Пепел на Престоле. Кровь Рюриковой Земли

Глава 1. Вес имени

Всеслав, сын Ратибора, считал, что у земли Озерного Края есть своя душа. Она дышала утренними туманами, что курились над гладью Великого озера, говорила шепотом камышей у берега и смотрела на мир тысячами холодных осенних звезд. В свои девятнадцать лет он знал эту землю лучше, чем молитвы новомодному византийскому богу, о котором все чаще говорили пришлые купцы. Он знал ее по весу меча в руке, по упругости тетивы лука, по тому, как отзывается земля под копытами его жеребца.

Его отец, боярин Ратибор, был под стать этой земле – такой же основательный, кряжистый и не терпящий суеты. Похожий на старого медведя, он правил краем не по княжескому указу, а по праву силы и справедливости. Люди шли к нему не со страхом, а с почтением. Его слово было тверже камня, а гнев – страшен, как зимняя вьюга.

– Вся эта княжеская грызня – как гроза в степи, – говаривал он Всеславу, наблюдая, как сын отрабатывает удары на деревянном чучеле. – Гремит, сверкает, а потом проходит. А земля – остается. И наша задача, сын, не в молнии целиться, а корни беречь.

Всеслав понимал его. Понимал, но не до конца разделял. Ему, чья кровь кипела молодой силой, хотелось порой не только беречь корни, но и проверить на прочность молнии. В дружине отца он был лучшим. Меч в его руке становился продолжением воли – быстрый, точный и смертоносный. Но отец редко пускал его дальше пограничных стычек с забредавшими пограбить лесными разбойниками.

– Твое время придет, – рычал он в ответ на просьбы сына отпустить его в набег на половцев. – А пока учись главному. Не махать мечом, а понимать, когда его нужно поднять.

Сегодняшнее утро было тихим и ясным. Мороз сковал землю, а тонкий слой свежего снега, выпавшего ночью, искрился под низким солнцем. Всеслав возвращался с соколиной охоты. За спиной у него висела пара жирных тетеревов, а на руке в кожаной перчатке гордо сидел любимый кречет Ясный.

У ворот их городища, добротной крепости из толстых дубовых бревен, его встретил старый воевода отца, Добрыня.

– Князь Святозар преставился, – сказал он без предисловий, и его седые усы печально обвисли. – В Киеве траур. И смута.

Всеслав нахмурился. Он помнил Святозара – огромного, седого князя с громким смехом, который гостил у них пять лет назад.

– Что теперь? Сыновья?

– Сыновья, – вздохнул Добрыня. – А где сыновья князя, там и дележ. Ярополк, старший, уже сел на стол. Но Олег в Древлянской земле и Владимир в Новгороде точат мечи. К нам уже едут. Гости из Киева. От Ярополка.

Душа Озерного Края, казалось, замерла в ожидании. Всеслав почувствовал, как по спине пробежал холодок, и дело было не в морозе. Он посмотрел на стены родного дома и впервые ощутил их хрупкость. Гроза, о которой говорил отец, сгущалась на горизонте. И она шла прямо на них.

Глава 2. Тени за столом

Гостей приняли в большой гриднице – сердце боярского терема. Здесь все дышало основательностью и силой рода: тяжелый дубовый стол, отполированный тысячами локтей, закопченные балки под потолком, развешанное на стенах оружие – дедовские щиты и прадедовские мечи, рядом с которыми новые, блестящие клинки казались хвастливыми юнцами. В огромном очаге гудело пламя, но его жара, казалось, не хватало, чтобы растопить лед, повисший в возду

е.

Воевода Лютобор, посол Ярополка, был человеком, выкованным из войны. Широкий в плечах, с обветренным лицом, на котором выделялись цепкие, немигающие глаза. Он не пил и почти не ел, положив тяжелую ладонь на рукоять меча, словно боялся, что тот сам выскочит из ножен. Двое его гридней, молчаливые, как тени, стояли за его спиной, и их взгляды шарили по углам, оценивая, запоминая.

Ратибор сидел во главе стола – хозяин. Он налил гостю в серебряную чашу густого, пахнущего воском меда.

– За упокой души князя Святозара, – провозгласил он низким голосом. – Добрый был муж. И правитель крепкий.

– За упокой, – отозвался Лютобор и отпил лишь для приличия. – Но Русь не может быть без крепкого правителя. Старший сын, Ярополк, взял бремя власти на свои плечи. И он ждет, что верные мужи покойного отца подставят ему свое плечо.

Всеслав сидел по правую руку от Ратибора. Он чувствовал фальшь. Люди приезжают не почтить память, а вербовать союзников. Он поймал на себе тяжелый взгляд одного из гридней – тот смотрел не на него, а на рукоять его меча, на мозоли на руках. Оценивал. Словно мясник, прикидывающий, сколько силы в молодом быке.

– Я давал клятву Святозару, – ровно ответил Ратибор, ставя чашу. – И я держал для него эту границу в мире. Пока его сыновья не решат между собой, кто из них главнее, моя дружина останется здесь. У нас своих забот хватает. Литва на севере зубы скалит, половцы с юга шарят.

– Значит, ты отказываешь Ярополку в верности? – в голосе Лютобора зазвенела сталь.

– Я верен этой земле, – отрезал Ратибор. – А князьям я служу, пока они служат ей.

Наступила тишина. Тяжелая, звенящая. Всеслав видел, как напрягся Лютобор, как его пальцы побелели на рукояти меча. Но он смотрел на Ратибора, на его спокойную, несокрушимую уверенность, и понимал – сейчас схватки не будет. Этот воевода был псом, спущенным с цепи, но он знал, когда можно лаять, а когда стоит поджать хвост перед медведем.

– Князь Ярополк не забудет твоих слов, боярин, – процедил Лютобор, вставая. – Ни тех, что сказаны в верности, ни тех, что сказаны в гордыне. Он щедр на награду. Но и на кару не скупится.

– Передай своему князю, – Ратибор тоже поднялся, нависая над гостем, – что в Озерном Крае ни того, ни другого не ищут. Мы ищем лишь мира. Но если кто придет с мечом – мечом и встретим.

Гостей проводили. Дверь за ними закрылась, но холод остался. Всеслав посмотрел на отца. Тот стоял у окна, глядя вслед удаляющимся всадникам.

– Глупо, отец, – не выдержал Всеслав. – Зачем было их злить? Можно было ответить уклончиво. Посулить…

– Ложью? – Ратибор обернулся. В его глазах полыхнул гнев. – Ты хочешь, чтобы я вилял хвостом, как торговец на торгу? Я боярин Ратибор! Мое слово одно. Я сказал "нет". И они это услышали.

– Они услышали вызов, – возразил Всеслав.

– Пусть. Иногда нужно показать зубы, чтобы на тебя не пытались надеть ошейник. Иди, – смягчился он. – Проведай своих соколов. Или девок. Воздух в гриднице тяжел после таких гостей. Выветрись.

Всеслав вышел. На душе было тревожно. Отец был прав в своей гордости, но мир менялся. Наступали времена, когда одного слова и острого меча было мало. Наступали времена хитрых речей и ударов в спину. И он боялся, что его прямой, как стрела, отец, этого не понимал.

Глава 3. Жар под снегом

Вечер опустился на землю синей шалью, расшитой ледяными звездами. В городище было тихо: потрескивали дрова в очагах, лениво переругивались псы на псарне. Но Всеславу эта тишина казалась обманчивой, как затишье перед бурей. Слова Лютобора липли к мыслям, словно смола. Он должен был развеяться, выпустить пар, который копился внутри от тревоги и бессилия.

Он знал, где его ждут. За околицей, у старого, корявого вяза, чьи ветви чернели на фоне снега, словно руки древнего божества, тянущиеся к небу. Он накинул овчинный тулуп и бесшумно выскользнул за ворота.

Заряна, дочь гончара, ждала его. В ней не было робости боярских дочек. Вся она была – огонь и порыв. Рыжая коса выбивалась из-под платка, а глаза цвета весенней воды смотрели смело и немного насмешливо. От нее пахло глиной, дымом и чем-то неуловимо пряным, как лесные ягоды.

– Думала, волки тебя съели, боярич, – прошептала она, когда он подошел. Ее руки тут же обвились вокруг его шеи, и она прижалась к нему всем телом, жарко, без стеснения.

– Волки на княжеских гонцов зубы точат, – усмехнулся он, вдыхая ее запах и чувствуя, как напряжение дня начинает отступать.

Ее поцелуй был жадным и требовательным, не оставляющим места для мыслей. Она целовала так, словно хотела выпить его до дна, забрать всю его силу и тревогу себе. Ее пальцы уже распутывали тесемки на вороте его рубахи, пробираясь под теплую ткань к коже.

Здесь, в морозной тишине леса, под безразличным взглядом звезд, не было ни князей, ни их послов. Не было долга, чести и политики. Было только первобытное, простое желание двух молодых тел, жаждущих тепла друг друга. Он подхватил ее на руки и опустил в мягкий сугроб у корней старого вяза. Снег был холодным, но сквозь тулуп и жар, разгоравшийся в крови, это почти не чувствовалось.

Он накрыл ее своим телом. Его руки скользили под ее тулуп, находя упругое тепло ее бедер. Она отвечала ему нетерпеливыми, требовательными движениями, помогая освободиться от мешающей одежды, постанывая ему в губы. Их дыхание смешивалось, превращаясь в облачка пара в морозном воздухе.

Это была не нежность, а яростная схватка. Стычка, где не было победителей. Он брал ее грубо, стремясь вложить в каждый толчок всю свою злость на надвигающуюся беду, все свое бессилие перед отцовским упрямством. А она принимала его, обвив ногами, царапая спину и кусая его за плечо, словно дикая кошка, выплескивая всю свою неукротимую, простую жизненную силу. В эти мгновения мир сжимался до их сплетенных тел, до скрипа снега под ними, до ритмичного, животного звука их соития. Это было забвение. Короткое, жаркое, необходимое как глоток воздуха утопающему.

Именно в этот момент, когда его мир сузился до ее приоткрытых в беззвучном крике губ, до соленого вкуса ее кожи, он увидел его. Зарево. Далекий, тревожный отсвет на верхушках сосен. Сначала он был слабым, оранжевым, словно взошла вторая, неправильная луна. Но он разгорался. Наливался багрянцем. Рос. Со стороны его дома.

Животный ужас ледяной хваткой сжал его сердце, мгновенно убивая всю страсть. Он замер.

– Что?.. – прошептала Заряна, заметив его взгляд. Она обернулась.

И тоже увидела. Над лесом, над крышей его дома, жадно облизывая ночное небо, плясал огонь. Огромный. Неправильный. Злой.

В ушах зазвенело. Он оттолкнул ее и вскочил на ноги, наспех запахивая одежду. Ужас, вина и леденящее предчувствие беды смешались в один черный ком, который, казалось, вот-вот разорвет его изнутри. Он был здесь. Упивался жаром женского тела. А его дом, его отец, его мир – горели.

Глава 4. Погребальный костер

Он бежал, не чувствуя, как морозный воздух обжигает легкие. Ветки хлестали по лицу, оставляя саднящие царапины, ноги вязли в глубоком снегу, но он не замечал ничего. Перед глазами стояло лишь одно – багровое, пульсирующее зарево, пожирающее небо. В голове стучала одна мысль, отбивая бешеный ритм сердца: "Отец".

За спиной испуганно кричала Заряна, звала его, но ее голос тонул в шуме крови, гудевшей в ушах.

Когда он вылетел на опушку, от которой до городища было рукой подать, он понял, что опоздал. Это был не просто пожар. Это была бойня.

Его дом, его крепость, пылала целиком. Огонь с ревом вырывался из окон, пожирал бревенчатые стены, вздымал к черному небу тучи искр, похожие на кровавые слезы. Огромный терем Ратибора превратился в исполинский погребальный костер. Вокруг него метались темные фигуры. Их было много, два или три десятка. Это не были случайные разбойники. Они двигались слаженно, по-военному. И на их плечах в свете пламени тускло поблескивали знакомые кольчуги и островерхие шлемы. Люди Лютобора. Они вернулись.

Нападавшие не просто жгли. Они убивали. Они окружили пылающие строения, отрезая все пути к спасению, и рубили каждого, кто пытался выбежать из огня – будь то дружинник, слуга или баба с ребенком на руках. Воздух наполнился не только треском пламени, но и криками – короткими, предсмертными, полными ужаса и боли.

Всеслав замер за стволом толстой сосны, его тело била дрожь. Не от страха за себя, а от бессильной ярости. Он был один. С одним лишь охотничьим ножом на поясе. Против целого отряда профессиональных убийц. Броситься туда – означало бессмысленно умереть. Но и стоять здесь, прячась, как трус, было невыносимо.

И тут он увидел отца.

Ратибор появился на крыльце главного терема, который еще держался. В одной руке у него был тяжелый двуручный меч, в другой – круглый щит. За его спиной, в дверном проеме, метались в ужасе слуги. Он был один против всех. Как медведь, которого травят сворой собак.

– Ну что, псы?! – взревел он, и его голос перекрыл даже рев огня. – Идите сюда, возьмите!

Трое гридней кинулись на него. Первый взмах меча Ратибора был страшен в своей мощи. Он разрубил первого нападавшего от плеча до пояса. Щитом он отбил удар второго, а обратным движением клинка вспорол ему живот. Третий успел ударить, но меч лишь скользнул по щиту, и в следующее мгновение отец ударом ноги отбросил его с крыльца.

Всеслав почувствовал прилив дикой, безумной гордости. Его отец был великим воином. Он бился, как лев. Но он был один.

Стрела, пущенная из темноты, ударила Ратибора в плечо. Он пошатнулся, но устоял. Еще одна вонзилась в ногу. Он опустился на одно колено, но меч все еще сжимал крепко. Он рычал от ярости и боли, не давая никому подойти.

Из толпы нападавших вышел один, видимо, старший. Он не стал приближаться. Он поднял руку, и в нее тут же вложили короткое метательное копье – сулицу. Секунду он целился, а потом с силой метнул ее.

Всеслав видел, как она летела. Словно в замедленном сне. Он хотел крикнуть, предупредить, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Сулица ударила Ратибора в грудь, чуть ниже горла, пробив кольчугу.

Глаза отца удивленно расширились. Он медленно опустил голову, посмотрел на древко, торчащее из груди. Меч выпал из его ослабевшей руки. Он попытался подняться, но смог лишь качнуться вперед. И в этот момент над ним с оглушительным треском рухнула горящая кровля.

Мир для Всеслава исчез. Пропали звуки. Пропали цвета. Осталась лишь звенящая, оглушающая пустота. А в центре этой пустоты догорал его дом, его жизнь, его отец.

Кто-то схватил его за руку и с силой потянул назад, в лес. Это была Заряна. Ее лицо было мокрым от слез и искажено ужасом.

– Бежим! Всеслав, бежим, они нас убьют!

Он не сопротивлялся. Он механически переставлял ноги, уходя все дальше в спасительную темноту леса. Он не чувствовал ни холода, ни царапин, ни ее руки.

Пустота внутри него начала заполняться. Но не горем. Не страхом. Чем-то другим. Холодным, темным и тяжелым, как замерзшая болотная вода. Жаждой. Это была уже не их война. Теперь это была его. И он будет вести ее до конца.

Глава 5. Вина и пепел

Рассвет крался по заснеженным верхушкам сосен неохотно, серым волком. Воздух был неподвижен и тяжел, пах гарью, топленым человеческим жиром и смертью. Мы всю ночь просидели в чаще, не разводя огня, прижавшись друг к другу скорее от ужаса, чем от холода. Заряна плакала, тихо, беззвучно, а я просто смотрел в пустоту, пока в глазах не начинало рябить. Я не чувствовал ничего. Все эмоции, казалось, сгорели в том погребальном костре вместе с моим отцом.

Когда первые лучи солнца коснулись земли, я поднялся.

– Куда ты? – испуганно прошептала Заряна.

– Туда, – мой голос был хриплым и чужим, будто им говорил кто-то другой.

Она не стала меня удерживать. Возможно, увидела что-то в моих глазах.

Я шел к городищу медленно, как старик. Нападавшие ушли, оставив после себя лишь дымящиеся руины. Черные, обугленные бревна торчали из сугробов, словно сломанные кости мертвого зверя. Снег вокруг был истоптан и смешан с пеплом, кое-где бурея от замерзшей крови. Здесь лежал наш старый конюх, пронзенный копьем. Там, у колодца, – две служанки. Трупов было немного – большинство так и остались в сгоревших домах, превратившись в уголь и пепел.

Я остановился там, где вчера было крыльцо терема. Под грудой обугленных балок и досок был похоронен мой отец. Я опустился на колени прямо в грязный снег. И тогда пустота наконец отхлынула. На ее место пришло оно. Чувство вины. Осязаемое, удушливое, словно петля на шее.

Отец сражался. А где был я? Я валялся в снегу с девкой. Упивался ее теплом, пока моих людей вырезали, как скот. Пока горел мой дом. Я выжил не потому, что был сильным или хитрым. Я выжил, потому что в решающий час предал свой долг сына и воина. Я выжил, потому что был трусом.

Это простое, беспощадное знание было острее любого клинка. Боль от него была сильнее любого огня.

За моей спиной послышались шаги. Я не обернулся. Я знал, кто это.

– Всеслав… – Заряна подошла и робко коснулась моего плеча. – Не надо. Это не твоя вина…

Я резко отпрянул от ее прикосновения, как от огня. Она вздрогнула. Вся она – ее запах, тепло ее тела, даже звук ее голоса – была живым, кричащим напоминанием о моем позоре. О моей слабости. Из-за этого тепла, из-за этого забвения, я не был рядом с отцом.

– Уходи, – прохрипел я, не глядя на нее.

– Но… – в ее голосе звенели слезы. – Куда ты пойдешь? Что будешь делать?

– Уходи! – рявкнул я, поворачиваясь. В моих глазах, должно быть, было что-то страшное, потому что она отшатнулась. – Иди домой. Скажешь, что ничего не видела. Забудь эту ночь. Забудь меня.

Она смотрела на меня еще мгновение, ее губы дрожали. Потом она развернулась и, всхлипывая, побежала прочь, в сторону своей деревни. Я смотрел ей вслед, не чувствуя ни жалости, ни сожаления. Только пустоту и холод. Я оттолкнул ее не из злобы. А из стыда. И из страха, что ее тепло и ее жалость смогут растопить тот черный лед, что сковал мою душу. А мне этот лед был нужен. Он был единственным, что у меня осталось. Он был фундаментом для моей мести.

Я снова повернулся к руинам. Горя больше не было. Вина осталась, но теперь она стала топливом. Она больше не жгла, а закаляла.

Я сын Ратибора. Но имя мое теперь – Пепел. Я ходил по останкам своего дома, среди обгоревших трупов моих людей, и давал клятву. Не богам. Боги в эту ночь молчали. Я давал клятву мертвым.

Я найду их всех. Того, кто метнул копье. Тех, кто рубил моих людей. И того, кто отдал приказ. Лютобор. И его князь Ярополк. Я вырву их род с корнем. Я сожгу их дома, как они сожгли мой. Пусть не останется никого, кто будет помнить их имена.

Я стоял на коленях в пепле, и внутри меня рождался новый человек. Человек, лишенный всего, кроме одной цели. И ради этой цели он был готов стать кем угодно – зверем, призраком, безжалостным убийцей. Он был готов стать хуже тех, на кого охотился.

Глава 6. Голос из чащи

Время потеряло свой бег. Всеслав стоял на коленях, пока мороз не начал пробирать до самых костей, а онемевшие пальцы не перестали сгибаться. Он не чувствовал ни голода, ни жажды. Весь мир сузился до дымящихся руин и клятвы, звучавшей в голове, как погребальный колокол. Он был один среди мертвых.

Но он ошибся.

