Слова Королей и Пророков

Размер шрифта: 13

Серия «New adult. Магические миры»

Гэльская Песнь 2

Shauna Lawless

The Words of Kings and Prophets

THE WORDS OF KINGS AND PROPHETS © Shauna Lawless, 2023

This edition is published by arrangement with Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency

Перевод с английского Дмитрия Перегудова

Действующие лица

Потомки Туата Де Дананн

Томас – предводитель Потомков, верховный друид.

Фоула – целительница, мать Ифы.

Ифа – покойная дочь Томаса и Фоулы, рожденная без волшебного дара.

Роунат – ведьма, сестра Фоулы.

Броккан – сын Роунат и Эгиля из Дублина. Рожден без волшебного дара.

Колмон – верховный воитель, двоюродный брат Фоулы и Роунат.

Фиахра – верховный оружейник.

Гобнет – верховная ведьма.

Аффрика – верховная целительница.

Лег – верховная виночерпица.

Шэй – верховный арфист.

Гронне – покойная верховная пророчица, последняя в своем роде.

Кербал – воитель.

Ардал – воитель.

Тирнах – воитель.

Эхна – друид.

Аннеле – покойный друид, отец Томаса.

Бойне – ведьма, дочь Аффрики.

Эйлиш – ведьма, дочь Бойне.

Мэйв – виночерпица, дочь Кербала.

Кенн – оружейник, сын Фиахры.

Сорнит – покойная ведьма.

Ирмид – дочь Сорнит, рожденная без волшебного дара.

Шила – сестра Анлуна, рожденная без волшебного дара.

Анлун – брат Шилы, рожденный без волшебного дара.

Дублинское королевство

Амлаф Рыжий – покойный король Дублина; отец Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика; муж Гормлат.

Рагналл – покойный сын Амлафа, брат Харальда и Дугалла, единокровный брат Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика.

Эгиль – покойный незаконнорожденный сын Рагналла.

Дугалл – покойный сын Амлафа, брат Харальда и Рагналла, единокровный брат Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика.

Глуниарн – покойный сын Амлафа, также известный как Железное колено, единокровный брат Рагналла, Харальда, Дугалла, Гиты, Муире и Ситрика; единоутробный брат верховного короля Шехналла.

Мор – жена Глуниарна, уладская принцесса, мать Гиллы.

Гилла – сын Глуниарна и Мор.

Харальд – покойный сын Амлафа, брат Рагналла и Дугалла, единокровный брат Глуниарна, Гиты, Муире и Ситрика; муж Фригги; отец нескольких дочерей и сына по имени Лейф.

Фригга – жена Харальда, мать нескольких дочерей и сына по имени Лейф.

Лейф – сын Харальда и Фригги.

Гита – дочь Амлафа, единокровная сестра Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Муире и Ситрика.

Муире – дочь Амлафа, единокровная сестра Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Гиты и Ситрика.

Ситрик Шелкобородый – сын Амлафа, единственный сын Гормлат, единокровный брат Рагналла, Харальда, Дугалла, Глуниарна, Муире и Гиты.

Фальк – корабел и друг Глуниарна.

Арни – сын Фалька.

Фрейя – дочь Фалька.

Онгвен – покойная рабыня родом из Корнуолла.

Эдизия – дочь Ситрика и Онгвен.

Асфрид – жительница Дублина, дочь Сванхильды.

Сванхильда – жительница Дублина, мать Асфрид.

Ульф – состоятельный дублинский купец.

Улли – мать Ульфа.

Вальдемар – провидец Дублина.

Ивар из Уотерфорда – король Уотерфорда, друг Амлафа.

Манстерское королевство

Бриан Бору – вождь клана Долкайш, король Манстера и Леа Мога.

Гормлат – вдова Амлафа, жена Бриана, мать Ситрика, дочь Этлинн, единоутробная сестра Рауля, сестра Малморды; фоморка.

Мурха – сын короля Бриана.

Ойнфен – покойная жена Мурхи.

Тарлах – сын Мурхи и Ойнфен.

Тейг – сын короля Бриана.

Слойне – дочь короля Бриана.

Бейвин – дочь короля Бриана.

Кива – воспитательница Слойне и Бейвин.

Оха – племянник короля Бриана.

Туама – дядя Охи.

Отец Маркон – двоюродный брат короля Бриана.

Лонон – покойный друг Мурхи, сын Муирин, муж Сайв, брат Сорхи и Кейлах.

Муирин – мать Лонона, Сорхи и Кейлах.

Сайв – жена Лонона.

Сорха – дочь Муирин, сестра Лонона и Кейлах.

Кейлах – дочь Муирин, сестра Лонона и Сорхи.

Лукреция – освобожденная рабыня, мать Марии и Фелиции, вдова Доухи – покойного родича короля Бриана.

Мария – дочь Лукреции и Доухи.

Фелиция – дочь Лукреции и Доухи.

Подрик – житель Киллало, дальний родственник короля Бриана.

Кринок – жена Подрика.

Кассер – воин Манстера.

Оуан – воин Манстера.

Сестра Марта – монахиня.

Отец Дойре – священник из Килл-Ройша.

Дирмид – сородич Лонона.

Орла – дальняя родственница короля Бриана.

Нив – кузина Орлы.

Эйда – вождь клана О'Фидженти.

Лиадан – теща Мурхи.

Колгу – сын Лиадан, внук короля Эйды.

Ангас – жена вождя Оуанахт Хашил.

Муад – покойный король Манстера.

Имар из Лимерика – покойный король Лимерика, города викингов на территории Манстера.

Келлах – покойный король Манстера.

Митское королевство

Шехналл – король Мита и Леа Куинн; единоутробный брат Глуниарна.

Фланн – сын Шехналла.

Уладское королевство

Торна – дядя короля Улада.

Колум – покойный смертный.

Владения северных О'Нилов

Флаэртах – наследник клана Кенел Ноуан из рода О'Нилов.

Ленстерское королевство

Доннаха – покойный король Ленстера и вождь клана О'Дунхада, сын Доуналла Клоина.

Малморда – король Ленстера и вождь клана О'Фелан, сын Этлинн, единоутробный брат Рауля, брат Гормлат; фомор.

Этлинн – покойная королева Ленстера, вдова Мурхи мак Финна, мать Гормлат, Малморды и Рауля; фоморка.

Король Туахал – вождь клана О'Муиредег.

Конхобар – двоюродный брат короля Туахала.

Остров Оркни

Сигурд Толстый – ярл Оркни.

Гилли – родич Сигурда.

Леон – раб.

Скандинавские королевства

Олаф Трюггвасон – конунг Норвегии, ярл Вендланда, муж Гиты, друг Сигурда.

Свен Вилобородый – конунг Дании.

Олаф Шётконунг – конунг Швеции

Нортумбрия

Вальтеоф – элдормен (эрл) Нортумбрии.

Утред Смелый – сын Вальтеофа.

Этельвольд – племянник Вальтеофа, двоюродный брат Утреда Смелого.

Эдвард – воин Нортумбрии.

Христианское духовенство

Аббат Франциск – настоятель Шеркирена.

Брат Адоннон – монах.

Брат Бекан – монах.

Брат Скуихин – монах.

Животные

Шенна – ворон Томаса.

Торнех – конь Тарлаха.

Тинтрех – конь Мурхи.

Энна – кобыла Фоулы.

Пролог

Девятью годами ранее

ОСТРОВ ФЕННИТ, 991 год

Фоула

– Хочешь похлебки, Ифа?

Я зашла в покои дочери и обнаружила, что она дремлет, закутавшись в два толстых одеяла. Ее длинные седые волосы белой вуалью разметались по подушке.

Поставив миску с похлебкой на стол, я присела на самый край постели, чтобы не разбудить дочь. Должно быть, она сильно утомилась, раз проспала до полудня.

Увы. Кровать скрипнула под моим весом, и Ифа тут же с усилием распахнула веки.

– Доброе утро, любовь моя, – шепнула я. – Собрание наконец-то закончилось: разве это не чудесно?

Ифа застонала и дрожащими руками потянулась к лицу, чтобы смахнуть в сторону пряди волос.

– В чем дело, Ифа?

Я дотронулась до ее лба и почувствовала жар, пылающий под тонкой, словно бумага, кожей.

– Ифа! Почему ты не позвала меня, раз тебе нездоровится?

Я не верила своим глазам. Не успела дочь оправиться от одной лихорадки, как ее тут же принялась мучить другая. Пока ее тонкие костлявые пальцы убирали с лица последние пряди волос, одеяла соскользнули с ее плеч. Кожа да кости – Ифа являла собой еще более удручающее зрелище, чем во время моего последнего визита перед началом собрания.

– Ты хоть что-нибудь ела, пока меня не было?

Я схватила ее за руку, прикрыла глаза и призвала на помощь свой дар, но прежде, чем я успела ее исцелить, Ифа застонала вновь. Я отдернула руку в страхе, что причинила ей боль.

– Кто ты такая? – спросила она, изумленно вытаращив на меня глаза. – Я тебя не знаю. Оставь меня в покое.

– Ифа, это же я – твоя мама.

– Убирайся! Я тебя знать не знаю! – Тонкие пальцы вцепились в меховое одеяло, и она прижала его к себе, словно прочную броню. Острым мечом в ее воображении выступала я сама.

– Ифа, это я. Твоя мама. Фоула.

Мои слова не возымели воздействия: Ифа все так же беспомощно дрожала под одеялом. В последнее время подобное происходило все чаще и чаще. Этой весной память впервые начала ускользать от нее. Сначала мысли дочери мутнели лишь отчасти и ненадолго, но за последние три месяца ей стало намного хуже. Ифа уже не могла вспомнить целые годы собственной жизни. Впрочем, до сей поры она ни разу не забывала меня.

– Ифа, прошу тебя, – взмолилась я дрожащим голосом. – Постарайся вспомнить.

Я отступила от кровати и вместо того, чтобы дальше увещевать дочь, начала напевать знакомый мотив. Я нередко исполняла для Ифы эту песню: и когда она была совсем маленькой, и когда мы вместе пекли хлеб и резали овощи на кухне.

– Любовь моя, – едва слышно запела я, – мы над озером проплыли. Любовь моя, мы промчались вдоль реки. Куда-то вдаль, любовь моя, где умирают тисы…

Ифа не сводила с меня взгляда, вцепившись ногтями в край одеяла. Внезапно охвативший ее страх исчез, как по волшебству, и она разжала пальцы.

– Мама?

– Да, это я.

Она нервно улыбнулась мне и огляделась по сторонам, словно пытаясь понять, где очутилась. Увидев серое платье, сложенное на спинке стула, она нахмурилась:

– Уже пора на работу?

– Нет, сегодня тебе можно не работать.

– У меня день отдыха, да?

– Да, любовь моя. Хочешь похлебки?

