Искушение бездной
Пролог
18:00.
Мертвенное молчание, царившее здесь всего час назад, было грубо нарушено щелчком главного рубильника. Один за другим загорались прожектора, выхватывая из тьмы бархатные ложи, хромированные поручни и отполированный до зеркального блеска пол. Их холодный, безжалостный свет резал глаза, не оставляя места тайнам. Воздух, еще не успевший наполниться дыханием толпы, пах озоном от электроники и едкой химией чистящих средств. Где-то в глубине, за стенами, обшитыми звукопоглощающими панелями, с глухим гулом проснулась система кондиционирования.
Элизиум просыпался. Медленно, нехотя, как хищник, потягивающийся в предвкушении ночной охоты. Каждый звук, каждый луч света был частью этого пробуждения – размеренного и неотвратимого.
21:00.
Массивные двери приоткрылись, впустив первых гостей. Первыми всегда были они – те, кто боялся опоздать на собственную жизнь. Тихий шепот, сдержанные смешки, настороженные взгляды. Охрана в темных, идеально сидящих костюмах бесшумно двигалась среди них. Шуршание ткани их пиджаков, когда они проверяли приглашения, было похоже на шелест крыльев ночной птицы.
И тут же, будто отвечая на это движение, из гигантских колонок полились первые, робкие аккорды музыки. Это была ещё не мелодия, а лишь ее скелет – нервный, прерывистый пульс, на который постепенно наращивалась плоть баса и бита. За стойкой бара, освещенной сиянием хромированных кранов и полок с бутылками, бармены совершали последние приготовления. Они двигались с выверенной точностью, словно хирурги перед сложной операцией, расставляя бокалы, проверяя сифоны, натирая дольками цитрусовых тонкие края стопок. Их лица были спокойны и отстраненны; они знали, что вскоре эта стойка станет алтарем, а они – его жрецами.
23:00.
Превращение было завершено. Технический свет сменился хаотичным танцем цветных лучей, которые резали дым, плясали на стенах и лицах. Элизиум был жив, он дышал. Воздух густел, насыщаясь терпкими ароматами духов, сладковатым запахом пота и чем-то еще – острым, запретным, запахом тайных желаний и мимолетных обещаний.
Зеркальные стены, холодные и бесстрастные днем, теперь множили отражения до бесконечности, создавая иллюзию другого измерения, где танцуют тысячи таких же пар, где длятся тысячи таких же ночей. Музыка больше не пульсировала – она обрушилась водопадом, заполняя собой каждую молекулу пространства. Бас бил в грудь, насильственно выбивая сердечный ритм, заставляя забыть о том, что за стенами этого храма существует другой, дневной мир.
Охота началась.
Глава 1
21:30.
Его царство было обнесено стенами из темного дерева и глухого, поглощающего звук ковра. Кабинет – не комната, а скорее кокон, утроба, выстланная дорогими тканями и скрывающая своего создателя. Стиль модерн-лофт: голые коммуникации под потолком, минималистичная мебель из почти черного дерева и матовой стали, ни одной лишней вещи. Вдоль одной стены тянулся бар – не просто стойка, а пантеон, где каждый сосуд с коллекционным алкоголем был отдельным божеством, шедевром дизайна и выдержки.
Но главным был алтарь. Не бар, не кресло за массивным столом, а целая стена. Вернее, панорамное зеркальное стекло, безупречно чистое и холодное, выходившее прямо на танцпол «Элизиума».
Алекс стоял перед ним, неподвижный, как изваяние. Высокий, с отточенной фигурой, облаченный в безупречно сидящий классический костюм. Белая рубашка была расстегнута на три пуговицы, обнажая загар и темные завитки татуировок на груди. Ему было тридцать семь, и время, оставив легкие морщинки у глаз, лишь добавило его красоте шарма и опасности. Темные волосы, темные глаза, в которых отражался мерцающий свет с танцпола.
В его руке, опущенной вдоль тела, бокал с виски медленно вращался, и жидкость цвета темного янтаря пленкой стекала по стенкам. Его собственное отражение – сексуальное, уверенное, чуть отстраненное – накладывалось на мельтешение толпы за стеклом. Он смотрел сквозь себя, видя их всех.
