Брошенный мир: Шок (книга третья)

Брошенный мир. Шок.

Пейтон

Ощущения были очень странные. Особенно, учитывая тот факт, что подобное изменение само по себе совершенно не удивляло. Вообще с того момента, как Пейтон согласился на предложение Хеддока и пожал ему руку, то напряжение, которое было у него в отношении Делейни, куда-то испарилось.

Ему больше не хотелось бегать за ней, истязать, душить. Теперь даже сами мысли казались ему совершенно не его уровня. Словно, он только что гонялся за каким-то туманом, забывая про то, насколько большим он может быть. Что вообще на него нашло? Она ведь любила его как настоящего мужчину, способного делать такие вещи, которые не в состоянии был делать больше никто. Она не одна из тысяч тех, кто есть на станции. Она была такой единственной, кто любил в нем то внутреннее, что есть в нем, а не ту власть, которая являлась лишь следствием этого. А она ж еще была самой красивой, сексуальной и соблазнительной. И хоть это всего лишь один конкретный человек. Это такой человек, без которого жизнь кажется серой. А он хотел ее убить…

Пейтон сидел в своей квартире и смотрел на тот ландшафт, что виделся как громадная панорама за его окнами. Там ведь тоже много разных важных и не очень вещей, но ведь ни одна вещь не может быть настолько важной, чтобы всё остальное из-за этого потеряло свою ценность.

Как легко понимать подобное, когда ты видишь неодушевлённые предметы, и как тяжело иногда бывает с живыми людьми. И ведь он сам буквально несколько часов назад покупался на это…

– Это удел молодых… – вслух сказал Пейтон и плеснул себе в стакан немного виски. Врачи вообще предупреждали его, что пить после приступа сама по себе плохая идея, но ведь он знал, что то был вовсе не сердечный приступ, а так, какое-то недоразумение в его нервной системе.

Он выпил стакан залпом и, проглотив жидкость, ощутил прилив тепла внутри себя:

– А удел опытных – править этими молодыми.

Хеддок при последней их встрече раскрыл свои карты. Выборы. Он хотел провести выборы и стать президентом. А место вице-президента пообещал Пейтону, взамен его поддержки на этих выборах.

Пейтон хорошо знал из учебников, что такое вице-президент. Второй человек в государстве. Тот самый второй, который станет первым, если вдруг с президентом что-то случится. И именно это интересовало его больше всего – занять пост того, кто заменит первого.

Как ни странно, но у него совершенно не было сомнений в том, что Хеддока придётся сменить. Это вообще виделось как само собой разумеющееся. Причём совершенно не важно, как именно. Линкольн, Кеннеди, Франклин Рузвельт. Они все когда-то были президентами, а потом внезапно перестали ими быть, и их место заняли вице-президенты. И ведь никто ж потом не привлекал этих вице-президентов к делам по поводу того, как это так получилось. А знали ли они о том, что так случится? А не поспособствовали этому сами? Ни одного не привлекли к этому, какие бы обстоятельства там ни были. Не привлекли по одной единственной причине – они стали президентами по факту.

Пейтон усмехнулся. Алкоголь начал играть у него в крови, и он выпил ещё порцию… У него будут полномочия решать все так, как может решать только настоящий лидер, ведь у него будут не те жалкие ошмётки власти, которые были раньше посредством полномочий старейшины. У него будет вся власть… Дурень Хеддок думает, что может крутить-вертеть систему, как ему вздумается, и оставаться при этом руля. Не знает главного правила – если ты уже у руля, то всё, что у тебя есть это система. Не трогай её вообще, иначе она поглотит тебя… Не такой уж он и умный оказался, каким подавал себя другим. Не таким уж умным… Но что его беспокоило, так это происшествие с Биллом Стерлингом – тот ни с того, ни с сего сам заколол себя в левый глаз. Особенно странным это выглядело после инцидента с недавним приговорённым к смерти, которого Стерлинг жестоко истязал перед тем, как казнить. Не надо было быть особым спецом для того, чтобы понимать, что садизм и самоистязания совершенно противоположны друг другу и никак не могут с лёгкостью сочетаться в одном человеке с разницей в один день. Тут что-то было явно не так. Пейтон никогда не был другом Стерлингу, и пару раз даже сильно удивлялся его решениям. Как в тот случай, когда Пейтон на закрытом заседании предложил досматривать всех перед тем, как пускать в центральный лекторий – мол, давайте продемонстрируем заботу. Государство должно заботиться о своих гражданах, а прежде всего об их безопасности. Никто не сможет причинить вреда другому, все будут чувствовать себя защищёнными, а мы получим ещё один удобный рычаг для воздействия на несогласных. Пейтону тогда казалось, что Стерлинг будет первым, кто одобрит эту идею и станет горячо поддерживать её вплоть до самого принятия, но случилось совершенно наоборот. Стерлинг сказал тогда, что служит Аполло-24 для народа, а не для себя. Что обыски, будь то людей или недвижимости – это элемент психологического воздействия, иногда даже карательной категории. А он вот следит за порядком и защищает, в том числе друг от друга. Он стал приводить массу примером из истории – все они подходил как нельзя лучше: о том, что преодолеть подобное заграждение есть достаточное количество способов, о том, что желание, например, всех возрвать ещё проще будет реализовать путём подрыва очереди на входе, о том, что ключевой подход в поиске нарушителей – это психология и точечный выбор. У Стерлинга оказалось в наличии столько поразительной фактуры, что даже Пейтон понял, что сопротивляться бесполезно. Это был один из немногих случаев того, когда ему пришлось буквально сливаться с темы, чтобы избежать дальнейшей эскалации. Смесь непонимания и удивления, тогда заполонили всё сознание Пейтона. Почему Стерлинг был против? Понятно, что он разбирается в этом лучше, понятно, что у него есть свои соображения, но почему он был против получить ещё одну возможность что-либо контролировать? Это слабость при ощущении изменений? Старческий консерватизм и нежелание вводить что-то новое? Честолюбие в том, что предложение было не его? Откуда это исходило? У Пейтона не было до сих пор на это ответа. Но что он хорошо понимал, так это то, что Стерлинг очень последователен. Его действия выверены. Он отлично понимал, что будет, если нечто делать или не делать. И это понимание строилось на фундаментальных знаниях, опыте, уме. И то, что такой человек не мог просто так убить самого себя, было не просто очевидно. это было невозможно. Тут что-то совсем не так. Это явно было какой-то вынужденной мерой, и очень интересно, какова в этом роль Хеддока. Не получится ли так, что вице-президент раньше выйдет из игры, чем президент? Может же Хеддок так думать? Может. Про Линкольна и Кеннеди он ведь тоже знает. Пейтон взял бутылку виски, покрутил её в руках, разглядывая этикетку, а затем убрал в ящик стола. Не время сейчас расслабляться и уж тем более праздновать. В ближайшие несколько дней станет понятно, что будет полноправным правителем Аполло-24. Пейтон поднялся, взглянул в даль, набирая внутри свой жаркий пыл и мощно взмахнул пальцем:

– Что Вы хотите получить? Заблуждение и страх со всех сторон? Боль и страдания? Пустоту и отчаяние?

Он опустил палец и слегка отвернулся, и затем резко вернулся в предыдущее положение:

– Или защиту? Возможность спать спокойно, пока другие решают за вас самые главные вопросы. Надёжность и стабильность. Уверенность в завтрашнем дне.

Пейтон ощущал со стороны свой властный повелительный взгляд, который он держал всё это время. Нет, лучше него никто не умеет управлять думами людей. Лучше него никто слова не подберёт. Не завернёт их в нужном порядке. И именно этот порядок надо поставить так, чтобы без него вся эта защита, надёжность и стабильность в умах людей даже не подразумевалась. Тогда и только тогда никакой Чарли Хеддок, кем бы он ни был, не подумает даже о том, чтобы попытаться управлять этими людьми без него.

Зазвонил телефон.

Пейтон странными глазами уставился на него. Вроде бы сейчас звонить ему было уже некому. И поздновато и докладывать не о чем. Даже если какой-то ненормальный снова искромсал себя и покончил с жизнью, то это явно не его забота, а следовательно и беспокоить-то никто не должен.

– Пейтон, слушаю. – он постарался сделать свой голос максимально жёстким и уверенным. Мало ли, если это Хеддок, то пусть почувствует силу.

– Здравствуйте, господин старейшина. – говорил кто-то незнакомый. При этом сама манера говорить чем-то напоминала его собственную. И это были вовсе не те гром и молния, которые извергал Пейтон, а нечто очень кроткое с виду, но с таким же фундаментальным основанием. Словно за человеком, говорившим это, стоял кто-то со всех сторон защищённый. Такие вещи Пейтон считывал с ходу, и это ни с чем нельзя было перепутать.