Взяв миску со стола, я поставила ее себе на колено. Ифа еще прошлой зимой перестала работать на кухне, но я решила ей об этом не напоминать. Она просто немного запуталась. Я знала, что скоро она обязательно успокоится и снова станет самой собой. Нужно было просто немножко потерпеть.

Дочь взглянула на содержимое миски и покачала головой.

– Всего глоточек, – вкрадчиво предложила я, поднося полную ложку к ее рту.

– Нет. Сама ешь. – Ифа уставилась на кусочки говядины, моркови, капусты и лука, которые плавали в бульоне. – Это же твоя любимая еда, разве не так?

– Так, – улыбнулась я.

– Папа мне еще вчера вечером сказал, что сегодня она будет у нас на ужин.

– Слишком у тебя умный папа.

Ифа кивнула, хотя в ее глазах по-прежнему стояла пелена. Значит, она все еще путалась в воспоминаниях: Томас уже давно не заходил к ней в покои. Ему было слишком тяжело смотреть на Ифу в таком виде и слышать ее голос, но я не хотела ей об этом напоминать. Она и так выглядела слишком хрупкой. Достаточно было и того, что она перестала прижиматься к стене от страха.

– Можешь попросить папу больше не приходить ко мне? Мне не нравится лекарство, которое он для меня варит.

– Конечно, любовь моя.

Вот-вот. Ифа должна была прийти в себя с вот-вот. Должно быть, сейчас она вспоминала, как отец в детстве давал ей теплое молоко, когда у нее крутило в животе. Я была только рада, что она в кои-то веки ухватилась за приятное воспоминание.

Поставив миску с похлебкой обратно на стол, я подошла поближе, чтобы поправить подушки дочери. Мои пальцы коснулись влажной от пота ткани. Сколько же она провела в постели? Неужели все время, что я была на собрании?

– Расскажи, как прошло голосование, – попросила дочь. – Кто победил: Аффрика или Лег?

Я с облегчением выдохнула: наконец-то она вспомнила что-то из недавних событий. Наклонившись к Ифе, я обвила ее руками и крепко прижала к себе. Впрочем, мое облегчение сменилось тревогой, как только я почувствовала жар ее тела. Усевшись на кровать, я вновь взяла ее ладони в свои руки и приготовилась использовать дар.

– Мама, пожалуйста. Не надо. – Ифа отстранилась. Ее подбородок дрожал. – Не надо меня исцелять.

– Что? Почему же не надо?

– Мне… мне не нравится… Мне страшно. – Она зашлась таким жутким кашлем, что вздрогнуло сердце. – Я помню, как была маленькой девочкой, и помню наш разговор перед началом собрания, а все остальные воспоминания куда-то исчезли. Я их больше нигде не вижу. Не могу вспомнить, как стала такой старой.

– Да, но я же с тобой. Не забывай об этом. Со мной ты в безопасности. Я тебя люблю.

Многие пожилые смертные страдали от потери памяти – исцелить эту болезнь разума мне было не под силу. Я понимала, как Ифу все это пугает. Наблюдать за ней в таком состоянии было невыносимо. Ей уже исполнилось восемьдесят три, а некоторые смертные доживали и до более преклонного возраста, пусть даже они становились забывчивыми и рассеянными. Впереди ее ждали еще долгие месяцы, если не целые годы.

Ифа вздохнула.

– Я чуть не умерла, когда меня охватил жар в прошлый раз, – прошелестела она. – Я знала, что стою на пороге.

– Нет, любовь моя. Тебе было вовсе не так плохо. Уверена, что ты бы и сама обязательно поправилась, но мне так не нравится видеть, как ты страдаешь. Зачем же позволять тебе мучиться от боли, если мой дар может ее унять?

– Я не мучилась. Я… куда-то плыла. Вокруг было так красиво. Я оказалась посреди поля, где росло девять могучих деревьев. Ко мне брел какой-то мужчина, похожий на тебя. – Ее руки задрожали. – Отец ошибается. Да, я смертная, но мне кажется, что я смогу попасть в иномирье, когда умру. Так мне сказал тот мужчина… Дедушка. Да, там я встретила дедушку. – Ифа сжала мою ладонь. – В этот раз ты должна позволить мне остаться в том мире. Ты должна меня отпустить.

Я отвернулась и протерла глаза пальцами. Зачем она все это мне говорила?

– Пообещай мне кое-что, когда меня не станет.

– Давай лучше поговорим про…

– Не позволяй отцу держать тебя здесь взаперти, как он держит меня.

На этот раз мне не удалось сдержать слезы, и я всхлипнула, закрыв лицо руками.

– Прости меня, Ифа. Прошу тебя. Я пыталась тебя отсюда вызволить, но не справилась и подвела тебя. Твой папа… Понимаешь, он ведь тебя любит. Расставаться с тобой для него невыносимо. Ему так трудно видеть тебя…

– Такой? – Ифа уставилась на иссохшую морщинистую кожу своих ладоней. – Давай не будем про папу. Я просто хочу, чтобы ты помнила: я ни в чем тебя не виню. – Какое-то время она молчала. – Впрочем, скоро все изменится, и, когда меня не станет, ты должна снова научиться жить своей жизнью. Пообещай мне. Любовь… Она действительно существует. Ты должна ее обрести.

Я кивнула, позволяя дочери обвить руками мою шею.

– Я люблю тебя, мама.

– И я тебя люблю.

Накрыв ее ладонь правой рукой, левой я дотронулась до ее щеки. Даже не прибегая к помощи дара исцеления, я почувствовала, как медленно стучало ее сердце и как хрипели ее легкие, в которых плескалась жидкость. Если бы она только позволила помочь…

– Нет, мама. – Ифа мягко оттолкнула меня, словно прочтя мои мысли. – Только не в этот раз. – Натужно улыбнувшись, она вновь закуталась в одеяла. – Останься со мной, пока я не усну, и расскажи мне что-нибудь. Какую-нибудь легенду или сказание, которые вы с Роунат слышали от дедушки.

Я дрожала всем телом, но при этом не могла и пошевелиться.

– Пожалуйста, мама, – сказала дочь, прикрыв веки. – Я так хочу послушать твой голос.

Подсев еще ближе, я убрала прядь волос ей за ухо. Когда Ифа опустила голову на подушку, ее морщинистые щеки расслабились, но кожа на ее подбородке продолжала дрожать от напряжения с каждым вздохом.

– Какое сказание?

– О Второй битве при Маг Туиред.

Я прилегла на кровать рядом с дочерью и увидела капельки пота, проступившие на ее лбу.

– Ифа, ты действительно этого хочешь? – Я смахнула слезы, которые стекали по моим щекам. – Прошу тебя, позволь мне помочь. Ты же сразу почувствуешь себя лучше, если я…

– Нет, мама. – Несмотря на кроткий голос дочери, в ее словах слышалась твердость. – Это мой выбор. Мое время истекло. – Она взяла меня за руку, которой я гладила ее по волосам, и положила ее мне на бедро. – Расскажи мне про Вторую битву.

У меня уже не осталось сил с ней спорить. Сдерживая слезы, я поведала Ифе о сражении Луга и Балора – повелителя фоморов, в одном глазу которого горел волшебный огонь. Я поведала ей о том, как наши предки освободили смертных от фоморского гнета, и о том, как Луг низверг короля Балора метким броском копья. Поначалу на губах Ифы играла знакомая улыбка, но совсем скоро она погрузилась в глубокий сон. Вечный сон.

Часть первая

ОСТРОВ ФЕННИТ,

февраль 1000 г.

Колмон

Древние легенды гласили, что на восходе первые лучи солнца пронзают злобных ночных демонов.

Глядя на небо за окном, я понимал, почему люди некогда верили в подобные истории. Считаные мгновения назад я наблюдал непроглядную пустоту. Ныне же над горизонтом поднималась янтарно-охряная рябь, что освещала и сушу, и море.

От местных видов невозможно было оторвать взгляд: начиная с золотого песчаного перешейка, соединяющего остров Феннит с Ирландией, до полуострова и мелких осколков суши на западе, которые клинками пронзали морские волны. Даже дикие цветы, цепляющиеся тонкими корнями за поверхность обрыва, несмотря на утренний ветер, очаровывали меня красотой своих истерзанных лепестков.

И все же, какой бы чудесной ни была эта картина, мои собственные злобные демоны с восходом солнца, напротив, пробуждались ото сна.

Я нехотя оторвал взгляд от окна. В нашей крепости у любого разбегались глаза при виде многочисленных волшебных сокровищ Туата Де Дананн. Каменный потолок украшали шитые золотом ковры, над которыми некогда потрудились друиды. На стенах висели стальные мечи и копья, выкованные великолепными оружейниками: их украшали самоцветы и серебряная филигрань. Главный стол ломился от блюд со спелыми фруктами и овощами, которые выращивали целители.

Не обращая внимания на золото, серебро и драгоценные камни, я направился прямиком к еде. На серебряных блюдах лежали куски жареной свинины, баранины и оленины, а золотые миски полнились похлебками и кашей, диким медом, ягодами, яблоками и овощами с маслом. Такому пиршеству позавидовал бы любой ирландский король.

В дальнем конце стола я приметил корзину с буханками хлеба. Я попробовал одну из них на вкус: неплохо выпечено, пусть хлеб и слегка передержали в печи. Его явно приготовил один из детей, лишенных дара. Некогда выпечкой хлеба заведовала Ифа, дочь Фоулы. В те дни мне не попадалось ни одной подгорелой корочки.

– Доброе утро, друг мой.

Подняв голову, я встретился взглядом с Фиахрой, который уже сжимал в руке кубок с вином.

Заметив, что я смотрю на кубок, он собрался было поставить его на стол и притвориться, будто это не его вино или же что он вовсе не пьет, а помогает наводить порядок. Впрочем, в конце концов он решил не разыгрывать комедию. Кто же еще мог понять оружейника, если не воитель?

– Томаса ждешь? – заметил Фиахра и хлебнул вина. Я кивнул. – Он едва ли будет тебе рад.

– Отчего же?

– Он никому не рад. С тех самых пор, как прикончил Рауля Нормандского.

Слышать эту ложь было ничуть не более приятно, чем в самый первый раз, девятнадцать лет назад. Тогда нас встречали в крепости как истинных героев. Той ночью во время пиршества арфисты пели о том, что Потомки расправились с последним из фоморов и больше ни одному из потомков Де Дананн не суждено было сгинуть в их пламени. Некогда мы и мечтать не могли о подобном свершении.

Тогда я тоже пил вино и поднимал кубок во время тостов, ведь последний фомор действительно был повержен – но убили его вовсе не мы. Эта скотина захлебнулась в собственной рвоте, наглотавшись смертельного яда. Рауль оказался трусом, как и большинство фоморов. Об их малодушии знали все. Впрочем, Томас пожелал, чтобы гибель последнего из них положила начало легенде. Славная победа потомков Туата Де Дананн. Величайший враг нашего рода, поверженный нашими же клинками.

