Годен к нелётной погоде

Небо (Вместо предисловия)

– В детстве хотят стать лётчиками все. Ну, кроме тех, кто мечтает быть космонавтом, продавцом мороженого или как мама скажет. Но большинство с возрастом умнеет. А вот те, кто не поумнел, и связывают свою жизнь с авиацией.

Анатолий Иванович говорил, продолжая растапливать самовар. В его умелых руках остро отточенный топор превращал поленья сначала в аккуратные чурочки, а потом часть из них в тонкие лучины для растопки. Я с завистью и восхищением отметил, что хозяину хватило одной спички, чтобы дрова разгорелись и из трубы пошёл белый дым.

– Почему вы так? – спросил я, продолжая любоваться работой соседа. – Авиация – это же… не знаю… красиво.

– Вот скажи, сосед, ты бы стал жить с женщиной, которая ревнива, вздорна, мстительна и не терпит, если ты на кого-то ещё обратил внимание?

Анатолий Иванович оторвался от дела и посмотрел на меня, ожидая ответа.

– По-моему, все женщины в определённой степени…

– Вот именно. В определённой степени. А коли без меры?

– А при чём здесь это? Я же про авиацию спросил.

– И я про неё, треклятую. Ещё когда я собирался стать пилотом, мой батя предупредил, что авиация – дама достаточно ревнивая и не потерпит, если будешь уделять внимание ещё чему-нибудь. Но в молодости нам же как кажется: ревнует, значит, любит. А здесь совсем иной коленкор.

Сосед замолчал, прислушиваясь к потрескиванию дров в топочной камере самовара. Мне стало даже немного обидно, что собеседник уходит от интересующей меня темы. Хотя я и понимал, что, продолжая предложенную аналогию, авиация для него в некотором роде – бывшая.

– А вы помните свой крайний полёт? – спросил я, пытаясь использовать известный мне сленг авиаторов.

Анатолий Иванович хмыкнул и улыбнулся.

– Это пока ты летаешь, бывают крайние полёты. А когда сложил свои крылышки, то все твои полёты превращаются в «тот полёт». И только один в «последний».

Я продолжал искать пути разговорить собеседника на авиационную тему.

– А было вам когда-нибудь страшно?

– Конечно было, – ответил Анатолий Иванович. – Так идёшь после рейса поздно вечером и вспоминаешь, что у жены день рождения. А все магазины закрыты. У нас в Энске они рано закрывались. И дико, страшно становится…

– Ты опять про Энск вспомнил? – раздалось из-за густого ивняка, отделявшего площадку для гриля от тропинки.

Густые ветви распахнулись, и к нам присоединилась жена хозяина тётя Маша. Мы с ней всегда приветливо здоровались, встречаясь в нашем продуктовом магазине или на улице. Я знал, что она местная, но уехала за своим мужем – лётчиком в дальние края. И теперь вот вернулась, когда муж ушёл на пенсию.

Анатолий Иванович расцвёл, выпрямил спину и обнял жену, когда она подошла ближе.

– Да вот, сосед просит рассказать, что в моей лётной работе было страшного.

– И ты решил поведать, как я тебя в свой день рождения из милиции высвобождала? Лучше бы про то, как в женской бане парился, рассказал. Или там страшно не было?

Было приятно ощутить нежную иронию, с которой общались соседи.

Дальше за чаем, я всё же разговорил Анатолия Ивановича, а тётя Маша, видя желание мужа поделиться воспоминаниями и мой искренний интерес, подогревала беседу своими точными замечаниями.

– А неужели в небе не страшно столкнуться с грозой или… не знаю… с тайфуном? – вновь поинтересовался я, когда Анатолий Иванович уже в присутствии жены разговорился.

– А ты не сталкивайся. Ты же грозу или тайфун видишь издалека. Зачем тебе сталкиваться? Вот турбулентность ясного неба – это да. Нежданчик, так сказать. Летишь себе, миллион на миллион. Набери немного и, кажется, Москву из Энска увидишь. А тут тебе – раз, и ты под потолком кабины пытаешься штурвал достать, если не пристегнулся. Страшно не то, что выглядит угрожающе. Страшно то, чего не ждёшь. Это и в небе, и на земле так. Смотришь в честные голубые глаза и понимаешь, что более искреннего человека в жизни не встречал. А там, оказывается, такое…

Тётя Маша вздохнула, поцеловала мужа в макушку, потом погладила по голове, будто закрепляя свой поцелуй, чтобы он не упал, и, попрощавшись, пошла в дом.

Какое-то время мы ещё поговорили, и, вернувшись домой, я немедленно записал услышанное, не имея представления, зачем мне это может пригодиться. Да и пригодится ли вовсе. В прошлые выходные, заселяясь в снятый на несколько месяцев дом, я клятвенно обещал жене не писать ни слова, если это не касается диссертации.

Супруга очень скептически относилась к моим творческим потугам.

– Если твой труд не оплачивается, то каким бы суперпуперпрофи ты ни был – это лишь хобби, – вполне резонно заявила она и взяла с меня обещание, что ни слова не напишу, кроме того, что относится к научной работе.

И возразить нечего. Защита диссертации действительно даст стабильный заработок. Поэтому по утрам я стремился продвигаться в правильном, заданном супругой, направлении. Всю первую неделю, в конце которой познакомился с соседом. И его рассказы увлекли меня настолько, что я разрешил себе в «обеденный перерыв» записывать услышанное.

Постепенно я стал тратить на записи рассказов соседей чуть больше времени. Потом ещё больше. Потом вообще решил немного отдохнуть от диссертации, поскольку работа над ней застопорилась.

Ещё стоит добавить, что к моим соседям каждые выходные приезжали коллеги и ученики Анатолия Ивановича. И в их беседах у мангала под горячий шашлык, когда после рюмки-другой обязательно тема разговора переходила на авиационную («Ну, полетели…» – называла это тётя Маша), так узнавал много интересного.

Но однажды после утреннего чая в соседском саду я вернулся в свой кабинет и замер на пороге. В моём рабочем кресле сидела супруга. И читала мои записи. Из-за высокой спинки стула была видна только макушка и волосы, стянутые хвостиком.

Боясь потревожить, я наблюдал за ней. Хвостик то покачивался из стороны в сторону, выказывая возмущение, то подпрыгивал явно в такт смеху. То вращался вокруг своей оси в негодовании.

Я уже хотел объявить о своём присутствии, но жена опередила меня и безапелляционно заявила:

– Я хочу знать, чем всё закончилось.

Потом повернулась в кресле и добавила:

– Очень хочу.

Анатолий Иванович

Рассказывал сосед по большей части про своих друзей, коллег, учеников. Но и о его лётной судьбе кое-что выведать удалось. Поэтому рассказ об авиации я начну именно с Анатолия Ивановича. С того, как он попал в Энск. Вернее, как чета Комаровых там оказалась.

А началось всё со знакомства в поезде курсанта лётного училища и студентки педагогического факультета. Первокурсников, направлявшихся к месту своего будущего обучения. Машин институт находился в областном центре, откуда Толе ещё ехать и ехать до небольшого городка, где было его училище.

Маша видела, что понравилась попутчику. Это было приятно, хоть тот и не произвёл на неё впечатления. И забыла девушка долговязого и нескладного парня, как только покинула вагон.

Но через месяц, когда первокурсникам лётного училища разрешили увольнения, Анатолий навестил забывшую его попутчицу. Маша увидела у входа в общежитие статного молодого человека в форме курсанта. Возле того уже крутились однокурсницы. И пришлось «спасать» своего знакомого от повышенного женского внимания. Так, по крайней мере, Маша объяснила себе согласие прогуляться с безразличным ей парнем.

Анатолий стал приезжать по выходным, чтобы два-три часа побродить с Машей по городу. Ей это льстило, однако развивать отношения она не планировала, поскольку Анатолий не соответствовал образу её избранника. Но настойчивость юноши и желание подруг отбить воздыхателя заставили девушку не рисковать. И уже на втором курсе она приняла предложение.

Расписались они в загсе городка, где учился Анатолий. Так, Маша стала Комаровой. Отметили это событие молодожёны в ресторане, на что ушла месячная стипендия курсанта.

Новоиспечённые супруги наведывались друг к другу на выходные, но, увидев, как местные девушки охочи до знакомства с будущими пилотами, Маша перевелась на заочный и пошла работать в школу неподалёку от училища. А когда Анатолий окончил обучение, молодая семья переехала в Энск, куда Анатолия направили по распределению.

Было такое положение – после окончания учебного заведения требовалось отработать установленный срок там, куда пошлёт государство, обучившее бесплатно. С одной стороны, напрягало это выпускников. А с другой – гарантировало трудоустройство, о чём в иные времена оставалось только мечтать.

Анатолий начал лётную деятельность вторым пилотом в энской авиаэскадрилье. Мария пошла работать в школу преподавателем группы продлённого дня. И через два года, окончив институт, стала дипломированным педагогом. К этому времени и Анатолий уже трудился командиром самолёта. И планировала семья Комаровых через два-три года перебраться в краевой центр, а оттуда со временем и в Москву.

Уж очень тянуло Машу в родное Подмосковье. Хотелось в тихий и уютный Загорск, который ещё не стал Сергиевым Посадом. Мечталось пройти ранним утром по короткой улице Кирова, что пролегла от кирпичных стен семинарии до городского роддома. Семинария примыкала к невиданной красоты Троице-Сергиевой Лавре, золотые кресты соборов которой в ясный день пронзали отражённым солнечным светом короткую улицу насквозь.

И Анатолий мечтал о большой авиации. Он был хорошим лётчиком. Начальство ценило и не чинило препон для перехода на реактивные лайнеры. Без чего ни краевого центра, ни Москвы не видать.

И когда подошёл срок, отпустили Анатолия учиться управлять большими самолётами. Но перед этим требовалось подтвердить готовность организма к полётам на других высотах и скоростях. А коль собрался летать столь высоко, нужно было пройти тест в барокамере.

Это когда в специальное герметичное помещение сажают испытуемых и уменьшают давление, имитируя подъём на высоту пять тысяч метров. А потом плавно возвращают «на землю». После проверяют общее состояние и позволяют осваивать новую технику, которая летает выше, дальше и быстрее.

Гладко всё в теории. А на практике бывает иначе. Так и случилось с Анатолием. В тот день, когда он проходил тест, медсестра, которая должна внимательно следить за испытуемыми во время небезопасной для здоровья процедуры, отпросилась с работы. Техник, управляющий системой, тоже торопился. В результате давление снижалось быстрее, а потом с ещё большей скоростью повышалось. А обратить внимание на испытуемого, который тарабанил в окошко из-за сильнейшей боли в ушах, было некому. После неудачного тестирования отоларинголог написал в медицинской карте «баротравма», и перед нашим героем опустился шлагбаум, закрывающий путь в реактивную авиацию навсегда.

– Не всем бороздить небо по верхним эшелонам. Кто-то и у земли трудиться должен. Высота маленькая, а дело-то большое. Спасти человека, который без нашей помощи нежилец. Почту и грузы привезти, куда только самолётом можно долететь. Лес от пожара защитить. На крыло молодняк, опять же, ставить тоже нужно, – успокаивал Анатолия его лётный начальник.

Степан Кузьмич Колосов – командир энской эскадрильи и безусловный авторитет для всего лётного люда Энска, как мог, поддерживал подчинённого. Он хорошо понимал коллегу. В молодости и сам рвался в истребители, но медики вынесли приговор – только транспортная авиация.

Анатолий умом сознавал правоту наставника. Но сжималось сердце от обиды из-за рухнувших планов.

И всё же слова начальника успокоили.

