одном и том же, – нарушил тишину Буш.

– А что, есть другой выход? – произнёс первый сержант.

– Наверное, нет, – вздохнул Буш. – Я понимаю, у вас семьи. Жёны, дети. Вы молоды, вся жизнь впереди и губить её из-за какой-то швали просто глупо.

– И ручка ножа у него льняной нитью обмотана! – добавил вдруг второй сержант.

– Это ты к чему? – не понял Буш.

– К тому, что он меня в бок этим пером ткнул, мы не докажем. На льне отпечатки не остаются. Опытный, гад.

– И то, что он к кому-то в номер залез, свидетелей у нас нет, – добавил первый сержант. – Не предъявлять же часы. Когда ещё так повезёт!

– Ну что же, – произнёс Буш. – Будем голосовать. Кто – за, прошу поднять руки.

Оба сержанта тянули вверх руки медленно и неуверенно, поглядывая друг на друга.

– Смелей, смелей, ребята! – подбадривал их Буш.

– А вы? – спросил у него первый сержант.

– А я воздержался.

– Это значит что? – спросил второй сержант.

– Это значит, тащите эту мразь на баржу.

Оба сержанта подошли к машине и выдернули из неё Луи, как пробку из бутылки, схватили под руки и быстро поволокли к трапу. Они торопились, словно побыстрей хотели сделать это неприятное дело.

– А может, отпустить? – спросил первый сержант. – Пускай валит на все четыре стороны.

– Конечно! – произнёс второй. – А он прямиком к прокурору. Он же злой, как чёрт. Избили до полусмерти, часы забрали. Или, чего хуже, к дону Габи.

Буш окинул взглядом прилегающую к барже территорию и двинулся следом за подчинёнными. Поднимаясь по трапу, он ещё раз оглянулся на берег – ни души! Да иначе и быть не могло. Место пустынное, давно заброшенное. Кругом лишь старые полуразвалившиеся причалы и склады.

Полицейские, затащив Луи на баржу, поволокли его вдоль борта. Буш, шедший следом, остановился и вошел в пристройку.

Меж тем сержанты вместе с Луи, свернув за надстройку и оказавшись на обращенном к реке борту, остановились. Они поставили Луи на колени перед проёмом в фальшборте, куда приставлялся трап, и достали сигареты.

Буш появился чуть позже. Он принес с собой револьвер «бульдог», окинул взглядом обоих сержантов и Луи, который стоял между ними на коленях и безучастно смотрел на текущую вдоль борта баржи воду.

Луи было уже почти всё равно, что с ним сделают. Он оторвал взгляд от воды и посмотрел на далёкий противоположный берег, светящийся редкими огнями – может, оно и к лучшему, вот так закончить всё разом. Будь проклята эта жизнь! Потом он окинул взглядом реку – здесь, в устье, она была широка – и подумал, что вода, наверное, ещё тёплая. Хотя человеку с пулей в голове такой факт вряд ли покажется интересен.

Буш бросил взгляд на подчинённых. Он понимал, что исполнять придётся ему. Парни хоть и были надежными, однако недостаточно тёртыми. Поручи им сделать выстрел, мало ли что потом произойдет. Убийство человека – штука не простая. Ты можешь сделать это вполне хладнокровно и жить спокойно месяц, год, но потом Это может настигнуть тебя. Совершенно внезапно. Когда ты, казалось, уже забыл обо всём, Оно станет являться к тебе во сне в виде посланца с того света или просто чувством вины и раскаяния и измучает твою душу. И ты захочешь покаяться, признаться в содеянном. Буш за долгую службу не раз видел таких и преступников, и полицейских.

Буш взвёл курок и повторил ещё раз:

– Не беспокойтесь! В начале девяностых Крис Араб пустил отсюда в плавание немало своих конкурентов. Никого не нашли. И он не тратился на цемент или гири. Река всё делала сама. Вы, парни, езжайте, я тут сам.

Буш похлопал рукой по карману, где лежали часы.

– А это я пристрою. Тысяч по пятнадцать на брата выйдет. Неплохой денёк, а? – губы Буша раздвинулись в фальшивой улыбке, похожей на крокодилью.

Сержанты ответили кривыми ухмылками и пошли вдоль борта. «Так-то будет надежней», – думал Буш, глядя им вслед.

Когда сержанты спускались по трапу, один из них сказал:

– Отослал! В таком деле свидетели ни к чему.

Второй возразил:

– Кретин! Он не хочет, чтобы мы оказались соучастниками.

Когда с берега раздался звук отъезжающей машины, Буш приставил к затылку безучастно стоящего на коленях Луи револьвер, но в это время раздался какой-то звук. Сначала Бушу показалось, что в воздухе— что-то прошелестело. А потом до него дошло, что звук исходит от его жертвы.

– Что? – произнёс он и склонился к без пяти минут покойнику. Из любопытства. Ведь этот тип за всё время не произнёс ни слова.

– Не убивай! – с трудом разобрал Буш и выпрямился с торжественным видом.

– Не убивать?! Но ведь ты не человек, ты исчадие ада в его обличье. Вы множитесь— где-то под камнями, как гады, а затем выползаете наружу, – Буш ткнул Луи пистолетом в затылок. – Что ты можешь, кроме того, как искать ускользающие сосуды на руке, чтобы воткнуть в неё героиновый шприц, или воровать, или сеять красную пропаганду? Вся зараза от наркоманов и красных. Что ты ещё можешь?

Луи молчал. Что он мог сказать этому человеку. Что-то когда-то он, безусловно, мог и ещё как, но это осталось далеко в прошлом.

– Ну, скажи, – продолжал Буш. – И, может, тогда я тебя не убью. Хотя отпусти тебя, и ты опять что-нибудь сопрёшь или прирежешь кого ради дозы. Ну?!

Луи облизал разбитые губы:

– Я… я…

– Да ты! Что можешь?

– Я умею делать музыку.

– Какую, к чёрту, музыку?

Луи обернулся и, наткнувшись взглядом на ствол револьвера, произнёс:

– Ну, музыку сначала сочиняют, потом берут инструмент и исполняют.

И тут же, получив затрещину от Буша, упал на палубу.

– Ты, мразь, ты собрался меня учить?! – взревел Буш. – Ты думаешь, я настолько туп, что не знаю, как возникает музыка? Музыка! Да! – Буш вдруг на мгновение задумался. Его лицо приняло странное выражение. – Что ты знаешь о музыке, засранец, – произнёс он уже более спокойно, глядя, как Луи копошится на палубе, пытаясь принять вертикальное положение. Он уже собрался дать ему хорошего пинка, чтобы ускорить процесс, но в самый последний момент раздумал и, пожевав губами, спросил: – Тебе жить не противно, мразь?

Луи привалился спиной к надстройке, посмотрел на Буша.

– Противно, но и умирать страшно.

– Кто бы сомневался, – усмехнулся Буш и некоторое время рассматривал Луи. – Музыка, говоришь. А мы проверим. Торопиться некуда.

Буш схватил Луи за шиворот и, подтащив к двери надстройки, распахнул её. Глазам Луи, которого Буш продолжал держать за шиворот, предстало— что-то вроде музыкального салона: кресла и столы с резными ножками, несколько гобеленов, тяжёлые портьеры, небольшая эстрада. Всё было изрядно обветшавшим и пыльным. Особняком стоял рояль. Буш рывком привёл Луи в вертикальное положение и дал ему пинка. Луи влетел в салон и упал возле рояля. Буш вошёл следом и, дёрнув его за шиворот, поднял с пола. Затем с силой припечатал к банкетке возле инструмента и смахнул с рояля пыль.

Луи осторожно поднял крышку рояля и тронул пальцами клавиши.

– Это же «Вельтмайстер» тысяча восемьсот девяностого года выпуска.

Буш бросил ему в лицо какую-то тряпку.

– Вытри руки, засранец. На нём играл мой отец. Если внятно возьмешь десяток аккордов из «Лунной сонаты», может, оставлю тебя в живых. Если хоть раз ошибёшься, стреляю.

Луи глубоко вздохнул и вытер тряпкой руки. Это оказался женский платок с ажурной бахромой. Буш приставил к затылку Луи револьвер.

– Начинай.

Луи провёл рукой по лицу, глубоко вздохнул и, опустив руки на клавиши, заиграл. Он сбился уже на десятой секунде и замер, услышав щелчок взведенного курка.

– Дерьмовый из тебя музыкант, – произнёс Буш, выдержав паузу. – Я лучше сбрякаю. Так что давай на воздух. Не будем салон поганить.

Луи встал и покосился на Буша.

– Вообще-то рояль не мой инструмент.

– Да?! А что же твой?

– Труба!

– Труба? Хм… – Буш поскрёб затылок и, подойдя к большому встроенному шкафу, принялся рыться в нём. – Найдется и труба.

Из шкафа выкатился барабан, за ним выпал бархатный камзол с позолоченными пуговицами и пара карнавальных платьев. Буш посмотрел на них и вздохнул. Его лицо на миг приняло сентиментальное выражение, а потом снова превратилось в физиономию, которая, как принято говорить, так и просит кирпича.

– И не вздумай бежать, я стреляю быстро, – пробурчал Буш, засунув ту самую физиономию внутрь шкафа.

Луи криво улыбнулся. «Напугал, – подумал он, – всё равно пристрелит. Минутой позже, минутой раньше». Шанс, что его игра на трубе удивит этого тупого скота в мундире, был весьма призрачным. Луи покосился на дверь. Возможно, Буш своей угрозой просто провоцирует его на побег. И едва он сделает несколько шагов, тут же выстрелит. Луи ещё раз покосился на дверь и подумал, что если у него и есть шанс выбраться отсюда живым, то вот он, сейчас. Другого судьба не подарит. До двери было около четырёх метров. Луи, наконец, решился.

Мягко ступая на носки, он благополучно сделал несколько мелких шагов и покосился на Буша, который, копаясь в шкафу, влез в него едва не по пояс, затем прикинул расстояние до двери – оставалось меньше трёх метров. Сделать ещё четыре шага, выскочить на палубу и броситься в воду. Течение тут же понесёт его в сторону, плюс собственные усилия. Если повезёт, он вынырнет метрах в пятнадцати от баржи. К тому же сумерки. Это тоже на руку. Пока лейтенант разглядит его в воде, он снова нырнёт и вынырнет уже совсем далеко – ищи свищи! Лодки на этом корыте, похоже, нет. Не бросится же лейтенант за ним вплавь. Луи снова покосился на Буша, который продолжал копаться в шкафу, и неожиданно для самого себя рывком метнулся к двери. И это оказалось роковой ошибкой.

