Разлученные

Пролог

Как часто вы ошибаетесь? Только честно. Не для галочки, не для приличия – по-настоящему. Я почти уверена: ответ вам не понравится. Мы ошибаемся постоянно. Выбираем платье небесно-голубого цвета, когда в белом выглядели бы божественно. Поступаем на журналистику, хотя сердце отчаянно шептало: «На хирургию. Тебе туда».

Мы живём, будто у нас есть бесконечный запас жизней – как в игре. Но реальность не даёт права на перезагрузку. Многие понимают это слишком поздно – уже после первого семестра, после первой тройки, после первой бессонной ночи, когда мир вдруг теряет смысл. И ты сидишь на полу общежития, с чашкой остывшего кофе и одной мыслью: “А ведь, может, я ошиблась?”. Сначала дрожишь перед вступительными экзаменами, потом – перед преподавателями, перед родителями, перед самим собой. Ты зубришь ночами, глотаешь успокоительное, гонишься за чужими ожиданиями, чтобы хоть кто-то сказал: «Я тобой горжусь».

А потом наступает выпуск. И ты стоишь в мантии, с дипломом в руках и ощущением, что всё это – не про тебя. Что ты прожил чужую жизнь. Мы не идеальны. Мы падаем, спотыкаемся, делаем глупости. И всё же идём дальше, делая вид, что всё под контролем. Главное – не показывать слабость. Главное – держать осанку. Потому что в этом возрасте ошибки – часть нас. И только когда они становятся слишком большими, мы понимаем, насколько хрупок наш уютный студенческий мир. Университет – это кокон. Тёплый, безопасный, немного наивный. Там проблемы – это несданная курсовая, пропущенный дедлайн или холодный кофе из автомата. Там друзья кажутся вечными, любовь – судьбоносной, а завтрашний день – чем-то гарантированный. Но всё рушится в один момент, когда на тебя обрушивается нечто по-настоящему страшное. Не экзамен. Не провал. А то, что пахнет смертью.

Представьте:

Ночь. Вы мчитесь по узким, темным дворам, спотыкаясь о выбоины, цепляясь за холодные стены. Слышите, как за спиной нарастает тяжёлое дыхание, будто сама тьма гонится за вами. Лёгкие режет от нехватки воздуха. Сердце грохочет в груди, словно хочет вырваться наружу. Каждый вдох – как нож. Каждый шаг – борьба за жизнь. А потом – поворот. Не туда. Тупик.

Перед вами – глухая кирпичная стена. Мокрая, чужая, без единой зацепки. Позади – шаги. Грубые, уверенные, близкие. Шанса нет.

В голове мелькает миллион мыслей:

Бежать? Кричать? Прятаться? Поддаться? А потом – только одна. Зачем я вообще сюда пришла?

Вы ещё не поняли, да?

Та девушка, что сейчас стоит перед стеной, вжавшись в холодный камень и судорожно глотая воздух, – это я.

Меня зовут Анна. И да, можно поздравить: я круглая неудачница. И, кажется, будущий труп. Я не сдала последний экзамен. Не поступила в магистратуру. Зато, похоже, успела обзавестись смертельными врагами. Забавно, правда?

Одни боятся провалить сессию, другие – не успеть купить кофе перед парой. А я боюсь не дожить до утра. Хотите узнать, как всё началось?

Как из обычной студентки я превратилась в беглянку, которую ищут не преподаватели, а люди, чьи имена нельзя произносить вслух? Тогда пристегнитесь.

История только начинается.

Глава 1

Анна

Раннее утро. Воздух ещё хранил остатки ночной прохлады, а сквозь тонкие шторы медленно пробивались лучи солнца – мягкие, золотые, чуть ленивые, будто и они не спешили начинать день.

Будильник за лето я успела возненавидеть. Его писк казался особенно жестоким после беззаботных каникул, прошедших под звуки моря, гитарных вечеров и бесконечных разговоров на кухне до рассвета. Но этот звук не пугал – в нём чувствовалось начало чего-то нового. Последний курс. Финальный сезон сериала под названием университетская жизнь.

Я уже представляла, как мы с Лили – моей лучшей подругой, рыжей бестией, живым воплощением хаоса и вдохновения – снова возьмёмся за старое. Вечеринки, фестивали, благотворительные акции – всё, за что нас одновременно любили и ненавидели преподаватели. Наша цель в этом году: устроить выпускной бал, который войдёт в историю Санта-Круза. И да, конкуренция за этот проект – как в «Игре престолов», но мы не из робких.

