Уехать нельзя остаться

Глава 1. Счастье за морем не ищут

Иногда для того, чтобы понять, с каким человеком имеешь дело (а в данном случае вы имеете дело со мной), хорошо бы знать не только, кем этот человек является, но и кем не является. Я не националистка, не ура-патриотка и не пропагандистка. В этой книге я представляю абсолютно неангажированный взгляд на жизнь, не сужу жизнь по принципу «хорошо – плохо», «правильно – неправильно». Уже много лет я ощущаю себя гражданкой всей нашей планеты и частичкой всего мироздания. Я очень благодарна всем Высшим силам за то, что мне было дано ощутить это. Я всегда старалась и стараюсь приносить людям пользу и никому не вредить.

С понятием Родина у меня всегда были сложные отношения. Сначала это была необъятная страна СССР. Поскольку в других странах мы не жили и большинство наших граждан их даже не видели, то воспринимали жизнь в СССР и в детстве, и в юности, как единожды данную и незыблемую. Жили по принципу «что имеем, то и любим», и действительно было много чего достойного любви, несмотря на все болезненные недостатки нашей страны. Самые близкие мои друзья родом оттуда и вся моя семья тоже.

В свои девятнадцать лет, после окончания Львовского музыкального училища, я уехала по распределению в областной центр преподавать фортепиано, музыкальную литературу и сольфеджио. Ученики меня стали величать Ириной Вилотовной, а коллеги приставали с вопросами о моем экзотическом отчестве. Имя моего папы, Вилот, было одним из модных в предвоенное время имен-аббревиатур патриотического толка, а точнее, оно означало – Владимир Ильич Ленин Организатор Трудящихся. Скажу честно, при всей своей любви к папе я была совсем не в восторге от своего отчества. Не то чтобы я себя чувствовала жертвой революции, но было неприятно наблюдать усмешки окружающих коллег, а объяснять истоки моего отчества приходилось всем. Еще учась в училище, я узнала, что была не единственной в стране, чьи родители были названы именами вождей пролетариата и событий с ними связанными. Для тех, кто впервые столкнулся с этим, приведу пару примеров самых оригинальных, на мой взгляд, имен: Пятвчет (-а) – Пятилетка в четыре года; Оюшминальда – Отто Юльевич Шмидт на льдине; Даздраперма – Да здравствует Первое Мая.

На фоне этих удивительных имен все Вилоты, Вилорды и Вили звучали вполне благородно и даже с музыкальной точки зрения вполне благозвучно. Однако самым интересным для меня вариантом такого рода имен было отчество моей однокурсницы по музучилищу. Ее отца звали Электромиром, да-да… ей теперь предстояло стать Еленой Электромировной. Признаюсь, иметь соратницу по отчеству было даже приятно. Вот только мучил меня один вопрос: «Как же обращается семья Лены к ее отцу?»

– Лен, мама называет папу Электриком? – спросила я.

– Нет, – ответила она, – Юрой…

Умора, да и только.

Со временем, когда я училась в музучилище, у меня связаны и первые впечатления об активировавшейся в восьмидесятые годы эмиграции. Тогда много еврейских семей выезжали в Америку и Канаду, а позже, в девяностые, в Израиль и Германию. У моей мамы, преподавательницы английского языка, появилась возможность давать частные уроки, и нам стало немного полегче в финансовом отношении (к тому времени мои родители разошлись и стало совсем туговато с деньгами). У меня же в связи с еврейской эмиграцией, наоборот, усложнилась жизнь. Помнится, на третьем курсе во мне пробудился организаторский талант, и я собрала группу студентов, с которыми мы придумывали предновогодние капустники. Среди нас был пианист, четверокурсник, собиравшийся с родителями уехать в Америку. Он был очень талантливым мальчиком, прекрасно импровизировал, мог сыграть все что угодно, причем виртуозно и очень «вкусно». Я знала, что он уезжает, и мне было очень жаль терять такое дарование. В нашей «актерской» группе он был просто незаменим. Некоторые ребята говорили, что, мол, счастья за морем не ищут, что и здесь его ждала блестящая карьера. Он же всегда относился нейтрально к такого рода разговорам. Дескать, родители приняли решение, и точка.

Первый же наш капустник (вечер юмора с музыкальными номерами) имел необыкновенный успех. Мы и сами от себя были в абсолютном восторге. Но буквально через неделю меня вызвали на ковер директор с парторгом, возмущаясь тем, что я взяла в группу участников изменника Родины. Парторг с пеной у рта угрожал мне, что выбросит меня из училища, что я позорю статус учебного заведения. Самое интересное, что как только развалился Союз, его дочь в числе первых рванула за границу, а вслед за ней и он сам. Из директорского кабинета я вышла убитой наповал. Какой изменник Родины? Какой враг народа? Это же наш Миша, чудесный парень, друг, однокашник… Я, наверное, тогда впервые столкнулась с таким жестким отрицательным отношением к эмиграции. Мы обсудили ситуацию с мамой, и я приняла решение оставить «артистическую деятельность» вообще, так как попросить Мишу больше не участвовать в наших репетициях я не смогла.

Мама же со многими своими частными учениками, собирающимися уехать за океан, подружилась. И некоторые из них признавались, что их вызывали в КГБ и расспрашивали о других выезжающих семьях, настаивали на доносах. Я, в свои семнадцать лет, не очень-то во все это вникала. Но неприятный осадок от разговоров в связи с эмиграцией оставался. Мне было совершенно непонятно, почему люди не могут переезжать в другие страны, почему на них сразу же навешивают ярлык предателей. Видно, я была не совсем «сознательная». Не зря меня еще в восьмом классе не взяли в комсомол. Не могла я тогда заставить себя выучить, за что и какой орден получила комсомольская организация. Мне все это казалось политической бюрократией, не имеющей ко мне никакого отношения. Но в училище, кстати, очень быстро заметили, что я не платила комсомольские взносы. Был поставлен ультиматум: хочешь учиться – вступай в комсомол. Вот так я в него и вступила.

Через 10 лет я таким же странным образом вступила и в свой первый брак. Мама тогда заявила:

– Или я, или он. А если он, то оставляй ключи и уходи к нему. Ты мне больше не дочь.

И я, влюбленная дура, ушла к нему, а еще через полгода мы поженились. С мамой мы тогда работали в одном и том же учебном заведении, проходили мимо друг друга по одному коридору и не здоровались. Мне было очень больно, думаю, что и маме тоже. Целых полтора года она меня игнорировала. Однако со временем наши отношения с мужем начались портиться. Мы жили в так называемой кавалерке, и у меня не было ни своего угла, ни времени на себя. Вся жизнь вертелась вокруг моего мужа, его интересов, друзей и планов. А когда я, забеременев, поехала в Свердловскую консерваторию защищать свой музыковедческий диплом, муж мне сказал:

– Не забудь там сделать аборт.

Возможно, он это сказал в шутку. Он очень много гадостей за полтора года нашего брака успел мне наговорить якобы в шутку (такой уж у него был ядовитый стиль общения со мной), но этой фразы я ему простить не смогла. После защиты диплома я к нему уже не вернулась, а постучалась домой к маме. Нам обеим неимоверно полегчало, как будто гора с плеч свалилась. Меня ежедневно терзал жесточайший токсикоз, поэтому сложные роды, длиною в бесконечность, показались вполне терпимыми по сравнению с семью месяцами непреходящей тошноты. С момента, когда я узнала, что жду девочку, я ни секунды не сомневалась в том, как ее назову. Все свое детство я сожалела о том, что меня назвали Иришкой, а не Сашенькой. Сама не знаю, почему мне так хотелось быть Сашенькой. Дошло даже до того, что однажды, приехав в пионерский лагерь, я всем представилась Сашей. Там ведь, в большинстве случаев, собирались незнакомые друг другу дети, и я была уверена, что я хоть месяц покайфую в роли Саши. Но не получилась. Я просто не откликалась на это имя и постепенно начинала понимать странность этой ситуации. В конце концов я во всем призналась. Так вот, пусть не я, а моя дочь будет Сашенькой-Сашулькой, решила я.

Отец моего мужа был поляк, эмигрировавший со своей мамой и братом в начале Второй мировой войны на Украину. Для них тогда вопрос переезда был большой дилеммой. Жили они в Лодзи, оккупированной немцами, а от отца моего свекра не было никаких известий. В самом начале войны он ушел на фронт и числился пропавшим без вести. Оставаться в городе было опасно, маму могли увезти в Германию… В то время Россия и Германия организовали своего рода коридор для поляков русского и украинского происхождения для эмиграции в Советский Союз. С помощью одного немецкого офицера, который помог изменить в паспорте фамилию мамы Wlazlo на Влязлова, дети с мамой выехали из Польши. Таким образом, бабушке моего бывшего мужа удалось спасти сыновей и себя. Они оказались на Украине, во Львовской области, не подозревая, что война доберется и туда. И только во время перестройки, когда многие документы НКВД были преданы огласке, выяснилось, что отец их семьи попал в плен в самом начале Второй мировой и оказался в Катыни, в лагере для польских военнопленных, где и был расстрелян НКВД-шниками с тысячами других польских офицеров по приказу Сталина в тысяча девятьсот сороковом году. Правительство Советского Союза принесло официальное извинение за это военное преступление. А моему свекру, Александру Генриховичу, польское правительство прислало сообщение о том, как погиб его отец, и пригласило его в Варшаву на день памяти, куда съехались и другие дети погибших. Вот такая ирония судьбы – государство, спасшее их семью в начале Второй мировой, в то же время лишило их семью отца. Александр Генрихович рассказывал об этом с грустью и слезами на глазах, но без тени ненависти или злобы. Его вывод был таков: «Вот такие превратности судьбы происходят в этом мире». Этот взгляд на жизнь мне очень импонировал. У многих моих знакомых среди родственников предыдущих поколений были и раскулаченные, и расстрелянные, и сосланные, и эмигрировавшие. Но только некоторые из них сумели простить, отпустить и не погрузиться в лоно ненависти, передаваемой из поколения в поколение.

К этому времени мы с мужем были уже несколько лет разведены (наш брак можно назвать ошибкой молодости). Мама моя была права. Этот человек оказался совсем не семейным, да еще и с садистскими наклонностями. Чуть что не так, хватал за руки, оставляя на запястьях синяки, оскорблял и унижал. После развода практически не помогал и ни разу не попытался увидеться с ребенком.

Когда Сашеньке было три года, экономическая и политическая ситуация в стране все ухудшалась и ухудшалась. Наш дед Саша (так называл себя мой бывший свекор Александр Генрихович) был единственным из той семьи, кто навещал внучку каждое воскресенье. Именно он и предложил нам подумать об отъезде в Польшу. Польское правительство предложило ему возможность вернуть гражданство и переехать туда. Я тогда подумала, что вряд ли бы он в свои шестьдесят с плюсом стал этим заниматься. Однако все равно было приятно, что он выразил готовность переехать ради Саши и ее будущего. Тем временем направление, в котором развивалась Украина в девяностые, только усугубляло коррупцию, национализм, и проявляло некомпетентность во многих жизненно важных сферах. А пока я думала над тем, уезжать или не уезжать, дед Саша помогал нам выживать. Будучи членом польского общества, он помогал в девяностые организовывать туристические поездки для поляков (бывших репатриантов) во Львов, город, где они родились и провели свое детство. Их расселяли в семьях львовских поляков. Мы с мамой хоть и не были польками, но дед нам регулярно «подбрасывал» этих туристов, и мы таким образом зарабатывали несколько долларов в сутки. В те времена это очень выручало. Места у нас в квартире было предостаточно, а мама прекрасно владела польским, так как любила слушать их радио, да и к языкам у нее был талант.