– Доброй ночи, незнакомец. – старейшина говорил твёрдо, но тон при этом сохранял вполне нейтральный. – Вы скажете, кто Вы и откуда взяли мой номер? Разумеется, Вы понимаете, что мне не составит никакого труда узнать, откуда Вы позвонили, а затем и найти Вас.

– Разумеется-разумеется. Поверьте, такие как я уважают светскую власть… Поэтому я звоню с телефона охраны Вашего блока. И, отвечая на предыдущий вопрос – номер телефона я также взял у них. Он записан в тревожной книге.

Пейтона начинали поражать слова, которые он слышал. Но что ещё больше поражало, так это тон, с которым неизвестный говорил всё это. Ни малейшего намёка на угрозу или показуху. Ответы следовали на вопросы. И ещё… Он сказал "светская власть"… Никакой церкви и религии на Аполло-24 не существовало. Все верили в науку и только в неё. Цифры, причины и следствия. Всё выверенно и закономерно. Ничего лишнего. В это верили граждане. Но если некто выделил светскую власть, то очевидно предполагает и духовную.

– Вас могут удивлять мои слова, но, прежде всего, я хочу сказать Вам, что я Ваш союзник. Я знаю о том, что происходит сейчас на нашей станции, и очень хотел бы помочь Вам, взамен рассчитывая и на Вашу помощь. Вы позволите изложить моё предложение лично, господин старейшина?

– Раз Вы смогли так просто пройти в помещение охраны и найти мой номер, то, полагаю, Вам не составит труда также просто найти мою квартиру и прийти в неё. – Пейтон слегка напряг свой голос, пытаясь показать серьёзность.

– Разумеется, господин старейшина. Разумеется.

– В таком случае, жду Вас у себя сейчас… И первое, что я желаю услышать на пороге, так это Ваше имя. – Пейтон положил трубку.

Вот оно, оказывается, какие ещё люди у нас существуют. А так сразу и не скажешь, что подобные вещи остаются без контроля. Служба Билла Стерлинга, поучения и истории Чарли Хеддока, великолепные рассуждения Пейтона Кросса – с виду кажется, что народ обложен со всех сторон доступом к правильной информации и её трактовке. Кажется, что народу совершенно ничего не надо кроме этого… Религия? Откуда ей здесь взяться, когда для неё просто не оставлено места? Нет, тот кто идёт к нему сейчас или какой-то проходимец, которому посчастливилось оказаться в комнате охране случайно, или человек совершенно иной породы, не встречаемой ранее. Ведь, если то, на что он намекает – правда, то получается, что у него есть способность не убеждать других, а переубеждать. Это совершенно иной уровень. И это не мимолётные вещи вроде политических интриг, в которых Пейтон чувствовал себя как рыба в воде. Это нечто куда более глубинное, нечто, заставляющее людей мыслить по-другому. Заставляющая их становиться такими, какими они и не думали быть… И если всё это так, то у этого человека должна быть совершенно немыслимая харизма и дар убеждения. Пейтон посмотрел на бутылку с виски, стоявшую у него на столе, затем на пустой стакан, и подумал, что сейчас не время снова прикладываться. Интересные сегодня приходят открытия: то перестать хотеть жёстко трахнуть Делейни, то закончить хлестать спиртное. Так и до монашества можно дойти…

Монашество… Да, как нельзя к месту вспомнилось это слово… Станция слишком погрязла в разврате. Не хотелось это замечать, делать акцент, но всем давно было видно, насколько легко и не прочны сексуальные связи между друг другом. Как легко кто-то может начать пить. Как легко может перестать работать, ведь пайка хватает с лихвой – сам Пейтон некогда поддерживал идею о достаточном количестве выдаваемой провизии для людей. Мол, так они никогда не подумают, что им что-то не додают, что у верхушки есть еда куда лучше, ведь когда есть достаток, то говорить о качестве совсем не с руки. Никто просто и не поймёт, что Совет Старейшин шикует, когда есть мудрый Пейтон, который всё правильно объяснит. "Хлеба и красивого слова" – так говорил Пейтон своим коллегам по Совету. И ведь работало же. Ещё как работало… А куда уходил весь пыл – в разврат. Куда ж ещё. Ведь именно Пейтон туда всё и направлял… Оказалось, что недостаточно сильно.

Короткие разговор с незнакомым святошей (а сейчас Пейтон не сомневался уже, что это святоша) навёл на мысли о том, что не всё так блестела, как хотелось в это верить… Послышался стук в дверь. В первые мгновения Пейтону хотелось снять трубку и вызвать охрану. Из этого блока, соседнего, какого угодно. Лишь бы вызвать и выбросить за пределы станции без скафандра этого провокатора. Задушить в зародыше эту угрозу, которая шляется, где хочет и когда хочет и делает вид, что делает это с добрыми намерениями. Глупость. Он старейшина. Опытный и могущественный. Он всегда успеет это сделать, если будет на то потребность. Да и в Тоску всегда можно отправить перед тем, как всё закончить – мало ли, чего интересного расскажет. Нет, всему своё время, а само время торопить не стоит. Пейтон подошёл к двери. В глазок смотреть не хотелось. Как ни странно, но не могло быть речи про физическую безопасность или что-то в этом роде. Святоши не про это, святоши совсем про другое… На глаза ему попался засов, который он совсем недавно смастерил, чтобы никто не смог помешать ему расправиться с Делейни. Такой красивой, милой и сексуальной… Какая это была глупость, так думать. Думать, что красоту можно забрать себе, чтобы ей больше никто не обладал. Это всё жуткие мысли какого-то маньяка, а не политического лидера… Он когда-то читал про африканских диктаторов, которые что только ни делали, пытаясь укрепить свою личную власть, здоровье и будущее в целом. Кто-то даже съедал противников, полагая, что так можно получить его силу. Неужели можно было уподобиться им? Нет. Ему нужна вся станция, и нужна для того, чтобы управлять ей на благо всех. И Делейни в том числе. И сейчас рисковать всем ради мимолётной непонятной забавы – это самое настоящее преступление против себя самого любимого. Глупо было даже полагать, что такое возможно… А вот так называемые духовные конкуренты, вот об этом стоит ещё как подумать.

Пейтон открыл дверь.

– Что? – Его не просто удивило, он в какой-то момент подумал, что спятил. Перед ним стояла Делейни. Красивая, очаровательная. В тонкой розовой блузке и короткой юбке. В её глазах виднелось какое-то полноценное спокойствие, которого не было никогда, и это придавало ей ещё больше шарма… – Я зайду? – та уверенность, с который она говорила, не просто сбивала с толку, она поражала до глубины души. А чего она хочет-то? Неужели забыла, что произошло в прошлый раз? Неужели не подозревала, что он хотел с ней сделать потом? Как она так явилась в тот момент, когда он осознал, что всего этого больше не хочет? Что он стал относится к ней как к символу, означающему нечто совершенное.

– Нет. – Пейтон отрицательно покачал головой, заглядывая ей за спину и пытаясь разглядеть, нет ли кого кругом. В былое время, он искал бы взглядом охранников, а теперь самым важным для него был святоша – не спугнуть бы его.– Как скажешь. – голос девушки продолжал излучать уверенность, оставаясь при этом весьма приятным на слух. – Я лишь хотела сказать, что мне очень приятно было проводить с тобой время. Ты имеешь право знать, как это было. Больше, чем кто-либо другой. Вне зависимости от того, чем всё закончилось.

Пейтон не мог даже пошевелиться. Он был поражён. Прежде всего своей собственной недавней глупостью. Эта женщина была его, была ей добровольно и была довольна этим. Ни с чем нельзя сравнить то чувство, когда рядом находящаяся женщина действительно удовлетворена тобой со всех сторон. Такое нельзя ни с чем спутать, ни на что поменять. У него это было… И то, как она вела себя теперь, лишь показывало, насколько безумно он поступил тогда. Он ведь не её ударил, он, по сути, ударил себя в ней. Вот, что он сделал… А уж про последующие его мысли и вовсе не стоит говорить. Они граничат с сумасшествием, если вовсе не являются таковыми. Он мог продолжать обладать своим влиянием на станции и иметь рядом её. Добровольно, а не по принуждению. Что же тогда на него нашло?