Для них, для этих танцующих, пьющих, ищущих тел за стеклом, он был невидим. Безупречное зеркало возвращало им лишь их собственные лица, искаженные страстью и алкоголем. Они и не подозревали, что за ним скрывается божество, наблюдающее за своим Олимпом. А для себя он был хищником в засаде, терпеливо оценивающим стадо, выбирающим жертву или просто наблюдающим за вечным круговоротом инстинктов.
22:15.
Его взгляд, холодный и аналитичный, скользил по знакомым силуэтам, раскладывая живых людей на схемы и архетипы.
Там, у бара. Евгений, успешный хирург с усталыми голубыми глазами и темно-русыми волосами, с проседью у висков. Его костюм стоил как месячная зарплата одного из его ассистентов, но галстук был ослаблен – первый признак капитуляции перед вечером. Рядом Татьяна, художница по костюмам, в строгом платье-футляре, пытавшемся скрыть ее неуверенность. Ее волнистые светлые волосы были уложены с искусственной небрежностью, а карие глаза выдавали усталость от одиночества. «Два сосуда, – мысленно определил Алекс, – с выгоревшим содержимым. Пришли сюда, чтобы хоть на миг почувствовать жар, но боятся обжечься».
Его внимание переключилось на танцпол. Алина, архитектор, одетая в короткое, ослепляющее пайетками платье. Ее движения были резки, в них читалась жажда острых ощущений, побег от рутины чертежей и расчетов. И ее тень – Даниил. Он возник из ниоткуда, как всегда. Мужчина лет тридцати с небольшим, чье прошлое было стерто, а настоящее сводилось к постоянному присутствию здесь. Его руки лежали на ее бедрах с видом собственника. «Хищник и жертва, – ухмыльнулся про себя Алекс. – Ведомые вечным танцем. Интересно, кто кого сегодня?»
Дальше, в полумраке у стены. Лена, бухгалтер. Простое платье, сдержанный макияж. Она пыталась раствориться в толпе, стать невидимкой, но ее глаза, полные скуки и тайной надежды, выдавали ее. Костя, его бармен, на несколько минут отвлекшийся от стойки. Он что-то говорил ей, и в его глазах, обычно сосредоточенных на блендере, мелькала искра. «Два одиноких маяка, – подумал Алекс. – Подающие сигналы в надежде, что кто-то заметит их в этом густом тумане».
И, наконец, VIP-ложа. Мария. Молодая, красивая, идеальная кукла в дорогих шелках. Рядом – не ее спутник, пожилой олигарх, уже изрядно подвыпивший, а Андрей, охранник "Элизиума". Он стоял в стороне, статуей, но его взгляд, полный обожания и боли, был прикован к Марии. Они обменивались краткими, едва заметными касаниями пальцев, когда он передавал ей бокал. «Узники золотой клетки, – констатировал Алекс. – Точащие ключ к замку, который, быть может, и не существует».
Алекс медленно поднес бокал к губам. Первый глоток. Виски обжег горло теплом, разлился по телу, знакомым едким нектаром. Вкус древесины, дыма и горьковатой сладости.
«Начинается, – пронеслось в его голове. – Вечный танец с самими собой. Они приходят сюда искать друг в друге ответы на вопросы, которые боятся задать себе. А находят лишь собственное отражение в чужих глазах».
Он сделал еще один глоток, последний. Отставил пустой бокал на карниз у зеркала. Хрусталь тихо звякнул о сталь.
Затем он повернулся. Медленно, почти нехотя. Спиной к зеркалу, к своим подданным, к своему отражению. Это был простой, почти бытовой жест. Но в контексте этой комнаты, его роли, это был символический акт. Наблюдение закончилось. Ночь, настоящая ночь, вступала в свои права. И он, бог в зеркальной маске, был готов в ней участвовать.
22:45.
Алекс стоял у зеркала, но его взгляд, прежде такой цепкий и аналитичный, теперь скользил по залу без интереса. Он отхлебнул виски. Напиток, обычно радовавший сложным букетом, сегодня казался плоским, обыденным, просто еще одной порцией алкоголя. Пустая трата тридцатилетнего скотча.