Проблема была только в том, что моя кровать настроила против меня целую армию. Одеяло вцепилось в меня всеми силами, подушка шептала предательские уговоры: «Ну ещё пять минут…»

– Сдаюсь, – пробормотала я и, стиснув зубы, села. Потянулась, зажмурилась, вдохнула.

Волосы, сбитые в беспорядочный узел, упали на плечо, и я, спотыкаясь, дошла до окна.

Шторы распахнулись с лёгким шелестом, и утро буквально ввалилось в комнату. За окном сиял солнечный Санта-Круз, а внизу уже шумела пробка – маленький, но постоянный символ того, что жизнь здесь кипит. Аптос, наш район, хоть и считался «дешёвым студенческим раем», был опасно близок к центру, и пробки были платой за удобство.

– Стабильность – признак мастерства, – буркнула я сонным голосом и улыбнулась. – Лили, просыпайся, спящая красавица!

Балконные двери хлопнули, и в квартиру ворвался тёплый морской воздух – солёный, бодрящий, пахнущий свободой и песком. Я пошла в комнату подруги. Там царила приятная прохлада: кондиционер трудился всю ночь, а Лили, как обычно, спала в позе звезды, зарывшись в одеяло.

– Подъём! – торжественно объявила я.

Ответом был простонанный звук протеста.

Одним движением я сдёрнула одеяло, распахнула шторы и отключила кондиционер. В комнату ворвался поток солнечного света и свежего воздуха.

– Ты – монстр… – простонала Лили, на ощупь ища пропавшее одеяло.

– Спасибо, я стараюсь.

Пока она ворчала, я ушла принимать душ. Холодная вода быстро смыла остатки сна и сомнений. Моё отражение в зеркале, с запотевшими стёклами и непослушными кудрями, казалось немного чужим – взрослеющим. Последний год. Пора перестать просто быть студенткой и начать быть кем-то большим…

На кухне запах жарящихся тостов и кофе наполнил воздух уютом. Готовить я не любила, но утренние завтраки с Лили стали нашим ритуалом. Они были чем-то вроде обещания: каким бы хаосом ни обернулся день, это утро – наше.

Лили вышла из ванной, закутанная в полотенце, с лицом, на котором читалась трагедия:

– Я опять уснула под душем.

– Стабильность, – кивнула я.

Она закатила глаза, но улыбнулась.

Мы сели за стол. Кофе был крепким, тосты чуть подгорели – как всегда. На экране телевизора ведущая с идеальной улыбкой рассказывала о предстоящем соревновании по серфингу.

– Опять эти соревнования? – буркнула Лили. – Сколько можно?

– Санта-Круз без серфинга – как Нью-Йорк без кофеен.

– Или как ты без планов на вечер, – хихикнула она, делая глоток.

– Очень смешно.

Я смотрела в окно. Солнце поднималось над пальмами, и даже воздух казался золотым. Санта-Круз был городом, где всё дышало свободой: волны, запах океана, уличные музыканты, медленные вечера в барах у пляжа. Иногда я думала, что если бы жизнь была фильмом, то именно здесь звучал бы первый аккорд саундтрека.

– Думаешь, мистер Ричардсон доверит нам выпускной бал? – спросила я, возвращаясь к реальности.

– Если у него есть хоть капля разума – да. Мы же спасли фестиваль в прошлом году.

– И чуть не подожгли сцену.

– Техническая деталь, – отмахнулась она.

Мы рассмеялись. Университет в Санта-Крузе был особенным местом. Уютным, но с амбициями. Здесь царила смесь академической строгости и калифорнийской расслабленности. А мистер Ричардсон – директор с железной волей и страстью к пиару – любил громкие события. Он точно не упустит шанс блеснуть перед прессой.

После завтрака началась стандартная утренняя суета. Я оделась просто: серые брюки, белая футболка, кроссовки. Волосы – в небрежный пучок. Лили же устроила настоящий показ мод. Её комната выглядела как поле битвы тканей и косметики.

– Какая кофточка лучше – зелёная или розовая?

– Мы опоздаем, – вздохнула я.

