Частный случай – Дело номер 4 «Вернисаж»

Глава 1

Горбулев Дмитрий

Частный случай

Дело № ____

Глава 1. Тихий вернисаж

      Холодный, стерильный блеск галереи «Вернисаж» в этот вечер был дополнен приглушенным гулом. Галерея, расположившаяся в отреставрированной фабрике прошлого века, демонстрировала свой парадокс – промышленное прошлое проглядывало сквозь дорогой лоск, как скелет через натянутую кожу. Грубая кирпичная кладка стен служила дерзким фоном для безупречно белых гипсокартонных перегородок, на которых висели полотна новой экспозиции.

      Под ногами настолько ровный и глянцевый пол, что в нем, как в черной луже, отражались гости, собравшиеся вокруг центральной инсталляции. Высокие потолки терялись в темноте, откуда на экспонаты и зрителей смотрели бездушные глаза трековых светильников. Их холодный свет выхватывал из полумрака яростные мазки абстрактного экспрессионизма.

      В самом сердце зала, подвешенная на почти невидимых тросах, кружилась инсталляция из бронзы и стекла «Кризис идентичности». Нечто, напоминавшее то ли застывший взрыв, то ли внутренности гигантского механизма, медленно вращалось под аккомпанемент приглушенных щелчков фотокамер. Инсталляция была красива и бездушна.

      Воздух был густым. Легкая, навязчиво-сладковатая нота лемонграсса из дизайнерского диффузора боролась с запахом озона от работающей проекционной аппаратуры и едва уловимым, но узнаваемым ароматом дорогого шампанского, которое разносили официанты. Звучала приглушенная джазовая музыка – ровно на той громкости, чтобы не мешать светским беседам, но создавать фон интеллектуальной изысканности.

      На одной из стен было огромное зеркало, в котором отражалось все пространство зала. За витражными окнами лежал ночной город, его огни расплывались в матовом стекле, как слезы. Это окно выглядело барьером, отделяющим избранных внутри от всего остального мира снаружи. Сейчас этот барьер охраняли двое невозмутимых охранников в черных костюмах.

      Галерея была прекрасна. Идеальна. Полная людей, она оставалась стерильной и безжизненной – сверхтехнологичным моргом, где вместо тел покоились души, вынутые из картин и превращенные в товар на этом торжественном показе.

      В эпицентре этого холодного великолепия возле вращающейся инсталляции стоял Арсений Викторович Гранов. Его идеально сшитый темно-серый костюм выглядел продолжением интерьера – такой же безупречный, дорогой и лишенный души. Возраст лишь отточил его черты, добавив лицу властную скульптурность, а в осанке и энергичных движениях читалась уверенность мужчины, находящегося на пике своих сил.

      Он принимал поздравления, и его баритон, громкий и хорошо поставленный, легко парил над негромкой музыкой. Каждое рукопожатие, каждый кивок, каждый жест – все было тщательно выверено и в то же время демонстрировало спонтанную щедрость хозяина, уверенного в своем праве владеть этим пространством и всем, что в нем находилось.

– Дорогой Михаил Петрович! Рад, что оценили! Да, да, мы рискнули, но, как видите, – риск оправдался! – его ладонь описывала в воздухе широкую дугу, охватывая и инсталляцию, и часть зала, словно он не просто представлял работу, а благословлял ее на успех.

      Его улыбка была ослепительной. Взгляд, быстрый и цепкий, скользил по лицам, оценивая не столько искренность слов, сколько статус и полезность говорящего. Он ловил восхищенные взгляды, кивал на комплименты, и во всей его позе, в каждом жесте читалась непоколебимая уверенность: весь этот успех, вся эта магия «Вернисажа» были исключительно его заслугой, плодом его гения и его воли. Он был солнцем в этой холодной системе, а все остальные – лишь спутники, вращающиеся вокруг него по предсказуемым орбитам.

      Пока Арсений Викторович купался в лучах всеобщего внимания, у самой дальней стены, в глубокой тени между двумя мощными бетонными колоннами, стоял Марк Столяров. Его темный костюм был полной противоположностью безупречному гардеробу Гранова – он не привлекал внимания, сливаясь с грубой фактурой кирпичной кладки.

      Поза его казалась расслабленной, почти небрежной, но это была обманчивая видимость. Каждый мускул был подконтролен и готов к мгновенному действию. Скрещенные на груди руки, чуть склоненная голова – он напоминал крупного хищника, дремлющего на солнце, но ни на секунду не теряющего бдительности.

      Его взгляд, холодный и методичный, непрерывно сканировал зал. Он не смотрел на картины и не слушал разговоры. Его задачей были люди – те, кто направлялся к Гранову. Он фиксировал всё: слишком резкий взмах руки, чересчур быстрый шаг, задержавшаяся в кармане рука. Его лицо оставалось абсолютно непроницаемым.

      Оторвавшись от потока гостей, Арсений Гранов подошел к Марку.

