Тысяча озёр, сто водопадов, гора и я

© Л. Гортинская, текст, 2025

© Издательство «Четыре», 2025

Шаг за порог

Рассказ – лауреат конкурса «Мгинские мосты» (2025 год)

Kändoute-ške sinä lebedaks linduižeks,

ištte-ške sinä minun izoho ikneižehe-se.

(Обернись ты милой пташечкой, сядь ты на моё милое окошечко.)

Из вепсских причитаний по книге О. Ю. Жуковой«Вепсские обрядовые причитания: от поэтики жанра к поэтике слова».Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2015, 156 с.

Вчера я плакала в Семиозёрье, сегодня – в Корбиново. Завтра – в Алексеево. Мужчины, женщины, молодые, чаще пожилые. Совсем редко дети – это самое сложное… Я профессиональная плакальщица.

Началось всё очень давно, до сих пор помню красные руки клёнов под ярким солнцем, в небе крутились чайки, я растерянно оглядывалась вокруг. Толпа взрослых в чёрных одеждах, неподалёку испуганная я. Хоронили бабушку, вдруг её душа появилась рядом со мной.

– Не страдай, внучка. Лучше помоги шагнуть через порог. Ты же видишь его. Никто не видит, только ты.

Я вытерла слёзы рукавом, как сейчас помню жёсткость ткани чёрного пиджака, в который меня одела мать. Над нами шуршали листья, за кучей жёлтого песка что-то светилось. Я взяла бабушку за руку, почувствовав запах пирогов, сладкого вишнёвого варенья с пенками, которое варилось в алюминиевом тазу каждое лето, и повела её к порогу.

– Молодец, Василина. – Я почувствовала лёгкое касание ветра – то был её прощальный поцелуй.

За день до этого в Карпово умерла моя предшественница. Сила сама решает, в кого войти. Так в возрасте пяти лет я стала плакальщицей.

Шаманка в деревне может быть только одна. У нас ею являлась Аделаида, которая лечила коров, заговаривала язвы и гастриты, шепча что-то за печкой, крутила нитки на погоду и на хороший улов. Но считалось, если появлялась плакальщица, быть деревне процветающей.

Через два дня к матери приехал в телеге староста соседней деревни. Выставив корзины, полные яиц, зерна, горшки со сметаной, ткнул пальцем в меня и заявил:

– Жена у меня померла. Шаманка сказала её звать!

Мать испуганно посмотрела на меня, всхлипнула, прижала к себе и как-то по-волчьи завыла прямо в небо:

– Кровиночка, да за что же тебе? Как я согрешила перед богами, что ноша на тебе такая?

– Авдотья, прекрати блажить! Назначено судьбой быть плакальщицей – и точка. – Староста хмыкнул, а затем добавил: – Зато сытая будет, люди мрут всегда, провожать их надо.

Мать, спрятав меня за спиной, продолжала выть:

– Так чураться её будут, как замуж выйдет? Ходит же за порог между миром живых и мёртвых. Никто не возьмёт, страшно. С духами всегда будет говорить, всю жизнь. Не пущу!

Пожав плечами, староста отбыл, а ночью мне приснились они, стоявшие перед порогом. Грустными глазами души смотрели на меня и плакали. Я в пять лет боялась слёз взрослых, считала, что они не должны плакать. Делать это могут дети, когда упадут и разобьют колено, от обиды, когда не дают конфеты. А слёзы взрослых слишком горькие и злые, обжигающие душу.

В три утра я стояла у двери в родительскую спальню и царапала её ногтями, почему-то повернуть ручку не решалась. Возникшая на пороге мать в белой ночной сорочке до колен поняла всё с одного взгляда и отвела обратно в детскую, велев спать.

Утром мы поехали со старостой провожать его жену. Шёл липкий дождь, проникающий через одежду, от него становилось холодно, казалось, что я сама уже в мире мёртвых.

На кладбище какой-то мужчина в мокрой кепке, козырёк которой висел у него на лбу, посмотрел на меня и сказал:

– Пой, девочка.

– Что петь?

– Ты плакальщица, пой.

С тех пор я сочинила много песен. Некоторые были о любви, некоторые о страдании. Души нашёптывали мне истории своей жизни, каждый раз новые, со слезами, с улыбкой, с грустью или с восхищением. Я брала их за руку, вдыхала аромат пирогов и вишни (с годами он становился ярче), мы делали шаг за порог.

Когда мне было семь, в мой день рождения мы с матерью сидели в бытовке на кладбище. Могильщики копали уже шесть часов, раз в пятнадцать минут приходя за огромными алюминиевыми чайниками, кипевшими на раскалённой печи, чтобы проливать и согревать землю. Мне было не скучно: я болтала со стариком, который скоро должен был шагнуть за порог.

– А потом она мне сказала: «К берегу греби, мы наживку забыли», – захохотал он, – а грести обратно лень, я плюнул на крючок и так закинул. Щуку поймал огромную, вот такую.

Я смеялась от души, изредка закусывая белую косичку с чёрным бантиком, когда на меня косилась мать.

Потом я взяла его за руку, чтобы проводить, он вдруг стал серьёзным и попросил:

– В будке собаки деньги. Скажи сыну, чтобы взял.

Когда я передала эту информацию, наследник – здоровый детина – вытащил за цепь огромного алабая из будки, поднял деревянное строение и потряс. Оттуда вывалился свёрток.

Детина с ужасом посмотрел на меня, на находку и замахал руками:

– Заберите, не надо мне ничего! Заберите!

На эти деньги отец купил машину – синюю «двойку» с багажником на крыше, на которой и сбежал от нас через два месяца, когда безудержно приближалась весна. Три чемодана в салоне – все его вещи – тряслись и прыгали по колдобинам деревенской дороги. Мать тогда не плакала, просто вздохнула и ушла колоть дрова для печи – ночи были холодными.

В школе меня ненавидели и боялись. Со мной никто не дружил, не сидел рядом, не списывал мои домашние задачи, даже учителя не вызывали к доске. Однажды зимой, когда я была во втором классе, на выходе из школы мне в лицо бросили ком снега. Внезапно ослепнув, я упала на спину, больно ударившись. Весёлый смех детей резко прервался, кто-то взял меня за руку и поставил на ноги.

– Они тебя не тронут, – резкий мальчишеский голос врезался в уши.

Я отряхнула снег с лица и увидела чёрные глаза под пушистой кроличьей шапкой.

Васька, как и все в деревне, родился в бане. Однако, когда мать в родовой горячке унесли в дом, шаманка, поцокав языком, сказала, что младенец мёртв. Так его и оставили до утра там, обмотав в пелёнки, ведь был уже поздний вечер.

Наутро отец, вышедший за водой, услышал басовитый плач, от радости снёс дверь и забрал Ваську.

Шаманка, увидев ребёнка, отвернулась и прошептала:

– Подменыш.

Его родителям было всё равно, что думали соседи. Мальчишка с чёрными глазами, в которых не было видно зрачка, рос крепким, здоровым. За обзывания искренне дубасил обидчиков, однако был честным и справедливым. Так мы стали в школе парочкой – Васька и Васька. Он был старше на два года, поэтому я ещё доучивалась в школе, когда он ушёл в армию.

Через полтора года мать, пришедшая из магазина, сухо сказала мне, что его привезли. С возрастом почему-то она из цветущей женщины превратилась в высохшую, быстро постарев. Казалось, она несла со мной ношу, которая всё больше тянула её к земле. Я как раз раскатывала тесто для пирогов, бросив скалку, с руками в муке, коротко всхлипнув, выскочила из дома и, как была, в домашнем халате рванула к Ваське. Около калитки мне под ноги бросилась его мать – тётя Клавдия.

– Не пущу! Живой он! Куда хоронить бежишь?! Уйди, плакальщица! – Это слово прозвучало как пощёчина.

– Я знаю, что живой, будет жить. – Я подняла женщину, прижала к себе и начала неуклюже гладить её по спине.

Васька лежал на кровати с открытыми глазами, они поблекли, а на лице и шее его чернели синяки, переходя из чёрного к багровому, дальше растекаясь зеленью и синевой. Он попал под машину.

Как будто почувствовав меня, он начал шевелить губами. Я наклонилась и услышала:

– Ба-ня.

За столом суетилась шаманка, оттуда несло едкими травами и глиной.

– Надо в баню его нести! – закричала я.

Васька – единственный человек, душу которого я видела всегда, он сам болтался между нашим миром и тем, за порогом.

– Несите, – разрешила шаманка, рассматривая меня с удивлением.

Через три дня он встал. Каждую ночь, пока Васька там лежал, из бани раздавался вой, дребезжали окна и хлопали двери.

– Банник бушует. – Его мать испуганно прятала голову в плечи и несла молоко, хлеб и мёд к крыльцу.

Я спала на улице рядом, прямо на земле, ожидая, зная, что он не бросит меня сейчас.

Тогда, стоя на пороге, держась за проём, он и предложил мне выйти за него замуж.

Свадьба прошла без гостей, непрерывно выла его мать, моя сидела с прямой спиной и молчала, поджав губы. Когда мы вышли из маленького ЗАГСа на окраине деревни, который открывали только ради свадеб, похорон или рождений, нам никто даже не сыпал рис на голову, а родители не испекли пирог-рыбник согласно обычаю.

Пожав плечами, Васька поднял меня на руки, зыркнул по сторонам чёрными глазами и посадил в коляску в новый мотоцикл «Урал» – он устроился участковым в нашем районе. К мотоциклу прилагалась форма, пистолет, а также телефон в доме.

Так мы и прожили с ним шестьдесят лет. Одна проблема – париться в бане он любил после двенадцати ночи. Никто в деревне не ходил в это время – там банник парится. Васька же топил печь вечером, чтобы после полуночи махать веником в парной, а затем выпадать оттуда в ледяной сугроб, чтобы бежать сразу обратно и пить холодный квас. Я мылась раньше и не мешала ему общаться с духами.

Сейчас наши внуки живут в городе. Ольга – старшая дочь – родила троих, а у Мишки – двойня. У всех чёрные глаза и белые волосы с полным отсутствием бровей – как у меня. Вернее, брови настолько светлые, что их и не видно.