Я заставил Томаса рассказать всем, будто это он нанес Раулю смертельный удар. Эту ложь изобрел он сам, и воителю вроде меня не пристало приписывать себе подобные заслуги.

Фиахра отпил еще немного вина и нахмурился, из-за чего морщины вокруг его губ вмиг сделались глубже.

– Может, он просто не знает, чем себя занять после того, как цель всей его жизни выполнена и на свете больше не осталось ни единого фомора? Ты об этом не думал? – Я промолчал, но Фиахра не унимался: – Иногда мне кажется, что Томасу стоило бы родиться воителем, а нам с тобой – друидами.

– Отчего ты так считаешь?

Его слова меня действительно удивили. Томас редко брал в руки оружие. Его воротило при виде крови.

Казалось, Фиахра прочел мои мысли:

– Война – это не только поле брани. Скучать можно и по многим другим вещам: по предвкушению битвы, по собраниям Совета, по размышлениям о стратегии. По всей этой… драме. – Фиахра вздохнул, неуклюже плеснув на пол немного вина. – А теперь взгляни на нас. Мы-то всеми этими войнами сыты по горло. Воитель и оружейник, которых все увиденное и пережитое уничтожило изнутри. А вот Томас… Уж ему-то все это не навредило, а как только мы покончили с фоморами, ему стало больше не с кем сражаться. Вот потому-то он сейчас с нами и ссорится. Вот потому-то он смертных и ненавидит.

Взяв со стола яблоко, Фиахра принялся вертеть его в ладони. У него была ужасная привычка сначала говорить, а уже потом – думать, да и вино делало его безрассуднее обычного. Его всегда раздражало то, сколько власти друиды сосредоточили в своих руках по сравнению с остальными хранителями даров, а в последнее время он все чаще направлял свой гнев лично на Томаса. Когда Фиахра брал молот и ковал клинки да стрелы, его мысли были заняты только работой. Сейчас же его голова пустовала, как и его кузня.

Совсем недавно я бы бросился защищать Томаса от любой хулы, но после смерти Рауля делать это стало куда сложнее. Впрочем, здесь я никак не мог согласиться с Фиахрой. Да, решение Совета, что мы должны жить порознь со смертными, далось нам непросто, но поступить иначе было нельзя. Теперь Потомки больше не погибали в их войнах. Нет. Пороком Томаса была отнюдь не ненависть.

– Шел бы ты в постель, Фиахра, – произнес я, устало вздохнув. – А то скажешь что-нибудь, о чем потом пожалеешь.

– А с чего бы мне о чем-то жалеть? Мое мнение значит не меньше твоего. Так отчего же… отчего же мне не говорить то, что я думаю?

– Потому что ты не готов подкрепить слова делом.

Фиахра уставился на меня, часто моргая. Поначалу он напоминал ребенка, которому устроили выволочку, но вскоре его губы расплылись в насмешливой ухмылке.

– Нет уж. Дело – это твоя работа… Впрочем, о чем это я?.. Томас ведь твой приятель. Ты-то на него смотришь совсем другими глазами.

Отвернувшись, я вновь перевел взгляд на блюдо с булками. У меня не было ни малейшего желания общаться с пьяным Фиахрой. После долгого молчания оружейник заковылял восвояси, изо всех сил пытаясь скрыть неустойчивость своей походки.

Сам того не замечая, я обнажил меч и начал обрабатывать клинок точильным камнем. Избавиться от старых привычек было непросто. Тяжелый стальной меч блестел в моих руках, словно его выковали всего лишь днем ранее. Некогда его смастерил дед Фиахры для моего собственного деда. Он не нуждался в заточке, как и любое другое оружие Потомков. И тем не менее клинок требовал моего внимания. Словно растущая в поле пшеница, меч жаждал заботы, добрых слов, песен и любви. Дать ему испить крови я больше не мог, поэтому пришлось довольствоваться малым: порадовать клинок возможностью столкнуться с чем-то твердым и неуступчивым.

– Он тебя ждет.

Заходя в зал, Гобнет помахала мне рукой. Ее щеки светились румянцем, а губы сами собой расплылись в ироничной ухмылке. Как и всегда, она выглядела безупречно: длинное шелковое платье сидело на ней словно вторая кожа, светлые волосы струились по плечам, а чарующие бледно-зеленые глаза обрамляли длинные ресницы. У нее за спиной послышались шаги, и вслед за ведьмой в зал вошли Шэй и Лег – верховный арфист и верховная виночерпица. Лицо Шэя искажала тревога, и он всю дорогу смотрел себе под ноги, не обращая на меня никакого внимания. Лег вежливо улыбнулась мне, но и она предпочла не заводить со мной разговора, а вместо этого сразу направилась в один из коридоров, ссутулив плечи.

Где же была верховная целительница Аффрика? «Что-то случилось», – решил я. И явно что-то скверное. Я тотчас же подумал о Фоуле. Неужели что-то произошло с ней? Нет, это вряд ли. Пусть Гобнет и была той еще прелестницей, она искренне дорожила дружбой с моей двоюродной сестрой. Она бы так не улыбалась, если бы Фоула действительно попала в беду.

Вложив меч в ножны, я вышел из зала через заднюю дверь и направился к башне Томаса. Ветер бросал мне в лицо соленые морские брызги и норовил сорвать плащ. Золотой утренний свет уже выцвел и обратился в серую дымку. С запада надвигалась очередная буря.

Со мной поравнялась Гобнет, уже успевшая завернуться в меховую накидку.

– В чем дело? – спросил я.

– Томас попросил меня поприсутствовать на вашей встрече.

– А ты теперь, значит, не только верховная ведьма, но еще и верховный писарь?

– Нет, конечно. Я всего лишь исполняю его просьбу.

Я остановился и сурово взглянул ей в глаза:

– Если Томас желает со мной поговорить, пусть приходит ко мне в покои. Один.

И я зашагал прочь прежде, чем Гобнет успела открыть рот. Да, Фиахра заходил в своих обвинениях слишком далеко, но я прекрасно понимал, отчего Томас нравился ему все меньше и меньше. Пусть он и верховодил Советом хранителей, день ото дня он вел себя все заносчивее и заносчивее. Главе Совета и хранителю одного из даров подобало общаться с глазу на глаз, вдали от любопытных ушей. Обычно я не лез в политику и позволял Томасу делать все, что он хотел. Я бы запросто мог позволить Гобнет отправиться со мной на верх башни и остаться до конца нашей встречи. В конце концов, я же не собирался говорить ему ничего, что могло породить ненужные слухи.

«Фоула в опасности, Колмон. Ей угрожаешь ты сам и наши сородичи».

– Колмон. – Из узкого окошка башни послышался голос Томаса. – Поднимись ко мне, друг мой. Нам нужно поговорить.

Усилием воли выбросив из головы слова Роунат, я кивнул в сторону Гобнет.

– Наедине, если пожелаешь, – ответил Томас.

Гобнет медленно опустила голову с бесстрастным видом:

– Мы с тобой поговорим позже, Колмон. Расскажешь мне, что ты повидал во время странствий по Миту. Очень уж хочется послушать.

Я подождал, пока она вернется в крепость, и лишь затем зашагал в сторону башни. Воспользовавшись даром воителя, я взобрался вверх по длинной лестнице за считаные мгновения и опустился в кресло, стоявшее перед письменным столом Томаса.

Когда я стянул плащ, он рассмеялся:

– Я настолько привык ждать, пока мои гости совладают с этой лестницей, что ты почти застал меня врасплох.

Я вежливо улыбнулся в ответ. Дар воителя наделял меня нечеловеческими силой и скоростью, и Томас прекрасно знал, как быстро я могу справиться с подобным препятствием. Этой репликой он явно пытался начать непринужденную беседу, а мне полагалось рассмеяться и пошутить про то, что он впустую тратит жизнь среди всех этих книг, или же обратить внимание на гору пыльных свитков у него над головой. Несколькими годами ранее я бы именно так и поступил, но в последнее время мы с Томасом все больше и больше начинали напоминать своих отцов.

– В чем же дело, Томас? Для чего ты меня вызвал?

Он неспешно опустился в кресло и наклонился вперед, крепко сцепив пальцы.

– Ты, должно быть, помнишь, что я отправил Эйлиш наблюдать за королем Коннахта из женского монастыря близ Киллаконена. Она сама попросила послать ее туда.

Втайне радуясь, что он не сообщил никаких дурных вестей о Фоуле, я обдумал услышанное. Я хорошо помнил о просьбе Эйлиш. Ей опостылела жизнь в крепости, и она пожелала хотя бы на время покинуть остров Феннит. Когда она в прошлый раз наблюдала за смертными по поручению Совета сто лет назад, монашеская жизнь быстро ей наскучила, но, поскольку в наши дни у Потомков, желавших отправиться в мир смертных, не было иного выбора, она сочла, что сумеет справиться с этим бременем. Я не винил Эйлиш: не она одна желала вновь побывать в Ирландии. Потомки часто вполголоса обсуждали подобные желания длинными зимними ночами, когда золотисто-бурый эль и медовый хлеб напоминали нам о недавнем прошлом.

– Она разузнала что-то важное? До меня доходили слухи о том, что на севере Коннахта недовольны мирным соглашением между королем Брианом Бору и владыкой Мита Шехналлом.

Томас покачал головой:

– Нет. Она давала королю Коннахта советы. Указывала ему, как поступить. Говорят, они даже делят ложе. Иными словами, она нарушила Новое соглашение. Я собираюсь лично вызвать ее обратно в крепость. Следующей весной на очередном собрании мы будем ее судить.

Теперь я понимал, почему не увидел в зале Аффрику и почему Шэй выглядел таким встревоженным. Аффрика приходилась Эйлиш бабушкой и пользовалась огромным уважением среди Потомков, даже несмотря на свой суровый и надменный характер. Я знал, что подобное известие едва ли обрадует всех остальных. В Новом соглашении было четко обозначено, что любого Потомка, посмевшего вмешаться в жизни смертных, ждала либо смерть, либо утрата дара.

– Ты слишком торопишься, Томас. – Заслышав мой быстрый ответ, он прищурился: обычно у меня уходило куда больше времени на размышления. – Пока речь идет лишь о слухах, а Аффрику и Эйлиш едва ли можно обвинить в легкомыслии. Эйлиш будет отрицать все твои обвинения. – Какое-то время я молча изучал старого друга. Он побледнел и исхудал, хотя глаза его горели все так же ярко. – Ты рассуждаешь об убийстве одного из наших сородичей, словно ее вина – уже решенный вопрос, а ведь дело обстоит совсем иначе. – Я цокнул языком. – Ты столько времени просидел взаперти в этой башне, что в твоих словах нынче не меньше безрассудства, чем в пьяных речах Фиахры.

– Согласен, что добиться от нее признания вины будет непросто, – молвил Томас, не обращая никакого внимания на мой укол. – И тем не менее я его получу.

