Хор вместо крика
ВНИМАНИЕ! Данный рассказ предназначен только для читателей 18+. Все персонажи и события вымышлены, любые совпадения с реальностью случайны. Автор категорически осуждает любые формы насилия, дискриминации и фанатизма.Произведение не несёт пропагандистского характера, а его цель – исследование пределов человеческого восприятия и страхов перед будущим.
От автора: Мне хотелось реализовать свою идею о том, как человечество может стать коллективным разумом. Меня всегда интересовал вопрос: потеряем ли мы себя, если сольёмся в единое сознание? Или напротив, обретём нечто большее, чем личность? Этот рассказ моя попытка исследовать этот страх и эту надежду одновременно.
Как я проглядел? Как упустил? Они были рядом, а я… я, как дурак, отрицал происходящее. Ослеплённый верой в собственную непогрешимость, я жил в иллюзии, что всё под контролем. Что каждый шаг врага просчитан. Что каждый выход из игры – это мой сценарий. А теперь… Я сижу здесь, в мёртвом зале, где стены, казавшиеся когда-то оплотом власти, давят на грудную клетку, будто бетонная плита.
– Не беспокойся, папочка.
Её голос… Чёрт, как он был похож. Звонкий, чуть дрожащий от волнения, как у моей маленькой, когда она рассказывала стишок на утреннике и боялась забыть слова.
Но это не она. Не она!
Я сжал кулаки до боли, ногти врезались в кожу, но и эта боль не прогнала наваждение. Передо мной сидело существо – пародия на мою дочь. Её глаза, её платьице с вышитым зайцем на груди, белые носочки, косички с розовыми резиночками… Господи, даже туфельки. Те самые, что я купил ей на день рождения. Она тогда радовалась, прыгала по дому, обнимала меня и говорила, что я лучший папа на свете. Но сейчас… Передо мной чужое лицо. За этой маской прячется что-то дикое. Хищное. Подлое. Слишком точное в своей мимикрии. И именно в этом самое страшное.
Моя работа заключалась в том, чтобы предугадывать угрозы. Видеть их, когда другие ещё спят. Я был первым, кто должен был заметить опасность. Я стена. Я щит. Но теперь? Теперь весь мир ползёт на коленях сквозь пепел моих ошибок. Я подвёл их. Всех.
– Сложно сразу принять тот факт, что мы теперь поведём вас. Я понимаю.
Она сидела прямо напротив, скрестив худенькие ножки. Манера говорить: спокойная, с каким-то жутким оттенком нежности, как у воспитателя в детском саду, объясняющего детям, что мамы не придут за ними. Она говорила «мы». Не «я». «Мы». Они уже везде.
Я смотрел на свой президентский стол. Большой, из тёмного ореха. Сам выбрал. Сам заказал у мастеров. Помню, как сам лично прикручивал бронзовые ножки. Он был символом. Олицетворением власти. Основанием, на котором стоял мой мир. Теперь он казался просто предметом мебели, за которым меня судит чужое существо с глазами моей дочери. Даже стол больше не принадлежал мне. Ни он. Ни страна. Ни дочь. Ни я сам.
– Заткнись! – мой голос сорвался, пропитанный яростью и болью. – Я знаю, что ты такое! Ты не она! Вы захватили всех! И теперь…
Слова застревали в горле, душа выворачивалась наизнанку, а в глазах защипало.
– Теперь хотите заменить и нас… всех… всех… – Я попытался сдержать слёзы. Президент не должен плакать. Но отец может. Я живым не дамся…
Рука, дрогнув, потянулась под стол. Сталь пистолета была холодной, будто лёд, как будто он уже знал, чем всё закончится. Я выдернул его резко, с надеждой, что удивлю её. Что она испугается. Но… она не шелохнулась. Даже не моргнула. Сидела, как сидела. Словно знала. Словно видела всё наперёд. Словно знала меня лучше, чем я сам.
– Ты тварь! Где она?! Где моя девочка?! – я орал, почти срывая голос. Пистолет дрожал в руке. Но я должен был это сделать. Хоть что-то. Хоть попытаться.
– Я здесь, папочка.
Голос был всё тем же сладким, ровным, как мелодия колыбельной. Но в нём не было ни тепла, ни страха, ни участия. Просто слова. Безжизненные. Как вырезанные из картона.
– Нет! Ты не она! – Я поднял руку и, не целясь, выстрелил в потолок. Грохот отдался эхом в пустом зале, штукатурка осыпалась на плечи. – Что?! Страшно?! НЕТ?!
Она даже не моргнула. Ни дрожи. Ни испуга. Ни одной человеческой реакции. Как статуя. Как памятник моей вине.
– Почему ты не боишься? – шёпот сорвался с моих губ не как угроза, а как мольба.
Я хотел, чтобы она испугалась. Чтобы хоть как-то ожила. Чтобы я увидел в ней хоть каплю настоящего страха, растерянности, паники. Но ничего не было. И тогда я понял: я говорил не с ней. Я говорил с пустотой. С бездной, что приняла её облик.