Пять лет назад Васька умер. Я проводила его за порог, он улыбнулся и помахал рукой. Тогда из бани раздался леденящий вой, все собаки деревни начали лай, а испуганные соседи позакрывали окна и двери на всякий случай. Баня ходила ходуном всю ночь, а наутро загорелась. Прибывшие пожарные пролили всё вокруг, заявив, что само потухнет. Однако огонь всё разгорался, не собираясь успокаиваться. Шаманка, приехав на разбитой «Ниве», осмотрелась, ушла в кусты, раздевшись, три раза обошла постройку, после чего огонь стал стихать, оставив чёрные угли, по которым изредка пробегали языки пламени.

В один особо отвратительный день я стояла и пела, но почему-то никто не слышал мою новую песню. Ветер запутался в ветвях сосен, тихо шелестел иголками и вторил мне. Где-то рядом бесшумно пробежала змейка по песку – я слышала, как трутся её чешуйки друг о друга. На ветку опустилась ворона, закаркала, я прикрикнула на неё, чтобы не мешала, однако это не помогло. Вокруг могилы было много народа. Почему-то никто не смотрел на меня, хотя обычно это было не так.

– Ты шагни через порог, всего один шаг – и ты там, с предками. Тебя встретят и напоят, накормят. Там ты найдёшь покой и умиротворение, – пела я.

Вдруг маленькая девочка выбралась из толпы. Одна её косичка была выше другой, лента расплелась и висела на плече.

Она улыбнулась мне и взяла за руку:

– Пойдём, бабушка, я знаю, как делать шаг.

И я шагнула.

Не всё пересказывай, что услышишь, не всему, что услышал, верь

Älä kaikkie pagize, min kuulit, min kuulit, älä kaikkie uššo.

(Не всё пересказывай, что услышишь, не всему, что услышал, верь.)

Карельская пословица

20 июня. Время: 22:45, Машозеро, Карелия

Сумерки белой ночи окутывали озеро лёгкой дымкой, растворяя границы между водой и небом. Небесный свод хранил отблески уходящего дня – бледно-розовые и лавандовые тона переливались на глади воды, создавая иллюзию бескрайнего пространства без начала и конца. Солнце, зацепившись за края сосен, висело, не собираясь пускать темноту.

По волшебному зеркалу воды угловато скользила лодка, словно не решаясь нарушить хрупкое очарование момента. Два силуэта в ней неуклюже опускали вёсла в воду, каждый взмах нарушал идеальную гладь, оставляя за собой круги. Гребцы явно торопились – их движения были быстрыми, однако было видно, что вёсла опускались несинхронно, поэтому лодка иногда пыталась закрутиться.

– Серёга, греби быстрее, – кричал первый.

– Как могу, – огрызался второй.

На противоположном берегу темнели очертания карельской деревни – маленькие деревянные домики с высокими крышами, украшенные резными элементами, тонули в полумраке. Между ними виднелись верхушки старых сосен, а где-то там, в глубине, мерцала слабая желтизна оконных огоньков.

Воздух был наполнен особенной тишиной белой ночи – не абсолютной, а мягкой, прозрачной, пронизанной едва различимыми звуками: шелест волн, доносящийся с берега крик ночной птицы, далёкий плеск рыбьих хвостов. В этой тишине даже нестройные шлепки вёсел казались частью природного ансамбля.

Лодка продолжала свой торопливый путь к берегу, где уже начинали проявляться очертания причала. Гребцы, словно чувствуя близость цели, ускорили движение, лодку всё больше стало болтать по поверхности. На причале стояла высокая фигура, которая помахала им рукой.

Неуклюже причалив, из лодки выскочили двое шестнадцатилетних подростков, дёрнув за собой огромные рюкзаки.

– Простите, нам надо позвонить, помогите нам, за нами гонится маньяк, – крикнул высокий блондин с модной стрижкой – Сергей.

В его волосах запутались сосновые иголки, а костюм был грязен, особенно на коленях, судя по всему, парень где-то упал. Второй – Мирон, – ниже ростом, крепкий, в тонкой шапке, с расцарапанной щекой, закивал.

– Проходите, гости дорогие, – заявил встречающий, – добро пожаловать в нашу деревню Лейпякюля.

– Нам телефон зарядить надо, позвонить, ждут нас, понимаете, в город надо. Машина не приехала. Из экспедиции мы, геологи, – зачастил второй подросток. – Рюкзаки надо с образцами сдать, а Михалыч не приехал на точку. Стас за ним побежал и пропал, помогите!

– Всё понимаю, сделаю что смогу. Я староста, зовите меня Михаилом Ивановичем. Сейчас накормлю вас. Поздно уже, кто же в такое время по лесам шастает? Утащит вас Хийси, будете знать. Переночуете тут, а утром хоть в город, хоть куда. Как вас зовут, мальчики?

Блондин, зыркнув на мужчину, закинул рюкзак на спину и заявил:

– Я Сергей, это Мирон. Помощники геологической экспедиции. У нас нет денег, понимаете, заплатить мы не сможем, зарплата будет только в городе завтра. Мы получим и привезём вам, как будем в этих краях. Помогите, за нами мужик в лодке гнался.

Тут подросток посмотрел на озеро – над водой поднимался туман, вода хранила молчание, отражая высокие сосны.

– Был он, точно был, – поддержал Мирон. – Мы от него с острова сбежали. Морда – во, через всё лицо шрам.

– Какой шрам? – напрягся староста.

– Вы знаете его? Шрам, как будто его хлестанули чем-то, ровно через правую щеку налево идёт вверх, – ответил Сергей.

Михаил Иванович засуетился:

– Быстро в дом, а то комары съедят. Голодные небось, быстро.

Подростки, подхватив рюкзаки, которые весили больше них, направились было к домам, когда староста сказал:

– Можно на причале оставить, никто не возьмёт.

– Точно? – прищурился Сергей.

– Не нужны никому ваши вещи, мы тут даже дома не запираем.

В воде плеснула рыба – щука охотилась на окушков, да где-то в лесу прокричала птица.

20 июня. Время: 23:45, деревня Лейпякюля, Карелия

Объевшиеся подростки сидели на деревянной скамейке в доме старосты. Они едва могли шевелиться от съеденного, однако всё равно хотелось утащить ещё одну калитку[1] – уж очень они были вкусные. Ржаное тесто, смазанное маслом, внутри – картофельное пюре: лодочки так и манили.

– Михаил Иванович, почему-то тут сети нет, как вы в город звоните? – спросил Мирон, крутя в руках свой смартфон.

– В город? Э-э-э-э, – протянул староста. – Да как звоним? Почта в соседнем посёлке была, закрыли. Да некому звонить-то в городе. Живём тут, помаленьку, сами.

– При чём тут почта? Как она могла закрыться, электронная же? – проворчал Сергей. – Бред какой-то. Еда вкусная, спасибо.

– А расскажите, мальчики, кто гнался за вами? Как вы оказались тут? – вдруг спросила Любовь Викторовна, жена старосты. Она была одета в простое льняное платье, сверху на нём – красивый красный передник.

– Мужик со шрамом, мы сейчас всё расскажем.

20 июня. Время: 20:15, неподалёку от Машозера, Карелия

Закончив сбор образцов, помощники геологов Стас, Мирон и Сергей, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, набитых камнями, и отмахиваясь от комаров, поняли, что заблудились.

– Всё ты, – заявил Сергей Стасу, – врёшь, что в лесу ориентируешься, с дедом на охоту ходил. Куда нам теперь идти? Деревья вокруг одинаковые. Навигатор не работает. Мы в восемь должны были на точку выйти, чтобы нас забрали и отвезли в город. А теперь мы таскаемся тут с рюкзаками, я уже плечи натёр до крови. – Скинув ношу, он расстегнул куртку – на белой ткани футболки расползалось кровавое пятно. – Видите? Ты виноват, а ещё местный. Вот Мирон из Питера, так вообще не лезет в ориентирование. С чего ты взял, что знаешь дорогу?

– Так я с дедом ходил, он лес знает, с бабкой за морошкой и за клюквой, ни разу не заблудился. Мы точно вот тут, на месте. Смотри: на карте дорога, вот дорога, – Стас показал на едва видимую тропку. – Справа овраг, а слева огромный камень. Видишь, «киви» написано на бумаге, это и значит «камень».

– Точно, вроде тут и не тут, – влез Мирон. – Мы столько этих камней уже прошли. Тут всё в камнях. Сосны, камни, озёра – всё одинаковое! Похожее, идентичное, совпадающее! Всё вокруг! Комары ещё. – Он громко ударил себя по щеке, размазывая насекомое.

– Слева метров сто – озеро, – добавил Стас, – можем на берегу заночевать.

– И нас сожрут комары-вампиры. Я хочу спать в городе, и так уже неделю в палатке жил. Зачем я вообще пошёл работать в геологи? Всё мать. Деньги нужны, иди работай, сестре в сентябре в школу идти, помогать надо, – проворчал Сергей, взлохматив светлые волосы. – Пока ничего не заплатили, только футболку испортил, спину надорвал и плечи натёр – зашибись работа!

– Да, надо ждать Михалыча, – поддержал товарища Мирон, скидывая рюкзак и растягиваясь на траве. На него сразу же забрался смелый муравей и начал путешествовать по его ноге.

– Он, скорее всего, сломался на подъезде, как в прошлый раз. Давайте вы тут сидите, а я сбегаю по дороге вперёд, найду его и вернусь. Никуда не уходите только, вот тут сидите, у камня этого. – Стас схватил свой рюкзак и бодрым шагом направился на поиски водителя геологической экспедиции.

Уставшие Сергей и Мирон легли на траву и не заметили, как уснули.

20 июня. Время: 21:30, неподалёку от Машозера, Карелия

– Серёга, просыпайся! – Мирон тряс за плечи друга. – Уже поздно, нас так и не забрали, ещё и туман. Давай попробуем к озеру выйти, может, там кто-то будет, рыбак или деревня. Хоть переночуем в тепле и попьём, очень хочется пить.

Сергей отогнал от себя сон, поморгал несколько раз, но потом понял, что туман не в его глазах, а вокруг. Он свернул свою куртку и подсунул под лямки рюкзака – плечи болели ужасно, хотя он уже неделю ходил по лесу с камнями, но именно сегодня рюкзак оказался очень тяжёлым.

– Комары загрызут, – Мирон с сомнением покачал головой.

– Пусть! Зато не так натирать будет.