В мои обязанности входило показывать гостям город, находить их прежние дома и слушать семейные истории. Так детский садик, в который я ходила, оказался бывшей виллой одной из гостюющих у нас семей. А наша районная детская поликлиника была когда-то домом другой польской семьи. Было очень трогательно слушать их воспоминания о детстве и становилось больно, когда они рассказывали о вынужденной эмиграции. Ведь наверняка не все хотели покидать свои гнезда. Но Львов в то время уже был советским, а польские и австрийские виллы были национализированы. Еще тогда я осознала, что переселение народов никогда не заканчивалось. Подобная история происходила и в Чехии, в районе Судетов. То эта территория считалась немецкой, то чешской. Поэтому оттуда выселялись то одни, то другие. До сих пор вопрос судетских немцев остается драматичным и до конца не разрешенным в Чехии.

Все эти печальные эмиграционные истории аккумулировались в моей голове и постепенно перестали казаться чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому в девяностые, когда страна СССР прекратила свое существование, а жизнь в новообразованной Украине стала невыносимой во многих отношениях, единственным решением для меня была идея о скорейшем отъезде из страны. Выжить в ней было практически невозможно. Я тогда считала, что хуже уже нигде быть не может. Когда живешь среди растущей злобы и ненависти людей друг к другу, экономической разрухи и криминального разгула, невольно чувствуешь себя воином из поговорки «один в поле не воин» и понимаешь, что ничего изменить не можешь, а делать что-то нужно. Ведь у тебя ребенок, и ты не можешь смириться с тем, что он будет расти в деформированном обществе. Да и голодом его заморить ты не имеешь никакого права.

По мере взросления глаза моего поколения открывались все шире и шире. Стали открываться многие негативные составляющие жизни в СССР. Уже мало кто не видел вездесущей коррупции, привилегированного клана членов единственной в стране партии или той неправды, которая печаталась в газете «Правда». Во время перестройки хоть и начались какие-то глобально-положительные изменения, но моя маленькая семья уже тогда почувствовала себя преданной государством. Мы принадлежали к той категории семей, до которых ни старому, ни потом уже новому государству совсем не было дела. Люди какими-то правдами и неправдами узнавали, что в такой-то магазин такого-то района завезут кур и уже с пяти утра там выстраивались очереди. Пустые полки в магазинах стали нормой. Но вместе с тем стали появляться частные мини-магазинчики с иностранными продуктами. Нашей семье (а таких семей было немало в стране) они были совершенно не по карману. Люди «со связями» научились многое «доставать» из-под полы, из-под прилавка, с базы и т. п. Мы с мамой ничего этого не умели. А потом страна и вовсе развалилась. С одной стороны, многим было понятно, что все к тому и шло, а с другой – ощущение неопределенности и хаоса заполняло и ум, и сердце. А изменить ведь ничего не могли. Да и не знали как.

На более высоком, не бытовом, так сказать, уровне после распада СССР впервые организовывались какие-то международные конкурсы и выставки. Поскольку на фоне развала страны стали формироваться самостоятельные государства, стало все чаще появляться громкое слово «международный», которое на самом деле подразумевало прежние советские республики. Да я и сама участвовала в одном из таких «международных» проектов. Назывался он АРИОС. В эту организацию я посылала частями рукопись учебного пособия по мировой художественной культуре, получая жалких двадцать пять долларов при каждом победном переходе на следующий уровень конкурса. И что? В результате в Москву была послана вся рукопись, и после этого никто не вышел со мной на связь. А было обещано издание книги и даже какая-то солидная премия. Моя школа с нетерпением ждала нового учебника. Однако весь этот конкурс оказался сплошным мошенничеством. Ладно я со своим маленьким пособием, но в конкурсе же участвовали ученые, профессора, посылающие туда труды всей своей жизни. Вполне возможно, что книги потом издавались под чужими именами. Я для себя эту тему закрыла, когда узнала, что по тому адресу, где находилась эта ассоциация, уже расположилась совсем другая фирма, и концов АРИОСа невозможно найти.

Не могу сказать точно, что стало последней каплей, но решение уехать становилось все прочнее и прочнее. Бывшей Родины уже нет на карте, а новообразовавшаяся Родина, Украина, начала меня предавать с первых дней своего существования. Кроме экономических проблем пришли и социально-политические, стало нежелательно разговаривать на русском языке, а русский я считала своим родным языком также как и украинский. Стало страшно выходить на улицу, так как почему-то все фонари были разбиты. Бандитизм, рэкет, драки как на улицах, так и в парламенте… одним словом, наступил абсолютный беспредел. Очень часто переименовывались улицы… Улица Мира превратилась в улицу Степана Бандеры, да еще и памятник ему начали на ней возводить. И все это пришло в мой родной и любимый Львов. Националистические настроения всегда были развиты в большей степени на Западной Украине, чем в других ее областях, но чтобы такой разгул и переворот в сознании людей… Для меня это было совершенно непонятно и печально. Я себя с этими энергиями совершенно не ассоциировала. Мне категорически не хотелось идти в ногу с новой Украиной. Я почувствовала себя абсолютно чужой в своем родном городе и стране. Возникло ощущение, что новая Украина наступает на старые советские грабли «до основания мир разрушим, а затем…» Подобных разочарований появлялось все больше и больше. Не только у меня, но и у многих людей тогда возникало желание оставить родные края и начать искать счастье за морем.

Предыдущие поколения моей семьи уже вытерпели достаточно крушений и катаклизмов. Бабушка Лидия спасла трех дочерей в самом начале Великой Отечественной – старшую, Галю (одиннадцать лет), среднюю, Валю, мою маму (четыре года), и младшую, Лилю (два месяца), когда бежала босиком через поля и леса, спасая девочек от разрывающихся бомб над Ровно, где они в то время жили. Эвакуация была поначалу спонтанная, все бежали куда глаза глядят. Дедушка Гриша тогда был в командировке. Он был судьей и его часто вызывали на судебные процессы в другие города. В этот раз он был призван на фронт без возможности связаться с семьей, а в течение войны был несколько раз ранен, но, к счастью, дожил до ee конца и нашел свою семью в целости и сохранности[1].

В те же первые дни войны на украинском фронте погиб мой второй дед (по папиной линии), Владимир. Он был офицером и оказался сразу на первой линии фронта в самом начале войны. Похоронили его в братской могиле в Яворове Львовской области. Вечная ему память. Благодаря поколению наших дедов у нас были, а у кого-то по-прежнему есть родители; благодаря им нашему поколению удалось пожить и в двадцатом столетии, и в двадцать первом. Я действительно переполнена глубокой благодарностью всему поколению, которое спасло, по моему мнению, человечество от фашизма. После войны деда Гришу сначала направили в Днепропетровск, где старшая дочь и осталась, выйдя замуж за своего однокурсника, будущего профессора истории. Затем деда направили во Львов, где он служил директором центральной юридической конторы много лет. Бабуля моя, Лидия, была по образованию медсестрой, но по призванию – прекрасной мамой трех дочерей. Много я наслушалась бабушкиных рассказов о трудностях эвакуации троих детей во время войны и о тяжелых голодных послевоенных временах. Выстояли и выдержали… А когда девчонки повзрослели, то наконец забрезжила надежда на светлые времена.

К моменту моего рождения, случайно или неслучайно, мои будущие родители – мама Валя и папа Виля жили во Львове на одной улице, поэтому их знакомство было практически неизбежным. Ухаживания папы за мамой стали семейной легендой. И балкон он цветами забрасывал, и оригинальные подарки дарил, оказывал всевозможные знаки внимания. Даже женившись, он продолжал маму называть на Вы. Она для него была принцессой и богиней. Тем не менее, когда мне было десять, они разошлись. Мама это объяснила так, что ей надоело папино вранье. Я ничего не поняла, но никогда больше не вникала в причины их расхода, сохранив при этом любовь и к папе, и к маме. С тех пор мы с папой редко общались, но я всегда помнила его заботу, улыбки, прогулки… Скажу честно, меня развод родителей ввел в какой-то ступор. Никогда не забуду бесконечных вопросов любопытных соседей:

– А где твой папа? Что-то мы его давно не видели.

Я либо ничего не отвечала, склонив голову, либо шептала: «Не знаю». Потом пришлось заучить мамину фразу-отмазку «папа в командировке», и вопросы соседей постепенно сошли на нет. Жили мы с мамой очень скромно, даже бедно. Иногда и есть было нечего. Во многом выручали мамины золотые руки: она шила, вязала, перешивала, латала. Думаю, что именно тогда в меня вошли мамины программы типа «вечно нет денег» и «поскребем по сусекам» – эта чисто семейная фраза выражала то, что деньги закончились и нужно просмотреть все карманы, сумочки, заглянуть за диван – а может, где монетка какая завалялась. Вот так…

Второго января тысяча девятьсот девяносто пятого года мне исполнилось тридцать три. Жила я по-прежнему во Львове и работала преподавателем мировой художественной культуры (МХК) в тогда еще русской школе номер сорок пять. Разведенная и освобожденная от эмоционального переваривания обид, накопленных в замужестве, я стала задумываться над тем, как жить дальше. Моей дочке, Сашеньке, уже исполнилось пять лет, а мама только-только вышла на пенсию. В стране, тогда уже несколько лет как независимой Украине, властвовал полный хаос. Ни одну проблему невозможно было решить без взяток. В квартире перестало работать отопление, воду давали по часам. А по вечерам отключали свет. На улицах частенько происходили разборки преступных группировок, а на магазины совершались налеты рэкетиров. Промышленность была разворована и остановлена. В магазинах зияли пустые полки, а там, где хоть что-то было, стояли многочасовые очереди. Я сейчас не говорю о дефицитных товарах. Речь идет о базовых продуктах – хлебе, молоке… Пенсия у мамы, бывшей преподавательницы английского языка, была с гулькин нос, ее только и хватало, что на буханку хлеба да на десяток яиц. Жили на овсянке и так называемом жженом чае (накаляли на газу ложку с сахаром и разбавляли в кипятке). Кстати, сахара в стране было немерено. Некоторым даже зарплаты выплачивали сахаром (а кому-то и велосипедами)… И смех, и слезы. Рубли вышли из обихода, а другие деньги еще никто не придумал. Получали мы в качестве зарплаты купоны. Инфляция росла с такой скоростью, что мы постепенно становились купонными миллионерами при чрезвычайно низкой покупательной способности этих самых купонов. Вот только что бомбы не взрывались над головами.

Итак, в политическом и государственном секторе постепенно поменялось все. Национальным героем стал Степан Бандера, идеологический вождь националистического движения во время Великой Отечественной, с чьего согласия совершались массовые убийства мирных граждан. Стали переименовываться улицы, сноситься памятники, постепенно все русские школы конвертировались в украинские. Права национальных меньшинств стали откровенно попираться. Я понимала, что это было трудное время для государства, но я также понимала, что за основу было взято направление, в котором я не могла и не хотела принимать участие. Кто бы мог подумать, что за пять лет все перевернется с ног на голову. Ведь еще недавно я и подумать не могла, что мне придется решать дилеммы типа быть или не быть, уехать или остаться, купить зубную пасту или туалетную бумагу (на обе потребности не хватало денег), выходить на улицу после шести вечера или нет… Ведь я свою взрослую жизнь представляла совсем по-другому.