Стремительного броска не получилось. Было удивительно, что после таких побоев он вообще мог держаться в вертикальном положении. Его тело резко пошло вперёд, но подвели ноги. Не успевая за телом, они заплелись одна за другую, и он лишь чудом не свалился на пол. Однако шум при этом произвел. Буш среагировал моментально. Оборачиваясь, он выхватил из-за пояса револьвер и выстрелил. Луи упал на колени, а затем медленно лёг на пол лицом вниз и застыл. Буш подошел к нему и ногой перевернул на спину. Луи лежал, широко распахнув глаза, и смотрел на Буша. Тот криво ухмыльнулся.

– Поднимайся, ты ещё жив. Я же сказал, на воздухе.

Луи встал, посмотрел на дыру в двери салона и подумал, что если пуля такого калибра войдет в его голову, то от неё ничего не останется.

– Шагай-шагай, – подтолкнул его в спину Буш, и оба вышли на палубу.

Гладь реки в сумерках походила на тёмное зеркало. На том берегу по-прежнему мирно мерцали далёкие огни. Луи посмотрел на них и спросил:

– А как же труба?

– Ты сам лишил себя шанса.

– Я хорошо играю на трубе.

– Если и так, то об этом уже никто не узнает.

Буш подвёл Луи к проёму в фальшборте, пнул его в подколенный сгиб и резко дёрнул вниз. Луи рухнул на палубу, громко стукнувшись об неё коленками. Буш приставил к его затылку пистолет.

– Ну вот и всё! Если знаешь молитву, можешь прочесть.

Луи промолчал. Молитв он не знал. В это время со стороны кормы раздался плеск воды и зазвучала музыка, затем показался нос большой яхты. Буш убрал пистолет.

На яхте было полно народа. Две женщины махали Бушу и Луи руками, – что-то кричали, из-за музыки не было слышно. Буш выдавил на лице подобие улыбки и вяло махнул в ответ конечностью, а Луи прикинул шансы. Не очень много, но если прыгнуть в воду сейчас, лейтенант стрелять при свидетелях не станет, а дальше как повезёт. Луи подобрался, но в это время лапа Буша сгребла его за шиворот.

– Выкинь это из головы, гадёныш, – прорычал Буш, пытаясь сохранить на лице улыбку.

Луи попытался крикнуть, но лапа лейтенанта пережала его горло. Вышел лишь слабый писк. Буш словно читал его мысли.

Яхта, миновав баржу, стала удалятся. Буш долго провожал её взглядом, затем вздохнул:

– Живут же люди!

И приставил к затылку Луи пистолет, но потом отчего-то вдруг заколебался, схватил его за шиворот и потащил обратно в салон.

– Ладно, засранец, дам тебе ещё один шанс. Только ради музыки! – последнюю фразу Буш, похоже, адресовал самому себе.

На сей раз он был предусмотрительнее – сначала пристегнул Луи наручниками к ножке рояля и только потом стал рыться в шкафу. Из него выкатилось два пыльных сомбреро. Буш оглянулся на них.

– Чёрт! Хорошие были времена! – потом покосился на Луи. – Хорхе Торез и Луис Бьянка. Слышал о таких? Да куда тебе, – Буш опять засунул голову в шкаф и продолжил рыться в нём.

– Гитарный дуэт. Куба! Был известен под названием «Варвары» лет двадцать назад, – запоздало отозвался Луи, но Буш услышал.

– Это же надо! – удивлённо высунул он голову из шкафа. – Только не двадцать, а все двадцать пять. Они играли, как боги, и никто не мог усидеть на месте, а потом напились, как свиньи, да так, что забыли свои сомбреро.

Буш, наконец, нашёл трубу. Он достал её из шкафа, рукавом вытер с неё пыль, повертел в руках.

– На ней играл сам Орусей Кинто. Он приехал сюда без трубы, и отец быстро послал за инструментом.

– «Воспевающий зарю»?! Не может быть! – удивился Луи. – Он же легенда.

– Может, – твёрдо сказал Буш. – Я был тем самым мальчишкой, что бегал за трубой. Кинто исполнил пару вещей и отбыл вниз по течению. Разумеется, не таким способом, каким отсюда отбудешь ты. За ним на яхте прибыла красотка. Живут же люди, – Буш снова вздохнул и покачал головой.

Он подошел к Луи, отстегнул наручники и протянул ему трубу. Луи взял её и внимательно рассмотрел. Труба как труба, ничего выдающегося. Но на ней играл сам Кинто. И это было удивительным. Если, конечно, этот потасканный бегемот не врёт – Луи скосил глаза на грузную фигуру Буша.

– Что смотришь? Давай дуй! – рявкнул тот.

– Можно я исполню своё?

– Дуй, мне плевать, – пожал плечами Буш. – Твоя жизнь, не моя. Только вот что ещё. Это ведь второй шанс, но такого договора между нами не было, поэтому, – Буш достал револьвер, вытряс из барабана все патроны, затем засунул два обратно. – Вот так! Этот шанс мы делим пополам. Понял? Если плохо сыграешь, пристрелю сразу. Если хорошо – будешь вращать барабан. Всего два патрона из шести – хорошие шансы!

Луи кивнул без энтузиазма и поднёс к губам трубу. Буш равнодушно отвернулся к окну. Револьвер он держал под мышкой, так что ствол был направлен прямо на Луи.

Первый звук, изданный трубой, был сильным и сочным, и у Буша удивлённо поползла вверх бровь. Ворюга и наркоман заиграл— что-то очень грустное и тревожное. Что не мог сделать по определению. Однако мелодия звучала. Заполнив собой салон, она медленно выплыла в его открытую дверь, сливаясь с прохладой вечера, легла на воду и по ней достигла берега.

Луи выводил аккорд за аккордом, смотрел на мощный затылок Буша и думал, что, возможно, надо было сыграть— что-то попроще, поскольку этот тупой полицейский бегемот просто категорически не может иметь тонкого вкуса. Но Луи хотелось исполнить— что-то более достойное для последних минут своей жизни. Он не верил Бушу. Это животное просто играло с ним в кошки-мышки, чтобы потом прихлопнуть. Он уже всё решил со своими помощниками. Луи подумал о том, что вряд ли кому-то ещё доводилось играть на собственных похоронах и, выдув последние ноты, осторожно опустил трубу. Буш словно не заметил этого. Он продолжал стоять и смотреть в окно. Луи, в свою очередь, наблюдал за пистолетом в его руке. И ощущал дыхание вечности. Она была совсем близко. И эта близость пугала его. Он подошел к ней с пустыми руками, не научившись ничему тому, что могло бы пригодиться ему там, за Чертой. Он вдруг ясно осознал, что жизнь – это школа, в которой с рождения до смерти пребывает человечество. Учитель – Бог. Он стоит у доски и скорбно смотрит на людей, которые посылают друг другу записки, кидаются комками бумаги, о чём-то переговариваются, занимаются чем угодно, только не учатся и им совершенно не слышны тихие слова Бога. Но приходит час, и школу приходится покидать, чтобы встать перед Учителем и выдержать экзамен. Луи не хотел умирать, хотя жизнь, которой он жил, не стоила сожаления. Да, жить было противно, но и умирать тоже не хотелось.

На реке появился прогулочный теплоход. На палубе было полно пассажиров. Буш со странным выражением на лице проводил судно взглядом. Когда его очертания поглотили сумерки и остались только дрожащие на воде огни, он вдруг произнёс тираду, которую Луи ожидал от него меньше всего:

– Бывают дни, когда всё меркнет кругом и спасти тебя может только музыка, ибо лишь она одна ещё держит нас в этом мире.

Буш, наконец, обернулся, и Луи обнаружил, что глаза полицейского подозрительно увлажнились. Буш провёл по ним здоровым багровым кулаком и сделал шаг к Луи. Заметив в своей руке револьвер, он сунул его за пояс и глубоко вздохнул:

– Я кое-что понимаю в музыке. То, что ты делаешь, потрясающе! Сынок, почему же ты… почему же ты здесь на этой проклятой барже? Почему о тебе до сих пор не знают Нью-Йорк, Париж, Москва?

Луи тоже вздохнул, только ещё длиннее и горше, чем Буш.

– Ну а почему же вы до сих пор лейтенант?

Буш криво улыбнулся.

– Видишь ли, дело в том… – Буш чуть помедлил. – Дело в том… Ладно, я не буду рассказывать сказки, что участок дерьмо, что мой начальник последняя скотина. Я просто неудачник.

– Вот и я… неудачник!

Буш озадаченно взглянул на Луи, немного помедлил и произнёс:

– Что ж, тогда нам есть о чем поговорить. Присаживайся.

Луи присел на банкетку у рояля, Буш стряхнул пыль с ближайшего стула, сел напротив и на секунду задумался.

– Когда-то баржа принадлежала моему отцу. Это был настоящий музыкальный салон. Каждому прибывшему в город музыканту было за честь получить приглашение сыграть пару мелодий в «Прекрасной реке». Здесь было весело. Тут кутили, танцевали, влюблялись и даже женились…

Буш снова задумался на некоторое время, погружаясь в прошлое. Потом достал носовой платок, высморкался и продолжил:

– И было столько веселья, что оно выплескивалось за борт и плыло по воде. Здесь играли лучшие. Но потом отец умер, и музыканты постепенно ушли от меня. Я не мог создать атмосферу, которая заставляла бы их слетаться к «Прекрасной реке», как мотыльков на свет лампы. Здесь нужен особый талант, но у меня его не было. Да, Атмосфера! У неё женское имя. Она нежна, как утренний туман над водой. Стоит только потянуть ветерку, и она исчезает… Потом ушла жена. А салон прогорел.

Буш замолчал. Его глаза, вспыхнувшие было от воспоминаний, опять стали тусклыми.

Снаружи раздался низкий гудок проходящего мимо судна. Буш подошёл к иллюминатору, выглянул в него, помахал кому-то в ответ рукой и сказал:

– Вот видишь, кто-то ещё помнит те времена.

Приветствуют «Прекрасную реку», – Буш вздохнул и повернулся к Луи. – Может, попробуем помочь друг другу?

Луи скептически улыбнулся.

– Два неудачника?

– А что нам терять? Я кое-что понимаю в музыке. Ты музыкант. Высшего класса. У нас есть салон и музыкант. А ведь больше ничего и не нужно.

– Кое-что ещё нужно. Чтобы в этот салон пошли люди.

– Для этого существует реклама. Газеты, телевидение. Кто-то наверняка ещё помнит «Прекрасную реку». Пойдут даже просто от любопытства. Конечно, салон надо привести в порядок, да и снаружи тоже.

– Вот именно! Но для этого нужны деньги, – усмехнулся Луи. – У меня их нет.

Буш достал из кармана часы и показал их Луи.

– Ну, для начала кое-что есть. Мы же их вместе заработали, не правда ли?

Луи промолчал. Он не разделял точку зрения Буша насчёт того, что вместе. Спереть часы никто ему не помогал. Он сделал это сам и чуть не сломал себе шею.