– Каким же образом?

– Когда она во всеуслышание начнет настаивать на своей невиновности во время суда, я предложу ей выпить зелье истины.

– И она откажется. Заставлять Потомка принимать напиток, сваренный друидом, запрещено.

– Ты абсолютно прав, но подумай, как ее ответ воспримут остальные Потомки. Отказаться выпить зелье – все равно что сознаться во лжи.

– И все же это не признание.

– А это уже не важно. Аффрика лишится права голоса, поскольку судить будут ее близкую родственницу, и принимать решение предстоит остальным хранителям даров. Если четверо из нас сочтут ее виновной, мы обязаны будем наказать ее по всей строгости закона. А это означает смерть или отказ от дара и превращение в смертную. Ей предстоит самой…

– Я не стану этого делать.

Томас пристально поглядел на меня:

– Что именно? Не признаешь ее виновной, даже если это так, или не приведешь приговор в исполнение? Разве убивать предателей и врагов – не обязанность воителя?

– Я не стану делать ни того ни другого. – Я не сводил взгляда с его лица и потому увидел, как черты его исказило глубокое удивление. – Все это зашло слишком далеко. Мы приняли этот закон затем, чтобы предотвратить гибель наших сородичей. Тогда я поддержал тебя, потому что множество Потомков сложило головы на полях брани по всей Ирландии, защищая жизни своих возлюбленных смертных. Но какой же прок держать нас взаперти в этой крепости, если мы начнем убивать друг друга?

Томас задумался, поглаживая губы пальцами.

– В этом есть доля истины. Я часто вспоминаю твои слова и гадаю… не пора ли нам покинуть мир смертных окончательно? Как знать, вдруг Потомки не способны совладать с искушением, даже если просто наблюдают за ними из монастырей? Мы по-прежнему слишком вовлечены в их конфликты.

Я обдумал его слова, которые на первый взгляд казались разумными. Зачем нам подвергать себя ненужной опасности? Мы уже обсуждали это прежде, но другие хранители даров твердо настаивали на своем. Наши предки отправились в иномирье и оставили нас присматривать за смертными друзьями. Когда смертные сражались друг с другом, наши целители спешили на поля сражений и помогали раненым женщинам и детям. Когда скверна губила урожай, друиды и виночерпии помогали земле исцелиться и спасали смертных от голода. Новое соглашение стало первым шагом назад в наших взаимоотношениях. Нам более не дозволялось заводить связи со смертными, помогать им советом и сражаться с ними бок о бок, но мы по-прежнему чувствовали ответственность за их судьбы. Их жизни и благополучие зависели от нас. Если мы окончательно покинем их, то предадим все наши убеждения.

Я со вздохом провел пальцами по заплетенным в косы волосам, а затем моя правая рука скользнула вниз по бедру. Мне не составило труда нащупать старую рану, оставленную вражеским копьем. Шрам продолжал болеть даже много лет спустя.

– Отчего же ты передумал, Томас?

– Я желаю смерти собственным сородичам не больше тебя. И тем не менее, если Эйлиш признают виновной, ее ждет либо казнь, либо отказ от дара. Я размышляю над причинами ее проступка, и, когда я вспоминаю об изгнании Роунат, ответ напрашивается сам собой. Мы обязаны полностью отстраниться от смертных. Кажется, иного выбора у нас не осталось. – Томас отпил воды из кружки. – Я вспоминаю и о Фоуле, которая по-прежнему живет при дворе Бриана Бору. Мы с тобой знаем, сколь порочны сердца смертных, а вот Фоула об этом и не подозревает. Она должна вернуться домой и жить здесь, среди нас. Вдали от опасности.

Когда Томас неожиданно сменил тему, мое сердце заколотилось быстрее. Все это время я изо всех сил старался позабыть о том, что сказала мне Роунат. Сколько я ее помнил, она всегда была… немного не в своем уме, но разве я мог отрицать, что ветер принес мне ее послание и призвал меня к ней? А значит, нельзя было забывать и о предупреждении, которое встревожило меня до глубины души.

«Фоула в опасности, Колмон… Ей угрожаешь ты сам и наши сородичи. Тебе суждено либо навредить ей, либо спасти ее. Я точно не знаю».

Роунат утверждала, что благополучию ее сестры угрожали не смертные манстерцы, а сами Потомки.

Я набрал воздуха в грудь. Слова никогда не давались мне легко. Я был оружием – человеком, который исполнял чужие приказы. Это Томас вел переговоры, умасливал, плел интриги и искусные речи. Смогу ли я убедить его поступить так, как желал я?

– Сначала нужно, чтобы твое решение о нашем уходе одобрили на собрании, – произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал бесстрастно. – Ты и сам знаешь, что перемены Потомкам не по душе. Тебе следует быть осторожнее: сначала ты собрался воссоединить наши сокровища, а теперь – еще и это. Ты становишься тем еще смутьяном. Если ты настроишь против себя достаточно Потомков, они вполне могут потребовать, чтобы твое место занял другой друид.

Томас задумчиво постучал пальцами по губам. Судя по тому, как он нахмурился, мои слова действительно его встревожили. Отец Томаса, Аннеле, тоже был верховным друидом и главой нашего Совета. Сколько я помнил, во главе совета всегда стоял верховный друид, и все известные мне летописи говорили о том же. Таким образом, Томасу с самого рождения было суждено однажды занять место Аннеле. Он внимательно изучал поступки отца и чуть ли не боготворил его, но на первых же выборах после смерти Аннеле победа далась ему с огромным трудом. Томасу недоставало отцовской сдержанности, и он не пользовался таким же влиянием и популярностью. Вполне вероятно, что, если бы Аннеле на смертном одре не умолял близких друзей отдать голос за сына, сейчас во главе Совета вполне мог бы стоять кто-то иной.

– Все пройдет иначе, если я смогу на тебя положиться. Если на следующем собрании ты публично поддержишь мое решение вернуть сокровища в крепость и прекратить участие в жизни смертных, я не сомневаюсь, что получу большинство голосов. Гобнет проголосует за меня. Убедить Лег несложно. Пожалуй, если ты заявишь о своей поддержке прямо сегодня, она наверняка с тобой согласится.

Слова Томаса извивались, подобно змеям, и я видел каждую гибельную петлю, возникавшую у меня на пути. Он поделился со мной своими доводами и желал услышать ответ, не сводя с меня выжидающего взгляда ярких глаз.

– Сокровища… Что ж, может быть. Я все еще не уверен, что это необходимо. Но навсегда покинуть смертных? Сейчас для этого не время. Я своими глазами видел, как отчаянно дублинцы сражались с воинами Манстера. Нутром чую, впереди Ирландию ждет немало других битв. Сейчас не время укрываться за стенами крепости. Вскоре нам придется отправлять к смертным целителей. Надвигается кровопролитная война.

– Чепуха, – поспешно отмахнулся Томас. – Смертные постоянно друг с другом воюют. Мы никогда от них не уйдем, если будем вечно дожидаться мира.

– Это не так. Да, смертные всегда воюют, но до сих пор речь шла о мелких распрях – стычках между двумя кланами, которые в конце концов заканчиваются перемирием. С тех пор как на этих берегах высадились викинги, все стало гораздо хуже. Теперь ирландские короли нападают друг на друга по малейшему поводу. Нет, Томас… Сейчас все иначе. Грядет великая война. Я чую ее приближение.

Я опустил взгляд на свои сандалии. Потрепанная кожа выцвела до бурого цвета грязи, а лямки на лодыжках почти истерлись. Остальная моя одежда выглядела не лучше. Меховую подкладку штанов давно пора было заменить, а у шерстяной туники и льняной рубахи, которую я носил под ней, уже расходились швы. Испытание временем выдержал лишь мой доспех из бычьей кожи.

В конце концов Томас вздохнул:

– Я хочу послать тебя в Дублин.

Я приподнял бровь.

– Ты проследишь за восстановлением монастыря на островке возле порта, – пояснил он. – Король Ситрик также возводит новую церковь в стенах города. Раз уж ты не желаешь покидать смертных, нам придется и дальше за ними следить, а эти строительные работы дают нам превосходную возможность поселиться прямо у них в городе. Если ты действительно прав и надвигается большая война, нам нужны глаза и уши.

– Но почему именно мои?

– Ты сам знаешь почему.

Когда я промолчал, Томас взял меня за руку.

– Совсем ненадолго – пока я не сумею убедить кого-нибудь другого тебя заменить. Викинги по-прежнему печально известны своей привычкой предавать огню священников и монахов, поэтому отправить к ним воителя – наилучший выбор. Только вы способны дать викингам отпор и опередить пламя, но воителей, друг мой, ныне раз-два и обчелся. Придется мне послать тебя.

Да, нас осталось совсем мало. Не считая меня, лишь три Потомка обладали даром воителя: Кербал, Ардал и Тирнах. Кербал уже старел, и его дар угасал, а молодой, опрометчивый и неопытный Тирнах еще никогда не бывал за пределами крепости.

– Хорошо, – ответил я, решив не ссориться с Томасом. – Значит, мне снова доведется пожить со смертными, как в старые добрые времена.

Томас задумчиво поджал губы, уже не обращая внимания на мои слова, а затем сдержанно улыбнулся.

– Когда я отправлюсь в Коннахт за Эйлиш, на обратном пути я собираюсь заглянуть в Киллало. Жду не дождусь новой встречи с Фоулой.

Вот почему я никак не мог воспринять слова Роунат всерьез. Томас не просто любил Фоулу, а обожал ее. После смерти Ифы между ними не все было гладко, но глубоко внутри я ни на миг не сомневался, что однажды они помирятся.

– Удивляюсь, что ты до сих пор с ней не повидался. Я помню, как ты переживал после известий о битве при Гленмаме.

– Фоула не вернулась в Киллало с войском короля Бриана. Вместо этого она решила навестить семью смертного мужчины.

В его голосе отчетливо слышалось глубокое неодобрение.

– Какого еще мужчины?

– Если верить простому люду, его звали Лонон. Говорят, он спас ее во время битвы, а потом пал от руки викинга.

– Достойный поступок достойного мужа.

Томас кивнул. Когда он вновь заговорил, из его речи исчезла прежняя неприязнь.

– Да. Я рад, что в тот день он оказался рядом.

– Что ж, друг мой, нам пора прощаться. Скоро мы увидимся вновь.

– До встречи, – ответил Томас, пожимая мою руку. – Когда придет час, я призову тебя обратно в крепость. А пока постарайся помочь монахам закончить строительство и не позволяй викингам перебить их всех.

– Я сделаю все, что в моих силах. Впрочем, речь о Дублине, поэтому не могу ничего обещать наверняка.

Мы с Томасом дружно рассмеялись. Почти как в старые добрые времена.

Когда я вернулся к себе в покои, Фиахра валялся в изножье моей кровати. В руке он сжимал кубок с вином и, судя по встрепанному виду, успел не раз наполнить и осушить его за время моей беседы с Томасом.