Прикинув, где находится озеро, они неуклюже потопали в направлении воды. Через минут пять они действительно вышли на берег. Солнце было ещё достаточно высоко, над водой висела дымка. У берега была причалена старая лодка с развалистыми бортами, а в ней сидел мужчина в военной плащ-палатке – такую подростки видели у начальника экспедиции профессора Василия Семёновича Старкова. В ней он важно расхаживал по лесу, объясняя, какие камни и как собирать, как их подписывать и складывать в рюкзак. С утра они собрали материал, а затем он отправил их одних на дорогу, а сам сказал, что будет ночевать в лесу, ведь сегодня Юханнус – 20 июня, он должен сделать много дел и получить несколько ответов.

Именно поэтому подростки шли пешком и заблудились.

– Простите, вы нам не поможете? – спросил Мирон, поправляя тонкую шапочку.

– Откуда вы тут? – мужчина удивлённо поднял голову – он распутывал леску.

– Мы заблудились, нам бы к людям попасть, телефон зарядить, попить, поесть, – добавил Сергей. – Нам в Петрозаводск надо, рюкзаки отдать, зарплату получить, помыться.

– Заблудились? – Мужчина наклонил голову набок, став похожим на нахохлившегося ворона. – Прыгайте в лодку, отвезу вас. Давайте-давайте, – поторопил он ребят, заметив их сомнения.

– Серёг, думаешь, стоит с неизвестным мужиком куда-то плыть? – прошептал Мирон.

Тот повернул голову на другую сторону, через всё его лицо проходил жуткий шрам, заживший так, как будто ему не оказывали медицинскую помощь. Мирон знал, как выглядят шрамы, – в детстве он сильно распорол ногу, ему наложили пять швов. А здесь явно требовалась пластическая операция.

– Зовите меня дядей Витей, – сказал рыбак, как будто услышал шёпот. – Лодка моя называется «Ведехини», что значит «водяной». Надёжная, крепкая, довезёт нас в лучшем виде до деревни.

– Пойдём, вроде нормально всё, – пожал плечами Сергей и прошептал: – Если что, попробуем скинуть его с лодки, нас же двое. Ты грести умеешь? Или мотором управлять?

– Ни разу не пробовал, – ответил Мирон.

Они оба были городскими жителями, в экспедицию пошли только для того, чтобы немного заработать на каникулах.

Наконец они уселись на банку[2] в лодке, рюкзаки оказались в ногах, а рыбак толкнул лодку и запрыгнул в неё. Вставив ключ, висевший на красном шнуре, он дёрнул стартер и завёл мотор. Уверенный рокот разнёсся над спящим озером. Аккуратно лавируя и высматривая в воде камни, они отчалили от берега. Озеро было огромное, когда лодка оказалась на середине, нос поднялся – они вышли на глиссирование.

– Классно как, – закричал Сергей.

Мирон же сидел и держал шапку: опасался, что её сдует.

Заложив круг, дядя Витя направился чуть в сторону от огней деревни, которая была видна вдалеке на противоположном берегу. Туман рассеялся, воздух стал прозрачным, но было ещё достаточно светло.

– Деревня же там, – крикнул Мирон мужчине.

– На остров заедем, я там самоловки ставил, проверить надо, а потом уже туда, – ответил тот и сбавил скорость, приближаясь к острову.

Причалив, он поставил своего «Ведехини» рядом со старой маленькой лодкой-карелкой, которая болталась на волнах, желая проявить себя на озере.

– Пойдём со мной, поможете, – приказал дядя Витя. – Вещи тут оставьте.

Подростки вылезли на берег и оглядывались, рассматривая искривлённые сосны.

– Что тут с деревьями? – спросил Сергей. – Везде же прямые, а тут как будто закрутило их что-то.

– Леший баловался, – буркнул мужчина. – Идите вперёд по тропинке, я только пакет для рыбы возьму.

– Связь не ловит, – пожаловался Мирон, пытаясь включить телефон.

– Тут налево, – скомандовал дядя Витя.

– Зачем налево, мы от берега уходим, а вы говорили, что надо самоловки проверить, они же на берегу должны стоять? – Сергей остановился.

– Шагайте! А то пристрелю! – крикнул мужчина, тут подростки заметили, что он направил на них ствол.

– Побежали! – закричал Мирон и ломанул сквозь лес, петляя, как заяц.

За ним помчался Сергей, ожидая получить пулю в спину. Он старался ссутулиться и казаться меньше ростом, подумав, что так в него будет сложнее попасть.

Лесной воздух обжигал лёгкие, а ноги проваливались в упругие зелёные холмики, густо усыпанные зелёной недоспелой черникой. Подростки неслись через остров, словно угорелые, ломая кусты при каждом шаге.

За спиной слышался крик:

– Стойте, я пошутил!

Но они не останавливались.

Черничные кустики мягко пружинили под подошвами, позволяя быстро набирать скорость. В какой-то момент Мирон заметил, как между ягодными зарослями мелькнул кусок потемневшего мха, покрывающего небольшой холмик правильной формы. «Показалось», – пронеслось в голове, и он снова сосредоточился на беге.

Когда голос преследователя окончательно стих, друзья рухнули на землю среди высоких ягодных кустов. Только сейчас, переводя дыхание, они по-настоящему огляделись вокруг. Закатное солнце освещало пологий склон, где каждый бугорок, по которым они только что бежали, оказался аккуратной земляной насыпью. Некоторые были просто заросшими мхом холмиками, другие украшали едва заметные каменные плиты с выцветшими руноподобными знаками.

– Древнее карельское кладбище, – прошептал Мирон, вспоминая уроки краеведения.

На другом берегу стояла деревня, и местные жители хоронили своих предков именно на этом острове среди сосен. Постепенно этот обычай ушёл, а природа взяла своё – песчаная почва медленно поглощала древние захоронения.

Серёга машинально стёр с лица комара, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Всё вокруг вдруг показалось другим: шорохи леса стали громче, а тени между соснами – глубже и зловещее. Они с Мироном бежали по священному месту, даже не подозревая об этом. Черника, которую они давили ногами во время бега, выросла на древних захоронениях – природа, как всегда, безжалостно забывала о людских историях, создавая новую жизнь из памяти о прошлой.

– Зачем он привёз нас сюда? – шептал Мирон. – Обычаи, легенды. Вдруг он колдун и принесёт нас в жертву? Серёг, нам надо в деревню, там помогут, спасут, точно. Ты найдёшь, где лодка?

– Остров круглый, куда мы с него денемся? – философски заметил тот, ему показалось, что теперь у него болит всё тело. – Ты поцарапался, кстати, кровь на лице.

– Потом будем порезы считать, – махнул рукой Мирон. – Пошли лодку искать? Мне не по себе на этом кладбище, вдруг мертвецы меня за ноги схватят?

Сергей тут же понял, что боится того же самого.

Подростки, прячась за кустами, спустились к берегу и пошли вдоль него. К их счастью, они практически сразу вышли к лодкам.

– Можешь завести? – спросил Мирон.

Сергей прыгнул в «Ведехини» и попробовал дёрнуть шнурок. Мотор тихо побурчал и замолк.

– Нет, не смогу, да и он нас услышит. Давай в эту, рюкзаки перекидывай, вёсла бери, греби.

– Стойте! – раздался крик дядя Вити, свистнула пуля, пробив поверхность воды. – Вернитесь! Вы мне нужны-ы-ы-ы-ы!

– А если он догонит нас? – вдруг встрепенулся Мирон, неуклюже работая веслом.

– Я ключ стащил. – Его друг продемонстрировал красную цепочку, без которой мотор не заведётся.

20 июня. Время: 23:55, деревня Лейпякюля

– Вот так мы и оказались тут, – закончил рассказ Сергей.

Михаил Иванович переглянулся с женой:

– На острове были? Точно?

– Да, везде могилы, бугорки, заросшие мхом и черникой, жуть какая-то, – вздрогнул Мирон.

– Теперь вы у нас, сейчас спать отправлю вас, только помойтесь, полотенца вот, вода на улице, ночевать будете в сарае, там сено и тепло.

21 июня. Время: 02:10, деревня Лейпякюля, сарай

Сергею снилось, что он спит в сарае, а где-то внизу под полом громко орёт кошка. Её мерзкие вопли вонзались в сон и вырывали из него. Пахло дымом, казалось, где-то рядом развели огонь для гриля. Кошка верещала всё громче, запах дыма становился всё навязчивее. Он открыл глаза и закашлялся, сарай был весь в дыму, а дверь полыхала.

– Мирон, просыпайся, горим! – толкнул он друга и попытался открыть окно, которое оказалось забито снаружи щитом.

Мирон вскочил, растерянно огляделся и забегал. Дверь была объята пламенем, огонь с каждой секундой захватывал всё больше и больше помещения. Дышать было практически нечем, а кошка орала и орала где-то под полом.

– Кошка! Мне приснилось, что Стас сказал следовать за кошкой! – вдруг выдал Мирон и начал раскидывать сено на полу.

Под ним оказалось кольцо. Полыхнула старая трава, огонь подбирался к ним, подросток дёрнул люк и прыгнул в него, за ним последовал Сергей, едва не приземлившись другу на спину. Кошка, сидевшая под полом, нетерпеливо фыркнула и помчалась в сторону леса, подростки побежали за ней.

– Стоять! – раздался крик за спиной, когда они уже убежали под кроны сосен.

Пушистый хвост трёхцветной кошки нетерпеливо покачивался, потом её укутал туман, и она исчезла, а чьи-то руки дёрнули подростков за плечи, утягивая куда-то.

Выпали они на мягкий мох, при этом Мирон умудрился удариться лбом об камень.

– Они тут везде, эти камни, – пожаловался он.

Перед подростками стояла пожилая женщина в тёмном костюме с пушистым воротником и Стас, который ушёл за машиной.

– И кто же в Юханнус в лесу засыпает? – насмешливо спросила она. – У Эллы дела, Элла травы собирает, зелёный лучик солнца ловит, тут прибегает парнишка и просит помочь: друзья в лесу потерялись, машина приехала на место, а нет никого. А друзья шастают по миру мёртвых, чуть жертвами не стали. Элла не может спасать каждых дурачков. Повезло, что у парнишки дед знающим был, знала его, поэтому и помогла.