Из-за уцелевшей стены дальней бани, куда огонь добрался в последнюю очередь, вышла еще одна фигура. Девушка, закутанная в темный поношенный плащ, сжимающая в руках какой-то узелок. Она не была похожа на плачущую Заряну. Двигалась она без спешки, но и без робости, словно хозяйка, обходящая свои владения после бури. Это была Милава. Дочь пасечника, жившего на отшибе, у самого леса. Тихая, незаметная девушка, которую он и помнил-то смутно. Иногда видел ее на торгу, иногда она приносила в дар его матери горшочек верескового меда. Она никогда не лезла в глаза, не хихикала с подружками, завидев его. Лишь смотрела на него своими странными, серьезными глазами цвета осеннего неба.

Сейчас в ее взгляде не было ни страха, ни жалости. Лишь спокойная, глубинная печаль. И еще что-то – решимость.

– Боярич, – сказала она ровно, без единой дрогнувшей ноты. – Они не всех убили. Несколько дружинников и слуг уцелело. Прячутся в лесу. Они говорят, то были люди Олега-князя, из древлянских лесов. Пришли, как волки, и так же ушли.

Олег… Всеслав поднял голову. Ложь. Они хотели свалить все на другого брата. Запутать следы, разжечь войну еще сильнее.

– Это были люди Ярополка, – выдавил он. Голос звучал, как скрип несмазанной телеги. – Воеводы Лютобора. Я видел их.

Милава медленно кивнула, будто услышала то, что и так знала.

– Значит, первая ложь уже поползла по земле, как змея, – проговорила она. – Скоро здесь появятся другие люди Ярополка. "Расследовать" это злодейство. А может, просто добить тех, кто выжил и мог видеть правду. Тебе нельзя здесь оставаться. Они убьют тебя на месте, как опасного свидетеля.

Она протянула ему свой узелок.

– Здесь отцовский плащ. И еда. Возьми. Надо уходить.

Он посмотрел на нее непонимающе. Почему она здесь? Почему помогает ему? Она, дочь простого пчеловода.

– Почему? – спросил он.

– Твой отец был справедливым боярином, – просто ответила она. – Он чтил старые обычаи. Не пускал на нашу землю чужих попов. Он защищал не только себя, но и нас. Мертвый не может вернуть долг. Живой – может.

Что-то в ее спокойной уверенности, в ее ясном взгляде, заставило его подняться с колен. Он механически развернул узел. Внутри, завернутые в чистую тряпицу, лежали краюха хлеба, кусок соленого сала и деревянная фляга с водой. Он взял тяжелый плащ из волчьей шкуры и накинул на плечи. Его грубое, животное тепло показалось кощунственным на фоне всеобщей смерти, но придало немного сил.

– Куда мне идти? – спросил он, впервые осознав всю безвыходность своего положения. У него больше не было ни дома, ни людей. Он был беглецом в своей собственной земле.

– Туда, где человеческий след редок, а голоса духов громче голосов людей, – ответила Милава, поворачиваясь к лесу. – В Мшистые топи. Там живет ведун Доброгнез, мой дед. Он знает то, что скрыто от глаз других. И его жилище не найти тем, кто несет в сердце зло. Я провожу тебя до тайных троп.

Он пошел за ней. Он не знал, почему доверяет ей. Может быть, потому, что в ее голосе звучала не жалость, а сила. Та самая сила, которую он чувствовал в шепоте ветра и молчании старых деревьев. Сила древней, настоящей земли. А может, ему было уже все равно, за кем идти. Главное было – уйти с этого проклятого пепелища, чтобы однажды вернуться. Но вернуться уже не человеком, а оружием мести.

Глава 7. Мшистые топи

Они шли без остановок, пока солнце не начало клониться к закату. Милава двигалась по лесу так, словно родилась в нем. Она не выбирала тропу – она ее чувствовала. Вела Всеслава через непролазные ельники, по замерзшим руслам ручьев, обходя звериные лежки и ветровалы. Ни разу не сбилась, ни разу не остановилась в сомнении. Она была частью этого леса, а он – чужаком, который лишь следовал за ней.

Всеслав молчал. Внутри него по-прежнему царила выжженная тишина, но тело, измученное потрясением и бессонной ночью, начинало сдавать. Он спотыкался, ноги налились свинцом, голова кружилась от голода. Милава, казалось, это почувствовала.

– Здесь, – сказала она, останавливаясь в неглубоком овраге, скрытом от ветра. – Передохнем.

Она достала из своего узелка огниво, и через несколько минут между ними уже плясал маленький, почти бездымный костерок. Всеслав жадно набросился на хлеб и сало, что она дала ему. Простая еда показалась ему вкуснее всех яств с отцовского стола.

– Расскажи, – вдруг попросил он, когда первый голод отступил. Ему нужно было услышать человеческий голос. Ему нужно было убедиться, что он еще жив.

– Что рассказать, боярич? – Милава смотрела на огонь, и пламя отражалось в ее серьезных глазах.

– Про твоего деда. Про ведуна.

– Он не такой, как бродячие волхвы, что выменивают предсказания на еду, – начала она медленно. – Он слушает землю. Лечит травами. Говорит с теми, кто живет за кромкой нашего мира. Люди приходят к нему, когда беда стучится в дом, а княжеский суд и новый бог бессильны. Но мало кто находит дорогу. Говорят, лес сам не пускает тех, в ком нет правды.

– А во мне есть правда? – горько усмехнулся Всеслав.

Милава повернула к нему голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– В тебе есть горе. И гнев. Этого пока достаточно, чтобы лес тебя пожалел.

Они пошли дальше, когда на землю легла ночь. Луна проглядывала сквозь голые ветви, бросая на снег причудливые, пугающие тени. Лес менялся. Прямые, гордые сосны уступили место корявым, низкорослым ольхам и чахлым березам. Под ногами захлюпало. Воздух стал сырым и тяжелым, пахло тиной и прелью. Они вошли в Мшистые топи.

Жилище ведуна оказалось не избой, а низкой землянкой, вросшей в склон холма. Крыша ее была покрыта дерном и мхом, так что с первого взгляда ее можно было принять за обычный сугроб. Лишь тонкая струйка дыма, поднимавшаяся из глиняной трубы, выдавала присутствие человека.

На пороге их встретил старик. Он был таким же древним и корявым, как деревья вокруг. Седая, спутанная борода, казалось, была сплетена из болотного мха, а морщинистая кожа напоминала кору старого дуба. Но глаза под густыми бровями были живыми, острыми и пронзительными. Он посмотрел не на Всеслава, а на свою внучку.

– Привела, дитя мое, – его голос скрипел, как несмазанная дверь.

– Его путь начался, дедушка, – просто ответила она.

В землянке было тесно, но сухо и тепло. Пахло сушеными травами, дымом и еще чем-то – силой и древностью. Пучки трав и кореньев висели на стенах, в углу тлел очаг. Старик, не говоря ни слова, налил Всеславу в деревянную чашу горячего, горького отвара. Напиток обжег горло, но по телу тут же разлилось живительное тепло, снимая остатки озноба и усталости.

Всеслав сел на грубую лавку. Ведун опустился напротив, прямо на земляной пол, и вперил в него свой испытующий взгляд.

– Твое горе кричит громче вьюги, сын Ратибора, – сказал он наконец. – Твоя жажда мести чернее самой темной ночи. Ты хочешь крови. Но криком мести не выковать. Слепой яростью клинка не наточить.

– Я видел их! – выпалил Всеслав, сам не ожидая от себя такой страсти. Лед в его душе начал трескаться. – Это были люди Ярополка! Их воевода Лютобор…

– Ты видел личины, которые они надели, – прервал его старик. – Ты видел актеров в чужом спектакле. Собаку, которую спустили с цепи. Но ты не видел руки хозяина, который держит эту цепь.

Всеслав смотрел на него, ничего не понимая.

– Ты гонишься за псом, – продолжал Доброгнез, – а нужно искать охотника. Говори. Расскажи мне все, что видел. Каждую мелочь. Иногда правда прячется не в громе битвы, а в шепоте ветра.

И Всеслав начал говорить. Он рассказывал о визите Лютобора, о словах отца. Он описывал нападавших, их оружие, их движения. Он пытался вспомнить лицо того, кто метнул в отца сулицу. Он говорил долго, сбивчиво, выплескивая все, что накопилось за эти страшные сутки.

Ведун слушал его молча, закрыв глаза и мерно покачиваясь. Когда Всеслав замолчал, обессиленный, старик открыл глаза. В них горел странный, холодный огонь.

– Ты слеп, сын Ратибора, – тихо сказал он. – Но я помогу тебе прозреть.

Глава 8. Знак скорпиона

Доброгнез взял с полки небольшой глиняный горшочек и высыпал на ладонь щепотку серовато-зеленого порошка. Затем он медленно, с каким-то ритуальным спокойствием, бросил его в очаг. В воздух поднялся густой, дурманящий дым с терпким запахом полыни и еще чего-то, незнакомого и тревожного. Пламя на миг взревело, окрасившись в неестественно-синий цвет, и в его пляшущих языках Всеславу стали мерещиться смутные образы – искаженные лица, блеск стали, оскаленные в крике рты.

– Твой враг хитрее, чем ты думаешь, – проскрипел ведун, неотрывно глядя в огонь. – Он надел личину Ярополка, чтобы все думали на Ярополка. Он зажег огонь усобицы, чтобы под его прикрытием греть свои руки. Ты ищешь воеводу Лютобора. Глупец. Ты ищешь вчерашний снег.

– Но это были его люди! – упрямо повторил Всеслав. – Я знаю их. Я бился с ними на пограничье.

– Лица были их, а говор – чужой, – отрезал старик. – Той ночью, когда твой дом горел, мимо заимки моего послушника, что живет у Западного тракта, прошел отряд. Они спешили. Они говорили между собой не на нашем языке. Их говор был резким, шипящим, он резал ухо. Это были ляхи. Наемники. Они ушли на запад, к границе. А твой Лютобор в это самое время со всей своей дружиной пировал в трех днях пути отсюда. Пировал громко, шумно. Чтобы каждый купец, каждый бродяга слышал и мог потом рассказать, где был воевода в ту ночь, когда убили Ратибора.

Всеслав слушал, и земля уходила у него из-под ног. Ляхи… поляки… Зачем? Какое им дело до ссоры русских князей? Его простая и ясная картина мести, где были лишь он и его враги, рассыпалась, превращаясь в сложную, запутанную паутину.

– Зачем? – прошептал он.

– Твой отец отказал Ярополку, – продолжал ведун, словно читая его мысли. – Но тайно пообещал не пропускать его дружины через свои земли. Это сделало его союзником Олега, хотел он того или нет. Младшие княжичи, Всеволод из Переяславля и Мстислав из далекой Тмутаракани, плетут свои собственные сети, нашептывая то одному брату, то другому, обещая помощь. А за границей, в Кракове, сидит король Болеслав. И ему нет ничего милее, чем смотреть, как Рюриковы щенки грызутся за кость. Ему нужны пограничные земли, которые твой отец держал крепкой рукой. Руку отрубили, Всеслав. Чужим топором, но кричат все, что это дело семейное.

– Так кто… кто заказчик? – голова Всеслава шла кругом от имен и интриг. – Ярополк, который хотел наказать отца? Болеслав, который хотел забрать наши земли?

– А зачем выбирать? – усмехнулся Доброгнез, и в полумраке его улыбка выглядела жутко. – Умный игрок делает ставку не на один цвет. Воевода Ярополка, Лютобор, мог "попросить" своего старого приятеля, ляшского короля, оказать ему услугу. Убрать несговорчивого боярина. Ляхи делают грязную работу, а подозрение падает на Олега. Ярополк получает повод для войны. Болеслав получает слабую, дырявую границу. Все в выигрыше. Кроме тебя. Мир князей, мальчик, это клубок ядовитых змей. Потянешь за один хвост – укусят десять других.

Всеслав молчал, пытаясь переварить услышанное. Его личная, священная месть превращалась в грязную политическую игру, где он был лишь разменной пешкой, щепкой в чужом пожаре. От этой мысли к горлу подкатила тошнота.

– Что мне делать? – спросил он наконец, и в голосе его прозвучало отчаяние. Впервые за эти страшные сутки он не просто горел жаждой мести, а искал путь.

Ведун снова бросил щепотку травы в огонь.

– Боги не дают ответов, – проговорил он, – они лишь указывают тропу. Твой гнев – это яд. Сейчас он кипит и сжигает тебя изнутри. Но если этот яд охладить, он станет смертельным оружием. Обрати свою ярость в холодный лед разума. Тебе нужна не просто кровь. Тебе нужна правда. Доказательства. Чтобы твое слово стало весомее княжеского золота.

Он замолчал, а потом медленно поднял на Всеслава свои пронзительные, светящиеся в полумраке глаза.

– Мой послушник – парень зоркий. Он разглядел одного из тех ночных всадников. Предводителя. Высокий, светловолосый, с рассеченной губой. И на его плаще, у плеча, была фибула. Застежка. Серебряная, в виде скорпиона. Такую носят только лучшие воины, личная гвардия ляшского воеводы Радзимировича, что стоит с войском у самой границы. Его люди известны своей жестокостью.

Старик подался вперед, и его шепот стал напряженным и весомым.

– Иди на запад, сын Ратибора. Иди на пограничье. Ищи этого скорпиона. Он – ниточка, потянув за которую, ты распутаешь весь клубок. Принеси мне эту фибулу или голову того, кто ее носит, – и тогда у тебя будет доказательство, которое ты сможешь бросить в лицо и князьям, и боярам. И тогда они тебе поверят. Милава проводит тебя тайными тропами до земель боярина Сбыслава. А дальше – твой путь. И помни, – он поднял костлявый палец, – мертвые взывают не о слезах. Они взывают о справедливости. А справедливость порой требует большей хитрости, чем самый острый меч.

Глава 9. Прощание у ручья

Ночь, проведенная в землянке ведуна, не принесла Всеславу спокойного сна. Он дремал урывками, проваливаясь в тяжелое, липкое забытье, из которого его то и дело выдергивали кошмары. Ему снился отец, стоящий на горящем крыльце, пронзенный сулицей, и его молчаливый, укоризненный взгляд преследовал его даже наяву.

Когда он проснулся, Доброгнез и Милава уже были на ногах. Старик молча протянул ему котомку, более тяжелую, чем та, с которой он пришел.

– Здесь вяленое мясо, лепешки и кремень с огнивом. И это, – ведун вложил в его руку тяжелый, хорошо сбалансированный нож в потертых кожаных ножнах. – Твой охотничий ножик хорош для того, чтобы резать дичь. Этим – можно забирать жизни. Он старый, но верный.

Всеслав принял дары, не в силах вымолвить и слова благодарности.

– Когда ты вернешься, сын Ратибора, приходи сюда, – сказал Доброгнез на прощание. – Возможно, к тому времени я узнаю больше. Духи любят шептаться, когда в лесу пахнет кровью.

Милава ждала его на улице. Холодный утренний воздух бодрил. Они снова двинулись в путь, на этот раз на запад, к землям, которые раньше были для Всеслава просто соседними, а теперь превращались во враждебную, чужую территорию.

Они шли почти целый день, снова в молчании. Но это молчание больше не было гнетущим. Рядом с этой странной лесной девушкой Всеслав чувствовал себя… защищенным, как бы дико это ни звучало. Словно сам лес оберегал их, скрывая от чужих глаз. Она не задавала вопросов, не пыталась утешить. Она просто шла рядом, и ее присутствие было единственной незыблемой точкой в его рухнувшем мире.

К вечеру, когда тени стали длинными и синими, они вышли к замерзшему ручью, звеневшему под тонкой коркой льда. Дальше, за грядой холмов, виднелся редкий дымок.

– Дальше я не пойду, – остановилась Милава. – Там начинаются дозоры боярина Сбыслава. Через полдня ходу будет его городище. Тебе туда.

Она посмотрела на него, и ее лицо было как никогда серьезным.

– Сними это, – она указала на его добротный, хоть и простой кафтан из хорошей шерсти. – И перстень с руки.

Всеслав непонимающе нахмурился. На пальце он носил простое серебряное кольцо, которое подарил ему отец в день совершеннолетия.

– В тебе видна порода, боярич, – пояснила она терпеливо, словно малому дитяти. – По одежде, по осанке, по тому, как ты держишь голову. Тебя сразу вычислят. Твое имя теперь – пепел. Ты теперь – Рогволд. Или Любим. Простое имя. Безродный охотник из разоренного половцами села, ищущий любую работу. Чтобы не умереть с голоду. Выучи эту историю. Повтори ее, пока сам в нее не поверишь. Говори меньше, слушай больше.

Она протянула ему поношенный, залатанный полушубок из грубой овчины, который достала из своей котомки. От него пахло дымом и травами. Он нехотя снял свой кафтан, спрятал перстень в потайной карман и натянул эту одежду бродяги. Она была чужой, колючей, унизительной.

– Ты идешь в змеиное гнездо, Всеслав, – продолжала она. – Сбыслав – старый лис, но уже беззубый. Он больше тешится медом и былыми победами. А вот его дочь, Рогнеда… Она правит всем за его спиной. Будь осторожен с ней. Она хитра, как лесная куница, и жадна, как росомаха. Говорят, ее глаза видят не то, что ей показывают, а то, что от нее хотят скрыть.

Всеслав слушал и запоминал. Рогнеда. Он видел ее пару раз на летних ярмарках. Высокая, гордая, с тяжелой русой косой. Она всегда держалась особняком от других девиц, предпочитая общество дружинников и охотников.

– Я запомню, – кивнул он.

Милава посмотрела на него долгим, пронзительным взглядом.

– Ты пошел по очень темной тропе. Она может изменить тебя так, что ты сам себя не узнаешь. Не дай ненависти сжечь в тебе все, что оставил тебе отец – не только имя, но и честь.

Она сделала шаг назад, и ее фигура начала растворяться в сгущающихся сумерках.

– Боги с тобой, Всеслав, сын Ратибора. Не посрами свой род.

С этими словами она окончательно растаяла среди деревьев так же бесшумно, как и появилась. Он остался один. На краю чужой земли. С чужим именем. С единственной целью, которая горела в его душе холодным, неугасимым пламенем. Он повернулся и пошел на запад, навстречу дымку, навстречу своей новой, страшной судьбе.

Глава 10. Собачья служба

Чем ближе Всеслав подходил к городищу Сбыслава, тем сильнее сжималось сердце. Это была не просто крепость. Это была граница. Невидимая черта, за которой кончалась его прошлая жизнь и начинался путь безродного мстителя.

Частокол был внушительным – заостренные дубовые бревна, в три обхвата толщиной, плотно пригнанные друг к другу. Над воротами, сколоченными из толстых досок и окованными железом, темнела сторожевая башня. Дымы из труб над крышами домов говорили о тепле и сытости – о том, чего он лишился.

На воротах его встретила угрюмая стража. Двое дюжих дружинников, закутанных в бараньи тулупы, скрестили перед ним копья.

– Куда путь держишь, бродяга? – лениво пробасил один из них, смерив его презрительным взглядом с ног до головы.

Всеслав склонил голову, стараясь выглядеть как можно более жалким, и прохрипел историю, которую всю дорогу твердил про себя:

– Рогволд я… из-под Черного Бора. Половцы набежали… деревню сожгли, всех порубили. Я в лесу был, зверя путал… так и спасся. Ищу, где к делу приткнуться. Любую работу возьму, за миску похлебки и крышу над головой.

Его легенда была достаточно жалкой и, увы, достаточно правдивой для этих земель, чтобы в нее поверить. Воины переглянулись.

– Еще один горемыка, – сплюнул второй. – Ладно. Оружие есть?

Всеслав показал нож, подаренный Доброгнезом. Дружинник отобрал его, повертел в руках.

– Добрый клинок для бродяги, – с подозрением хмыкнул он, но вернул оружие. – Пошли. Войт решит, что с тобой делать.

Его грубо обыскали, но кольцо, спрятанное за подкладкой, не нашли. Толкнув в спину, его повели через двор. Городище жило своей обычной жизнью. Кузнец бил молотом по наковальне, женщины таскали воду от колодца, пахло свежеиспеченным хлебом. Для Всеслава все это было как мираж из прошлой жизни, болезненный и недостижимый.