– Ты пока лишь на одну ступеньку в профессии поднялся – стал капитаном, – говорил Колосов. – Это самая важная должность в авиации, но есть ещё куда развиваться. Научился летать сам, помогай обретать крылья другим. Не исключай и административную карьеру. Ты, Толя, только не запей. И через время мой кабинет займёшь.

– Отчего это мне пить? – смутился Анатолий.

– От жалости к себе, – ответил начальник.

Так, короткое, по предварительным расчётам, пребывание в Энске на самом деле оказалось длиной в лётную жизнь. Машу со временем стали звать тётей Маней соседи и Марией Константиновной ученики. А ещё старательного и принципиального педагога назначили директором школы.

Но всё время сердечко манило в родное Подмосковье.

А до того, как мечта осуществилась, случилось много разных событий, о которых этот рассказ.

Домовой

Командир эскадрильи выполнил своё обещание и подготовил Анатолия к работе инструктором. Знал молодой пилот, как сложно научиться летать. Но процесс обретения права учить летать других оказался тяжелее многократно.

– Ну, что сорочка мокрая? – спрашивал Степан Кузьмич во время тренировки. – Нет? Тогда ещё потренируемся. Я сейчас на выравнивании штурвал от себя дам. А ты исправляй.

Потом:

– А теперь на траверзе выключу двигатель и попробуй только не попасть на полосу.

И давал старый лётчик, отлетавший всю войну на транспортнике в том числе и в тыл к партизанам, ещё много сложных упражнений. Поскольку многое умел в лётном деле и знал, как свои умения передавать.

Почти сразу после того, как подготовил Колосов молодого инструктора, пришлось ветерану проходить врачебно-лётную комиссию, которая вынесла вердикт: пора на пенсию.

На место Степана Кузьмича назначили одного командира авиазвена, а Анатолий, теперь Анатолий Иванович, стал небольшим авиационным начальником, заняв освободившееся место.

У командира авиазвена хозяйство всего пять-семь экипажей. Но разбросаны они по всему региону. Кто-то в дальнем районе по заявке авиалесоохраны работает. Кто-то авиационно-химические работы в другом конце региона выполняет. Так что на глазах, в смысле на базе, меньше половины личного состава.

И что значит на глазах?

Утром на работу явились, поздоровались и по самолётам: пассажиров, почту, грузы развозить. А ответственности за подчинённых никто с командира не снимет. И приходится молодому начальнику мотаться по всем точкам, где экипажи его звена работают. Чтобы чувствовали пилоты, что они под контролем. А то длительное пребывание вдали от базы может и расслабить.

А авиация – дама не только ревнивая, но и требовательная. Легковесного отношения к себе не прощает. Вот и мотается командир по всем районам, проверяет, не одичал ли летающий люд в отрыве от базы. А ещё доводит последние новости.

В тот раз, о котором идёт речь, экипаж разместили в колхозном доме для особых гостей. Не потому, что считали пилотов таковыми. Просто в ближайшее время не ожидалось никакого начальства. Вот и поселили в шикарных условиях, с предупреждением: если вдруг важные гости нагрянут, то лётчиков вежливо попросят мигом освободить место проживания.

В доме было несколько жилых комнат, кухня с небольшой столовой и самая настоящая парная. Анатолий добрался до райцентра рейсовым самолётом, а дальше автобусом. В итоге оказался в доме для важных гостей, когда экипаж ещё работал. И был приятно удивлён наличием протопленной бани. Отметив про себя предупредительность подчинённых, лётный командир поспешил воспользоваться такой невиданной для кочевой жизни роскошью.

От комнаты до парной было метров пять по коридору. Поэтому Анатолий в одних трусах направился попариться. Разделся окончательно в предбаннике, и в парилке, поддав пару, забрался на верхнюю полку. Хороший пар разморил. И тут послышались голоса. Сначала в коридоре, а потом и в предбаннике. Голоса громкие, их было много, и они оказались женскими. Собравшись с мыслями, Анатолий представил, как он будет выходить из парной, в чём был, то есть без всего, и понял: плана действий у него нет.

«Когда не знаешь, что делать, – лучше ничего и не делай», – учили его, но дальнейшие события показали – это правило не на все случаи жизни. К конкретной ситуации такой план не подходил.

Для начала, обрадовавшись, что пар густой, Анатолий вжался в верхнюю полку. Вряд ли кто полезет столь высоко в такую жару. Остаётся лишь переждать некстати пожелавших помыться колхозниц.

Но очень скоро на полку ниже примостилась одна из неожиданных посетительниц. Пар скрывал происходящее на расстоянии вытянутой руки. Но женщина столь близко с формами, достойными кисти хоть Рубенса, хоть Ренуара была видна исключительно замечательно.

Пришлось собирать последние остатки воли, которых, казалось, должно хватить, поскольку подруги начали покидать парную, и кто-то крикнул:

– Верка, ты там жива?

– Ещё немного, – ответила та, которую назвали Веркой, и перевернулась на спину.

Воли нашего героя хватило только до этого момента. И в следующий миг он скатился с полко́в мимо ничего не подозревающей обладательницы форм, достойных кисти… впрочем, об этом я уже упоминал, и, прикрываясь тазиком, стремительно выскочил сначала в предбанник, а затем, не сбавляя скорости, в коридор. А там в свою комнату и закрыл за собой дверь, прислушиваясь, нет ли погони.

Только секунд через пятнадцать раздался топот и крики «Лови его!» Но звуки стали затихать, и наш герой с облегчением осознал – погоня пошла по ложному следу.

Эту историю красочно, в мельчайших деталях Анатолий Иванович поведал экипажу за ужином в качестве примера: перед любым мероприятием, будь то полёт или посещение бани, до́лжно изучить все возможные варианты развития событий.

Самый молодой член экипажа, моторист Петруха, долго переваривал услышанное и, наконец, спросил:

– Что, прямо вот так рядом лежала голая Верка?

– Даже не думай! – строго пригрозил ему его прямой начальник, авиатехник Василь Василич.

Продолжение этой истории последовало следующим утром, когда ехали на работу. В кузове ГАЗ-51 все молчали, пока одна юная колхозница не спросила бригадира:

– Тёть Галя, а вы сказали лётчикам, что в бане домовой живёт?

– Сама рассказывай, – махнула рукой тётя Галя.

– А меня там не было, – то ли радостно, то ли с сожалением сказала молодуха.

Анатолий, как руководитель, сидел в кабине и не слышал этого разговора. А командир попросил бригадиршу объяснить, о чём речь.

И тётя Галя поведала: в селе все знают про домового, часто заглядывающего в деревенские бани. А иногда и посещающего парилки, когда там моются только женщины, у которых мужья на вахте. А таких, почитай, полдеревни. Вот и вчера они после смены пошли в баню. Там никого не было. Тётя Галя сама проверяла. А потом, уже после помывки, из парилки выскакивает домовой. Голый, пар от него идёт, а он юрк за дверь и исчез.

Командир порадовался, что «домовой» не слышит, а то бы мог выдать себя. Но возразил:

– А с чего вы взяли, что это домовой? Может, мужик какой забрёл не ко времени помыться?

– Ага, – авторитетно заявила тётя Галя, – а то я ни мужиков, ни домовых не видала. Во-первых, он как за дверь выскочил, мы следом, а его нет. Нигде. Вы ещё не вернулись, комнаты закрыты, а на улице никого.

Тётя Галя убедительно подняла брови.

– А во-вторых? – спросил командир.

– А, во-вторых, – сказала тётя Галя, потом посмотрела на инициатора разговора. – Танька, закрой уши.

Та приложила ладошки лодочками к ушам, явно, чтобы лучше слышать, а не для целей, обозначенных рассказчицей.

– А, во-вторых, у этого домового мужское хозяйство такое, – тётя Галя многозначительно покачала головой, а Танька вспыхнула от одного кончика уха до другого, – у мужиков такого не бывает.

Женщина важно вздохнула и, приняв молчание за одобрение, добавила:

– Поэтому наши бабы от него и беременеют, когда мужики на вахту уезжают.

Сколько раз потом ни рассказывал Анатолий описанный случай, всегда находился тот, кто с сомнением заявлял:

– Вот во всё верю, но про тазик, что, мол, прикрывался, ты точно заливаешь. Весь район знает – никакого тазика не было.

Колосов

Степан Кузьмич после ухода на пенсию каждый день приходил в ресторан аэропорта, где между рейсами обедали пилоты. Бывшие подчинённые с удовольствием общались с Колосовым и с интересом выслушивали его истории про войну, про довоенную авиацию, про жизнь и про полёты. Иногда не по первому разу.

А если слушатель заявлял, что уже знает про это, Степан Кузьмич, смеясь, говорил, мол, память – удивительная штука: человек в точности помнит события далёкого прошлого, но подчистую забывает, кому он это уже рассказывал.

А на вопрос своего сослуживца – старшего штурмана эскадрильи Булаха, почему дома не сидится, отвечал:

– Понимаешь, Паша, я когда здесь обедаю у меня ощущение, что я только из самолёта вышел. Вот перекушу и опять в рейс. Я даже ем второпях по привычке. Хотя вроде, куда мне спешить?

Месяца через четыре Колосов перестал появляться в ресторане, а ещё неделю спустя его племянница, работающая в кассе аэровокзала, рассказала, что дядя Степан умер дома во сне.

Хоронили Колосова всем городом. Партийное начальство даже не возражало против отпевания ветерана войны в церкви. Кладбище выбрали возле аэропорта, хоть и полагалось орденоносцу место на центральном городском. Коллеги и бывшие ученики настояли на кладбище, откуда слышен гул самолётов.

– Степану здесь бы понравилось, – сказал фронтовой друг Булах.

А на поминках Пал Степаныч вспомнил несколько историй о друге на войне. Истории были весёлыми. И Анатолий даже подумал, что это неуместно. Но и остальные знакомые рассказывали только тёплые, не грустные случаи об ушедшем.

А сам Анатолий вдруг резко осознал, что осиротел. Ещё раз. Как и в тот день, когда пришла похоронка на отца. Тогда он был ребёнком и только чувствовал горе. Сейчас же добавилось ещё и осознание, что часть жизни ушла в прошлое.

Павел Степанович подошёл и тихо спросил:

– Ты, как? Скажешь?

Анатолий встал, не зная, что нужно говорить в таких случаях. Ушёл его учитель. Ушёл тот, кто, по сути, и сделал из выпускника лётного училища, едва умеющего держаться в воздухе, сначала пилота, потом командира и инструктора.

Анатолий почувствовал себя осиротевшим. Даже когда Колосов ушёл на пенсию, можно было обратиться за советом, поделиться радостью или обсудить косяки. А теперь – всё. Теперь сам анализируй, оценивай, находи выход.

Такое вот авиационное сиротство.

Все смотрели на Анатолия со стопкой в руке, а он не мог оторвать взгляд от портрета своего наставника и стоящий перед фотографией стакан с куском чёрного хлеба. Тишина стала тягуче – пронзительной.

– Я не знаю, что говорить нужно. Мне не приходилось никогда… Когда я не знал, что делать, я шёл к Кузьмичу за его мудрым советом. Теперь его нет…

Анатолий громко проглотил вязкую слюну, пытаясь избавиться от комка в горле. Пауза была длиной, но никто не перебил. Тишина стала абсолютной.

– Мы же в авиацию идём, когда ничего про неё не знаем, – продолжил Анатолий, – Ну, думаем, романтика… красиво… А начинаешь по-настоящему работать, всей этой красоты не видать. А Кузьмич умел объяснить, что есть лётное дело. Он мне показал и тяжесть, и радость работы в небе. И удовольствие от постижения секретов мастерства. Ценность дружбы. «Представь, парень, ты можешь по праву называть небо своим рабочим местом. Да, только ради этого стоит вкалывать день и ночь».