– Что значит «по миру мёртвых»? Мы на острове с дядей Витей были, а потом в деревне. Лепя-лейпя – как-то так называлась, – возразил Сергей.

– В дом идём, Элла накормит, напоит, потом расскажет. А ты отдавай коготь медведя дедовский, обещал.

Стас, вздохнув, вытащил из-под футболки шнурок, на котором красовался огромный чёрный коготь. Сняв его, он протянул Элле.

Она улыбнулась и отдала обратно:

– Верю, что друзья они тебе. Не отдавай никому коготь, бережёт он тебя, не даёт над тобой власти миру мёртвых.

21 июня. Время: 09:10, деревня Орзега, Карелия

– Я вас оставил и рванул по дороге, минут двадцать бежал и встретил Михалыча, он колесо менял, пробил где-то. Пока то, пока сё, когда мы вернулись на место, вас уже не было. – Стас почесал нос и продолжил: – Тут я вспомнил, что мне дед говорил, он шаманом был в деревне, что на Юханнус, или на Иванов день, в лесу ночевать нельзя, спать нельзя – мертвецы утащат. Мы с Михалычем рванули в ближайшую деревню, тут Элла согласилась помочь.

Женщина кивала и заваривала чай, на столе стояло огромное блюдо оладушек, рядом – банка с мёдом.

– Элле делать нечего, – сказала она, – помогает и помогает. То дождь позвать, то солнце, то дурачки к мёртвым ходят, то живые пытаются умереть. Каждый день так, каждый день.

– В общем, вы в мир мёртвых попали, если бы вы там погибли, то они бы вернулись сюда, – добавил Стас.

– Лейпякюля вымерла лет сорок назад, нет сейчас такой деревни. Элла знает их, знает. Михаил Иванович шастает там, всё сюда рвётся. Ой рвётся. Но Элла не пустит, Элла на страже. Спасибо ему скажите. – Её палец упёрся в Стаса. – Он умеет уговорить Эллу. Деду скажите спасибо. Ешьте, что смотрите? Зря пекла, что ли?

– Я не понял, мёртвые, живые. Расскажите, – попросил Мирон.

– В общем, я так понял, что сначала вас хотел убить мужик с лодкой на острове-кладбище, это Виктор-шаман, утонул он пятьдесят лет назад со своим «Ведехини». Если бы вы умерли на острове, он бы вернулся сюда. Вы сбежали и попали в деревню, где вас решили сжечь – тогда бы вся деревня вернулась. Виктор с деревней враждует, он думал, ему повезло, что вас первым нашёл.

– Элле делать нечего, Элла только и спасает, – проворчала женщина.

– Простите, а кошкой вы были? – вдруг спросил Сергей, прожёвывая нежный оладушек. Он уже весь выпачкался в мёде, но решил не вытираться салфеткой, а просто облизать руки – было очень вкусно.

– Ишь, глазастый какой. Кошку он видел, Эллу он видел. Смотрит куда-то, видит фигу, – добавила Элла.

– Не обращайте внимания, она всю ночь колдовала, чтобы вас спасти, теперь у неё отходняк, у деда так же было, пару дней никого не узнавал. А она вот так странно говорит.

В дом, постучав, вошёл водитель Михалыч.

– Ну что, мертвяки, поехали деревню смотреть? Машина на ходу, лесными тропами быстро доберёмся, Элла помочь обещала.

– Элла только и делает, что помогает, – закивала она.

21 июня. Время: 12:35, берег Машозера, Карелия

Грузовик, гремя рессорами, пылил по улице заброшенной деревни. Сорок лет пустынного существования превратили когда-то ухоженные дома в причудливые руины, где природа и человеческое наследие сплелись в странном танце. Остовы из серого соснового бруса карельской рубки «в замок» накренились под немыслимыми углами, а их стены местами покрылись зелёным мхом, похожим на старческую бороду. На месте окон зияли чёрные провалы – стёкла давно вылетели, а рамы почти истлели.

От дороги, некогда аккуратно проложенной между домами, остались лишь едва заметные просветы среди молодых берёзок и кустов ивы. Природа медленно, но уверенно отвоёвывала свои владения: трава пробивалась сквозь растрескавшиеся доски мостков, а на крышах домов, которые ещё держались, красовались целые заросли мха и даже молодые сосенки.

Баня на краю деревни сохранилась лучше других построек, её прочные стены всё ещё хранили следы резных узоров над окнами. Но и здесь время оставило свой след: потемневшие от влаги доски покосились, а железная труба печи проржавела насквозь.

На месте колодца виднелся лишь круглый провал, обложенный мхом, а рядом валялось ржавое ведро на длинной цепи. Старая лодка, когда-то красавица озера, теперь лежала перевёрнутой у берега, её днище прогнило, превратившись в причудливое кружево из древесины.

Между развалинами иногда попадались остатки деревенской жизни: ржавая пила, полуразрушенная телега, покосившийся пчелиный домик. Особенно грустными казались детские самодельные качели, всё ещё висящие на могучей сосне: верёвки почти истлели, а деревянное сиденье поросло мхом.

Сергей попытался сориентироваться и нашёл место, где стоял дом Михаила Ивановича. На месте сарая, где они спали, парило остатками дыма свежее пожарище. Элла, выскочив из машины, достала из кармана мешочек и кинула на пепелище три щепотки соли. Внезапно оно изменилось – проросшая трава и молодые деревья состарили его лет на сорок.

– Не пройдёт, не пройдёт! – пропела женщина, только её резкий голос разрушил напряжение.

Тишина здесь была особенная – не просто отсутствие звуков, а какое-то древнее безмолвие, нарушаемое лишь шорохом ветра в соснах да криком одинокой чайки над озером. Воздух пропитали запахи сырой древесины, мха и чего-то неуловимо древнего, что нельзя было ни описать, ни забыть.

Старая тропинка к озеру ещё сохраняла очертания, но её края уже начали зарастать осокой. У самого берега ещё виднелись остатки причала, а в воде отражались силуэты покосившихся строений – словно призраки былой жизни продолжали своё существование в зеркале озера.

На остатках причала гордо стояли два рюкзака, которые вчера тащили Сергей и Мирон, – своей современностью они разбивали царивший упадок.

– Забирайте вещи, грузите в кузов, – скомандовал Михалыч. – Возвращаемся в Петрозаводск!

– А как же профессор? Он тоже в лесу остался ночевать, – вдруг вспомнил Сергей.

– Ему камни ведомы, он не заблудится, путь знает, – пропела Элла. – В кино пойду сегодня, чудесные миры смотреть. Отвезёшь вечером меня в Орзегу, да?

– Конечно отвезу, – ответил Михалыч, нажав на газ и разворачиваясь, чтобы покинуть деревню.

Когда Сергей оглянулся, ему показалось, что через стекло он увидел жителей, которые махали ему и звали. Он помотал головой, видение рассеялось, а Элла кинула в него пригоршню пыли, от чего он расчихался.

Что тебе, то и мне

Рассказ – лауреат Международной премии «Диас-2025»

Mi – sinei, se i minei.

(Что тебе, то и мне.)

Вепсская поговорка

Лучи солнца, ползущего по горизонту белой ночи между соснами, щедро одаривали теплом дома посёлка, спрятавшегося в глубине вепсской земли. Здесь жили потомки древних людей со своими обычаями и обрядами, с традициями, пришедшими из далёких времён.

В доме по улице Советской стояла гнетущая тишина: глава семьи Иван Сергеевич гневался. В такие моменты его жена, тихая Ритва, старалась аккуратно готовить еду или убирать в доме, не попадаясь ему на глаза. А он, сжимая кулаки, гневно стучал ими по столу, чего делать не рекомендовала сама шаманка, уверяя, что столешница – рука бога, с которой ест не только семья, но и предки.

По улице, всё приближаясь, доносился голос гармошки. Иван Сергеевич оттолкнул кота, пытавшегося было прижаться к его ноге, и закрыл глаза. Он ненавидел этот инструмент, уже двадцать лет ненавидел.

Тогда тоже была почти ночь, белая карельская ночь, а он, наряженный в пиджак, перешитый из отцовского, с букетом ромашек и каких-то других цветочков, которые были зло сорваны на поле, шёл свататься к Аурике – рыжей красавице, дочери хозяина продуктовой лавки. Она считалась выгодной партией, да и нравилась ему, сильно нравилась, хотя даже не смотрела на сурового Ивана, когда он пригласил её на танец в клубе. Оттоптав тогда ей все ноги и получив насмешку после, он решил заполучить гордую девку.

Тогда тоже солнце ползло по горизонту, путаясь в соснах, он точно помнил, как рядом шли отец и мать, гордые: сын вырос, свататься идёт. Тут же семенила шаманка, не нынешняя, а прежняя, чтобы засвидетельствовать помолвку перед духами. Дойдя до двора Ваттоненов, отец постучал в калитку. К ним вышли родители Аурики – рыжий Юхно и Мария.

– Заходите, гости, чай попьём, – пригласили они в дом сватов.

Звук гармошки, усилившись, вошёл в резонанс со слухом Ивана, так он переживал. В голове шумело, его мутило.

Тогда его отец и мать зашли в дом, по старому обычаю коснулись печки, чтобы всё прошло удачно. Пили чай долго, шумели, в дом всё время приходили какие-то люди, шептались, советовались. Иван всё пытался выглядеть в тёмном коридоре, который был виден из гостиной, невесту, но она пряталась.

Наконец Юхно встал и заявил:

– Парень знатный у вас, помощник, в армии отслужил, рыбу ловит, в лес ходит. Но не мне решать судьбу дочери. Позовём её – сама пусть и ответит. Аурика! – рявкнул он.

В комнату вплыла она, Иван помнил до сих пор её зелёное платье, белую кожу шеи, в которую сразу захотел впиться губами, рыжие волосы, поднятые в высокую причёску, из которой выбивался якобы случайно забытый локон. Не оставалось сомнений: первая красавица на деревне.

Она поклонилась, лукаво подмигнула жениху и ответила:

– Отец, я Андрея люблю, свататься обещался, да не успел, видать. Не пойду за Ваньку, хоть режь! Утоплюсь иначе перед брачной ночью.

Вспомнив такое унижение, Иван Сергеевич схватил со стола вилку и выгнул пару зубчиков в сторону – ох и потешались над ним поселковые девки после этого. Аурика быстро выскочила замуж за счастливого Андрея-тракториста и меньше чем через год родила сына.