Войт, управляющий городища, оказался седым, кряжистым мужиком с перебитым носом и цепким, тяжелым взглядом. Он сидел в небольшой, пропахшей потом и дешевым табаком караулке у ворот.

– Руки покажи.

Всеслав протянул ладони. Мозоли, которые еще не сошли после многолетних упражнений с мечом и луком, могли сойти и за следы тяжелой крестьянской или охотничьей работы. Войт кивнул.

– На дружинника не похож. Кость широкая, но закорки худые. Голодаешь, видать. Ладно, – решил он. – Псарня у нас не чищена который день, старый Михей хворает. Пойдешь ему в помощь. Если Михей скажет, что ты не ленив и не вороват, может, и другую работу дадим. Место твое – в общей казарме, у задней стены, со всяким пришлым сбродом. Давай, ступай.

"Собачья служба для собачьей жизни", – с горечью подумал Всеслав, направляясь туда, куда указал войт.

Общая казарма оказалась длинным, темным и вонючим бараком. Густой воздух был пропитан запахом немытых тел, прелой соломы и дешевой браги. Вдоль стен тянулись широкие нары, на которых спали, играли в кости или просто мрачно пялились в потолок такие же, как он – безродные наемники, охотники, беглые холопы и просто бродяги, прибившиеся к боярской заставе в поисках крова и хлеба. Это было дно. Социальная выгребная яма, куда стекалось все, что не нашло себе места в обычной жизни. И он был теперь одним из них.

Его появление никто не заметил. Он молча прошел в самый дальний, темный угол и бросил свою котомку на охапку грязной соломы, которая должна была служить ему постелью. Здесь никто не спрашивал, кто ты и откуда. У каждого была своя история, и чаще всего – лживая.

Он заставил себя подавить рвущуюся наружу брезгливость и гордыню. Теперь это его мир. Его нора. И отсюда он начнет свою охоту. Он лег на солому, накрылся плащом и закрыл глаза, притворяясь спящим. На самом деле он слушал.

Казарма гудела, как растревоженный улей. Пьяная болтовня, ругань, хвастливые рассказы о прошлых драках и бабах. Именно здесь, в этом грязном шуме, можно было услышать то, о чем боялись говорить в гриднице. И Всеслав услышал. За соседним столом, где трое наемников-ветеранов глушили брагу, разговор зашел о недавних событиях.

– Слыхали, Ратибора, соседа нашего, вырезали? – пробасил один.

– Слыхали, как не слыхать, – отозвался другой. – Говорят, Олег-князь постарался. Лютует, черт.

– Олег, как же, – усмехнулся третий, самый старый и щербатый. – Враки все это. Любому дураку понятно, кому это на руку. Наша-то хозяйка, Рогнеда, давно на Ратиборовы леса глаз положила. Я сам видел, как наши межевые столбы за старую границу переносили, еще неделю назад. Тихой сапой… А тут такой подарок. Сбыслав-боярин сразу к Ярополку гонцов послал. Клянется в верности, кричит, что отомстит за соседа… Услужливый какой, а?

Всеслав замер, превратившись в слух.

– Тихо ты, Микула, язык твой длинный до плахи доведет, – шикнул на него первый.

– А что я такого сказал? – не унимался щербатый Микула. – Старый-то Сбыслав ничего и не знает, поди. Он только мед глушить горазд. А вот дочка его… у нее хватка железная. С самим дьяволом сделку заключит, если ей то выгодно будет. Небось, уже прикидывает, как осиротевшие земли к рукам прибрать.

Он лежал на соломе, и ледяной холод ненависти смешивался с уколом чего-то похожего на страх. Он пришел искать ляшских наемников. А нашел гнездо местных стервятников, которые уже кружили над трупом его рода, готовясь урвать свой кусок. Его путь оказался куда сложнее, чем он думал.

Глава 11. Полоцк. Князь лесных демонов

Далеко на северо-западе, там, где Русь увязала в топких болотах и непролазных лесных чащах, соприкасаясь с землями диких, не знающих ни креста, ни закона племен, сидел на своем столе князь Глеб Полоцкий. Он был из рода Рюриковичей, но кровь его, казалось, была гуще и темнее, чем у братьев. Амбиции в нем кипели, как смола в котле, а жестокость была такой же естественной, как дыхание.

Глеб презирал осторожность. Он видел, как его братья и дядья плетут интриги, заключают союзы, женятся на византийских царевнах и перешептываются с боярами. Он считал это слабостью. Настоящая власть, по его мнению, рождалась не из договоров, а из страха, который идет впереди войска.

Но собственная дружина и полоцкие бояре казались ему слишком медлительными, слишком "русскими" в своей степенности. Они вечно говорили о чести, об обычаях, о том, что пленных нельзя резать, а захваченные села нельзя жечь дотла. Это бесило его. Ему нужен был инструмент, лишенный сомнений. Ему нужна была стая волков, а не свора дворовых псов.

И он нашел их. За рекой, в глухих лесах, жили те, кого русичи звали просто "нерусью" – ятвяги и литва. Это были лесные племена, дикие, свирепые и голодные. Язычники, чьи боги требовали кровавых жертв, а единственным законом была сила.

Союз с ними Глеб заключал не в светлой гриднице своего терема, а там, где они чувствовали себя хозяевами – в темной еловой чаще, у древнего капища, сложенного из замшелых валунов. Воздух здесь был тяжелым, пах прелью, кровью и дымом священных костров.

Вожди ятвягов – коренастые, широколицые мужи с длинными, спутанными волосами и татуировками на руках – смотрели на русского князя без всякого почтения. Они смотрели на него, как на покупателя на торгу. Рядом стояли предводители литвы, более высокие и молчаливые, с глазами цвета замерзшего озера.

– Мы дадим тебе три сотни топоров, княже, – сказал главный ятвяжский вождь, чье имя звучало, как рык зверя, – Жмодь. – Наши воины не знают страха. Куда ты их поведешь? Где добыча?

– Добыча богата, – ответил Глеб, стараясь говорить на их простом, грубом наречии. – Мы пойдем на юг. На Туров. Там сидят мои двоюродные братья, слабые и сонные. Их села полны скота, а амбары – зерна. Их женщины белы, а серебро в церквях не считано.

На лицах вождей отразилась жадность. Это был понятный им язык.

Ритуал скрепления союза был мрачным и первобытным. Жрец, старый, как сам лес, с лицом, похожим на высохший гриб, приволок молодого козла и одним движением ножа вскрыл ему горло. Горячая кровь хлынула в подставленную деревянную чашу.

– Клянитесь! – прохрипел жрец.

Глеб первым опустил в чашу кончик своего меча. Кровь налипла на сталь. Затем свои топоры и копья в чашу окунули вожди.

– Клянемся, – пророкотали они. – Пока в твоих мешках есть серебро, а в селах твоих врагов – добыча, наши топоры – твои топоры.

– А мои враги – ваши враги, – закончил Глеб.

Он видел в них лишь инструмент. Грубую, необузданную силу, которую он направит на своих врагов. Он не понимал или не хотел понимать, что они видят в нем. А они видели лишь проводника. Того, кто знает тропы к богатым селам. Того, кто откроет им ворота в сытый, но слабый мир. Их общая ненависть к соседям скрепила этот союз. Хрупкий, как тонкий лед, и опасный, как загнанный в угол зверь.

Когда Глеб со своей дружиной возвращался в Полоцк, его старый воевода, Рагнар, ехавший рядом, покачал головой.

– Ты привел в дом лесных демонов, княже, – проворчал он. – Они сожрут твоих врагов. А когда враги кончатся, они сожрут и тебя.

– Молчи, старик, – рассмеялся Глеб. – Демонов нужно просто хорошо кормить. А еды на Руси хватит на всех.

Он был уверен, что держит стаю волков на цепи. Он не замечал, что цепь эта была сделана из золота и крови, и она могла порваться в любой момент.

Глава 12. Полоцк. Набег

Первый удар объединенное войско Глеба нанесло через неделю, на рассвете. Они не шли, подобно русским дружинам, широким трактом, объявляя о своем приходе. Они просочились через болота и чащи, ведомые своими новыми союзниками, и обрушились на пограничную заставу Туровского княжества с той стороны, откуда не ждали.

Застава была небольшой – два десятка гридней, сонный гарнизон, уверенный в своей безопасности. Их разбудил не боевой рог, а предсмертный крик часового и дикий, многоголосый вой, от которого, казалось, стынет кровь в жилах.

Ятвяги и литва не атаковали строем. Они неслись на частокол бесформенной, вопящей толпой, и в их натиске было что-то звериное, первобытное. Они лезли на стены, как одержимые, цепляясь за бревна, подсаживая друг друга, не обращая внимания на потери.

Гарнизон заставы отбивался отчаянно. Они привыкли сражаться с такими же, как они, дружинниками. Они знали, что такое бой "щит к щиту". Но они не были готовы к этому безумию. Лесные воины лезли из-под земли, из каждого куста. Если одного сбрасывали со стены, на его место тут же карабкались трое других.

Короткий, жестокий бой закончился быстро. Частокол был взят. Тех немногих защитников, что уцелели, растерзали на месте. Никто не просил пощады. Никто не предлагал выкуп. Это была не война. Это была бойня.

Князь Глеб со своей дружиной подошел, когда все было уже кончено. Он наблюдал за боем с холма, и зрелище наполняло его гордостью. Вот она – настоящая, несокрушимая сила! Ярость, не скованная правилами и честью.

– Учитесь, русичи, – бросил он своим воеводам. – Вот как нужно воевать.

Но когда они вошли в погост – большое, зажиточное село, что ютилось под защитой заставы, – даже самые закаленные гридни Глеба помрачнели. Зрелище было чудовищным.

То, что творили ятвяги, было не грабежом. Это было истребление. Они врывались в дома, убивая всех подряд – стариков, женщин, детей. Из горящих изб доносились душераздирающие крики. Они не искали серебро или меха. Они убивали ради самого убийства. Тащили скот, протыкая коров копьями, чтобы посмотреть, как те ревут. Тащили перепуганных девок не в свои шатры, а прямо на площадь, и там, на глазах у всех, насиловали и убивали, сопровождая это диким, гортанным хохотом.

– Княже… – подошел к Глебу его старый воевода Рагнар. Лицо его, обычно суровое, было бледным. – Это… это не по-людски. Они не воины. Они звери. Их нужно остановить.

Глеб посмотрел на воеводу с презрением.

– Они делают грязную работу, Рагнар. Страх – наше лучшее оружие. Пусть весть о том, что случилось здесь, летит впереди нас. Пусть мои двоюродные братья в Турове трясутся в своих теремах.

– Они добились своего, княже. Они не трясутся. Они собирают рать, – возразил Рагнар. – Мои разведчики донесли. Изяслав и Вячеслав объединили дружины. Они идут сюда.

– Пусть идут! – рассмеялся Глеб. – Пусть приведут всех своих людей и лягут здесь костьми! У меня есть мои лесные демоны!

Он был опьянен. Опьянен легкой победой, кровью и чувством вседозволенности. Он стоял посреди дымящихся руин, слушал крики умирающих и упивался своим могуществом.

А его русские дружинники молча смотрели на бесчинства своих новых союзников. Они видели, как один из ятвягов, хохоча, подбросил в воздух младенца и поймал его на острие копья. В глазах воинов Глеба, привыкших к жестокости войны, но не к такому безумию, отражались ужас и отвращение. И они смотрели не только на дикарей. Они смотрели на своего князя, который все это позволил. И трещина, едва наметившаяся в Полоцке, здесь, на кровавом пепелище туровского погоста, превратилась в глубокую пропасть. Пропасть между князем и его народом.

Глава 13. Полоцк. Трещина в союзе

Вечером того же дня, когда дым над руинами погоста еще не развеялся, состоялся дележ добычи. Это действо было почти таким же уродливым, как и сам набег. Воины стащили все, что не сгорело, в одну огромную кучу: мешки с зерном, домашнюю утварь, оружие павших защитников, снятые с убитых женщин простенькие украшения.

Князь Глеб, стоя рядом с этой жалкой горой барахла, чувствовал себя триумфатором. Но его торжество было недолгим. К нему подошли вожди ятвягов и литвы во главе с Жмодем. Лица их были угрюмы, а глаза горели алчным огнем.

– Хорошая добыча, княже, – прорычал Жмодь, пиная ногой мешок с мукой. – Наши воины пролили кровь. Они первыми лезли на стены. Две трети всего этого – наши. И серебро, что ты обещал.

Глеб нахмурился. По неписаному закону войны, треть добычи отходила князю, а остальное делилось поровну между всеми воинами. Требование ятвягов было дерзким и оскорбительным. Оно ставило его русских дружинников, которые тоже участвовали в бою и прикрывали фланги, в положение младших партнеров.

– Нет, – отрезал он. Голос его был холодным. Он решил, что сейчас самое время показать, кто здесь хозяин. – По обычаю, треть – моя. Остальное поделим по числу воинов. Каждому – поровну.

– Нет, княже, – оскалился Жмодь. – Ваш обычай – для вас. У нас свой. Кто больше рисковал, тот больше и берет. Мои люди умирали на частоколе, пока твои стояли сзади.

– Мои люди обеспечили тебе победу! – взорвался Глеб. – Без меня вы бы до сих пор сидели в своих болотах и жрали коренья!

Напряжение росло. Дружинники Глеба, услышав спор, начали сжиматься вокруг своего князя, кладя руки на мечи. Ятвяги и литва тоже сбивались в угрюмые толпы, их руки легли на рукояти топоров. Воздух загустел. Кровавая драка между "союзниками" могла вспыхнуть в любой момент.

Старый воевода Рагнар встал между ними.

– Хватит! – рявкнул он. – Мы стоим на костях убитых нами людей, а вы готовы резать друг друга из-за горсти зерна? Позор!

Он отвел Глеба в сторону.

– Княже, уступи, – прошептал он. – Они взбешены кровью. Они непредсказуемы. Отдай им то, что они просят. Нам еще с туровцами биться, нам нужны их топоры.

– Уступить?! – прошипел Глеб. – Этим дикарям?! Показать им свою слабость?! Никогда!

Но, взглянув на сотни угрюмых, готовых к бою лесных воинов, он понял, что Рагнар прав. Он зашел слишком далеко. Он попал в зависимость от силы, которую не мог контролировать.

– Хорошо, – процедил он, возвращаясь к вождям. Лицо его было искажено от унижения. – Ваша взяла. Вы получите половину. Не две трети, а половину. И серебро, как договорились. Но это в последний раз. В следующей битве делить будем по моим правилам.

Жмодь посмотрел на него долгим, наглым взглядом, а потом криво усмехнулся. Он не стал спорить. Он получил то, чего хотел. Он показал русскому князю, кто здесь на самом деле обладает силой. Дележ прошел в гнетущей тишине.

Позже, когда они возвращались в свой лагерь, Рагнар снова подошел к князю.

– Ты видел их глаза, княже?

– Видел. Они жадные и глупые, как все дикари.

– Нет, – покачал головой старый воевода. – Они не глупые. Они увидели твою слабость. И они больше тебя не уважают. Они служат тебе, пока ты платишь. И пока им это выгодно. Но как только ты перестанешь платить, или как только найдется тот, кто заплатит больше… – он не договорил, но смысл был ясен.

– Я разберусь с ними, – отмахнулся Глеб, ослепленный гордыней и не желавший признавать свою ошибку. – Когда туровцы будут разбиты, я разберусь и с этими псами.

Он не понимал. Семена предательства, посеянные им самим, уже дали первые всходы. Он заключил союз с демонами, а теперь удивлялся, что они требуют плату кровью и золотом. И самая страшная плата была еще впереди.

Глава 14. Смоленск. Тихий князь

Если Полоцк под властью Глеба был похож на волчью берлогу, полную рычания и запаха крови, то Смоленск, его южный сосед, напоминал богатое, но запущенное боярское подворье, где хозяин давно потерял хватку.

Князь Борис Святославич был полной противоположностью своему двоюродному брату Глебу. Он не любил крови, не искал ратных подвигов и считал, что бряцание мечей – удел грубых, неотесанных умов. Он был человеком новой формации, как считал он сам. Князь был грамотен, что было редкостью даже в их роду, и обожал книги. Его личная казна тратилась не на наемников и пиры, а на дорогих писцов и византийские пергаменты, которые ему привозили из Киева.

Он сидел в своем тереме, высоком и светлом, украшенном искусной резьбой и греческими тканями. Утро его начиналось не с осмотра дружины, а с чтения. Он мог часами просиживать над житиями святых или трудами отцов церкви, пытаясь отыскать в них ответы на вопросы управления государством. Он пытался править "по-умному", "по-христиански" – через увещевания, а не приказы, через милость, а не кару.

Но земля, которой он правил, не была похожа на благочестивую византийскую провинцию. Это была суровая, лесная страна, где право определялось силой. И пока князь искал мудрости в книгах, его княжество медленно расползалось по швам.

Местные смоленские бояре, могущественные и гордые потомки племенных вождей кривичей, не видели в нем настоящего правителя. Они считали его "книжным червем", "бабой в мужских портах". Они слушали его указы, кивали, а потом делали все по-своему. Они сами судили, сами рядили, сами собирали дань, отправляя в княжескую казну лишь крохи.

Но главной бедой были дороги. Торговый путь "из варяг в греки", проходивший через смоленские земли, всегда был источником их богатства. А теперь он стал источником их страха. Леса, окружавшие Смоленск, кишели разбойничьими шайками. Это были не просто мелкие воры. Это были хорошо организованные отряды беглых холопов, отчаявшихся смердов и, что хуже всего, бывших дружинников, недовольных "тихим" правлением князя и жаждавших добычи.

Они действовали нагло, почти в открытую. Грабили купеческие караваны, сжигали небольшие погосты, облагали данью дальние села. Слухи об их зверствах доходили до Смоленска, но князь Борис колебался.

– Нельзя лить кровь подданных, – говорил он на совете бояр, когда те требовали послать дружину. – Может, можно договориться? Послать им грамоту? Обещать прощение, если они сложат оружие?

Бояре лишь криво усмехались. Договариваться с волками! Его нерешительность воспринималась как слабость. А слабость всегда порождает еще большее беззаконие.

Атмосфера в городе была гнетущей. Богатые купцы, боявшиеся отправлять караваны, сидели в своих домах, теряя серебро. Ремесленники, не получая заказов, едва сводили концы с концами. На улицах стало небезопасно даже днем. Крестьяне из разоренных сел бежали под защиту городских стен, принося с собой голод и рассказы об ужасах, творящихся в лесах.

Князь Борис видел все это. Он не был глуп. Он страдал, искренне не понимая, почему его благие, "книжные" намерения приводят к таким страшным последствиям. Он молился, читал свои книги и ждал. Ждал, что все как-то уладится само собой.

Он не понимал простого закона своего времени: если земля остается без сильного хозяина, на нее обязательно придет другой. Хищник, который не читает книг. Хищник, который понимает только один язык – язык стали. И этот хищник уже присматривался к его землям с севера.

Глава 15. Смоленск. Волки на дороге

Осень уже окрасила листья в багрянец и золото, когда большой новгородский караван вошел в смоленские леса. Возглавлял его степенный и опытный купец Ингвар, который полжизни водил ладьи и обозы по великому пути "из варяг в греки". Он знал, что смоленские земли неспокойны, а потому не поскупился на охрану – два десятка крепких наемников-варягов, закаленных в боях, с большими секирами и круглыми щитами.

Они шли осторожно. Дорога сужалась, превращаясь в темный, сырой коридор между стенами вековых елей. Тишина была гнетущей, нарушаемой лишь скрипом тележных колес и карканьем воронья.

– Дурное место, – проворчал седоусый варяг, ехавший рядом с Ингваром. – Пахнет кровью.

Его слова оказались пророческими.