Слова давались с трудом и забирали много сил.

– Я лишь от Кузьмича понял, про что моя профессия. «Люби небо, и оно обязательно ответит взаимностью», – говорил он нам. Какая любовь? О чём вообще речь, думали мы. Нам летать, давай. А летать – это газья до упора, скорость побольше, штурвал на себя и где здесь любовь? Покажите! А Кузьмич: «В авиации, как в браке. Без любви жить можно, но будет, как каторга невыносимая. А с любовью – счастье безмерное». Только позже, постигая суть профессии, понимаешь, насколько он был прав… А теперь… кто дорогу укажет?.. Кто совет даст?.. Сейчас вспомнилось, в школе учили… уже не помню, кто автор… «не говори с тоской: их нет, но с радстию: были». Помянем большого и мудрого человека…

Колосов был мудр. От природы ли, а может фронтовая жизнь заставила, но чувствовал он человеческую натуру. И не напрасно сказал Анатолию: «Только не запей!».

Видел Степан Кузьмич потенциальную слабость, о которой не ведал сам Комаров. И доброту свою считал вполне нормальной чертой характера. А Колосов понимал, что очень добрый человек и к себе добр. Прощая окружающих, себя прощает так же. Не самая серьёзная причина для того, чтобы начать пить, если рядом есть мудрый наставник. Но наставник ушёл…

И запил со временем Анатолий Иванович. Хоть делал это регулярно, лётные законы не нарушал. На вылет являлся отдохнувшим и готовым к полёту. Без, как это говорили лётные документы, «остаточных явлений употребления». Должность командира звена позволяла совмещать лётную работу и пагубную привычку без ущерба для безопасности. Составлял свой график он сам и летал через день. А это значит: после рейса можно принять, проспаться и назавтра на работе заняться административными вопросами по управлению своим коллективом. А на следующий день уже в полёт.

 Анатолий понимал пагубность регулярного употребления и поэтому старался убедить себя, что пьёт, только когда есть повод и исключительно в компании. И при таком подходе любое успешное завершение лётного дня и общество второго пилота были достаточным поводом и хорошей компанией. Но дело в том, что вторые пилоты по большей части старались избегать послеполётных разборов в буфете местного ресторана. Если, конечно, они не были стажёрами, которые морального права на отказ не имеют.

А посему Анатолий Иванович предпочитал тренировать молодых пилотов. Работа эта непростая, и как результат почти все программы по вводу в строй в эскадрильи выполнял Комаров.

Здесь нужно объяснить значение словосочетания «ввод в строй». Так сложилось в отечественной гражданской авиации, что программы для получения новой лётной должности именно так и называются. Или, как в своё время говорил Колосов: «ввод в строй – это когда из полуфабриката нужно сделать цельный фабрикат».

Регулярное употребление, конечно, могло сказаться на состоянии здоровья стажёров. Но их молодой организм выдерживал дополнительную нагрузку послеполётных застолий ограниченное время. К тому же смекалистые пилоты, прошедшие школу обучения с пьющим инструктором, написали памятку под названием «Как в результате прохождения программы ввода в строй с Анатолием Ивановичем не получить гастрит».

 Уважаемый коллега, если тебе выпало тренироваться с Анатолием Ивановичем, запомни сии советы, дабы после успешного прохождения обучения не потребовалось избавляться от гастрита. Слово «успешного» употреблено неслучайно. Если уже тебя будет учить Анатолий Иванович, то всему необходимому, он научит. Но заплатить за это придётся потраченным временем и здоровьем. И для минимизации ущерба нужно просто внимательно ознакомиться с настоящей инструкцией и соблюдать все представленные рекомендации.

 Первое. Отказаться от участия в мероприятии, предполагающем употребление спиртного после полёта, не получится ни под каким предлогом, поскольку разбор – это неотъемлемая часть лётного обучения. И то, что само мероприятие начинается в буфете, есть издержки, которые нужно просто принять.

 Второе. После рейса вы с командиром обязательно окажетесь в буфете, где при вашем появлении удивительным образом появятся графин и две стопки. Совет: разливай сам, в пропорции один к двум, с объяснением, мол, без закуски ты сразу хочешь спать. Дальше, пока мозг инструктора ещё не перегружен алкоголем, идёт важный этап подготовки: доскональное разъяснения ошибок и рекомендации по их устранению.

 Третье. После разбора полётов в буфете вы на автобусе поедете домой, но по дороге совершенно случайно Анатолий Иванович предложит выйти на остановке у гастронома, в котором продавец без слов нальёт два стакана креплёного. Здесь стажёр имеет полное моральное право сослаться на принцип: никогда не понижать градус, и опять вспомнить про закуску. Анатолий Иванович сам махнёт оба стакана.

 Четвёртое. Твои аргументы по поводу закуски приведут вас в кафе «Солнечное», где будет и закуска, и напиток соответствующей крепости. И разбор полётов. Заключительная часть, которая уже больше не про пилотирование, а про жизнь. И не менее важна.

 Пятое. После второго графина необходимо транспортировать инструктора домой. Больше полезной информации до следующего разбора не получить.

 Тело Анатолия Ивановича передаётся из рук в руки тёте Маше. Она поблагодарит и ругаться не будет.

И стажёры следовали этим иронично изложенным, но полезным рекомендациям. Все, кроме Палыча. Уже в том, как называли молодого пилота, было нечто странное.

Палыч

Выпускники лётных училищ прибывали в энскую эскадрилью группами и зачастую приносили с собой свои курсантские прозвища. Вот и молодого пилота Сергея Кузнецова стали звать Палычем. Так повелось ещё со школы, поскольку до пятого класса он сильно картавил и предпочитал называться по отчеству. Но, скорее, звали его так, из-за спокойного, не по годам взрослого поведения, которым он выделялся среди сверстников.

И Палыч после первого же лётного дня сказал Комарову, что не пьёт. В спокойном заявлении новичка Анатолий Иванович сразу почувствовал характер. Благо освоение лётного дела шло у необычного стажёра скоро, и Комарову пришлось какое-то время отказаться от привычных ритуалов.

А Палыч, легко освоив обязанности второго пилота, быстро показал себя классным лётчиком. Уже через несколько месяцев самостоятельной работы командиры стали доверять ему. Это выражалось в том, что позволяли себе поспать во время полёта.

– Значит так, туда сплю я, обратно ты, – давал Палычу установку командир и укладывался на сложенные в салоне пачки газет, которые требовалось развести во все уголки необъятного, в пол-Европы, края.

Прошло совсем немного времени, и совет командиров рекомендовал рассмотреть кандидатуру молодого второго пилота на должность командира. Программу ввода в строй Палыч прошёл без труда, и казалось, что ждёт его успешная карьера, но, на беду, прибыл в Энск новый молодой и подающий большие надежды лётный начальник – выпускник очного факультета академии гражданской авиации. А это указывало на особые перспективы.

И всё бы ничего, но привёз новый руководитель с собой жену-красавицу. Валентина, так звали супругу главного авиационного начальника, стала работать в аэропортовской библиотеке. А поскольку Палыч всегда был самым частым посетителем, то и образовалось между ним и командировой женой, что-то вроде сильной взаимной симпатии. Но дальше дело не зашло, да и не могло зайти. Поскольку, когда Палыч возвращал журнал «Москва», где был опубликован роман «Мастер и Маргарита», Валентина поинтересовалась мнением, надеясь на восхищённый отзыв.

Палыч же высказался довольно скупо и посетовал, что автор зачем-то соединил три разные книги в одну. Но самое большое возмущение у Валентины вызвала критика поведения главной героини.

– Почему Маргарита ушла от мужа? – спросил Палыч.

– Потому что она полюбила Мастера!

– А мужа, выходит, не любила?

– Нет.

– Тогда не стоило замуж выходить. А если разлюбила, когда встретила талантливого, по её мнению, писателя, то это её тоже не очень хорошо характеризует.

– Ничего вы не понимаете, – в сердцах закончила общение Валентина и разочаровалась в Палыче.

Но народ в столь тонкие материи, как отношение к творчеству Булгакова, не вникал. И разговоры по аэропорту, а потом и по городу пошли, мол, наведывается часто Палыч к жене начальника. А что можно делать в библиотеке? Не книжки же читать. Знаем мы эти «книжки». Сами читали до свадьбы запоем.

Злые языки умеют подать любое событие так, что от реальности ничего и не останется.

И закончилось для Палыча всё это печально.

Как-то он выполнил срочное санзадание. Погода была нелётной, но если дело касается спасения жизни, вступают в силу иные правила, с определёнными оговорками разрешающие лететь. Нужно только выполнить некоторые процедуры: получить согласие от дежурного командира. Сущая формальность.

Но если по каким-то причинам дежурного командира не оказывалось на месте, то экипажи самостоятельно делали такую запись в полётном задании. А по прилёте всё оформлялось как положено.

В тот день начальство отпустило дежурного на станцию встретить родителей. А, когда Палыч доставил больного на базу, комэска лично дожидался на стоянке экипаж и попросил полётное задание.

Нарушение налицо, и документы, свидетельствующие об этом, ушли в краевое управление. Каждый, кто связан с авиацией, знает, что путь от правого кресла второго пилота к левому командирскому – это тысячи лётных часов, десятки тренировочных полётов, зачёты, экзамены, проверки. А для обратного перемещения бывает достаточно одной ошибки, промаха, упущения. Палычу неправильно оформленное полётное задание и стало такой причиной.

Так, Палыч стал вторым пилотом ещё раз. Через время командир эскадрильи покинул свой пост, чтобы штурмовать новые карьерные высоты, и Палыч, отбыв наказание, снова вернулся в капитанское кресло.

И летать бы Палычу командиром до самой пенсии, но судьба-злодейка направила его недоброжелателя на должность начальника гражданской авиации всего большого края, где он ранее руководил энской эскадрильей. И где до сих пор трудился Палыч.

Узнав, что Палыч, тоже сделал пусть и не такую блестящую, но всё же карьеру, новый руководитель краевого масштаба удивился. Позвал начальника инспекции и дал тому команду разобраться с ситуацией. Иначе обещанной квартиры главному инспектору не видать.

А дальше, как говорится, дело техники. В Энск командируется специальный инспектор с особым заданием. И тот совершенно «случайно» фиксирует на полевом аэродроме таком-то серьёзное нарушение: посадка с курсом, обратным разрешённому.

Ветер поменялся, а тот, кто должен был переставить посадочные знаки, общался с инспектором. Никто на эти знаки внимания не обращал. Да и трава в том месте, где должны быть закреплены белые полотнища в виде буквы «Т», за сезон меняла цвет так, что можно было подумать, будто знаки на месте, но очень грязные.

Палыч, как обычно, не стал дожидаться нерадивого работника, и посадил самолёт против ветра, а не по знакам.

Нарушение зафиксировано, инспектор получил премию, его начальник – квартиру, а самый главный авиационный руководитель края – моральное удовлетворение. И Палыч опять стал вторым пилотом. Уже в третий раз. Оспаривать наказание бесполезно. Нарушение, если подходить с точки зрения закона, получалось серьёзным. А с учётом прежних прегрешений могли и уволить. Но начальник управления хоть и злопамятный, но умный. А умный руководитель знает ㅡ нельзя загонять кого бы то ни было в угол. Загнанный в угол может совершать непредсказуемые поступки. А это очень опасно, когда твои подчинённые способны на такое.

Так, спокойно и работал Палыч вторым пилотом «Ан-2» энской эскадрильи, без перспектив стать снова командиром самолёта и тем более переучиться на тяжёлую технику.