Он повернул голову слегка в сторону, и снова его взгляду попался кустарного типа засов, сделанный второпях. Тогда он возлагал на него надежды. Считал, что это всё, что ему нужно для самого факта его существования. А теперь он смотрел на него и понимал, что то была дикая несусветная нелепость. Пейтон вытащил железку и показал Делейни:– Вот! Видишь это? Вот, о чём я думал. Понимаешь? Об этом! Как ни странно, но до Делейни быстро дошло, что значит этот предмет:

– Я подозревала, что всё будет не совсем так, как предполагается… Наверно, и на тот случай, если я буду сопротивляться, у тебя было что-то припасено. Ну ты, есть ты. Всегда предусмотрительный, даже если надо совершить глупость. Но знаешь… Мне всё равно приятно, что ты в итоге сказал об этом сам. Сам, а не кто-то другой… Это очень похоже на того Пейтона Кросса, которого я когда-то любила.

– Люби теперь кого-нибудь другого. – Пейтон сам не знал, зачем сказал столь очевидную глупость, но сразу продолжил. – А теперь иди быстрее, куда тебе надо. У меня масса важных дел.

Он закрывал дверь и понимал, что никакой святоша сегодня к нему уже не явится. Очевидно, что было видно её и, может быть, даже слышно сам разговор. Более того, слышно, как Пейтон в какой-то момент перестал контролировать себя, указывая на собственные ошибки. А стоило оно того? Может быть, надо было просто прогнать бывшую пассию сразу, не разглагольствуя о прошлом?…

Нет. Ему хотелось сказать Делейни, что он ошибался, и что собирался сделать. Он и так в долгу перед ней. В долгу, потому что предал ни за что. За какое-то сиюминутное помешательство, которое теперь было для него очевидно. Она заслуживала знать о том, как всё было, ведь когда он станет правителем Аполло-24, то любая женщина будет любить уже не его как харизматичного старейшину, а его как единоличного лидера, а это совсем другое…

Проповедник

Дамиан Торн никогда не хотел быть серой личностью. Его не особо волновали материальные ценности или отношение к нему других людей. Но вот внимание как таковое – это была основа его мироощущений. "Никто не может чувствовать себя никчёмным, когда на него обращены сотни глаз".

Внимание. Это было единственное, что имело когда-либо для него значение. На станции он был архивариусом. В его ведении содержалась масса документов, которые проходили через администрацию, различные секции, а также личные заметки обычных людей. Если вначале львиная доля его интереса приковывалась к государственным бумагам, то очень скоро он осознал, как много важного содержится в частных переписках и очерках.

Собственно, сами документы по большей части хранились в цифровом виде, а попадали в архив в случае смерти или заточения гражданина в Тоску. И здесь он тоже не сразу дошёл до своего открытия. Ведь всё первостепенное значение он отдавал исключениям, тем людям, что оступились, нарушили закон и попали в местную тюрьму. Он полагал, что найдёт необходимые ему паттерны там, не понимая, что речь идёт как раз об исключениях. Это вообще были своего рода записки сумасшедших, сбившихся с колеи людей, которые перестали себя контролировать. Это ведь конец пути, а не его начало или даже середины.

Самое интересное было в переписках обычных людей. Которые прожили определённую жизнь, а затем дошли до закономерной точки. Именно закономерной и естественной, а не искусственно созданной, вроде отправки в Тоску. И с недавнего времени стали попадаться ещё более интересные закономерные завершения. Те самые, когда люди отправляли себя на тот свет самостоятельно. Таковых за последние полгода оказалось уже целых шесть, включая последнего бывшего главу секции безопасности Билла Стерлинга. Так вот ключевое открытие этих случаев было в том, что их предварительное поведение, вернее, внутреннее состояние, описываемое в дневниках и очерках, не выдавало никаких намёком на настигаемое сведение счётов с жизнью. Этот факт убедил Дамиана в том, что пора действовать. Восемь лет он готовился. Восемь лет. И теперь похоже, что наступало то время, когда можно будет залезть в разум других людей таким образом, что они не захотят его оттуда выпихивать.

И он стал пробовать. Разные теории, разные подходы, к разным категориям людей… Первой стала концепция противостояния добра со злом в самом крайнем соотношении: добрые боги, которые хотят защитить людей, противостоят злым богам, которые хотят людей уничтожить. Напрашивался явный вывод слушать проповедника добрых богов, чтобы получить их защиту уже при жизни. Заодно обещалась и посмертная беззаботная загробная жизнь, но подобная сторона вопроса, учитывая, что смертей на этот момент было не так много, большинство людей практически не интересовала. Это Дамиан понял буквально сразу и сосредоточился на благах при текущей жизни…

Теория не зашла людям совсем. Он опробовал эту концепцию на четырёх рабочих и одном охраннике. И все они застопорились на одном и том же вопросе "Если ты проповедник таких богов, то почему сам не в достатке?". Ответы вроде "мне это не очень нужно" и "всему своё время" смотрелись весьма бледно, и концепцию пришлось срочно менять. Следующим этапом стало формирование структуры единого бога, абсолютно всемогущего, единственного вершителя судеб, но при этом злого по своей сути. По задумке Дамиана такой бог прославлял лишь самого себя и не стремился ни к абсолютному злу или добру, но при этом мог оказывать блага для своих адептов. Под благами в этом случае подразумевалась возможность избежать каких-то проблем, а также получить себе бессмертие. Дамиан припас последний пункт персонально для себя, пытаясь в некотором роде забрать эту проекцию на себя – мол, я уже бессмертен, и никогда не умру, зато буду наблюдать как умираете со временем вы.

Продвижение пошло, конечно, лучше нежели предыдущая версия религии, но изъянов при этом было предостаточно. Люди хотели однозначных ответов, а при такой концепции своего рода "высшего благословения" было очевидно, что ответы у Дамиана должны быть… Но они были слабы. Всё расплывчатое, многозначительное и эфемерное. Люди не хотели покупаться на дешёвые манипуляции, какие они и сами были в состоянии состряпать, пусть даже не столь красивые. Каждый новый ответ порождал всё больше новых вопросов, а это только отталкивало. Никто принципиально не спорил, в чём-то даже соглашался, но было также очевидно, что идея не взлетела. И тогда до Дамиана наконец дошло, что его бог должен быть не добрым и не нейтральным, а именно злым. Его должны бояться и трепетать от его адептов. Тогда и именно тогда ответы будут звучать убедительно. Они будут отсекать сами зародыши новых вопросов, предлагая варианты возможных ответов на ходу в голове у самого человека. Там, где есть страх, там всегда найдутся ответы. Пусть они будут даже откровенно тупыми и несостоятельными, но такие ответы залезают настолько глубоко, что даже самая мысль о том, чтобы выкорчевать их оттуда, будет уничтожаться самим человеком моментом при её возникновении. И тут очень к месту оказались эти загадочные смерти людей на станции, инициированные ими самими же. Они это сделали по велению великого бога. Того самого, что может заставить человека делать всё, что угодно и когда угодно. Человек не в состоянии не то что противостоять ему, а даже осознать сам момент противостояния. Последнее было ключевым моментом для того, чтобы отсеивать возможные вопросы по какой-либо конкретике – это узнать невозможно, так как дурман бога столь силён, что сознание человека просто ничтожно по сравнению с ним. С именем бога Дамиан "поработал" отдельно. Во-первых, само имя узнать нельзя, как и произнести или написать. Но есть проекция имени в виде двух раздельных слогов "Ак’Ан". Эта проекция необходима для обозначения вездесущего бога друг другу, но не пытающаяся привлечь при этом его внимания. Во-вторых, сами слоги произносились Дамианом со странным придыханием. Это должно было придать имени некий сакральный характер и намёк на космическое происхожение. Перед тем как "презентовать" своё новое открытие Дамиан отрепетировал возможные вопросы, ответы на них и, что особенно важно, сценические паузы. К этому моменту ему стало очевидно, что проповедник – это не просто тот, кто может что-то прояснить, это прежде всего тот, кто всецело демонстрирует то, что он всё знает. Говорить он, разумеется, может далеко не всё. Но то, что говорит, должно выглядеть как некое тяжёлое откровение, идущее из глубины души. Кстати, сама концепция души получила особенное развитие в связи с Ак’Аном. Все души людей создал именно он, именно поэтому он волен распоряжаться ими по своему усмотрению. Более того он может отделять клочки души от одного человека и передавать их другому, таким образом один человек потеряет какую-то свою способность, например, удачу, а другой – приобретёт.

Последнее было вообще вишенкой на торте, ведь трактовать любые изменения стало возможно ещё и с этой позиции, добавляя при этом толику страха перед неизвестностью, ведь каждый человек начнёт вспоминать, что он возможно потерял внутреннего, что мог в какой-то момент даже не заметить. Первым, на ком Дамиан решил опробовать свою новую концепцию на одном из рабочих, добывающих реголит. Рабочего звали Тони, и друзей у него было раз-два и обчёлся, зато был нескрываемый интерес ко всему, что происходит на станции. Он слышал о серии странных смертей и открыто интересовался, как подобное может происходить, когда на станции всё кругом просматривается, а государственные структуры строго контролируют всё, что выходит из ряда вон.