Засада была устроена по всем правилам военного искусства. На узком участке дороги, где с одной стороны был крутой, заросший овраг, а с другой – непролазный бурелом, путь им преградило упавшее дерево. Едва первая телега остановилась, как с обеих сторон из леса с воем высыпали люди.

Их было много, не меньше полусотни. И это не были оборванные крестьяне с вилами. Многие были в обрывках кольчуг, с хорошими мечами и щитами. Возглавлял их высокий, плечистый детина с рыжей, как огонь, бородой и одним глазом. Бывший сотник смоленской дружины, выгнанный князем Борисом за пьянство и буйный нрав, а теперь ставший "лесным князем" по прозвищу Рыжий Яр.

– Кошели на бочку, оружие на землю! – взревел он. – И тогда, может, останетесь живы!

Варяги Ингвара были не из тех, кто отдает добычу без боя. Они быстро спешились и сомкнули строй, выставив стену щитов.

– Убьем этих лесных псов! – крикнул их старший, и они с ревом бросились вперед.

Завязался короткий, но страшный бой. Варяги дрались отчаянно, их секиры сносили головы и дробили кости. Но разбойников было вдвое больше. Они не лезли на рожон, а кружили, нанося быстрые удары, заходя с флангов. Рыжий Яр и его "гвардия" из бывших дружинников действовали слаженно, как стая волков, загоняющая лося.

Одного варяга стащили с ног крюком, привязанным к копью, и тут же добили. Другому в спину прилетела стрела. Стена щитов начала трескаться.

Ингвар, понимая, что все кончено, выскочил из-за телеги с поднятыми руками, надеясь договориться, предложить выкуп. Рыжий Яр, ухмыльнувшись, подъехал к нему.

– Что, торговец, решил поговорить? – он лениво приподнял свой меч.

– Возьми товар! – кричал Ингвар. – Все возьми! Только пощади людей!

– Товар я и так возьму, – рассмеялся Рыжий. – А вот люди твои мне не нужны.

Его меч опустился. И это стало сигналом к резне. Разбойники, опьяненные кровью, добили последних сопротивляющихся варягов и набросились на беззащитных возниц и слуг.

Когда все было кончено, на дороге остались лишь изуродованные трупы, брошенные телеги и разлитое по земле греческое вино, смешавшееся с кровью. Разбойники, забрав все самое ценное – меха, серебро, оружие, – быстро растворились в лесной чаще.

Свидетелем этой бойни стал лишь один человек. Молодой парень-охотник, случайно оказавшийся на этом тракте. Он видел все, прячась в густом ельнике. Когда разбойники ушли, он, дрожа от ужаса, выбрался из укрытия и побежал. Но побежал он не в Смоленск, к слабому князю, который все равно ничего не сделает. Он побежал на север. В Новгород. Туда, где, по слухам, сидел новый, сильный князь. Князь, который не любит, когда грабят его купцов.

Смоленский хаос, рожденный безволием одного князя, уже стучался в ворота другого. И Ярослав, князь Новгородский, не был из тех, кто долго терпит стук в свои ворота.

Глава 16. Черная всадница

Псарня встретила Всеслава зловонием и оглушительным лаем. Десятки огромных псов, которых боярин Сбыслав держал для охоты на медведя и волка, бились о деревянные прутья загонов, скаля желтые клыки. Их рев, казалось, мог обрушить низкий потолок.

Старый псарь Михей, сухой и кашляющий старик с выцветшими от времени глазами, беззлобно ткнул пальцем в сторону двух самых больших загонов.

– Вот, подмога. Твои хоромы. Чтобы к полудню блестело, а то боярыня Рогнеда вернется из дозора – всем шкуру спустит. Она собак своих любит больше, чем людей.

Всеслав молча кивнул, взял вилы и лопату и направился к первому загону. Там, отдельно от остальных, сидел вожак стаи – Буран. Матерый, покрытый шрамами кобель ростом с теленка, с мутными, злыми глазами. Он не лаял, а издавал низкий, утробный рык, не сводя с Всеслава взгляда.

– С этим поосторожней, – прокряхтел Михей издали. – Людоед. Прошлого помощника чуть без руки не оставил.

Всеслав проигнорировал предупреждение. Он открыл засов и спокойно вошел в загон. Буран напрягся, шерсть на его загривке встала дыбом. Он приготовился к прыжку. Всеслав не стал на него смотреть, не стал грозить или заискивать. Он просто повернулся к псу спиной и молча, методично принялся за работу – выгребать грязную, смердящую солому.

Это был язык, который понимает любая стая. Он не оспаривал власть вожака. Он не выказывал ни страха, ни агрессии. Он просто занял свое, низшее место. Минуты тянулись. Рычание за спиной стихло. Через час, когда он уже вычистил половину загона, он почувствовал, как ему в руку ткнулся холодный мокрый нос. Буран стоял рядом, недоверчиво, но уже без злобы, обнюхивая его. Всеслав, не прерывая работы, свободной рукой почесал зверя за ухом. Пес недовольно фыркнул, но не отодвинулся. К полудню огромный волкодав уже лежал у его ног, провожая взглядом каждое его движение.

– Ишь ты, черт, – изумленно пробормотал Михей. – Ведьмак, что ли? Он ко мне-то не всегда подходит. Есть в тебе жилка.

В этой простой, понятной собачьей иерархии, в их неприкрытой силе, было больше чести, чем в словах княжеских послов. Работая, Всеслав думал. Слухи, услышанные в казарме, не давали покоя. Рогнеда. Он должен был увидеть ее, понять, с каким хищником ему предстоит иметь дело.

Шанс представился ближе к полудню, когда он нес ведра с водой от колодца. Ворота городища со скрипом отворились, и во двор въехал небольшой конный отряд, возвращавшийся из дозора. Впереди, на вороном жеребце, сидела она. Рогнеда.

В жизни, вблизи, она была еще более впечатляющей. Высокая, статная, с перехваченной у пояса тяжелой русой косой. На ней были плотные лосиные порты, заправленные в сапоги, и короткая кожаная безрукавка поверх рубахи. У пояса, в потертых ножнах, висел боевой топор. Она сидела в седле так, словно родилась в нем – прямо, уверенно, составляя со своим черным конем одно целое.

Она не спешиваясь окинула двор быстрым, хозяйским взглядом, отмечая, все ли на своих местах. Дружинники, еще минуту назад лениво переговаривавшиеся у стены, при ее появлении вытянулись в струнку. Ее взгляд скользнул по двору и наткнулся на Всеслава, замершего с тяжелыми ведрами.

Он ожидал увидеть презрение, которое обычно достается прислуге. Но он увидел другое. Ее глаза на мгновение задержались на нем. Это был не женский взгляд. Это был взгляд охотника, заметившего в чаще новое, незнакомое животное. Она отмечала его рост, широкие плечи, скрытые под рваным полушубком, то, как он стоит – не сгорбившись, как холоп, а прямо, даже под тяжестью ведер. Он почувствовал, как его словно просветили насквозь, взвесили и оценили. Он тут же поспешил согнуть спину, опустить глаза и, спотыкаясь, потащил свою ношу, стараясь выглядеть как можно более жалким и незаметным.

Она отвернулась, видимо, удовлетворившись.

– Ульф! Ко мне! – ее низкий, сильный голос разнесся по двору.

К ней тут же подскочил варяг-телохранитель.

Она спрыгнула с коня одним легким, упругим движением, бросив поводья конюху. Всеслав, проходя мимо, услышал обрывок ее фразы, брошенной Ульфу: "…людей мало, дозор слабый. На южном тракте снова следы. Не нравятся мне эти гости…"

Вечером в казарме снова пошли разговоры. Победа над вожаком Бураном принесла Всеславу толику уважения среди пришлого сброда. Ему даже налили кружку браги.

– Видал нашу боярыню? – толкнул его в бок щербатый наемник Микула. – Огонь-баба. Сегодня опять с ляхами на границе сцепилась. Разъезд ихний прогнала. Говорят, сама одного чуть топором не приложила.

– Зачем ей ляхи? – осторожно спросил Всеслав.

– А кто ж ее знает? – хмыкнул Микула. – То воюет с ними, то торгует. Хитрая. У нее на той стороне, говорят, свои уши есть. В корчме какой-то. Все ей доносят. Шибко хочет все наперед знать, наша черная всадница.

Всеслав молча пил свою брагу. Черная всадница. Подходящее имя. Он понял. Эта женщина не будет сидеть и ждать подарков судьбы. Она сама кует свою судьбу. Своим топором. И своими шпионами. И путь к его мести, как ни странно, лежал именно через нее.

Глава 17. Тени и шепот

Прошла неделя. Для Всеслава она превратилась в один долгий, серый день, наполненный вонью псарни, тяжелой работой и гнетущим ожиданием. Он научился быть невидимым. Он ходил, опустив голову, говорил, лишь когда спрашивали, и его лицо постепенно приобретало забитое, покорное выражение – идеальная маска для волка в овчарне. Но за этой маской его ум работал лихорадочно, а глаза и уши ловили и запоминали все.

Жизнь городища, такая чужая и враждебная вначале, постепенно раскрывалась перед ним, как книга, написанная грязью и кровью.

Он увидел боярина Сбыслава. Старый вояка, когда-то, по слухам, гроза ляхов и литвы, теперь превратился в обрюзгшего, добродушного старика. Большую часть дня он проводил в тереме, попивая мед и слушая сказы гусляра, или выходил на крыльцо, чтобы погреться на слабом зимнем солнце. Он был символом власти, а не ее источником. Настоящим хозяином – вернее, хозяйкой – была Рогнеда.

Именно она отдавала все приказы. Всеслав видел, как к ней на доклад приходили и войт, и десятники. Она принимала купцов, осматривала оружие в кузнице, распределяла дозоры. Она правила жестко, не терпя возражений. Ее тенью всегда был варяг Ульф – молчаливый, непроницаемый, он был ее руками и глазами, и его боялись, пожалуй, даже больше, чем ее саму. Кроме него, Всеслав выделил еще несколько человек из ее ближнего круга – коренастого, рыжего сотника Богдана, отвечавшего за обучение дружины, и вертлявого, хитрого ключника Тимоху, который знал все о запасах и казне. Это была ее стая. Ее верные волки.

Самым богатым источником сведений, как и прежде, была общая казарма. Здесь, в пьяном чаду, развязывались языки.

Однажды вечером он стал свидетелем сцены, которая ярко показала ему местные нравы. Десятник Громило, тот самый, что нанял его, проигрался в кости молодому, безусому наемнику из пришлых. Вместо того чтобы отдать долг, он, взревев от ярости, обвинил парня в жульничестве и ударил его рукоятью меча по голове. Парень упал, обливаясь кровью. Громило уже занес меч для последнего удара, и никто не осмелился ему помешать. В последний момент в казарму вошел Ульф.

– Отставить, – сказал варяг тихо, но его голос прорезал пьяный гам, как нож.

Громило замер, с ненавистью глядя на варяга.

– Он жулик, – прорычал он.

– А ты – пьяная свинья, которая готова убить воина за три медяка, – так же спокойно ответил Ульф. – Боярыня не любит, когда ее псы грызутся между собой. Отдай ему, что должен, и волоки его в лазарет. Иначе я доложу ей.

Громило, скрипя зубами, бросил на стол несколько монет и, взвалив бесчувственное тело на плечо, потащил парня к выходу. Всеслав понял: здесь царит закон силы, но эта сила принадлежит одному человеку – Рогнеде. И Ульф – ее цепной пес, которого она спускает, чтобы поддерживать порядок.

Он собирал слухи по крупицам. Услышал о караване с воском, который тайно ушел на прошлой неделе не на юг, в Киев, а на запад, к ляхам. Узнал, что многие из старых дружинников Сбыслава недовольны тем, что ими командует "баба-воевода", но боятся ее крутого нрава. А щербатый Микула, который, казалось, знал все на свете, однажды, хлебнув лишнего, прошептал ему, что видел, как ночью к Рогнеде в терем приходили странные гости – не купцы и не воины, а двое в темных плащах, похожие на лесных бродяг, и говорили они с ней долго, до самого рассвета.

Вся эта информация складывалась в одну тревожную картину. Рогнеда вела какую-то свою, очень сложную и тайную игру. Она явно готовилась к чему-то. И Всеслав, чужак в этом змеином гнезде, должен был понять ее правила, прежде чем сделать свой собственный ход. Он чувствовал, что ходит по тонкому льду над темным, холодным омутом. И этот лед мог треснуть в любой момент.

Глава 18. Отцовский нож

Шли дни. Мышцы Всеслава привыкли к однообразной работе, а руки огрубели от мокрых поводьев и щетки для псов. Но тело воина помнило другое. По ночам он просыпался оттого, что пальцы сами сжимались в кулак, ища привычную тяжесть рукояти меча. Бездействие разъедало его хуже, чем щелок разъедает кожу. Он чувствовал, как теряет хватку, как слабеет, превращаясь в того, кого изображал – забитого, бессильного бродягу.

Однажды днем это едва не стоило ему всего.

Он чинил сбрую в пустой конюшне, где обычно никого не было в это время. Кожа была толстой и жесткой, и его маленький хозяйственный ножик не справлялся. Не подумав, он вытащил из-за пазухи тот самый, подаренный Доброгнезом. Старый боевой нож, с лезвием из хорошей, темной стали и рукоятью из лосиного рога. Он легко, как масло, разрезал неподатливый ремень.

– Добрый клинок.

Всеслав вздрогнул и резко обернулся. В дверях конюшни стоял дружинник. Это был не кто-то из пьяной голытьбы, а один из старой гвардии Сбыслава – пожилой воин по имени Пересвет, известный тем, что разбирался в оружии лучше любого кузнеца.

– Да так… отцовский, – буркнул Всеслав, поспешно пряча нож.

Но Пересвет уже подошел ближе. Его опытный взгляд зацепился за то, что не должен был увидеть.

– Покажи-ка, – попросил он не приказным, а скорее заинтересованным тоном.

Отказать было нельзя – это вызвало бы еще больше подозрений. Всеслав скрепя сердце протянул ему нож.

Пересвет взял его, взвесил на ладони. Провел большим пальцем по лезвию.

– Да… – протянул он уважительно. – Это не деревенская работа. Сталь варяжская, кованая. Многослойная. Такой нож стоит, как добрый конь. Не у каждого боярина такой сыщется. Откуда у твоего отца, простого охотника, такая вещь?

Всеслав почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. Он попался. В голове лихорадочно заметались мысли, пытаясь придумать лживое, но правдоподобное объяснение.

– Он… он нашел его, – выдавил он. – В лесу. Убил варяга, который напал на него.

– Нашел, значит, – прищурился Пересвет. Его взгляд был полон сомнения. Он внимательно смотрел на Всеслава, на его руки, на то, как он стоит. – Руки у тебя для простого охотника тоже странные. Мозоли-то старые. От рукояти меча, а не от топора.

Все. Это был конец. Сейчас он позовет стражу, и его схватят. Вся его месть, весь его путь закончится здесь, в этой темной, вонючей конюшне.

– Пересвет! Какого лешего ты тут прохлаждаешься?!

На пороге стоял войт. Лицо его было сердитым.

– Твоя очередь в дозор, на Южную башню! А ты тут ножички разглядываешь! А ну, живо!

Пересвет недовольно зыркнул на войта, но ослушаться не посмел.

– Ладно, – бросил он Всеславу, возвращая нож. – Странный ты, псарь. Очень странный.

Он развернулся и ушел.

Всеслав остался один. Его била дрожь. Он прислонился к стене, чувствуя, как ослабели ноги. Он был на волосок от гибели. И его спасла лишь чистая случайность. Этого могло больше не повториться.

Эта история заставила его понять две вещи. Первое – он должен быть еще осторожнее. Каждый шаг, каждое слово, каждый предмет, который он носил с собой, мог его предать. И второе – он больше не мог ждать. Время работало против него. Чем дольше он здесь, тем выше шанс, что он совершит еще одну ошибку.

Той же ночью, дождавшись, когда казарма уснула, он выскользнул за ворота. Он нашел укромное место в овраге за городищем и там, в темноте, яростно, до седьмого пота, тренировался. Бой с тенью. Он отрабатывал удары мечом, используя вместо него тяжелую палку. Он восстанавливал скорость, силу, дыхание. Он чувствовал, как тело, изголодавшееся по настоящей работе, с радостью откликается.

В какой-то момент он так увлекся, что не заметил, как по гребню оврага прошел ночной патруль. Он замер, превратившись в камень, лишь когда услышал их голоса совсем рядом. К счастью, они прошли мимо, не заглянув вниз.

Он вернулся в казарму перед самым рассветом, измученный, но живой. И злость на самого себя придавала ему сил.

Напряжение нарастало. Он был как волк в капкане. Он чувствовал запах добычи, но не мог до нее дотянуться. А сам капкан с каждым днем сжимался все туже. Ему нужен был шанс. Отчаянный, единственный шанс вырваться отсюда и пойти по следу. И он не знал, представится ли этот шанс, и хватит ли у него терпения его дождаться.

Глава 19. Шанс на серебро

Отчаяние начинало разъедать Всеслава, как ржавчина. Прошла еще одна неделя, но он был так же далек от своей цели, как и в первый день. Случай с Пересветом заставил его затаиться, и он уже всерьез обдумывал план побега, пусть даже почти самоубийственный. Он лучше готов был погибнуть в бою с пограничным разъездом, чем быть разоблаченным здесь и умереть с кляпом во рту в подвале, как крыса.

Спасение пришло в самый неожиданный момент, завернутое в пьяный угар и ругань.

Вечером того дня в общую казарму с грохотом ввалилась туша десятника Громилы. Он был пьян, как всегда после получения жалованья, и его веснушчатое лицо было красным от браги и злого веселья. За ним втащили небольшой бочонок, и по бараку пронесся радостный гул – десятник "выставлялся".

– А ну, бездельники, падаль лесная! – взревел он, заглушая шум. – Уши ко мне!

Гул немного стих. Люди, толкаясь, потянулись к бочонку с кружками.

– Завтра, чуть свет, большой караван ведем! За реку! В Ляшскую землю! – объявил он, щедро плеская в подставленную кружку. – Воску много, мехов. Боярыня велела вести большой обоз, а вся наша надежная стража кто в дозоре, кто хворает.

Он осушил свою кружку в три глотка и утер рот рукавом.

– Короче! Людей не хватает! Нужно еще трое толковых парней. Не из нашей дружины, а из вас, приблудных. Охранять задние сани. Работа не пыльная, но глазастая. Кто не струсит и дойдет, как надо, боярыня платит щедро! По два гривенника серебра на рыло!

Два гривенника! Для людей, которые работали здесь за похлебку и право спать на гнилой соломе, это были огромные деньги. В казарме на мгновение воцарилась тишина, а затем раздались возбужденные голоса.

– Я пойду!

– И меня пиши, десятник!

Первые два места были заняты тут же. Высокий, жилистый наемник, который умел драться на двух ножах, и угрюмый, шрамированный бродяга, который, по слухам, бежал с княжеской каторги. Громило окинул их мутным взглядом и кивнул.

– Ладно. Этих беру. Один еще нужен. Крепкий. Кто?

Сердце Всеслава забилось часто и гулко. Это был он. Его шанс. Тот единственный, которого он ждал. Преодолевая холодный страх в животе, он встал и шагнул из своего темного угла на свет.

– Я пойду, – сказал он. Голос прозвучал ровно, без дрожи.

Все взгляды обратились к нему. Наступила тишина. А потом Громило расхохотался. Громко, обидно, во всю свою пьяную глотку. За ним захихикали и другие.

– Ты?! – взревел он, утирая выступившие слезы. – Псарь? Щенок, от которого псиной несет за версту! Ты хоть меч-то в руках держал, чтобы в охрану проситься? Медведя хоть раз в лесу видел?

Всеслав спокойно выдержал его взгляд. Он знал, что сейчас любое неверное слово, любая тень сомнения – и он станет всеобщим посмешищем, а его шанс будет упущен.