– Конечно, нужно поделиться с ребятами, но мы можем взять их пайщиками в наше дело. Ещё я могу взять кредит. Так как?

Луи с сомнением покачал головой.

– Даже и не знаю.

– Ну, не спеши, подумай. Может, пока расскажешь свою историю? Со мной-то всё ясно. Я тупой служака и посредственный музыкант. Бог не дал мне талантов. Так что у меня не было ни малейшего шанса стать кем-то таким, – Буш неопределенно помахал в воздухе рукой, – а ты совсем другое дело.

– Не хочется ворошить прошлое, – сказал Луи.

– Тяжело?

– Да! Когда совершаешь огромную глупость. Когда твоя жизнь могла сверкать, как бриллиант, а вместо этого… Ну, вы сами видите.

– Да! – сочувственно произнёс Буш. – Так как насчет предложения? Да, музыка!

Луи молчал. Он смотрел на Буша и думал о том, что этот человек плохо осведомлён. Он не знает, что талант это всего лишь предлог для попытки свернуть себе шею. Чтобы такого не произошло, должно очень многое совпасть. Как говорят, должны правильно «встать» звезды. Будь они прокляты! И что судьба дает всего один шанс и далеко не каждому. И что он, Луи, этот шанс уже упустил.

– Ты потерпел неудачу. Так бывает, – продолжал Буш. – Но что тебе мешает начать сначала? Тем более когда подвернулся шанс. Афиши и статью в газете я беру на себя.

Буш встал, подошёл к шкафу, порылся там и достал запылённую бутылку рома «Капитан Морган». Потом нашел в ящике стола пару стаканов и наполнил их на треть.

Стаканы стояли прямо на рояле и отражались в его темной полировке. Луи посмотрел на них и сглотнул. У него давно не было приличной выпивки.

Буш взял один стакан, брякнул его кромкой о другой стакан, залпом опрокинул в себя. Луи последовал его примеру.

– Салон, как я уже говорил, прогорел из-за того, что никто больше не хотел здесь играть. Я не мог создать Атмосферу. Но с тобой…

– Ничего у нас не выйдет, – сказал Луи.

– Ерунда! – рявкнул Буш. – Я не глухой Я же вижу, как ты играешь.

– Нет! Я уже давно не тот. Или у меня нет выбора?

Глаза Буша блеснули яростью, но он быстро взял себя в руки и они медленно потухли.

– Можешь уйти, – тихо проговорил он, плеснул в стаканы ещё рома, в одиночку опустошил свой, затем достал из кармана часы и протянул их Луи.

– Они твои.

Луи протянул руку к часам, но потом убрал её. Ему только что подарили жизнь. Вот этот очень сердитый человек. И надо было как-то отблагодарить его за это. Иначе получится некрасиво.

Луи отрицательно покачал головой.

– Не надо. Оставьте на память. К тому же завтра придут ваши товарищи и спросят деньги, которые вы обещали за них. Что вы им ответите? И извините. То, что вы предлагаете, не имеет ни смысла, ни логики.

– Всем нужна логика. Она придает уверенности, да? – в голосе Буша послышалась злость. – Но логика это орудие дьявола, – так говорил мой отец. Удел же Бога – чудеса. Подумай об этом.

– О чудесах только болтают, – усмехнулся Луи. – Прощайте!

Он встал и пошёл прочь. Его слегка пошатывало.

– Надо было всё-таки тебя пристрелить, – крикнул ему вслед Буш. – Разве не чудо, что я этого не сделал?! Ничтожество! Господи, кому ты раздаешь таланты?!

Луи спустился по трапу и, пройдя с десяток шагов, обернулся. Ржавеющие борта баржи и поручни с облезшей местами краской производили удручающее впечатление. На таких фрегатах наверняка ещё никто не начинал плавание к своей мечте. Он покачал головой и зашагал прочь.

Когда за Луи захлопнулась дверь, Буш, не шевелясь, долго сидел среди старого хлама. Пожилой усталый человек в окружении обветшавшей мебели, выцветших гардин и облезлых панелей. Потом изрядно глотнул из бутылки рома, пробежался пальцами по клавишам рояля и с грохотом захлопнул крышку.

Ему было так тошно, как уже не было давно.

Следующие два дня Буш проторчал в пригороде, в одном из шалманов, недалеко от своей баржи. Здесь его никто не знал. Публика была подходящей. Отбросы общества: стареющие, спивающиеся шлюхи, их полупьяные приятели, пребывающие в вечном поиске средств на выпивку, ещё какое-то мелкое жульё и просто бродяги, промышляющие на местном базаре ворованными вещами, да и вообще чем придётся. Он садился в угол, тянул из кружки пиво, разбавленное ста граммами водки и, не во что не вмешиваясь, наблюдал за происходящим вокруг. С каждой выпитой кружкой внутри немного отпускало. Ночевать он шёл на баржу. Свою небольшую квартиру недалеко от центра он давно продал.

Добравшись до баржи, Буш садился за рояль и в темноте, проклиная себя и своего гостя, всё пытался наиграть ту мелодию, которую исполнил ему этот человек, чтобы спасти свою жизнь. Но у Буша ничего не выходило. Более того, это событие и сам гений-трубач начинали казаться Бушу чем-то нереальным, привидевшимся. Как в пустыне мерещится колодец, полный воды. Потом мираж исчезает, а жажда остаётся.

Буш, забывшись в тяжёлом пьяном сне, спал на старом кожаном диване, когда его разбудил шорох. Несмотря на изрядную дозу пива и водки, выпитых в шалмане, Буш среагировал быстро – сунул руку в висевшую рядом на стуле наплечную кобуру, достал табельный пистолет и взвёл курок. А потом произошло то, отчего Буш подумал, что пора заканчивать с затянувшейся пьянкой, поскольку слуховые галлюцинации это явные предвестники белой горячки – раздался звук трубы. Музыка звучала абсолютно реально, только было непонятно откуда. То ли из салона, то ли с реки, то ли в самой голове Буша, что было вероятней всего.

Он сунул пистолет обратно в кобуру и стал ждать, когда наваждение смолкнет. Но музыка продолжала звучать. Буш вдруг сообразил, что она та самая, что играл здесь пару дней назад этот… как его… Он вдруг обнаружил, что забыл имя человека, которого едва не пустил со своей баржи в последнее плавание. Мелодия меж тем продолжала звучать. И Буш с мыслью, что если даже это галлюцинации, их всё равно стоит запомнить – бросился к роялю.

Инструмент зазвучал, наполняя салон бархатистыми звуками. Буш играл самозабвенно. В его душе словно открылся шлюз с чистой водой. Но потом мелодия медленно угасла, и пришла тишина и пустота. И Буш отчётливо понял – обрывка мелодии, который он сумел запомнить, и полбутылки рома, что на полу одиноко жалась к ножке рояля, явно маловато, чтобы пережить эту ночь в одиночку. Нужна музыка, которую играл этот… да как его чёрт возьми! – До Буша вдруг дошло, что он попросту не знает имени трубача. Человек пришёл, исполнил прекрасную мелодию, распил с ним бутылку рома и исчез. Растворился в буднях дней. И теперь ни мелодии, ни человека. И в этом вины Буша не было. Но он чувствовал, что прохлопал что-то очень важное в своей жизни.

Буш решил повторить мелодию – пусть хоть— что-то останется. Он поднял пальцы над клавишами… и застыл – в темноте отчётливо скрипнула дверь. Буш дотянулся до пистолета и стал ждать. Врагов у него хватало. Умел их наживать.

В темноте, чуть разбавленной светом полной луны, нагло заглядывающей в окна салона, слабо обозначился силуэт человека. Тот шёл, выставивперед собой руку, в которой вертикально, как на параде, нёс что-то вроде обреза или короткого помпового ружью. Буш, держа пистолет на уровне пояса, осторожно взвёл курок, целясь незваному гостю в грудь. Тот, скорей всего, его не видел – рояль стоял в самом тёмном месте салона – однако шёл строго к инструменту. И это было странно. Чужак не мог так хорошо ориентироваться в темноте. А последний из гостей забыл сюда дорогу лет пять назад.

Силуэт приблизился к противоположному краю роялю, и только тогда Буш разглядел, что у него в руке труба, музыкальный инструмент, а не обрез. Человек поставил её прямо на клавиши перед Бушем и произнёс:

– Труба Декарта!

– Какого, к чёрту, Декарта? – с трудом разжал стиснутые челюсти Буш и засунул пистолет в кобуру. Он узнал Луи.

Тот присел на диван, пружины которого заохали-заскрипели под ним, исказал:

– Тебе придётся выслушать историю. Говорят, если кому-то расскажешь, становится легче. Ты сам напросился, помнишь? Ты, конечно, не священник, но никого подходящего у меня нет.

– Валяй! Я выслушаю. Ты говори. Если в башке помои, то их лучше выплеснуть. Я слышал много затейливых историй. Сам понимаешь, полиция. Так что не стесняйся. И твоя меня вряд ли удивит.

Луи принялся за повествование…

Городишко, облепивший своими домами склоны холма, был невелик. На самой вершине стояла католическая церковь. Её пастор был праведным человеком и со смирением принимал как хорошее, так и плохое. Одна странность в нём всё-таки была: всё хорошее, он полагал, идёт от Бога, а всё плохое – от людей. Но по сравнению со своим предшественником он казался чистым агнцем божьим, хотя и слыл еретиком. Он утверждал, что рай у нас в голове, только его надо открыть, а ад это то, где мы все сейчас живем. Если выражаться более конкретно, ад представлялся отцу Модрису торжеством материи над духом и разумом человека, а рай как раз наоборот. Но для его достижения одной жизни явно не хватает. Для этого требовалось прожить как минимум пару их десятков, а может, больше. И здесь возникал вопрос: тогда почему Бог даёт человеку всего одну жизнь? Это же бессмысленно. Таким образом отец Модрис плавно подводил умы прихожан к идее реинкарнации как необходимости. Луи было шесть лет, и он ничего в этом не понимал, но в тот день, когда за отцом Модрисом приехали, находился возле церкви, среди толпы и видел это своими глазами.

Четыре брата в чёрных рясах вывели отца Модриса из храма под руки. Они были тучны и сосредоточенны.

Отец Модрис не сопротивлялся. Он смиренно спускался по ступеням церкви к ожидавшему его «Лэнд Крузеру». И лишь когда ступил на асфальт, вдруг громко заявил:

– Нынешние христиане обобрали правоверных, лишив их счастья вечного обновления и вечной жизни. А это уже ни в какие ворота!

Прежде чем собратья засунули его в машину, отец Модрис, просто щепка на фоне их телес, неожиданно упёрся и обратился с последним тезисом к стоящей вокруг пастве:

– Не верьте им. Рай – это состояние. И вы не останетесь кучкой праха на обочинах мироздания. Каждый раз, обновляясь, вы будете всегда нестись вместе со вселенной к той неведомой цели, о которой вам ещё предстоит узнать.