Учитывая опыт и профессиональные качества Палыча, его ставили в экипажи, которым доводилось выполнять самые сложные работы. Где не только требовалось высокое лётное мастерство, но и трудиться нужно в две смены. И начальники были уверены, что о выполнении плана в экипаже, где работал Палыч, можно не волноваться.

Также одно время Палычу вменялась и дополнительная нагрузка. Если имелись сомнения, готов ли вчерашний стажёр после ввода в строй к работе командиром, ему на несколько рейсов вторым ставили Палыча. Молодому капитану уже шли часы самостоятельного налёта и, что немаловажно, соответствующая зарплата. А инструктор был спокоен: проблем в этом экипаже не будет.

Но потом Палыч вдруг категорически отказался от такой общественно-методической нагрузки. Лётное начальство списало это на уязвлённое самолюбие и не тревожило трижды второго пилота до поры.

Тюрьма

Казалось, что после всех перипетий, неприятности оставят Палыча. Но народная мудрость предупреждает: от тюрьмы и от сумы не зарекайся.

И угодил Палыч в следственный изолятор краевого центра, где ожидал апелляцию на приговор энского городского суда по делу об авиационном происшествии, по которому получил пять лет лишения свободы.

А началось всё с подготовки к обычному полёту. Был в энской эскадрилье рейс в отдалённый район края. Требовалось доставить груз в одну из золотодобывающих артелей. Маршрут полёта проходил через горный хребет, так что место назначения было труднодоступным даже для авиации.

Именно поэтому артельщики стимулировали пилотов дополнительной оплатой – привозить больше груза за рейс. Если зимой это не составляло особого труда, то в тёплое время года нужен был скрупулёзный анализ условий и точный расчёт.

В тот день, который привёл Палыча на скамью подсудимых, он стоял в плане на этот рейс с командиром Сергеем Ихотиным.

Серёга – парень хороший, но лишнюю копейку, все знали, не упустит. Да и сам он об этом говорил, объясняя, что три дочери, жена и тёща заставляют его работать исключительно на лёгкую промышленность. Так, в СССР называли отрасли экономики, отвечающие за одежду, парфюмерию и прочие женские штучки.

Посмотрев погоду, Палыч понял, что высокая температура, направление ветра и возможная кучево-дождевая облачность не позволят взять груз больше разрешённого.

Ихотин пытался переубедить, мол, и не в таких условиях приходилось двойную загрузку через перевал таскать. Но поняв бесполезность своих стараний, дал команду заправить самолёт, а сам пошёл на склад.

В ведомости, принесённой Сергеем, груз значился 1200 килограммов – максимально допустимый вес.

Конечно, были сомнения у Палыча, но не самоубийца же, в конце концов, командир, чтобы в таких условиях перегружать машину.

Оказалось, что иногда желание заработать перебарывает здравый смысл.

И если утром в ещё прохладном воздухе самолёт резво набирал высоту, то ближе к полудню требовалась всё большая мощность двигателя.

– Мы точно только тонну взяли? – спросил Палыч и посмотрел на Ихотина.

– Сколько надо, столько и взяли, – ответил Сергей, не отрывая взгляда от приборов, и в очередной раз вытер ладони о брюки.

До безопасной высоты оставалось несколько сотен метров, когда холодная воздушная масса, заполнив долину севернее перевала, обрушилась навстречу летящему Ан-2 мощнейшим нисходящим потоком. Вариометр, указывающий вертикальную скорость, сначала показал прекращение набора, а затем его стрелка закрутилась, показывая стремительную потерю высоты.

Увеличение мощности двигателя до взлётной лишь сделало процесс падения управляемым. Палыч только теперь боковым зрением увидел, как непристёгнутого командира прижало к потолку пилотской кабины, и он смешно пытается дотянуться до штурвала. Столкновение со склоном стало неминуемым.

Понимая, что значительный крен только усугубит ситуацию, Палыч небольшим доворотом направил самолёт в ущелье, где запас высоты позволил избежать столкновения и приземлиться на крохотную площадку. Чиркнув о макушки деревьев, колёса коснулись неровной поверхности короткой поляны, но очень скоро Ан-2, обладая ещё хорошей скоростью, левым крылом ударился о толстый ствол дерева, развернулся и о большой валун разнёс хвост.

Самолёт остановился в нескольких метрах от обрыва, который раньше не был видим.

Какое-то время Палыч сидел неподвижно, пытаясь осознать произошедшее. От непривычной тишины зазвенело в ушах. Палыч отстегнул привязные ремни и потряс за плечо Сергея. Тот был жив и громко застонал.

– Ты как?

– Болит рука и нога. И тяжело говорить, – ответил Ихотин.

Палыч осмотрел самолёт на предмет угрозы пожара и поймал себя на мысли, что развороченная груда металла, бывшая совсем недавно воздушным судном, не вызывает никаких эмоций. Потом переместил командира в салон и при помощи толстой ветки и оборванного провода зафиксировал его ногу. Рука была цела, но боль в плече указывала на вывих. Сам Палыч отделался ссадинами.

Далее нужно было передать сигнал бедствия. Но аккумулятор самолёта разбился, а аварийной радиостанции на борту не оказалось. Это означало, что искать их будут долго, а с учётом места приземления, были сомнения, найдут ли вообще.

И пришлось организовывать спасательные мероприятия. Сначала Палыч решил оценить имеющиеся ресурсы. Открыть неприкосновенный запас, именно для таких случаев и предназначенный, оказалось проблематичным. НЗ хранился в наглухо запаянном цинковом ведре, откупорить которое удалось с большим трудом лишь часа через два.

Первым, что увидел Палыч внутри, оказался специальный ключ для вскрытия этого контейнера. В другое время можно было бы пошутить, но сейчас, кроме злости никаких иных эмоций не возникло.

А ещё неприкосновенный запас содержал метров десять рыболовной лески с одним крючком без блёсен и грузил. Почему-то именно наличие последних веселило Палыча на практических занятиях. Сейчас было не до смеха. Также в комплекте оказался свисток и инструкция, в которой особенно порадовали два пункта.

Первый гласил: «Спирт использовать только для дезинфекции» (естественно, что кроме упоминания, ничего не указывало на его наличие). А второй, порадовавший пункт, рекомендовал: «Первые два дня желательно воздержаться от приёма пищи».

Положение становилось всё более незавидным. Оставаться на месте не имело смысла. Найти их с поискового борта можно только случайно, если пролететь строго над ущельем. Радиосвязи не было.

Значит, нужно выходить самостоятельно. Километров через двадцать они окажутся на местности, где уже есть вероятность успешно обозначить себя сигнальной ракетой, если увидят или услышат поисковый борт.

Перед уходом Палыч осмотрел остатки самолёта в поисках съестного, но нашёл только пачку печенья, оставленную, скорее всего, предыдущим экипажем, и накладную с отметкой общего веса груза 2029 килограммов. Всё найденное было помещено в планшет. Затем Палыч оставил записку о планах, хорошо понимая, что вряд ли кто-то её прочтёт.

Потом из двух больших веток и чехла от двигателя сделал салазки, на которые перетащил командира. Тот оказался грузным, но пока спускались под уклон, тащить было несложно.

Часа через четыре захотелось пить. Спустя ещё некоторое время начал одолевать голод.

«Первые два-три дня воздержитесь от приёма пищи», – повторял себе Палыч.

Заночевали, где застала темнота, которая накрыла лес мгновенно, как только солнце зашло за горы. Перед сном Палыч поинтересовался самочувствием Сергея и немедленно отключился.

Утром была роса, и наконец-то удалось ненадолго утолить жажду. Ихотин, проснувшись, попросил пить и есть. Палыч намочил носовой платок, положил его на пересохшие губы Сергея. Потом взял печенье, пережевал и полученную мякоть также размазал по губам своего коллеги. Тот жевать не мог из-за перелома челюсти.

Днём продолжили движение, делая передышки, в которые Палыч оставлял командира, а сам обходил окрестности в надежде найти следы человека или хотя бы большой поляны, где их могли бы заметить поисковые воздушные суда или самолёт авиалесоохраны.

На третий день именно в такой момент Палыч услышал шум вертолёта и побежал туда, где оставил Сергея, чтобы выпустить сигнальную ракету. Но не доходя до него, увидел, как что-то мелькнуло и вспыхнуло меж ветвей. Это Сергей попытался выстрелить и попал в ствол дерева. Ракета срикошетила и упала рядом. Больше ракет не осталось.

Ругаться сил тоже не было.

Сергей плакал.

– Ты не оставишь меня? – спросил Сергей сквозь слёзы.

– Ты, сука, на суде ещё должен рассказать, как две загрузки взял и чуть не угробил нас, – без эмоций ответил Палыч.

– Я скажу, я скажу. Всё скажу, – быстро заговорил Ихотин. – Ты же помнишь, у меня три дочки.

На четвёртый день натолкнулись на родник. Здесь Палыч оставил командира, чтобы обойти окрестности. В полукилометре он увидел настороженные силки и сел, прислонившись спиной к дереву, ждать охотника. Очень хотелось пить, но уходить от места, где может оказаться спасение, он побоялся. Губы пересохли, и Сергей облизал их влажным языком. Потом облизал свой нос, щетину на щеках и даже уши.

И, наконец, проснулся от прерывистого дыхания в ухо. Небольшой пёс вылизывал лицо, виляя хвостом от радости встречи с ещё одним человеком. Другой человек, хозяин собаки, стоял поодаль. Увидев, что Палыч открыл глаза, спросил:

– А где второй?

Палыч только показал головой направление и прохрипел:

– У родника.

Суд

Серёга оказался честным парнем. Перед самым заседанием суда он встретил Палыча на входе и предупредил: у него три дочки и он не может их оставить без кормильца. Поэтому будет говорить, как адвокат посоветовал: про груз не знаю, второй пилот занимался. Это его обязанности. А за то, что спас, конечно, благодарен. Но не перегрузил бы Палыч самолёт, так и последствий бы не было.

На суде адвокат командира показал класс. И должностные инструкции, где прописана ответственность второго пилота за груз, попросил приобщить к делу. И факт, что грузовая накладная оказалась в планшете второго пилота, потребовал учесть. Ну и, естественно, вспомнил, что Сергей Ихотин характеризуется положительно и является многодетным отцом, а второй пилот уже имел нарушения лётных законов и взыскания.

К тому же собрание трудового коллектива назначило общественного защитника, который по наказу коллег должен был поддержать подсудимых. Им оказался ветеран труда, орденоносец, старый коммунист. В своей речи он вспомнил, что раньше за такое расстреливали, а сейчас суд гуманный и неизвестно, хорошо ли это. Даже народный заседатель уточнил: коллектив выдвинул выступающего общественным защитником или обвинителем?

И ветеран пояснил: он защищает государство от разного сброда и вредителей. И если до этого у Палыча ещё был шанс на условный срок с учётом героического спасения коллеги, то суровое выступление общественника внесло определённость: пять лет колонии.

Уже в следственном изоляторе краевого центра, где планировалось слушание по апелляции, к Палычу пришёл новый адвокат. Явно дорогой и очень противный. Он задавал много вопросов, без всяких эмоций выслушивал ответы. На прощанье сказал, чтобы Палыч больше никому ничего не говорил.

На заседании по апеляции адвокат постоянно выносил какие-то ходатайства, делал разные заявления, просил что-то внести в протокол, а что-то удалить. К делу приобщили протокол допроса кладовщика, грузовую накладную с подписью второго пилота, где вес груза в пределах нормы. Больше половины из услышанного, Палыч не понимал. И очень удивился, когда очередным свидетелем оказался его бывший командир эскадрильи, а теперь начальник управления.