– А я останусь одинокой, если выберу не ту кофточку!

Я подняла бровь.

– Сколько парней ты сменила за лето?

Лили задумалась.

– Шесть… или семь? Хотя баскетболист из бара не в счёт!

– Конечно, – фыркнула я. – Зеленая. И точка.

Она вспыхнула улыбкой.

– Знала, что ты – мой ангел-хранитель моды.

– Ангел, который опаздывает.

Через пятнадцать минут мы уже спускались по лестнице. Во дворе стояла жара, асфальт нагревался на глазах. Мой старенький белый «Фольксваген Жук» ждал у обочины, блестя на солнце. Машина была подарком мамы – с историей и характером. Иногда она заводилась с третьей попытки, но я любила её.

Путь до университета занял полчаса. В пробке мы слушали радио, спорили о музыке и смеялись. Это было то самое утро, когда всё казалось возможным.

Парковка, как всегда, была забита. Я втиснулась между «Лексусом» и «Инфинити». Лили, распахнув дверь, вдохнула воздух свободы.

– Чувствуешь? Этот год будет диким.

– И утомительным, – добавила я, поправляя сумку.

Толпа студентов шумела, смеялась, кто-то обнимался после долгого лета. Первокурсники с круглыми глазами стояли у расписаний. Мир казался полон энергии.

– Пойду найду Лэнси, – сказала Лили, уже заметив вдалеке знакомую фигуру с розовыми волосами.

– В десять – у холла! Не опаздывай!

– Как будто я когда-нибудь… – донеслось в ответ.

Я улыбнулась.

Толпа гудела, ветер шевелил ветви старых деревьев. Университет жил, дышал, двигался. И где-то в этом потоке я тоже ощущала, как жизнь тихо меняется.

Поднимаясь по ступенькам к арке главного корпуса, я достала пропуск, и именно в этот момент – как по сценарию – что-то пошло не так.

Чья-то сумка, чужая нога, случайный шаг – и я потеряла равновесие.

Мир резко качнулся.

– Ай! – вырвалось у меня.

Я уже готовилась встретиться с каменной плиткой, но этого не случилось.

Чья-то рука, сильная и быстрая, подхватила меня за локоть и вернула в вертикальное положение. В нос ударил лёгкий запах одеколона – свежего, терпкого, с чем-то хвойным.

Я подняла глаза.

Передо мной стоял парень. Высокий, тёмные волосы коротко подстрижены, взгляд – холодный, цепкий. На нём – простая чёрная футболка, чёрные брюки. И всё в нём говорило: держись от меня подальше.

Он молча протянул мою сумку.

– Стоишь? – спросил он ровно.

– Вроде бы, – ответила я, чувствуя, как сердце стучит где-то в горле.

– Молодец.

И всё. Без улыбки, без пафоса. Он просто отвернулся и пошёл.

За ним – ещё двое. Один – блондин с сигаретой за ухом и лукавой ухмылкой. Второй – парень с азиатской внешностью и очками, сдержанный, почти невидимый.

Замыкала их девушка – темноволосая, с холодным взглядом. Проходя мимо, она процедила:

– В следующий раз смотри под ноги.

Я остолбенела.

– Ну да, а то я специально, – пробормотала себе под нос.

Я проводила их взглядом. Они двигались как единое целое – уверенно, слаженно, будто привычны к вниманию. Новички? Не похоже на первокурсников. И всё же… кто они?

Солнце ослепило глаза, и я прищурилась. На секунду показалось, что день стал чуть тише.

Интересно, сколько всего изменится этим утром – просто потому, что я не посмотрела под ноги.

Глава 2

Лили

Сплетни от Лэнси – это почти как утренний кофе: без них день не начинается. Она не просто приносила новости, она смешивала их, приправляла интонациями и сервировала так, что происходящее в общежитии казалось сериалом с безумной интригой. Сегодняшняя порция была особенно приятна: Оливия Браун, наша главная соперница в борьбе за выпускной бал, сломала ногу пару дней назад. Маленькая, важная победа. Представление о том, как наши конкуренты тащатся на костылях и влезают в свои вычурные блузки с бантиками, грело внутреннее чувство справедливости.