Наверное, это была ересь, но она растрогала собравшихся до слёз.

Когда отца Модриса увезли и толпа стала расходится, Луи спустился с горы вниз, своим каждодневным маршрутом, и остановился под раскидистым деревом с густой листвой.

Под деревом, опершись спиной о его ствол, сидел старый негр Декарт в линялой футболке и с густой седой щетиной на щеках. В руках у него была труба, а перед ним, прямо в пыли лежала кепка с горстью монет.

Луи считал Декарта волшебником, да и разве могло быть иначе? Что, как не волшебство, текло из его трубы, заполняя ближайшие переулки. Музыка! Она втекала и в юного Луи. Даже когда он уходил далеко от дерева и звук трубы уже не был слышен, это волшебство продолжало жить и вибрировать в нём.

Декарт сидел под деревом весной, летом, осенью и зимой, когда было не очень холодно. Луи приходил сюда едва предоставлялась возможность. Однажды осенью он нашёл долларовую купюру. Едва подняв её, он сразу понял куда с ней пойдет.

Была прохладно – тянул северный ветер. Дерево Декарта шумело красной кроной, не желая сбрасывать листья. Но пройдет ещё немного времени, и ветер неизбежно сорвёт с него все листья, и они покроют землю красным густым ковром.

Декарт находился на своём посту. Он стоял и чуть сутулясь играл— что-то грустное, под стать погоде. Луи долго слушал его, потом робко приблизился, бросил в кепку купюру и тут же отошёл. Декарт скосил на неё глаза, потом взглянул на Луи, перестал играть и произнёс:

– Малыш, ты приходишь сюда едва не каждый день и стоишь тут часами. Подойди.

Луи сделал несколько шагов и остановился перед Декартом.

– Тебе нравится музыка? – спросил тот.

Луи кивнул.

– Как тебя зовут?

– Луи!

Декарт протянул Луи трубу.

– Хочешь попробовать?

У Луи загорелись глаза. Ему предлагали поучаствовать в волшебстве. Он осторожно принял трубу у Декарта, поднёс мундштук к губам и дунул в неё, нажав при этом несколько клавишей. Получилось пара внятных тактов мелодии. У Декарта на лице появилось удивлённое выражение.

– Ты что, уже когда-то пробовал это делать? Тебя кто-то учил?

Луи отрицательно покачал головой.

– Но у тебя получилось! Сразу!

– Я просто видел, как вы это делаете.

– И ты сообразил, как надо дуть и как жать на кнопки!? Поразительно! А хочешь, я научу тебя играть на этом инструменте, – Декарт любовно погладил старую, видавшую виды трубу.

– А можно? – спросил Луи, ещё не веря такому счастью.

– А кто нам запретит? – хмыкнул Декарт. – А ну-ка попробуй это, – Декарт просвистел простенькую мелодию.

Луи после нескольких попыток подобрал— нечто похожее. Получилось неуклюже, но это уже была музыка, и у Луи— что-то вспыхнуло внутри.

– Вы думаете, у меня— что-нибудь выйдет? – спросил он.

Декарт забрал у Луи трубу, погладил её чёрной, похожей на кусок старого дерева рукой.

– Конечно. Иначе я бы тебе не предложил. Музыка, Луи! Всего семь нот, но что они делают с человеком! – Декарт глубоко вздохнул. Его глаза на миг приобрели отсутствующее выражение. – Я взял свою будущую жену Марию тем, что по утрам прибегал на её улицу и играл на трубе. Я стоял в сторонке от её дома, чтобы никто не догадался, для кого я это делаю. Все считали меня чудаком. Но она-то знала, что я играю только для неё. Музыка! Величайшее изобретение человечества. И вряд ли оно поменяет его на что-нибудь другое. Приходи завтра утром. Народа в это время почти нет, и моя кепка, скорей, будет пуста до обеда.

Домой Луи нёсся со всех ног. Войдя во двор дома, он поднялся по ступенькам и толкнул входную дверь. Бабушка Луи сидела за столом и читала газету. Завидев внука, она отложила её в сторону.

– Бабушка, старый Декарт дал мне дунуть в его трубу, сказал, что у меня хорошо получается, и он будет меня учить, – \ произнёс, едва войдя в комнату, Луи.

Старая женщина посмотрела на Луи чайного цвета глазами и улыбнулась.

– Храни его Бог. Он хороший человек. У твоего прадеда был абсолютный слух. В ком-то он должен был проявиться. Ты, наверное, проголодался?

Луи кивнул.

– Пирожки ещё не остыли. А завтра пенсия. Я сделаю пиццу, а на десерт будет шоколадное мороженое.

– Ура! – провозгласил Луи и вскинул вверх руку.

Бабушка задержала на нём взгляд.

– Точно так делал твой отец.

– Они вернутся, бабушка, когда-нибудь?

Бабушка вздохнула.

– Возможно, Луи. Если ещё есть чудеса.

Луи тоже вздохнул. Это была странная история: его родители ушли однажды в кино и не вернулись. И никто их больше не видел.

С тех пор прошло три года. Бабка Луиза говорила, что они были дружной парой, любили друг друга. Иногда они снились Луи, и тогда он, проснувшись, от избытка чувств плакал в подушку. Раньше он часто сидел по вечерам на ступенях дома и смотрел на дорогу, вглядываясь в каждый силуэт, что возникал в синих сумерках. Ему казалось, что его родители вот-вот появятся. Но со временем он делал это всё реже и реже. И родители тоже снились ему реже. А потом перестали совсем. Когда он рассказал об этом бабке, она ответила ему какой-то странной фразой о том, что теперь его родители ушли совсем, словно они до этого были где-то рядом. Он ничего не понял, только немного защемило сердце.

Утром он пришёл к дереву задолго до Декарта и целый час стоял там, а едва завидел в конце улицы длинную тощую фигуру негра, быстро пошёл ему навстречу.

Когда они устроились под деревом, Декарт сказал:

– Знаешь, какой самый древний инструмент в мире? Флейта! А потом её, наверное, усовершенствовали и появилась труба. Самое трудное, это освоить технику. Правильно дуть. На трубе несколько нот берутся губами, а остальные при помощи кнопок. Ну, начнём.

Первый осенний день в городе обозначил себя мелким дождём, а потом хлынул настоящий ливень. Ветер, налетавший с запада, трепал листву, но она пока держалась. Лишь редкий лист падал на прибитую дождём пыль. Но все ещё только начиналось.

В сумерках Луи вошёл в конуру Декарта и плотно закрыл за собой дверь. Декарт сидел в потёмках наедине с бутылкой виски – сегодня у него был хороший день.

Луи поздоровался.

– А, пришёл! – вместо приветствия отозвался Декарт. – Ну проходи. Вчера мы освоили мелодию. Ты должен её сейчас повторить. Попробуй сыграть без запинок и пауз, и главное, внятно.

Луи взял трубу и принялся играть. В самом конце он пару раз сбился. А потом вдруг заиграл нечто такое, отчего у Декарта широко распахнулись глаза. И доиграл это Луи без малейшей запинки.

– Это что? – спросил изумлённо Декарт. – Мы такого не разучивали. И я никогда такого не слышал.

– Это я придумал.

– Что? – изумление Декарта достигло предела. – Придумал! Ха! Ты ведь играть-то толком ещё не научился. Точно твоих рук дело?

– Ну, говорю же.

– Чёрт! Вот дела. Это надо записать. Вот чёрт!

– Я не забуду, – заверил Луи Декарта.

Старик, немного успокоившись, сел в плетёное кресло, прямо из горлышка бутылки сделал пару глотков виски и произнёс:

– Музыка, Луи, это прекрасная река с тенистыми заводями и прозрачной водой, но, чтобы плыть по ней, нужна хорошая лодка. Ты должен научиться отлично играть.

Домой Луи возвращался уже в полной темноте. Он свернул к железнодорожному полотну и зашагал вдоль него. Вскоре позади брызнул желтым светом прожектор локомотива. Луи отошёл чуть в сторонку от рельсов и замер, с жадностью всматриваясь в светящиеся окна пассажирского состава. Он думал, что когда-нибудь так же, как эти люди, сядет в поезд и уедет отсюда. Когда хвост поезда исчез за поворотом, Луи встал на рельсы и пошёл по ним.

За семь последующих лет Декарт передал Луи всё, что умел сам. Он был хорошим учителем, а Луи способным учеником. Ровно день в день с того момента, как они познакомились, Декарт поставил на пол трубу и сказал:

– Ну вот и всё, Луи, я ухожу. Ты остаёшься один.

– Куда, зачем? – не понял Луи.

– Куда рано или поздно уходят все музыканты, Луи. На небеса. Но я успел тебе передать всё, что умел, и не оставил недоучкой. И это греет мне душу. Ты остаёшься здесь за меня. Не под деревом, нет, конечно. А в этой жизни.

– Спасибо тебе, – глубоко вздохнув, произнёс Луи. – Я у тебя в неоплатном долгу.

Декарт усмехнулся. От этого вертикальные морщины на его чёрном лице стали ещё резче:

– Ну почему же «в неоплатном»? Бутылка хорошего рома, и мы в расчёте. Дорога дальняя, да и надо признать, мне чуток не по себе. А с ромом будет веселей.

Луи встал со стула:

– Правда?

Декарт кивнул.

– А может, ты останешься?

Декарт слабо улыбнулся:

– Поторопись, Луи!

Луи надел пальто и выскочил на улицу. До него наконец дошло, что Декарт не шутит. И он должен успеть вернуться с бутылкой и застать Декарта живым, иначе на век останется должен ушедшему. А бабка Луиза говорила, что это очень плохо – не выполнить волю умирающего. Он ещё не знал, где раздобудет ром, но зато он твердо был уверен, что это сделает.

Огни городишка словно попытались когда-то взять штурмом вершину горы, но, выдохнувшись, вползли лишь чуть выше её середины и остановились там. Сейчас они мирно мерцали, и мерцание их было основательным и покойным. Взгляд Луи задержался на самом ярком из них – заведении Папаши Шведа. Это был самый большой ресторан в городе. И конечно же, рома там было навалом. Но Луи тут же отбросил этот вариант. Во-первых, дорого, во-вторых, далеко идти, в-третьих, нет денег. А в долг никто не даст, даже Пола, хозяйка то ли полукафе, то ли полумагазина, короче, чёрт поймешь. Но ром нужно было достать, и Луи двинулся к заведению Полы, рассчитывая оказаться поближе к объекту вожделения ко времени, когда его осенит мысль о том как всё-таки слямзить бутылку. Конечно, сама мысль о воровстве казалась ему неприглядной. Но он рассчитывал через неделю вернуться и рассчитаться. Он был согласен на всё, но потом. Сейчас ему была важна бутылка рома и приличный стакан. Не пить же Декарту свою последнюю на этом свете бутылку рома из жестяной кружки. Это было бы бесчеловечно.