Солидная форма с лампасами и фуражка с дубами производили впечатление, в том числе и на судей. Главный авиатор края рассказал, что знает обвиняемого лично и уверен – тот не способен на преступление. Инспекция выяснила причины происшествия. Это экстремальные погодные условия. Загрузка же самолёта не превышала установленную. А сам обвиняемый – вовсе не преступник, а даже герой нашего времени. И показал центральную газету, где случай спасения командира вторым пилотом описывался, как самый настоящий подвиг.

В результате апелляции приговор энского городского суда был отменён, а Палыч оправдан. На выходе Палыча ждали неожиданный свидетель и адвокат. Адвокат рассказал о формальностях, которые нужно будет соблюсти, и ушёл.

– Откуда он взялся? – спросил Палыч бывшего комэска и добавил: – Неприятный тип.

– Этот неприятный тип тебе пять лет жизни подарил, – ответил начальник управления. – Он лучший, кого я смог найти.

– С чего такая щедрость?

– Мне в своём подчинении предпочтительней иметь героя, а не преступника.

– Вроде как я поблагодарить должен… – начал Палыч.

– Лучшее, что ты можешь сделать, – это помолчать, – перебил главный авиатор края, протянул билет до Энска и, не прощаясь, ушёл.

В Энск Палыч летел самолётом своей эскадрильи. Командиром был Сергей Ихотин. После рейса, когда Палыч шёл по перрону, его догнал Сергей и, пройдя рядом молча несколько шагов, спросил:

– Ты, наверное, жалеешь, что спас? Отдай я концы, можно было сразу всё на меня повесить.

– Нет, – коротко ответил Палыч.

– Почему? – вроде удивился Сергей.

– Ты не поймёшь, – отмахнулся Палыч.

– А ты объясни, раз такой умный, – вспылил Ихотин.

Палыч остановился, повернулся к собеседнику и, глядя в глаза, сказал:

– Есть такая штука, ты про неё не знаешь – совестью называется.

Игорёк

Пусть Палыч решительно отказывался работать в одном экипаже с новоиспечёнными капитанами, но старый лётный закон гласит: «Не зарекайся!»

Так и получилось.

Но обо всём по порядку. Молодого командира, с которым пришлось Палычу полетать, звали Игорёк.

Игорёк родился в семье пилота гражданской авиации. Отец любил небо, а Игорёк – отца. И получилось, что иного пути, кроме как продолжить династию, и не рассматривалось.

Учился он хорошо и здоровьем был наделён столь отменным, что ему даже занятия спортом не повредили. И окончив школу, он без колебаний и трудностей поступил в лётное училище.

Там с освоением будущей профессии особых проблем тоже не возникло. Естественно, без старания не обойтись, но занятия спортом ещё в школе научили, что любой успех есть результат труда. И в итоге через два года и один месяц Игорёк, получив необходимые знания и налетав положенные часы, стал пилотом.

Решить, куда идти работать после училища дело ответственное. Игорёк, получив диплом с отличием, мог выбирать. Хотелось бы в родной город. Но самолётов Ан-2, на которых Игорёк, как все выпускники того времени начинал свой путь в авиации, там не было. А для перехода на большую технику нужно полетать на освоенном в училище самолёте.

И на семейном совете решили выбрать для начала трудовой деятельности энскую авиаэскадрилью. Причин этого было две.

Во-первых, это подразделение являлось, по сути, кадровым резервом для большого авиапредприятия в краевом центре, которое бурно развивалось, получая новые самолёты. А значит, имелись перспективы переучиться на современную технику и вернуться домой.

А, во-вторых, командиром авиазвена там работал однокашник отца. Так что есть кому подсказать, предостеречь, вразумить, коль потребуется.

Так, Игорёк оказался в энской авиационной эскадрилье. И его вводом в строй занялся, как ни трудно догадаться, Анатолий Иванович. Стало быть, добавить о самом процессе подготовки нечего.

Стоит только вспомнить, как Игорёк применил оружие в прямом смысле этого слова. В то время всем экипажам, выполняющим полёты с пассажирами, предписывалось иметь при себе огнестрельное оружие системы пистолет Макарова.

Чтобы толк какой от этого был – никто не слышал. А вот проблем это создавало немало. И теряли пистолеты, и стреляли из них. И каждый инцидент заканчивался серьёзными административными мерами. Если, конечно, не найти вовремя потерянное или не скрыть факт стрельбы.

Как-то Игорёк после напряжённого лётного дня готовился сдать пистолет. Конечно, оружие должно быть у командира. Но это по правилам. На самом деле носили на поясе кобуру вторые пилоты. А по окончании полётов пистолет нужно сдавать. В аэродромно-диспетчерском пункте или коротко АДП, где экипажи получали задания на полёт, секретные коды и оружие имелось специальное место для подготовки пистолета к сдаче.

Процедура эта была описана досконально, дабы предотвратить возможные неприятности. Следовало отсоединить магазин, передёрнуть затвор, убедиться, что патронник пуст, и выполнить контрольный спуск. Если всё делать правильно, то негромкий щелчок известит: оружие готово к сдаче.

Но стоит немного перепутать порядок… после нажатия на курок раздавался выстрел. И в специальном пулеулавливателе, в сторону которого во время этой процедуры направлялся ствол, образовывалось ещё одно характерное отверстие.

Когда Анатолий Иванович учил Игорька обращаться с оружием, он очень дотошно объяснил порядок действий и, указывая на дырки в улавливателе, спросил, что это такое.

– Результаты выстрелов, – выпалил Игорёк, не сомневаясь в правильности ответа.

– Нет, – очень серьёзно поправил инструктор, – это взыскания и лишения премий разных хороших людей, которые не виноваты в том, что одни придурки решили выдавать оружие другим.

Избавить от неприятностей руководство – это весомый стимул относиться к соблюдению правил серьёзно. Но так устроен человек: коль беда не приходит какое-то время, то появляются сомнения, а есть ли вообще беда на этом свете.

И в очередной раз после тяжёлого лётного дня Игорёк, сдавая оружие, перепутал порядок действий, и при нажатии на курок раздался выстрел. Игорёк стоял, ничего не понимая, глядя на дымящийся ствол. Анатолий Иванович, не отрываясь от журнала, где он отмечал сдачу задания на полёт, спросил через плечо:

– Не в себя?

– Нет, – растерянно ответил второй пилот.

Из своей каморки вышел диспетчер, надел очки и пересчитал пулевые отверстия.

– Десять, – со вздохом сказал он командиру. И уточнил: – А утром было меньше.

Анатолий Иванович достал кошелёк, вынул из него целый патрон и протянул диспетчеру со словами:

– У нас полная обойма. Значит, это не мы.

На шум заглянул руководитель полётов.

– Стреляли? – спросил он и, осмотрев пулеулавливатель, и констатировал: – Стреляли.

Диспетчер показал новенький патрон и объяснил:

– Это у меня минералка упала и разбилась. Но ребята обещали смотаться и купить новую бутылку. Правда, парни?

Анатолий Иванович внимательно посмотрел на своего стажёра. Тот ответил: «Правда» и отправился в буфет ресторана за «минералкой».

Потом через время, когда Игорёк уже сам был командиром и учил своих вторых пилотов обращаться с оружием, он показывал отверстие в пулеулавливателе и с едва заметной гордостью говорил:

– Моя.

Командир

Как стал Игорёк командиром тоже довольно незаурядная история.

Обычно в те времена второму пилоту, чтобы впервые занять капитанское кресло, нужно было провести за штурвалом самолёта определённое количество часов, сдать зачёты, иметь как минимум третий класс пилота.

И после этого уже можно претендовать на повышение в должности. Но для начала непосредственной подготовки к работе капитаном требовались ещё две немаловажные вещи.

Во-первых, кандидатом в командиры рассматривали только тех, кто показывал способность летать самостоятельно во время проверок в полёте и на тренажёре. А, во-вторых, в предприятии есть соответствующая вакансия.

С учётом всего перечисленного выпускник лётного училища обычно трудился года три-четыре перед тем, как занять левое кресло командира.

Встречались, правда, и другие нетипичные сценарии ускоренного карьерного роста. Начиналось всё с телефонного разговора. Звонивший из прокуратуры, райкома партии или инспекции предупреждал лётного начальника о предстоящей суровой проверке, которая может принести большие неприятности по административной, хозяйственной или партийной линии.

– Но не всё потеряно, – успокаивал большой начальник.

И оказывалось, что сын (племянник, внук, крестник и так далее) высокого должностного лица уже второй год летает и всё ещё не командир. А парень толковый и готов занять левое кресло. И если он в ближайшее время получит новые погоны, то это повлияет на результат проверки. А то и вообще никто авиапредприятие беспокоить не станет.

Такое случалось, но с нашим героем дело обстояло иначе, хотя сроки оказались примерно те же.

В тот день, который сильно повлиял на карьеру Игорька, он летал чуть больше года. Их экипаж выполнял северное почтовое кольцо. Развозили почту по аэродромам и посадочным площадкам района. Уже на втором перелёте у командира прихватило живот. Заподозрили отравление. Но ещё часа через два, когда выгружались в конечном пункте, боли усилились и капитан, скорчившись, лежал в салоне.

Виктор Иванович – ветеран авиации и начальник аэродрома поспрашивал симптомы и вспомнил: у его дочери было то же самое, когда диагностировали аппендицит. И побежал вызвать по телефону медицинскую помощь. Неприятности, как известно, не ходят поодиночке, и выяснилось, что санитарный борт улетел и сможет забрать больного только часов через пять.

На базе начали готовить резервный самолёт, дежуривший по поиску и спасению. А у того на запуске двигатель затрясло. Это ещё раз про неприятности и их привычки.

Пока в Энске решали, что делать, Виктор Иванович, понимая опасность ситуации, позвонил своему старому знакомому, который раньше был командиром энской эскадрильи, а теперь в краевом центре руководил всей авиацией края и рассказал о случившемся.

Начальник дал команду подождать. Скоро перезвонил и позвал второго.

– Доложите обстановку, – потребовал властный голос.

– У командира, похоже, приступ аппендицита. Санавиация прилететь не может, здесь только фельдшерский пункт. Возможностей доставить в больницу нет.

– Как я понимаю, на площадке есть исправный самолёт, а я разговариваю с пилотом.

– Да, – ответил Игорёк, – только…

Но голос из телефонной трубки его перебил:

– Записывайте приказ начальника управления гражданской авиации.

Виктор Иванович взял ручку, журнал телефонограмм и крикнул:

– Готов.

– Приказываю командиру самолёта Мельникову Игорю Георгиевичу выполнить полёт по срочному санитарному заданию по маршруту Девятый блокпост – Энск в соответствии с требованиями пункта 2.1.10 НПП ГА-78. Принятие решения на выполнение полёта под ответственность командира воздушного судна.

– Записал, – подтвердил начальник площадки.

– Доложите, как поняли, – попросил уточнить руководитель авиации края.

– Приняли полностью, но…, – замялся Игорёк, – вы перепутали. Мельников я, и я второй пилот.

– Молодой человек, начальник Управления называл вашу фамилию и сказал, что вы командир воздушного судна. Что это может значить? И теперь от вашего решения зависит жизнь коллеги.

Новоиспечённый капитан стоял с телефонной трубкой в руках, пока его не одёрнул начальник аэродрома:

– Что стоим? Принимай решение – лететь нужно.

– Но я же не командир, – ещё не осмыслив произошедшее, начал Игорёк.

– А что тебе нужно, чтобы стать командиром? – спросил Виктор Иванович.

– Приказ о назначении…

– Вот тебе приказ, – перебил бывший майор советской армии в запасе, пролетавший всю войну. Он повернул журнал и ткнул пальцем. – Или летать не умеешь?

– Умею, – обиженно ответил только назначенный командир.