А его мать нашла ему тихую Ритву, которую он никогда не любил.

Гармонь всё приближалась, ближе-ближе. Это сын Аурики, рыжий Санька, шёл сватать его, Ивана Сергеевича, дочь Кенку, по-русски Ксеньку.

Мужчина зарычал и швырнул на пол испорченную вилку. Ведьма эта рыжая баба, точно ведьма. Муж её, рыбак, не вернулся однажды зимой, через шесть лет после свадьбы. Иван, выждав три года для приличия, однажды явился к ней на порог – шампанское купил дорогое и конфеты в вафельной обсыпке, умыкнув деньги из кошелька хозяйственной жены.

На пороге дома снял шапку и восхитился фигурой Аурики, её грудь стала пышнее, бёдра округлились. Тёмное платье лишь подчёркивало её красоту, пробуждая невыносимое желание ею обладать.

– Аурика, эта… люблю я тебя, сил нет. Ты три года без мужа уже живёшь. Хочешь, захаживать буду пару раз в недельку, сговоримся ежели, – тут он помялся, – денег могу подкинуть, всё полегче мальца растить.

Она снова лукаво улыбнулась и взялась за кочергу.

– Ты что делаешь, ведьма! Да как ты смеешь, я глава деревни!

– Забирай всё, что принёс, слюни подотри и беги отсюда. – У него перед лицом оказался чёрный кусок металла.

Иван решил не спорить, развернулся и выскочил из дома, прорычав матерное слово про неё, за что и получил кочергой по спине.

Взвыв, он ломанул к калитке, вдогонку получив яблоком прямо по ушибленной спине – наглец Санька сидел на дереве и караулил.

У него до сих пор иногда болела спина, хотя это было больше психологическое, да иногда ночами жену называл другим именем. Ритва терпела все выходки мужа. Потом он долго переживал, что Аурика всё расскажет бабам в деревне, но этого не произошло.

Так он и жил с ненавистью и желанием обладать недостижимой женщиной.

В калитку постучали, снова звук гармошки вызвал тот самый прилив головной боли, шум в ушах и желание расстаться с ужином.

– Открой! – рявкнул он.

Жена тенью метнулась во двор и привела гостей.

С Санькой пришла и Аурика, с той самой улыбкой на лице, которую он так хотел стереть и одновременно наслаждаться. Иван Сергеевич хотел бы, чтобы она так улыбалась ему, только ему, а не миру. Она должна смотреть на него с обожанием, стирать носки, готовить еду и отдаваться по первому слову.

Гости коснулись белой печи, поклонились. Высоченный Санька нервно переминался с ноги на ногу, не зная, куда деть руки.

– Мы свататься пришли, – голос рыжей колокольчиком разбил тишину дома.

– Свататься? – проревел Иван Сергеевич. – Не отдам!

Шаманка подняла бровь и на всякий случай погладила печь, надеясь, что домовой добавит разума хозяину.

– Сын мой Александр любит Кену, а она – его. Мы подарки принесли всей будущей родне, а тебе – мотор новый, лодочный. Санька с города привёз, с заработков.

– Мотор, говоришь? Решила купить дочь за мотор? Не отдам! Вон! – крикнул он.

Испуганный кот метнулся в коридор, попав под ноги Кены, которая белым призраком стояла там.

– Нет, говорите? – ухмыльнулся Санька той самой улыбкой, как у матери. – Тогда спросим у реки, завтра утром!

Сопровождающие ахнули: старый обычай благословления был уже забыт, к нему не прибегали лет пятьдесят.

По реке молодые пускали каравай, если он плывёт, то брак благословлён, никто не может ему противостоять, а если тонет, то жених отступится от невесты, не будет свадьбы.

– А пусть, – хихикнул Иван Сергеевич, – завтра всё и решим. В пять утра!

Когда сваты вышли, он приказал жене:

– Тесто ставь, каравай будем печь!

На берегу реки ранним утром собралось всё население посёлка: такого представления не было давно, по сравнению с привозимым изредка в дом культуры кино оно оценивалось на сто баллов против десяти баллов за фильмы.

Иван Сергеевич с Ритвой, бледной, как лепестки ромашки, стоял и ожидал сторону жениха. Те явились ровно к пяти. Кена, увидев Саньку, заулыбалась и помахала ему рукой.

– Бери каравай, иди с ним к реке, – скомандовал ей отец, впихивая в руку ещё тёплый хлеб.

Девушке показалось, что он странно тяжёлый.

Шаманка, посмотрев на реку, на небо, кивнула.

Санька взял невесту за руку, бережно сжал и что-то прошептал. Иван Сергеевич не понял что, но терпеливо ждал того самого наказания наглого семейства.

Сказав нужные слова, они пустили каравай по волне, река бережно приласкала языком их обувь, забрав каравай.

– Утонул! Утонул он! – закричал Иван Сергеевич. – Даже не думай подходить к моей дочери, матери скажи, чтобы вещи собирала, и уезжайте, житья не дам вам.

– Погоди ты, что орёшь, не видишь, плывёт, – флегматично одёрнула его шаманка.

– Как плывёт? Плывёт? – Его начало бить от гнева.

Вбежав на отмель, он попытался поймать хлеб и утопить его, с первого раза ему это не удалось, но он продолжал и продолжал, а каравай выныривал и плыл.

– Нет! Нет! Так не бывает, там свинец! Он не может плыть! – кричал он, колотя руками по воде.

Хлеб, покачиваясь, уплывал вниз по течению. На берегу остались только Ритва, Аурика и молодые.

Шаманка, пожевав нижнюю губу, заявила:

– Вяжи половик, по нему молодые в дом войдут, – и ткнула пальцем в Аурику. – Сыграем свадьбу через неделю, кто мы, чтобы противиться воле духов.

Когда Иван Сергеевич, весь мокрый и дрожащий, вылез на берег, Ритва, стянув с него мокрую куртку, обняла его.

Шаманка продолжала:

– А ты мотор не бери новый, продай и деньги им на обустройство отдай, да и лодку продай, не ходи на реку, утонешь. Зачем дразнишь высшие силы? Смерти хочешь? Не всегда принцип действует «Что тебе, то и мне», подарки духов никто не отменял. Смирись и живи. – Она фыркнула и тоже ушла.

Тогда он первый раз с нежностью обнял свою жену, понимая, что она единственный человек в мире, который его любит. Запах её волос показался родным и домашним. Он стоял и тихо плакал ей в висок, а Ритва неловко гладила его по спине.

Сложно быть человеком

За окном микроавтобуса проплывали бесконечные карельские пейзажи – тёмные леса, переплетающиеся с серебристыми зеркалами озёр, а вдали виднелись гранитные утёсы, словно древние стражи этих мест. Мария – этнограф из Петербурга – смотрела в окно, прислушиваясь к рассказам водителя, который, кажется, знал каждую историю про эти края. В эту глухомань она приехала за материалом для диссертации, научный руководитель требовал чего-то нового и интересного.

– А вот там, за следующим поворотом, – говорил водитель, кивая на полоску дыма над деревьями, – стоит старое поселение Кондикюля, «медвежья деревня» в переводе. Большая она была раньше, лучшие охотники в ней жили, до революции ходили торговать аж до Норвегии, сейчас мало кто остался, старики в основном. Однако говорят, оборотни тут живут, только тсс, не говори здесь про это, не любят они тему такую.

Именно туда она и направлялась – в это самое поселение, где время замерло много десятилетий назад.

Первый вечер в Кондикюля встретил Марию непривычной для неё тишиной. Дома здесь были старые, со слегка покосившимися стенами, но каждый имел свой особенный шарм: вырезанные узоры на наличниках, забытые символы на воротах.

Староста деревни, Раймо Иванович, высокий, с седой бородой и добрыми глазами, угостил её чаем и рассказал первую из множества легенд:

– Рецепт калиток тебе открою, так уже и быть, а завтра домой поедешь. Секретов у нас больше и нет. Хотя… – Тут он задумался и добавил: – Нет, ни один карел не скажет, где сети ставить и грибы собирать, тайна это. Так что, милая, домой завтра езжай.

– А про медведей расскажете? – хитро спросила она.

– Каких медведей? Нет тут таких, – староста улыбнулся, но Мария увидела, как он бросил взгляд на топор, лежащий у печки.

На рукоятке топора был изображён вставший на задние лапы медведь, как будто перед атакой.

Утро в Кондикюля было тихим, почти прозрачным – как первый лёгкий дымок над холодной водой. Мария вышла из дома старосты в солнечных очках и новом спортивном костюме, который она купила специально для прогулок. В руках у неё был телефон и навигатор. Она направилась к лесу, где сосны стояли плотными рядами, словно древние караульные, их коричневые шероховатые стволы исчезали в тумане света, пробивающегося сквозь листву.

Мария шла легко, слегка напевая себе под нос, мелодия поп-песни звучала странно среди этих мест, но ей было комфортно в своём неведении. Под ногами пружинил мох, иногда она останавливалась, чтобы сорвать недозревшую чернику – горьковатую, но сочную. Лес вокруг неё становился всё гуще, тропинка терялась, а вместе с ней и ориентиры.

И вдруг – полянка: зелёное пятно, словно приглашение. Она шагнула туда, но земля под ней внезапно провалилась. Тело окатило холодом, когда болото поглотило её по пояс. Она вспомнила рассказ о рыцаре в полном облачении, вытащенном из таких же глубин пять веков назад. «Вот и меня так же найдут – через века, в земле, в забвении», – пронеслось в голове.

Но в этот момент, как будто услышав её мысль, на край полянки вышел медведь. Он стоял и смотрел на неё. Его глаза – большие, тёмные, слишком внимательные – напоминали человеческие.

Мария закричала:

– Кыш! Уходи, болото тут! Ещё и ты провалишься!

Медведь не шевелился. Только глухо зарычал, будто в ответ, и толкнул в её сторону толстое бревно. Оно покатилось по траве, задрожало, и Марии удалось на него взобраться. Руками, ногами, всем телом она вытянулась на твёрдую почву, задыхаясь от холода и страха.

Она осталась сидеть на этом бревне, глядя на медведя, который теперь медленно отступал в чащу, словно ничего и не произошло, а лес снова замер, как будто сам наблюдал за этой сценой, ожидая, что будет дальше.