Луи приоткрыл дверь в заведение Полы и буквально втёк в него. Тихо и незримо, как лёгкий сквозняк.

Начало было хорошим. Его появление не бросилось в глаза никому, и даже более того: его просто не заметили.

Луи окинул взглядом на треть заполненный зал, напоминающий трясину. В нём царило уныние.

Компаний не было. В основном одиночки, пришедшие топить свою непреходящую тоску в алкоголе. За стойкой стояла сама Пола. Её волосы цвета тёмной меди горели в лучах светильников, а улыбка, полная сверху до низу золотых зубов, нагоняла лёгкую оторопь на вошедших. Так что Пола была единственным ярким пятном в своём мрачном заведении.

Луи ещё раз окинул взглядом тусклые лица присутствующих и само заведение и подумал, что шансов добыть ром у него нет. А время между тем шло. Может поговорить с Полой?

Поколебавшись, Луи нерешительно сделал несколько шагов по направлению к стойке. Королева «болота», которая на самом деле давно уже наблюдала за Луи, первой обратилась к нему. Он даже не успел открыть рот.

Выразилась Пола витиевато:

– Ну и какое горе, малыш, заставило тебя посетить эту юдоль скорби? Тебе тоже налить?

– Не мне, Декарту. Знаете такого?

– Конечно. Он играет чудесные мелодии.

Луи посмотрел на нежные ручки Полы. Они как-то совсем не вязались с её крепким статным телом. Ещё трудней было представить, что Пола в своём заведении справлялась с хулиганами и бузотёрами сама. Всё происходило очень быстро: коронный удар небольшой, но увесистой чугунной сковородкой по голове гасил свет в глазах несчастного, затем, пока он плавал в «чугунных грёзах», пытаясь нащупать опору, Пола быстро разворачивала его носом к двери и всаживала в его нижнюю часть тела два хороших пинка. До двери было недалёко, и клиент вылетал через неё на улицу подобно ракете.

– Декарт умирает. Счёт идет на минуты.

– Ты меня расстроил малыш, – произнесла Пола. – Одна его мелодия «Цвета лиловые полей» чего стоит. И что же ему налить?

– Нужна поллитровая бутылка лучшего рома и стакан.

– Он хочет дотянуть на ней до рая? – Пола поставила перед Луи стакан, достала из батареи бутылок за спиной одну и повернулась к Луи.

– Денег на такую роскошь, надеюсь, хватит?

– Денег нет! – отчётливо произнёс Луи.

Лица забулдыг за столиками повернулись в его сторону.

Бутылка, которую Пола хотела поставить на стойку, замерла в воздухе.

Пола размышляла секунды три, не больше. Затем бутылка с громким стуком встала перед Луи.

– Пожелай от меня Декарту счастливого полёта!

– Обязательно, мисс Пола! Спасибо вам!

Луи взял со стойки бутылку. Пола придержала его за плечо.

– Потом придёшь сюда и исполнишь «Цвета лиловые полей». Я знаю, ты можешь.

– Хоть десять раз, мисс Пола!

Подходя к конуре Декарта, Луи не увидел обычного тусклого света в двух её окнах, который он наблюдал в течение всех семи лет, пока приходил сюда. Он забеспокоился и ускорил шаг. Неужели не успел, мелькнуло в голове, и Декарт отлетел в мир иной, не дождавшись своей бутылки?

Войдя во двор и поднявшись по ступеням, Луи постучал в дверь и, не дождавшись приглашения, толкнул её и вошёл внутрь. Стояла полная темнота. Луи пошарил рукой по стене, нащупал выключатель и нажал кнопку. Под потолком забрезжил свет старого зелёного абажура с единственной лампочкой. Однако и при таком свете нездоровый вид Декарта и бледность его лица сразу бросались в глаза. Он лежал в постели, накрытый одеялом, неотрывно смотрел прямо перед собой и ни на что не реагировал.

Однако бутылка рома, поставленная Луи на туалетный столик, произвела на него некоторое впечатление. Декарт скосил на неё взгляд и пошевелился. Луи зябко потёр руки, снял с себя куртку и, заметив в глазах Декарта заинтересованный блеск, с облегчением вздохнул. Продолжая неподвижно лежать, Декарт опять скосил на бутылку глаза.:

– Ух ты! Откуда такая роскошь? Ведь это стоит денег.

Луи пожал плечами.

– Это привет от мисс Полы. Она пожелала тебе счастливого полёта в рай.

Декарт понимающе усмехнулся.

– Золотая женщина! – он потянулся к бутылке. – Сыграй ей потом что-нибудь. От меня. Она любила мою музыку. И правильно всё поняла. Это моя Последняя бутылка! А последняя, как и первая, должна быть исключительно хороша. Это как с женщинами. Если первая была потрясающе хороша, то и остальные будут такими же.

Закончив речь, Декарт потянулся к бутылке. Луи вздохнул, достал из кармана стакан и поставил рядом с бутылкой.

– Пей, пожалуйста, из стакана как приличный человек.

– Красивый стакан, – заметил Декарт. – Я даже знаю, откуда он. Из заведения Полы. Ты специально принёс его для меня?

Луи кивнул.

Декарт взял в руки стакан, при помощи Луи сел в кровати.

– Да, я так и сделаю, буду пить как приличный человек.

Луи взял бутылку и наполнил стакан. Декарт поднёс его к губам, вдохнул аромат и вдруг засмеялся. Луи непонимающе уставился на него.

– Знаешь, Луи, я всегда думал, что подохну в одиночестве и даже некому будет подать воды, а тут шикарный ром. Я такого и представить не мог, – Декарт закашлялся, а когда приступ прошел, он продолжил: – Я благодарен судьбе за то, что она послала мне тебя и я не подыхаю в этой конуре один, как собака. Одно плохо, мне нечего тебе подарить, оставить память о себе.

– Ты научил меня играть. А это ведь навсегда. Значит, я буду помнить тебя.

Луи вдруг шмыгнул носом. Он ощутил, как слёзы подступили к его глазам. Он не хотел, чтобы Декарт умирал. Не так много у него было друзей.

Декарт осушил стакан и откинулся на подушку.

– Да, ты прав. Женщина может уйти от тебя, деньги могут закончиться, но искусство, которым ты овладел, будет пребывать с тобой вечно.

Произнеся это, Декарт немного помолчал, переводя дух, потом попросил ещё рома. Луи плеснул ему немного. Декарт поднёс стакан к губам и вдруг сказал:

– А знаешь что, я подарю тебе свою трубу. По-моему, это красиво: научить человека играть, а потом подарить ему трубу. Видимо, пьяница Декарт ещё может завершить свои дела как джентльмен. Он сделал всё, чтобы ты стал музыкантом.

Декарт приложился к стакану и опустошил его.

– Труба это здорово, – сказал Луи. – О таком подарке я и мечтать не мог. Спасибо!

– Это всё, что я могу тебе оставить. Знаешь, у меня была плохая лодка, потому я и кончил так. Но ты – это совсем другое дело. У тебя большой талант, Луи, и ты добьёшься многого. Запомни это.

Декарт знаком попросил налить ему ещё. Луи хотел было сказать, что может стоить сделать паузу, а потом подумал, что если Декарт пьёт в последний раз в жизни, то в такой ситуации человеку вряд ли что может быть вредным или полезным. Луи плеснул в стакан на два пальца и протянул Декарту.

– Спасибо, Луи, – поблагодарил тот и сделал пару глотков. – Знаешь, я тоже когда-то мечтал стать великим музыкантом. И у меня вроде получалось. Но потом как-то застрял на взлёте. Обо мне словно забыли. Я стал играть по ресторанам. Заработок, конечно, был и можно было жить, а вот роста не стало. Я продолжал совершенствоваться и ждать. Но время шло… Знаешь, мне не хватило терпения и веры в себя. Теперь-то я понимаю это. Надо было ждать и продолжать трудиться изо всех сил. Но я стал чаще прикладываться к стакану, меньше заниматься. Потом попалась одна, у нас закрутился роман. Через год она меня бросила ради управляющего молокозаводом. Это был ещё один удар. В общем, я не устоял, – Декарт горько усмехнулся и допил ром. – Нельзя сдаваться. Никогда. Лучше умереть на подъёме к вершине, чем в обнимку с бутылкой.

Декарт поставил стакан на стол и откинулся на подушку. На его лбу выступил пот. Он посмотрел на Луи долгим взглядом.

– Скажу тебе ещё кое-что. Не уверен, что поймешь, но может когда-нибудь… Сущее это океан, из которого мы выскакиваем, как рыбы из воды. Наша жизнь это полёт дельфина над водой. Мгновение ты паришь в воздухе, успеваешь созреть, состариться и шлепаёшься обратно в воду. Тебя нет! Понимаешь меня?

Луи кивнул, хотя мало, что понял.

– Но в отличие от дельфинов, мы стараемся задержаться над водой, прожить дольше. Хотя иногда стоит прервать полёт, нырнуть обратно в воду.

Декарт замолчал и устало прикрыл глаза.

– Зачем? – немного помедлив, спросил Луи.

– Чтобы вынырнуть снова обновлённым. Молодым, удачливым, а не угасать таким, как я. Я поздно это понял. Мне нужно было уйти ещё лет двадцать назад.

– И что потом?

– Глядишь, вынырнул бы совсем в другой шкуре— где-то в другом месте, белым и удачливым. Но мне не хватило мужества. Я цеплялся за эту никчемную жизнь.

Из уголка правого глаза Декарта выкатилась слеза.

– Ничего! – попытался утешить его Луи. – Скоро уже вынырнешь.

– Да-да, это точно.

– Может, ещё грамм пятьдесят?

– Плесни.

Луи налил в стакан рома и поднёс Декарту. Тот попытался взять, но так и замер с протянутой рукой. Когда рука Декарта безжизненно опустилась на кровать, Луи понял, что тот мёртв. Луи некоторое время сидел в неподвижности, затем встал, закрыл Декарту глаза и произнёс:

– Прощай, Декарт, ты был настоящим другом. Спасибо за то, что научил меня играть.

Надо было сказать— что-то ещё. Луи вспомнил отрывки из бабкиных молитв.

– Прости его, Господи, по великой милости твоей и прими, ибо кроме тебя иного Бога он не знал.

Луи сунул трубу под мышку и вышел на улицу.

Ночь была густой и стылой. Шаги Луи гулко звучали в темноте…

Начальник железнодорожной станции Райт был человеком, склонным к чёрной меланхолии. Она его и сгубила, ибо нельзя каждый день беспричинно пребывать в состоянии, близком к депрессивному, а значит, кормить беса и ничего при этом на свою шею не заработать, кроме неприятностей.