Признаюсь, что нашей семье и в Советском Союзе жилось несладко. Родители развелись, когда мне было десять. Маме одной приходилось трудно. Поскольку папа мой был по национальности русский, а мама – восточная украинка, то в семье мы общались то на одном, то на другом языке, преимущественно все же на русском. К моим тридцати годам у меня уже был сформирован круг друзей, в котором были русские, украинцы, евреи, поляки и "метисы" вроде меня. И все мы были «свои», покоряли вместе горы, встречались на днях рождениях, ходили друг к другу в гости без всяких разделений по национальному признаку. Столько чудесных воспоминаний сохранилось у меня с тех пор.

А вот в девяностые не было ни одной сферы в моей жизни, в которой бы было хоть что-то хорошее, кроме друзей. Всем нам тогда пришлось нелегко. Но даже просто моральная поддержка и советы закадычных друзей дорогого стоили. Я очень благодарна судьбе за то, что мы с ними за тридцать постсоветских лет не потерялись, хотя некоторые, включая меня, уже давно живут в других странах. Большинство моих друзей и подруг не поддерживало мою идею покинуть страну, считая, что где родился, там и пригодился. А многие просто не верили, что справлюсь. Мама же моя вела себя как типичные Весы. Сначала она говорила:

– Ирина, так больше жить нельзя, нужно уезжать. Мы погрязли в страшных долгах (тогда цены за коммунальные услуги баснословно выросли). Нам нечем кормить Сашу, да и сами мы практически голодаем. Делай что-то.

Я моментально начинала искать людей, которые были готовы купить нашу квартиру. А через некоторое время в мамином сознании происходила «внезапная модуляция», и она начинала причитать, имея в виду потенциальных покупателей:

– Ира, эти люди нас обманут, заберут у нас квартиру, а потом убьют. А если нет, то как ты собираешься везти деньги через границу? А вдруг у тебя в чужой стране ничего не получится?

Конечно, все эти «качели» и черные сценарии я пропускала через себя и металась от одного решения к другому. Постепенно я приучила себя все меньше и меньше реагировать на мамины страхи и задумалась основательно над тем, куда же ехать. План № 1 был ясен. Это Польша – как раз тот сценарий, который предлагал наш дед Саша. Несмотря на то что звезды, казалось бы, сошлись именно на этом плане, что-то мне подсказывало, что в этом случае все будет зависеть от действий и решений Александра Генриховича. Он, конечно, был очень надежным человеком, но страхов и сомнений в нем было не меньше, чем у моей мамы. А жить в вечной неуверенности мне совсем не хотелось.

План № 2 – это Греция. Туда в начале девяностых уехала моя очень близкая подруга, Наташа, она же крестная мама моей Сашеньки. Познакомилась она с греком в самолете. А через какое-то время он прилетел во Львов и попросил ее руки у родителей. Все происходило так стремительно, что в голове события не успевали укладываться. Через год после переезда Наташа подготовила план нашего с Сашей перемещения в Грецию. Помогла с визой, оплатила билеты, все лето меня настраивала на поиски нового партнера, с которым бы я могла построить гармоничные отношения и остаться жить в Греции. Но этот план тоже не удался. Позже объясню почему.

План № 3 – Канада. У мамы к тому времени многие ученики, ставшие друзьями, уехали именно туда и писали ей о разных возможностях и государственных иммиграционных программах, главным образом касающихся трудовых виз. Но, к сожалению, для меня среди профессий, востребованных в Канаде, места не было. Требовались массажисты, повара, медсестры, а моей специальностью было музыковедение. Я тогда оказалась не готова менять свою специализацию. Видимо, слишком много гонора во мне было. А с эгом своим бодаться непросто, особенно по молодости. Ведь для этого понадобилось бы на пару лет включиться в новое обучение и освоение новой профессии. Да и от ощущения того, что пришлось бы опуститься на ранг ниже, что греха таить, мне становилось нехорошо. Многие, кстати, тогда покупали себе дипломы. Коррупция у нас цвела и при старом режиме, а при новом окрасилась еще более буйным цветом. Для меня все это было неприемлемо, противно и омерзительно. Эти игры не для меня.

И, наконец, план № 4 – Чехия. Там у меня жила еще одна подруга, тезка Ира. Ее мама когда-то давно вышла замуж за чеха и уже к тому времени лет десять там жила. С Ирой мы дружили с первого курса музучилища. Она со мной ходила в наш первый туристический поход в Карпаты. Ее этот спортивный вид отдыха не увлек, а вот я влюбилась в горы навсегда. Еще перед развалом страны она решила уехать к маме и официально оформить ПМЖ в Чехии. Подготовка к отъезду происходила на моих глазах и с моим участием. Они нажили с мамой столько добра, что пришлось заказывать два контейнера. А бюрократии сколько было в связи с отъездом, беготни по разным инстанциям… просто уму непостижимо. При проводах на вокзал и Ира, и ее мама, Алла Ивановна, выражали надежду, что и я когда-нибудь решусь и перееду к ним в Чехию. Но к осуществлению этого плана я тогда тоже еще не была готова.

Постепенно мы с мамой погрязли в невероятных долгах, цены на свет, газ и прочее росли не по дням, а по часам, и мы стояли перед выбором либо продавать эту квартиру и покупать меньшую с доплатой, либо продавать квартиру и уезжать в другую страну. Я настаивала на втором варианте, так как первый решил бы проблемы лишь на какое-то время. Так мы стали искать покупателя нашей квартиры, а я начала изучать чешский язык. План № 4 казался самым реалистичным, но окончательное решение еще не созрело.

Сегодня, вспоминая события девяностых на Украине, я по-прежнему считаю, что поступила соответственно сложившейся ситуации, покинув страну навсегда. Наблюдая за всем, что там происходит уже издалека и с временной дистанции в тридцать лет, я считаю, что Украина не справилась с задачей создания независимого государства. Полагаю, что сегодняшней войны могло бы не быть, если бы вовремя были приняты другие решения. Ведь той же Чехословакии удалось решить возникшие в стране конфликты мирным путем, разделившись на Чехию и Словакию. Кому-то это нравилось, кому-то – нет, но ведь не пролилось ни единой капли крови. Украинско-российский конфликт зашел, однако, в абсолютный тупик, и война забирает огромное количество жизней, а миллионы людей покидают Украину, спасая жизни своих близких. Страшно и то, что подрастает поколение, первыми воспоминаниями которых станут звуки взрывающихся снарядов. И это в двадцать первом веке. С одной стороны, у сегодняшних мигрантов нет времени продумывать варианты спасения. Но, с другой стороны, доступ к информации стал намного проще. Вездесущий интернет, небывалая шкала коммуникационных платформ и социальные сети дают возможность людям очень быстро сориентироваться в ситуации и предпринять соответствующие шаги. А кроме того, вся мировая общественность подключилась к помощи эмигрантам с Украины. Я имею в виду жилье, финансовую поддержку и другие социальные услуги, предоставляемые как Россией, так и Европой.

Совсем по-другому выглядит эмиграция из России. Антироссийские настроения, доминирующие сегодня в Европе, диктуют новые правила. Далеко не всем российским гражданам предоставляют возможность работать, учиться или жить за рубежом. И этот фактор нужно также учитывать, принимая решение о переезде. В любом случае причины миграции совсем не обязательно должны быть связаны с войной или политическими взглядами. Речь сегодня может идти о восстановлении семьи, перспективной работе, учебе или лечении. Многие сегодня осуждают любую эмиграцию, считая ее, как в старые советские времена, предательством, проявлением слабохарактерности и еще бог знает чем. Есть люди, рассуждающие черно-белым образом, не допуская оттенков и вариантов. Но, к счастью, сегодня все чаще встречается и другая категория людей, считающая миграцию вопросом свободного выбора и смелости. Если включать стратегическое и критическое мышление, то решение уехать или остаться стало принимать легче.

Совсем недавно брат Володя, живущий много лет в России, спросил меня о том, почему мы тогда, в 90-е, не уехали в Россию. А ответ прост: уезжали, куда ближе и дешевле; да и в России в те смутные времена стабильности было наверняка не намного больше, чем на Украине.

Задумываясь о стратегиях, связанных с принятием решения о переезде в другую страну, я бы порекомендовала следующее:

• прислушиваться к советам других беспристрастно. Как можно меньше включать эмоции и даже рацио, и как можно больше прислушиваться к тому, что подсказывает сердце. Импульсивное принятие решений может привести к ненужным психологическим травмам;

• любую информацию нужно проверять и перепроверять;

• рассматривать несколько планов и сравнивать их по мере возможности, взвешивая плюсы и минусы каждого;

• не позволять другим принимать решения за вас;

• постараться не надевать ни розовые очки, ни сапоги того самого кота, которому удавалось совершать невозможное;

• быть готовым к тому, что, возможно, придется менять профессию или начинать с работ, не требующих квалификации;

• изучать языки (в моем случае их было несколько) и не бояться делать в общении ошибки. Возможность хоть как-то выразить себя гораздо важнее.

Фрагмент моей родословной (материнская линия)

Моя семья

У меня появилась очаровательная дочурка Сашенька

Глава 2. Поиск себя, правды и Бога

Еще в детстве ко мне пришло осознание того, что кроме дома, семьи и всего того, что вижу вокруг, есть в мире нечто, что обычным взором не увидишь и обычным умом не постигнешь – это Божественное начало, мое внутреннее я, моя мятущаяся душа. Уже в возрасте восьми – десяти лет я начала задумываться над дуальностью нашего мира: день – ночь, хорошо – плохо, правда – ложь, вера – неверие и так далее. Я стала замечать, что частью меня было не только то, что ассоциируется у всех адекватных людей с положительным началом, но и то, что считается отрицательным.

Помнится, я была большой фантазеркой, но к моим детским фантазиям взрослые относились весьма спокойно, я бы даже сказала равнодушно. И тогда я начала совершенно сознательно лгать родителям, причем по поводу и без. Я поражалась тому, что они моей лжи верили. Это продолжалось недолго. Я интуитивно почувствовала, что заигралась и что нужно остановиться. Кроме того, это ж надо было помнить, кому и о чем я соврала, удерживать и развивать сюжетные линии лжи. И я приняла для себя совершенно четкое решение больше не врать и перестала этим заниматься буквально через несколько дней. До сих пор помню, как я почувствовала тогда невероятную легкость в теле. С тех пор я действительно не вру, не считая, конечно, лжи во спасение. Нет, лукавлю… иногда я обманываю саму себя.

Воспитывалась я в семье категоричных атеистов – дед был коммунистом и ярым атеистом. Мама в Бога не верила, но периодически на него обижалась. А мое внутреннее «я» все подвергало сомнению. Не находя выхода своим мыслям о Боге в семье, я начала обсуждать этот вопрос с другими детьми, друзьями по школе и двору. Не найдя родственных душ и среди них, я углубилась в себя. С этого момента у меня началось общение с Богом напрямую, я начала чувствовать Божественные энергии. Доходило до того, что я по дороге из дома в школу не замечала ничего вокруг себя и разговаривала внутри себя с Богом. Сначала это были внутренние диалоги на уровне детских просьб, потом вопросов и иногда даже споров.