– Когда я посоветовал тебе отправляться в постель, я не свою имел в виду.

Фиахра даже не пошевелился – лишь понуро поглядел на опустевший кубок, а затем потряс его. Он тут же до краев наполнился виски – крепким отваром, который не так давно изобрели смертные.

– Томас рассказал тебе об Эйлиш?

– Да.

– Тогда тебе пора решать, Колмон.

Фиахра поднял руку и попытался устроиться поудобнее на моей кровати, но потерял равновесие и скатился на пол, беспомощно прижимаясь спиной к стене. Каким-то образом ему удалось не пролить ни капли виски.

– Что мне пора решать?

– На чьей ты стороне. Новое соглашение приняли уже шестьдесят лет назад, и сейчас мы пожинаем его плоды. Нас становится все меньше, а наши души… погибают, пока мы торчим взаперти. – Он стукнул себя кулаком по груди. – Я здесь больше оставаться не могу, Колмон. Знал бы ты, как я ненавижу эту гребаную крепость.

– Хочешь, чтобы было как раньше? Служить О'Нилам и ковать для них мечи, которыми они потом будут потрошить смертных из Мита? – Я облизнул губы. – Мой отец сражался бок о бок с воинами Мита. В одной из битв он пал, и в животе его я нашел один из твоих клинков.

– Твоего отца убил не я.

– Я и не говорил, что ты. – Подскочив к Фиахре в мгновение ока, я схватил его за горло. – Будь это так, ты бы давно был мертв. А вот клинок был твоим. Ты выковал этот клинок для своих смертных приятелей, и в результате погиб мой отец. И твой отец. И все воители, которых мы знали. В этих бесконечных войнах полегло немало Потомков. Посмотри по сторонам! Среди нас осталось всего четыре воителя и два оружейника. Вот почему Томас наслаждается подобной властью. В его распоряжении – сорок друидов, а у Гобнет – сорок ведьм. Пятьдесят целителей, двадцать виночерпиев и тридцать пять арфистов… А вот нас – тех, кто бился в войнах смертных, – уже почти не осталось. – Я ослабил хватку. – Во всем виноваты мы сами и наша жажда крови.

– Колмон, мы с тобой настолько же смертные, насколько и Туата Де Дананн. Отрицать это бессмысленно. И неужели ты думаешь, будто Томас держит нас здесь лишь затем, чтобы построить рай на земле? Он всегда был охоч до власти. Говорю тебе, он что-то затевает.

Я отпихнул оружейника.

– Но это действительно так! Зачем ему, по-твоему, наши сокровища? Он желает полноценной власти над Потомками – да и над смертными тоже. Вот зачем он хочет, чтобы мы навсегда их покинули. Чтобы мы перестали считать их друзьями, а вместо этого думали о них как о… чужаках. – Фиахра почесал нос, силясь оторвать голову от пола. – Он же тебе рассказал про тот слушок?

– Успокойся, Фиахра. Иди спать.

– Говорят, что Фоула спасла смертному жизнь с помощью дара, – произнес он с многозначительным взглядом.

– Не говори ерунды. Она бы никогда не нарушила этот закон. Уж кому, как не ей, знать о последствиях.

– Тогда почему, по-твоему, Томас собирается в Киллало, чтобы с ней поговорить? Ходит слух, что они с тем смертным… танцевали. Томасу все это… не понравится.

Я молча глядел, как Фиахра сползает ниже и ниже. Он сказал все, что собирался, и теперь его безжалостно тащил на дно сон заправского пьянчуги. Бедняга. Когда-то он был полон достоинства, а теперь превратился в такую же развалину, что и я. Не позволяя этому чувству жалости укорениться, я взвалил друга на плечо и отнес в его собственные покои. Я не сомневался, что скоро его начнет тошнить: уж лучше пусть замарает свои простыни, а не мои.

Когда я опустил его на кровать, Фиахра застонал, и меня обдало перегаром и вонью соленой рыбы. Один из его зубов медленно загнивал. Любой из наших целителей исправил бы это в мгновение ока, но вот его разум… Я понятия не имел, насколько прогнила его голова. Стоило ли верить тому, что Фиахра рассказал о Фоуле? А если допустить, что слух был правдив и Томас в него поверил, как он поступит дальше?

«Фоула в опасности, Колмон. Ей угрожаешь ты сам… и наши сородичи».

Чувствуя в голове зародыш плана, я отправился на тренировочную площадку, где по утрам собирались оставшиеся воители. Кербал и Тирнах уже вышли из крепости. Старый шатун и юный медвежонок стояли бок о бок – нечастое зрелище, ведь обычно Кербал терпеть не мог младшего товарища. Да и медвежонок, справедливости ради, едва ли испытывал к старику большую любовь. Тирнаху не довелось поучаствовать в войнах смертных, и его будоражили истории о битвах, прошедших мимо него.

Ардал пришел на площадку вскоре после меня, но предпочел держаться подальше от остальных – впрочем, как и всегда. Он превосходил ростом всех воителей, кроме меня, и предпочитал коротко стричь свои светло-каштановые волосы. Благодаря невозмутимому характеру он часто помогал Тирнаху и Кербалу находить общий язык, поскольку с одинаковым терпением относился к непоседливости первого и непрошеным советам второго. Ардал обнажил секиру – совсем новую и, судя по внешнему виду, выкованную сыном Фиахры. Кенн уступал отцу в кузнечном мастерстве, а свои творения любил украшать самоцветами. В секире Ардала их было четыре. Камни ему подарил двоюродный брат – Томас.

Кого же из них попросить о помощи?

Очевидным выбором был Ардал: самый умелый воитель, самый спокойный характер… и все же я очень сомневался, что он сохранит мой план в тайне от Томаса.

Я перевел вдумчивый взгляд на остальных двоих. Кербал уже седел, а морщины вокруг его глаз и на щеках становились все глубже. Сколько же оставалось моему давнему другу? Год? Два? Меня всегда поражало то, как внезапно старели Потомки, когда приходил наш час. Если возраст Кербала все же возьмет свое и его дар угаснет в самый неподходящий момент… Впрочем, я ему доверял – настолько, насколько один воитель мог доверять другому.

Он вонзил клинок в щит Тирнаха и разбил его в щепки. Молодой воин нахмурился и швырнул на землю бесполезные куски дерева, которые сжимал в руке. Он был полон энергии, но ему недоставало терпения. Мне доводилось видеть, как яростно он убивал животных: рвал их на части голыми руками, пока еще бились их сердца. Полагаться на Тирнаха было нельзя. Мое поручение требовало осторожного подхода, и воитель, который все еще принимал лязг стали за славную музыку, едва ли мог исполнить его как подобало.

– Кербал! – Я подозвал старика жестом. – Надо поговорить.

Он побрел ко мне, радуясь выигранной схватке, и хлопнул по спине Ардала, который направился к тренировочной площадке, чтобы бросить вызов Тирнаху.

– Мне нужна твоя помощь.

– Правда, что ли, малец? – хмыкнул Кербал. Однажды этот седовласый воитель был моим наставником. В те времена он наводил на всех ужас лютым нравом. – Ну что ж, тогда выкладывай.

– Я хочу, чтобы через три месяца ты попросил у Томаса разрешения отправиться на охоту в уладские болота.

Кербал стряхнул с плеча седеющие волосы.

– Совет больше не дозволяет нам покидать крепость, кроме как по поручению Томаса.

– Для тебя он сделает исключение.

Старик издал хриплый звук, словно кто-то провел камнем по скале.

– Томас не посмеет отказать мне в предсмертном желании – ты это имеешь в виду? – Я пристально взглянул бывшему наставнику в глаза, и его ухмылка сошла на нет. – Так чем же я буду заниматься на самом деле, кроме как ждать своей смерти?

– Отправишься в новый монастырь на острове Око Эрин.

Тяжелые веки Кербала поползли вверх.

– В Дублин? Пф-ф. Вот уж чего не хватало: проводить последние дни в обществе монахов.

– Это не займет много времени.

Старик обернулся и смерил взглядом Тирнаха, который колотил мечом по деревянному столбу. Молодой воитель обладал немалой силой для своего возраста, пусть он до сих пор и не научился уклоняться от выпадов Ардала.

– Значит, медвежонку и Ардалу ты не доверяешь?

– В этом деле – нет.

– Тогда я тебе помогу, – сдержанно кивнул Кербал.

– Возможно, за тобой будет следить Шенна. Ворон не должен увидеть, как ты поворачиваешь в сторону Дублина.

На лице Кербала промелькнула улыбка – всего на мгновение; я даже засомневался, не почудилась ли она мне.

– Тебе не придется делать ничего интересного. Всего-навсего притворяться мной.

– Да ну?

– Я отправляюсь туда по поручению Томаса, – объяснил я, – но в какой-то момент мне понадобится покинуть Дублин – да так, чтобы он об этом не узнал. Пока меня нет, ты будешь жить в моей келье. Я скажу монахам, что желаю помолиться Господу в уединении.

Кербал закусил левую щеку, не сводя глаз с Тирнаха и Ардала. Их поединок по-прежнему продолжался: два воина переступали с места на место и выжидали, пока соперник сделает первый выпад.

– Ардал! – рявкнул он. – Будь внимательнее! А ты, Тирнах, ноги расставь пошире.

– Как я уже сказал, прямо сейчас тебе никуда уходить не нужно. Прежде чем я смогу уединиться в келье, мне надо завоевать доверие монахов.

Кербал кивнул:

– Ты – хранитель моего дара. Я сделаю то, что ты велишь.

– Вот и славно. Тогда я препоручаю остальных воителей тебе и сегодня же отправляюсь в Дублин. – Я протянул руку, и старик крепко обхватил мое предплечье. Его челюсть задрожала от напряжения, а морщины вокруг рта казались глубже обычного. Во время нашего прощания он не сказал ни слова, но я без труда прочел все по его глазам. Он не желал покидать нашу крепость, потому что боялся скорого приближения смерти.

Да, друг мой. Все боятся смерти. И она идет за каждым из нас.

Я сразу же помчался к себе в покои, чтобы собрать вещи. Облачившись в монашескую рясу, я поспешил к песчаному перешейку, пока его не поглотило море. После полудня подгоняемые ветром волны вздымались особенно высоко, а морская пена и брызги дождем разбивались о камни. Я ускорил шаг. До прилива оставалось совсем немного времени, и у меня не было ни малейшего желания провести в крепости еще одну ночь.

– Тебе пока некуда торопиться.

На каменных ступенях, за которыми начинался перешеек, меня поджидал Томас. Он свернул свиток, который держал в руке, и спрятал его под плащом. Ворон, сидевший на его плече, тотчас улетел.

– Не хочешь вернуться и пообедать со мной и Гобнет перед тем, как отправиться в путь?

– Ты же знаешь, что мне не сидится на месте.