– Видел, – ответил он так же ровно и холодно, как тогда, в конюшне. – Шкуру его мой отец прошлой зимой за три гривны серебра продал. А псиной несет не от меня, десятник, а от твоей браги.

Смех резко оборвался. В наступившей тишине было слышно, как трещит лучина. Оскорбление было прямым и дерзким. Все замерли, ожидая, что сейчас Громило бросится на наглеца.

Десятник медленно поставил кружку. Его глаза сузились.

– Смотри-ка, – процедил он с пьяной угрозой. – А у щенка-то зубы прорезались.

Он шагнул к Всеславу, нависая над ним.

– Я тебя сейчас, ублюдок…

– А потом караван поведет твой труп? – не отступая, прервал его Всеслав. – Боярыня Рогнеда, говорят, не любит, когда ее приказы не исполняют из-за пьяной драки. Тебе нужны три человека. Я третий. Я силен, и я не пью перед дорогой.

Что-то в его ледяном спокойствии, в его прямом, бесстрашном взгляде, протрезвило Громилу. Он был туп и жесток, но шкура его чувствовала опасность. И в этом тихом псаре он вдруг почувствовал что-то такое, от чего стало не по себе.

Он сплюнул на затоптанный пол.

– Ладно, – бросил он с ненавистью. – Пойдешь, зубастый щенок. Но запомни, я тебя предупреждал. – Он ткнул в него грязным пальцем. – Один неверный шаг – и я тебя лично прирежу. На ляшской земле и закопаю. Там тебя никто не найдет.

Он развернулся и, схватив бочонок, пошел к своему столу.

Всеслав молча вернулся в свой угол. Его руки слегка дрожали, но не от страха. От торжества. Он был внутри. Он прорвался. Он ехал к своей цели. Но радость была смешана с ледяной тревогой. Он не просто прорвался. Он привлек к себе внимание. И теперь за ним будут следить не только как за подозрительным новичком, но и как за дерзким наглецом, бросившим вызов десятнику. Цена ошибки стала еще выше.

Глава 20. Напутствие боярыни

Рассвет был холодным и серым. Воздух колол лицо тысячами ледяных игл. Двор городища уже был полон предрассветной суеты: скрипели полозья тяжело груженых саней, фыркали лошади, выпуская клубы пара, погонщики и охранники торопливо проверяли упряжь и оружие.

Всеслава поставили к последним, самым тяжелым саням, груженым воском. Рядом с ним мрачно переминались с ноги на ногу двое других наемников, нанятых вчера. Никто из старых дружинников с ними не разговаривал, ясно давая понять, что они здесь – чужаки. Всеслав был этому только рад. Меньше разговоров – меньше шансов проколоться.

Он поправлял постромки на одной из лошадей, когда увидел ее. Рогнеда. Она вышла на крыльцо терема, накинув на плечи тяжелый волчий плащ. Она не собиралась ехать с караваном, но было очевидно, что ни один важный груз не покинет ее крепость без ее личного напутствия. Она сошла с крыльца и направилась прямо к варягу Ульфу, который командовал охраной.

Они остановились в нескольких шагах от Всеслава. Он склонился над упряжью, превратившись в слух.

– Груз ценный, Ульф, – говорила Рогнеда. Голос ее был низок и спокоен, но в нем, как всегда, звучала сталь. – Дорога опасная. Смотри в оба.

– Будет сделано, боярыня, – ровно ответил варяг.

– И присмотри за новичками. Особенно за тем, – она едва заметно кивнула в сторону Всеслава, – за темным, что вчера Громиле дерзил. Слишком смелый для простого псаря. И слишком тихий. Не нравится он мне. Проследи, чтобы в дороге язык не распускал и не совал нос, куда не следует.

Сердце у Всеслава ухнуло. Значит, вчерашняя стычка не прошла незамеченной. Она знала. Она следила.

Рогнеда понизила голос еще больше, так что Всеславу пришлось напрячь слух до предела, чтобы разобрать ее шепот сквозь фырканье лошадей и окрики людей.

– Как прибудете, сразу к Янеку. Передай ему плату. И скажи… – она на мгновение замолчала, оглянувшись по сторонам, – скажи, что люди, которых мы ищем, возможно, скоро появятся. Ляшский воевода Радзимирович снова начал шевелиться на границе. Если Янек увидит кого-нибудь из его гвардии… кого-нибудь со знаком скорпиона на плаще… пусть сообщит немедля. Это важно, Ульф. Очень.

Всеслав замер, боясь пошевелиться. Знак скорпиона. Воевода Радзимирович. Та самая ниточка, о которой говорил ему ведун. Он шел по верному следу. Но этот след вел его не одного. По нему уже шла она. Рогнеда. Своими, неведомыми ему путями. И ее цель была ему неизвестна. Она ищет их как врагов? Или как союзников? Или просто собирает сведения, чтобы потом выгодно их продать? Его простая и ясная миссия – найти и убить – в одночасье усложнилась до предела. Теперь это была не просто охота. Это была гонка.

– По коням! – раздалась команда Ульфа.

Всеслав, стараясь не выдать своего волнения, занял свое место в арьергарде. Караван медленно тронулся, и тяжелые ворота со скрипом отворились, выпуская их в серую утреннюю мглу.

Выезжая за ворота, Всеслав не удержался. Он поднял голову и обернулся. Рогнеда стояла на самом верху сторожевой башни над воротами, темная фигура на фоне серого неба, похожая на хищную птицу. Она смотрела не на караван. Она смотрела прямо на него. Их взгляды встретились на одно короткое, бесконечное мгновение. Он не мог прочесть ничего в ее глазах – они были так же холодны и непроницаемы, как лед на озере. Но он почувствовал. Почувствовал ее волю, ее ум, ее подозрение.

Он понял, что едет не просто в опасный путь. Он едет в западню, у которой было два выхода. Либо он найдет своих врагов первым и свершит свою месть. Либо эта женщина, чьи цели были ему неведомы, найдет его, раскроет и уничтожит. Он ехал под ее незримым надзором. И цена любой ошибки только что возросла многократно.

Глава 21. Первый день пути

Тракт, ведущий на запад, был похож на шрам, прорезанный сквозь дремучий, заснеженный лес. Укатанный сотнями полозьев и копыт снег был серым, грязным, и только по обочинам, где начиналась власть вековых елей, он лежал нетронутой, слепящей белизной. Воздух был чист и холоден, он пощипывал щеки и забивался под одежду.

Караван двигался медленно. Тяжелые сани, груженые доверху воском и плотными тюками с мехами, глубоко врезались в снежную дорогу, и лошадям приходилось напрягать все силы. Всеслав шел рядом с последними санями, в арьергарде. Эта позиция была самой неблагодарной – приходилось глотать снежную пыль из-под полозьев, а в случае нападения с тыла именно им предстояло принять первый удар.

Он быстро вошел в роль. Угрюмое молчание, настороженный взгляд, блуждающий по кромке леса, рука, привычно лежащая на рукояти ножа, – все это было частью маски, которая, как он чувствовал, прирастала к нему с каждым часом. Он больше не был бояричем. Он был наемником, охранником, человеком, чья жизнь стоила два гривенника серебра. И эта мысль приносила не унижение, а странную, злую свободу.

Его попутчиками оказались два типажа, обычные для любого отряда наемников. Одного звали Зверь – высокий, жилистый мужик с длинными руками и шрамом через все лицо, который почти не говорил и постоянно жевал какую-то сушеную траву. Дрался он, как говорили, двумя ножами, и Всеслав поверил бы в это – его движения были быстрыми и звериными.

Второго звали Горазд, и он был полной противоположностью – невысокий, коренастый, с хитрыми и веселыми глазами. Он был из беглых смоленских смердов и болтал без умолку, рассказывая скабрезные шутки и хвастаясь своими вымышленными подвигами.

– …а я ему говорю, княжеский тиун, мол, твою бороду в одно место, дань я уже платил! – заливался он. – Так он как зыркнет! А я ему нож под ребра… ну, почти под ребра… в общем, пришлось бежать. Вот так я, братцы, и стал вольным человеком! А вы откуда?

Зверь на него только зыркнул. Всеслав пробурчал свою выученную легенду.

– Из-под Черного Бора. Половцы.

Горазд тут же потерял к нему интерес. История была слишком обычной и скучной.

Всеслав был благодарен за его болтовню. Она создавала фон, который позволял ему думать о своем и наблюдать.

А наблюдал он за Ульфом. Варяг ехал в голове колонны, но его присутствие ощущалось повсюду. Время от времени он останавливал своего коня, пропуская караван мимо себя, и его светлые, немигающие глаза медленно провожали каждую повозку, каждого охранника. Он не смотрел на Всеслава пристально. Но Всеслав чувствовал его взгляд на своем затылке. Это не было открытой слежкой. Это было ненавязчивое, но постоянное наблюдение опытного воеводы, который проверяет каждый элемент своего войска. Ульф отмечал, как идет Всеслав, как держит оружие, как реагирует на треск сучьев в лесу.

Один раз, когда Горазд чуть не свалился под полозья, отвлекшись на белку, а Всеслав рефлекторно дернул его назад, их взгляды с Ульфом встретились. Варяг был далеко, но Всеслав увидел, как тот едва заметно кивнул – то ли в знак одобрения быстрой реакции, то ли просто отмечая для себя еще одну деталь.

К вечеру, когда солнце уже начало клониться к багровому горизонту, Ульф дал команду остановиться на ночлег. Они свернули с тракта в небольшую, укрытую от ветра лощину, где уже было подготовлено старое зимовье охотников.

– Первый привал, – пробурчал Горазд, с наслаждением растирая замерзшие ноги. – Осталось еще два. А потом, братцы, ляшское пиво и девки!

Всеслав промолчал. Он знал, что его впереди ждет нечто совсем другое. Он взял топор и пошел в лес рубить дрова для костра, стараясь ничем не выделяться. Он был винтиком в этой машине. Маленьким, незаметным, но смертельно опасным винтиком, который просто ждал своего часа.

Глава 22. Ночной привал

Ночь в зимнем лесу была полна звуков – треска деревьев от мороза, далекого воя волков, уханья филина. Но в лощине, где расположился на привал караван, было шумно и людно. В центре поляны жарко пылал большой костер, бросая пляшущие отсветы на заснеженные ели и на суровые, обветренные лица воинов.

После скудного ужина из горячей похлебки и вяленого мяса десятник Громило, как старший после Ульфа, расщедрился и выкатил небольшой бочонок браги. Это был верный способ поднять боевой дух и согреться. По кругу пошли деревянные кружки, и вскоре сдержанная атмосфера привала сменилась громкими разговорами и хохотом.

Всеслав сел чуть поодаль, у самого края круга света, прислонившись спиной к стволу сосны. Он налил себе лишь для вида, чтобы не выделяться, и делал вид, что с интересом слушает хвастливую болтовню Горазда. На самом деле все его внимание было приковано к компании старых дружинников, сидевших ближе к огню. Там, где брага развязывает языки, рождается правда.

Ульф, как всегда, сидел молча, отдельно от всех, и точил свою длинную секиру. Но остальные воины Рогнеды, расслабившись, говорили о том, о чем в стенах городища предпочитали молчать. О своей хозяйке.

– А я вам говорю, она прошлой осенью на медведя ходила! – горячился Ждан, молодой и задиристый дружинник, чьи щеки раскраснелись от выпитого. – Одна! С одной рогатиной! Мы в облоге стояли, ждали. Слышим – рык, треск… думали, все, сожрал шатун боярыню. А она выходит из чащи. Спокойная. Только рукав рубахи в крови. И говорит: "Идите, забирайте шкуру". Мужики пошли – а там зверь лежит, с рогатиной прямо в сердце. У меня вот до сих пор мороз по коже.

– Сила – это одно, – возразил ему воин постарше, угрюмый и бородатый, по имени Свят. – А вот нрав… крутой у нее нрав. Как у злого кречета. Помните Митьку-конюха? Что коня ее любимого не доглядел, и тот ногу захромал? Она его при всех кнутом так исполосовала, что он неделю пластом лежал. За коня! А Митька ей с детства служил…

– Зато порядок при ней, – вставил третий. – При Сбыславе-то что было? Пей, гуляй, дружина киснет. А Рогнеда всех в кулак сжала. И дозоры, и учения, и торговля пошла. При ней серебро в казне водится, а не паутина.

– Водится-то водится, – пробурчал Свят. – Только куда оно идет? С новгородцами через купцов снюхалась. Варягов каких-то привечает. Теперь вот с ляхами дела ведет… Мутит она что-то, ох мутит. Не бабье это дело, в княжеские игры играть. Доиграется.

Всеслав слушал, и из этих обрывков, из этих баек и жалоб, перед ним вырисовывался образ. Это была не просто властная женщина. Это была личность сложная, противоречивая. Бесстрашная до безрассудства, как в истории с медведем. Жестокая до бессердечия, когда дело касалось ее собственности или порядка. И невероятно хитрая, амбициозная, ведущая свою собственную, опасную игру на политической доске, где фигурами были князья.

Она не была похожа на его мать, которая правила домом через ласку и мудрость. Она не была похожа и на его отца, чья сила основывалась на чести и прямом, как клинок, слове. Ее сила была другой. Первобытной. Силой волчицы, которая любой ценой защитит свою стаю и расширит свои охотничьи угодья, не брезгуя ничем – ни когтями, ни клыками, ни хитростью.

Он начал понимать, что ее интерес к "знаку скорпиона" – это не просто любопытство. Для нее это была фигура в ее игре. Фигура, которую она хотела либо убрать с доски, либо использовать. И он, Всеслав, невольно вторгся на ее игровое поле.

Костер догорал. Разговоры становились все тише. Воины, утомленные дорогой и хмелем, заворачивались в плащи и засыпали прямо у огня. Всеслав вылил остатки браги на снег. Ему не нужен был хмель. Голова его должна была быть ясной. Он чувствовал, что приближается к развязке. И встреча с таким противником, как Рогнеда, требовала не пьяной удали, а холодного, как сталь, разума. Он поудобнее устроился под своей сосной, положив руку на рукоять ножа, и закрыл глаза. Ему нужно было набраться сил. Охота обещала быть трудной.

Глава 23. Инцидент в лесу

Второй день пути был клоном первого – то же серое небо, тот же скрип полозьев, та же молчаливая белизна леса. Но напряжение нарастало. Они углублялись в "ничейные" земли – полосу лесов и болот вдоль границы, где не было ни княжеской, ни королевской власти. Здесь правил тот, у кого был самый острый топор и самый зоркий глаз.

Беда пришла после полудня, на самом глухом участке пути, где дорога делала крутой изгиб вокруг заросшего оврага.

Первым опасность почуял Ульф. Он резко поднял руку, останавливая караван, и прислушался. В лесной тишине, нарушаемой лишь порывами ветра, раздался пронзительный птичий крик. Сойка. Но крик был слишком резким, неестественным. Это был сигнал.

– Оружие к бою! – голос варяга прозвучал не громко, но его услышали все.

Охранники, мгновенно сбросив с себя сонливость, сбились в кучу, выставляя щиты. И вовремя. Из-за деревьев, с обеих сторон дороги, с воем выскочили люди. Их было не больше дюжины. Оборванные, в звериных шкурах поверх рваной одежды, с бородами, спутанными, как мох. Но оружие в их руках было настоящим – ржавые мечи, самодельные копья и тяжелые дубины.

Это была не армия. Это были волки. Лесные бродяги, промышлявшие грабежом на большой дороге.

– Добыча! – прохрипел их предводитель, косоглазый детина с огромным топором. – Сани оставляйте, а сами валите, пока целы!

Ульф криво усмехнулся.

– За такие слова можно и языка лишиться, – ответил он спокойно и сделал знак своим людям.

Дружинники Рогнеды, не дожидаясь дальнейших команд, бросились в атаку. Они действовали слаженно и жестоко, как хорошо обученная стая.

Всеслав, Зверь и Горазд оказались в арьергарде, прикрывая последние сани. На них кинулись трое разбойников. Горазд, побледнев, выставил перед собой копье, но держал его так неуверенно, что было ясно – толку от него мало. Зверь, оскалившись, выхватил свои два ножа и приготовился к бою.

Всеслав не хотел драться. Любой бой – это риск выдать себя. Но когда один из разбойников, размахивая дубиной, кинулся прямо на него, выбора не осталось. Он не стал выхватывать нож ведуна. Вместо этого он схватил с саней тяжелый деревянный рожон, которым подпирали груз.

Разбойник замахнулся для удара. Движения его были широкими, яростными, но неумелыми. Для Всеслава, привыкшего к тренировкам с лучшими воинами отца, это было похоже на игру. Он легко ушел с линии атаки, пропуская дубину мимо себя. И в тот момент, когда враг потерял равновесие, он нанес короткий, точный тычок концом рожна ему под ребра. Не убил, но удар был таким, что разбойник согнулся пополам, хватая ртом воздух.

Второй, видя, что его товарищ повержен, с ревом бросился на него с топором. И снова Всеслав не стал рубить. Он парировал удар древком рожна, принимая его на себя. Сила удара была такова, что дерево треснуло. И тут же, не теряя ни мгновения, он, используя рожон как рычаг, крутанул его, вырывая топор из рук противника. И в завершение, нанес резкий удар в лицо толстым концом древка. Хрустнули кости, и второй нападавший рухнул на снег.

Все произошло за несколько мгновений. Так быстро, что Горазд только и успел, что изумленно икнуть. Зверь, уже разделавшийся со своим противником, с новым интересом посмотрел на "псаря".

Бой был уже закончен. Разбойники, потеряв нескольких человек и видя, что легкой добычи не будет, поспешно убрались обратно в лес, утаскивая раненых.

– Трусливые шакалы, – сплюнул Громило, вытирая меч о снег.

Ульф молча обходил поле боя, проверяя, нет ли раненых среди его людей. Его взгляд остановился на Всеславе и на двух разбойниках, корчившихся на земле у его ног. Варяг ничего не сказал. Он лишь посмотрел на треснувший рожон в руках Всеслава, потом на самого Всеслава. И в его светлых, холодных глазах впервые промелькнуло не просто подозрение, а профессиональное уважение воина к воину. Он видел не удачу бродяги, а работу мастера. Он видел школу.

Всеслав, понимая, что показал слишком много, поспешно бросил рожон и снова принял свой обычный, забитый вид. Но было поздно. Он заметил, что Ульф, продолжив свой обход, теперь то и дело бросает в его сторону короткие, задумчивые взгляды. Маска дала трещину. И самый опасный из его надзирателей это заметил. Теперь Ульф будет следить за ним не просто как за подозрительным новичком, а как за равным себе, опытным бойцом, который зачем-то скрывает свое истинное лицо. И это было в сто раз опаснее.

Глава 24. Пересечение границы

К вечеру третьего дня лес поредел. Потянулись унылые, заснеженные поля, из-под снега торчали редкие стога почерневшего от сырости сена. Впереди, на невысоком холме, показались темные силуэты – частокол и сторожевая башня.

– Ляшская застава, – проворчал Горазд, нервно перехватывая копье. – Конец нашей земле. Дальше пся-крев хозяйничает.

Настроение в отряде неуловимо изменилось. Шумные разговоры стихли. Дружинники, до этого расслабленные, собрались, их руки привычно легли на рукояти мечей. Шутки кончились. Они въезжали на чужую, потенциально враждебную территорию. Воздух стал плотнее.

Ляшская застава была меньше городища Сбыслава, но построена добротнее, по-другому. Вместо простого частокола здесь была стена с "обламами" – нависающим верхним ярусом, откуда было удобно лить смолу и бросать камни. Ворота были выше и укреплены железными полосами.

Когда караван приблизился, на стене появились воины. Их шлемы были не привычной русичам конической формы, а сферическими, с широкими полями и металлическими "наносниками", закрывавшими лицо. Их щиты были не круглыми, а вытянутыми, каплевидными. Другая стать, другое оружие. Всеслав жадно всматривался в них. Где-то там, среди этих людей, могли быть те, кого он искал.