Лет с шестнадцати я начала заниматься горным туризмом (сказался абсолютный восторг по поводу родительских восхождений на Говерлу), а потом и альпинизмом. Во время одного из привалов на Приполярном Урале мне очень захотелось уединиться, посидеть над одним из изумрудных горных озер. Сидя на камне и слушая шум лесов вдали, я вдруг поняла, что это Божественные звуки и что энергия моей души и окружающей меня природы слились в один Божественный поток. Как это было здорово чувствовать себя частичкой Бога и дирижировать вместе с ним лесным оркестром. До сих пор мурашки бегают при воспоминании об этом эпизоде. Сейчас я понимаю, что это было то, что сегодня называют медитацией, а может, и квантовым скачком в развитии души. Для меня это было слиянием энергии моей души с Божественной энергией. Незабываемо… Подобные ощущения у меня возникали всегда, когда я покоряла вершины гор, а с особой силой на Говерле в Карпатах и на Зубе Суфруджу на Кавказе. Горы – это поистине святые места, оазисы чистоты и Божественной любви. Чем выше мы поднимаемся над земной цивилизацией (я сейчас не имею в виду самолеты и воздушные шары), тем ближе мы становимся к Божественным энергиям. Когда взбираешься на гору своими ногами, когда трудно дышать, когда, казалось бы, нет никаких сил дойти, но ты все-таки добираешься до самой вершины. В этот момент и ум, и тело растворяются в Божественном свете любви. Думаю, что именно такие состояния называются благословенными. Многие, возможно, скажут, что это так далеко от религии, церкви, а значит, и от Бога. Возможно, они правы, но я не хочу кривить душой, пишу, как на самом деле чувствую. Пусть моя вера в Бога не стандартная, но искренняя и идущая из глубины сердца.

К своим двадцати годам, сколько бы раз я ни заходила в ту или иную церковь, подобные ощущения никогда не появлялись. Я могла любоваться работами мастеров-иконописцев, художников и скульпторов, но Божественный дух меня там не озарял. Однажды мне приснился сон – в нем не было лиц, а звучали лишь голоса. Они призывали меня к тому, чтобы я прошла обряд крещения. В то время я работала в деревенской музыкальной школе, куда меня направили после музучилища и где каждый понедельник проходило совещание с политинформацией и разбором морального облика преподавателей, в основном молодых людей, то и дело куда-то опаздывающих и забывающих выполнять различные комсомольские поручения. В деревне (вернее, в районном центре) Броды все друг друга знали. А мы, молодые специалисты приехавшие из Львова, были под особым наблюдением у начальства, да и у всего местного населения. Я себе не представляла, как явлюсь в церковь с просьбой о крещении. По деревне бы это распространилось мгновенно. Меня бы начальство или выгнало с работы, или заклевало, предварительно прочихвостив на политпятиминутке. Но самое главное, я хотела, чтобы такое событие не было ничем осквернено, чтобы это было, как тогда в горах… только я и Бог.

И Вселенная предоставила мне эту возможность. Один из моих учеников по фортепиано был сыном местного священника. Я обратилась к батюшке в частном разговоре, так как он часто забирал сына из школы, с просьбой окрестить меня, причем осуществить этот обряд не в церкви, а так, чтобы это действительно было таинством. Он откликнулся на мою просьбу с радостью и предложил провести обряд крещения у него в доме, объяснив, что сначала я должна была подготовиться определенным образом к такому событию. Он передал мне молитвенник и обозначил, какие молитвы нужно было перечитать, а какие – выучить наизусть. Мне было довольно тяжело, так как я никогда раньше не читала молитв, но чем чаще я их перечитывала, тем больше в них вникала, а главное, прониклась их завораживающим ритмом и магическим смыслом. И вот священный день настал. В комнате, куда меня пригласила матушка, стоял огромный концертный рояль, а на стенах висели иконы. В углу находился старинный буфет с кадилом, свечами и другими церковными атрибутами.

В комнату вошел батюшка. На нем была ряса. Мы долго читали молитвы вместе, в унисон. Потом он сам читал очень сильную молитву и при этом изгонял из меня и из комнаты бесов и сущностей. Это было настолько мощно, что я чуть не потеряла сознание, но все же устояла на ногах. Само крещение, помазание и окропление святой водой воспринималось мною, как второе рождение. Мы долго потом сидели на веранде и разговаривали. Матушка нам принесла душистый чай и тоже приняла участие в беседе. Это были первые люди, которые меня ввели в состояние Божественного присутствия, за что я всегда им буду бесконечно благодарна. Батюшка мне также сказал, что обряд причащения и исповеди являются обязательными составляющими крещения и что я их могу провести позже в любой православной церкви страны.

Я как раз в это время уехала в Россию, в Екатеринбург (тогда еще Свердловск), поступать в консерваторию. Неподалеку от общежития, куда поселили приехавших издалека абитуриентов, находилась церковь. Тот день, когда я направила туда свои стопы, оказался праздником этой церкви… И снаружи, и внутри было невероятное количество верующих, и мне пришлось отстоять три службы, чтобы наконец подошла моя очередь на пути к священнику, который всех причащал. Пока я находилась в церкви, мне сделали справедливое замечание насчет непокрытой головы и даже одолжили платок, затем меня толкнули, так как я не опустилась на колени в определенный момент. А когда я, наконец, добралась к священнику, который пришел исповедовать, оказалось, что исповедь предполагалась групповой, что было для меня шоком. Я думаю, что в будний день все бы происходило иначе. Но в этот праздничный день, когда в церкви было неимоверное количество прихожан, священник зачитывал грехи сам, а группа людей, услышав, очевидно, свои грехи, крестилась. Затем мы все по очереди подходили к нему за отпущением. Из всех перечисленных священником грехов я практически ничего не совершала. Но ведь люди иногда грешат и не осознают этого, потому я тоже подошла к священнику за отпущением.

Скажу честно, после посещения храма и совершения необходимых ритуалов я была настолько уставшая, что мне еще долго не хотелось заходить ни в какие храмы. Но поскольку я поступала в консерваторию с чувством исполненного долга перед Господом, то это, несомненно, придало мне силы и уверенности в себе. Ведь поступление представляло собой марафон, состоящий из тринадцати экзаменов. Вы, наверное, подумали: «И зачем она обо всем этом пишет? Какое все это имеет отношение к эмиграции?» Внешне – никакое. А внутренне очень даже глубинное. Тот факт, что я совершенно осознанно обратилась к Богу через молитвы и церковь, совершила священные обряды, повлек за собой целый ряд перемен в моей жизни. Ко мне впервые пришло ощущение защищенности, я начала учиться в одном из прекраснейших вузов страны, а вернувшись на Украину встретила своего будущего мужа (неважно, что этот опыт был печальный, он был нужен для роста моей души), у меня родилась дочь, потом возник вопрос об эмиграции… На все это нужна была Божья воля, защита и появившаяся у меня способность принимать самостоятельные и серьезные решения. Без всего этого, не думаю, что совершила бы даже первую попытку эмиграции.

Когда дочке исполнилось три года, нас пригласила в гости на все лето одна из моих самых близких подруг, крестная мама Саши, Наташа. Я уже о ней упомянула в предыдущей главе. Она эмигрировала в Грецию и жила у своего жениха в прекрасной квартире в Афинах с видом на море. Это была моя первая длительная поездка за границу. И Наташе, и мне очень хотелось, чтобы мы там остались навсегда. Однако не сложилось. Ни один из найденных Наташей женихов мне не понравился. Вернее, один мужчина мне все-таки понравился. Я совершенно не понимала греческий, но его манеры и отношение к моей Саше мне очень импонировали. Был у него один физический недостаток – не было одной руки, и я проявила малодушие. Именно по этой причине я не стала с ним встречаться. Сегодня мне за это стыдно, но прошлое остается в прошлом. Я ни в чем себя не виню. Этот эпизод говорит лишь об одном – о незрелости моей души на определенном жизненном этапе. Сейчас бы я так не поступила.

Что мне невероятно понравилось в Греции, так это наши путешествия с Наташей в горы. Там было очень много заброшенных церквушек. Как мне в них было хорошо. Там не было никаких скоплений людей, и службы там уже давно не проходили. Но местные люди заботились об этих церквушках с большой любовью, принося туда свечи и иконы. Это места необыкновенной силы и божьего благословения. Я очень признательна Наташе за то, что мне посчастливилось побывать в этих храмах. Мы с ней часто вели беседы о Божественном и о том, как важно помнить, что Бог есть везде, что мы его частички, что Бог есть свет и любовь, о том, как важно сохранять веру в Бога в любых, даже самых трудных ситуациях, и быть благодарными Творцу за все, что происходит в нашей жизни.

Поскольку идея с женихами провалилась, рассматривался тот вариант, чтобы мы с Сашей остались у Наташи и ее жениха Теодора (далее – Федора), тем более что он был только за, да и Сашу мою он просто обожал. У меня было очень мало времени на принятие решения, всего несколько дней. Учебный год на Украине уже начался, и я должна была в срочном порядке решить, остаюсь я в Греции или нет. Я составила список плюсов и минусов.

Плюсы:

• отдаленная перспектива жить в богатой, благополучной стране (никто ведь тогда не знал, что после вступления в ЕС Греция окажется в глубоком экономическом кризисе и будет выживать за счет европейских дотаций);

• возможность жить бесплатно на первых порах у Наташи с Федором;

• уверенность в том, что ребенок будет обеспечен прекрасным питанием и, главное, морем. Что ни говори, а нет ничего здоровее, чем жить у моря;

• при необходимости будет обеспечена медицинская помощь.

Минусы:

• жить на нелегальном положении. Федор совершенно не придавал этому никакого значения. С его возможностями и по его мнению – в легальном статусе не было никакой необходимости;

• во всем потакать Федору. А он был еще тот мачо. Но слушать его командирский голос и выполнять его приказы и прихоти приходилось бы всегда.

• жить в придуманном им режиме, и ни шагу в сторону, жить на птичьих правах;

• терпеть отсутствие свободы выбора для себя и для ребенка (даже в мелочах);

• терпеть частые скандалы и крики Федора. Хоть весь удар приходился на бедную Наташину голову, но мне от этого легче не было.

• не иметь никаких своих финансовых средств (то есть абсолютная материальная зависимость);

• отсутствие владения английским и греческим языками.

Минусов оказалось больше. У самой Наташи еще не было никакого официального статуса в стране. Начать самостоятельную жизнь без денег, с просроченной визой (я уже там находилась больше трех месяцев), еще и с трехлетним ребенком на руках мне не представлялось возможным, и я решила вернуться во Львов. Удивлению Федора не было предела, когда он узнал, что я решила все-таки вернуться на Украину, а значит, в разруху, нищету и политическую неразбериху. Федор был очень властным человеком, и его требования часто бывали, на мой взгляд, неадекватными. Сколько раз Наташа была вся в слезах от того, что он обнаружил микроскопическое пятнышко на кухонной плите или что одна из вешалок-плечиков в шкафу была повернута не в ту сторону. Каждые три дня у него была потребность входить в ярость по пустякам. С другой стороны, он проявлял необыкновенную щедрость по отношению к Наташе и к нам с Сашей. Каждую неделю мы ходили по эксклюзивным магазинам, и ему доставляло огромное наслаждение одевать и обувать нас по последнему писку моды.

Все лето, пока я пребывала в Греции, мы также много путешествовали. Федор жил тем, что переезжал каждые три дня из одного своего владения в другое. Из квартиры в Афинах мы переезжали в так называемый морской дом, а оттуда в горный дом, и далее снова по кругу. Каждое место было роскошным, красивым и дышало абсолютным благополучием. Но несмотря на всю эту роскошь, я спустя три месяца поняла, что мы живем в золотой клетке и что жить чьей-то жизнью – это совсем не мое. Как никогда раньше, я поняла, насколько важна была для меня моя внутренняя свобода и хотя бы частичная внешняя свобода. Я сама хотела творить свою жизнь, а не руководствоваться предписанным Федором сценарием.