Мария, вся в грязи и мокрая от болотной воды, вернулась в деревню. Ноги едва несли её – как будто лес оставил свой отпечаток на теле, а мыслям ещё не давал прийти в порядок. Она следовала по маршруту навигатора, который записал её путь в болото, но дорога казалась длиннее, чем утром. Деревни ещё не было видно сквозь сосны, хотя она точно знала, что идёт туда.

Вход в деревню был загорожен: чёрный джип с блатным номером стоял на дороге, перегородив проезд. Из него выпрыгнул мужчина – крепкий, высокий, в джинсах и кожаной куртке, будто он сам был частью какого-то рекламного ролика. Он подошёл к Марии, чуть наклонился, словно рассматривая её с ног до головы, с интересом, почти сочувствующим.

– Ты ж не местная, – сказал он, в голосе его звучало нечто среднее между любопытством и вызовом.

– Я этнограф, легенды собираю, – ответила Мария, стараясь говорить уверенно, хотя каждая клеточка тела всё ещё тряслась после болота и встречи с медведем.

– Отлично, – улыбнулся мужчина. – Скоро тут будет одна легенда – я. Куплю эти земли, построю отель пятизвёздочный: там будут шале, здесь – коттеджи. На берегу озера бани поставлю, штук двадцать, по воде катать на катерах людей можно, а вот тут, на месте деревни, будет парковка. Остаётся только одно – выселить их отсюда. Им здесь не место! Красота дана, чтобы на ней деньги делать! – Он сделал паузу, будто для эффекта, потом добавил: – Так и запиши: Сергей Серов – бизнесмен, легенда. Все мифы тут я сочиняю теперь.

Мария молчала. Ей показалось, что в этом заявлении была своя правда – как будто он действительно считал себя новым богом этих мест.

Она не успела ничего сказать, как из-за угла деревни вышел мужчина. Крепкий, высокий, с короткими светлыми волосами и лицом, как будто вырезанным из гранита. Он был одет просто: джинсы, старая куртка, на ремне – нож в ножнах. Его шаги были твёрдыми, почти бесшумными.

– Убирайся отсюда, мы не будем переезжать, – раздался его голос. Он стоял перед джипом, словно сама граница между двумя мирами: старым и новым.

Сергей Серов увидел его и засмеялся:

– А, снова ты, Мишка? – Он выглядел довольным, даже чуть наглым. – Проваливай отсюда, пока цел.

Потом он повернулся к Марии, глаза его вспыхнули чем-то похожим на хищничество.

– Слушай, – сказал он, протягивая руку, – поехали в ресторан на трассе, покушаем, познакомимся? Что такая красотка будет делать в этой глуши?

Он схватил её за запястье, но Мария инстинктивно отстранилась, хотя не могла понять, почему сердце замерло. Сергей не заметил её внутреннего напряжения и потащил к машине.

– Отпусти её, – прошипел Михаил, и его голос теперь уже не был человеческим – он прозвучал глухо, как урчание леса или шорох ветра сквозь сосны.

Сергей остановился, немного недоумевая, потом, видимо решив показать своё превосходство, сделал два шага вперёд и попытался ударить Михаила. Но его рука зависла в воздухе, будто наткнулась на невидимую стену. Сергей попробовал ударить ногой, но поскользнулся на влажной траве, споткнулся и упал. В следующее мгновение он лежал на спине, а Михаил, будто и не двигался, стоял рядом с машиной, слегка сместившись в сторону, точно он там всегда и был.

– Да пошли вы, – пробурчал бизнесмен, поднимаясь.

Его лицо было красным, но в глазах читалось что-то другое – страх, который пытался скрыть. Он залез в джип, завёл двигатель, но не посмотрел ни на Марию, ни на Михаила. Машина проскрипела задним ходом и медленно ушла в сторону трассы, оставляя после себя лишь запах бензина.

– Спасибо, – прошептала она, и голос её дрогнул.

– Да чего уж там, – махнул рукой Михаил. – Кстати, я в лесу нашёл очки, твои наверное.

Тут он протянул Марии очки, которые она потеряла в болоте.

Девушка молча протянула руку, бережно взяв солнцезащитные очки. Они были влажными, немного пыльными, но не сломанными – как будто кто-то не просто нашёл их, а прибрал, оберегая. Она посмотрела на Михаила, и в этот момент её охватило странное чувство – будто она снова видит ту же пару глаз: огромные, глубокие, слишком человеческие для медведя, слишком загадочные для человека.

– Кстати, – добавил он, указывая на тропинку, которая уходила в чащу, – если решишься ещё раз сходить туда, знай: не все дороги ведут обратно. Особенно если они сами тебя зовут.

Мария кивнула, но мысли её уже уплыли куда-то за пределы этого разговора. Внутри неё всё ещё жили образы: медведь, стоящий на краю болота, его взгляд, полный понимания и какой-то неземной печали; и теперь – эти очки, которые он принёс ей. Она хотела спросить, но не смогла. Она всегда верила, что наука может объяснить всё.

А Михаил, стоя рядом, молчал. Он был частью этой тишины, частью этих мест, где время двигалось не так, как в городе, где легенды не просто рассказывают – они живут. И Мария знала: она только начала понимать, что тут кроется какая-то тайна, которую ей очень хотелось бы открыть.

Вечер в Кондикюля был тихим. В избе собрались местные – несколько стариков с покосившимися стульями у печки, женщины, сплетающие истории в нитях кружев, и пара молодых, которые молчали. Михаила среди них не было. Мария сидела, блокнот на коленях, ручка еле двигалась, пытаясь уловить каждое слово.

Рассказы были простыми, но живыми: о ловле рыбы в холодных озёрных глубинах, о грибах, что прячутся подо мхом, о медведях, которые иногда подходят ближе, чем должны, о том, как лес шумит в ночь, когда ветер решает, стоит ли проснуться зверям, но про оборотней не было ни слова. Хотя Мария чувствовала: они где-то рядом, в паузах, в том, как взгляды скользили друг от друга, в том, как руки прижимались к коленям, будто защищая что-то важное.

Она решила сама перевести разговор.

– А вы никогда не слышали легенд об оборотнях? – спросила она осторожно, почти шёпотом.

Старики переглянулись. Женщины замерли в середине движения – коклюшки остановились в их руках. Наступила тишина, плотная, как ночная тень.

– Оборотни – это детские сказки, – сказал Раймо Иванович, – чтобы дети не ходили в лес одни.

– Да-да, – подхватил другой. – Там просто звери, и всё. Или духи. Не более того.

Мария заметила, как один из молодых парней вздрогнул, когда его дед произнёс слово «духи». Она бы и сама так ответила, если бы не видела глаз медведя. И не знала, как Михаил нашёл её очки.

Ночью, лёжа на жёсткой постели в доме старосты, она долго не могла заснуть. Мысли вертелись. Как учёный, она подозревала, что вот-вот раскроет великую тайну. Оборотни. Они были реальны, она это чувствовала. Это будет её диссертация, её имя в науке. Ей нужно было больше свидетельств, фактов и подтверждений.

Она встала, достала блокнот, записала: «Оборотни – явление, требующее изучения, возможно, культурный код, связанный с животным миром и защитой территории. Гипотеза: концепция оборотней как форма коллективной памяти, а не просто фольклора».

Мария легла в кровать, закрыла глаза, мысленно уже представляя себе книгу, которую напишет.

Утро выдалось спокойным. Мария пришла на берег озера, где вода была гладкой, словно зеркало, отражая небо и сосны, которые склонялись над ней, будто шепча свои древние тайны. Она достала альбом, карандаши, ручки и начала зарисовывать пейзаж: утренний свет, игравший на воде, силуэты деревьев, лёгкий туман с поверхности озера.

Она так глубоко погрузилась в работу, что не услышала шагов, не заметила, как кто-то подошёл к ней сзади. А потом на её альбомный лист упали свежие, ещё влажные от росы розы: красные, насыщенные, словно капли крови, но такие живые и чистые, что казалось, они только что расцвели.

– Вчера мой брат вас обидел, – раздался бархатный мужской голос, мягкий, как шёпот ветра. – Я приношу извинения за него. Он слишком нервный и не знает, как вести себя с красавицами.

Мария медленно обернулась.

Перед ней стоял человек, который мгновенно вытеснил из её мыслей даже Михаила. Высокий, стройный, в светлом костюме, будто он сам был частью этого утра – свежий, благородный, немного загадочный. Его лицо было приятным, с мягкими чертами, симпатичными ямочками на щеках, а глаза – огромные, голубые, такие, какими смотрит на тебя озеро, когда ты готова забыть всё остальное.

– Меня зовут Владимир, – сказал он, протягивая руку. – Я счастлив познакомиться с вами.

Мария взяла его руку, чуть колеблясь. Ей показалось, что она видела этот взгляд раньше – или чувствовала, как он смотрит на неё, ещё до того, как он появился здесь.

Взяв розы, она вдохнула их аромат – тонкий, душистый, немного горьковатый, как запах времени, которое хочет замедлиться.

– Спасибо, – ответила она улыбаясь. – Я не сердилась.

– Сергей сказал, что вы этнограф, – начал Владимир, его голос был мягким, почти вкрадчивым, как будто он говорил не только с Марий, но и с самим собой, перебирая старые воспоминания. – Наш отец тоже был учёным, археологом, всегда был в поиске, исследовал Карелию, ходил на раскопки, изучал камни, древние документы. Он верил, что тут, в этих лесах и озёрах, спрятана память тысячелетий.

Мария слушала, не отводя взгляда. В голубых глазах Владимира было что-то странное – не просто уважение к прошлому, а какое-то глубокое понимание, будто он сам чувствовал этот дух, который держится в воздухе между сосен и болот.

– Мы с Сергеем не в него, в мать, – добавил он, немного смущённо улыбнувшись. – Но я… я понимаю, как важно историческое наследие. Наша семья хочет построить здесь отель, – продолжил он, – однако это должно быть сделано правильно. Так, чтобы он стал частью этого места, а не разрушил его. Поэтому… я предлагаю вам поработать на нас в качестве этнографа. Взамен – доступ ко всем материалам, которые удалось собрать моему отцу. Документы, рисунки, записи.

Мария замерла: ей очень хотелось изучить эти материалы.