Хоть экипаж самолёта Ан-2 и должен состоять из двух человек, но и одному пилоту выполнить полёт под силу. Тем более погода стояла отличная. Маршрут знакомый. То, что соседнее кресло никто не занимал, также необычных эмоций не вызывало.

На перроне уже ждала машина скорой помощи, которая забрала больного, и, включив сирену и мигалку, помчалась в туда, где будет оказана срочная помощь.

Инспектор по безопасности полётов, с сомнением выслушал доклад о произошедшем, потребовал написать объяснительную, а также пройти медицинский осмотр на предмет отсутствия алкоголя в организме.

В медпункте дежурила жена командира, которого только что отвезли на скорой. Когда Игорёк в сопровождении инспектора вошёл, она бросилась и обняла молодого пилота, который сильно смутился.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – повторяла женщина, пряча красные глаза.

– Вы что, тётя Ира, всё нормально. Не переживайте уже, – смущённо говорил Игорёк.

Инспектор прервал неприемлемые, с его точки зрения, разговоры.

– Ирина Петровна, займитесь делом, – строго призвал он вернуться врача к исполнению обязанностей.

– Каким? – опешила она.

– Проведите обследование на предмет наличия алкоголя у второго пилота.

– Ваня, ты что, рехнулся? Он человека спас! – ответила жена командира, спасённого Игорьком, быстро моргая.

– Ирина Петровна, давайте всё же действовать по инструкции, – попытался солидно, насколько это возможно, ответить инспектор, обиженный обращением «Ваня».

– Вы хотите по инструкции, Иван Дмитриевич? Тогда быстро покиньте помещение. Я буду тест выполнять, и посторонним здесь делать нечего!

Иван Дмитриевич что-то хотел возразить, но, услышав громкое «Вон!», быстро выскочил на улицу.

– Совсем с ума посходили, – бурчала доктор, доставая ампулы для тестов, и, ломая их, выбрасывала в урну.

– Никакого теста не будет, – пояснила она, увидев удивление проверяемого, – а это для отчёта.

Потом доктор что-то написала в журнале, и уже Игорю, который всё это время сидел немного ошарашенный происходящим, очень нежно сказала:

– Иди, Игорёк, иди, мой хороший. И спасибо тебе.

Провожая до дверей, она гладила, гладила его по спине.

На выходе из санчасти стояли инспектор и командир эскадрильи.

– Пойдём ко мне в кабинет писать объяснительную, – сказал второму пилоту инспектор, явно возмущаясь, что его выставили на улицу.

– Ничего не пиши, никуда не ходи, пока не разберёмся. Сейчас давай домой и завтра утром на работу. А сегодня ты устал и не можешь верно описать произошедшее, – сказал комэска.

– Так, я не устал…, – начал Игорёк, но его перебил командный голос:

– А я сказал, устал! Кто лучше знает, устал ты или нет? То-то. Кругом, шагом марш! Это приказ!

Вечером из больницы сообщили: операция прошла успешно. Угрозы для жизни нет. Хорошо, что доставили вовремя

И Игорёк стал ходить на работу каждый день.

Как поступать в такой ситуации, начальство не знало. Поверить в назначение командиром по телефону было трудно. Да и как без бумажки начислять зарплату?

А наказать – значит привлечь внимание, и самим можно подставиться: почему сразу не доложили.

Звонить в Управление и спрашивать:

– А не назначили ли нашего без году неделю второго пилота командиром самолёта? – тоже никто не решался.

Так и дураком можно себя выставить.

Поэтому ждали, как та беременная студентка: не рассосётся ли?

Не рассосалось.

Дней через десять пришёл из управления приказ о назначении Мельникова И. Г. командиром самолёта «Ан-2», с требованием провести соответствующую подготовки.

Обычно всё должно происходить наоборот. Но в авиации и не такое бывает.

Пистолет Макарова

Раз приказал начальник управления считать Мельникова командиром, значит, так тому и быть. А если поручили провести специальную подготовку, нужно её выполнить. А мы помним, чья это зона ответственности в Энске.

И командир эскадрильи вызвал Анатолия Ивановича, чтобы поручить тому серьёзное задание.

– Нет, у меня патроны закончились! – категорически ответил Комаров, вспоминая случай со стрельбой.

Комэск1 успокоил:

– Не переживай, Иваныч. Два раза в одну воронку не прилетает. Правда, Пал Степаныч? – спросил он старшего штурмана, который в этом деле толк знал, отлетав всю войну.

– Всяко бывает, – мудро заметил специалист по бомбометанию и оказался прав.

Но обо всём по порядку. Анатолий Иванович взялся за доведение нашего героя до уровня настоящего капитана, а не только по факту назначения. А сопротивлялся Комаров, как это зачастую делают профессионалы, знающие себе цену, когда их забывают отметить или просто не хвалили долгое время.

А так он от своих обязанностей не отлынивал. Нужно? Сделаем. Сложно? Тем более. С учётом прежнего опыта, перед началом программы тренировки Игорёк выслушал длинную речь об ответственности за доверенное ему оружие и для закрепления повторил процедуру проверки пистолета перед сдачей пятьдесят раз подряд.

А куда деваться?

Не помогло.

Неведомый штурман уже нажал кнопку «Сброс», и бомба летела точно в «старую воронку». Как такое может быть, спросите вы, зная не только статистику, но и меры, предпринятые инструктором?

А вот так.

Если вы вдруг решили, что теперь Анатолий Иванович сам стал носить оружие, то, значит, вы ничего не понимаете про авиацию. Принцип работы – «Никогда не делай того, чего раньше не делал!» – никто в лётном деле не отменял. Поэтому у кого должен быть пистолет, определяла не инструкция, а приведённое правило. То есть там, где всегда – на поясе младшего по званию.

В тот день Игорёк проспал на работу. То ли будильник оказался недостаточно настойчивым и звонким, то ли сон был крепок, но подъём состоялся, когда времени, чтобы не опоздать, осталось только на одеться в сверхбыстром режиме и бежать.

А там исполнение обязанностей закружило нашего героя, и уже во время посадки пассажиров он вспомнил, что не мешало бы посетить туалет. Причём потребность эта была, так сказать, максимального уровня.

Не все знают, но самолёт «Ан-2» относится к той эпохе, когда авиация ещё была уделом избранных, если подходить к этому вопросу с мерилом лучшего лётчика всех времён и народов Михаила Михайловича Громова, утверждавшего:

«После того как на самолёте установили туалет, авиация перестала быть уделом избранных».

Это я коротенько объяснил ситуацию, в которой оказался Игорёк. Пришлось молодому командиру терпеть до следующего пункта приземления. Благо летели они в районный центр, где недалеко от аэровокзала был туалет. Игорёк после приземления и заруливания на перрон, открыл дверь и сразу метнулся к этому одиноко стоящему сооружению, которое представляло собой небольшую деревянную конструкцию над выгребной ямой. И как читатель уже догадался, в эту яму и полетел пистолет, когда ответственный за сохранность оружия расстегнул ремень.

Осознание произошедшего мгновенно заставило забыть о причине, которая привела в это место. Застегнув ремень, на котором уже не было кобуры, наш герой решил посмотреть, куда пропало оружие. Так сказать, оценить степень ущерба. Наклонился, и за одной потерей, в том же направлении последовала другая – солнцезащитные очки. Итальянские, за тридцатник, купленные однокашником в Одессе.

– Как хочешь, но достань. Хоть ныряй. Мне только в тюрьму из-за тебя разгильдяя, не хватало, – отрезал инструктор, услышав доклад стажёра.

Когда Игорёк, понурив голову, пошёл в сторону туалета, не представляя, что можно сделать. Анатолий Иванович закричал вслед:

– Куда ты попёрся? В буфет давай.

– Зачем? – удивился Игорёк, не находя причинно-следственной связи.

– Затем, что страна у нас такая, где нерешаемая проблема – это проблема, которую невозможно решить без пузыря. – объяснил командир.

«А он небезнадёжен», – подумал Анатолий Иванович, когда увидел у возвращающегося коллеги в руках две бутылки водки.

– Работай, – дал команду инструктор и показал на двух грузчиков, сидящих на лавочке возле магазина.

Те, узнав про беду лётчика, спокойно докурили, а потом уже быстро и по-деловому принесли из подсобки двухметровый кусок проволоки, загнули его как нужно, и через пару минут на этой конструкции красовались очки солнцезащитные итальянские, стоимостью тридцать рублей.

Именно в этот момент Игорёк понял значение выражения «противоречивые чувства». Увидев смятение на лице обладателя офигенных очков, грузчик отправил их прямо под сильную струю воды из уличного крана. Ещё минут через пять рядом с очками лежал пистолет в кожаной кобуре. Грузчики, оценившие щедрость заказчика, направили и эту находку на помывку.

Потом все находки Игорёк сложил в гигиенические пакеты, имевшиеся в ту пору на любом пассажирском самолёте. Уже на взлёте, когда Ан-2 набрал приличную скорость и должен был вот-вот оторваться от земли, стажёр грустно произнёс:

– А в туалет-то я не сходил.

Уже в Энске, к изумлению пассажиров, из пусть и медленно, но ещё движущегося по рулёжной дорожке самолёта выскочил один из пилотов и побежал в сторону аэровокзала.

А потом Анатолий Иванович долго удивлял диспетчера, выдававшего перед вылетом оружие, каждый раз обнюхивая кобуру. И иногда просил её заменить.

Экипаж

После завершения подготовки встал вопрос о дальнейшей работе новоиспечённого командира. Приказ о назначении подписан, программа ввода в строй пройдена успешно, если не вспоминать инцидент с пистолетом. И пора уже и к самостоятельной работе приступать молодому капитану.

Но имеются сомнения у лётного начальства. Непривычно как-то. Уж больно мало полетал товарищ вторым пилотом. И напрашивается решение поставить в экипаж молодому командиру зрелого напарника. А самым опытным вторым пилотом в энской эскадрилье был, как мы помним, Палыч. Он к этому времени вернулся из СИЗО краевого центра  невиновным и чистым перед законом. Имелась, правда одна загвоздка: отказался Палыч летать с молодыми командирами. Имел право, и начальство с этим считались. Но сейчас обстоятельства заставили пересмотреть это решение.

Комаров, в звено к которому определили Игорька, вызвал Палыча.

Ещё с порога, увидев сервированный стол, Палыч отрезал:

– Даже не уговаривай, я не согласен.

– На что не согласен? – удивился Анатолий Иванович.

– Какая разница. Раз уговаривать решил, значит, что-то для меня неприемлемое.

Командир знал своего подопечного не первый день. И про принципиальность его помнил. Поэтому предложил просто послушать историю, даже не прикасаясь к рюмке.

И Комаров объяснил, что с таким малым опытом, как у Игорька, они опасаются выпускать его самостоятельно. И теперь от Палыча зависит, нет, не будущее конкретного пилота, а то, как станут впредь поступать в аналогичной ситуации молодые лётчики.

– Вот напортачит сейчас юный командир, и его прессанут по полной. И что подумает иной второй пилот? Зачем вписался Игорёк в эту авантюру? Пусть спасает тот, кому положено. И на фига мне брать на себя ответственность. Ты такой авиацию хочешь видеть? – спросил Комаров.

– Ну ты и наворотил. Странно, что мировой империализм не приплёл к этой истории, – сказал Палыч и поднял стоящую перед ним стопку.

Так и появился новый экипаж.

И пошла нормальная лётная жизнь. Палыч исполнял исключительно свои обязанности, и командиру мнения своего по поводу принятых решений не высказывал. Попытки Игорька сделать что-то за второго пилота пресекал – мол, каждый должен заниматься своим делом.