Я посмотрела на часы – 9:34. Время было на нашей стороне, если только Анна не опаздывала. Я прошла под аркой с высокими колоннами – камни блестели на солнце, как напоминание о вечном, – и направилась к лестнице, ведущей в центр кампуса. Вокруг кипела жизнь: студенты толпились у лавочек, кто-то жонглировал колой и скейтбордом, кто-то громко обсуждал расписание, молодые преподаватели с важным видом спешили на лекции. Запах жареного кофе, свежей резины от велосипедов и теплого асфальта – всё смешалось в одном огромном, живом флаконе.

В Санта-Крузе каждый день был чуть другим. Здесь можно было буквально дышать свободой: океан на горизонте, пальмы шелестели как аппликатура к любому нашему настроению, а вечером – музыка у пляжа и разговоры до рассвета. Это была та часть меня, от которой я бежала, сверкая ногами, и к которой тянуло, как магнит. Но была и другая часть – такая глубокая и чужая, что её существование было почти преступлением перед самим собой. Та, где отец, Совет Старейшин и кодекс заполняли все промежутки, оставляя только холодный порядок. Та, где жалость к врагам считалась слабостью. Та, от которой мне приходилось прятаться под легким покрывалом нормальной жизни.

Когда Лэнси догнала меня на середине лестницы, её лицо сияло от азарта. Она обхватила мой локоть и наклонилась, чтобы шепнуть: «К нам перевелась Вероника Бруно. Говорят, она та ещё стерва!». Слова долетели до меня как удар лопатой.

Я пыталась сохранять спокойствие и ответила ровно, но внутри всё снова заплясало – тот самый животный страх, который я не испытывала с момента, когда уехала. Нельзя описать его обычными словами: это не просто дрожь, это звук сирены внизу грудной клетки, это способность забрать дыхание и превратить разум в датчик угроз. Я удивлялась, как легко прошлое отзывается на один-единственный звук: «Вероника».

Вероника. Имя, которое я хотела бы никогда больше не услышать. Оно было тяжелым, как кусок стекла, и оставляло порезы в памяти. Вспышки – короткие, как кадры старого фильма: тёплые кухни в Неаполе, запах томатного соуса и сигаретный дым в углах; дальние улицы, где тишина бывает только перед бурей; смех, который гас от внезапных команд. Это была моя старая жизнь, которой я отплатила бегством в Санта-Круз. Но прошлое, как я уже поняла, не интересуется нашими планами.

– Да, а с ней ещё трое парней, – захлопотала Лэнси. – Алекс, Арес и… как его – что-то на «К»…

– Каллеб, – выдохнула я, будто произнесение этого имени могло либо удержать меня, либо сорвать прежний пласт эмоций. Каллеб. Мы с ним когда-то были ближе, чем следовало. Слишком близко. Его её голос был тёплым, с привкусом соли и шоколада; в воспоминаниях он стоял в дверях старой пиццерии, опираясь о стол, а глаза его смотрели так, будто видел в каждом движении мою правду. Я не знала, что делать с этим знанием – прятать, забывать, признавать? Каждый раз, когда его имя выплывало, внутри меня просыпалась смесь стыда и нежности, от которой хотелось бежать и прятаться.

– Ты их знаешь? – спросила Лэнси, щёлкая пальцами, будто включала музыку для следующей сцены.

– Нет… то есть да… неважно, – мой голос дрогнул. Вместо страха пришла медленная, жгучая ярость. Я не знала, зачем они вернулись, и это отсутствие ответа было хуже самой угрозы. Если они здесь, значит, причины – веские. Италия не отпускала их легко; значит, не отпустит и меня.

Я не слышала продолжения разговора. Шаги ускорились сами по себе, и я бежала к парку, который обычно считала своим маленьким убежищем. Сегодня же он был переполнен студентами: кто-то обнимал очередную романтическую перспективу, кто-то делил тетради, кто-то пытался поймать солнечный луч через ветви. Я пробивалась сквозь толпу, сердце как барабанный бой, будто подстроенное под шаги.