Ворота со скрипом отворились, но лишь для того, чтобы выпустить наружу небольшой конный отряд. Их было с десяток. Возглавлял их усатый шляхтич в поношенной кольчуге, но с высокомерным и заносчивым видом. Он остановил свой отряд, перегородив каравану дорогу.

– Czego tu szukacie, Rusini? (Чего здесь ищете, русины?) – крикнул он резким, лающим голосом.

Всеслав не понял слов, но угрожающая интонация была ясна. Напряжение повисло в возду-е. Казалось, одно неверное движение – и начнется схватка.

Ульф спокойно выехал вперед.

– Мир вам, пан сержант, – сказал он на ломаном, но вполне понятном польском. Он не стал выказывать ни страха, ни агрессии. – Ведем товар от боярина Сбыслава, по торговому договору. Все как всегда.

Шляхтич недоверчиво прищурился.

– Времена нынче не те, варяг. Князья ваши режутся. На границе неспокойно. А у вас людей много, и все с мечами. Может, вы не купцы, а воины?

Ульф, не говоря ни слова, достал из-за пазухи свиток пергамента с вислой восковой печатью Сбыслава. И, словно невзначай, вынул еще и небольшой, но приятно звякнувший кожаный мешочек. Он протянул и то, и другое шляхтичу.

Поляк развернул грамоту, делая вид, что внимательно ее изучает, хотя было видно, что главное его внимание приковано к мешочку. Он взвесил его на ладони. Удовлетворенно хмыкнул и сунул за пазуху. Выражение его лица тут же смягчилось.

– А, от пана Сбыслава! Что ж сразу не сказали? Договор есть договор. Проезжайте, – он лениво махнул рукой. – Но не задерживайтесь. И смотрите, чтобы люди ваши вели себя тихо.

Его отряд расступился, давая дорогу.

Караван медленно проехал мимо ляшских воинов. Всеслав смотрел на их чужие, жесткие лица, пытаясь угадать в них ту звериную жестокость, которая сожгла его дом. Но это были просто солдаты, делающие свою работу, алчные до взяток, как и любые пограничники в мире. Его враги были где-то дальше. Глубже в этой чужой, негостеприимной земле.

Они отъехали на порядочное расстояние, прежде чем кто-то в отряде нарушил молчание.

– Пся-крев продажная, – сплюнул Громило. – За горсть серебра родную мать продадут.

– Пусть, – ровно ответил Ульф. – Нам же лучше. Пока они любят серебро больше, чем войну, мы будем здесь торговать.

Они ехали дальше. Лес снова сомкнулся вокруг. Но это был уже другой лес. Чужой. Всеслав чувствовал это каждой клеточкой. Даже деревья здесь, казалось, росли иначе, и ветер шептал что-то на непонятном, угрожающем языке. Они были в логове зверя. И каждый следующий шаг приближал их к его сердцу. До корчмы "Под Вепрем" оставалось не больше полудня пути.

Глава 25. Прибытие

К вечеру, когда солнце уже утонуло в заснеженных верхушках елей, окрасив небо в холодные, фиолетовые тона, они увидели впереди тусклый, желтый огонек. А вскоре до них донесся шум – смесь человеческих голосов, лошадиного ржания и лая собак. Караван прибыл.

Корчма "Под Вепрем" притулилась к дороге, как старый, облезлый боров. Приземистая, сколоченная из потемневших от времени бревен, с низкой, просевшей под тяжестью снега крышей. Над входом болталась грубо вырезанная кабанья голова с пожелтевшими от времени клыками. Одинокий фонарь бросал неверный свет на утоптанный двор, заставленный санями, телегами и привязанными к коновязи лошадьми. Воздух здесь был густым и тяжелым – смесь запахов дыма, навоза, кислого пива, пота и жареной еды.

Это было пограничье во всей его грязной, неприкрытой сути. Место без законов, где пересекались пути всех, у кого были дела в этой мутной воде. Ульф дал команду располагаться на постоялом дворе, а сам, вместе с Громилой и еще парой дружинников, направился внутрь.

Всеслав и остальные наемники, распрягши лошадей и задав им корма, тоже зашли в общий зал, чтобы согреться и промочить горло.

Если снаружи корчма напоминала берлогу, то внутри это был бурлящий котел. В низком, прокопченном помещении, тускло освещенном десятком чадящих сальных плошек, стоял невообразимый гвалт. За грубо сколоченными столами сидели, пили и орали самые разные люди. Вот компания польских солдат из гарнизона ближайшего острога, вот хмурые варяги-наемники, говорящие на своем северном наречии, вот несколько купцов, по одежде – русичи, а рядом с ними – бородатый торговец, в чьей речи слышались венгерские нотки. Здесь смешивались языки и народы. Люди играли в кости, бросая их прямо на грязный стол, спорили до хрипоты, заключали какие-то сделки, понизив голос до шепота. Воздух был так густо прокурен и пропитан перегаром, что, казалось, его можно резать ножом.

Хозяин корчмы, Янек, был центром этого маленького хаоса. Толстый, лысеющий, с потными щеками и бегающими глазками, он метался между столами с кувшином пива, расплываясь в заискивающей улыбке перед каждым, у кого в кошеле звенело серебро. Увидев Ульфа и его людей, он тут же подскочил к ним, кланяясь и угодливо хихикая.

– Пан Ульф! Добрый гость! Какая радость! Прошу, прошу, ваш стол уже ждет! Пиво самое свежее, кабан самый жирный!

Всеслав смотрел на него и видел – это не просто трактирщик. Его улыбка не касалась глаз. Его быстрый, цепкий взгляд отмечал все: кто с кем говорит, кто сколько пьет, кто какое оружие носит. Пока он с показным радушием принимал заказ у Ульфа, он успел незаметно кивнуть польскому сержанту за соседним столом и подмигнуть какому-то темному типу в углу. Он был пауком, и эта таверна была его паутиной, а каждый посетитель – либо мухой, либо другим пауком. И он явно служил не только Рогнеде.

Всеслав с двумя другими наемниками заняли самый дальний и темный стол, откуда было хорошо видно весь зал. Он заказал себе кружку пива и миску похлебки, чтобы не выделяться. Он не проронил ни слова, превратившись в тень. Он слился с этим местом, стал частью его грязных, прокопченных стен.

Он видел, как позже Ульф отозвал Янека в сторону, передал ему мешочек. Видел, как Янек что-то быстро зашептал в ответ, оглядываясь.

Всеслав медленно ел свою безвкусную похлебку. Он был у цели. Он был в самом сердце вражеской территории. Человек, который был ему нужен – шпион Янек – был в нескольких шагах от него. А те, кого он искал, "скорпионы", могли войти в эту дверь в любую минуту. Напряжение было почти невыносимым, но внешне он оставался совершенно спокоен. Маска бродяги-псаря приросла к лицу.

Он понимал, что самый опасный этап его миссии только начинается. Он должен был ждать. Ждать, наблюдать и быть готовым нанести удар в любой момент. В этом шумном, многоязычном и смертельно опасном месте.

Глава 26. Паутина Янека

Вечер в корчме "Под Вепрем" был в самом разгаре. Люди и лошади были накормлены, сани поставлены под охрану, и теперь воины и погонщики из отряда Ульфа с наслаждением погрузились в пьяный, шумный угар, смывая дорожную усталость дешевым, кислым пивом.

Всеслав сидел в своем темном углу, как паук, наблюдающий за другим, более крупным пауком. Его кружка была почти полна – он лишь пригубил пиво для вида. Ему нужен был ясный ум. Все его внимание было сосредоточено на одной фигуре – на трактирщике Янеке.

Тот был истинным хозяином этого места, дирижером этого хаотичного оркестра. Он сновал между столами, и его движения, казавшиеся суетливыми, на самом деле были полны скрытого смысла. Это был танец, понятный лишь посвященным. Всеслав, привыкший на охоте часами следить за повадками зверя, замечал то, что ускользало от глаз пьяных воинов.

Вот Янек, наливая пива польскому сержанту из ближайшего острога, наклоняется и что-то шепчет ему на ухо, прикрывая рот ладонью. Сержант в ответ едва заметно кивает. Это была передача сведений.

Через несколько минут Янек, проходя мимо стола, где сидел угрюмый венгерский купец, как бы случайно роняет тряпку. Наклоняясь, чтобы поднять ее, он вкладывает купцу в руку крошечный, туго свернутый комок пергамента. Купец тут же прячет его в рукав. Это была передача донесения.

А вот к стойке подходит здоровенный варяг, из тех, что служат, кому больше платят. Он не заказывает выпивку, а просто бросает на стойку небольшой мешочек с монетами. Янек, не глядя, сгребает его под прилавок.

– Он будет здесь завтра, – коротко бросает варяг.

– Я передам, – так же коротко отвечает Янек, протирая кружку.

Это была оплата и получение нового задания.

Всеслав наблюдал за этой беззвучной, теневой торговлей, и ему становилось не по себе. Янек был не просто шпионом. Он был торговцем тайнами. Он сплел в своей корчме целую сеть, паутину из слухов, доносов, секретов и крови. И он сидел в ее центре, дергая за ниточки и собирая плату со всех, кто попадал в его сети – с русичей, с ляхов, с вольных наемников. Он не имел ни родины, ни чести. Его единственным богом было серебро.

Наконец Ульф, отдавший распоряжения своим людям, подозвал трактирщика. Они отошли к дальнему, неосвещенному окну. Всеслав напряг слух. Он не мог подойти ближе, это было бы слишком подозрительно. Но пьяный гам в таверне на мгновение стих, и он смог разобрать отдельные слова.

– …боярыня недовольна, – говорил Ульф низким, рокочущим голосом. – Вести от тебя приходят редко.

– Времена смутные, пан Ульф, – лебезил Янек, но в его голосе не было страха. – Дороги опасные… А мои уши… моим ушам тоже нужна пища, хорошее серебро.

– Вот твоя пища, – Ульф передал ему кошель. Судя по звуку, увесистый. – Теперь говори. Что нового на границе?

Янек зашептал. Его шепот был похож на шуршание мыши в соломе. Всеслав поймал лишь обрывки фраз, которые заставили его внутренне напрячься.

– …отряд Радзимировича… прошел на юг… ищут что-то… люди злые, молчаливые… один со шрамом… спрашивали о купцах из Киева…

Всеслав едва сдержался, чтобы не сжать кулаки. Они здесь. Или были здесь совсем недавно. След был горячим.

– А те, другие?.. – спросил Ульф.

– Пока тихо. Боярыня велела… если со знаком… я сразу…

Их голоса снова стали тише, и дальше Всеслав ничего не разобрал.

Но и этого было достаточно. Он понял несколько важных вещей.

Во-первых, Рогнеда платила Янеку за сведения не только о "скорпионах", но и о ком-то еще.

Во-вторых, Янек, хоть и брал плату, был себе на уме и мог легко продать сведения Рогнеды ее врагам, если те заплатят больше.

И в-третьих, он, Всеслав, попал в самый центр этой паутины. Любой его неосторожный шаг мог быть замечен Янеком и тут же продан кому-то из его многочисленных хозяев.

Он допил свое пиво. Оно было теплым и горьким, как и его мысли. Этот толстый, угодливый трактирщик был не менее опасен, чем воины со знаком скорпиона. Возможно, даже более. Потому что он торговал смертью, улыбаясь. И Всеславу предстояло либо переиграть его, либо стать еще одним товаром на его кровавом торгу.

Глава 27. Ночь ожидания

Их разместили на сеновале над конюшней. Огромное, гулкое помещение было пропитано сладковатым запахом сена, терпким духом лошадиного пота и аммиачной вонью навоза. После душного, прокуренного зала таверны этот воздух казался почти чистым. Через щели в дощатой стене пробивались тонкие полоски лунного света и завывал ветер.

Дружинники, утомленные дорогой и хмелем, почти сразу завалились спать, зарывшись в душистое сено, и вскоре сеновал наполнился их дружным храпом. Но Всеславу было не до сна.

Он лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в темноту. Каждая мышца его тела была напряжена, как струна. Он был в шаге от своей цели, и это ожидание было мучительнее любой пытки.

Мысли в его голове метались, как стая испуганных птиц. Он снова и снова прокручивал в голове разговор Ульфа и Янека. "…прошел на юг… ищут что-то…". Значит, он разминулся с ними. Может, на день, может, на неделю. Вернутся ли они сюда? Или их след простыл? Что, если весь его рискованный путь был напрасен? Что, если он сидит здесь, в этой грязной дыре, пока убийцы его отца уже далеко? От этой мысли внутри все сжималось от бессильной ярости.

А если они вернутся? Что тогда? Он один. А их, как минимум, трое, как говорили наемники в казарме. И это не лесные разбойники, а лучшие воины, личная гвардия воеводы. Справится ли он с ними в открытом бою? Нет. Нужно будет действовать хитростью. Выследить одного. Напасть из тени. Но как? В этой таверне, кишащей польскими солдатами, где он сам под надзором, это было почти невозможно.

Его терзали сомнения, которые он гнал от себя весь этот путь. Правильно ли он поступил, уйдя один? Не было ли это гордыней, мальчишеским безрассудством? Может, стоило остаться, собрать тех, кто выжил из отцовской дружины, и готовить открытую войну? Нет, отбросил он эту мысль. Против кого? Против князя, чьим именем прикрывались убийцы? Его бы раздавили, как букашку, не успел бы он даже поднять меч.

Ведун был прав. Ему нужна не просто кровь. Ему нужны доказательства. И та серебряная фибула, о которой говорил старик, стала для него наваждением. Он представлял ее в своей руке – холодную, тяжелую, неоспоримую улику, которую он сможет бросить в лицо своим врагам. Ради этого он был готов на все.

Ветер выл за стеной, и в его вое Всеславу чудились голоса. Он слышал смех отца, его громогласный, уверенный голос, который, казалось, мог остановить бурю. Он видел его лицо, удивленное и растерянное, с торчащей из груди сулицей. Вина, которую он пытался заглушить жаждой мести, снова подняла свою уродливую голову. Отец бился, как лев. А он… он был далеко.

Всеслав стиснул зубы. Нет. Он не позволит этой слабости овладеть им. Он сделает то, что должен. За отца. За мать. За всех, кто сгорел в ту страшную ночь. Его ненависть была единственным, что не давало ему сломаться. Она была его броней и его оружием.

Он лежал, вслушиваясь в каждый звук. Скрипнула ступенька на лестнице. Залаяла собака во дворе. Где-то внизу, в таверне, кто-то пьяно затянул песню. Каждый звук был полон угрозы. Он был один. Абсолютно один на вражеской территории, окруженный тенями и шепотом. И любая ошибка будет последней.

Так прошла его первая ночь в корчме "Под Вепрем". Ночь долгого, изматывающего ожидания, которое было тяжелее любой битвы.

Глава 28. Знак на плаще

Второй день в корчме был полон торговой суеты. Ульф с самого утра разложил свой товар прямо во дворе постоялого двора, и к нему тут же потянулись местные купцы и перекупщики. Шел бойкий торг за каждую шкурку соболя, за каждый круг воска. Дружинники Рогнеды, включая Громилу, стояли вокруг, наблюдая за сделкой и оберегая товар.

Всеславу и двум другим наемникам была отведена роль простых охранников периметра. Это было идеально. Он слонялся по двору, делая вид, что со скукой разглядывает проезжающих, но на самом деле его взгляд был прикован к главному входу в таверну. Каждый раз, когда дверь открывалась, впуская нового посетителя, его мышцы напрягались. Но проходили часы, а те, кого он ждал, не появлялись.

Он уже начал поддаваться отчаянию. Мысль о том, что он разминулся с ними, что они ушли и могут не вернуться, сверлила его, как червь. Надежда медленно таяла, уступая место глухой, холодной ярости на самого себя, на судьбу, на весь мир.

И вот, когда солнце уже начало клониться к вечеру, а торг понемногу затихал, дверь таверны снова распахнулась. И они вошли.

Всеслав узнал их мгновенно, хотя никогда не видел раньше. Было в них что-то, что отличало их от обычных солдат или наемников. Что-то неуловимо хищное. Их было трое. Все высокие, светловолосые, крепко сбитые. Одетые в добротные кожаные доспехи поверх стеганых кафтанов, с хорошими, длинными мечами у пояса. Они не оглядывались по сторонам, как делают это чужаки. Они вошли в таверну как хозяева, с самоуверенной и высокомерной ленцой в движениях.

Они прошли мимо столов и остановились у стойки Янека, который тут же согнулся в подобострастном поклоне. Один из них бросил на стойку несколько монет, и трактирщик поспешил наполнить три большие глиняные кружки.

Но все внимание Всеслава было приковано к их предводителю. Он был самым высоким из троих, и его грубоватое, красивое лицо было обезображено старым шрамом, который рассекал верхнюю губу, придавая ему вечно злое, презрительное выражение. Всеслав вспомнил слова ведуна: "Высокий, светловолосый, с рассеченной губой". Это был он.

Кровь застучала у Всеслава в висках. Он заставил себя отвернуться и продолжить свое медленное хождение по двору, но теперь все его существо превратилось в один напряженный нерв.

Троица, забрав пиво, прошла к свободному столу в углу. Было жарко натоплено, и их предводитель ленивым, отработанным движением скинул с плеч тяжелый, подбитый мехом плащ. Он бросил его на лавку.

И Всеслав увидел его. Знак.

На плече плаща, в том месте, где ткань скреплялась застежкой, тускло, хищно блеснуло серебро. Это была фибула. Крупная, массивная. Выполненная в виде скорпиона, чье тело изогнулось, а хвост с ядовитым жалом на конце замер в смертельном уколе.

Мир для Всеслава на мгновение сузился до этого маленького серебряного чудовища. Он перестал слышать шум двора. Он видел только этот знак. Знак, который был на плаще убийцы его отца.

Холодный огонь, что все это время тлел внутри него, вспыхнул с испепеляющей силой. Это была не просто ненависть. Это была уверенность. Обретенная цель. Зверь был перед ним. Ему захотелось вскочить, выхватить нож, броситься через весь двор, через всю таверну и всадить его прямо в горло этому человеку со шрамом.

Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и боль на мгновение вернула его в реальность. Он заставил себя сделать глубокий, рваный вдох. Не здесь. Не сейчас. Напасть на них в таверне, полной их соотечественников, было бы чистым самоубийством. Его убьют прежде, чем он успеет нанести второй удар.

Он скосил глаза в сторону. Ульф. Варяг, стоявший у саней, тоже смотрел в сторону таверны. Его лицо, как всегда, было непроницаемо. Но он не смотрел на толпу. Он смотрел на тот самый стол в углу. И его взгляд был жестким и сосредоточенным. Он тоже заметил знак.

"Сообщить немедля", – пронеслись в голове Всеслава слова Рогнеды. Он понял, что времени у него почти не осталось. Ульф не будет действовать сам. Он выполнит приказ. Он пойдет к Янеку, чтобы передать весть своей госпоже. И тогда Рогнеда начнет свою игру. Она пошлет своих людей. Она перехватит их. Она заберет у него его месть. Его единственную цель. Все, что у него осталось в этой жизни.

Нет. Он не мог этого допустить. Он должен был действовать. Один. Быстро. И прямо сейчас. Ему нужно было доказательство. Ему нужна была эта фибула. И он заберет ее, чего бы это ему ни стоило. Сегодняшняя ночь станет либо ночью его триумфа, либо его последней ночью.

Глава 29. Разговор с варягом

Когда последние сделки были заключены и серебро надежно спрятано в переметные сумы, Ульф собрал своих людей у костра.

– Хорошо поработали, – сказал он своим обычным ровным голосом. – Запасы почти проданы. Завтра докупим соли, железа, и с рассветом – в обратный путь. Ночуем здесь, ведите себя тихо.

Слова варяга упали в сознание Всеслава, как удар молота по наковальне. "С рассветом – в обратный путь". Это был его приговор. Времени больше не было. Он должен был действовать этой ночью. А для этого ему нужно было отделиться от отряда. Стать свободным. Или, по крайней мере, сделать вид, что он дезертировал.