Дамиан застал того в библиотеке, в одном из помещений, где был журнальный фонд. Помещение небольшое, обычно там никого не бывало. На двух рядах столов были расположены несколько ноутбуков с доступом в журнальные архивы. Дамиан подсел на соседнее место, открыл на мониторе изображение дремучего леса, где за каждым стволом дерева можно было предположить нечто зловещее. Посередине композиции был расположен домик, с виду достаточно уютным, но краски были таковыми, что всё выглядело весьма депрессово. Один из тегов картинки указывал на то, что сама картинка использовалась как заставка для рабочего стола, что внутренне несколько забавило самого Дамиана.

– Да он и там бы достал… – как бы невзначай сказал новоиспечённый проповедник, глядя на изображение. – Достал бы и сделал тоже, что и со всеми ними… Уж никакой Стерлинг ему не ровня… Голос, которым он это говорил, старался звучать так, будто речь про что-то естественное и неизбежное. Словно, проще самому долететь до Солнца, чем избежать этого.

– Тоже самое, что и с Биллом? С Биллом Стерлингом? – Тони казалось, что он уже как-то видел этого человека. Такого с виду старого, с заросшими волосами на голове, густой бородой и очень томным глубоким взглядом. Вроде бы такой человек должен быть очень уверен в себе, и в том, что происходит вокруг. Столь сокровенный тон в голосе мог свидетельствовать только о чём-то очень страшном и не особо понятном для человеческого разума.

– Да… – ответил проповедник, не поворачивая головы. – Ак’Ан достанет, кого угодно. Кого угодно и где угодно…

– Ак’Ан? Как Вы сказали?

– Да-да, именно Ак’Ан. Наше счастье, что он не реагирует на это имя. А не то, мы бы, наверно, легко составили Стерлингу компанию просто за свою пустую болтовню.

– А Вы не знаете, как это случилось? Как умер Билл Стерлинг? – Тони смотрел на собеседника, не отрывая от него взгляда. Про незнакомое имя он пока ничего не понял, кроме того, что это нечто опасное. Но вот подробности чужой смерти его интересовали больше всего.

Проповедник медленно повернулся и взглянул Тони прямо в глаза:

– Знаю. Разумеется, знаю… Ак’Ан открывает тайны всегда там, где люди должны увидеть его ненависть.

Дамиан не знал. Он тоже "что-то" слышал про смерть Билла Стерлинга, про то, что новым шефом безопасности стал Чарли Хеддок, про то, что сама смерть была очень странной и внезапной, но никакой конкретики. Народ стал шептаться о том, как это могло быть. Кто-то даже говорил, что в реальности Стерлинг не умер, а отправлен в Тоску. Версии стали плодиться как грибы, пока тело публично не захоронили за пределами станции, официально объявив о сердечном приступе. Прощания с ним как такового не было, но разглядеть очертания лица было можно, поэтому часть версий про Тоску тут же отмерла, порождая тем временем всё новые и новые идеи того, как же он мог умереть на самом деле.

Когда в первые разы Дамиан думал о том, чтобы объяснять эту смерть, то ему казалось, что надо придумывать нечто очень логичное, с какими-то доказательствами. Вроде было видно то это или не это во время похорон. И чтоб это как-то сходилось с реальностью. Но потом стало очевидно, что ту реальность, которая была на самом деле, всё равно никто не знает. Всё дело лишь в том, кто во что поверит самостоятельно. Всё прочее можно подтянуть конфабуляцией. Дамиану вообще очень нравилось это слово, которое он некогда вычитал из курса по нейропсихологии. Конфабуляция – способность головного мозга придумывать информацию там, где он её не может вспомнить. Казалось, что это идеальный инструмент для того, чтобы подстроить любую версию под себя. Самое главное – не правдоподобность, а убедительность. Сама концепция может быть донельзя абсурдной, но её убедительность – вот ключ к её состоятельности.

– Так и что же? Что же там было на самом деле? – Тони жаждал ответа как никогда. Ему даже стало казаться, что он сможет жить новой жизнью после того, как узнает ответ.

– А что тебе даст ответ? – Дамиан начал активность убеждать себя, что Билл Стерлинг перерезал себе горло, и что это выглядело именно так и никак иначе. – Что тебе даст знание этого, тем более, что само знание не сказать, что очень приятно выглядит.

– Как что? Я буду знать правду!

– А что дальше? Что будет после того, как ты будешь знать эту правду? Она станет конечной для тебя правдой? Самой последней правдой на земле?

– О чём это ты? Я просто хочу знать, что происходит на станции… – Тони демонстрировал непонимание. Для него подобные мудрёные конструкции казались слишком оторванными от реальности. Ведь там, где мир непонятен, то для него он и не существовал…

– Вот смерть Билла Стерлинга – это лишь малая часть того, что происходит на станции… – проповедник отвернулся и продолжил смотреть на картинку дремучей избушки, а затем тихо добавил. – Лишь малая часть той крови, которая проливается…Тони стало перехватывать дыхание. Он смотрел на немолодого бородатого мужчину, который знал похоже что-то такое, что было даже трудно себе представить. Лишь малая часть той крови. А сколько же её всего? Он слышал недавно про жуткий случай с Дейзи, которая искромсала себя на рабочем месте ни с того ни с сего. Ему не хотелось в это верить, но многие подтверждали, что видели окровавленное тело в луже крови своими собственными глазами. Что же это такое происходит на станции? Это разве всё не простые случайности?

– Это разве всё не простые случайности? – Тони еле держал себя в руках Дамиан повернулся и томно взглянул ему в глаза. Казалось бы, даже он слегка улыбался. Или, может, улыбались его глаза. Но смотрелось это как-то демонически.

– Похоже, что ты уже понял ответ. – сказал проповедник.

Тони смотрел на него ошарашенными глазами. Казалось, что время встало на месте, и теперь он будет вечно смотреть вот так в эти дьявольские глаза, которые знают то, что невозможно знать.

– Нет… Нет! – внезапно выкрикнул Тони. – Я не хочу это знать. Не хочу… Сейчас я пойду пить пиво и всё забуду. Абсолютно всё.

Дамиан, казалось, ещё скривил физиономию, чтобы придать ей некую ироничность – мол, так ты всё и забудешь.

– Я всё забуду! – Тони даже стукнул кулаком по столу, и рядом стоявшие мониторы зашатались из стороны в сторону.

– А что ты забудешь? – спросил проповедник. Теперь его лицо выглядело скорее дружелюбным, чем зловещим. Казалось, что так легко ему отдаться, в его власть, что теперь может быть очень легко и хорошо, если только не совершать никаких ошибок. Тот страх, который он вызвал, очевидно, исходит именно от него, и если делать, что он скажет, то, возможно, страх удастся победить.

Тони пытался отдышаться, в то время как в глазах у него слегка темнело:– Я не знаю… Не знаю… Скажи, что делать.

– Верить мне… Для начала верить мне. Ведь я есть проповедник… – Дамиан хорошо помнил, как в некоторые прошлые разы в других попытках он слишком рано снова срочно возвращался к конкретному богу, пытаясь стращать им. Это было в корне неверно, и это он уже хорошо усвоил. Люди отвлекались, начинали задумываться и переключались со зловещего проповедника на то, что они в глаза-то не видели. Нет. Ак’Ан будет упомянут снова только тогда, когда речь дойдёт до объяснений. Когда надо будет логически закреплять в сознании те принципы, которые изначально держатся на одних эмоциях, и прежде всего на страхе неизвестности.

– Проповедник… – покивал Тони. Ему приходило облегчение, словно он оказывался в какой-то безопасности. Некая угроза, которая только что нависла над ним, постепенно отходит в сторону. Искромсанная Дейзи, мёртвый шеф безопасности. Это всё теперь в какой-то другом мире, и совсем не важно.– А теперь я расскажу то, что ты должен знать. – сказал проповедник. – Дейзи изрезала всю свою левую часть, потому что хотела добраться до души. Чтобы выкинуть из себя то, что управляет ей. Это было глупо, опрометчиво и, что самое главное, бессмысленно… А что касается Билла Стерлинга, то он перерезал себе горло. Сам. Потому что ему не хватало кислорода… Не мог дышать, а так решил, что воздух будет попадать напрямую в горло. Понимаешь, какая логика?

Тони отрицательно покачал головой. Он слушал с раскрытым ртом и всеми силами старался сохранить ровное дыхание, но после упоминания о нехватке кислорода ему показалось, что дышать и правда трудно. Его дыхание участилось, словно кто-то стал выкачивать воздух из помещения.