Да, признаю, свой первый экзамен по эмиграции я не выдержала. Жизнь в гостях хороша, когда речь идет о коротком периоде времени. Одно только представление о том, что всю оставшуюся жизнь я буду жить не своей, а Наташи с Федором жизнью, в их режиме, а главное, с прихотями капризного миллионера и с учетом всех прочих минусов, повергло меня в полный ужас. К счастью, Наташа отнеслась к моему решению с пониманием и помогла нам улететь домой без штрафов и с полными сумками вещей, обеспечив нас одеждой лет на пять вперед. Я навсегда останусь Наташе и Федору благодарна за предоставленный мне шанс увидеть прекрасный кусочек нашей планеты, получше узнать себя, разобраться в том, что без знания языка и без минимального, но своего капитала, очень легко попасть в зависимое положение и жить в чьих-то рамках, а это может оказаться совсем не для вас. Свобода оказалась для меня огромной ценностью, и расстаться с ней значило бы для меня потерять себя.

Вернувшись домой, я продолжала преподавать мировую художественную культуру и, как и ожидалось, совсем не справлялась с бытовыми вопросами и финансовыми проблемами. Но у меня появилось огромное желание изучать английский. После Греции, где люди всех профессий владеют в той или иной степени английским, я, изучавшая этот язык на всех своих образовательных уровнях, им абсолютно не владела. Да… я устыдилась. И хоть идея об эмиграции меня оставила на какое-то время, я с невероятным азартом взялась за изучение языка. Практически все, что я зарабатывала, уходило на оплату семейно-квартирных вопросов. А для того чтобы оплатить интенсивный курс английского языка, мне приходилось нянчить ребенка известного львовского шахматиста (в то время платежеспособных мам было мало). Но в результате я практически не видела свою Сашу. Из-за этого у меня возник конфликт с мамой. Она совершенно не понимала моего увлечения английским в такое сложное для семьи время. Скажу честно, я и сама этого не понимала. Меня как будто что-то вело. Я не могла остановиться. Во Львовском университете тогда открылась школа английского языка, в которой преподавателями были носители языка, а занятия проходили три раза в неделю по три часа. Довольно интенсивный курс. Параллельно со мной этот курс посещала Верунчик, подруга детства по музыкалке. Мы с ней опять оказались вместе, но уже в новом учебном процессе. А поскольку мы еще и развелись с мужьями и остались с маленькими детьми на руках, то у нас по-прежнему было много общего. Я, кстати, стала крестной мамой ее дочки, Наночки, и мы шли с Верунчиком по жизни рядышком, поддерживая друг дружку как могли. За те два года, что мы с ней проучились на курсах английского, ситуация в стране еще больше ухудшилась. Наступила полная безнадега, и я снова вернулась к теме эмиграции. Одновременно с этим нахлынули и сомнения. Начались мои внутренние колебания и неуверенность в своих силах. Это состояние меня раньше посещало перед полетами в самолетах – когда направление выбрано, билеты куплены, есть уверенность в том, что нужно лететь… и вместе с тем появляется тревожность, подкашиваются ноги… В такие моменты нужно обращаться к Богу, искать поддержку у Вселенной и высших сил, что я и сделала.

В школе, где я работала, мы с учениками как раз проходили раздел «Библия», как религиозный и культурный памятник. Конечно же, я черпала материал для своих уроков из самой Библии, из первоисточника. Чтение Нового Завета привлекало меня больше всего. Мы с учениками главным образом пытались интерпретировать притчи. Я люблю такого рода задания, когда нет правильных и неправильных ответов, а есть огромное пространство для индивидуального понимания и собственной интерпретации. Помню, мы долго дебатировали над строкой: «И тот, кто последний в жизни сейчас, станет первым в Царстве Божьем, а тот, кто первый ныне, станет последним» (Евангелие от Луки 13:30). Очень хорошее объяснение этой мысли дал Матфей в своем Евангелии:

«Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в виноградник свой; выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам. Они пошли. Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите. Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр? Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Евангелие от Матфея 20:1–16).

Невероятно… интерпретация некоторых моих учеников была прямо противоположной моей. Их максималистские юношеские эмоции выражали полное недоумение и даже негодование. Дескать, Господь, по их мнению, поступил несправедливо. Те первые ведь вкалывали весь день, а последние лишь час, а получили одинаковую плату. А ведь дело совсем не в этом. Ближе к Творцу будет тот, кто благодарен и за работу, и за оплату по Господнему усмотрению. А вот тот, кто позавидовал, судил и обвинял в несправедливости, проявил качества недостойные, а значит, и отдаляющие его от Бога. Но мы все понимаем вещи на том уровне развития души, на котором она находится в данный момент нашей жизни. Моя задача была посеять зерно и надеяться, что оно когда-нибудь взрастет.

Изучение Библии пришло в мою жизнь в очень нужный момент и открыло для меня новое знание, причем очень созвучное с моим представлением о добре, человечности, справедливости, взаимопомощи и других ценностях или этических приоритетах… Наверное, под влиянием чтения Библии мне приснился Божественный сон. Он был о конце света. Мне казалось, что я сама себе снюсь спящей и пробуждаюсь от непонятного гула, доносящегося из двора. Встаю, подхожу к окну… и вижу, что куда-то исчезли соседние дома, дворы и сады… Ночное небо было усеяно огромными звездами, а на земле стояло на коленях невероятное количество людей со свечами в руках. Их взоры и мольбы были направлены в небеса, которые вдруг в буквальном смысле разверзлись, и оттуда хлынул нескончаемый поток света. Какие-то люди улетали и исчезали в этом потоке, а какие-то оставались и продолжали молиться. В этот момент я, реальная, проснулась, и в холодном поту подбежала к окну. За окном все было как обычно, и дома, и сады, вокруг не было ни души… Я посчитала этот сон знаковым. Оказавшись в лучах золотистого божественного света, я снова поняла, что я не одна, и что с Божьей помощью я справлюсь с любыми трудностями на своем пути. На данном жизненном этапе – это была эмиграция. Мною было принято окончательное и твердое решение. На сей раз я осознала, что беру полную ответственность не только за свою судьбу, но и судьбы мамы с дочкой. Эмиграция – это не приключение и не экскурсия, ее необходимо продумывать основательно и готовиться к ней серьезно.

Итак, выбор был сделан… я решила уехать и увезти семью в Чехию, а именно в Чешске Будеевице (план № 4). Основным фактором было то, что я себя стала ощущать достаточно сильной личностью, способной предпринять серьезные, жизненно важные шаги. Я также чувствовала себя защищенной Богом и всеми Высшими силами. Сомнения мамы и уговоры друзей остаться ушли на второй план. А окончательное понимание того, что это не был план моего эго, а Божественный план, пришло благодаря новому внешнему фактору. Приехала во Львов Алла Ивановна, мама Иры, бывшей моей однокурсницы (именно они меня убеждали переехать в Чехию и были, так сказать, моей группой поддержки). Она привезла мне гостевое приглашение. То, что она мне сказала, прозвучало как приговор:

– Если ты не поедешь сейчас со мной в Чехию и не начнешь эмиграционный процесс, ты позже никуда не уедешь, так и будешь метаться между плюсами и минусами, а нужно действовать.

Я тогда уже была психологически готова к переезду именно в Чехию. К этому моменту я освоила самоучитель по чешскому языку и изучила реалии Чехии. Я была уверена в том, что наличие двух друзей в этой стране, Иры и ее мамы, – это колоссальная поддержка. Хотя бы несколько первых недель будет где жить, пока осмотрюсь, разберусь, что да как, прежде чем найду свое жилье. Меня, правда, смущало, что наша квартира еще не была продана, но клиенты уже были найдены, и мы даже получили небольшой залог, которого на первое время должно было хватить. Через три дня мы с Аллой Ивановной сидели в поезде. Мама с Сашенькой нас провожали, а сердце мое по мере удаления поезда все больше и больше сжималось…

Я сейчас абсолютно уверена в том, что меня после крещения вела и продолжает вести за собой Божественная сила. И английский интенсив во Львове был не простой случайностью. Я не могла тогда знать и даже предполагать, что когда-нибудь все-таки эмигрирую и стану в новой стране преподавателем английского языка, лингвисткой и доктором филологии. Только высшие силы и мое высшее я, моя душа, могли это знать и помогать мне осваивать языки – чешский, польский и английский. Уехав в Чехию, я даже не взяла с собой сертификаты, выданные по окончании этих курсов. Единственная книга, которая была со мной, – это Библия. Вся моя дальнейшая жизнь показала, что без двух вещей я бы не смогла идти по жизни – это без Библии и без моего пианино. Шестнадцать лет учебы на Украине и в России, и столько же лет преподавательской практики в музыкальных школах сделали из меня и моего инструмента одно целое, так сказать, монолит. Сегодня в своей частной практике я, кстати, обучаю детей и взрослых не только английскому языку, но и игре на фортепиано.

Вспоминая сегодня события тридцатилетней давности, я до сих пор не верю, что у меня хватило смелости пойти на такой риск, как переезд в другую страну. Неудачная попытка эмиграции в Грецию дала мне возможность понять, что для меня работает, а что – нет. К счастью, греческая история не рассорила меня с Наташей. Через десять лет мы снова с Сашей приехали туда в гости. Теперь уже из Чехии. У Наташи сменился муж, появилась очаровательная дочурка, Настенька. Мы опять с подругой много путешествовали, ездили к морю… да и потом я практически каждое лето у них бывала. Вопрос об эмиграции уже не стоял, так как моя семья уже 7 лет жила в Чехии, и мы наслаждались общением, чтением духовной литературы и первозданностью природы, окружающей нас. Такого рода поездки трудно назвать классическим туризмом, так как едешь к любимой подруге, ее семье… видишь страну не только своими, но и их глазами. Видишь жизнь людей и их традиции страны изнутри; понимаешь, что их вдохновляет, а что нервирует. Моя Наташа очень общительный человек, мы все вместе часто захаживали к ее знакомым и друзьям. Я начала все больше и больше влюбляться в греческий народ. Женщины постарше обращались к нам не иначе как Αγάπη μου (агапи му), что значит – любовь моя. Причем совсем не обязательно, чтобы это были знакомые. Так к вам может обратиться любая прохожая женщина. Наташа порою осаживала мой восторг, предупреждая, что не все вокруг такие радушные и доброжелательные, что зависть и злобу здесь никто не отменял. И что иногда нужно проходить мимо некоторых людей чуть ли не с фигой в кармане. И все же добро, дружелюбие и душевность, на мой взгляд, в Греции преобладают.

На данном этапе мне тоже помогло развитие стратегического мышления. Вот они, те самые стратегии, которые способствовали позитивной динамике моей жизни:

• не поддаваться эмоциям и не принимать решения спонтанно (хотя я понимаю, что для определенного типа людей именно спонтанность является главным двигателем принятия решений); для меня же оказалось очень важным не поддаваться сиюминутным настроениям;

• несостоявшаяся эмиграция, а только ее попытка – это тоже опыт, а значит, нужно извлекать уроки; для этого вам этот опыт и был дан;

• пользуйтесь советами психологов и составляйте чек-лист с плюсами и минусами. Это работает. Но слишком не увлекайтесь, дабы не свариться в соку собственных сомнений;

• прислушивайтесь не только к себе, но и к людям, поддерживающим ваше решение, а также и к тем, кто с вами не согласен.

• присматривайтесь и к внешним факторам – это могут быть знаки Вселенной, Божественные подсказки;

• если вы не один или одна, а принимаете решение за семью, вам необходимо понимание того, что вы берете на себя ответственность за всех.

• помните, что и в новой стране появится возможность продолжить заниматься своими увлечениями – горами, спортом и многим другим.