Томас действительно знал меня достаточно хорошо, чтобы отказаться от попыток меня переубедить.

– Тогда в добрый путь. Увидимся на собрании в следующем году, а то и еще раньше.

– Прощай, Томас. Передавай привет Фоуле, когда увидишься с ней.

Я выбрался на песчаный берег и поплотнее завернулся в рясу, убрав волосы под капюшон. Лучи зимнего солнца не приносили с собой тепла, а на горизонте маячили тучи. Такое скверное время года едва ли подходило для странствий по диким землям, но я спокойно относился к холоду и уж точно предпочитал его палящей жаре континента: впрочем, я подозревал, что уже через несколько часов странствий запою совсем другую песню.

Томас не стал дожидаться, пока я переберусь с острова в Ирландию. Когда я оглянулся, он уже брел назад в крепость. «Друг». Я всегда считал его другом, но теперь это слово окутывали сомнения. Слова Роунат занозой сидели у меня в мыслях. Я то и дело повторял их про себя, и сейчас, пока я глядел на то, как Томас исчезает в своей башне, у меня екнуло сердце от недоброго предчувствия.

Я ускорил шаг и безмолвно обратился к предкам, моля их о том, чтобы Кербалу хватило сил добраться до Дублина.

КИЛЛАЛО,

февраль 1000 г.

Гормлат

– Да нет, не это. Серебряное ожерелье с белыми самоцветами.

Орла съежилась под моим взглядом и вновь побежала к деревянному сундуку возле моей кровати. Она принялась перебирать мои украшения трясущимися пальцами, судорожно пытаясь сообразить, какое из них я потребовала подать. Почти пятнадцать лет, скоро замуж, а ума как у младенца. Видят боги, толку от Орлы было немного, но, чем скорее на ней кто-нибудь женится, тем лучше для меня. Эта девица уже сидела у меня в печенках.

Следовало признать, что недостатка в женихах у нее не наблюдалось. Личико у нее было прелестное, пусть и глуповатое. Мужчины обычно предпочитают женщин, которые не слишком много думают, хотя из Орлы и служанка была никудышная. Живи я в Дублине, я бы давно заменила ее на новую рабыню, но в Манстере рабов не держали. Я вновь оказалась в ирландском королевстве, где хозяйством сообща занимались вся семья и ее друзья. Орла приходилась дочерью троюродному брату короля Бриана и прислуживание королеве Манстера почитала за честь. Она была достаточно тупа, чтобы действительно в это верить. Уверена, что отец Орлы пристроил ее ко мне, чтобы подыскать ей хорошего мужа вместо того, чтобы содержать ее и ждать у моря погоды. Орла каждый вечер приходила со мной на ужин в королевские чертоги, где лучшие воины Бриана пялились на ее длинные каштановые волосы и не замутненные мыслями глаза.

– Вот это? – спросила она, достав из сундука искомую серебряную цепочку.

Я сдержанно кивнула и позволила ей застегнуть украшение на моей шее.

Орла не смогла удержаться от восторженного вздоха, когда сделала шаг назад и с горящими щеками уставилась на ожерелье, ласкающее мои ключицы. Я почти улыбнулась. Несмотря на близкое родство с королем Манстера, одевалась она как крестьянка. Местные женщины – даже приближенные к правителю – носили украшения и шелковые платья только во время больших торжеств. Их отцы и мужья не доверяли викингам и не торговали с ними, поэтому в дуне Бриана я выделялась на фоне прочих. Великолепный, сияющий лебедь среди унылых серых гусынь.

– Кольца.

Орла снова побежала к сундуку, наверняка радуясь, что уж в этот-то раз она никак не могла оплошать. Она высыпала мне на ладонь все кольца, и я сама нанизала их на пальцы – шесть на правую руку, четыре на левую – а затем поднялась на ноги.

– Вы неотразимы, королева Гормлат.

– Знаю.

Орла покраснела, и на этот раз я не сдержала улыбки. В Ирландии высоко ценилась женская скромность. Ни одна женщина во всеуслышание не признавала собственных заслуг и не принимала комплиментов своей красоте. Когда мне было тринадцать и я все еще жила с отцом, он бы выпорол меня за подобный ответ. Впрочем, я была уже не девчонкой, а женщиной. Королевой. Королевой, которая непременно покинет этот дун уже через год. Я могла говорить все, что вздумается.

– Пойдем. – Жестом я приказала Орле следовать за мной. – Смотри не наступай на мое платье.

Она опустила голову и послушно побрела за мной, хотя ее карие глаза исподтишка поглядывали то вправо, то влево – словно она была самкой оленя, крадущейся по лесу.

– Кого-то ищем, дитя мое?

Орла помотала головой и устремила взгляд себе под ноги.

– Тебе полагается следить, чтобы я не замарала платье, а не заигрывать с мужчинами. Если я расскажу о твоем поведении священникам, им это очень не понравится.

– О нет, королева Гормлат, я не заигрываю ни с кем, честное слово. – У нее на глазах проступили слезы. – Я просто надеялась увидеть…

– Довольно, – отрезала я. – Твои оправдания меня не интересуют.

Она кивнула с несчастным видом и дрожащей челюстью. Будь прокляты боги! Дразнить Орлу было совсем неинтересно. От ее скудоумия сводило зубы – все равно что снова общаться с моей приемной дочерью Гитой.

Прошествовав мимо конюшен и других домов, где жили сородичи Бриана, мы в конце концов добрались до сердца крепости – королевских чертогов. Зимнее солнце опустилось совсем низко, и высокие стены дуна повсюду отбрасывали тени. Дождя утром не было, но из-за нехватки солнечного света слякотное болото вокруг дорожки так и не высохло.

Я понятия не имела, как Бриан и его семья могли жить в таком безрадостном сыром месте. Следовало отдать королю должное: по крайней мере, внутри его стен было просторно. Его дун вдвое превосходил размерами крепость моего отца. Впрочем, у Бриана и семья была больше, да и гостей он принимал куда чаще. Вдобавок ко всему владыка Манстера приказал окружить свой круглый форт сразу тремя рвами. Подобного ранее не делал ни один ирландский король. И все же Бриан поступил так не тщеславия ради – нет, моим мужем двигало что-то иное. Но что именно? Я по-прежнему не могла распознать, о чем думал этот хладнокровный мужчина с каменным лицом.

Зато я точно знала, что роскошь не приносила ему удовольствия. Дома, построенные в стенах дуна, уступали размером даже той дублинской лачуге, в которой я жила после смерти Амлафа. Одна только крепость выглядела настолько впечатляюще, насколько и подобало королевской обители. Она чем-то напоминала и строения викингов, и ирландские ро: зодчие Бриана возвели каркас из мощных и прочных деревянных столбов и балок, а на крышу положили плотно переплетенную солому. Постройка получилась необычной, но определенно радовала глаз.

Впрочем, в отличие от королей-викингов, Бриан почивал не в своих чертогах, а в небольшом домике на заднем дворе. В чертогах он устраивал пиры и принимал гостей, и с тех пор, как мы вернулись из Дублина, недостатка не было ни в том ни в другом. Весь последний месяц воины Манстера праздновали великую победу Бриана в битве при Гленмаме. День за днем в Киллало прибывали новые и новые повозки с дублинскими мехами, драгоценностями и золотом. А затем король и его приближенные целый месяц делили добычу.

Я с отвращением наблюдала за тем, как Бриан и мелкие корольки Манстера разглядывали украшения и по очереди примеряли меха, а в перерывах хлебали вино, точно омерзительный эль, который варили христианские монахи. По крайней мере, мне удалось добыть еще несколько вещей, которые раньше принадлежали мне: два браслета, три фибулы, два шелковых платья и серебряные кубки. Серебро и золото до того ослепили мелких правителей, что они ничего и не заметили – разумеется, за исключением Бриана, который предпочел промолчать. Он даже помахал мне рукой, словно позволяя мне взять все, что я захочу. Мне стоило бы улыбнуться или поклониться в знак признательности, но я не смогла заставить себя это сделать.

Королевы разрешения не спрашивают.

Однажды, когда мой первый муж Амлаф еще был жив, я сорвала ожерелье с одной из его дочерей, самозабвенно обсуждавшей какие-то слухи, и повесила его себе на шею. Она уставилась на отца, явно ожидая, что тот на меня накричит. Вместо этого Амлаф рассмеялся и сказал, что новое украшение подходит к моим глазам, а его дочь в ярости выбежала вон из чертогов.

– Ой, – прошептала Орла. – Как же вкусно пахнет жареное мясо!

Я прекратила предаваться воспоминаниям и глубоко вдохнула. Служанка была права, хотя я никак не могла взять в толк, что это за мясо. Слишком сладкий запах для оленины и слишком резкий – для говядины. Я ускорила шаг. Когда я миновала дом Охи и добралась до открытого двора, на котором обычно готовили еду, я обнаружила там сразу семь костров. На двух вертелах висели свиньи, еще на двух – олени, а над остальными тремя кострами стояли котлы, в которых тушили говядину и баранину. В дальнем углу двора языки еще одного пламени ласкали огромный чан, в котором повара варили похлебку из рыбы и овощей.

И как же следовало это понимать? В дуне Бриана проживали двадцать пять его родственников, а еще здесь гостили двадцать манстерских корольков, но даже у них ушел бы целый месяц, чтобы расправиться с таким количеством еды.

Схватив Орлу за руку, я подтащила ее к себе:

– Зачем нам столько еды?

– К нам прибыли правители всех манстерских королевств – даже те, кто не бился у Гленмамы. А еще король Бриан пригласил их жен и детей. – Орла широко улыбнулась. – Сегодня на пиру будет еще сотня гостей, а может, и больше!

– Что?

Ее улыбка тотчас потухла.

– Почему все это держали в тайне от меня?

– Но ведь вы… В последнее время это обсуждал весь дун… Может быть, вы… просто… не услышали.

Под конец голос Орлы звучал едва слышно, а ее покрасневшие щеки задрожали: она явно ждала, что я снова начну на нее кричать. Впрочем, на сей раз я приструнила свой гнев. Если об этом собрании действительно говорил весь дун, то мне оставалось винить только себя саму. С тех пор как я прибыла в Киллало, в этом уголке Ирландии бушевали зимние бури и проливной дождь, поэтому я покидала свои уютные покои с теплым очагом лишь затем, чтобы поужинать в королевских чертогах. Мой новый муж также предпочитал держаться от меня в стороне.

– Здесь чересчур много еды даже для сотни гостей.

– Ой, король Бриан ведь поручил Кринок приготовить столько мяса, чтобы хватило для трех сотен, – пояснила Орла, переставшая разводить нюни. – Ведь он пригласил на пир все семьи, живущие в Киллало, а еще аббатов и епископов из земель клана Долкайш. Кажется, они будут у нас гостить до праздника в честь Имболка[1] в конце недели. Смотрите, вон идет отец Маркон.