В данный момент Райт стоял перед большим старомодным столом у себя в кабинете, держа возле уха телефон. По мере того, как он его слушал, Райт всё больше сникал. Его жена Эльза, по прозвищу «Фашистка», полная противоположность Райту – выражаясь пристанционным языком, локомотив в этой семейной упряжке, – находилась тут же. Глядя на мужа, она презрительно щурилась, считая его размазнёй и бесхребетным существом.

Когда Райт, положив трубку, тяжело вздохнул и с поникшим видом сел за стол, она спросила:

– Что случилось?

– Нам конец, – ответил Райт. – Новая дорога прошла мимо. Господи, всего в пяти милях от нас. К нам не будет ходить даже электричка. Сегодня ушла последняя.

Райт подошёл к окну и стал смотреть на мерцающие вдали редкие огни городка.

– С завтрашнего дня мы уже не станция, а скопище домов возле ржавеющих рельсов.

Эльза некоторое время рассматривала спину мужа и удивлялась – как этот человек умудряется так показательно демонстрировать своё отчаяние. Даже увидев Райта со спины, любой бы сказал, что перед ним стоит пропащий человек.

– Ведь бывало и похуже, Альберт. Но мы же всегда выкручивались.

Не вешай носа, в этом мире есть множество других станций.

– Ага! – ядовито произнёс Райт. – И на каждой нас ждут с распростёртыми объятиями. Добро пожаловать, господин Райт. Прошу вас, мистер Райт!

Райт обернулся, обвёл мрачным взглядом кабинет, затем остановил свои глаза на Эльзе.

– Должностью начальника станции я обязан дяде. Меня приняли по его протекции. Но дяди больше нет. Конец.

– Всегда есть выход, – возразила Эльза.

– Такими присказками утешают себя кретины.

– Кретины опускают руки, а умные люди ищут этот выход и находят. Мой дед вывел свою дивизию из русского котла под Сталинградом. Вот там точно не было выхода, однако он его нашел.

Райт досадливо поморщился.

– Да слышал я эту историю. Здесь тебе не война. Это конец!

Темнота быстро сгущалась над тускло блестевшими рельсами, которые теперь никуда не вели. Их путь обрывался в тупике через двести метров за станцией, где ещё недавно разгружались товарные составы. Вид дороги, ведущей в никуда, сильно удручал Райта. Однако он держался. В этом ему помогал ещё и алкоголь. Райт принял изрядную дозу спиртного в заведении Полы – натуральном притоне, который стоял недалеко от станции. И ещё взял с собой полбутылки, надеясь, что такая порция горючего сможет донести его до нужного места, прежде чем он начнёт трезветь. Райт принял решение и был намерен его исполнить, несмотря ни на что. Теперь он шёл вдоль рельсов с лестницей на плечах, насвистывал бодрый мотивчик и думал о том, что Эльза права: из любого положения есть выход, универсальный для любого положения. Надо только решиться, и Райт решился, и теперь был горд собой. Тут, главное, не попятиться и довести дело до конца. Но оставалось уже недолго.

Человека, лежащего на рельсах, Райт заметил слишком поздно. Он споткнулся, перелетел через него вместе с лестницей, которую нёс и больно ушибся локтями о насыпь.

– Какого чёрта! – рявкнул Райт, поднимаясь.

Ответа он не дождался. Склонившись над человеком, он рассмотрел его. Лицо было ему незнакомо.

– Какого чёрта?! – ещё раз произнёс Райт. – Вы чего тут разлеглись? Вам что здесь, лужайка с травкой, или скамейка в сквере?

Человек наконец соизволил ответить. Он оторвал голову от рельсов исказал:

– Что вам надо? Идите прочь.

Райт некоторое время с удивлением рассматривал его, потом до него стало доходить.

– Ещё один! – произнёс он с удивлением. – Ты ждёшь поезда, несчастный дурачок?

– Выбирайте выражения, – оскорбился лежащий. – Вы хоть и начальник станции, но я вас всё-таки попрошу…

– Да, я начальник станции, теперь уже бывшей станции, и как начальник станции заявляю: поезда не будет!

– Как? – лежавий приподнялся теперь уже на локтях. – Я смотрел расписание.

– Расписание! – горько усмехнулся Райт. – Оно уже в прошлом. Пароходик проплыл мимо.

– Какой ещё пароходик?

– Такой! С надписью «Счастье». Поднимайтесь. Нашу ветку упразднили. Поезда по ней больше ходить не будут.

– Вот чёрт! – лежавший встал с рельсов и принялся отряхиваться.

– Вы только что хотели свести счёты с жизнью, а теперь вас волнует вид вашего костюма.

– Я надел лучший костюм, – лежавший закончил с пиджаком и теперь отряхивал брюки. – Человек всегда должен выглядеть прилично, даже в час смерти.

– Хм, – Райт поднял с насыпи лестницу. – А я вот как-то не подумал.

– А что, вы тоже… – человек осёкся и повторил: – Вы тоже?

– Да!

– А вы-то по какому поводу?

– Разве в этом жестоком мире их мало?

– Да-да, вы правы, – согласно закивал лежащий. – Вы чертовски правы!

Райт уже собрался уходить, потом взглянул на лежавшего и указал рукой в темноту.

– Ближайшая ветка отсюда в пяти милях, так что если не лень… Часа за полтора доберетесь. На курьерский уже не успеете, но к утру пойдет товарный, так что запаситесь одеялом, иначе до утра околеете.

– Спасибо! – поблагодарил Райта лежавший. – Чёртов городишко. Приличному человеку даже свести счёты с жизнью негде. Чёртова страна!

– Да, в этом вы правы, – согласился Райт и сочувственно посмотрел на человека. – Знаете что, поищите другой способ. Лечь под поезд это вульгарно и не эстетично. Отрезанная голова, растерзанное тело. Ну, сами понимаете. Вот вы предстанете перед Господом в модном костюмчике, а голова? Под мышкой? Лучше придите домой, выпейте бутылку хорошего вина, откройте газ… Райт достал из кармана бутылку и протянул лежавшему, – вот хлебните для верности, заодно согреетесь. Я тоже подготовился.

Лежавший отхлебнул из бутылки изрядную дозу и протянул почти мечтательно:

– Да, газ! Это хорошо, но у меня семья.

– Вот и у меня тоже.

Оба посмотрели друг на друга потеплевшими взглядами. Видимо, вышеприведённое обстоятельство как-то сближало их.

– А можно ещё знаете как, – начал было Райт, но лежавший поднял вверх палец.

– Стоп, я знаю! Спасибо, что отговорили от этого э-э… метода. Есть другой.

– Ну, тогда удачи вам, – протянул ему руку Райт.

– И вам удачи, – сжал его ладонь лежавший.

Они посмотрели друг другу в глаза и разошлись в разные стороны.

Райт шёл вдоль полотна, пока перед ним не замаячил семафор. Приставив к нему лестницу, он забрался наверх, соорудил из одного конца верёвки петлю, накинул её на шею, а второй конец привязал к светофору. Прежде чем уйти, Райт окинул взглядом землю. Было немного жаль. Так бывает всегда, когда знаешь, что больше не вернёшься. В это время на светофоре загорелся зеленый свет. Райт засмеялся.

– Зёленый! Я понял тебя, Господи!

Неожиданно со стороны, куда ушел Человек, донёсся приближающийся топот чьих-то ног, а затем и голос самого Человека, который взволнованно повторял:

– Мистер Райт! Мистер Райт!

Райт недовольно отозвался:

– Ну, что ещё?

Наконец, из темноты возник и сам Человек. Это был давешний лежащий. Он протянул Райту руку:

– Я Кесседи Вильям. Биолог.

– Я Райт, – сказал Райт. – Начальник станции. Теперь уже бывший начальник.

Чтобы пожать своему новому знакомому руку, Райту пришлось спуститься на две ступени ниже. Он сделал это и спросил:

– Вы что-то хотели мне сказать.

Кесседи чуть помялся и произнёс:

– Да, мистер Райт. Спешить нам особо некуда, я вот и подумал, а что если нам того…

Возникла пауза. Райт непонимающе уставился на Кесседи. Он начинал его раздражать.

– Чего «того»?

– Разрешить эту авантюру по-другому.

Райт, начав было подниматься по лестнице, остановился:

– Чего ради? Если вы вдруг испугались и раздумали, это ваше дело. А я доведу дело до конца.

Райт залез в карман. Достав бутылку, сделал пару глотков и протянул её Кесседи:

– Держите! Вам нужней, а я уже на финишной прямой, и ничего меня не остановит.

– Подождите, – принимая бутылку произнёс Кесседи. – Дело как раз в том, что я не испугался. Я прозрел! Внезапно! Понимаете? И сразу побежал к вам, чтобы вы не наделали глупостей.

Райт покосился на петлю, до которой оставалось подняться на пару ступенек, и сказал:

– Хороши глупости!

– Вы поймите, жизнь прекрасна, – заторопился Кесседи. – Уродлива цивилизация. Вы только подумайте, из-за чего вешаетесь?

– Вы лучше сами подумайте, – посоветовал ему Райт и поднялся на ступень выше.

– Я подумал.

– Ну, и из-за чего?

– Из-за шлюхи, которая получала от меня секс в каждое мгновение, когда бы не захотела. В итоге, пресытившись, ушла к другому за новыми ощущениями и получила вскоре такую же пресыщенность. Тогда она нашла третьего. И всё повторилось. А надо было всего-то держать кобылку в стойле на голодном пайке. Так чтобы секс не появлялся у неё, стоит только его пожелать.

Кесседи задрал голову и посмотрел на Райта. В зелёном свете светофора его лицо выглядело как физиономия существа, явившегося с того света.

– А что было дальше?

– Дальше? – Кесседи на некоторое время задумался. – Я человек впечатлительный. Да! Но мне повезло. Я нашёл Женщину. С большой буквы. У вас закурить есть?

Райт полез в карман, достал пачку «Лайки Страйк», протянул одну сигарету Кесседи, вторую закурил сам. Они сделали по несколько затяжек.

Райт ожидающе взглянул на Кесседи.

– И всё, что было до неё, мне казалось просто дурным сном, – продолжил тот. – Отработкой грехов, чтобы стать достойным лучшего. Но сегодня утром меня уволили с работы. Я не скажу, что встретил это с улыбкой. Я очень огорчился, но у меня была Джесика, и с такой женщиной ничего не страшно, и я поспешил домой. И знаете, что я увидел, войдя в дом? Джесику в постели с другой женщиной.

– И?

Кесседи пожал плечами:

– Дальнейшее помню плохо. Пришёл в себя только тогда, когда вы об меня запнулись. Спускайтесь, Райт. Я знаю, вернее, весь городок знает, что вы остались без должности. Вы подумайте, из-за чего собрались вешаться. Из-за того, что лишились какого-то малого кусочка блага?

