О чем со мной говорит Бог? Или «Язык жизни»

1 ГЛАВА

Любое стремление без знания слепо

Машина мчалась по трассе. За рулем сегодня была мама. Обычно она водила уверенно и аккуратно, досконально зная правила. Но сегодня что-то пошло не так. Совсем не так.

Сын, пристегнутый на пассажирском сиденье, впивался пальцами в подлокотник. Ему казалось, что мать словно подменили. Она лихачила, превышала скорость, совершала рискованные обгоны, игнорируя все мыслимые правила. К счастью, трасса была почти пустынна. Но это слабое утешение не снимало с его души тяжелый камень страха. Весь путь он провел в напряжении, его возмущенные реплики то и дело взрывали тишину салона: "Мама, скорость!", "Ты же видишь знак!", "Это же опасно!".

Мама не отвечала. Она лишь крепче сжимала руль, ее взгляд был устремлен вперед, лицо – непроницаемой маской. Она продолжала вести машину так, как вела, игнорируя его панику, что казалось сыну верхом безрассудства.

Наконец, они резко свернули к пункту назначения и замерли. Сын, не сдерживаясь, распахнул дверь и выпрыгнул наружу, поток негодования все еще бурлил в нем.

– Ну и поездочка! Это же было просто самоубийство! – вырвалось у него.

Мама осталась за рулем. Она повернула голову, и ее голос, тихий и необычайно спокойный, прозвучал после его бури:

– Вернись, пожалуйста. Сядь. И закрой дверь.

Сын, фыркнув, машинально повиновался, хлопнув дверью. Гнев еще пылал в его глазах.

Мама выключила зажигание. Полная тишина, только их дыхание и стук сердца сына в ушах. Она повернулась к нему всем корпусом, ее взгляд был глубоким и немного печальным.

– Ты весь час был как натянутая струна, – начала она мягко. – Беспомощный, злой, напуганный. Потому что за рулем была я, а ты не мог ничего изменить. Всего час, сынок. Всего лишь один час ты чувствовал себя так. Как тебе?

Он хотел возразить, но она подняла руку, прося тишины.

– Да, я нарушила сегодня все, что можно. Абсолютно все правила дорожного движения. Как тебе это? – Она сделала паузу, давая ему прочувствовать вопрос. – Но это всего лишь машина. Смотри. – Она легко открыла свою дверь, поставила ногу на асфальт. – Я могу выйти. И я в безопасности. – Потом она показала на руль. – Или я могу передать ключи тебе или папе. Тогда я тоже в безопасности. Машина – вещь. От нее можно уйти. От нее можно отказаться.

Ее голос стал еще тише, но каждое слово било точно в цель:

– А ты задумывался когда-нибудь, что чувствуют твои близкие, когда ты ведешь свою жизнь? Когда ты мчишься по ней, не видя обрывов за поворотами? Когда ты нарушаешь не ПДД, а законы самой жизни, думая, что это касается только тебя? Ты несешься навстречу катастрофе, и мы все, кто рядом, кто любит тебя, – мы пассажиры в этой твоей безумной поездке. Мы так же беспомощны. Мы так же напуганы. Мы видим пропасть, в которую ты вот-вот сорвешься, и ужасаемся, что ты потащишь за собой и нас. Даже если сам… даже если тебе кажется, что ты уцелеешь.

Она замолчала, глядя ему прямо в глаза. В них стояла боль прожитых лет.

– Как ты думаешь, легко ли было мне сидеть рядом с тобой последние семь лет? Видеть, в какую сторону ты сворачиваешь, понимать, какой шторм ждет тебя впереди, и знать, что я не могу просто "выйти из машины"? Жизнь, сынок, у нее тоже есть свои правила. Неписаные, но нерушимые. И ей все равно, знаешь ты о них или нет. За каждое действие, за каждый неверный поворот рано или поздно приходится отвечать. И платишь не только ты. Платят все, кто ехал с тобой рядом.

Тишина в салоне после слов матери повисла густая, тяжелая. Сын больше не глядел на нее с прежним гневом. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, сквозь лобовое стекло, но видел он явно не пустую трассу. Видел свои последние семь лет – стремительные, рискованные, полные слепых поворотов над пропастью. Видел ее лицо – застывшее в немой тревоге, пока он мчался навстречу очередной катастрофе. Пассажир в его машине…

Мама наблюдала за ним. Видела, как сжались его кулаки, как дрогнула челюсть, как медленно, с неохотой, в его глазах начал пробиваться ужасающий узнавание. Она позволила тишине сделать свою работу. Потом заговорила снова, ее голос был тише прежнего, но каждое слово падало, как камень в воду его сознания, расходясь кругами понимания.

– Управление собственной жизнью, сынок, – начала она, – это не руль, который можно просто передать кому-то другому, когда становится страшно или трудно. Как бы ни хотелось винить обстоятельства, других людей или просто опустить руки – окончательный ответ за то, куда она едет, держишь ты. – Она положила руку на руль, не сжимая его, а просто касаясь. – И мы, твои близкие, те, кто любит… мы всегда в этой машине с тобой. Мы – твои пассажиры. Мы несем этот груз твоего выбора вместе с тобой, хотим мы того или нет. И когда твоя дорога неумолимо ведет к обрыву… самый мудрый, самый мужественный выбор – не давить на газ от страха или упрямства, а нажать на тормоз. Остановиться.

Он медленно перевел на нее взгляд. В нем уже не было злости. Была боль. И вопрос.