– Машина к одиннадцати. У парадного, – отчеканил он, глядя куда-то поверх голов гостей. – Без опозданий. Не как в прошлый раз. – Фраза прозвучала резко, без обращения, с привычной холодной пренебрежительностью. Это был не просьба, а приказ.

      Из тени последовал почти незаметный кивок. Марк не изменил позы, лишь его голос, низкий и ровный, без единой эмоции, откликнулся:

– Так точно, Арсений Викторович.

      Диалог занял не больше секунды, но в нем с болезненной ясностью проступила суть их отношений: хозяин и слуга. Не удостоив Марка ни взглядом, ни кивком, Гранов развернулся и направился в глубь зала, к неприметной, но массивной двери, ведущей в его личный кабинет. Дверь бесшумно открылась и так же бесшумно закрылась за его спиной, скрыв его от гостей в приватной зоне, оставив общество наедине с искусством и c самим собой.

      Анна Гранова появилась из глубины зала неспешно, словно выплывая из полумрака, и её появление не требовало ни громких фраз, ни широких жестов. Она была воплощением сдержанной элегантности в строгом платье глубокого тёмно-синего оттенка.

      Её движения были отточены и лишены суеты. Каждый шаг, каждый взгляд, каждая улыбка – всё было частью тщательно выверенного ритуала. Она скользила между гостями, обмениваясь короткими фразами и улыбаясь. Взгляд оставался ясным, спокойным и отстранённым, будто она наблюдала за происходящим из-за толстого невидимого стекла.

– Благодарю, вы очень любезны, – звучал её ровный, вежливый голос в ответ на комплименты, но в нём не было ни тепла, ни заинтересованности. Она выполняла свою роль хозяйки, лица галереи, но за безупречным фасадом чувствовалось полное безразличие. Казалось, она не столько общалась с людьми, сколько отмечала в уме их присутствие, проверяя некий внутренний список. Это были не искренние разговоры, а обязанность, и она исполняла её с холодной, почти царственной отрешённостью.

      Внезапно, как по незримому сигналу, музыка смолкла, оставив в воздухе лишь гул приглушенных голосов. В образовавшейся тишине четко и ясно прозвучал голос управляющей галереей Софии Орловой. Каждое ее слово было отчеканено и долетало до самых углов зала.

– Дамы и господа, галерея «Вернисаж» благодарит вас за внимание и поддержку современного искусства. – Фраза была произнесена с безупречной вежливостью, но без тени подобострастия – сухая констатация факта.

      Это был сигнал к финалу. Публика, как будто после множества репетиций, начала медленное, неспешное движение к выходу. Шуршание платьев, мягкие шаги, последние взгляды, брошенные на произведения, – вернисаж завершился. Освещение в зале стало чуть ярче, растворяя интимную атмосферу показа и возвращая пространству его выставочную стерильность.

      Немного в стороне от основного потока гостей, у массивного полотна в багетной раме застыла Ксения, племянница Гранова. Ее воздушное платье пастельного голубого оттенка казалось неуместным в этом царстве бетона и строгих линий.

      Она делала вид, что глубоко погружена в изучение картины, слегка склонив голову, но ее поза была неестественной, а взгляд – скользящим. Каждые несколько секунд она украдкой следила за передвижениями тети и дяди, пока он не ушел к себе в кабинет. Взгляд Ксении будто пытался уловить невидимые нити, связывающие их в этом пространстве.

      Когда кто-то из гостей приближался к ней, Ксения мгновенно преображалась: губы складывались в задумчивую полуулыбку, взгляд становился расфокусированным, устремленным в глубину абстрактных мазков. Она изображала юную музу, охваченную порывом вдохновения, но в этой наигранной позе читалась неуверенность и желание казаться не той, кем она была на самом деле.

      Пока гости неспешно двигались к выходу, София Орлова была тем стержнем, вокруг которого крутилось все. В руках она держала ноутбук со створкой, приоткрытой ровно настолько, чтобы видеть обновляющиеся данные.

      Она не стояла на месте, ее перемещения по залу были точными. Наклонившись к одному из сотрудников, она тихим, но не допускающим возражений голосом отдавала распоряжение: «Проверьте, все ли каталоги упакованы для инвесторов из первой группы». Параллельно она успевала кивнуть уходящему важному гостю – жест вежливый, но лишенный подобострастия.

      Ее взгляд, холодный и аналитический, непрерывно скользил по залу, будто она видела не людей и картины, а планы, графики, результаты. Она фиксировала, как официанты забирают последние бокалы, как служба охраны мягко направляет задержавшихся посетителей, как техник проверяет оборудование. София была дирижером, незримо управляющим финальными нотами этого сложного симфонического произведения под названием «вернисаж».

      Движения Анны были бесшумными и плавными, когда она поравнялась с Софией. Не поворачивая головы и сохраняя на лице светскую отстраненную улыбку для возможных взглядов со стороны, она произнесла тихо, но четко, чтобы слова долетели только до адресата:

– София, отчет по продажам я жду завтра утром к девяти. И проследи, чтобы эти ужасные цветы убрали.