– А что сейчас с ним? – спросила она осторожно.

– Он умер несколько лет назад, – ответил Владимир, и в его голосе прозвучала боль, которую он явно пытался скрыть. – Я его любил, но он очень мало занимался нами. Только своими раскопками. Я бы хотел узнать, как мыслит учёный, как видит мир, может быть, через вас. Моя мать – бизнесвумен. Она сделала себя сама и воспитала нас так же. Она не понимает, почему я хочу всё это сохранить. Но я готов меняться, если вы поможете мне понять здешних жителей, их легенды… особенно меня интересуют оборотни.

Мария почувствовала, как внутри неё что-то сжимается. Это была не просто возможность для диссертации, это было приглашение стать частью чего-то большего, чего-то, что не поддавалось научному анализу, но требовало внимания, чувства, доверия.

Она посмотрела на него – на эти голубые глаза, на лицо, где сочетались благородство и неуверенность, и поняла: она согласится с ним работать, потому что это будет шанс. Однако ответила:

– Я подумаю.

Владимир улыбнулся. И в этой улыбке было что-то такое, что заставило её снова задуматься: а правильно ли она поступает?

Вечер в деревню пришёл как всегда – тихо и неспешно. Солнце опустилось за гранитные утёсы, оставив на воде последний розовый отблеск, будто лес держал в себе ещё немного тепла. В деревне повисло напряжение, которое чувствовалось даже в воздухе: он стал плотнее, словно сам лес задержал дыхание.

Сергей вернулся не один. Он привёл караван кемперов[3] – длинную цепь металлических коробок с вывешенными логотипами строительных компаний. Машин приехало много, там, где раньше были старые пастбища и поляны, теперь разворачивались новые железные автомобили – современные, шумные, они безликими глазами смотрели в землю, готовясь к тому, чтобы её изменить.

Мария стояла чуть поодаль, Сергей, с характерной для него самоуверенностью, кивнул ей и протянул ключ.

– Материалы там, – пробурчал он, тыкая в один из домиков. Его голос был низким, почти шёпотом, но в нём сквозила уверенность: «Ты получишь то, что хочешь. Но только если будешь со мной».

Она взяла ключ, но не ответила. Местные жители стояли в тени домов, за деревьями, за заборами. Они не двигались, не говорили, лишь наблюдали. Некоторые молились, некоторые молчали, будто ждали, когда всё это закончится.

Михаил ходил рядом, тенью, но Мария чувствовала, как в его движениях проскальзывает что-то нечеловеческое – звериное. Он рычал, но не громко. Это был внутренний рёв, как будто он хотел разорвать каждый кемпер, каждое колесо, каждую мысль Сергея о развитии и прогрессе.

Когда лагерь был разбит, когда последние кемперы заняли свои места, Мария почувствовала, как лес вокруг них изменился. Ветер стал холоднее. Птицы замолчали.

Деревня больше не была просто деревней, она стала полем битвы – нового мира со старым.

Марии не спалось. Она услышала хлопок двери – резкий, одинокий. Намёки сна вылетели из головы. Она быстро натянула куртку, бросила на плечо маленький рюкзак с фонариком и водой, а затем, чтобы не привлекать внимания, вылезла в окно. Деревянный подоконник скрипнул под её руками, но она уже была на земле, тихая, как тень.

Раймо Иванович шёл по тропинке, не так, как обычно, не со своей обычной плавностью старика, а стремительно, почти бегом. Он исчезал в лесу, оставляя после себя лишь следы в сырой траве. Мария двигалась осторожно, ступая по мху и стараясь не хрустнуть ни одной веточкой. Каждый шаг был испытанием – белые ночи были слишком яркими, чтобы скрыться. Но она знала: если будет молчать, то сможет быть частью этого мира.

В лагере строителей царила глухая тишина. Мария прижималась к деревьям, чувствуя, как напряжение растёт внутри неё. Раймо вошёл в лес, прошёл по тропинке и… исчез, как будто его никогда и не было.

Мария крутилась вокруг места, где он должен был быть, опасаясь снова провалиться в болото. Ей казалось, что где-то вдалеке кто-то стоит. Она не могла разглядеть – только силуэт, который напоминал Михаила.

Она не решилась приблизиться и вернулась домой, легла спать и уснула без снов.

Утром она проспала, проснулась, когда солнце уже стояло высоко и первые лучи играли на водах озера. В этот момент она не слышала, как в дом Раймо Ивановича пришла полиция.

Мария вышла из комнаты и сразу почувствовала в доме напряжение: в комнате собрались мужчины – одни молчали, сжав кулаки и опустив головы, другие перешёптывались, глядя друг на друга так, будто каждый ждал, что следующим будет он.

Она подошла ближе, чувствуя, как её ноги почти не держат.

– Что произошло? – спросила она тихо, почти шёпотом, обращаясь к Раймо Ивановичу.

Староста сидел у печки, руки скрещены на коленях, лицо непроницаемо. Он вздохнул, будто отпускал что-то важное.

– Ночью Сергея подрали, – сказал он, и его голос звучал глухо. – В больнице он, без сознания. Мику арестовали, говорят, он это. В райцентр увезли на допрос, а тут дознание проводят.

Мария замерла. Ей показалось, что в этот момент всё вокруг стало медленным – даже время, которое обычно нещадно катится вперёд, остановилось. Михаил… Арестован? За то, что напал на Сергея?

Она не могла понять: это была правда или часть какой-то другой реальности, где люди становились зверями, а звери – людьми?

В углу дома кто-то зашептал:

– Говорят, он пришёл к нему в кемпер. Тихо. Без фонарика. А потом – удар. Не слышали. Утром нашли, Сергей уже лежал на полу, весь в крови.

Мария оглядела собравшихся. Все они знали больше, чем говорили. Она видела это в их глазах – страх, который не хотел выйти наружу, и знание, которое не хотели ни с кем делить. Она вспомнила ночь: как Раймо ушёл в лес, как Михаил стоял вдалеке, как ей показалось.

Тогда ей стало ясно: дело не в том, кто сделал это ночью. Дело в том, что деревня снова стоит на грани – грани между прошлым и настоящим, между легендой и реальностью, а если Михаил действительно превратился в того, кого она видела в болоте, то теперь он не просто человек, а защитник, ещё и обвинённый.

Мария направилась к кемперам – не потому, что верила в порядок, который пытался создать Сергей и его команда, а потому, что ей нужно было увидеть всё своими глазами. Она шла медленно, как будто сама земля под ногами не хотела её отпускать.

Уже на подходе она заметила Владимира. Он стоял рядом с одним из домиков, руки в карманах джинсов, лицо бледное, но улыбка – та самая, знакомая Марии. Он выглядел спокойным, почти невозмутимым, будто всё это – болота, медведи – было лишь частью какой-то игры, которую он уже давно знал.

– Что случилось? – спросила она, останавливаясь перед ним.

Он сделал шаг вперёд, как будто хотел обнять её, но остановился, вместо этого просто протянул руку, может быть, чтобы взять её за руку, но Мария отшатнулась.

– Сергей в больнице, – ответил он, и в его голосе прозвучало что-то странное – ни страха, ни гнева, только лёгкая усталость. – Кто-то из местных. Может, ты переедешь к нам? Мы организуем охрану. У нас там безопаснее.

Он перешёл на «ты», будто они уже давно знали друг друга, будто они были частью одной истории.

– Мишка это, – добавил он чуть позже, и в этот момент его улыбка стала чуть жёстче. – Они же подрались даже, из-за тебя. Весь в крови брат был, на шее следы медведя. Следы на полу от ботинок Мишки, точно. Проверили уже. Он вломился в кемпер, всё разломал внутри, бумаги порвал и убежал.

Мария молчала. Ей казалось, что она слышит правду, но не верила ей.

– Хорошо, поймали его, – продолжил Владимир, будто читая мысли. – Алиби у него нет. Где ночью был – не говорит. Местные его покрывают. В общем, пока я занят. Занимайся тут, документы начинай смотреть. Через пять дней мне нужна идея – как местные легенды помогут нам привлечь людей в отель. Подумай, посоображай, маркетинг, атмосфера, – закончил он, и в этом предложении тоже скрывалась игра. – Мы завтра начинаем изучение местности, инженеры прибудут. В общем, работай, Маша, работай.

Он ушёл, оставив её одну среди машин, бумаг и соснового воздуха.

Три дня Мария провела в кемпере, как будто он был её новым домом. Внутри всё было аккуратно – бумаги, карты, старые фото и документы, которые, казалось, хранили дыхание времени. Она сидела за столом, иногда поднимая глаза на небо или слушая шум леса за окном, но больше всего её внимание было поглощено словами – теми, что оставил отец Владимира.

Он писал о Карелии не просто как археолог, а как человек, который чувствовал землю под ногами. Он описывал обряды, ритуалы, забытые символы на камнях, следы, которые не были просто следами. И вот среди этих страниц она нашла тетрадь, старую, потрёпанную, с коричневыми пятнами, словно её когда-то облили водой или чем-то ещё. Листы были склеены, некоторые почти не читались, но Мария всё равно начала разбирать текст.

Сначала это были записи о медведях – не просто о животных, а о тех, кто приходил из глубин леса и исчезал так же внезапно, как появлялся. Потом – о гранях между мирами, о том, что деревня Кондикюля находилась именно на такой границе, где время двигалось не по правилам людей, а по своим, где духи и звери могли быть одним целым.

И потом – оборотни. Название, которое она искала. Оно всплывало в разных местах: как легенда, как предупреждение, как часть древнего языка, который не хотели переводить.

В конце, на последней странице, была подчёркнутая фраза, выделенная жирным, будто написанная с тревогой: «Не буди древние силы».

Мария задумалась. Её сердце забилось быстрее. Это было не просто предостережение. Это было знание, переданное через века. Или, может быть, предупреждение самому себе – человеку, который слишком много искал.

Она положила тетрадь обратно на стол, закрыла её рукой. В этот момент ей стало ясно: то, что происходило в деревне, было не случайностью. Сергей, Михаил, медведи, Раймо Иванович – всё это было связано. И если кто-то действительно пробудил древние силы, то это уже не просто история для диссертации, а реальность. И она её часть.

Ночь была безмятежной, Мария вышла из кемпера, внутри неё всё клокотало.