– Тебе сейчас это не грозит. – спокойно сказал проповедник. В это же мгновение у Тони раскрылось дыхание, и он почувствовал облегчение в груди:

– Спасибо… Спасибо… Я даже не знаю, как тебя зовут…

– Брат Дамиан. Зови меня брат Дамиан. – ответил проповедник и вспомнил, как долго он размышлял над тем, стоит другим именовать его "отцом" или "братом". С одной стороны обращение "отец" могло дать ему некие права над другими, но обратная сторона этой медали говорила о том, что лишние раздумья над тем, насколько он избраннее всех остальных вовсе ни к чему. Он должен быть лишь проводником Ак’Ана, а никак не новым мессией. Придёт время, и он им станет. Но пока этого нет, он должен быть как все с одной только разницей – он знает единственную правду про самого могущественного бога. Тогда ему будут верить. Именно верить, а не требовать доказательств и сотворения чудес. Такой же как все, только просвещённый, а значит "брат".

– Брат Дамиан? – Тони подвинулся поближе и склонился перед собеседником. – Спасибо тебе, брат Дамиан…– Скажи своё имя.

– Тони. Все зовут меня Тони.

– Теперь ты брат Тони. Это самое главное, что тебе сейчас надо запомнить для того, чтобы остаться в живых. Тони покивал головой, глядя проповеднику прямо в глаза.

– Прежде всего стоит уяснить одну простую вещь. – проповедник говорил, не торопясь, и так, будто его слова надо было вставлять в небольшие отверстия как кирпичики в стену. – Не существует какого-то точного способа как быть в безопасности, но можно делать всё, для того, чтобы по крайней мере быть близким к этому.– Что надо делать? Что надо делать для… для… бога. – Тони, очевидно, хотел сказать "для этого бога", но подобный оборот речи вряд ли выглядел лицеприятно. А настоящее имя "Ак’Ан" он похоже забыл.

– Ты забыл его имя? – проповедник выдавал несколько двойную эмоцию: с одной стороны несколько упрекающую, но с другой – такую спокойную и ни к чему не обязывающую. Дамиан знал, как важно делать некие "прощения", когда человек в реальности и не был в чём-то виноват, но ситуация построена таким образом, что он чувствует себя таковым.. Подобные манипуляции давали ещё более серьёзный эффект, чем случаи, когда человек действительно в чём-то провинился. "Всё дело в источнике давления" – говорил про себя Дамиан. Если источник давления внешний, но ему хоть сколько-то, но пытаются оказывать сопротивление и уж точно считают его чем-то чужеродным. А вот если сомнения и ущербность идёт изнутри, то эффект совсем иного порядка. Человек не замечает, как начинает сам себя есть, и в этом случае тот, кто оказывается снаружи, может стать ему верным "спасителем", единственным, на кого можно рассчитывать.

– Я… Нет, что ты… Я просто не уверен, что смогу правильно произнести его… – Тони стал оправдываться, и это был верный способ перестать думать объективно.– Брат Тони… – проповедник слегка вздохнул. – Нет никакого греха в том, что ты что-то забыл. Грех может быть в том, что ты обманываешь других или, что ещё страшнее, обманываешь самого себя…

– Прости, брат Дамиан. Прости. Я не хотел никому врать. Я только запутался..– Ты забыл его имя или не уверен, что правильно сможешь его произнести? Тони молчал. Он молчал и показывал всем своим видом тот ответ, который напрашивался сам по себе.

– Раскаявшийся будет прощён. – спокойно вывел проповедник. – Лжец будет уничтожен.

– Забыл! Прости, прости! Я… Я не запомнил его имя. Оно такое необычное… Красивое и необычное. И я не запомнил… Прости, брат Дамиан… – Тони тараторил как заведённый. И чем больше он тараторил, тем больше считал себя виноватым и испытывал при этом облегчение одновременно.

– Ак’Ан услышит твои мольбы. – спокойно ответил проповедник и положил Тони руку на голову. – Если, разумеется, они искренни. Только, если они искренни. Тони только трясся и не мог вымолвить ни слова. Да большего от него и не требовалось. Теперь Дамиан точно знал тот механизм, который работает, когда надо делать "настоящим" тот культ, который сам и придумал. И ведь как лаконично всё выходит, когда предоставляешь минимум информации. Ведь сядь Тони спокойно, да распиши всё услышанное на листке бумаги, и там было бы нечто весьма сумбурное и несерьёзное – какой-то бог с непонятным именем, который может заставить кого угодно сделать что угодно, убивший при этом уже несколько жителей, включая шефа безопасности. Ни логики, ни какой-то взаимосвязи между фактами – вот, что увидел бы Тони в своих набросках. Но он всего этого не делал. Он лишь плыл по тому течению, что предоставили ему Дамиан, и натыкался на те вопросы, которые тот по сути сам и задавал ему.

Для Ак’Ана найдётся время. И найдётся оно тогда, когда надо будет заполнять ту пустоту, которая образуется после того, как всё будет выжжено внутри. Не надо перебивать что-то новой религией, надо сначала освободить для неё место. Посеять сомнения, неуверенность и страх, который станет настолько вездесущим, насколько и невозможным. Люди должны сами захотеть заполнить эти пространства, и именно тогда следует говорить об Ак’Ане и его правилах. Следующие несколько недель Дамиан провёл в одурманивании ещё пяти человек, таких же как Тони. Трое из них были рабочими, один инженер, один администратор и даже один охранник. Охранник вообще попался очень ценный, из блока Чикаго, где заседали крупные шишки: руководители секций, старейшины. Им там было уютнее всего, а Дамиану тем более, раз охранник попался именно оттуда. Посеяв зёрна сомнений этим пятерым и периодически закрепляя пройденное, он решил собрать всех в одном помещении, чтобы дать начало новому этапу – формированию сплочённой группы единомышленников. Когда-то он вычитал это слово "единомышленник", и оно понравилось ему настолько, что в какой-то момент даже захотелось поменять обращение "брат". Это было мимолётное желание и продиктованное лишь очарованием, словом как таковым. "Единомышленник" – тот, кто думает в одном русле с тобой, так же как ты, в тех же целях, что и ты. Это можно было трактовать настолько расплывчато, насколько только хватало желания.

Первое собрание прошло в архивном хранилище, где места едва хватило для того, чтобы Дамиан смог хоть немного отстраниться от всех остальных и вещать с небольшого ящика, который он заранее накрыл чёрным полотном. Полотно раньше использовалось для местечкового хранения отработок реголита, потому слегка крошилось мелкими камушками и пылью. Вначале Дамиану это не понравилось, но очень быстро он сообразил, как это можно выдавать за ту "чёрную пыль", каковой станут все неверующие в Ак’Ана. Текст в речи он готовил не долго, а вот само выступление – наверно, за сотню раз. Он стоял перед зеркалом и пробовал разные позы, движения руками и особенно пальцами. Наиболее подходящим было, конечно, восклицацтельное помахивание указательным пальцем, устремлённым вверх. Такая поза придавала внутренней уверенности, но в зеркале было заметно, что всё время стоять таким образом выходит как-то неестественно. Будто других вариантов не особо, да и акцентировать на чём-то сложно. Ведь это положение даёт упор на что-то – нельзя давать упор на всё подряд. Поэтому указательный палец, обращённый вверх, он стал использовать исключительно при упоминании самого Ак’Ана. Когда пришло время, то ему показалось, что сейчас все просекут его очковтирательство буквально за пару секунд. Какое-то чувство даже подсказывало, что лучше всё отменить и сослаться на болезнь или что-то в этом роде. Но стоило только начать говорить, как некие силы словно буря стали ходить у него в теле буквально ходуном. Его трясло от переполняемой уверенности и мощи своих слов. Глаза словно искрили, а в голосе чувствовалась сумасшедшая энергичность. Говорил он при этом не громко, а местами даже специально делал потише и переходил на шёпот, словно рассказывая какую-то тайну, которую нельзя узнать даже стенам, которые их окружали в тот момент. Концепция строилась е просто уверенно, а словно по маслу. Слова текли сами собой, чудесно переплетаясь одно с другим. Глаза метали искрами. А указательный палец власти поднимался вверх, возвышая о самом важным, исключительно в самых подходящих ситуациях.

Закончив говорить, Дамиан томно уставился на слушателей, на этот раз ожидая нужной ему реакции. Это до в самом начале он считал, что его будут пытаться подловить на какой-то отсутствии логики, нестыковках и прочем. Но теперь, когда он видел лица этих людей, когда чувствовал то, что у него внутри, то точно знал, что все вопросы ему понравятся.

– Что же нам теперь делать? Брат Дамиан? – спросил Тони. Он находился на почётной роли первого ученика, а потому чувствовал себя более уверенно и вообще способным на то, чтобы задавать какие-то вопросы.