– Нуну, – с наигранным интересом произнёс Райт.

– А что вы, собственно, имели? – продолжил Кесседи. – Жалование начальника станции, которое позволяло выбрать в магазине кусок телятины посочней? Возможность съездить лишний раз на побережье, чаще менять автомобиль? И, утратив такую малость, вы готовы покинуть этот потрясающий мир с его рассветами в росе, закатами в огне, мир, полный прекрасных женщин?.. Из-за лишнего куска колбасы? Да вы псих!

– Вы тоже!

– Я уже нет. А вы хотите стать самоубийцей. Таким, как вы, на сковородку в аду даже масла не подливают, чтобы зад не подгорел. Так и будете жариться вечность всухую. А мимо будет проплывать прекрасная голубая планета.

Кесседи замолчал. Райт, поколебавшись, сошёл на ступеньку ниже.

– В этом мире всё, вплоть до самой крохотной козявки, борется за жизнь до конца. Говорю это как биолог. И никогда не покончит с собой. Всё, кроме человека, венца природы, как он мнит о себе. А на самом деле круглого болвана, который не сумел даже органично вписаться в эволюцию. И испоганил всё, до чего только сумел дотянуться своими липкими ручонками.

– Я тоже не псих, что дальше, – Райт, наконец, покинул лестницу и встал на насыпь. – Чёрт! Откуда вы взялись, Кесседи. Я порвал все связи с миром.

– Я знаю один рыбацкий поселок на побережье. Простая жизнь, простые радости, а ещё океан с закатом в придачу и церковь. Что у вас с семьёй?

– Я ушёл. Мы чужие. Сказал, что ухожу вешаться.

– Мы тоже, как вы, наверное, поняли, теперь чужие. Идёмте. У меня недалеко машина, – Кесседи развернулся в сторону, откуда пришёл, и легко, как свободный человек, зашагал по рельсам.

Райт, волоча с собой лестницу, поплёлся за ним. Его походка была, несомненно, тяжелее. Кесседи несколько раз оглянулся на него и сказал:

– Мистер Райт, вы хотите быть человеком с лестницей?

– Что? – не понял Райт.

– Там, куда мы едем, семафоров нет. Не к чему будет приставить.

– А! – наконец дошло до Райта. – Чёрт! – он метнул лестницу за насыпь. – Машинально как-то. Просто лестница на какое-то время оказалась самым нужным предметом.

Луи, выйдя из дома Декарта, сначала направился в заведение Полы. Народу в нём оказалось гораздо больше, чем полтора часа назад. Сама хозяйка, завидев вошедшего Луи, блеснула ему ослепительной улыбкой. «Просто пожар, не женщина», – подумал Луи и достал из-под пальто трубу, которую прятал там, чтобы она не остыла на холодном воздухе. Холодная труба всегда казалась ему просто куском мёртвого железа.

Первым Луи исполнил, как и обещал, «Цвета лиловые полей», а потом закатил попурри из десяти мелодий. Вышло больше, чем полчаса. Забулдыги, сидевшие в зале, даже стали притоптывать своими ботинками об пол.

– Смотри-ка! – удивилась Пола. – А я думала, что их ничем уже не расшевелить.

Покинув заведение Полы, Луи решил идти по железнодорожному полотну. Ночь стала непроницаемой – ни луны, ни звезд. Только кое-где одинокие фонари лили свой желтый свет на улицы, которые ползли от рельсов вверх на гору.

Декарта не стало. Луи ещё не осознал это до конца, но на душе уже было скверно. Он шёл по шпалам, пока не достиг светофора. Здесь он соскочил с рельсов, добрёл до своей улицы и зашагал в гору. К этому времени ему сделалось совсем тошно. Навстречу из темноты выплыла фигура. Луи, приглядевшись, узнал Кеслера, их соседа, который поприветствовал его взятием двух пальцев под козырёк кепки.

– Салют, Луи!

– Салют! – ответил Луи.

– Ты из центра?

Луи кивнул.

– Случайно начальника станции там не видел?

– Зачем он тебе? – удивился Луи.

– Говорят, он пошёл вешаться.

– Я слышал.

– На нём ботиночки совсем новые. Я вчера видел. А зачем покойнику новые ботинки. Жмут, наверное, ещё к тому же. Понимаешь? Только никому не говори. А то набежит желающих.

Кеслер взглянул на Луи, заржал, как лошадь, и довольный собой, пошёл дальше. Луи покрутил пальцем у виска и продолжил путь.

Бабушка Луиза сидела за столом и читала газету. Луи, едва войдя в дом, произнёс:

– Луиза, Декарт умер!

Луиза отложила газету, сняла очки и взглянула на Луи.

– Прими, Господи, душу усопшего раба твоего и прости ему прегрешения вольные и невольные и даруй ему царство небесное. Он был хорошим человеком!

– Декарт попадёт в рай? – спросил Луи.

– Да! Он жил скромно и тихо, была слышна только его музыка, и не роптал, а со смирением нёс свой крест. У тебя его труба?

– Да, он подарил мне её. А куда попадет Райт?

Луиза удивленно вздернула брови.

– Райт? Начальник станции? Он тоже, что ли?

– Он сказал жене, что пошёл вешаться, и больше его не видели.

Бабушка перекрестилась.

– Ему-то чего не хватало. Прости, Господи, душу грешную. Райт попадёт в ад, как все самоубийцы.

– Луиза, ты всегда упоминаешь Бога, но ты же не ходишь в церковь.

– Милый, весь этот мир с церквями, попами, проповедниками и грешниками давно покоится на ладони у дьявола. А Спаситель дал всего одну молитву и сказал, чтобы не вопили и не суетились. Бог не глухой. Да и не люблю я ручки попам целовать. Я думаю, грех это. Иисус сказал: «Не сотвори себе кумира». А то окружат – кланяются: «Святой отец! Святой отец!» А когда ручку тебе целуют, лицо своё перед тобой комкают, то недолго и в прелесть впасть, святым себя возомнить.

На похороны Декарта народа пришло немного: несколько чёрных джентльменов в поношенных костюмах и вся богемная тусовка с улицы Роз.

Они были с девушками и немного шумны, но говорили про Декарта исключительно хорошо и принесли много цветов, несмотря на то, что жизнь непризнанных гениев скудна и теплится на сущие гроши. А ещё была Эльза «Фашистка». Она принесла большой букет роз и держалась в сторонке от всех других. На неё посматривали с удивлением. Все, кроме Луи. Он знал от Декарта, что, несмотря на свой суровый вид, где-то в глубине души Эльза сентиментальна. И она, как по расписанию, два раза в неделю приходила слушать его трубу. Декарт никогда не слышал от неё и слова, но платила она щедро.

День хоть и выдался тёплым, но с мелким дождиком и порывистым ветром, и провожающие, как только гроб опустили в могилу и забросали землёй, поспешили уйти. Возле могилы остались только Луи, Эльза и священник. Эльза в полном молчании положила на могильный холм алые розы и ушла. Священник, дочитав молитву, тоже поспешил прочь. Перед тем, как уйти, он подошёл к Луи и сказал:

– Держитесь, сын мой. Жизнь полна скорбей, но Бог милостив.

– Я стараюсь, – с трудом разжал окаменевшие губы Луи.

…Баржу слегка колыхнуло волной от проходящего теплохода, который направлялся в сторону океана. Луи прервал своё повествование и посмотрел теплоходу вслед.

– Иногда я описываю вещи, при которых сам не присутствовал, – сказал он. – А людская молва, сами понимаете, не всегда достоверна и много разных домыслов, но иного источника у меня нет. – А чтобы моя история не казалась путанной, я расскажу и о других её участниках, например, об Эльзе.

Луи продолжил повествование:

Эльза вошла в квартиру, расположенную в станционной пристройке, прошлась взад-вперёд по ней и глубоко вздохнула, пытаясь отогнать похоронное настроение. Потом махнула рукой, скинула с себя одежду, достала из шкафа дедовский мундир генерала вермахта и надела его, затем водрузила на голову фуражку и снова прошлась по комнате. Стало как будто немного легче.

Эльза спустилась в подвал и вытащила оттуда старый французский проигрыватель, который привёз с собой дед. К проигрывателю прилагалось с десяток пластинок. Эльза выбрала одну из них, с итальянскими тенорами. Последним штрихом явилась бутылка бурбона, поставленная в центр стола. Эльза присела на стул и налила сразу полстакана. Сначала она помянула Декарта, потом деда, который был для неё идеалом мужчины. Он не только вывел свою дивизию из окружения под Сталинградом, но и потом, в сорок четвёртом, сумел избежать русского плена, уйдя из Германии на норвежском рыболовецком судне к американцам. Ко всему прочему, прихватил двадцать своих офицеров.

Когда в двери постучали, Эльза была изрядно пьяна.

– Войдите! – произнесла она.

Дверь распахнулась. Вошёл худой, длинный человек в железнодорожной форме, насквозь промокшей от дождя. Это был станционный буфетчик Зибельман. Форма на нём смотрелась нелепо. Как-то не по случаю. Станции практически уже не существовало.

– Мэм… – начал было он.

Однако Эльза не дала ему договорить. Она вскинула вверх руку, заставляя Зибельмана замолчать и налила ему полный стакан бурбона.

Зибельман колебался только секунду, а потом сделал три строевых шага к столу, принял у Эльзы стакан, в один приём осушил его и вскинул вверх руку, как Эльза. Получилось нечто вроде фашистского приветствия.

– Мой дед был генералом вермахта, а этот мерзавец Райт сначала завёз меня в эту дыру, а потом бросил здесь, – произнесла прокурорским тоном Эльза. – Вешаться он пошёл! С тех пор ни трупа, ни Райта. Уже как месяц. Так долго не вешаются.

Зибельман чуть заплетающимся языком проговорил:

– Мэм, позвольте выразить своё соболезнование.

Эльза встала из-за стола и выпрямилась. Мундир распахнулся, обнажая полные груди с нежными розовыми сосками.

– Выражайте!

У Зибельмана пересохло во рту. А десять минут спустя он жарко выражал своё соболезнование в спальне, лёжа на голой, сладко стонущей Эльзе. Спинка кровати билась в стену, словно таран.

Спустя полчаса, когда Эльза в изнеможении издала последний стон и затихла, Зибельман сел на кровати и осторожно произнёс:

– Вообще-то я по другому поводу.

Эльза удивлённо уставилась на него.

– В нашем районе нет ни одного заведения, где мог бы нормально отдохнуть приличный человек. Наш буфет как можно лучше подходит для этого, да и само место что надо. Вам как вдове сдадут его в аренду за гроши.

Эльза почти не размышляла. Это был шанс. Если бы растяпа Райт способен был соображать, он бы тоже мог додуматься до этого, вместо того чтобы уйти вешаться.