Его пальцы сами потянулись к запонкам на манжетах – матовым, из черненного серебра. Он поправил их, вкручивая туже в ткань рубашки. Этот мелкий, отточенный жест был верным признаком внутреннего беспокойства, скуки, перерастающей в раздражение.
Его взгляд снова прилип к Даниилу и Алине. Они уже не танцевали, а стояли у барной стойки, склонившись друг к другу. Даниил, этот вечный охотник, обычно метавшийся от одной одинокой души к другой, сейчас был всецело поглощен одной-единственной. Он смотрел только на Алину, отгородившись от всего зала ее спиной.
«Слишком тихо, – пронеслось в голове Алекса. – Слишком правильно. Все идут по накатанным рельсам. Несчастные супруги тихо ненавидят друг друга, хищник заигрался с одной жертвой, а маяки так и маячат в тумане, боясь послать хоть один яркий луч. Никто не рискует сойти с ума. Ни одной трещины на лакированной поверхности вечера».
Он тяжело выдохнул: «Скучно».
Ключевая мысль, холодная и отточенная, как лезвие, прорезала сознание: «Элизиум не для тихого счастья. Он для катарсиса. Пора встряхнуть банку с пауками».
23:00.
Решение созрело мгновенно, без колебаний. Это была его функция – вершить судьбы, когда они застаивались.
Алекс повернулся и поставил бокал на столик из черного дерева. Хрусталь с тихим, но отчетливым стуком коснулся поверхности. Звук был крошечным, но в нем читалась вся его решимость.
Он подошел к столу, провел пальцем по гладкой поверхности, пока не нашел едва заметную линию. Легкое нажатие – и панель бесшумно отъехала, открыв встроенный коммуникатор. Он нажал единственную кнопку.
В его миниатюрном, почти невидимом наушнике раздался нейтральный, низкий голос:
– Да, босс?
Это был Ник, его правая рука и тень.
Голос Алекса был ровным, без единой эмоции, но каждое слово было отчеканено, как монета:
– Наш друг у барной стойки, Даниил, слишком увлекся одной картиной и забыл про всю галерею. Его процент от чека падает.
Он сделал паузу, его взгляд на мгновение задержался на отражении Алины – растерянной и очарованной.
– Напомни ему, – продолжил Алекс, – что тени не должны привязываться к своим игрушкам. Пусть добавит красок. Я хочу видеть огонь.
Он отпустил кнопку. В наушниках воцарилась тишина. Приказ был отдан.
23:05.
Алекс снова поднял бокал. Сделал глоток. И теперь вкус виски показался ему иным – сложным, дымным, с горьковатым, но долгожданным послевкусием предвкушения. Наконец-то.
Он на мгновение повернулся спиной к зеркалу, отходя вглубь кабинета, оставляя за своей спиной бушующий, но пока еще предсказуемый зал. Но долго оставаться в неведении он не мог.
Через минуту его взгляд снова был прикован к барной стойке. К Даниилу подошла массивная, но неброская фигура одного из охранников. Тот наклонился, что-то тихо сказал на ухо. Выражение лица Даниила изменилось мгновенно: натянутая улыбка слетела, как маска, взгляд стал жестким, почти злым. В его расслабленной позе появилось пружинистое напряжение.
Алекс наблюдал, как Даниил, бросив Алине короткое, дежурное «извини», резко развернулся и ушел в толпу, целенаправленно направляясь к группе одиноких девушек у другого конца бара. Алина осталась стоять одна, с недоуменным и уязвленным выражением лица.
В углу его губ дрогнуло подобие улыбки. Первая кость была брошена. Теперь он будет наблюдать, как хищники в его заповеднике начнут новый танец. Он поднес бокал к губам.
– Начинается, – прошептал он тишине своего кабинета.
Вечный танец с самими собой. Но на этот раз – с его легкой подачи.
Глава 2. Знакомство
Евгений и Татьяна
21:45.