Так и работали. Даже пистолет носил командир самолёта, что было необычно для энской эскадрильи.

Как-то после полёта, когда они шли на служебный автобус, Игорёк попросил:

– А не могли бы вы обращаться ко мне на «ты», а то как-то неловко. Я же понимаю, что, по сути, вы должны сидеть слева, а я справа.

– Как должно быть – никто не знает, – ответил Палыч, – Всё есть как есть. Из этого и будем исходить. А «ты» нужно ещё заслужить. Меня это тоже касается.

Так и работали. Отношения сугубо деловые, и обращение только на «вы». Начальство понемногу стало забывать, о малом опыте капитана Мельникова, и пришлось ему осваивать широкий спектр работ, которым занимается трудяга Ан-2.

И аэрофотосъёмку, и патрулирование лесов по защите от пожаров, и десантирование парашютистов. Не говоря уже про перевозку пассажиров и грузов. Облетал новый экипаж все трассы, что числились за энской эскадрильей. Вместе с опытом приходила к командиру уверенность в своих силах. Смущало только отсутствие подсказок от Палыча. На попытки узнать его мнение по любому вопросу, выяснить, какое решение в конкретной ситуации он считает верным, следовал однозначный ответ:

– В нашем экипаже есть специально обученный человек, которому за это платят.

До времени Игорёк проглатывал такое. Но однажды в сложной ситуации, услышав привычный ответ, он выпалил:

– Зарплату за принятие решений получаю я. Но, если я ошибусь, нам обоим мало не покажется!

Палыч с уважением посмотрел на командира и сказал:

– Будете своим капитанским решением нас убивать, я вмешаюсь.

Ответ, в общем-то, нейтральный, но позитивный посыл содержал. Получалось, до сих пор критически неверных решений Игорёк не принимал. И ответ Палыча снял напряжение, испытываемое молодым капитаном в сложных ситуациях, коих у экипажа самолёта «Ан-2» бывает немало. Лететь или нет, сколько топлива залить в баки, уходить на запасной или попытаться приземлиться в пункте назначения. Все эти ситуации требуют не только тщательного анализа, но и быстрого принятия решения.

И выходит, по мнению Палыча, опытного пилота, который уже два раза был командиром, за всё это время молодой капитан Мельников не принял ни одного критически неверного решения. Игорёк принял такую оценку за признанием его авиационной зрелости.

Но однажды выяснилось: всё, что раньше молодой командир считал сложным, на самом деле было детскими играми по сравнению с ситуацией, в которой оказался.

Как-то в начале осени экипаж работал в отдалённой части края, выполняя полёты по перевозке пассажиров и грузов. В завершение лётного дня они возвращались на аэродром временного базирования, когда диспетчер попросил доложить фактический остаток топлива и выбранный запасной.

Этот вопрос всегда вызывает тревогу у пилота. А если в конце дня бензина осталось только долететь до пункта назначения, то положение становится близким к критическому.

Когда диспетчер узнал о ситуации на борту, то заволновался и он:

– Как это вы летите без запасного? У нас туман!

– Ваша погода позволяла, – ответил Палыч, который вёл связь.

– У нас уже корректив к прогнозу. Зачитать? – смешавшись, спросил диспетчер.

– Нам бы он перед вылетом пригодился, а сейчас нас больше фактическая интересует.

– Туман пятьсот, на старте тихо, без изменений, – последовала нерадостная информация, – Ваше решение?

Палыч посмотрел на командира.

– Есть варианты? – поинтересовался Игорёк.

– Следуем к вам, – сообщил диспетчеру Палыч.

Сейчас столь критическое изменение метеоусловий, не предусмотренное прогнозом, – большая редкость. А в то время, о котором идёт наш рассказ, не существовало столь регулярного мониторинга погоды со спутников, сеть метеостанций была намного реже, да и сама метеорология не имела сегодняшних инструментов. И зачастую точнее метеопрогнозов оказывалась интуиция пилотов. Но и она подводила, как, например, в этот раз.

Но вернёмся к экипажу. Им предстояло произвести посадку в тумане на аэродроме, не оборудованном для приборных полётов. Можно, конечно, подобрать площадку с воздуха, но вокруг на сотни километров тайга.

– Настройте радиокомпас на ШВРС. Идём с текущим курсом. Как только с вашей стороны будет железная дорога, пойдём вдоль неё. Вы следите за пеленгом и когда он будет ноль тридцать, разворачиваемся на посадочный. На траверзе церкви (она будет с вашей стороны) начинаем снижение. Лётное поле большое – не промахнёмся, – успокоил себя и коллегу Игорёк.

ШВРС – это широковещательная радиостанция, которая передаёт сигнал для обычных бытовых приёмников, оказалась сейчас единственным спасением. Настроив на неё радиокомпас, можно получать информацию о местонахождении самолёта.

Уже потом капитан Мельников оценил молчаливое поведение Палыча всё предыдущее время. Игорёк привык сам принимать решения, и был готов к такой ситуации.

Чем ближе к аэродрому назначения, тем хуже становилась видимость. Командир, вцепившись взглядом за железную дорогу, пилотировал самолёт. Скоро должны подойти к нужному пеленгу.

– Я дал команду смотреть на радиокомпас, – резко сказал капитан, когда увидел, что Палыч отвлёкся.

– Через полторы минуты стрелка «пойдёт», – пояснил Палыч, очевидно, имевший свои ориентиры, и включил секундомер.

Точно в указанное время радиокомпас показал – пора отворачивать, и вот уже справа по курсу церковь.

– Снижаемся, – дал команду второй пилот.

Уменьшен режим работы двигателя, закрылки выпускаются в посадочное положение, несколько секунд ожидания, и под самолётом кончается лес. Вот оно, лётное поле и трава аэродрома.

– А ты крут, капитан, – уже на рулении заметил повеселевший Палыч.

– Так и ты тоже не лыком шит, – ответил Игорёк.

По прибытии в Энск Палыч попросился в другой экипаж.

– Пусть с молодыми летает. Иначе до конца не оперится, – объяснил он.

– А вообще как? – поинтересовался Комаров.

– Годен. В том числе и к нелётной погоде.

Санзадание

Как определить профессиональный уровень пилота? Лётный труд – это работа, оценки, за которую выставляются исключительно по конечному результату. То есть за всю карьеру. И определить, хороший пилот или совсем наоборот, можно лишь после того, как он перестанет летать. И никак иначе. А пока ты за штурвалом, ты всё ещё сдаёшь экзамен.

Но в то же время лётным руководителям не до философии. Они сами пилоты, и всё понимают, но им нужно управлять производством: планировать рейсы, организовывать выполнение специальных работ, в том числе и непростых полётов по санитарному заданию. А когда задание сложное, то и планировать для её выполнения нужно экипаж соответствующей квалификации. Пилотов, которых для этого подготовили.

Анатолию Ивановичу после отказа Палыча, потребовалось подобрать Игорьку другого второго пилота. Задача сама по себе несложная, но действующие на тот момент правила предписывали в такой ситуации ряд мероприятий: теоретические занятия, розыгрыш полёта, а в заключение выполнить рейс «на слётанность» в новом составе экипажа с инструктором.

Чтобы толк какой от этих мероприятий был, то вряд ли. Но коль требование есть, то порядок нужно соблюдать. И пройдя необходимые наземные процедуры, Игорёк явился к командиру звена, которому предстояло выполнить тренировку в обычном рейсовом полёте, сидя на жёрдочке между пилотами в тесной для трёх человек кабине Ан-2.

Анатолий Иванович поморщился и, немного подумав, решил совместить нудную процедуру с тренировкой к работе по санитарному заданию. Такие полёты включали посадки с подбором посадочных площадок с воздуха. А это уже сложная работа, требующая высокого профессионализма.

Так, Игорёк стал в один ряд с опытными командирами энской авиаэскадрильи, про каждого из которых в песне поётся: «Другого парня в пекло не пошлют»2.

Но вернёмся к реалиям того времени, когда происходили описываемые события. В семидесятых – восьмидесятых годах прошлого века в стране, которой сейчас нет, повсеместно работала скорая медицинская помощь. А чтобы доставить врача к больному или, наоборот, необходим транспорт. В городе или пригороде – это автомобили, а для более отдалённой местности использовалась авиация.

Да-да, любому, кому невозможно было помочь в его населённом пункте, вызывался самолёт или вертолёт, и доставляли этого человека в ближайшее медицинское учреждение, где необходимая помощь оказывалась. Даже если таким местом был краевой центр или столица. В этом предложении главным является слово «любого». Тогда и мысли ни у кого не возникало, что кто-то не впишется в реалии рыночной экономики.

Но у нас разговор об авиации.

И конкретно – о санитарных заданиях. Игорёк быстро полюбил эту работу. С одной стороны, такие полёты подтверждали его высокий профессиональный статус. А с другой – никакая иная работа не показывает полезность авиации столь явно. Спасённая доставленными тобой врачами человеческая жизнь – вот реальный результат, которым можно гордиться.

И однажды появилась необходимость доставить из глубинки в энскую районную больницу неудачливого комбайнёра, которому косилкой отрезало четыре пальца правой руки. Но во время полёта поступила информация, что нужно лететь прямо в столицу края. Там специально задерживали рейс на Москву, который заберёт бедолагу в медицинский центр, где кудесники от хирургии сделают с рукой горе-комбайнёра, чудо. Чтобы было всё, как вчера. То есть все пальцы вернуть на место. Обыкновенное такое для профессионала чудо. А роль экипажа самолёта в этом мероприятии простая: как можно быстрее доставить пострадавшего по назначению. Именно поэтому такой полёт называется «срочное санзадание» и имеет абсолютный приоритет перед всеми остальными рейсами. Потому что жизнь человеческая является наивысшей ценностью.

Естественно, что обитателю нижнего воздушного пространства не совсем уютно лететь на аэродром, куда летают большие авиалайнеры.

Но статус и осознание ответственности делают своё дело. И Игорь, приняв все меры, чтобы как можно скорее долететь, доложил диспетчеру района аэродрома краевого центра:

– Срочное санзадание. Буду заходить через привод левым доворотом на двадцать пятую.

Диспетчеру тоже непривычно управлять небольшим самолётиком. Поэтому неудивительно, что последовала заминка, а потом указание:

– Санитарный борт, у меня на кругу четыре тяжёлых. Занимайте пятьсот метров по давлению аэродрома с курсом на север. Первый по команде.

Игорёк помнил об ответственности за больного и статусе полёта. Поэтому и ответил диспетчеру:

– Круг, вы меня не поняли. Я иду срочным санзаданием и не запрашиваю условия. Я сообщаю вам, что буду делать, а вы уж, обеспечьте, чтобы мне никто не мешал.

Уже другой голос, очевидно, РП3 дал команду:

– Санитарный борт, разрешаю визуальный заход левым на двадцать пятую, курс на привод, – а потом уже кому-то из экипажей тяжёлых самолётов, что были на кругу: – Снижение запрещаю, заходит санитарный. Вам проход без снижения, первый разворот по команде.

В ответ капитан тяжёлого самолёта солидным голосом подтвердил, что информацию принял, но потом не удержался и добавил:

– Ну, наглец!

И через паузу:

– Но красавец!

Тренировка

Вышло так, что с начала карьеры у Игорька всё пошло не по наезженной колее. Но и дальше обстоятельства складывались совсем нетипичным образом. Может стоит подозревать непредсказуемую и капризную даму – удачу, что глянулся ей молодой лётчик. А может иные причины у того, каким невообразимым образом развивалась история.

Как-то, будучи уже относительно опытным командиром с налётом чуть более полутора тысяч часов, Игорёк дежурил в резерве. А Анатолий Иванович планировал аэродромную тренировку с будущим капитаном. Но прошедшей ночью жена стажёра, запланированного тренироваться, начала рожать, и тот отзвонился, мол, не выспался и летать не могу.