При виде священника я тотчас воспрянула духом. Я часто говорила с ним во время долгого путешествия из Дублина в Киллало, осыпала его лестью и чуть ли не смотрела ему в рот. А потом отец Маркон охотно ответил на интересовавшие меня вопросы о мужских и женских монастырях Манстера. Впрочем, как только мы добрались до королевского дуна, Бриан отправил священника молиться о павших воинах вместе с их семьями.

Его возвращение пришлось как нельзя кстати. Теперь я могла попросить его показать мне прибрежные монастыри – возможно, имело смысл даже пообещать ему, что я пожертвую драгоценности одной из женских обителей. Малморда утверждал, что Потомки обитают в монастыре близ моря, который на первый взгляд казался полуразрушенным или вовсе заброшенным. Я не сомневалась, что с помощью отца Маркона мне не составит труда присмотреть подходящие места.

– Тогда пойдем. – Я улыбнулась Орле, отпуская ее руку. – Опаздывать никак нельзя.

Служанка послушно последовала за мной в королевские чертоги. Мой новый муж, король Бриан, сидел в самом центре главного стола, а по левую руку расположился его второй сын, Тейг. Кресло справа от Бриана пустовало. Обычно там сидел Мурха: он вернулся в Киллало вместе с войском, но с тех пор я ни разу не видела его в чертогах. Празднованию победы и дележу добычи он предпочел общество сына, но его место всегда оставалось свободным вне зависимости от причины его отсутствия – на тот случай, если Мурха все же соизволит почтить нас своим присутствием.

– Добрый вечер, Гормлат, – поприветствовал меня Бриан, когда я подошла к столу. – Ты неотразима, как и всегда.

Его комплимент звучал сухо и неискренне. Тем не менее я улыбнулась в ответ:

– Благодарю тебя, муж мой.

Орла снова порозовела. Правила приличия требовали, чтобы я возразила, будто другая гостья выглядела еще лучше, или и вовсе выразила несогласие, застенчиво нахмурившись. Впрочем, теперь на Орлу можно было не обращать внимания. Сегодня за ужином она сидела в дальнем конце стола и могла там краснеть и заикаться, сколько ей вздумается.

Бриан мельком покосился на меня, когда я села по правую руку от пустующего кресла Мурхи, а затем устремил взгляд на собравшихся с широкой приветливой улыбкой. Гости постепенно заполняли зал. Провинциальные короли и королевы по очереди подходили к Бриану, чтобы поприветствовать и благословить его. Он неизменно встречал их кивком и благосклонными речами. Улыбка не сходила с его лица, но при этом отнюдь не выглядела натянутой.

Амлафу тоже нравилось пировать с подвластными ему королями: при этом, правда, он всегда готовился к тому, что какой-нибудь сородич или давний друг решит взбунтоваться. Эта мысль, как ни странно, тоже его радовала. Даже в столь почтенном возрасте его по-прежнему будоражило чувство опасности. Когда Глуниарн и Рагналл устраивали очередной спор, а их руки опускались на эфесы мечей, его глаза чуть ли не блестели. «Боги всегда за нами наблюдают, – говорил он мне. – Им по нраву, когда их развлекают. Вот почему они посылают нам тяготы и врагов. Богам хочется поглядеть, как мы поступим».

Я повнимательнее пригляделась к Бриану. Нет, его-то лицо сияло отнюдь не от возбуждения. Он выглядел спокойным, довольным, умиротворенным.

– Дедушка! – Тарлах ворвался в королевские чертоги, промчался между столами по центральному проходу и повис у Бриана на шее. Король крепко обнял внука, приглаживая его волосы рукой.

– Запаздываешь, мальчик мой. Да и что это за наряд такой?

Его словам недоставало укоризны: Тарлах захихикал, как чертенок, пусть и тотчас поправил тунику. Мой отец не поглядел бы на юный возраст Малморды и не задумываясь угостил бы моего брата подзатыльником за то, что тот явился на пир в столь неряшливом виде, но невозмутимость Бриана нисколько меня не удивила. Он и сам-то не желал надевать золотые и серебряные безделушки, а семью и вовсе любил превыше всего: Тарлаху сошло бы с рук, даже если бы он вывалялся в грязи – лишь бы меч мог держать.

Ни Мурха, ни Тарлах не могли разочаровать короля Бриана, что бы они ни делали. Именно они воплощали собой будущее его рода. Даже Тейг, сидевший по левую руку, не вызывал у короля такого же интереса. Второму сыну Бриана предрекали величие, но уж я-то знала, что люди редко достигали величия, находясь в чужой тени, а у Тейга этих теней было сразу три.

Не переставая ухмыляться, Тарлах соскользнул на подлокотник королевского кресла и протянул деду золотой браслет.

– Нашел у отца в комнате. Спрячь и никому не говори, где он!

– Опять бедокуришь? А я ведь сегодня слышал, как твой отец на тебя кричал. Что ты такое натворил?

– Мы с Брокканом перестарались во время занятий.

– Ах вот как, – ответил Бриан и взял внука за подбородок, на котором красовался небольшой набухший синяк. – Понятно.

Тарлах поморщился:

– Да мы же не хотели. Просто увлеклись, и все.

Он вывернулся и вновь протянул деду золотое украшение с озорной улыбкой:

– Отец поймет, что это я взял браслет, но ни за что не догадается, что он у тебя.

Бриан колебался, силясь сдержать улыбку.

– Давай я возьму, – предложила я, протягивая руку. – Меня он точно не заподозрит.

Тарлах и Бриан уставились на меня, явно удивляясь, что я вообще открыла рот. Я ухмыльнулась еще шире:

– Славный будет розыгрыш, разве нет?

Тарлах покосился на деда, и тот едва заметно кивнул. Мальчик наклонился и передал браслет мне:

– Только не отдавай ему, пока я не скажу.

– Обещаю.

И Тарлах забрался в отцовское кресло, болтая ногами от переполнявшего его возбуждения.

Будущая жертва розыгрыша не заставила себя ждать. Мурха мак Бриан был мужчиной статным – рослым, широкоплечим и столь приятной наружности, что при виде него покраснели несколько манстерских королев. Впрочем, ему едва ли нравилось всеобщее внимание. Он пожимал протянутые руки, улыбался шуткам собеседников и справлялся об их здоровье. Именно так и полагалось вести себя наследнику короля… И все же я-то видела, что под этой безупречной наружностью скрывается мужчина с каменным сердцем. Точь-в-точь как Олаф.

– Что это ты забыл на моем кресле? – Мурха картинно поднял брови, подхватив сына на руки, но уголки его губ уже ползли вверх. – И что ты стащил из моих покоев?

– А откуда ты знаешь, что я что-то стащил?

– Это особый отцовский дар, – объяснил Мурха. – Мы всегда нутром чуем, когда наши сыновья затевают какую-то шалость.

Тарлах хихикнул и пожал плечами:

– Но у меня же ничего нет. Сам посмотри. – И он провел руками по тунике и штанам, наглядно показывая, что между его одеждой и телом не было посторонних предметов.

– Вот только не надо думать, будто ты уже слишком взрослый и я не решусь тебя раздеть догола при гостях!

Мурха принялся щекотать сына под мышкой, и тот обхватил себя обеими руками, чтобы помешать отцу исполнить обещанную угрозу.

– Отдай ему, – пропищал Тарлах, задыхаясь от смеха.

Я с улыбкой достала золотой браслет из рукава. Мурха посмотрел на украшение, на мгновение нахмурился, а затем с ухмылкой перевел взгляд на сына, прекращая мучить его щекоткой:

– Повезло тебе, что у меня хорошее настроение.

Тарлах расхохотался во весь голос и запрыгнул Бриану на колено. Король снова принялся разглядывать опухший синяк на подбородке у мальчика и расспрашивать внука, как именно тот им обзавелся.

– Держи. – Я вложила браслет в руку Мурхи, когда он устроился в кресле между мной и Брианом. – Не хватало еще, чтобы ты и меня пригрозил обыскать так же дотошно, как и сына. Не очень-то хочется раздеваться на глазах у гостей.

– Да, лучше обойтись без этого, – ответил Мурха, никак не отвечая на мой дразнящий тон. Поправив плащ, он откинулся на спинку кресла.

– Для кого же украшение? – не унималась я. – Кому-то из девушек посчастливилось удостоиться твоего внимания?

Мурха стиснул зубы. Наконец-то хоть какое-то проявление чувств. К сожалению, Тарлах тоже услышал мой вопрос и поднял взгляд на отца в ожидании ответа.

– Да, это так. – Голос Мурхи внезапно зазвучал низко и скорбно. – Я купил этот браслет для очаровательной юной принцессы.

– Одной из тех, что прибыли из Мита? – прищурился Тарлах.

Мурха чуть наклонил голову.

– Что ж, какое-то время она действительно пробыла в Мите, но, боюсь, я все-таки заблуждался на ее счет. Принцесса, которую я люблю, – нежное и чуткое создание. У нее в роду уж точно нет племянников-воришек.

– Так ты купил браслет для Бейвин? – Тарлах сердито упер руки в боки, хотя в его голосе слышалось облегчение. – И вовсе я не воришка. Я просто хотел тебя разыграть.

– Знаю, – подмигнул ему Мурха. – Можешь оставить себе, если хочешь. У меня для Бейвин есть и другой подарок.

Тарлах повесил браслет себе на запястье, но он оказался великоват и соскользнул по руке мальчика до самого локтя.

– Нет, – нахмурился Тарлах, снимая украшение. – Я лучше сам подарю его Бейвин, когда она вернется домой.

Мурха улыбнулся и потянулся за кубком с вином. Тарлах покрутил браслет в руке, глядя на отражения свечей, а затем лихо спрыгнул на пол, словно олененок, и помчался к другим детям, которые сидели за отдельным столом в дальней части зала.

Мурха проводил сына невидящим взглядом. Он так и не дотронулся до мяса, лежащего на блюде. Мой муж подобной сдержанности не проявлял и уминал ужин за обе щеки, обсуждая с Тейгом захваченных в Дублине лошадей.

Осторожно взглянув на Мурху краем глаза, я отпила вина из кубка.

– Браслет великоват и для Бейвин.

Он покосился на меня и опустил взгляд на тарелку.

– Она еще вырастет.

– Ну же, признайся, – ухмыльнулась я. – Кому ты на самом деле хотел его подарить? Я же знаю, что не сестре.

– Да ну?

– Да. – Я собралась с мыслями. – Ты за весь вечер ни разу не притронулся к еде, а твой полный томления взгляд мне прекрасно знаком. Да и подобный браслет кому попало не дарят. Его смастерил сам Пьер Нормандский: я видела его клеймо на застежке. Редкая находка.

– Значит, он станет отличным подарком.

– Высокородному принцу не нужны безделушки, чтобы покорять женские сердца. Это им полагается тебя впечатлять.