Их было четверо. Они сидели на скамейке, как картинка, в которой всё было заранее разложено по своим местам: Вероника – идеальна, волосы уложены, как чёрная волна, одежда – всё говорило о деньгах, о внимании и о том, что она привыкла добиваться желаемого. Алекс – с той фирменной усмешкой, которая умела превращать людей в зрителей; он поправлял светлые волосы и делал затяжку, как будто демонстрировал, что ему не под силу тревога. Каллеб – в тени, но не исчезающий: он стоял позади, опершись ладонями на спинку скамейки иногда поправляя свои очки, фигура его спокойна, и глаза – глаза были теми глазами, которые читают людей, как открытую книгу; в них – мягкая усталость и что-то ещё, почти уязвимость. И Арес – сдержанный, молчаливый как камень, но с присутствием, которое нельзя игнорировать; он печатал что-то в телефоне, и только на мой шаг перевёл на меня взгляд – короткий, будто проверка.

Когда я остановилась перед ними, всё вокруг стало чуть тусклее, как будто камера выдерживала экспозицию. Я попыталась говорить уверенно: «На территории университета курение запрещено!» – но это была не санкция, а попытка найти повод разговора.

Алекс усмехнулся и бросил окурок на землю: «– Правда? Странно, я думал, тут всё позволено, если делаешь это красиво.

Я закатила глаза. – Ты всё тот же нарцисс.

Вероника подняла взгляд. Медленно. Ледяная улыбка.

– А ты всё такая правильная. Даже спустя годы.

– По крайней мере, у меня не выросли когти, – парировала я.

– Не льсти себе, – её тон был как удар бритвой. – Мы просто выросли. А ты осталась там же, где и была – среди игрушек и иллюзий.

Каллеб произнёс моё имя без лишних приветствий. «Лили.» Это было просто название – и в нём таилась целая гамма эмоций, от боли до удивления. Я метнула взгляд на него и почувствовала странную слабость, как если бы кто-то прикоснулся к старой ране, не спрашивая разрешения.

– Что вы здесь делаете? – прошептала я.

– Работа, – коротко ответил он.

– Какая к чёрту работа в университете?

– Та, о которой нельзя говорить вслух.

– Перестаньте говорить загадками, – сорвалось у меня. – Почему вы здесь, Каллеб? Почему она здесь?

Вероника фыркнула.

– Может, потому что Совет решил, что ты не справишься одна?

Я готова была кинуться на неё, не потому что хотела драться, а потому что только так можно было бы закрыть прошлое щитом прямых действий. Арес сказал «Хватит» тихо, но с такой сталью в голосе, что я была готова прикупить язык зубами. Его присутствие всегда имело эффект примуса: всё вокруг застывало в неудобной тишине, и любой лишний звук казался вызывающим. Он организовал пространство так, будто был дирижёром, который одним движением руки заставляет оркестр затихнуть. И в этом движении не было ни угрозы, ни ласки – только контроль.

– Мы приехали не ради ностальгии, – сказал он. «Есть веская причина», – добавил он.

Я скрестила руки на груди, как будто прикрывая тем самым грудную клетку от новых ударов. «И какая же?» – спросила я, стараясь звучать бодро.

Арес посмотрел на меня ровно и сказал: «Джексон объявился. И хочет мести».

Эти два слова взорвали всё внутри. Джексон. Мы думали, что он исчез. Что он утонул в собственных ссорах, в бегстве, в исчезновениях. Но он был жив. И память о нём была настолько тяжёлой, что у меня перехватило дыхание. Его имя в моих ушах звучало как приговор. Джексон – не человек, а совокупность шагов в ночи, угроз, расправ и тех, кто платит сполна. Он был тем, чей гнев не знал границ, и его обиды были не поверхностными – они были продуманны, как взрывчатка с долгим таймером.

– Почему вы просто не ликвидируете его? – спросила я хрипло. – У Совета есть ресурсы.

– Совет хочет, чтобы мы сделали это сами. – Каллеб говорил ровно, но пальцы его сдались в кулак. – Это испытание. Проверка.

– Проверка? – я горько рассмеялась. – Они решили использовать нас как приманку?

Алекс сбросил пепел и хмыкнул.

– Ну, ты же любишь приключения.

– А ты, как обычно, любишь играть в героя, – отрезала я.

Арес пожимал плечами так, как будто в его жесте было всё объяснение мира. «Они поручили нам разобраться», – сказал он. В его словах проскользнуло то, что всегда заставляло меня сжимать кулаки – мы были пешками в игре, где фигуры распоряжались судьбами, и никто не спрашивал у пешек, хотят они играть или нет.