– Искать! – резко ответил проповедник. Настало время двигать их, двигать вперёд, чтобы дело пошло быстрее.

– Искать? – удивлённо спросил Тони. Остальные лишь переводили взгляд то на него, то на проповедника.

– Да! Искать… – ответил Дамиан. Единомышленников…

С того момента секта, которую, по сути, образовал Дамиан Торн, стала набирать совершенно другие обороты. Его первые новообращённые стали пропагандировать идеи самостоятельно: кто-то с лучшим, кто-то с худшим успехов. Качеством можно было пренебречь в виду совершенно иного типа скорости – главное набрать максимальное количество в сжатые сроки. А те, кто не примет сразу, вполне могут принять это потом, и им тем более это будет проще сделать, так как новое течение, по крайней мере, не будет в новинку.

Спустя каких-то пару недель и проведение всего ещё двух собраний (на этот раз уже в одном из лекционных помещений, которую предоставил очередной нововступивший член секты) Дамиан Торн стал обладателем умов и душ аж 86 человек. Подобный успех с одной стороны его сильно удивлял, с другой – ему, наконец, начало казаться, что он нашёл то необходимое в жизни, что искал всю жизнь. Бесконечный рост внимания к себе. Это внимание росло изо дня в день, а каждое собрание вдохновляло его до такой степени, что он возомнил себя энергетическим вампиром, питающимся чужой привязанностью к его собственной персоне.

Несколько лет назад он читал одну книгу "Душа вампира", в которой главный персонаж, Густав Глисон, был бессмертным вампиром, питающимся страданиями других людей, которые он сам же и создавал. И хотя все те, кого Густав уничтожил, заслуживали того, Дамиан считал его отрицательным персонажем, стремившимся к разрушению. Себя же он полагал созидательной личностью, которая создаёт нечто новое и необходимое для всех. Теперь его идеи, его мысли стали настоящей концепцией жизни почти для сотни людей. Совершенно разных людей, которых теперь объединяла единая религия.

Это не то, что втирал всем Пейтон Кросс или преподавал Чарли Хеддок. Те лишь опирались на здравые размышления, логику и последовательность. У Дамиана вся концепция строилась на куда более мощной всепоглощающей основе – эмоциях. И эти эмоции очень скоро переходили в его руки. Очень быстро он стал осознавать, что подобное управление если не по форме, то уж точно по существу является властью. Именно это слово стало мерещиться ему буквально везде. Власть. Личная власть. Собственная власть. Та самая власть, которую можно забрать себе только один раз. Один раз, и больше этого никогда не будет. После этого будет лишь пустота. О пустоте Дамиану думать вовсе не хотелось – хотелось лишь заполнять свой собственный сосуд той властью, которая к нему так лаконично приходит. И тут он осознал, что сам сосуд слишком мал.

Слишком мал тот сосуд, что есть у него, чтобы заполнять его своей властью. Ведь те умы, которыми он повелевал были в реальности его лишь в те минуты, когда они не были заняты государственным трудом. Тем самым трудом, который в итоге выдавал им пропитание, регистрировал жильё, предоставлял выходные и всё такое, без чего они не представляли свою жизнь. Они могли делиться своими трудами, всем тем, что получили от государства, но они не получали от своей религии ничего материального.

Это было упущением. И Дамиан стал копаться в этом ещё глубже, докопавшись в два счёта до понятия собственность… У древних религиозных организаций существовала принципиальная разница между хоть насколько-то официально признанной церковью и сектой – у церкви было своё собственное неотъемлемое имущество, зачастую международного масштаба, в то время как у секты всё имелось лишь в подпольном варианте. И сама концепция упиралась в признание церкви государством. То, что сейчас существовало на Аполло-24 Дамиан не сильно-то считал государством, но все его признаки на самом-то деле у него имелись: иерархическое подчинение, силовой аппарат, административные органы и социальное обеспечение. Можно было или заменить это "государство" собой или заставить его признать себя. И тут Дамиан решил поосторожничать. Всё же те властные структуры в лице Совета Старейшин, которые существовали к этому времени, хоть и были ему отвратительны, но они выполняли целый ряд важнейших функций, тех самых, которые останутся в любом случае. И заменять их собой Дамиану не очень хотелось… Поэтому второй вариант – лишь получить признание власти, в таком ключе подходил куда больше. Со временем можно будет и подмять под себя государственные структуры, создав теократическое государство, где он просто займёт самую верхушку, не трогая всё остальное. Его ближайшие соратники получат привилегированное положение, а в замен составят костяк его личной службы безопасности. Отсюда созрел великолепный план договориться о новых изменениях с самым влиятельным из всех старейшин – Пейтоном Кроссом.

От своих приспешников Дамиан узнал о том, что Пейтон пару месяцев назад, получил что-то вроде микро-инфаркта, который не помешал ему публично ввести понятие "государственной измены", после чего жестоко казнили одного бедолагу-рабочего с сомнительной репутацией. На следующий день с собой покончил Билл Стерлинг (каким образом, до сих пор оставалось загадкой), а должность шефа безопасности занял Чарли Хеддок. Последнее насторожило его настолько, что он отдал распоряжение своим людям прозондировать этот вопрос. Ему даже нравилось каждый раз упоминать об Ак’Ане, чью волю необходимо узнать, получив эту информацию. "Где-то в этом кроется воля Ак’Ана… Не позволительно пропускать такое из виду" – приговаривал он при этом. И "злые уши", как Дамиан стал называть своих информаторов, сообщили о том, что Хеддок похоже имеет куда более масштабное влияние на станции, чем это представляется публично.

Как ни странно, но подобное его не удивило. Он не сильно верил в Совет Старейшин, и в то, что они на самом деле так уж на что-то влияют, при том, сколько они при этом говорят – по себе было судить весьма легко, и в чём-то даже приятно.

Выходило, что Хеддок весьма важная фигура, причём похоже что такая, какой Дамиан хотел сам когда-то стать. Ему сразу стали вспоминаться лекции Хеддока, его речи об истории, о том, что правильно и что нет. Как бывало раньше, и к чему это приводило. Все всегда слушали с большим интересом, и ещё все кругом шептались, что мы никакой не на Земле на самом деле, скрывая это от него… Это было несколько удивительно, но ведь это работало, потому как все продолжали его слушать. Это более чем устраивало Дамиана. За одним лишь исключением – так должны слушать только его самого… Но нельзя лезть на рожон. Нельзя недооценивать их, особенно в условиях, что никуда не сбежишь.

В тот вечер, когда он хотел поговорить с Пейтоном, один из его людей, тех, что был охранником в секторе Чикаго, сделал всё для того, чтобы Дамиан получил возможность позвонить из пустой комнаты службы безопасности прямиком в апартаменты старейшины. Дамиана немного трясло перед тем, как это делать, и он даже не был уверен, что сможет говорить хоть сколь-нибудь связно, но в итоге получилось весьма эффектно. Он подбирал настолько красиво звучащие фразы, так подгонял свою манеру речи, что моментально стал получать от этого удовольствие – такой большой и знаменитый Пейтон Кросс слушал его предложение о встрече с лёгкими намёками на разделение властей, что невольно окрыляло.

А затем по камерам он заметил девушку, подошедшую к аппартаментам старейшины, и это спутало все его планы. В первый раз за несколько последних месяцев он понял, что не обладает той информацией, которая нужна для того, чтобы принимать решения. И дело было не в том, что кто-то появился не вовремя. Дело было в ней. Он видел эту девушку первый раз жизни, и хоть это было через камеры, он осознал, как его тянет к ней. Такие формы, такая грация. Лицо было словно с тех картинок, что он видел на ряде постеров из модных изданий. Она была самим совершенством.

Дамиана это поразило до глубины души, ведь никогда ещё в своей жизни он не испытывал чувств к женщине. Он всегда считал, что это что-то лишнее. Что-то, что мешает думать, действовать, быть сильнее. Все эти чувства он полагал лишь весомыми инструментами в манипулировании другими людьми. Только так, и никак иначе. И ему и в голову не могло прийти, что это нечто может произойти с ним самим. И самое главное – тот поворот, который произошёл внутри него самого. Раньше он полагал, что если ему кто-то понадобится, то он сможет просто "промыть мозги" и завладеть инициативой путём простой чехарды словами, фактами, предположениями. Женщина не сможет отказаться от него, потому что из всех предложенный вариантов просто не будет такого, который бы обошёлся без него. У Дамиана не было сомнений, что если наступит момент, то он легко сможет разыграть эту партию. Но сейчас он осознал, что одного её согласия ему будет мало. Ему принципиально хотелось, чтобы это согласие было добровольным, а не надуманным. Он хотел обладать ею, понимая, что она сама этого хочет. Что всё её нутро желает этого само. Что в этом нет и толики лжи, честолюбия или притворства. Что это всё есть истинное положение вещей. Ему хотелось, что это было действительно настоящим. Потому он передумал тогда идти к Пейтону. Не знал, что стал бы говорить ей. Не знал, как она оценит его, впервые увидев. Не знал, понравится ли ей всё то, что произойдёт.