Он дождался момента, когда Ульф отошел от костра и в одиночестве направился к коновязи, где стояли их кони. Варяг всегда лично проверял животных перед сном. Всеслав, сделав глубокий вдох, чтобы унять колотившееся сердце, пошел за ним.

– Ульф, – позвал он тихо, когда они оказались в тени конюшни, вдали от чужих уш

ей.

Варяг медленно повернулся. Его светлые, почти бесцветные глаза в полумраке казались ледяными. Он смотрел спокойно, выжидающе.

– Я не возвращаюсь с вами, – сказал Всеслав прямо. С таким человеком, как Ульф, хитрить было бессмысленно.

– Почему? – спросил варяг так же просто.

– Дела у меня здесь. Личные, – ответил Всеслав, понимая, как неубедительно это звучит.

Ульф несколько секунд молчал, поглаживая гриву своего коня.

– Дела, или тот человек в таверне, с серебряной фибулой на плаще? – в голосе варяга не было ни удивления, ни осуждения. Лишь холодная констатация факта.

Всеслав замер. Он понял, что отпираться бессмысленно. Варяг видел все. И понял все.

– Это не твое дело, – сказал Всеслав глухо.

– Боярыня Рогнеда приказала мне присматривать за тобой, – так же ровно продолжил Ульф. – Она не из тех, кто берет на службу абы кого, особенно дерзких щенков, которые огрызаются на ее десятников. Она сразу почуяла в тебе волка в овечьей шкуре. И велела доложить, если ты попытаешься учудить что-нибудь. Я должен тебя связать и привезти к ней. Это приказ.

Всеслав напрягся, его рука легла на рукоять ножа. Он не собирался сдаваться без боя.

Ульф увидел это движение и едва заметно усмехнулся.

– Убери руку, щенок. Если бы я хотел тебя взять, ты бы уже лежал на земле со сломанной шеей.

Он отвернулся от коня и посмотрел Всеславу прямо в глаза.

– Я старый вояка, парень. Я всю жизнь служу тем, кто платит серебром. Я служил князьям в Гардарике, служил конунгам в Норвегии, теперь служу этой девке, потому что в ней больше мужской стати, чем во многих князьях. Мой приказ – доставить товар и вернуть людей. Мой приказ – доложить обо всем, что увижу. Но в приказе не было сказано, что я должен быть тебе нянькой.

Он полез за пазуху своей кожаной куртки и достал несколько серебряных монет, которые были отсчитаны в уплату наемникам.

– Вот твоя плата. Два гривенника. Считай, что ты честно ее отработал.

Он сунул монеты в опешившую руку Всеслава.

– Твоя война – не моя война, – сказал он тихо, почти по-отечески. – И то, что ты затеял, скорее всего, сведет тебя в могилу. Но варяги уважают смелость, даже если это смелость безумца. Я доложу боярыне, что ты сбежал, прихватив свою плату, как обычный вороватый наемник. Этого ей будет достаточно. А дальше ты сам по себе.

Он хлопнул Всеслава по плечу своей тяжелой, как медвежья лапа, рукой.

– Удачи тебе, сын Ратибора, – сказал он, впервые назвав его настоящим именем. – Она тебе понадобится.

С этими словами он развернулся и, не оглядываясь, пошел обратно к костру, оставив Всеслава одного в темноте.

Всеслав стоял, сжимая в руке холодные монеты. Он был потрясен. Этот суровый, молчаливый наемник, от которого он ждал удара, дал ему свободу. Из уважения воина к воину. Или из простого нежелания вмешиваться в чужие кровавые игры.

Но это не меняло сути. Он был свободен. И он был один. В самом центре вражеской территории. У него была всего одна ночь, чтобы сделать то, за чем он сюда пришел. И никакого права на ошибку.

Глава 30. Охота в переулке

Когда таверна окончательно погрузилась в тяжелый, пьяный сон, Всеслав выскользнул из своей каморки на сеновале. Ночь была темной и облачной, луна едва пробивалась сквозь пелену туч. Это играло ему на руку. Он двигался как призрак, перебегая от одной тени к другой.

Его добыча – трое ляшских воинов – все еще сидела в общем зале. Они пили много, шумно, хохотали и хлопали по задам пробегавших мимо служанок, чувствуя себя полноправными хозяевами жизни. Их предводитель со шрамом на губе пил больше всех. Всеслав видел его через грязное, мутное оконце, затаившись в тени у поленницы дров. Он ждал. Терпеливо, как волк ждет в засаде оленя у водопоя.

Прошел час. Другой. Нервы были натянуты, как струна. Но охотник внутри него был спокоен. Он знал, что рано или поздно зверь допустит ошибку.

И зверь ее допустил.

Ближе к полуночи лях со шрамом, пошатываясь, поднялся из-за стола. Он отмахнулся от своих товарищей, которые что-то кричали ему вслед, и направился не к гостевым комнатам, а к выходу на задний двор. Видимо, нужда или выпитое пиво заставили его выйти на мороз. И он был один.

Сердце Всеслава забилось, как боевой барабан. Это был его момент. Он не стал ждать. Бесшумно, как тень, он обогнул таверну и скользнул в темный, узкий переулок между основным зданием и конюшней. Здесь царил мрак и воняло помоями. Сюда, к нужнику, и должен был завернуть лях. Всеслав прижался к холодной, шершавой стене, сливаясь с темнотой. В руке он сжимал тяжелый нож, подаренный ведуном.

Через несколько мгновений в переулке появилась грузная фигура поляка. Он прошел в нескольких шагах от затаившегося Всеслава, даже не почувствовав его, и остановился в дальнем конце, у бревенчатой стены нужника. Он отвернулся, расстегивая штаны.

Всеслав выдохнул. Три быстрых, кошачьих шага по притоптанному снегу. Лях услышал скрип в самый последний момент и уже начал оборачиваться, инстинктивно хватаясь за меч. Но было слишком поздно.

Всеслав не стал пускать в ход лезвие. Убийство здесь, у самой таверны, было бы слишком шумным. Вместо этого он нанес короткий, резкий удар тяжелой рукоятью, окованной металлом, точно в висок. Звук был глухим, как удар по спелому арбузу. Раздался короткий, сдавленный хрип, и грузное тело, подкошенное, осело на грязный снег, даже не успев вытащить меч.

Дрожащими от хлынувшего в кровь адреналина руками, Всеслав опустился на колени. Он перевернул тело. Лях был без сознания, возможно, уже мертв. Всеславу было все равно. Он сорвал с его плеча тяжелый, подбитый мехом плащ.

И вот она.

Серебряная фибула-скорпион.

В руке она казалась тяжелой и ледяной. Даже в полумраке переулка он видел, как искусно она была сделана – каждая лапка, каждый членик на хвосте, и крошечное, злое жало на конце.

Доказательство.

Он смотрел на него, и чувства в его душе смешались в дикий, пьянящий коктейль. Триумф. Ярость. Облегчение. И еще что-то. Какое-то глубинное, мрачное удовлетворение от вида поверженного врага, лежащего у его ног. Он почувствовал вкус крови на своих губах, хотя и не был ранен. Это был вкус мести. Первой, настоящей, осязаемой мести.

Он быстро, не глядя, сунул фибулу за пазуху, под рубаху, где она тут же холодом обожгла кожу.

Он выполнил первую часть своей миссии. Он получил то, за чем пришел. Теперь нужно было исчезнуть. Раствориться в ночи, пока не обнаружили тело.

Он уже поднимался, чтобы скользнуть обратно в темноту, уйти, бежать без оглядки… когда услышал позади тихий, до боли знакомый голос.

– Я ждал тебя, сын Ратибора.

Глава 31. Неожиданная встреча

Голос прозвучал тихо, почти как шепот, но для Всеслава он был подобен удару грома. Все его существо мгновенно превратилось в один натянутый нерв. Он замер над телом поверженного ляха, а потом, как пружина, развернулся, выставляя перед собой окровавленный нож ведуна. Сердце, еще мгновение назад пьяное от триумфа, теперь стучало в груди частым, тревожным набатом.

Из темноты, из-за угла конюшни, вышла высокая фигура. Человек был закутан в длинный дорожный плащ с глубоким капюшоном, скрывавшим лицо. Он двигался медленно, не делая резких движений.

– Кто ты? – прохрипел Всеслав.

Фигура сделала еще один шаг, выходя в полосу тусклого света, падавшего из окна таверны. И откинула капюшон.

Всеслав застыл, отказываясь верить своим глазам. Ужас, удивление и волна испепеляющей ненависти смешались в его душе.

Лютобор.

Но это был не тот гордый и грозный воевода, который сидел за столом его отца. Перед ним стоял измученный, осунувшийся человек. Его лицо, обычно суровое и властное, было серым от усталости, а под глазами залегли глубокие, темные тени. Он выглядел старше на десять лет. Он выглядел загнанным.

– Ты! – вырвалось у Всеслава. Это было не слово, а рык зверя.

Вот он. Тот, кто привел убийц. Тот, чье лицо снилось ему в кошмарах. Вся сложная паутина интриг, о которой говорил ведун, в этот миг исчезла. Перед ним стоял его враг. Враг, до которого можно было дотянуться рукой. Красная пелена застлала ему глаза. Все его существо требовало одного – броситься вперед и вонзить нож в это ненавистное горло.

Он сделал шаг. Лютобор не пошевелился. Он даже не попытался достать оружие. Вместо этого он поднял пустые руки, показывая ладони.

– Тише, – сказал он. Голос его был глух и надтреснут. – Я пришел не драться. Убери нож, сын Ратибора. Нам нужно говорить.

"Говорить?!" – мысленно взревел Всеслав. – "Я буду говорить с тобой языком стали!"

– Ты привел убийц в мой дом! Ты виновен в смерти моего отца! – ненависть вырывалась из него, как лава из вулкана.

– Да, – тихо ответил Лютобор, и это простое, безоговорочное признание на миг остановило Всеслава. Он ожидал чего угодно – угроз, оправданий, лжи. Но не этого. – Я виновен. И нет мне прощения ни перед богами, ни перед людьми. Можешь убить меня. Я не буду защищаться. Я, может быть, даже заслужил это. Но сначала… сначала выслушай.

Он демонстративно распахнул полы своего плаща. Под ним не было ни кольчуги, ни меча. Только простая рубаха. Он был совершенно беззащитен.

– Я следил за тобой от самого городища Сбыслава, – продолжал он, не давая Всеславу опомниться. – Я знал, что рано или поздно ты выйдешь на их след. Я ждал.

– Зачем?! – Всеслав не опускал нож, но его смертоносный порыв был сбит с толку. Перед ним стояла не жертва, готовая к смерти, а человек, у которого был какой-то свой, непонятный ему план.

– Потому что ты, – Лютобор посмотрел ему прямо в глаза, и в его взгляде была странная смесь отчаяния и надежды, – моя единственная надежда.

Вся ситуация была абсурдной. Кошмарной. Его заклятый враг, человек, которого он мечтал уничтожить, стоит перед ним без оружия и говорит, что он – его единственная надежда.

Всеслав смотрел на него, и его кипящая ярость начала остывать, уступая место ледяному, недоверчивому расчету. Он не понимал, что происходит, но чувствовал, что попал в центр новой, еще более сложной и опасной игры. И эта игра была куда важнее, чем простая месть здесь, в этом грязном, вонючем переулке.

– Говори, – прошипел он, не опуская нож. – Но если это ложь… если это ловушка… я вырву твое сердце голыми руками.

Глава 32. Исповедь предателя

Переулок был погружен в тишину, нарушаемую лишь завыванием ветра и глухими звуками пьяного веселья, доносившимися из таверны. Свет из окна выхватывал из темноты три фигуры: Всеслава, напряженного, как волк перед прыжком, Лютобора, стоявшего перед ним с опустошенным лицом, и тело ляха, лежавшее у их ног неподвижной грудой.

– Я привел убийц, – повторил Лютобор глухим, безжизненным голосом. – Эта вина будет жечь меня до конца моих дней. Но я делал это не ради Ярополка, не ради земель и не ради золота.

Он сделал паузу, собираясь с силами. Казалось, каждое слово давалось ему с неимоверным трудом, словно он выдирал его из себя вместе с кусками плоти.

– У меня есть дочь. Ведана. Единственное, что у меня осталось в этой жизни после смерти жены. Она гостила у моей сестры в Червенских городах. Два месяца назад, когда началась смута после смерти Святозара, король Болеслав, который давно точил зуб на эти земли, захватил их. Моя дочь оказалась у него. В плену. В заложницах.

Всеслав молчал, но хватка на рукояти ножа немного ослабла. Он слушал.

– Он прислал ко мне гонца, – продолжал Лютобор. Его взгляд был устремлен куда-то в темноту, в прошлое. – Тайно. Он знал о моем старом конфликте с твоим отцом из-за пограничных земель. Он знал, что Ярополк недоволен упрямством Ратибора. И он предложил сделку. Я должен был "попросить" его о помощи. Дать ему повод ввести на нашу землю своих людей. Он обещал, что его воины лишь припугнут Ратибора, заставят его примкнуть к Ярополку, а вину за нападение свалят на Олега. И тогда Болеслав вернет мне дочь. Живой и невредимой.

Его голос сорвался. Вся его поза, вся его могучая фигура, казалось, обмякла под грузом этого воспоминания. Вся его воеводская гордыня, вся спесь, которую видел Всеслав в гриднице отца, исчезла. Перед ним стоял просто отец, зашедший в своей любви и страхе за ребенка слишком далеко.

– Я поверил ему, – прошептал он с горькой усмешкой. – Я, старый вояка, который полжизни бился с ляхами, поверил слову ляшского короля. Я был ослеплен. Я боялся за нее. Я думал только о ней. Моей задачей было лишь одно: подтвердить перед Ярополком и всеми остальными, что нападение совершили люди Олега. Я должен был направить всех по ложному следу. И я сделал это.

Он наконец посмотрел Всеславу в глаза, и в его взгляде была такая мука, что у Всеслава что-то дрогнуло внутри.

– Я клянусь тебе Велесом, сыном Сварога, – сказал он, и его голос звенел от искренности. – Я не знал, что у них приказ жечь и убивать. Я никогда бы не согласился на это! Твой отец был мне не друг, но он был честный враг! Он был русич! Я думал, это будет лишь игра… княжеская игра… Я не знал, что она обернется кровью и пеплом.

Он замолчал. В переулке снова повисла тишина. Исповедь была окончена. Ложь и правда, предательство и отцовская любовь сплелись в один тугой, уродливый узел.

Всеслав смотрел на него. Его простая, черная-белая картина мести рассыпалась на тысячи оттенков серого. Этот человек был чудовищем. Но он был и жертвой. Он был предателем. Но он был и отцом, который пытался спасти своего ребенка единственным способом, который, как ему казалось, у него был.

Ненависть никуда не делась. Она по-прежнему горела в груди Всеслава, но теперь к ней примешивалось что-то еще. Что-то холодное и расчетливое. Он все еще хотел убить этого человека. Но не сейчас. Не здесь. Сейчас этот сломленный, отчаявшийся воевода был ему нужен. Он был единственным, кто мог подтвердить его правоту. Он был ключом. И этот ключ сам шел к нему в руки.

Глава 33. Просьба отца

Лютобор, опустошенный своей исповедью, сделал шаг вперед. Он смотрел на Всеслава не как воевода на юнца, а как человек, потерявший все, на того, в чьих руках была его последняя надежда.

– Он обманул меня, – сказал Лютобор, и в голосе его зазвучал металл просыпающейся ярости. – Болеслав. Он получил то, что хотел – смуту на границе, смерть твоего отца. Но дочь он мне не вернул. Он держит ее здесь, в пограничном остроге. Как "почетную гостью". Но на самом деле – как залог моей верности. Моего молчания. Он думает, что я буду его псом на цепи, пока Ведана в его руках.

Он сжал кулаки. Его апатия сменилась холодной, осмысленной ненавистью, которая была понятна Всеславу.

– Я не буду его псом. Я лучше умру. Но не раньше, чем вытащу оттуда свою дочь.

Он перевел дыхание и посмотрел на Всеслава умоляюще.

– Я пробовал подкупить стражу. Я искал лазейки. Я потратил последние деньги, скупая сведения у этого продажного червя, Янека. И я нашел путь. Есть старый, заброшенный ход в башню, где ее держат. У меня есть план, как пробраться туда ночью, когда сменится стража. Но я не могу пойти один. Это самоубийство. Мне нужен воин. Быстрый, дерзкий, тот, кто не боится смерти. Тот, кому я могу довериться.

Он замолчал, и в тишине его следующие слова прозвучали, как клятва.

– Я следил за тобой, сын Ратибора. Я видел, как ты пробрался сюда. Я видел, как ты в одиночку выследил и обезвредил этого пса. Я видел в тебе не мальчишку, жаждущего крови, а воина, идущего к цели. Ты ненавидишь меня, и по праву. Но наш враг теперь один. Болеслав и те, кто за ним стоит.

Он сделал еще один шаг и, нарушив все законы чести и гордости, склонил голову перед сыном того, кого он предал.

– Помоги мне спасти ее, Всеслав. Помоги мне спасти мою дочь. Я не прошу тебя простить меня. Я прошу помочь отцу спасти своего ребенка. И в обмен, – его голос стал твердым, – я отдам тебе все, что у меня есть. Мою жизнь. Мой меч. Все, что я знаю. А знаю я много. Я знаю, кто из князей тайно встречается с послами Болеслава. Я знаю, какие земли они обещали ему за помощь. Я знаю все их грязные секреты. Я стану твоим клинком. Твоими ушами. Я помогу тебе отомстить. За твоего отца. И за мой позор.

Он стоял перед Всеславом – могучий воевода Ярополка, один из сильнейших людей в княжестве, – и умолял его, сына убитого им боярина. Он обращался к нему не как к врагу. А как к своей последней, единственной надежде.

Всеслав смотрел на него. На его измученное лицо, на отчаяние в его глазах. Ненависть в его душе все еще горела, но она больше не была слепой. Он видел перед собой не просто врага, которого нужно убить. Он видел сломанный, но все еще острый инструмент. И этот инструмент сам просился ему в руки. Инструмент, который мог помочь ему разрушить не одного ляшского наемника, а всю вражескую крепость.

Месть могла подождать. Большая, настоящая месть требовала терпения. И союзников. Даже таких.

Его рука, сжимавшая нож, медленно опустилась.

Глава 34. Трудное решение

Нож в руке Всеслава казался то ледяным, то обжигающе горячим. Он смотрел на Лютобора, и мир для него раскололся надвое.

Одна его часть, та, что родилась в огне и пепле той страшной ночи, кричала, выла, требовала крови. Вот он, враг. В нескольких шагах. Склонивший голову, уязвимый. Один удар. Один быстрый, точный удар в горло – и справедливость свершится. Кровь за кровь. Смерть за смерть. Отец был бы отомщен. Эта мысль была простой, чистой и пьянящей, как крепкая медовуха. Ярость, ставшая его единственной спутницей на этом пути, требовала выхода. Она бурлила внутри, и, казалось, еще мгновение – и она выплеснется наружу смертоносным ударом.

Он почти видел это. Видел, как тело воеводы падает на снег. Видел кровь, темнеющую в свете луны. И он чувствовал, что это принесет ему облегчение. Короткое, жгучее, как глоток водки на морозе.

Но была и другая часть. Та, что слушала шепот старого ведуна в землянке. Та, что помнила его слова: "Ты гонишься за псом, а нужно искать охотника". "Обрати свою ярость в холодный лед разума".

Эта часть его сознания была холодной и ясной. Она видела не врага. Она видела возможность. Уникальную, невероятную возможность, которая больше может не представиться. Лютобор был не просто врагом. Он был ключом. Он был тем, кто мог открыть двери в самые темные покои княжеских интриг. Он знал имена. Он знал планы. Он знал все. Убить его сейчас – означало бы обрубить нить, которая могла привести к самым главным паукам в этой сети. Это было бы все равно, что убить гончую, которая уже взяла след, вместо того чтобы пойти за ней.