      Едва заметный жест тонкими пальцами в сторону скромного букета в простой стеклянной вазе, стоявшего в углу, был исполнен легкого презрения. Подарок от не самого статусного гостя нарушал безупречную эстетику ее мира.

      София не вздрогнула и не изменила положения. Ее взгляд скользнул по лицу Анны – быстрый, ничего не выражающий, почти отстраненный. Ответ последовал мгновенно, таким же ровным, лишенным эмоций тоном:

– Уже отдала распоряжение. Отчет будет.

      В этом кратком обмене фразами, будто выточенными изо льда, идеально проступили их роли. Анна – хозяйка, бросающая распоряжения в пространство с уверенностью, что они будут исполнены. София – исполнитель, но в ее коротком ответе и взгляде читалось не раболепие, а холодное достоинство профессионала, который и так делает свою работу безупречно, без напоминаний.

      Тяжелая дверь кабинета распахнулась так резко, что ударилась о стопор. Арсений Гранов появился на пороге с разгоряченным лицом, его взгляд сразу выцепил Анну в полупустом зале.

– Прекрасный вечер, не правда ли? – его голос прозвучал нарочито громко, чтобы слышали остающиеся. Он подошел вплотную, язвительно улыбаясь. – Все восхищаются твоим безупречным вкусом. Только не начинай верить их комплиментам. Без меня здесь бы торговали дешевыми репродукциями.

      Анна медленно повернулась. Ее пальцы так сильно сжали хрустальную ножку бокала, что суставы побелели. Казалось, еще мгновение – и хрусталь треснет под давлением сдерживаемой ярости.

      Он снизил голос до ядовитого шепота, хватая ее за локоть:

– Напомни-ка, кто подписывает твои чеки? Кто позволяет тебе играть в критика? Ты здесь всего лишь украшение. Причем не самое дорогое.

– Украшение?! – она вырвала руку, глаза метали молнии. – Это я пять лет назад закладывала свои украшения, чтобы оплатить твои долги! Это мои друзья спасали тебя от банкротства, пока ты прятался за моей спиной!

– Заткнись! – с силой ударил он ладонью по мраморной стойке. – Ты никто без меня! Никто! Я сделал из тебя, провинциальной художницы, первую леди арт-сцены!

      Горький смех вырвался у Анны. Она отступила на шаг.

– Первую леди? Я была твоим пропуском в приличное общество! Ты – пустота в дорогом костюме. Вывеска, за которой годы работаю я!

      Его лицо исказилось гримасой ярости. Он сделал резкий выпад вперед, но Анна уже развернулась и ушла быстрыми уверенными шагами, оставив его одного в центре зала с трясущимися руками и тяжелым дыханием.

      Анна не обернулась ни разу, не удостоила Арсения даже взглядом через плечо, просто растворилась в дверном проеме, оставив за собой лишь легкий шлейф дорогих духов и гробовую тишину.

      Гранов смотрел ей вслед, и казалось, весь воздух вокруг него сгустился от ярости. Его сжатые кулаки побелели у костяшек, а нижняя челюсть двигалась, будто он мысленно перемалывал стекло. Арсений Викторович развернулся и снова ушел к себе в кабинет. В этот момент София, выждав идеальную паузу – достаточно долгую, чтобы не попасть под горячую руку, но не слишком, чтобы не показаться нерасторопной, – с ноутбуком в руках направилась к нему. Ее лицо было спокойной деловой маской, ни один мускул не дрогнул. Она приблизилась к двери, коротко постучала и, не дожидаясь ответа, плавно вошла внутрь.

      За ее спиной в почти опустевшем зале остались лишь тихий звук шагов уборщиков да приглушенный гул работающей вентиляции.

      Вдруг – резкий, пронзительный крик. Не просто испуг, а настоящий ужас, вырвавшийся из-за тяжелой двери.

      Дверь с силой распахнулась. На пороге, едва держась на ногах, стояла София. Ее лицо было абсолютно белым, маска деловитости исчезла. Она судорожно хватала ртом воздух, одной рукой вцепившись в дверной косяк, чтобы не упасть. Другая рука, дрожащая, с вытянутым пальцем, указывала внутрь кабинета. Она пыталась что-то сказать, но из пересохшего горла вырывался лишь хрип.

      Первым среагировал Марк. Его тело, секунду назад расслабленное, мгновенно пришло в боевую готовность. Он рванулся к кабинету, отстраняя на лету оцепеневшую Софию. Почти следом с испуганным воплем подбежала Ксения. Ее лицо исказилось маской неподдельного ужаса. К ним присоединились несколько оставшихся работников галереи, их шаги слились в беспорядочный топот.

      У входа в кабинет возникла давка, раздавались шепот, приглушенные восклицания и чей-то сдавленный плач. Все застыли в немой панике, уставившись в полумрак комнаты, откуда на них веяло ледяным ужасом.