Не должно быть вторых попыток или шагов назад. Всё должно идти как по маслу. Всё должно идти к цели и закончится лаконичным обладанием этой девой, которая по праву займёт своё место рядом с ним.

Очень скоро "злые уши" узнали для него, что девушку зовут Делейни, и что она бывшая самого Пейтона Кросса. Вокруг ещё витала непонятная история с подробностями расставания, но самое главное, что следовало из всего, так это то, что текущего бойфренда у неё не было. По крайней мере, в том явном виде, как это было в случае со старейшиной. Так зачем она тогда приходила к Пейтону? Попрощаться? Сказать что-то напоследок? Или пытаться вернуть всё назад? Дамиану было больно думать об этих вопросах. Он даже заметил, что это намного болезненнее, чем отсутствие того самого внимания окружающих, без которого он не мог представить свою жизнь.

И тут у придуманного им бога Ак’Ана стало взращиваться новое качество – ревность. Очень быстро Ак’Ан в транслируемых Дамианом словах стал пристально относиться к вопросам внимания своих "подопечных" к другим верованиям, особенно к тем, кто продолжал верить в науку. И если раньше "верящие" в науку были лишь временно заблуждающимися, то теперь они становились вредителями и осквернителями истинной веры.

Ак’Ан уважает только тех, кто верит только в него, и ни в кого больше. Ак’Ану нет ни равных, ни альтернативы. Он единственный. Он неповторимый. Он сама преданность, проистекающая с самого основания нашего мироздания.

Дамиан стал повторять эти слова ещё чаще, чем те, что говорили о его силе или великом умысле. Ак’Ан становился всё более человечным, и от того куда более близким для тех, кто в него верил. Дамиан стал понимать, что обращение к нему "брат" уже не отвечало истинному положению вещей. Те новообращённые, которых спустя несколько месяцев проповедей стало насчитываться под двести человек, должны были чувствовать не только внутренне, но и выражать это внешне при общении с ним. Теперь к нему следовало обращаться "преподобный брат", и такое обращение было только у него.

Чарли

Бывали дни, когда всё казалось, что идёт чередом. Такими бывали и недели, и месяцы, и даже годы. Но последнее время было не просто идущим в правильной последовательности, оно выглядело как какое-то совершенство. Всё шло у дате, когда они с Пейтоном согласовали обнародование выборной системы для нового официального правителя Аполло-24, в котором главным кандидатом должен был стать сам Чарли Хеддок, а его вице-президентом – Пейтон Кросс.

Все подготовительные работы, системное информирование о том, что необходимы рациональные изменения, о том, что нельзя стоять на месте и надо идти в ногу со временем. Вся та масса разного рода слов и выражений, который по своей сути просто требуют изменений. Всё это шло настолько слаженно и успешно, что у Чарли начало создаваться подозрительное ощущение, что он что-то упускает из виду.

Все признаки говорили ему о том, что ситуация движется в правильном направлении. Но чувства предвещали беду. Причём такую, какой не было раньше… Такие ощущения ни с чем нельзя спутать. Ты словно пронизан какой-то новой материей, которая не даёт тебе покоя, которая заставляет тебя чувствовать себя уязвимым и беспомощным перед какой-то новой угрозой, источник которой ты даже не можешь себе представить. Сейчас Чарли был у себя в апартаментах. Он стоял голым перед окном и разглядывал панораму окружающей во многой серой действительности, простирающейся на многие километры вперёд. В его кровати лежала Сиерра, тихо посапывая после приятно проведённого времени в совместном сексе.

С недавних пор Чарли стал сравнивать её и Делейни, с которой он спал несколько раз, чтобы зачать ребёнка. Он много раз думал, можно ли было сделать это по-другому, и каждый раз не хотел сам себе отвечать на этот вопрос. Первый раз ему всё же очень хотелось попробовать, какая Делейни может быть в постели – уж слишком она была привлекательна… Он попробовал. И посчитал, что делает что-то не так. Что это не его путь, к которому стоит стремиться… Потом он спал с Делейни ещё несколько раз, пока не получил точное подтверждение её беременности. Ему хотелось оправдывать себя. Что другого варианта не было. Что ему нужен наследник. Что, то был и не секс вовсе, а лишь зачатие ребёнка. Он много всего говорил себе, но всё равно чувствовал себя паршиво. Особенно паршиво, понимая, что так сильно любит именно Сиерру. Нет, в Делейни было всё так. Она была не только красива, но и умна. Умела видеть разные черты в людях. Умела глядеть вперёд, понимая к чему приведут те или иные поступки. Но она не понимала самого Чарли… Он был для неё лишь большим успешным человеком, у которого есть свой вес на станции. Это лишь его роль, и не более того. А Сиерра видела мужчину со своими чертами характера, особенностями, недостатками. И принимала всё это таким, какое оно есть.

Чарли много раз говорил себе, что будь у Сиерры возможность забеременеть, и о Делейни речи бы и не шло. Много, очень много раз он это говорил. И всё равно продолжал считать это изменой. А знала ли она об этом? Догадывалась? Возможно… Но она ничего не говорила об этом. Даже не намекала. И из-за этого Чарли было ещё более паршиво… Упрекни она его в неверности, в том, что он поступил эгоистично, и некий груз свалился бы с его плеч. Но нет. Приходилось с этим жить.

Почему-то эти проблемы волновали его куда больше, чем предстоящие выборы. Может быть, по причине того, что в отличие от выборов, он совершенно не понимал, что делать. Ведь когда-то Делейни родит, и когда придётся признать ребёнка своим и заботится о нём, как о своём. Ведь для этого он всё это затеял. И что он тогда скажет об этом Сиерре? Что это было давно? Что такого была необходимость? Что по-другому было нельзя, потому что ему нужен наследник? Ему самому было понятно, что это всё лишь оправдания. И не более того. И самое меньшее, что он мог сделать, так это поговорить обо всём с Сиеррой заранее. Это было бы честно. Это было бы так, как поступают люди, которые уважают чувства друг друга, ценят друг друга.

Но он столько привык заниматься политикой. Рассчитывать влияние и возможности друг против друга. Смотреть на других, как на потенциальных противников, а иногда даже заговорщиков.

– Ты так и будешь там стоять? – спокойно сказал Сиерра.

Чарли обернулся и увидел, как она поднимается с кровати. Такая красивая, очаровательная и грациозная. С недавних пор он заметил ещё эту черту в её движениях – грацию. Она двигалась плавно и как-то изящно. На эти движения было приятно смотреть сами на себе. В какой-то момент он пытался понять, в чём причина этого, чем её движения отличаются от движений остальных, в частности то Делейни, но так и не понял это. Они были словно другими. Словно цветными, в то время, как всё остальное было чёрно-белым. И хотелось ей об этом как-то сказать, но он всё не знал, с чего начать.

– Да я задумался… – Чарли подошёл поближе к кровати и стал одевать свои брюки. – Знаешь, я ещё кое-что хотел спросить у тебя.

Сиерра ничего не ответила, но было видно, что она внимательно слушает.

– А если бы я не был тем, кто я есть. Если бы я не был Куратором, и даже не был бы шефом безопасности, то в наших отношениях что-то бы изменилось.

– А изменилось бы, если бы я не была главой административной секции? – ответила Сиерра, сохраняя при этом всё тот же спокойный голос, что был буквально минуту назад. Вопрос был действительно с содержанием ответа. Много ли для них значило то положение, которое они занимали оба. И насколько это имело значения для них обоих. Похоже, что какой-то смысл в этом есть, но чтобы точно сказать… Кто ж его знает.

– Кто ж его знает… – вслух сказал Чарли.

– Да-да. Кто ж его знает. – согласилась Сиерра. – А почему тебя стало это интересовать? Ты решил отказаться от своего положения?

В её глазах была видна некоторая весёлость. Словно она хочет вытянуть из него что-то интересное, при этом не давя ни чуточки. Да-да, эта та Сиерра, которую он на самом деле очень любил. Умная и сдержанная. Второе качество уж совсем редко проявляется у женщин. Сиерра не подавляла свои эмоции, а управляла ими, оставаясь всё той же живой и остроумной.

– В некотором роде да… Но не совсем…– Про эту твою подготовку к началу выборов все и так уже догадываются. – Сиерра тоже начала постепенно одеваться. – Столько внимания новой теме. Всем всё понятно. Даже понятно, что баллотироваться в первую очередь собираешься именно ты. Люди только дату не знают.