– Так, жена же рожала, не ты, – безрезультатно попытался то ли вразумить, толи пошутить Анатолий Иванович.

И как результат, командир звена маялся от безделья. Но когда в штурманскую зашёл Игорёк и сообщил об окончании дежурства в резерве, у Анатолия Ивановича созрел план.

– А ты программу подготовки инструктором не начинал? – спросил он Игорька. – Налёт у тебя какой?

– Полторы тысячи, но как-то не было разговоров на эту тему.

– Не страшно, – загорелся, оставшийся сегодня без работы, Анатолий Иванович. – Оформляй полётное задание на тренировку и бегом на самолёт.

Так, Игорёк неожиданно начал подготовку к работе пилота-инструктора. Самая почётная в авиации позиция. А у Анатолия Ивановича не пропадал запланированный лётный день. Для выполнения задания полетели на ближайшую площадку, где кроме поверхности, приспособленной для взлёта и посадки, ничего нет. И никто не мешает экстремальным режимам полёта, о которых Игорёк и не догадывался. И опытный инструктор показал возможности самолёта и необходимые лётному учителю навыки.

– Отказ двигателя на первом развороте, – спрашивает Анатолий Иванович перед взлётом. – Твои действия?

– Согласно требованиям руководства по лётной эксплуатации, возвращаемся на аэродром, – чеканит, как по написанному Игорёк.

– Показывай, – следует команда.

Взлётный режим и сразу после завершения первого разворота – имитация отказа двигателя. Игорёк старается выполнить предписанный манёвр, но уже через несколько секунд понимает: до аэродрома не дотянуть. Анатолий Иванович берёт управление, увеличивает мощность двигателя и выполняет посадку.

Следует короткий разбор.

– Заметь: режим взлётный, самолёт лёгкий, значит, высоту набрали быстрей, чем обычно. «Отказал» мотор очень удачно, после завершения разворота, и всё равно до аэродрома не дотянули. Это ты, когда в Шереметьево работать будешь, – сказал, как в воду глядел опытный пилот, – может, и вернёшься на лётное поле, а сейчас даже не думай так поступать.

– И что делать? – спросил будущий инструктор, у которого в сознании мир перевернулся. Оказывается, в книжках и в жизни всё по-разному. И как жить дальше?

– Главное – помни: самолёт держится в воздухе только благодаря скорости, – объяснял опытный наставник, – поэтому её и выдерживаем всегда. Работает мотор – замечательно. Отказал – обеспечивай скорость сам. Снижайся. И не абы куда, а в сторону места, где можно относительно безопасно приземлиться.

– А как за такое короткое время решить где садиться? – искренне удивлялся Игорёк.

– Правильный вопрос. Когда откажет двигатель, найти что-то подходящее уже нет времени. Посему ищи место экстренной посадки постоянно. Замечай просеки, дороги, опушки. И небо, и землю нужно читать внимательно, запоминая содержание, а не перескакивая через несколько страниц побыстрее узнать, чем всё закончилось. При правильном подходе, когда случится неприятность, будешь иметь представление, куда рулить.

Потом потренировались возвращаться без двигателя на аэродром при отказе во время полёта от второго разворота к третьему. И ещё много такого, отчего сорочка на спине у тренируемого потемнела от пота.

Закончив тренировку, пошли на базу. Диспетчер предупредил – погода портится.

Анатолий Иванович сообщил о наличии у него допуска к особым правилам визуальных полётов и решении следовать в Энск. Уже на прямой, когда до аэродрома оставались совсем чуть-чуть и видны были посадочные знаки, прозвучала команда:

– Видимость девятьсот метров, уходите на второй круг.

Игорёк уже начал увеличивать режим двигателя, когда на его руку сверху легла ладонь наставника. Анатолий Иванович уменьшил мощность и одновременно доложил по внешней связи:

– Понял, посадку разрешили.

После заруливания на стоянку к самолёту подъехала машина службы управления воздушным движением, и водитель передал просьбу своего начальника – командиру явиться на вышку. Игорёк поехал с Анатолием Ивановичем.

– Привет, Толя, – начал беседу начальник службы по организации воздушного движения очень ласково. – И что же ты, чудило на другую букву, не выполняешь указания диспетчера? Я же так до пенсии не доработаю.

– Привет, Коля, – с той же интонацией ответил Анатолий Иванович. – А почему это твой диспетчер не мог подождать секунд десять, пока я приземлюсь и только потом передать погоду? Или, по-твоему, мне стоило в облаках следовать на запасной? Ты видел, где нулевая изотерма? Да я через пятнадцать минут в сосульку превращусь. А сосульки, как ты знаешь, летают хорошо только в одном направлении – вниз.

– Ладно-ладно, с диспетчером я поговорю, – поменял тон на примирительный, руководитель полётов. – Но не было бы сейчас меня рядом и передал бы молодой коллега сообщение о посадке ниже минимума. Ты представляешь последствия?

Опытный лётчик полез в кошелёк, извлёк оттуда небольшой предмет.

– Что это? – удивился главный диспетчер.

– А это, друг мой Коля, сгоревший предохранитель радиостанции. И если бы вы накатали «вонючку» о посадке ниже минимума, я бы предъявил его комиссии, как причину потери связи, а значит, правильности своих действий.

«От винта!»

Когда после разговора с главным диспетчером Анатолий Иванович и Игорёк шли от вышки к перрону, Игорёк сказал:

– Спасибо за тренировку. – Потом, помолчав, добавил: – И вообще за науку.

Анатолий Иванович кивнул, мол, не за что, и спросил про Палыча:

– Как он?

Игорёк только пожал плечами.

– При нашей работе, чтобы общаться – нужно в одном экипаже летать. А почему вы спросили?

– Ты сказал про тренировку, вот я и вспомнил, кто должен учить, – вздохнув, ответил командир звена. Потом увидел, что Игорёк помрачнел, восприняв, как упрёк в свой адрес, и добавил: – У тебя тоже получится.

В это время они подошли к перрону, по которому пронеслась машина скорой помощи с мигалкой и сиреной.

– Срочное санзадание прилетело, – предположил Игорёк.

– Да вроде за нами никто не шёл, – с сомнением сказал Анатолий Иванович. – А если бы сел раньше, то уже бы уехали.

В АДП, где экипаж сдавал задание, диспетчер был очень мрачен и, закончив процедуры, только покачал головой со словами:

– Надо же, какое несчастье.

– А что случилось-то? – раздражённо спросил Игорёк.

– А вы не в курсе? Вы же на перроне были…

– И? – прервал его командир звена.

– Так, Палыч под винт попал, – ответил старый лётчик.

Игорёк подумал, что, скорее всего, также диспетчер на фронте сообщал трагические новости о тех, кто не вернулся с задания. И ужаснулся. Это же Палыч.

Это же Палыч!

Его вот только что через перрон везла скорая.

Есть в поршневой авиации команда «От винта!», которая требует от окружающих проявить максимум внимания, и напоминает всем, какая мощь у самолёта под капотом. И лучше отойти на безопасное расстояние от готового к запуску двигателя. Эта команда настолько естественна для любого пилота или авиатехника, что даже трудно найти аналог в обычной жизни аналог, объясняющий её обязательность.

Умываться и чистить зубы каждое утро?

Конечно, нужно, но сильно опаздывая поутру, можно пренебречь этими привычными процедурами без фатальных последствий.

Переходить улицу только на зелёный свет?

Это уже ближе, но простая осмотрительность предотвратит серьёзные неприятности. Результаты же отсутствия команды, предупреждающей о начале запуска поршневого двигателя, могут реально быть трагическими. Например, как в нашем случае.

В кабине самолёта, на котором собирался лететь Палыч, авиатехник проводил практические занятия с молодым механиком по отработке предполётной пробы двигателя. Стажёр исправно давал команду «От винта!», но путал дальнейшие действия, и наставнику приходилось прерывать и заставлять всё начинать сначала. После пятого или шестого раза стажёр забыл дать положенную команду, а раздражённый наставник этого не заметил.

Проезжавший мимо заправщик не оставил Палычу шансов услышать характерный звук стартёра, предупреждающий о запуске. Техник и его ученик так и не поняли, что случилось, когда к самолёту со всех сторон бежали люди, и только выскочив на перрон, они увидели лежащего под винтом человека с развороченным животом. Через минуту-другую прибежала врач из стартового медпункта и приняла необходимые в такой ситуации меры: приказала очень грубыми словами всем отойти.

Даже командир эскадрильи не смел ослушаться. Ещё немного времени и к лежавшему на перроне телу подъехала машина скорой помощи, куда быстро погрузили пострадавшего. Коллегам оставалось только надеяться на благополучный исход, хотя в это верилось с трудом.

Все попытки узнать в городской больнице состояние Палыча наталкивались на стандартное:

– Идёт операция.

Когда позвонил командир эскадрильи и представился, что он самый главный лётный начальник и ему нужно докладывать руководству в краевой центр о случившемся, дежурная медсестра мгновенно сменила тон и ответила:

– А-а-а, тогда другое дело. Если вы главный, я сейчас пойду и попрошу на время прервать операцию, чтобы хирург оставил всё, подошёл к телефону и доложил.

– Хорошо, – сказал находящийся в шоке руководитель, – я подожду.

– Что? Вы там, вообще…? – заорала медсестра.

Она бросила трубку на полуслове, но смысл прерванной фразы дошёл до звонившего.

Жизнь

Открыв глаза, Палыч увидел женское лицо. Медсестра улыбнулась.

– Проснулся.

Палыч опять впал в забытьё. Он не помнил ни кто он, ни как оказался в больничной палате. Даже про то, что помещение, где он находился, так называется, не ведал. В его сознании осталось только лицо женщины, приходившей к нему ночью.

Она была необычайно красива. Палыч не мог сформулировать, что такое «красивая». Он просто это чувствовал. Ему доставляло удовольствие вспоминать заплетённые в косу волосы, карие, почти чёрные, глаза, белоснежные зубы, правильные черты лица.

Каждый раз, как только Палычу становилось хуже, женщина подходила и говорила:

– Вставай! Не стоит терпеть. Пойдём со мной!

Палыч решил: эта медсестра, которая просто перепутала его с другим пациентом и ничего не говорил. Да и как можно встать, когда к телу тянется множество трубок и проводов?

Не получив ответа, женщина уходила.

«Она вернётся» – думал Палыч.

Понемногу сознание начало возвращаться, и забытьё перешло в глубокий сон. Снилось, как он в лётной форме идёт к самолёту. На пути оказывается мама и говорит:

– Не ходи, сынок. Там беда.

Палыч только улыбнулся на слово «сынок», которое не слышал долгое время, и ответил:

– Как же это возможно, мама? Я же лётчик.

И сразу вспомнилось: он пилот и командир эскадрильи потребовал готовить самолёт, несмотря на плохую погоду. Значит, нужно исполнять. Мышцы напряглись, всё тело пронзила боль, и Палыч проснулся.

На табуретке возле его кровати сидел врач. Он походил на доктора Айболита из детской книжки, которую мама читала очень давно. Разве был немного моложе, а ещё усталый и грустный.

– Как самочувствие? – спросил врач.

Палычу мгновенно стало ясно всё. То ли он обрёл способность читать мысли, то ли звуковые волны содержали больше информации, чем казалось раньше. Но услышанного хватило для понимания: всё очень плохо. Более того, Палыч не сомневался, спроси он напрямую доктора, то получит откровенный ответ. С трудом набрав воздуха в лёгкие, Палыч почему-то поинтересовался про женщину, заходившую в палату ночью.