– О, ничего подобного. Женщины из благородных семей никого впечатлять не обязаны. – Он хлебнул вина. – В отличие от их отцов, которые стремятся заполучить выгодный брачный договор… или братьев… или даже сыновей.

Я расхохоталась. Таких коварных речей я от Мурхи еще не слыхивала.

– Да уж, это верно. Мы, женщины, никак не можем повлиять на то, за кого нас выдадут замуж, но иногда нам нравится притворяться, будто это так.

– Иногда это нравится и мужчинам.

Продолжая посмеиваться, я положила в рот кусок лосося.

– Ты все морочишь мне голову, а на вопрос отвечать так и не желаешь. Ну же, признайся: кому ты купил браслет?

Мурха промолчал, но, судя по тому, как крепко он обхватил пальцами кубок, вопрос вывел его из равновесия.

– К чему эта показная скромность, Мурха? В этом зале ты один из немногих, кто может выбрать себе невесту. Любой ирландский король охотно отдаст свою дочь за тебя замуж. Мы оба знаем, что твой отец не станет вынуждать тебя жениться, если этого не захочешь ты сам.

Мурха прекрасно понимал, что я имела в виду. Изначально Малморда договорился о том, чтобы я вышла за старшего сына манстерского короля, а не за него самого, но по какой-то причине я получила в мужья Бриана. Впрочем, меня удивило, что Мурха никак не ответил на мой намек. Я-то думала, жениха заменили из-за пожелания Ситрика, чтобы я вышла за короля, а не за его сына. Неужели это сам Мурха отказался стать моим мужем? Да не может быть.

– Северные О'Нилы терпеть нас не могут, – в конце концов ответил он. – Полагаю, ни один из их правителей ни за что не выдаст за меня свою дочь.

– Повезло тебе, что ты ни с одной из этих дочерей не знаком.

Мурха зевнул, прикрыв рот ладонью, и вновь воззрился на блюдо. Вооружившись ножом, он подцепил кусок оленины.

– А я ведь все равно узнаю, – прошептала я. – От меня ни одна тайная интрижка не укроется. Раз ты отказываешься называть ее имя, она либо уже замужем, либо и вовсе одна из рабынь.

– У нас нет рабынь.

Голос Мурхи вмиг ожесточился. Я так обрадовалась долгожданной возможности поддразнить его остроумным замечанием, что перестала следить за языком.

– Прости, не подумала. Просто я уже заметила, что в дуне живут не только ваши родные. Некоторые мужчины и женщины работают здесь потому, что им больше некуда пойти. Они подают вам вино, готовят пищу, пасут скот, зажигают костры и свечи. Во многом они не отличаются от дублинских рабов. Как вы их тут называете? Фуидиры? Кажется, это означает «безземельный»? Как по мне, все это очень похоже на рабство.

– Фуидир – отнюдь не то же самое, что и раб. Закон фениев предоставляет фуидирам те же права, что и всем остальным. В отличие от викингов, которые распоряжаются своими несчастными жертвами, как пожелают, мы не сжигаем их заживо, не избиваем и не насилуем. Любой манстерский фуидир волен уйти, когда пожелает. И женщины, и мужчины берут в супруги кого захотят. Здесь они могут построить счастливую жизнь.

– Когда Ситрик заглянет в гости, – заметила я с беззаботной улыбкой, – тебе стоит обсудить с ним различия между ирландским и датским правом. Уверена, беседа увлечет его.

– Теперь твоя очередь морочить мне голову. Я немало общался с Ситриком после битвы при Гленмаме и могу с уверенностью сказать тебе, что подобный разговор наскучит ему в два счета.

Мурха опустил нож, так и не доев оленину, и направился к друзьям, сидевшим на соседней скамье. Сказать, что он мне нравился, было бы ложью: отнюдь, я ненавидела его за то, что он убил Харальда. И тем не менее Мурха вызывал у меня неподдельный интерес. На мгновение я даже представила, каково было бы иметь в мужьях его, а не Бриана. Безусловно, лежать в одной постели с мужчиной, от рук которого погиб мой приемный сын, означало бы обрекать себя на душевную боль, но вот заскучать я бы точно не заскучала.

Как только Мурха покинул королевский стол, я утратила к пиршеству всякий интерес. Не важно, сколько в чертоге собралось гостей – пятнадцать, восемьдесят или все три сотни. Беседовать с королевой Дублина никто из них не желал. Обычно, насытившись, я находила удобный повод покинуть пир и возвращалась в свой дом, стоявший у дальней стены дуна. Сегодня же меня ждали важные дела. Отец Маркон поменялся местами с Тейгом и теперь сидел рядом с моим мужем, но еда пока интересовала их больше общения. Я поняла, что мне предоставилась подходящая возможность.

Наклонившись вперед, я подняла кубок:

– Рада снова вас видеть, отец Маркон.

Священник улыбнулся и торопливо проглотил кусок лосося, не успев толком его дожевать.

– И я вас, королева Гормлат.

– Я уже так давно хотела с вами поговорить. Я мечтаю помочь одному из женских монастырей Манстера и нуждаюсь в вашем совете.

– Какая отрадная весть! Многим нашим монастырям не помешает помощь добрых христиан.

– Когда мы покидали Гленмаму, вы упоминали женские монастыри на побережье, которые пострадали от набегов викингов и пришли в упадок. Я бы хотела искупить вину за жестокость Амлафа и стать покровительницей одного из них.

Король Бриан неискренне улыбнулся:

– Монахиням из Россманахера тоже нужна помощь. Думаю, тебе следует навестить именно их.

Едва ли. Монастырь, о котором он говорил, располагался всего в часе пути от Киллало, и никакого моря там не было и в помине.

– Но ведь у Россманахера и так немало обеспеченных покровителей, разве не так? Нет, я бы хотела сделать доброе дело в одном из отдаленных уголков Манстера. Например, на побере…

Король Бриан поднял руку:

– Отец Маркон, сделайте одолжение: передайте Охе, что я хочу с ним кое-что обсудить.

Священник встал из-за стола. Бриан, с лица которого по-прежнему не сходило бесстрастное выражение, потянулся за куском молодой баранины. Его зубы скользнули по верхней губе.

– Что-то не так, муж мой?

– Ни на какое побережье ты не поедешь, Гормлат.

– Почему же?

– Ты красивая женщина – возможно, самая красивая из всех, что я встречал. Ты станешь желанной добычей для любого викинга. Если один из твоих дублинских приятелей – а то и сам король Норвегии или ярл Оркнейских островов – найдет тебя на побережье, он уплывет с тобой прочь. У меня не останется иного выбора, кроме как прийти тебе на выручку, а терять хороших воинов из-за подобной затеи я не желаю.

Я цокнула языком:

– «Найдут меня»? Да откуда они вообще узнают, где я?

– Ты сама им и скажешь.

– Я не посылаю никому писем.

– Гормлат, я не смогу воспринимать твои слова всерьез, пока не начну тебе доверять, а сейчас я тебе не доверяю. Ты – моя жена. Я тебя уважаю. В Киллало тебя ждет жизнь со всеми удобствами, но покидать дун без моего дозволения тебе запрещено. Если пожелаешь, можешь посетить с отцом Марконом монастырь в Россманахере, но не более того.

– Но я же…

– Хватит, Гормлат. Я все сказал.

Бриан направился к одному из соседних столов, где сидел предводитель клана Оуанахт Хашил, а может, и Оуанахт Ойне: я точно не помнила. Я вновь осталась одна.

Покрутив в руках кубок с вином, я задумалась: сколько же еще таких дней мне по силам вынести?

Малморда попросил меня разузнать побольше про манстерские монастыри, прежде чем я навсегда покину ирландские берега, но за минувший месяц у меня так ничего и не получилось. Теперь мне стало ясно, что подозрительный Бриан не позволит мне добиться успеха.

Я бросила взгляд на собственное отражение в серебряном кубке и увидела там красивую женщину. Слишком красивую. В Дублине моя внешность играла мне на руку, здесь же, в Манстере, она стала проклятием. Она давала королю Бриану повод держать меня взаперти, а вот стареющих рыхлотелых баб скандинавские ярлы не похищали. Если бы я больше походила на Фриггу, Бриан не стал бы ни в чем мне препятствовать. Бедная Фригга. Мало того что старая и жирная, так теперь она еще и потеряла Харальда. Когда я видела ее в последний раз, у нее во рту оставалось всего четыре зуба. Интересно, сколько их было теперь?

Глотнув еще немного вина, я задумчиво провела языком по задней стороне зубов. Мне нужно было завоевать доверие Бриана, но я знала, что на это уйдет не один месяц. Чтобы я смогла чего-то добиться, моя красота должна была померкнуть. Я вознамерилась стать куда менее привлекательной добычей – такой женщиной, из-за которой ни один мужчина не захочет плыть через целое море.

Я медленно поднялась на ноги и подошла к другим столам, то и дело останавливаясь, чтобы перекинуться словечком с манстерскими королевами, которые пришли на пир с мужьями. На одной из них – Ангас, жене вождя Оуанахт Хашил, – красовался меховой плащ, который некогда принадлежал Онгвен. Ситрик сам купил его в подарок для своей любимой рабыни.

– Прекрасно выглядишь, Ангас, – заметила я. – Серая волчья шкура замечательно идет к твоим глазам.

– Благодарю тебя за добрые слова, королева Гормлат, но твоя красота сияет ярче, чем мы все.

Она почтительно наклонила голову, а когда снова подняла ее и встретилась со мной взглядом, на ее губах играла самодовольная ухмылка. Вот ведь зазнавшаяся маленькая ведьма. Это мое внимание должно быть для нее честью, а не наоборот.

– Прошу прощения, но я очень устала, – объявила я. – Приятного пира.

Услышав мой невежливый ответ, Ангас нахмурилась. Мне полагалось сделать ей еще один комплимент, расспросить ее про детей и наполнить ее кубок. Да, мне стоило приложить больше усилий, но на все это не было времени. Меня ждали другие неотложные дела. Перед тем как выйти из зала, я обернулась взглянуть на мужа. Даже и не заметив, что я ушла из-за стола, он, смеясь и улыбаясь, беседовал о чем-то с Лукрецией и ее дочерями, старательно притворяясь радушным хозяином.

Вернувшись к себе в покои, я перекинула через запястье три длинных пряди. Проходя мимо конюшен по дороге домой, я выдернула их из хвоста любимой кобылы Бейвин. Лошадиные волосы сияли белизной даже на фоне моей бледной кожи. Они оказались толще моих собственных волос, но я была к этому готова. Верхом я ездила крайне редко, но я прекрасно знала, каково это – пропускать лошадиную гриву сквозь пальцы.

1 Имболк (ирл. Imbolc или Imbolg) – традиционный фестиваль гэльских народов, посвященный началу весны и отмечавшийся 1 или 2 февраля. После принятия Ирландией христианства стал отмечаться как день святой Бригитты.

Продолжить чтение