Какой будет его месть, если он убьет Лютобора? Да, один из виновников будет мертв. Но что дальше? Всеслав так и останется одиноким, безродным мстителем. Его доказательство – серебряная фибула – может быть названо краденым. Его слово против слова князей не будет стоить ничего. Его обвинят в убийстве воеводы Ярополка, и за ним начнется настоящая охота. Он будет вечно бежать и прятаться.

А что, если он поможет ему?

Если они спасут его дочь, он получит в свое распоряжение не просто кающегося грешника. Он получит опытного воеводу с его связями, с его знанием военной науки, с его людьми, которые, как он говорил, ждут его в лесах. Он получит живого свидетеля, чье слово на любом совете будет весить в сто раз больше, чем слова безродного мстителя. Он получит союзника, кровью и честью своей дочери привязанного к нему.

Это был выбор. Между горячей, пьянящей яростью воина и холодной, горькой мудростью вождя. Между тем, чтобы сжечь одного врага сейчас, и тем, чтобы получить шанс сжечь их всех потом.

Всеслав вспомнил лицо отца. Он был прямым и честным. Он бы, наверное, выбрал первое – честный бой, пусть и последний. Но времена изменились. Прямота и честность привели его отца в могилу. Чтобы победить в этой новой, грязной войне, нужно было научиться играть по ее правилам. Использовать хитрость, ложь, даже союз с врагом.

Слова Доброгнеза – "справедливость порой требует большей хитрости, чем самый острый меч" – прозвучали в его голове с новой, пугающей ясностью.

Он сделал глубокий, холодный вдох. Ярость никуда не делась. Она по-прежнему была там, в глубине души, свернувшись черным, ядовитым змеем. Но он впервые смог накинуть на нее узду. Он подчинил ее себе. Превратил кипящий яд в ледяное оружие.

Решение было принято. Это было трудное, почти противоестественное решение, шедшее вразрез со всем, чему его учили. Но он знал, что оно было единственно верным.

Истинная месть – это не когда ты убиваешь врага. А когда ты заставляешь его служить твоим целям.

Глава 35. Хрупкий союз

Лезвие ножа, направленное на Лютобора, медленно опустилось. Всеслав не убрал его, но смертельная угроза исчезла, уступив место ледяному, деловому спокойствию. Ярость, бушевавшая в нем, была загнана вглубь, заперта, как зверь в клетке.

– Хорошо, – сказал он. Голос его был ровным и лишенным всяких эмоций. – Я помогу тебе.

Лютобор поднял голову, и в его глазах мелькнула тень облегчения, смешанная с удивлением. Он был готов умереть, но не был готов к этому.

– Но не думай, что я простил тебя, – продолжал Всеслав, и в его голосе прорезался металл. – И не думай, что я делаю это из жалости. Ты для меня по-прежнему враг. Тот, кто привел смерть в мой дом. И день расплаты между нами еще настанет. Но не сегодня. Сегодня ты мне нужен.

Он сделал шаг ближе, и теперь уже он нависал над воеводой.

– Ты просил о помощи. Ты ее получишь. Но за нее будет заплачена своя цена. С этой минуты и до тех пор, пока я не скажу иного, ты – мой человек. Не союзник, не товарищ. Ты подчиняешься моим приказам беспрекословно. Твой опыт, твои знания, твои люди, если они у тебя еще есть, – все это теперь мое. Мы пойдем спасать твою дочь. Но руководить буду я. И если я почувствую хоть тень лжи, хоть намек на предательство, я убью тебя, Лютобор. Медленно. И мне будет все равно, что после этого станет с твоей дочерью. Ты меня понял?

Это были жестокие условия. Полное, безоговорочное подчинение. Унижение для гордого воеводы. Но Лютобор, не колеблясь, кивнул.

– Я понял, – сказал он глухо. – Я согласен. Мой меч – твой.

– Хорошо. Тогда начинай говорить. План. Все детали. Без утайки.

В темном, вонючем переулке, над бесчувственным телом ляшского наемника, два заклятых врага начали планировать свою первую совместную операцию. Лютобор, отбросив все эмоции, быстро и четко, как на военном совете, изложил все, что ему удалось узнать от Янека: о старом дренажном туннеле, о расположении охраны, о смене начальника стражи. Всеслав слушал, вникая в каждую деталь, задавая короткие, точные вопросы. Его ум, привыкший к тактике охоты, мгновенно оценивал риски и возможности.

– Янек, – сказал он. – Ему можно доверять?

– Нет, – не колеблясь, ответил Лютобор. – Ему нельзя доверять. Он продаст нас за гривну серебра. Но сейчас ему выгоднее помочь нам. Во-первых, я заплатил ему вперед, и он знает, что если обманет, я найду его и вырву ему печень. А во-вторых… он боится.

– Кого?

– Твою соседку. Рогнеду. Он служит и ей. И боится, что она узнает, что он помогает ляхам. Он как мышь между двумя змеями. Будет изворачиваться до последнего.

– Рогнеда… – задумчиво повторил Всеслав. Это усложняло все. Но сейчас думать об этом было некогда.

– План рискованный, – подвел итог Всеслав. – Он держится на слове предателя и на удаче. Но другого у нас нет. Готовься. Выступаем через час. Нужно, чтобы в таверне все окончательно уснули.

Лютобор снова кивнул.

– Я буду готов.

– И еще одно, – остановил его Всеслав. – Того, что было между нами, – он кивком указал на свою исповедь, – никто не должен знать. Для всех я – твой дальний родич, воин, которого ты нанял для этого дела. Ясно?

– Ясно.

Лютобор, подобрав свой плащ, неслышно растворился в темноте, чтобы дождаться условленного часа.

Всеслав остался один. Он посмотрел на тело ляха, потом на тяжелую серебряную фибулу, которую снова достал из-за пазухи. Затем перевел взгляд на темные, грозные стены ляшского острога, маячившие за крышами.

В эту ночь, здесь, на чужой, враждебной земле, родился один из самых странных союзов. Союз, скрепленный не дружбой, а общей ненавистью. Союз, основанный на отчаянии и холодном расчете. Хрупкий, как тонкий лед. Но под этим льдом уже разгоралось пламя, которое было способно спалить дотла не только этот острог, но и терема далеких князей.

Глава 36. План спасения

Через час, когда таверна окончательно затихла, погрузившись в пьяный, тяжелый сон, Всеслав и Лютобор встретились в условленном месте, в овраге за постоялым двором. Они двигались, как две тени, огибая спящее городище, и вскоре оказались в небольшом, но густом ельнике на склоне холма. Отсюда, сквозь колючие лапы елей, открывался вид на ляшский острог, черневший на фоне чуть посветлевшего ночного неба.

Луна проглянула сквозь облака, и ее холодный, мертвенный свет залил крепость, очертив каждую башню, каждую бойницу. Острог казался неприступным. На стенах маячили редкие фигуры часовых.

Лютобор, расстелив на снегу свой плащ, опустился на колени и принялся чертить на нем угольком, который достал из кисета.

– Смотри, – прошептал он, и его шепот был едва слышен на фоне шума ветра. – Вот северная стена. А вот – угловая башня. Она ниже остальных, и к ней примыкает склад. Подвал башни – одно целое со складским подпольем. Именно там, в дальней каморе, держат Ведану.

Всеслав смотрел на грубую схему, и картина начинала оживать в его воображении.

– Охрана, – Лютобор ткнул угольком в основание башни. – Двое у двери в подвал. Постоянно. Еще один – патрулирует этаж сверху и лестницу. Меняются через два часа. Нам нужно попасть туда перед сменой караула, когда они сонные и невнимательные. Янек сказал, что в эту стражу как раз заступает сержант Казимеж – пьяница и дурак, больше думает о вине, чем о службе.

Он провел линию от стены острога к башне.

– Вот. Это туннель. Старый дренажный ход, идет от стены прямо к подвалу. Вход в него, как я говорил, снаружи, в зарослях терновника у подножия стены. Янек клялся, что ход не завален, только в конце решетка. Старая, проржавевшая. Говорит, ее можно выломать ломом.

Он посмотрел на Всеслава, и в его глазах блеснула отчаянная решимость.

– Мы проникаем в подвал, убираем стражу у двери, взламываем замок каморы, забираем Ведану и уходим тем же путем. Если все пойдет гладко, нас даже не хватятся до утренней проверки.

Всеслав долго молчал, изучая схему. План был прост, как удар топора. И так же прямолинеен и опасен.

– Слишком много "если", – сказал он наконец. – Если Янек не врет. Если туннель проходим. Если решетка поддастся. Если стражи у двери действительно двое, а не пятеро. Если тот, кто патрулирует, не спустится в самый неподходящий момент.

– Других "если" у нас нет, – жестко ответил Лютобор.

– Почему ты ему поверил? – спросил Всеслав. – Янеку. Он получил от тебя деньги. Что мешало ему взять серебро и донести воеводе? Нас может ждать засада в этом самом туннеле.

– Я знаю, – кивнул Лютобор. – Я думал об этом. Но я пригрозил ему не только своей местью. Я сказал ему, что если это ловушка, мой человек, оставшийся снаружи, донесет боярыне Рогнеде, что ее верный "осведомитель" работает на две стороны и сдал ее людей. Он боится ее больше, чем воеводу Радзимировича. Он знает, что ляхи далеко, а ее рука – близко.

– Твой человек? – удивился Всеслав.

– Блеф, – криво усмехнулся Лютобор. – Но он поверил.

Всеслав посмотрел на острог. Крепость спала, но это был сон хищника. В любом из этих темных окон мог скрываться наблюдатель. Каждый часовой на стене был угрозой.

– Хорошо, – сказал он, принимая решение. – План рискованный, но другого нет. У нас есть лом?

– Есть. И отмычки. Янек продал все втридорога, стервец.

Они еще раз, в деталях, обсудили каждый шаг. Кто идет первым. Условные знаки. Что делать, если их обнаружат. Они говорили как два воеводы, планирующие вылазку, а не как два врага. Общая смертельная опасность на время стирала все, что стояло между ними.

Всеслав проверил свой нож. Лютобор – короткий меч, который прятал под плащом. Они были готовы.

Над острогом повисла напряженная тишина, словно весь мир замер в ожидании. Они шли в ловушку. В ловушку, которую им подсунул предатель. И вся их надежда была лишь на то, что этот предатель боится кого-то другого больше, чем их. И еще – на собственную удачу и скорость.

Глава 37. Ночная метель

К полуночи погода, как по заказу, начала портиться. Ветер, до этого лениво теребивший верхушки елей, окреп и загудел, превратившись в настоящую вьюгу. С неба повалил густой, плотный снег, который тут же закружился в бешеных вихрях, заметая следы и сокращая видимость до нескольких шагов. Острог утонул в белой, воющей мгле.

– Боги с нами, – прошептал Лютобор. В такую ночь даже самый усердный часовой предпочтет укрыться за зубцом стены и дремать, чем всматриваться в слепую метель.

Они вышли из своего укрытия. Теперь они были не людьми, а двумя тенями, двумя сгустками мрака в белом хаосе. Они двигались медленно, пригнувшись к земле, от дерева к дереву, от сугроба к сугробу. Снег забивался в глаза, холодный ветер проникал под плащи, но они не чувствовали холода. Все их существо было сконцентрировано на одной цели.

Каждый шаг был риском. Под ногами мог предательски хрустнуть сухой сук, скрытый под снегом. Впереди, в снежной круговерти, мог внезапно возникнуть силуэт дозорного. На стенах острога не было видно огней – ветер тут же гасил любой факел. Крепость казалась вымершей, погруженной в летаргический сон. Но это безмолвие было обманчиво и таило в себе смертельную угрозу.

Всеслав шел первым. Его чувства, обостренные до предела, работали за гранью человеческих возможностей. Он слышал не только вой ветра, но и скрип собственных костей. Он видел не только кружащиеся снежинки, но и каждую тень, которая казалась темнее остальных. Внутри него все было холодным и спокойным. Страх, который он чувствовал в ельнике, исчез, уступив место ледяной сосредоточенности охотника.

Они обошли острог по широкой дуге, держась кромки леса, и подошли к нему с самой глухой, северной стороны, обращенной к болотам. Здесь, как и говорил Лютобор, у самого подножия стены, росли густые, колючие заросли терновника, теперь превратившиеся в бесформенные сугробы.

Пришлось потратить несколько драгоценных минут, разгребая снег и ломая колючие ветки, чтобы добраться до стены. Руки в кровь исцарапаны, одежда цеплялась за шипы, но они упорно лезли вперед.

– Здесь, – прошептал Лютобор, указывая на место у самого основания стены, где снег лежал как-то неестественно.

Они принялись разгребать сугроб руками. И вскоре их пальцы наткнулись на холодный, замшелый камень. Это был большой, грубо отесанный валун, который, казалось, лежал здесь со времен сотворения мира. Но Лютобор нащупал под ним щель.

– Давай, – скомандовал он.

Они навалились на камень вдвоем, упершись плечами. Камень был тяжел и, казалось, врос в мерзлую землю. Мышцы напряглись до предела, сухожилия затрещали от усилия. На мгновение Всеславу показалось, что у них ничего не выйдет. Но вот валун с глухим скрежетом подался, сдвинувшись на вершок. Они поднажали еще. И еще. И наконец, с тяжелым вздохом земли, он отошел в сторону, открывая под собой черный, прямоугольный провал.

Из дыры пахнуло затхлой сыростью, гнилью и чем-то еще – вековой, неживой темнотой. Это был вход.

Они замерли, тяжело дыша, и прислушались. Но вокруг выла лишь вьюга. Никаких криков, никакого топота. Кажется, их не заметили.

Напряжение достигло своего пика. Все, что было до этого – погоня, слежка, драка – было лишь прелюдией. Настоящая игра начиналась сейчас. Здесь, в этой темной, смердящей норе, ведущей в самое сердце вражеской цитадели.

Лютобор проверил свой меч и лом. Всеслав крепче сжал рукоять ножа. Они обменялись короткими, жесткими взглядами.

– Я первый, – сказал Всеслав.

Он опустился на колени и, не колеблясь, шагнул в темноту.

И в этот самый момент, заглушая вой метели, у него за спиной раздался тихий, но отчетливый хруст ветки.

Всеслав замер, а потом медленно, как во сне, обернулся, его рука взлетела к ножу. Лютобор, уже собиравшийся лезть следом, тоже застыл, как каменное изваяние.

Они были не одни.

Глава 38. Появление волчицы

Хруст ветки был слишком явным, чтобы списать его на случайность или игру ветра. Это был звук человеческого шага. Осторожного, но уверенного.

Всеслав, еще не успевший полностью скрыться в лазе, выпрямился как пружина, разворачиваясь. В его руке блеснула сталь. Лютобор, застывший рядом, выхватил свой короткий меч. Они оба понимали: их обнаружили. Но кто? Дозор острога? Засада, устроенная Янеком?

Из белой круговерти метели, бесшумно, как стая волков, вышли темные фигуры. Они появлялись одна за другой, вырастая из вьюги, и за несколько секунд оцепили их плотным, неразрывным кольцом. Их было не меньше десятка. Двигались они слаженно, по-военному, и в руках каждого было обнаженное оружие.

Всеслав и Лютобор оказались спина к спине, в центре смертельной ловушки.

Из кольца окружения вперед вышли двое. Одна фигура – высокая, могучая, как скала, с большой секирой в руке. Даже в полумраке Всеслав узнал широкие плечи варяга Ульфа.

А вторая… Вторая фигура была чуть ниже, стройнее. Она шагнула на свет, падающий от луны, пробившейся на миг сквозь тучи, и откинула капюшон. Снег тут же принялся запутываться в ее тяжелой русой косе.

Рогнеда.

Она стояла, засунув руки за пояс, на котором висел ее неизменный топор. На ее губах играла холодная, насмешливая улыбка.

– Доброй ночи, охотник, – ее низкий голос прозвучал спокойно, но в этом спокойствии таилась угроза. – Или мне следует звать тебя Всеслав, сын Ратибора?

От этих слов у Всеслава по спине пробежал ледяной холод. Это был не вопрос. Это было утверждение. Она знала. Все это время.

– Не надо так смотреть, – продолжала она с той же издевательской усмешкой. – Ты неплохо играл. Но собака никогда не сможет полностью скрыть повадки волка. Ты двигаешься, как воин. Ты смотришь, как вождь, а не как побитый псарь. И тот маленький бой с разбойниками в лесу… ни один бродяга не станет обезоруживать врага. Он просто убьет его. Я сразу поняла, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Нужно было лишь подождать, пока ты сам себя не покажешь.

Ее взгляд переместился на Лютобора, и глаза ее сузились.

– А это… – протянула она с притворным удивлением, – какая неожиданность! Сам воевода Ярополка, Лютобор! Пропавший без вести. Оказывается, он не в степи сгинул, а прячется в ляшских лесах. Да еще и в компании сына того, кого он же и предал. Какая интересная история складывается. Какой интересный заговор.

Она сделала шаг вперед. Ее воины за спиной напряглись, готовые к бою. Лютобор молчал, его лицо превратилось в каменную маску. Он был в ловушке. Между своим заклятым врагом и амбициозной хищницей, которая только что сорвала его единственный план.

– Ульф сказал мне, что ты сбежал, "сын Ратибора", – снова обратилась Рогнеда к Всеславу. – Украл свою плату и исчез. Но я знала, что ты не из тех, кто бежит. Ты охотник. Ты идешь по следу. И я просто пошла по твоему следу.

Всеслав понял все. Ее недоверие. Ее приказ Ульфу. Его странный поступок у коновязи. Варяг не просто отпустил его. Он выполнил приказ – "доложить обо всем". И он доложил, дав им возможность выследить Всеслава, чтобы понять, какую игру он ведет. А Рогнеда, хитрая волчица, не стала вмешиваться сразу, а позволила ему самому привести ее к цели. К этому тайному лазу. К Лютобору.

Она переиграла его. Полностью. Он считал себя охотником, а оказался всего лишь гончей собакой, которая вывела настоящую охотницу на крупного зверя.

– Спасибо, что нашли для меня вход, – издевательски поблагодарила она. – Я как раз искала способ попасть внутрь. А теперь… – ее голос стал жестким, – отойдите. И не мешайте. То, что находится внутри, теперь мое.

Глава 39. Ультиматум Рогнеды

Слова Рогнеды упали в морозную тишину, как камни. "Теперь мое". В них не было злорадства, лишь холодная, деловая констатация факта. Она видела перед собой не людей, а фигуры на игровой доске, и только что сделала свой решающий ход.

Лютобор шагнул вперед, выходя из-за спины Всеслава. Его лицо, до этого каменное, исказилось от ярости и бессильного отчаяния.

– Ты не посмеешь, – прохрипел он. – Это моя дочь.

Рогнеда даже не удостоила его прямым ответом. Она обратилась к Всеславу, но каждое ее слово было адресовано воеводе.

– Забавно, – сказала она с кривой усмешкой. – Воевода Ярополка, правая рука князя, сговаривается с сыном боярина, которого он же и погубил, чтобы выкрасть собственную дочь у ляхов, которым он же ее, по сути, и отдал. Какой клубок лжи. Представляю, как обрадуется князь Ярополк, когда я приведу к нему эту девицу и расскажу ему эту историю. Он поймет, кто его настоящие верные слуги.

Теперь ее мотивы стали предельно ясны. Она не собиралась воевать с ляхами или мстить за Ратибора. Она увидела возможность сыграть по-крупному. Ведана, как живое доказательство предательства и двойной игры Лютобора и поляков, была для нее бесценным трофеем. Предъявив ее Ярополку, Рогнеда не просто доказывала свою верность. Она топила Лютобора, одного из влиятельных воевод. Она демонстрировала свою силу и осведомленность. Она могла просить за такую услугу любую награду. Например, официально утвердить за ней спорные земли Озерного Края, осиротевшие после смерти Ратибора.