– Жизнь… – продолжила мать, глядя ему прямо в глаза, – это постоянный, непрекращающийся диалог. Диалог с Богом, если ты в Него веришь. Диалог с Системой, Вселенной, Высшим Порядком – называй, как тебе ближе. Суть не меняется. Мы едем по дороге, которая существует по своим, не всегда прописанным правилам. И если ты слышишь меня сейчас… если эти слова находят в тебе отклик… знай, это не просто так. Это твой знак. Ответ уже идет к тебе. И у тебя есть выбор. Он был всегда. У каждого из нас.

Он опустил голову, пальцы нервно теребили край куртки.

– Мы… я… – его голос сорвался, – я верил только в то, что видел прямо перед капотом. В сиюминутную скорость. В то, что я контролирую. Что "по-другому" для меня – невозможно. Неправильно. Слабость.

– И пока ты цеплялся за эту веру, за эту иллюзию контроля над бездной, – мягко, но твердо сказала мать, – твоя реальность застывала в этих узких, опасных рамках. Но Вселенная, сынок, она терпелива, да. Она посылает знаки – тихие подсказки, как шепот на повороте, тревожные звоночки, как мигающий индикатор, а потом… – она вздохнула, – потом и оглушительные громы, как удар о стену. Знаки от Того Самого Источника, Кто создал и дорогу, и машину, и нас в ней. Он не хочет нашей гибели. Он отчаянно предостерегает. Но нажать на тормоз или нет – выбор всегда за тем, кто за рулем. За тобой.

Он сглотнул ком в горле. Образы последних лет проносились перед ним с пугающей ясностью. Сколько было этих "звоночков"? Сколько раз он их заглушал музыкой своей самоуверенности?

– Услышишь ли ты наконец? – спросила она почти шепотом. – Поймешь? Сделаешь ли этот страшный, первый шаг к изменению маршрута? Или будешь мчаться дальше, зажмурившись, пока не грянет удар о самое дно? – Она замолчала, давая ему прочувствовать вес этого слова. – И знаешь, что самое удивительное? Даже это «дно» – не конец пути. Это аварийный тупик. Точка, где двигатель стучит, бензин на нуле, и вариантов «проехать дальше» – нет. Только два выхода:

Либо – с нечеловеческим усилием, собрав всю волю, оттолкнуться от этого дна. Выбраться из искореженного салона старой жизни. И начать долгий, трудный путь пешком – к своей настоящей, истинной истории. К месту, где будет не только твой собственный свет, но и любовь, и возможность быть опорой, а не угрозой для тех, кто рядом. Это и есть рождение твоего внутреннего стержня. Его выковывает боль падения, опыт потерь и решительный выбор – жить иначе.

Либо… – ее голос стал совсем тихим, – остаться в этом разбитом корпусе. Позволить дну поглотить тебя целиком. Утонуть в боли, которая станет хронической, в болезнях, которые придут как расплата за игнорирование знаков, в бесконечных драмах, которые окончательно изотрут твою душу и тело в пыль. Это путь утилизации. Медленной, неумолимой.

Мама вынула ключ из замка зажигания. Легкий щелчок прозвучал неожиданно громко в тишине.

– Этот штурвал, – она протянула ему ключи, не настаивая, просто показывая, – он твой. Всегда был. И помни, сын: выбор – куда повернуть, ехать дальше или остановиться – есть всегда. Пока ты жив. Даже если кажется, что дорога кончилась. Даже в самый последний момент, перед самым темным поворотом. Выбор как его пройти – остается за тобой.

Он смотрел на ключи в ее ладони, потом поднял глаза. В них уже не было беспомощного гнева пассажира. Была новая, непривычная тяжесть. Тяжесть ответственности. И первый, робкий проблеск решимости. Он медленно протянул руку, но не за ключами. Его пальцы сомкнулись вокруг ее руки, крепко, как якорь. В салоне машины, только что бывшей ареной страха и урока, воцарилась тишина нового понимания. Дорога жизни ждала впереди, но теперь он знал: вести машину придется ему. И вести осторожно – ведь на пассажирском сиденье была его мать.

Сын не сразу отпустил ее руку. Тяжесть ответственности, осевшая на его плечи, казалась невыносимой. Глаза были прикованы к ключам в ее ладони – символу того самого штурвала, который он так безрассудно крутил годами. В горле стоял ком.

– Но… – его голос был хриплым, – но как? Как начать, когда все уже… кажется, сломано? Когда за спиной только обрывы и аварии? Разве может быть что-то хуже этого ощущения? – В его глазах мелькнул знакомый страх – страх перед дном, до которого он, казалось, уже коснулся.

Мама мягко высвободила руку и накрыла своей его сжатую в кулак ладонь. Ее прикосновение было не успокаивающим, а утверждающим. Твердым.

– Как бы ни казалось, что хуже уже некуда, сынок, – сказала она с неожиданной силой в голосе, – помни: в самой сердцевине любого падения, любой катастрофы, заложено НАЧАЛО. Оно всегда есть. Спрятано, как семя под обломками.

Она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде горел не только накопленный за семь лет страх, но и непоколебимая вера.

– И это НАЧАЛО двояко. Оно может стать началом конца. Точкой, где дух ломается окончательно, где выбор делается в пользу медленного растворения, утилизации, как мы говорили. Выхода из воплощения, потому что силы бороться кончились. – Она сделала паузу, давая ему почувствовать холод этой бездны. – Или… – ее голос зазвучал теплее, – или оно становится НАЧАЛОМ НАЧАЛА. Началом не только твоей новой дороги, но и… маяком.