…Субботний вечер обещал быть скучным и длинным, как, впрочем, и другие осенние вечера. Эд Болл знал, что его ждёт, если он сейчас же ничего не предпримет – банальная пьянка в одиночку. Он снял трубку телефона, позвонил Питеру и обрисовал ситуацию.

– Ерунда, – бодро ответил Питер. – На станции открылся ресторан, можем туда заглянуть.

– А что там за публика?

– Если ты о женщинах, то не беспокойся, мы придём со своими.

Час спустя Болл, Питер и с ним ещё три спутницы подошли к станции. Вывеска с названием станции была снята за ненадобностью, вместо неё над входом висела другая: ресторан «Конец пути». Одна из женщин ткнула в неё пальцем и засмеялась. Питер задумчиво поскрёб подбородок:

– Да! Понимай как знаешь.

– А как же станция? – спросила женщина, перестав смеяться.

– Розмари только сегодня приехала, ещё не в курсе, – пояснил Питер Боллу. – Видишь ли, Розмари, станцию закрыли, её начальник по привычке выходил на перрон и всё смотрел в сторону горизонта, где смыкались рельсы, но поездов не было. Так прошёл месяц. Рельсы проржавели, а начальник станции повесился. Вдова открыла ресторан.

– Печально, но романтично, – произнесла Розмари и первой шагнула в распахнувшуюся дверь заведения. Остальная компания проследовала за ней.

Было многолюдно. Зибельман стоял за стойкой. Эльза разносила пиво и виски. Стрелочник, мистер Рульо, зарабатывая на выпивку, аккомпанировал себе на гитаре и пел о крышах Парижа, о любви и ещё о чём-то, чёрт знает о чём, до невозможности красивом, очень далёком и несбыточном, о том, что он никогда не знал и вряд ли узнает, как, впрочем, и все посетители ресторана. И лишь буфетчик Зибельман, слушая мистера Рульо, многозначительно щурился. У него была перспектива и обширные планы на будущее – пристроить к ресторану колбасную лавку.

Так прошла осень и зима. За это время «Конец пути» обрёл настоящую популярность. А к Эльзе в середине апреля пришли проститутки из центра и попросили позволения работать на территории ресторана за разумный процент. Эльза ответила, что здесь не бордель, но парочку она, пожалуй, возьмёт для антуража, и выбрала натуральную блондинку, польку Веру, и чёрную до синевы негритянку Малоки из Чада, с потрясающей фигурой. Девчонки, каждая по-своему, были хороши. Оттеняя друг друга, они выглядели как две розы в петлицах джентльмена.

Луи шёл вдоль ограды заброшенного сквера, дикие яблони которого уже цвели белым цветом – весна была ранней. Ветра не было, и их аромат клубился над сквером, кружа голову прохожим. Неожиданно Луи остановился и, привлеченный рычанием собаки, вгляделся в глубину сквера, где увидел незнакомую, богато одетую девочку лет десяти, на которую скалила зубу крупная собака. Вокруг не было никого, кто мог бы помочь. Девочка выглядела здорово перепуганной, она неподвижно стояла, прижавшись спиной к дереву, и ничего не предпринимала. Луи пошарил глазами по земле, обнаружил камень, поднял его и швырнул в собаку. Бросок оказался удачным – камень угодил ей по хребту, но пёс на это почти не прореагировала.

– Эй, мисс, не бойтесь, я сейчас, – крикнул Луи и направился вдоль ограды в поисках чего-нибудь потяжелее. Вскоре ему на глаза попался обломок толстой доски. Луи, подобрав его, взвесил в руках, – с этим уже можно было идти в бой – по крайней мере, сразу не сожрут, перекинул доску через ограду, затем перелез сам. Едва он подобрал с земли своё оружие, как собака кинулась на него. Из прошлого опыта Луи знал одно – нельзя боятся и тем более показывать страх перед такими тварями. Луи взмахнул доской и огрел ей собаку по голове. Собака остановилась, скорей от неожиданности, чем от испуга. Луи, не теряя времени перешёл в наступление и второй раз ударил собаку. На сей раз угодил ей прямо по носу. Собака, завизжав, отскочила в сторону. Луи бросился к ней. Собака попятилась и кинулась в кусты. Луи бросил в неё доску и подошёл к незнакомке. В белом с розовым платье, она показалась Луи очень красивой. На шее девочки висел золотой кулон.

– Спасибо! Вы такой смелый! – произнесла она.

– Я испугался не меньше вашего.

– Нет, вы очень смелый.

– Вы приезжая? Я вас раньше не видел.

– Да, мы приехали к родственникам погостить. Вообще-то здесь скучно. Но сквер мне нравится. Я прихожу сюда посидеть.

Девочка внезапно приподнялась на носках и поцеловала Луи в щеку.

– Спасибо, вы меня спасли!

Луи окатило жаркой волной. Он не знал, как себя вести и что говорить.

Девочка посмотрела на часы.

– Вообще-то мне пора. Приходи сюда завтра в шесть часов вечера. Придешь?

– Приду.

– Как тебя зовут?

– Луи!

– А меня Наташа.

На другой день в пять вечера Луи распахнул дверцу шкафа и критически осмотрел свой гардероб. Он был невелик: школьная форма, ещё потрёпанные джинсы, чёрные брюки и пара рубашек. Поразмышляв, Луи решил надеть брюки и белую рубашку, а потом опять задумался. Ему было тринадцать, и он никогда не ходил на свидание, а потому понятия не имел, как при этом себя вести и что надо делать. Хорошо бы сводить девочку в кино, но за отсутствием денег этот вариант отпадал. Можно было поводить её по городу, но что в нём такого, чтобы его показывать? Их городишко не имел славного прошлого, а также и настоящего. Здесь никогда не рождался известный человек и тем более не умирал. в нём оседали неудачники и бездари, не сумевшие найти себе применения в больших городах, таких, как Лос-Анжелес. Третьеразрядные врачи, третьеразрядные адвокаты, банкиры и владельцы мелких магазинов прогуливались вечерами по центральной улице, рассуждая о коммерции, большой политике и степенно здоровались друг с другом.

Был, правда, один памятник… с историей. Многие называли его романтичным. Таковым он и выглядел, особенно если на него приходили смотреть под закат, когда тусклые лучи покидавшего мир солнца оседали на него золотой пылью.

Луи же ничего оригинального в двух фигурах, мужской и женской, шествующих в обнимочку, да ещё с вёдрами в руках, не находил – был слишком юн, чтобы постигнуть некоторые грани жизненных коллизий.

А история была такова: в шестьдесят втором году, летом, в самую жару город по какой-то причине (сейчас уже мало кто помнит, в чём там было дело) остался без газировки. Никакой колы, пепси или иной шипучки. И в этот же день в город приехала певичка: джаз, блюз, спиричуэл. Для городка, не избалованного вниманием такого рода, это было событием. Певичка была весьма хороша собой, но имела один бзик: из холодных напитков ничего кроме колы не пила. Бедняжке нечем было утолить жажду. Местный богач Джез Лукул решил компенсировать этот недостаток шампанским, а заодно и произвести впечатление. Уж больно певичка понравилась Джезу. Но один отчаянный парнишка, которого звали Люк, тоже видел певичку, и она ему тоже очень понравилась. И тогда он выкатил из ангара старый отцовский биплан, летавший ещё в тридцатых, и, рискуя разбиться, поднял его в воздух. Пока Джез в своём саду наполнял ванну шампанским, Люк, рискуя свернуть себе шею, слетал в соседний город и вернулся с колой.

Певичка проигнорировала приглашение Джеза и предпочла ванну с «Вдовой Клико» двум герметичным вёдрам-термосам с колой, которые вынес из самолета, севшего прямо перед окнами отеля, пилот.

Город, впавший от зноя в депрессию, встрепенулся. в нём давно уже не было никаких интриг. Но конец истории оказался тривиальным и неинтересным – вместо того, чтобы принять вызов и продолжать бороться, Лукул пригласил в сад друзей, и они стали пить прямо из ванны и в конце концов упились, как поросята. Но шампанского оставалось ещё много, и тогда Лукул, чтобы оно не пропало даром, лег в него и уснул – каков городок, таковы и люди.

А Люк за те три дня, пока певичка пела, привёл самолет в боевую готовность и улетел вместе с ней, как принято говорить, в закат. И больше никогда не возвращался. Но все верили, что такой отчаянный парень, как Люк, нигде не пропадёт. И однажды навестит их. Жителей городка так растрогала эта история, что они поставили Люку и Певичке памятник – две фигуры из металла – у каждой по ведру в руках – обнявшись, идут к заходящему солнцу. О памятнике говорили по-разному: одни, что он символизирует счастье без богатства, другие – что он напоминает о храбрости пилота, поднявшего в воздух натуральный гроб на крыльях, не летавший двадцать лет… Но несомненно было одно: памятник навсегда остался самым романтичным местом в городе. А внизу, на постаменте, где стояли фигуры Люка и Певички, было выведено золотыми буквами: «Жизнь без «Вдовы Клико»».

Львиную долю средств на памятник выделил Пип Контуженный.

Это был красивый жест – отвалить на памятник уйму денег. Но Пип не жалел о них. Его тоска была другого характера. Он понимал, что никогда не сможет поступить так, как Люк. Не потому что трус, а просто жизнь не предоставит ему подходящего случая. И деньги здесь не спасут. Но теперь, по крайней мере, когда будут рассказывать историю памятника, то наверняка будут упоминать и его, Пипа.

Он обогатился то ли на червях, то ли на рачках. Они были такими мелкими, что определить невозможно, и водились в заболоченном озерце недалеко от города. Аквариумы с экзотическими рыбками были не у одного Пипа, но идея кормить их простейшими организмами из болота пришла в голову только ему. Более того, он решил засушить их на зиму, чтобы не тратиться. К концу весны, когда рачков расплодилось в болоте неимоверное количество, у Пипа сушёного корма осталась большая жестяная банка. Он отнёс её в зоомагазин и неожиданно для себя продал по вполне приличной цене. К концу лета он снабжал кормом для рыбок два магазина в своём городке и ещё пять в ближайших. Через два года, сколотив на странном бизнесе неплохой капитал, Пип решил, что пора выходить из тени. Он прикупил подержанный белый» Кадиллак», белый костюм и выехал в свет. Кататься без цели по полупустым улицам ему быстро надоело, и он решил пройтись, а заодно продемонстрировать местным олухам последний писк моды. Он вышел из машины, аккуратно прикрыл дверь и двинулся по центральной улице. Он не шёл, он плыл по облакам, упиваясь своим триумфом. Некоторые оглядывались. А бесхозный мальчишка, сидя на лавке, открыл бутылку «колы» и загляделся на фигуру Пипа ещё издали. Газировка меж тем свободно лилась из бутылки на асфальт.

Продолжить чтение