Барная стойка в «Элизиуме» была подобна нейтральной полосе между мирами. С одной стороны – безумие танцпола, с другой – тихие, темные коридоры, ведущие к VIP-ложам. А посередине – они. Те, кто еще не решил, куда ему двигаться, или уже отчаялся это сделать.
Татьяна сидела на высоком барном стуле, словно на одиноком утесе. Пальцы ее правой руки медленно вращали ножку бокала с мартини, заставляя оливку совершать тоскливые круги по дну. Платье-футляр, которое днем выглядело безупречно, теперь отдавало вечерней усталостью: где-то чуть помялось на бедре, где-то ослаб шов на плече. Она поймала свое отражение в полированной поверхности стойки – тушь на левом глазу слегка размазалась, придавая взгляду растерянное, чуть потерянное выражение. Она отвела глаза. Ее взгляд скользил по толпе, по парам, по одиноким мужчинам, но ни на ком не задерживался, будто ища не лицо, а просто пустое место.
«Обещала себе – только один бокал и домой, – вихрем проносилось в голове. – Но дом… это тишина, прерываемая скрипом холодильника. Это пятно от вчерашнего чая на кухонной скатерти, на которое я смотрю каждое утро. Это звонок от матери с вопросом: «Ну что, нашла уже кого-то?» Нет. Не нашла. И не ищу. Просто сижу тут, как дура, в помятом платье».
Он подошел без стука, без лишнего шума, просто возник в поле ее периферийного зрения, заняв соседний стул. Евгений. Его костюм кричал о деньгах и вкусе, но детали выдавали состояние души: галстук был ослаблен, образуя мягкую петлю, а верхняя пуговица белоснежной рубашки расстегнута, освобождая шею. В его руке – бокал с виски, и пальцы нервно, отрывисто постукивали по стеклу, выбивая неслышный, тревожный ритм.
Их взгляды встретились случайно, когда он повернулся к бару. Не мимолетно, а на долгую, тяжелую секунду. И в его голубых, обычно холодных и сконцентрированных глазах она прочла то же, что чувствовала сама – бездонную, вымотанную усталость. Усталость не от дня, а от жизни.
Он не улыбнулся. Его голос был тихим, без интонаций, простым констатацией факта.
–Вы тоже ждете кого-то, кто не придет?
Татьяна перевела взгляд с его ослабленного галстука на глаза. В них не было ни флирта, ни насмешки. Только та же знакомая пустота. Она не стала ничего придумывать.
–Кажется, я уже дождалась, – так же тихо ответила она.
Приглушенный смех с танцпола долетал до них как отзвук другого мира. Бармен где-то звонко стукнул шейкером, и этот звук, чистый и резкий, на мгновение прорезал гул голосов. Запах ее духов – нежные, чуть печальные ноты фиалки и спелой груши – смешивался с его стойким, мужским парфюмом, где чувствовалась сухость дерева и прохлада кожи. Татьяна сжала бокал сильнее, пытаясь согреть ладони о холодное, упругое стекло. Но холод, казалось, шел изнутри.
Они сидели молча, двое незнакомцев, узнавших друг в друге отражение собственного одиночества. Первый шаг был сделан. Теперь предстояло решить, что делать дальше.
Даниил и Алина
22:00
Танцпол «Элизиума» пульсировал, как открытая рана, и Алина была ее счастливым нервом. Она танцевала с закрытыми глазами, отдавшись музыке, позволяя телу изгибаться в самых неожиданных местах. Короткое платье, усыпанное пайетками, то и дело открывало длинные линии бедер, когда ткань закручивалась вокруг ее ног, переливаясь в такт каждому движению. «Архитектура тел… Да, но не фасадов, а их скрытых, потажных помещений», – пронеслось в ее голове.
Он возник из темноты беззвучно, как материализовавшаяся тень. И прежде чем она успела открыть глаза, его руки легли на ее бедра – твердые как сталь, горячие как огонь, обжигающие даже сквозь ткань. Но это было только начало. Одна его ладонь скользнула ниже, уверенно легла на ее обнаженное бедро, и ее кожа тут же покрылась мурашками. Большой палец врезался в нежную внутреннюю поверхность, проводя медленную, разгорячающую линию.
