Время жить и время выбирать
Не бросайте их. Просто не бросайте. В этом мире, где все продается и покупается, их любовь – последняя валюта, не имеющая курса. Они покупают нас на всю свою недолгую жизнь, платя безраздельным доверием. Им не нужны ни карьера, ни слава. Им нужно лишь тепло руки на голове и право быть рядом. До тех пор, пока смерть не разлучит.
-–
Рассказ
Малыш и Герда
Сознание вернулось к нему внезапно, как удар хлыста. Он был жив. В ноздри ударила пыльная, сладкая вонь земли, гниющей травы и чего-то чужого. Он лежал, не открывая глаз, чувствуя, как по телу разливается тупая, незнакомая боль. Одиночество.
Пахло одиночеством.
Потом он почувствовал другое – теплое, живое дыхание рядом. Он заставил себя приподнять веки. Перед ним, склонив набок голову, сидела она. Маленькая, вся взъерошенная, с висящим набок алым языком. Ее нос, влажный и холодный, судорожно втягивал воздух, пытаясь прочесть его историю.
– Похоже, мы с тобой одни, – пролаяла она, и голос ее сорвался на сиплый шепот. – Я уже все обнюхала. Никого.
– Где мы? – его собственный голос прозвучал хрипло и непривычно. – И почему мы вдвоем?
Она толкнула его мордой в бок, жест, полный отчаянной братской фамильярности.
– Не знаю. Но пахнешь ты… правильно. Похоже, мы одной крови. А я, кажется, девочка.
– Все равно, – прошептал он. – Хорошо, что не один.
Он пополз к краю темноты, к щели, за которой лился ослепительный, режущий глаза свет. Он вывалился наружу и замер, ослепленный. Солнце жгло его шерстку, как огонь. Он пискнул – это был жалкий звук, полный растерянности и внезапной, дикой надежды.
– Вылезай! – крикнул он назад, в вонючую тьму мешка. – Здесь… здесь нет стен!
Она выползла следом, неуверенно, съежившись от неожиданной свободы. Они молча легли на пыльную землю, подставляя спины солнцу – два маленьких, брошенных существа, деливших друг с другом лишь общую беду и смутную память о одном и том же запахе матери.
-–
Они бежали. Бежали, как бегут от снаряда, не разбирая дороги. Лето вокруг бушевало похабно-яркими, бессмысленными красками. Запахи, пьянящие и резкие, кружили голову. «Неужели пронесло? Неужели это и есть оно?»
Малыш, высоко подпрыгивая, мчался по траве, и краем глаза увидел Герду. Она неслась рядом, уши прижаты, в глазах – восторг отчаяния и скорость. Он с удивлением поймал себя на мысли: «Когда она успела стать такой? Изящной, сильной…». Мысль оборвалась.
Знакомое урчание. Справа, из-за стены травы, на них смотрела знакомая морда кота. Он щурился на солнце, и в его полузакрытых глазах читалась все та же вечная, усталая ирония.
– Здрасте, – промурлыкал Кеша. – А вот и я.
Малыш высунул язык, повернулся к Герде. Та стояла, тяжело дыша, пытаясь собрать в кучу расползающиеся чувства.
И тут с горки донесся лай. На них катился, кубарем и лаем, бело-рыжий меховой комок.
– Боб! – выдохнула Герда.
– Да, это он, – констатировал Малыш, и в его голосе прозвучала странная, горькая радость.
Боб с разбегу врезался в них, и они, сплетясь в один клубок, покатились по мягкой траве.
– Значит, мы здесь, – тихо сказала Герда, уткнувшись мордой в шерсть Малыша. – И мы вместе.
– Значит, все это не зря, – многозначительно заключил Малыш, глядя в ослепительно-синее, безразличное небо. – Ничего.
Дети и жук
Жук был огромным, угольно-черным, отливал синевой, как старая винтовка. Он ползал с важным, усталым видом, словно инвалид войны, шелестя своими потрепанными крыльями. Щенок, глупый и голодный, пытался схватить его. Но жук, видавший виды, каждый раз уходил от атаки с циничной ловкостью ветерана. Зубы щенка лишь щелкали впустую, и он морщил морду в комичном недоумении, отчего его сестра, валявшаяся на траве, заливалась хриплым, беззаботным смехом. Смехом, который можно позволить себе, только когда за спиной нет ни одного потерянного сражения.
Потом до них донеслись крики. Не предсмертные, а радостные – что было еще непонятнее. Щенок оторвался от жука и увидел их: стайку детей в кричаще-ярких, как дешевые афиши, одеждах. Они бегали по кругу, размахивая руками, – видимо, выполняли какой-то важный и бессмысленный ритуал этой странной породы – людей.