Мария вошла в дом Раймо Ивановича, держа тетрадь так осторожно, как будто это не просто бумага, а что-то живое – древнее и опасное. Воздух был тёплым, с едва уловимым запахом шалфея и мяты. Староста сидел за столом в полумраке с чашкой чая в руках. Его лицо было спокойным, но в глазах – глубокая тревога.

– Проходи, чаёк налью тебе, – сказал он, не поднимая головы. Его голос звучал мягко, почти ласково.

Она кивнула, прошла внутрь, села напротив него, деревянный стул скрипнул под ней.

– Я нашла вот это, – сказала она, положив перед ним тетрадь. – Заметки отца Владимира и Сергея. Об оборотнях. Там написано: «Не буди древние силы». Я… я знаю про Михаила. Он меня из болота спас, в образе медведя. А потом вернул очки. Ночью, когда напали на Сергея, вы с ним ходили в лес. Зачем?

Раймо молчал. Он посмотрел на тетрадь, потом на Марию. В его глазах промелькнуло что-то – благодарность, страх или, может быть, облегчение. Она видела, как он старается сохранить контроль, как будто каждый его шаг был частью большого плана.

– Ты права, – наконец произнёс он. – Он защищался. Как всегда.

– Я могу сказать в полиции, что видела вас в лесу. Что он не нападал ни на кого. Пусть выпустят его.

– Не всё так просто, Мария, – ответил староста, глядя прямо в её глаза. – Михаил не обычный человек. Он не просто охраняет деревню. Он часть другого мира, часть того, что мы все помним, но не говорим. Мы не хотим, чтобы этот мир конфликтовал с вашим. Но ты знаешь, что происходит. И теперь ты не можешь просто закрыть глаза.

Мария задумалась. Ей хотелось бы просто вернуться в город, забыть про болота, медведей. Но внутри неё всё ещё жило понимание: она переступила границу, если она не защитит Михаила, то никогда этого себе не простит.

– Я сделаю всё, что в моих силах, – сказала она твёрдо. – Только расскажите мне правду. Всю.

Мужчина улыбнулся, но в его улыбке не было радости. Было что-то другое – решимость. Или, возможно, признание того, что время действительно пришло.

– В нашем роду всегда были оборотни, – начал Раймо Иванович, его голос звучал глухо, как будто он говорил не просто с Марий, а с самим собой. – Мика – так мы его зовём – он мой племянник. Оборотнем был мой отец, потом – брат мой, теперь вот сын его медведем стал.

Он замолчал, словно давая Марии время осознать, что это не просто история. Это было настоящее. Живое и опасное.

– Пока живёт линия оборотней, наша деревня будет жить, – продолжил староста. – Они охранники нашего мира. А жить могут только здесь, на родной земле. Переедем мы – умрут оборотни, погибнет деревня, да и лес погибнет. Останется пустырь, где вот такие, как те, будут строить отели и предприятия.

Мария посмотрела на него. В его глазах читалась боль – не просто за деревню, но за весь этот мир, который исчезает. И она поняла: он не просто охраняет деревню, он охраняет границу между мирами.

– Наш мир и так уже исчезает, – сказал Раймо, глядя в окно, где начинало темнеть. – Я бы не хотел стать свидетелем гибели последнего оборотня в этом мире. – Он сделал паузу, подумал немного, а затем добавил: – Ночью мы в лес ходили. Ритуал проводили на силу. Он знает, как рыбу призвать, грибы, но так, чтобы всем хватало, а лишнего не брать. Деревья лечит, растит, зверям помогает. Нельзя его потерять. А в райцентре ему долго нельзя находиться – зачахнет он без родной земли и погибнет.

Мария сидела, держа чашку чая, но уже не чувствуя вкуса.

– Я не знаю, что делать, – признался Раймо, и впервые его голос дрогнул. – Отца их я помню: приезжал, изучал, силу искал. Как природные ископаемые найти. Верил он, что золото тут есть. Да нет здесь ничего, и не было никогда, потому что не нужно нам этого. Нам природа нужна. Просил он тогда сделать его оборотнем, требовал, да мой отец отправил его восвояси.

Мария задала вопрос, который уже давно сжигал её изнутри:

– Как нам Михаила спасти?

Только в этот момент дверь в дом Раймо Ивановича распахнулась. В комнату вошёл Владимир. С пистолетом в руке. Его лицо было бледным, но решительным. Улыбка исчезла. Теперь он выглядел не как бизнесмен, а как человек, готовый на всё ради своей цели.

– Ты знаешь слишком много, Мария, – сказал он, шагнув вперёд. – И ты тоже, дед.

Оружие блеснуло в полумраке комнаты. Мария почувствовала, как холод пробирает каждую клеточку тела – не от страха, а оттого, что она поняла: всё это время Владимир играл свою игру. Он был не просто бизнесменом с идеей. Он был хищником, жаждущим силы, и эта сила – оборотничество – казалась ему драгоценной, как золото.

– Если ты не сделаешь меня оборотнем, я её пристрелю, – произнёс он, наставляя пистолет прямо на Марию. Его голос был спокойным, почти нежным, будто он говорил о чём-то обыденном. – А потом скажу, что ты убил девку. Ты знаешь, полиция поверит мне.

Раймо Иванович не шевелился. Он сидел за столом, с чашкой чая в руках, будто бы не слышал угроз. Но Мария видела, как дрожат его руки.

– Я не остановлюсь ни перед чем, – продолжил Владимир, шагая вперёд. – Мой отец, как и я, был уверен, что тут в земле полно золота. Его только призвать надо.

– Нет золота здесь, – ответил Раймо, наконец подняв глаза. – Ни в земле, ни в лесу. Ни в воде, ни в камнях. Здесь нет ничего, кроме жизни. И древних сил, которые не просят ничего взамен.

– Проведёшь ритуал, сделаешь меня оборотнем, – продолжил Владимир, теперь уже почти шепча, – за это я оставлю вас жить. Мне терять нечего. Брат мой уже в больнице. Знаешь, кто его туда отправил? Я.

Он захохотал. Это был хриплый, безумный смех. Мария посмотрела на него, и в этот момент ей показалось, что он действительно сошёл с ума или, может быть, он всегда был таким.

– Полоснуть по шее медвежьими когтями и подсунуть ботинки этому Мишке было проще простого, – сказал он, словно гордясь собой. – Потом я сдал его полиции, чтобы не болтался под ногами. А Серёга тупой. Он считает, что тут надо строить отель. Он тут никому не нужен! Золото! Много золота! Всё, что мне надо. А ты хорошо поработала, – усмехнулся Владимир, подходя к столу. – Нашла эту тетрадку… как я сам не догадался порыться в бумагах отца?

Он протянул руку, будто бы просто хотел взять листок. Но Мария знала: он хочет больше. Он хочет знаний, силы, власти.

– Дай её мне, – повторил он, и в его голосе уже не было прежней мягкости. Только жаждущая пустота.

– Надо что-то делать, – прошептала Мария, почти шепча губами, чтобы Владимир не услышал.

Она смотрела на Раймо Ивановича, он молчал, но глаза его были полны решимости. Староста кивнул – и в тот же момент выплеснул чашку чая в сторону Владимира.

Мария бросилась к печке. Еле дымившиеся угли остыли, но она не колебалась. Схватив тетрадь, она кинула её в огонь.

– Идиотка! – закричал Владимир, вспыхнув яростью.

Он шагнул к ней, но Мария была быстрее.

И в этот момент с запахами мокрой шкуры, хвойного холода и земли в дом ворвался медведь. Не просто зверь – он был слишком большой, слишком живой, слишком человеческий. Он влетел внутрь с размаху, словно стена воздуха расколола комнату пополам.

Медведь стал человеком, Михаилом. Его волосы были взъерошены, лицо покрыто каплями пота, глаза сверкали, как два светящихся камня. Он схватил Владимира за горло и буквально оттащил от Марии.

– Ты чудовище, – прошипел Михаил, глядя на него. – Я чувствовал. Ты хочешь силу, ради неё готов всех уничтожить.

Одной рукой он попытался выхватил у Владимира пистолет. Но всё произошло слишком быстро – пистолет выстрелил. Раймо Иванович осел на пол, истекая кровью. Мария замерла. Слёзы едва ли не хлынули из глаз.

– Раймо! – закричала она, но голос не слушался.

Владимир оттолкнул Михаила, пытаясь вырваться. Но Мария, сжав кочергу, ударила его по голове. Он дёрнулся, замер, потом упал.

Полиция приехала быстро. Свет мигалок разорвал ночь. Владимир был связан, его брат, как стало известно, очнулся в больнице и сразу же рассказал всё как было: кто напал, зачем, что планировал.

С Михаила сняли все обвинения, а Раймо Ивановича отвезли в райцентр – он был жив, но слаб. Врачи говорили, что у него есть шанс.

Лагерь строителей за час собрался и исчез, как будто его никогда и не было: ни кемперов, ни людей, ни планов. Только пыль на дороге и следы колёс, словно кто-то просто стёр его из памяти.

В доме остались только Михаил, Мария и несколько женщин, пришедших помочь с уборкой. Они молча работали, вытирали кровь с печки, собирали остатки чая, мыли полы, но внутри каждого было понимание: что-то важное произошло.

Михаил переминался с ноги на ногу, не решаясь заговорить первым. Он смотрел на Марию, как будто видел её впервые. Но девушка решила взять инициативу в свои руки.

Она подошла к нему, глядя прямо в глаза:

– Никто не узнает про вашу тайну. Сказок и легенд я в другом месте найду, не переживай. Я завтра уеду.

Он смущённо посмотрел на неё. В его лице снова проскользнуло то выражение, которое она уже знала, – как будто он сам не верит в то, что говорит.

– Хочешь, оставайся тут жить, – сказал он наконец. – Я могу предложить тебе мой мир… леса, ветра, озёра, приключения. Наш сын будет оборотнем, а дочери станут беречь его тайну.

Мария посмотрела на него. Не как на медведя, не как на человека, а как на того, кто стал частью её истории. Она улыбнулась – мягко, чуть трогательно, будто между ними протягивалась невидимая нить.

– Ты знаешь, – сказала она, – я всегда хотела не только исследовать легенды. Иногда нужно жить ими.

И в этот момент они оба поняли: это начало чего-то нового.

Рассказы из серии «Несчастья Фёдора Ивановича»