Ее тело вздрогнуло, инстинктивно пытаясь вырваться, но ритм музыки и власть его прикосновений были сильнее. Он притянул ее спиной к себе, и она почувствовала всю жесткую мышечную мощь его торса, прижимающегося к ней. Его бедра в такт музыке двигались сзади, задавая новый, откровенный ритм, и ее тело, сначала сопротивляясь, постепенно начало отвечать ему – таз откровеннее выписывал круги, спина прогибалась, отдаваясь его поддержке.
Они не говорили ни слова, но их тела вели самый откровенный диалог. Он вел уверенно, его руки скользили по ее талии, животу, поднимались к груди, едва касаясь, но оставляя на коже дорожки огня. Она, всегда предпочитавшая соло, с удивлением обнаружила, что ее тело само ищет этих прикосновений, отвечает на них стыдливым, но настойчивым движением. Она открыла глаза, и в зеркальной стене напротив увидела их отражение – ее запрокинутое голову, полуоткрытые губы и его лицо, уткнувшееся в ее шею. Красивый, но пустой взгляд в зеркале встретился с ее помутневшим.
Бас бил в грудь, вышибая воздух. Она чувствовала его горячее дыхание на своей шее, а потом – влажный, жгучий поцелуй чуть ниже уха, за которым последовал легкий укус, заставивший ее вздохнуть резко и прерывисто. Тепло его ладоней, скользящих по ее коже, и влажность, скопившаяся в ложбинке между ее грудями, которую он исследовал пальцами. Искры от пайеток слепили в такт вспышкам света, превращая их танец в сплошную, чувственную иллюзию.
И тогда он наклонился еще ближе, его губы коснулись мочки ее уха, а язык обжег кожу.
–Танцуешь как беглец, – прошептал он, и его голос был густым, как мед. – От кого или от чего бежишь? В твоих движениях столько отчаяния… и желания.
В его голосе звучала не насмешка, а знание, и это задело ее еще сильнее. Она откинула голову еще больше, обнажая горло, встречая его взгляд в зеркале своим, полным вызова и внезапно вспыхнувшей дерзости.
–Возможно, бегу от скуки, – выдохнула она, ее бедра продолжали двигаться в такт его бедрам. – Чтобы найти… нечто по-настоящему горячее.
На его губах тут же расцвела улыбка – совершенная, отрепетированная. Но глубоко в глазах вспыхнула не искра, а целое пламя живого, хищного интереса. Одна его рука все еще лежала на ее бедре, пальцы впивались в кожу.
–Пойдем к бару, – сказал он, и его голос звучал как обещание чего-то большего. – Обсудим… источники этого огня.
Костя и Елена
22.10.
Барная стойка «Элизиума» была границей, за которую Лена боялась заходить. Она сидела на самом краю, словно готовая в любой момент сбежать, в своем простом, но элегантном черном платье, которое вдруг показалось ей ужасно старомодным. Пальцы нервно теребили тонкий серебряный браслет – подарок мужа на прошлый день рождения. «Пять лет замужем. Три года одиночества в браке. Сегодня – последняя попытка что-то изменить. Хотя бы просто поговорить с кем-то», – вихрем крутилось в голове, пока она пыталась поймать взгляд бармена.
– Красное вино, пожалуйста, – произнесла она, и ее голос прозвучал чуть слышно.
Молодой бармен, торопясь, кивнул и через минуту поставил перед ней бокал с белым. Она уже хотела промолчать, смириться, как это часто бывало в ее жизни, но вдруг другой бармен, работавший рядом, мягко коснулся плеча коллеги.
– Кажется, дама заказывала красное, – тихо сказал он, и его голос был спокойным и уверенным.
Это был Костя. Он заметил ее еще десять минут назад. «Не ее среда, – подумал он тогда. – Слишком правильная, слишком закрытая. Но глаза… в них есть глубина, а не просто пустота, как у многих здесь».
Он забрал бокал с белым вином, а через пару минут поставил перед ней другой. Напиток в нем был цвета вечернего заката – густой, с алыми и оранжевыми переливами.