Наша первая поездка в Грецию (1993)

Начало моего преподавательского пути

Глава 3. Трудности трудностям рознь (фиктивный брак не по правилам)

В любой стране фиктивный брак считается делом незаконным. Думаю, что при провале вас ждет как минимум депортация. Но, когда вы находитесь в чужой стране и вам практически уже некуда возвращаться (квартира почти продана, и с работы вы уволились), то есть все мосты сожжены, а здесь, в новой стране, нет никаких зацепок, и все двери перед вами закрыты, то невольно впадаете в отчаяние и задумываетесь над всеми возможными и невозможными вариантами.

Уже в первые дни после переезда было совершенно очевидно, что денег с потенциальной продажи квартиры во Львове не хватит ни на открытие фирмы в Чехии (что, кстати, делали в девяностые многие более-менее состоятельные мигранты), ни на покупку какой-либо меньшей квартиры во Львове (даже однушки). Незнание языка (хоть я его загодя пыталась изучать) и сильный русский акцент не давали возможности даже просто снять квартиру. Да и устроиться на работу легально тоже было невозможно. Поскольку я в Чехии находилась по гостевой визе, то времени для обустройства у меня было очень мало, всего три месяца. Я практически никого не понимала и совершенно не умела говорить по-чешски. А чехи в то время были очень отрицательно настроены по отношению к русским, да и вообще ко всем людям из бывшего СССР. События тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, когда советские танки вошли в страну, похоже, надолго врезались в память этого народа, и объяснять людям, что вы в то время пешком под стол ходили, было бесполезно. Помимо этих несладких реалий, добавились и так называемые отягчающие обстоятельства. Мои друзья, Ира и ее мама, Алла Ивановна, которые годами меня уговаривали сюда мигрировать, и по официальному приглашению которых я приехала в Чехию, ровно через два дня после приезда попросили меня съехать:

– Ты сюда не отдыхать и не в гости приехала, а строить новую жизнь. Вот иди и строй, – сказала строго и с недовольством Алла Ивановна.

Она дала мне телефон переводчицы, которая, возможно, мне поможет со срочным поиском жилья, да и с переводом документов тоже. На руках у меня была одна тысяча долларов, задаток от покупателей нашей львовской квартиры. Ими же был установлен и срок, три месяца, за которые я должна была найти работу и жилье в Чехии, а главное – полностью освободить львовскую квартиру.

Мой мозг никак не мог понять происходящее… Через два дня выставить на улицу… Ведь это так не по-нашему, подумала я. Признаюсь, ком в горле застрял, слезы сами полились. И это с учетом того, что я Иру считала одной из лучших своих подруг. Она гостила у нас практически каждое лето после переезда в Чехию. Очень трудно было погасить обиду и состояние абсолютной безысходности и беспомощности. Да… все получилось почти как в том анекдоте… перепутала я экскурсию с эмиграцией. Конечно же, я не рассчитывала жить у них месяцами, но чтобы вот так… через два дня… Я бы еще поняла, если бы у Иры была семья, дети, работа, учеба или другие заботы. Она ведь жила совершенно одна и на полном содержании своей мамы. В общем, такая динамика событий меня просто-таки выбила из колеи. Не ожидала я, конечно, такого подзатыльника на тему «Не надо путать экскурсию с эмиграцией».

Взяв свой чемодан, отправилась я к пани Марии, переводчице и преподавательнице русского языка. Она оказалась милейшей женщиной. Прониклась моей ситуацией и действительно нашла для меня норку в семейном общежитии неподалеку от ее дома. Это маленькое помещение нельзя было назвать ни жилой комнатой, ни маленькой квартиркой. Справа кровать, слева стол с двумя неработающими конфорками и удобства по общему коридору налево… Устроила она меня туда нелегально, и я была бесконечно рада, что у меня теперь есть временная крыша над головой. Стоила она тогда четыре тысячи крон в месяц, что было невероятно дорого по тем временам, учитывая состояние и размер квартирки. Зато быстро и относительно надежно.

После переселения начались мои каждодневные походы на почту, откуда можно было звонить по газетным объявлениям. Все звонки заканчивались неудачей… Цены на покупку жилья росли с каждым днем, а попытки снять квартиру были неуспешны, так как никто не хотел связываться с иностранкой. Амплитуда моих поисков работы была от сиделки и уборщицы до учительницы по фортепиано или русскому языку. О работе по специальности не могло быть и речи. Музыковед без знания чешского считайте профнепригодный. Одна радость от моих походов на почту была возможность заказать короткий разговор со Львовом, и я могла слышать голос своей пятилетней дочурки и успокаивать маму тем, что мой процесс ознакомления с новой страной проходит гладко и обнадеживающе. Ложь во спасение…

Однажды я встретила у пани Марии Аллу Ивановну. Они решали какие-то свои вопросы, и я тихонько ждала, пока они закончат беседу. Вдруг Алла Ивановна обратилась ко мне с приглашением отужинать вместе с ее семьей в так называемой господе (ударение на втором слоге) под названием «У Швейка», что рядом с их домом. Я попытаюсь объяснить вам, дорогие читатели, что такое господа. В нашем понимании это облагороженная пивная, популярная как среди мужчин, так и женщин. Пиво там подают разливное и хорошего качества. Я, конечно, не ценитель, но весь мир, насколько мне известно, чтит чешское пиво. Для меня, однако, первое посещение господы было культурным шоком. Шум, гомерический смех, где-то в углу играет гармонь, дымовая завеса… Я с трудом нашла столик, за которым сидели Алла Ивановна с мужем, паном Вацлавом, Ира и еще один неизвестный мне мужчина, как оказалось позже, некий Франта, друг их семьи. Что интересно у чехов, они при первом же знакомстве часто переходят на «ты», причем независимо от разницы в возрасте. В этот вечер мужчины перешли со мной на «ты» (вернее я с ними, так как по подсказке Иры женщины в этой стране первыми делают этот шаг). Только Аллу Ивановну я по-прежнему называла по имени отчеству и обращалась на «вы». Сила привычки и воспитания оказались сильнее чешских традиций.

Пан Вацлав был уже подшофе и радостно вскрикнул:

– Ирина, мы тебя совсем заждались. Какое пиво тебе заказывать?

Я смутилась… Откуда я могу знать, какое пиво пить. А отказаться – значит обидеть. Выручил Франта, пообещав меня познакомить с теми видами пива, которые обычно предпочитают дамы. Господи, где я… и где пиво… перспектива выпивания весь вечер мне совсем не понравилась. К счастью, принесли ужин, что помогло справиться с острым чувством голода и неловкостью при держании бокала с пивом в руке. Вполне возможно, что они мне в пиво подмешивали что-то покрепче, так как меня очень быстро развезло. Да и от сигаретного дыма мне становилось все хуже и хуже.

В этой кипучей атмосфере Алла Ивановна начала серьезный разговор о том, что у меня на самом деле нет никаких шансов остаться в этой стране. Я это и сама понимала, хотя в душе теплилась какая-то надежда. Потом инициативу разговора взял в свои руки Франта. Он очень долго о чем-то говорил, но я практически ничего не понимала. Алла Ивановна с Ирой пытались успевать кое-что переводить. Вот суть его монолога:

– Я прекрасно знаю, в какой бедности жил советский народ. Я там был и своими глазами видел несчастные лица людей, пустые полки в магазинах, а там, где что-то продавалось, бесконечные очереди. Улицы везде неухоженные с мусорными контейнерами на каждом шагу, обшарпанные дома. Везде вонь и беспорядок.

Конечно Франта говорил исключительно по-чешски. Кое-что переводила Алла Ивановна, а кое-что было понятно и без перевода. Я хотела было возмутиться. Но Алла Ивановна дала понять, что перебивать Франту нельзя. Я и сама, конечно, могла бы покритиковать нашу реальность, но от иностранца такое было воспринимать очень неприятно. Потом он говорил что-то про большевиков и коммунистов, о том, как он от них пострадал, а затем обратился прямо ко мне:

– Я понимаю, почему ты хочешь здесь остаться. Ты хочешь спасти свою семью, обеспечить нормальное будущее для своей дочери. Вот поэтому я предлагаю тебе выйти за меня замуж… и поверь, ничего не требую взамен. Я очень сочувствую твоей семье. Ты видишь, что я мог бы быть твоим отцом, и буду счастлив, если мы станем друзьями. Ты пойми, замужество для тебя единственная форма легализоваться здесь. Ты только ничего такого не подумай, речь идет о фиктивном браке. Никакой лирики… Но никто не должен знать о том, что этот брак не настоящий. Иначе, кто-нибудь донесет на тебя в полицию, и тебя депортируют.

Я не могла отделаться от ощущения, что все это было заранее подготовлено и даже решено за меня. Все ожидали, что я расплывусь в счастливой улыбке, а я от неожиданности не могла проронить ни слова. Смотрела я на их удивленные лица и не знала, что сказать. Ведь во мне еще жила девочка, не так давно сошедшая с консерваторской скамьи, пропадавшая часами в библиотеках, а по вечерам в театрах и филармонии. Правда, я уже была слегка подернута печалью неудачного замужества и развода, но вдохновленная преподаванием истории и теории музыки, мировой художественной культуры, созданием нового учебника… Развал страны лишил меня всего этого, поверг в нищету и отчаяние. Не то чтобы я тосковала по старому режиму, в нем нам тоже жилось несладко. Но то, что происходило у нас во Львове в девяностые, вообще не укладывалось в рамки достойной человеческой жизни. При этом я сама не изменилась, очень сложно было вдруг трансформироваться и приспособиться к тому, что происходило на Украине. Все это молниеносно пронеслось в моей голове, и я понимала, что нужно Франту благодарить и хвататься за его предложение, как за соломинку… ради дочки… ради мамы.

Алла Ивановна за меня произнесла:

– Франта, конечно, она согласна.

Я же ощущала себя человеком, который собирается совершить преступление века. Мне казалось, что если я на это пойду, то на мне на всю жизнь останется неизгладимое пятно. Единственным положительным моментом во всем этом мероприятии было то, что это все-таки была не сделка, а протянутая рука помощи.

В ЗАГСе, вернее, в горсовете, где проходят росписи молодоженов, почти никого не было. Не пришел туда и наш «жених»… Как вам такое? Поскольку рядом со мной была Алла Ивановна, мне не очень удобно было показывать облегчение, которое я испытывала в тот момент. «В конце концов, – подумала я, – Высшие силы распорядились в этой ситуации так, как нужно было». Но Алла Ивановна развила бурную деятельность, договорилась с работниками ЗАГСа о переносе обряда на два часа позже, позвонила своему мужу, тот, в свою очередь, навел справки, и мы отправились на поиски Франты. Вы не поверите, но мы таки его нашли. Франта безмятежно спал в квартире одного из своих друзей. Оказалось, что он с дружками организовал мальчишник, посвященный прощанию со свободой! Бред какой-то! Намного позже я узнала, что он никому из своих друзей не сказал, что речь шла о фиктивной росписи. Ему, скорее всего, просто хотелось похвастаться фактом женитьбы с молодой женщиной. А может, он себя так вел из соображения безопасности? К моему удивлению, Франта по-солдатски быстро привел себя в порядок, и мы снова направились к горсовету, теперь уже с ним.

Во время обряда я практически ничего не понимала. Слушала мягко плывущий голос женщины и старалась абстрагироваться. Вдруг Франта ни с того ни с сего потянулся к моему лицу, пытаясь меня поцеловать. Я от неожиданности шарахнулась от него, и поцелуй пришелся на край щеки. Конечно, этот эпизод не мог не ускользнуть от глаз женщины, которая нас расписывала. А мое и без того полуобморочное состояние ухудшилось еще больше. Я ощущала себя самой униженной и оскорбленной во всем мире при совершении этого обряда. Франта явно обозлился, да так, что резко ушел после росписи, даже не попрощавшись. Скорее всего, он тоже чувствовал себя униженным и оскорбленным. Как позже выяснилось, дама, которая нас расписывала, когда-то с ним работала в одной конторе и наверняка узнала его. Потому-то несостоявшийся свадебный поцелуй огорчил Франту вдвойне.