– А что ты сама думаешь по этому поводу? Стоило мне всё это начинать или надо было оставить как есть?

– Ты, наверно, будешь недоволен моим ответом… Просто потому что это не ответ, а снова вопрос на вопрос. Когда ты начинал всё это, когда задумывал устраивать выборы, то какие цели ты преследовал? Что ты хотел получить на выходе? – сказала Сиерра. С каждым новым словом она казалось всё более красивой. Удивительно даже, как ум и интересные слова могут красить человека именно внешне. У Делейни-то такой черты не было. Она была простой красивой, вне зависимости от того, что говорила или делала. При этом ведь умной она тоже была. Конечно, не настолько. Да и опыт совсем не тот… Может, дело ещё в опыте. Опыт даёт какой-то блеск и превращается в харизму. Ту самую харизму, которой так мало кто умеет пользоваться.

А будет эта черта у его ребёнка, который будет от Делейни? Будь он мальчиком или девочкой. От Чарли он возьмёт какую-то часть, а ещё какую-то от Делейни. И будет властолюбивым, расчётливым и красивым. Будь он от Сиерры, он был бы ещё невероятно умным и сдержанным… Чарли ещё больше стало не по себе. Кто ж виноват, что Сиерра не может иметь детей. Кто ж виноват…– О наследии. – неожиданно даже для самого себя сказал Чарли. – Я думал о том наследии, которое смогу передать… Должность куратора, какой бы всесильной она ни была, передать я не смогу. После меня началась бы просто резня… А вот назначить преемника, занимая пост президента – это вполне рабочий механизм.

Сиерра посмотрела чуть вниз, видимо, что-то ощущая внутри себя. Глаза не выдавали ничего кроме каких-то размеренных размышлений. Потом она наконец посмотрела на Чарли:– Знаешь, когда я только заняла пост главы администрации, то начала изучать, как управлять людьми. Как это делали в разных странах, разных системах. Меня всегда больше удивляло, что при таком большом разнообразии внешних форм всего, чего угодно. Есть одна единая общая внутренняя черта у всех… Все хотят держаться у власти максимально долго. Столько, сколько только могут себе представить… И меня удивляло, зачем это людям. Понятно, когда это сопутствует чему-то материальному. Но, во-первых, это, очевидно, не на первом месте, а, во-вторых, далеко не у всех. Некоторым вообще кроме власти больше ничего не надо. И вот в чём смысл этого? Ты задавал себе этот вопрос? Зачем ты хочешь оставаться у власти, в том числе, по сути, даже после своей смерти? Зачем тебе это?

Чарли тяжело вздохнул… Ему казалось, что он знает и не знает ответ одновременно. Дело ведь вовсе не в том, зачем тебе "это". А в том, что ты будешь делать, если "это" потеряешь. Потом ведь "этого" больше никогда не будет. Ты не сможешь что-то поменять, сделать по-своему, так, как тебе кажется правильным. Эта бесконечная форма собственной свободы, когда твой выбор становится выбором и других людей тоже. Даже более того – всех людей. Ты решаешь, как всем что-то делать, а если потребуется, то и как это делать. И все тебе аплодируют… Можно с чем-то спутать это ощущение? Конечно, нет… Ощущение поглощения других собой. Он сам ведь читал и про разные формы правления, и про крайние степени каких-нибудь диктаторов, когда на гротескных примерах становится насквозь очевидно, что есть что и зачем нечто делается. Он читал об этом и не хотел сознаваться самому себе, что сам уже не контролирует самого себя. Ему просто надо было двигаться дальше… Это казалось бы всё не таким важным, если бы не касалось Сиерры. Любовь к ней в реальности начинала идти в разрез с его политическими делами и ролью куратора. И если куратором можно было хотя бы делать вид, что это не так важно, но с открытой ролью президента это совершенно точно станет невозможным. Наследие. Какое это оказалось тяжёлое слово. Особенно, когда есть такой выбор. Выбор между тем, чтобы оставить абсолютную власть или свободу выбора. Ведь у его наследника в первом случае у самого уже тоже выбора не будет. Власть также засосёт его в эту трясину, как и его потомков. А родоначальником всего этого будет он, Чарли Хеддок.

– Зачем мне это? – повторил Чарли вслед за Сиеррой и продолжил думать вслух. – Может быть, за безопасностью. За тем, чтобы дорогие мне люди оставались в той степени безопасности, максимум которой я могу обеспечить… Или за тем, чтобы эта безопасность была у всех, ведь я знаю, как её достигать… У нас ведь больше ничего нет, кроме этой станции. У всего человечества больше ничего нет. Нельзя допустить, чтобы этим начал управлять какой-то безумец. Сиерра слегка отрицательно покачала головой. Она уже целиком оделась, и теперь стояла прямо перед ним такая красивая, умная и сдержанная. Может, надо было бы вообще её сделать президентом? – Это всё очень логично звучит, Чарли. Очень логично… И похоже, что ты сам понимаешь, что вовсе не в этом дело… Дело во власти, которую не хочется отдавать никому. – в её глазах виднелось что-то ещё. Нечто такое, очень важное, о чём она могла бы сказать, но не говорила. Будто это настолько чувствительное для Чарли, что может его задеть… Конечно, она обо всём догадывалась. Очевидно, у неё и свои люди тоже есть, который могут для неё всё разузнать. Красивая, умная, сдержанная. Какой же чудесный был бы от неё ребёнок.

‘‘‘

Когда Сиерра ушла, Чарли подошёл к своему рабочему стал и взял в руки кружку с давно остывшим чаем. Он был густым зелёным и без сахара. С недавнего времени он пил только его, штук по 7-8 кружек в день… Вообще ему нравился чёрный чай, но врачи сказали ему, что зелёный выводит токсины и улучшает обмен веществ, а если пить всё время с сахаром, то это негативно скажется на зубах.

Это было не единственное, что так поменялось. Теперь всё, что касалось здоровья, стояло во главе любой физической активности. Вовремя спать и ровно столько, сколько положено. Спать немного посередине дня. Аккуратно питаться, следить за рационом. Про что-то вредное и речи даже не шло. Здоровье теперь стало некой доминантой в его жизни, которая имела приоритет буквально над всем.

И вскоре он заметил, насколько это действительно помогает лучше думать. Будучи настолько увлечённым состоянием своего тела, он начинал понимать, что его мозг стал размышлять как-то более упорядочено. Все новые идеи возникали в понятном порядке одна за другой, они стояли как бы по струнке, легко сортировались. Перспективные разрабатывались, а лишние отсекались. Это было действительно классное ощущение какого-то всестороннего контроля за тем, что происходит. Единственное, что его беспокоило, так это то, что собственные чувства тоже стали какого-то другого рода. Они тоже стали куда более логичными, чем раньше. Если раньше его чувства к Сиерре были какими-то спонтанными, то теперь он прекрасно понимал, что без неё он станет совсем другим, и это ему не понравится. И более того, будь он в той же форме, как сейчас, он вряд ли бы решился на всю эту авантюру с зачатием ребёнка от Делейни. Он бы точно сделал по-другому. Как-то обсудил бы это с Сиеррой. Возможно, они пришли бы к решению оплодотворить пусть даже и Делейни, но не посредством секса, а без него. Это бы не было тогда чем-то личным, каким является сейчас.

– Как Ваш настрой, господин куратор? – спросил Пейтон, глядя то в глаза, то куда-то за окно на раскрывающиеся просторы. Обычно-то он смотрел, не отрывая взгляда.

– Всё идёт по плану. Как и должно. У Вас есть сомнения?

– Есть. – выглядело так, будто Пейтон решил в чём-то сознаться первый раз в жизни. Какой-то странный подход, тем более что последнее время он выглядел куда бодрее, чем обычно. Если раньше он посещал спортивный зал в среднем раз в одну-две недели, то теперь он это делал почти каждый день. Это особенно кстати смотрелось, учитывая приближающееся объявление о выборах.

– На Вас это не похоже… Очень не похоже.– Да, чёрт бы их всех побрал… – Пейтон начинал нервничать. – Чёрт бы побрал эти слухи!

Слухи действительно были, что на станции появилась секта каких-то фанатиков, верующих в некоторого злого бога Ак’Ана. Это было, по сути, всё, что известно про это течение. Злой бог и быстрое распространение. Люди буквально за какие-то несколько месяцев начали смотреть друг на друга с каким-то подозрением, задавая странные вопросы и подозревая не пойми в чём. Неизвестность – по сути больше всего настораживало именно это. Не было понятно, ни кто этим заведует, ни ради чего всё это происходит.