На следующий день мы с ним встретились у Аллы Ивановны в гостях. Случайно… Он, видимо, частенько к ним захаживал. Пан Вацлав приготовил прекрасный ужин. Да… чешская кухня в хорошем исполнении (хоть и не совсем здоровая) очень вкусная… Пальчики оближете. Мужчины вели разговоры о политике, и я в их суть не вникала. Вдруг Франта повернулся ко мне и заявил:

– Ирина, ты же понимаешь, что наша роспись – это гешефт. Сегодня за это платят тысячу долларов.

– Как? – удивилась я. – Ведь ты говорил, что ничего взамен не хочешь, что искренне хочешь мне помочь…

Я в панике убежала в ванную… не смогла сдержать слезы и никак не могла успокоиться. Я прекрасно понимала, что этих денег у меня нет, и даже после продажи квартиры во Львове не будет. Во-первых, нужно будет раздать долги, а во-вторых, аванс, с которым я приехала в Чехию, весь ушел на проживание, транспорт, покупку газет с объявлениями и телефонные разговоры. Но больше всего меня огорчило то, что Франта меня фактически обманул. Почему он сразу не сказал, что у него есть финансовое условие? Я бы тогда точно отказалась от такой «услуги».

– Не будь наивной, – говорил он, – все, что обещается в пивной, не имеет никакого веса и значения.

Мне известно такое поверие, что нельзя добро делать за спасибо. За все, мол, нужно платить. А не заплатишь деньгами, Высшие силы здоровьем возьмут. Скажу откровенно, я никогда не жила по этому правилу. Делая добро, я действительно никогда не хотела ничего взамен. Поэтому-то я и поверила Франте. Я хоть и не воцерковленный человек, но живу с Богом в сердце и обращаюсь часто к Библии. А там сказано «… когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне… и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Библия. Евангелие от Матфея, гл. 6, стр. 6). Конечно, эту фразу можно трактовать по-разному. В ней заложено много смыслов. Один из них наверняка заключается в том, что не нужно хвастаться своими добродеяниями. В моем понимании, в ней еще говорится и о том, что если ты делаешь добро, то делаешь его по своей воле, поскольку ты действительно хочешь помочь и не ожидаешь никакой расплаты. Я имею в виду скрытое желание получить что-то взамен в качестве благодарности.

Я только что с трудом справилась с предательством (как я тогда считала) Ирины и ее мамы, проглотив обиду за то, что меня выселили через два дня после приезда. А тут Франта со своим заявлением… Я не понимала, что делать. Алле Ивановне пришлось провести со мной длительную беседу в ванной, куда я в слезах убежала. Объясняя возникшую ситуацию тем, что это в нем мужское честолюбие заговорило, что, может, он мстит за тот неуклюжий поцелуй при росписи. Она посоветовала мне поступить дипломатически, то есть пообещать ему деньги после продажи квартиры на Украине. На том и порешили. В конце концов, чудеса иногда происходят, и деньги, возможно, останутся. Я подала в полицию документы на ПМЖ и уехала домой.

Львов… мой самый любимый и самый родной старинный польский город. Именно так я его всегда воспринимала… не советский, не украинский… а польский. Так было, возможно, потому, что мы жили на краю центра, на улице Котляревского с прекрасными польскими и австрийскими виллами вдоль улицы. Многие польские семьи там по-прежнему обитали, да и польская школа была совсем рядом. Наша семья, правда, жила в сталинском доме, который на этой улице появился в тысяча девятьсот пятидесятом году на месте трех домов, разрушенных во время Великой Отечественной войны. Наша огромная трехкомнатная квартира с двумя балконами была практически убита к тому моменту, когда я решила уехать из страны. Ремонт в ней не делался лет сорок, так как денег у нас не хватало даже на базовые вещи, а уж на ремонт и подавно. Несмотря на это, квартира все же представляла какую-то ценность для покупателей. Все-таки в ней были высокие потолки, просторные комнаты и широченный коридор. До войны наш дед был серьезной и уважаемой в городе фигурой. Поэтому, наверное, и получил большую квартиру в прекрасном районе. А когда вышел на пенсию, так сразу стал забытым всеми чиновниками-коллегами и нашел в итоге утешение в алкоголе. Много лет наша квартира была «семейной коммуналкой», в которой жили три отдельные части нашей семьи. В одной комнате бабушка с дедушкой, в другой – моя тетя с мужем и сыном, а в третьей – мы с мамой, папой и моим братом. Но к тысяча девятьсот девяносто пятому году в ней остались лишь я с дочкой и мамой.

Маме я, конечно же, ничего о своей женитьбе не сказала. Она у меня была интеллигентнейшая женщина, умница и очень правильная. Воспитывала она меня, может, и в излишней строгости, но в лучших традициях мам-педагогов. И тут вдруг фиктивный брак… она бы этого не пережила. Эта женитьба настолько застряла у меня комом в горле, что я о ней еще несколько лет молчала и не рассказывала даже самым заветным подругам. Было стыдно и неприятно. На сегодняшний день от чувства вины и стыда я окончательно избавилась. На все нужно время, и отношение к событиям при желании меняется. Другого выбора у меня тогда все равно не было.

Семья, решившая купить нашу квартиру, была надежная. Галя была бывшей маминой ученицей, ее муж, Славик, был серьезный человек, кандидат наук, но в девяностые предпочел заняться бизнесом. Отец Гали был известным в нашем городе урологом. Бизнес Славика был связан с Чехией, поэтому мне не нужно было беспокоиться о перевозе денег через границу. Кроме того, он пообещал, что до конца мая мама с дочкой могут жить в этой квартире и не беспокоиться о выселении.

Поехали мы со Славиком и его женой в Чехию в их микроавтобусе. Мне удалось туда погрузить пианино, коробки с книгами и какими-то наспех собранными вещами. На границе произошел смешной разговор с таможенницей:

– Та-а-ак… где прячете наркотики?

– Нигде…

– А иконы, алкоголь, оружие?

Моим бровям от удивления уже подниматься было некуда. А Славик сориентировался очень быстро:

– Ну вы даете… неужели не видите, что старый хлам везем.

– А что в той дряхлой коробке в углу?

– Не знаю, – потупившись ответила я.

– Давайте-ка, снимайте… проверим.

Открыв коробку, я аж рассмеялась. Это оказалась мамина коробка с клубочками ниток и какими-то лоскутками, вырезками из журналов с выкройками. Видимо, не смогла расстаться с мыслью о дальнейшем рукоделии.

– Да, – сказала таможенница, глядя на все это, – с такими клиентами я себе звездочки на погоны не заработаю… Езжайте.

Дорога была трудной. На дворе было начало января тысяча девятьсот девяносто шестого года. Скользко, туман… но доехали благополучно. Вся мужская часть общежития, где я застолбила место, благодаря пани Марии, помогала сгружать пианино и коробки. Справились.

В Чехии мне Славик помог открыть счет в банке и перевел туда деньги. Курс тогда резко изменился не в мою пользу, и денег в результате оказалось намного меньше, чем предполагалось. В кронах получилось триста тридцать тысяч (по тем временам это было тринадцать тысяч долларов). Но главное дело было сделано, и я вздохнула с облегчением. Однако ни работы, ни места, куда бы я привезла семью, еще долго не удавалось найти. Продолжая проживать в комнатушке общежития, я потихоньку начала впадать в депрессию. Не в эту же убогую обитель везти свою семью. А в распоряжении оставался всего месяц. Параллельно я моталась в полицию оформлять ПМЖ, и тут случился его величество ОБЛОМ, который меня окончательно подкосил. Оказалось, что у Франты не было прописки!!! А значит, у него самого не было ПМЖ! По его словам, большевики и коммунисты (так он всегда называл бывшую власть) отобрали в свое время у него дом, так сказать, раскулачили, и он с тех пор бомжевал, ночуя то у друзей, то где придется. Такого поворота событий я совсем не ожидала. С одной стороны, мне его стало безумно жалко, ведь сломали человеку жизнь, оставили на произвол судьбы. Но с другой стороны, мне было совершенно понятно, что все мои усилия по оформлению ПМЖ в Чехии оказались напрасными.

Господи, как хорошо, что я свою обиду на Аллу Ивановну сумела в свое время укротить, разогнать и отпустить. Обратиться мне больше было не к кому. Услышав о новом повороте событий, Алла Ивановна потеряла дар речи. Без прописки ну никак не продвинешься в оформлении ПМЖ. Более того, я была обязана прописаться где-то вместе с Франтой. Алла Ивановна осторожно предложила прописать нас у ее Иры. К счастью, она не сомневалась в моей порядочности. А с Франты взяла расписку о том, что он никогда не будет претендовать на ее квартиру.

Казалось бы, главные проблемы были преодолены, но вопрос о реальном жилье и работе, которая бы обеспечила моей семье хоть какое-то существование, по-прежнему не был решен. Чтобы не трогать деньги с продажи квартиры, я устраивалась на разные временные работы – раз в неделю подыгрывала в балетной студии местного театра оперы и балета, раз в неделю заменяла преподавателя русского языка в одной из средних школ. Подрабатывала на подсобных работах в одном семейном ресторане, помогала шить игрушки на маленькой фабрике… Зарабатывала гроши, валилась с ног, но ничего по существу найти никак не могла. Зато история с ПМЖ закончилась благополучно. Ура! Первая победа!!!

Однажды, возвращаясь домой от пани Марии, которая мне по-прежнему помогала с переводами документов, и с которой я просто подружилась, заглядывая к ней на огонек, я встретила Франту. Рассказала ему о том, что по-прежнему вишу в воздухе, что похвастаться пока нечем и что у меня остался месяц до выселения моих родных. Попросила я его на ломаном чешском подождать один месяц с деньгами. Я считала, что сначала мне нужно было решить вопрос с жильем и работой. Пообещала, что заплачу, когда устроюсь, а если не будет хватать, то договоримся о рассрочке. И тут Франта с искренней и великодушной интонацией в голосе сказал:

– Да мне ничего не нужно. Я недавно получил в наследство два поля с лесом. Я ни в чем не нуждаюсь. Я же тебе говорил, что это я твой настоящий друг. Не верь больше Алле с Ирой, они хотят тебя обобрать. Они же тебя выставили на улицу. Теперь тебе приходится платить такие большие деньги за конуру, в которой ты живешь.

Нужно отметить, что я уже почти все, о чем говорил Франта, понимала и даже сама уже могла выражать свои мысли на ломаном чешском:

– Но они же нас прописали у себя. Не каждый бы на такое пошел.

– Не будь наивной. Они тебе еще выставят за это счет. Я тебе предлагаю переехать ко мне. Ты будешь жить в отдельной комнате, за квартиру платить не нужно, а параллельно продолжишь поиски работы и квартиры для своей семьи. Кроме того, ко мне уже приходили из полиции и интересовались тобой. Спрашивали, почему ты живешь где-то в другом месте. Кстати, и у Ирины были. У нее тоже спрашивали, почему мы не живем в месте прописки. В полиции ведь не дураки, все проверяют.

Тут я не на шутку испугалась. О проверках полиции я не подумала. В результате мы договорились о моем переезде к Франте. То, куда он меня привел, повергло меня в состояние абсолютного шока. Сам дом, в котором жил Франта, оказался трущобой с разбитыми окнами, откуда раздавались крики ссорящихся людей вперемешку с цыганскими песнями. Зайдя в квартиру, первое, на что я обратила внимание, был цементный пол, на котором стояла грязная кухонная плита, а вокруг нее на полу была гора немытой посуды. Слева находился разбитый и явно нефункционирующий душ, а справа стояли сломанный шкаф с кроватью, на которой сидел замусоленный старик с непонятным взглядом в никуда.

– Не беспокойся, – сказал Франта, – дед безобидный, это отец моего друга. Он ничего не соображает и почти не разговаривает. Зубов нет. Я к нему подселился по просьбе друга, оплачиваю за него квартиру, подкармливаю и присматриваю за ним.

Из этой то ли прихожей, то ли кухни, то ли комнаты зияла вместо двери дыра в следующее узкое пеналообразное помещение с раскладным креслом и мини-шкафчиком. Это место оказалось моим будущим пристанищем. В стене слева зияла еще одна дыра, ведущая в комнату Франты, в которую я ни тогда, ни позже не заглядывала. На вопрос:

– А где здесь туалет? – я услышала короткий ответ:

– В подвале. А мыться советую ходить в бассейн в центре города. Недорого.

По дороге в подвал я слушала инструкцию о пользовании туалетом. Лампочки там не было, нужно было ходить с фонариком и держать дверь руками, так как она не закрывалась. По возвращении в «свою» комнатку, меня охватила такая мощная жалость к самой себе. Сижу, плачу и думаю: «Вот приехала я на Запад, в Европу, так сказать. Оказалась в трущобах, каких ни по телевизору не увидишь, ни в самом кошмарном сне не представишь, окруженная двумя, считай, бездомными мужиками, без возможности помыться и сходить, извините, в туалет».

Первый мой визит в туалет был и последним. Не успела я и глазом моргнуть, как кто-то попытался открыть дверь. Я с перепугу фонарик уронила и завизжала неистовым голосом. Тот, другой, наверное, тоже испугался и убежал со скоростью света. Выбравшись на ощупь из подвала, я поняла, что сюда больше ни ногой. По нужде с тех пор приходилось бегать в центр в кафе (благо пускали, не требуя ничего заказывать). А первым моим приобретением стал ночной горшок (на случай, если ночью припечет). Хоть смейся, хоть плачь. Никому таких трудностей не пожелаю. «Да… – подумала я, – клубникой на завтрак здесь и не пахнет».

Пришел май тысяча девятьсот девяносто шестого года. В Чехии Первое мая – это выходной день, день трудящихся, только без парадов и идеологической символики. Здесь этот день – своего рода дань всем, кто трудится и приносит пользу людям. Я уже к этому времени нашла работу, и поэтому была рада возможности отдохнуть и посреди недели. В тот день я себе позволила подольше поспать и неторопливо собиралась на прогулку. К полудню домой пришел Франта с веткой расцветшей черешни и со счастливой улыбкой на лице. Первое, что он сделал, переступив порог моей комнаты, это набросился на меня в каком-то странном порыве, пытаясь то ли поцеловать, то ли обнять. Мне в тот момент показалось, что он собирается меня изнасиловать. Завязалась драка… Я пыталась вырваться, а он старался меня удержать. Ничего у него не получилось, я в конце концов вырвалась и убежала. Как всегда, я нашла утешение у пани Марии, которая искренне рассмеялась, услышав эту историю.

Оказалось, Первое мая в Чехии – это не только праздник трудящихся. Это и старинный праздник любви (своего рода чешский Valentine). В деревнях до сих пор устанавливаются деревья в виде высокой палки с разноцветными ленточками. Многие носят брошки с цветами (majky). Всю ночь местные парни охраняют это дерево, а задача парней из соседних деревень его украсть, что было бы невероятным позором для тех, кто его охранял. На городском уровне этот праздник проявляется по-другому. Молодые пары влюбленных гуляют в парках, обнимаются и целуются под цветущими черешнями. Ну а взрослые мужчины приходят с цветущими ветками домой и целуют своих жен. Очень даже симпатичная традиция. Но, согласитесь, совсем не имеющая никакого отношения к Франте и ко мне. Даже пани Мария сделала вывод, что, скорее всего, у Франты на меня есть какие-то виды. А он оскорбился. И тот злосчастный свадебный поцелуй был «кровоточащим шрамом», и сегодняшний несостоявшийся первомайский поцелуй стал ударом ниже пояса. Франта долго жаловался на меня Алле Ивановне, приходил домой совершенно пьяный и угрожал мне депортацией. Через какое-то время мы с ним решили забыть об этом недоразумении, но созревающая в душе Франты месть скоро дала о себе знать.

Каждый вечер мне приходилось слушать крики пьяного Франты о том, что я неблагодарная, что отказываюсь гулять с ним в обнимку по парку, дескать, для замыливания глаз. Он обзывал меня «русским говном», грозил выбросить мои чемоданы через окно и заявить в полицию, чтобы меня депортировали. Такое было впечатление, что он помог мне для того, чтобы извести потом со свету. В голове у меня была одна мысль – как можно скорее от всего этого кошмара избавиться, и я решила поменять стратегию. Что толку высматривать в газетах объявления. Все зря. Я стала физически стучаться в двери учебных заведений, магазинов, фирм и прочих возможных рабочих мест, стала интересоваться у людей, даже малознакомых, насчет квартиры и работы. Кто-то воротил носом, услышав русский акцент, а другие пытались что-то посоветовать и были доброжелательными. В конце концов я сама подала объявление: «Куплю любую квартиру в Чешских Будеевицах или окрестностях стоимостью до трехсот тысяч крон или сниму недорогую квартиру на полгода».

Не прошло и недели, как почти одновременно поступило и предложение по устройству на работу, и предложение о продаже недорогой квартиры в районном центре недалеко от Чешских Будеевиц. БИНГО!!! Подруга Ирины, Яна (преподавательница немецкого языка в университете), сказала мне, что у них на кафедре висит объявление директора общеобразовательной школы. Работа требовалась преподавательская. Школе срочно понадобился учитель английского языка. Мне было все равно, что у меня не было филологического образования, был лишь сертификат о пройденных курсах английского языка средней продвинутости, и тот остался дома во Львове. Я думаю, что, даже если бы этой школе понадобился химик (а я в химии мало соображаю), я бы приняла и это предложение. Сначала мне школа устроила испытание – попросили провести три урока с разными классами в присутствии комиссии. Сами понимаете, что обучать языку, которого практически не знаешь, да еще на языке, которого не знаешь вообще – дело нелегкое… Я провела три бессонных ночи, продумывая стратегию и тактику проведения уроков. Кое-что зазубрила на чешском (пани Мария помогла), кое-что на английском (с помощью мамы по телефону), придумала рисунки и схемы… и пошла вся в волнении в школу. Первый урок я чуть не завалила. Уж больно живыми оказались пятиклашки. К счастью, преподавательская комиссия собралась только на второй и третий уроки. Я включила актрису, которая должна была сыграть роль прекрасной и обаятельной училки английского языка… и у меня все получилось, меня ПРИНЯЛИ!!!

В тот же день я поехала смотреть предложенную квартиру. Она оказалась вполне приличной и даже симпатичной, с тремя отдельными комнатами и большой лоджией. При этом она, увы, была кооперативной. Это означало, что иностранцы не имеют никакого права становиться так называемыми главными квартиросъемщиками. Пришлось снова обращаться к Франте с просьбой записать квартиру на себя, так как он гражданин Чехии. А мою семью он потом прописал как бы «у себя». В этом случае было все равно иностранцы это или нет. Это был для меня огромный риск, учитывая сложность наших с ним отношений. Но выбора не было. И он не возражал. Осталось пару недель до выселения мамы с дочкой из львовской квартиры, и я, оформив жилищный вопрос, как на крыльях помчалась домой… вернее, теперь уже не домой. Я пока еще не осознавала, что дома во Львове у меня уже нет. Но есть любимый город, любимые подруги, любимые кварталы, парки… Как ни крути, в Чехии для меня пока что все было чужое.

Я никак не могла понять, почему хозяин квартиры продал ее так дешево. Триста тысяч крон было в три раза дешевле рыночных цен. Ответ не заставил себя долго ждать. Через несколько недель после того, как я привезла в Чехию маму с дочкой, к нам пришли полицейские в поисках бывшего хозяина. Его, оказывается, разыскивали по всей республике. Но поскольку наша с ним сделка не противоречила никаким законам, то полиция нас больше не беспокоила. Поначалу мы наслаждались деревенской жизнью, тем более что инфраструктура в деревне была вполне городская. Еще больше мы наслаждались лесом, расположенным сразу за деревней. Сколько там было грибов, ежевики, брусники, черники… а воздух, наполненный ароматом сосен и листвы… Все это мы вкушали в выходные дни. А в будни я ездила на работу в Чешские Будеевицы и выстаивала очереди в милиции по оформлению ПМЖ для мамы и дочки (мы проходили по категории «Восстановление семьи»). Сашенька ходила в садик, а потом и в деревенскую школу, а мама пыталась приспособиться к новым реалиям с помощью журналов и телевизора. Поначалу она совсем не была готова выйти из дому без меня, но постепенно начала ко всему привыкать.

Через пару лет я окончила английскую филологию в Юго-чешском университете и меня пригласили работать в языковую гимназию. Это была моя следующая маленькая победа, и таким образом позиция преподавателя английского языка за мной окончательно закрепилась. Все это время историей с Франтой я совершенно ни с кем не делилась. Но с одной из коллег я подружилась и через какое-то время обо всем ей рассказала. Буквально через неделю меня на ковер вызвал директор гимназии:

– Как это понять, пани Гофбауэрова (мне для конспирации пришлось взять фамилию Франты), оказывается, вы вступили в незаконный фиктивный брак, чтобы остаться в Чехии! Вы же понимаете, как это может повредить реноме нашей школы. А что, если эта новость разойдется по всему городу?!

Я чуть не обомлела. Конечно же, я не была готова к такому пассажу. Пару секунд наступившего молчания мне показались вечностью, но потом все-таки включился рефлекс самозащиты или снизошла Божественная благодать, поскольку мой ответ был неожиданным и для самой себя:

– Мое замужество никак не может повредить репутации школы (а школа была христианской, бискупской), – ответила я. – Этот человек, мой муж, благородно и совершенно безвозмездно подал мне руку помощи, спас мою семью. С его стороны это была благотворительность и проявление милосердия, а не какая-то сделка.

Эти слова смягчили директора в одно мгновение. Он, казалось, захотел даже приобщиться к этому благому делу и очень вежливо меня попросил никому об этом рассказывать, так как злых людей очень много, и интерпретировать они эту историю смогли бы по-разному. Каждому ведь не будешь объяснять. Уффф… пронесло. Все обошлось.

Только устранилось недоразумение в гимназии, как снова появился Франта, и на сей раз разгневанный и неумолимый, требуя развод. Несколько раз в неделю звонил по телефону с криком, что я ему этой женитьбой испортила жизнь, бросал трубку и снова названивал. В этом терроре невозможно было жить. В какой-то момент я не выдержала и сама подняла тему о разводе. Франта был явно ошарашен, но в итоге все-таки подал заявление на развод. Год ничего не происходило, а потом мне пришла повестка в суд. Надо признать, что Франта вел себя во время заседания очень достойно. Всю вину взял на себя, дескать, не хочет жить в деревне, и что, мол, встречается с другой женщиной. Через час мы уже были разведены и совершенно спокойно отпраздновали это дело за чашечкой кофе. Я вздохнула с облегчением, мол, будь что будет, и с надеждой, что этот развод никак моей семье навредить не сможет, отправилась домой.