Я чувствовала, как всё, чему я так тщательно училась – улыбки, вечерние прогулки, обычные мелочи – рушится в один миг. Всё моё тонкое равновесие, созданное годами, перевернулось. В голове забурлили мысли: а если он придёт за мной? А если однажды ночью на пороге окажется человек с его глазами?

– У тебя нет выбора, – сказал Арес, и в его голосе не было ни просьбы, ни угрозы; это было простое констатирование факта. Если Джексон доберётся до одного из нас, он не остановится.

Я прикусила губу так, что почувствовала металлический вкус крови. Это было не только о том, чтобы меня использовали – это было о том, что мои попытки вырваться, спрятаться под солнцем Санта-Круза, были тщетны. Они знали, где меня искать.

– Ладно. Мне нужен адрес и время встречи, – сказала я окончательно, стараясь звучать решительно. – Но вы должны знать: я вас ненавижу.

– Алекс тебе всё сообщит, – бросил Арес. – И, Лили… постарайся не опаздывать.

Я развернулась на каблуках и ушла, чувствуя, как с каждым шагом каблуки бьют по камню ритмом, который хочется забыть. Я бежала до холла, лавируя между студентами, хрупкая и решительная одновременно. Тетрадь на кольцах в моей руке тряслась, страницы шуршали, как будто переживали стресс вместе со мной.

В воздухе холла запахло старым деревом и пылью – запах, который был как страж и напоминание того, что время идёт, что коридоры помнят наши шаги. На стенах – студенческие работы: от провокатных авангардных рисунков до строгих портретов. Люди говорили громко, замещая тревогу рутинными темами. Я вбежала в левое крыло, промчалась по длинному коридору и, наконец, вывалилась в центр, где уже собрались сотни первокурсников. Анна поймала меня за локоть и потащила к сцене, где студсовет ставил последние штрихи перед началом.

– Ты как раз вовремя!, – прошептала она мне.

Её энергия была как всегда уравновешивающей – она умела превращать меня в план, давать опору. Но в глазах её мелькнуло удивление, когда она заметила мою бледность. Она последовала моим взглядом и увидела их. Четвёрка, которая изменила мой мир, плавно вошла в холл. Арес поднял на меня глаза – на секунду наши взгляды встретились, и по спине пробежал ледяной шрам. Анна прижала руку к моему плечу, как будто хотела удержать меня от падения.

Когда мистер Ричардсон встал на сцену и объявил: «Добро пожаловать в Калифорнийский университет Санта-Круза! Этот учебный год обещает быть насыщенным!» – его слова звучали как комическое эхо на фоне той бури, что уже поднималась в моей жизни. С ним нельзя было поспорить: этот год будет насыщенным. Но насыщенным чем – праздниками или опасностью – решали те, кто вернулся из тени.

Я стояла среди людей, и в ушах мое сердце билось как барабан на корабле в шторм. Санта-Круз с его пляжами и вечной музыкой казался теперь хрупким местом между волной и рифом. Я ощущала, как шторка привычного мира приподнята. И где-то там, за светом и смехом, начиналась игра, в которую я не просила приглашения.

Да начнётся битва.

Глава 3

Анна

Из всех вещей на свете я больше всего ненавидела дисбаланс – хаос, проблемы, стресс, всё, что выбивает из привычной системы координат. Отсутствие чётких границ, расписания, стабильности. Я всегда всё планировала, распределяла по минутам, будто боялась упустить хоть что-то важное. Когда-то я уже допустила ошибку – и повторять её не хотела. Эта боль всё ещё жила во мне, прячущаяся где-то глубоко, готовая в любую секунду подняться на поверхность и настигнуть меня во сне.

Я снова стояла на краю высокого обрыва. Тёплая трава щекотала босые ступни, впитывая последние лучи уходящего солнца. Внизу бушевал океан, волны грохотали о скалы, а вода темнела, становясь всё глубже и тревожнее. Сердце билось так сильно, будто готово было вырваться наружу. Всё вокруг дышало тревогой – какой-то щемящей, неуловимой, будто я теряла что-то важное, даже не зная, что именно.

Белая льняная юбка моего платья колыхалась от ветра, лёгкая ткань щекотала колени, волосы разметались по плечам. И вдруг в воздухе проскользнул аромат – знакомый, родной. Тёплый, чуть медовый, с едва уловимой свежестью мяты. Он пах защитой. Домом. Тем, что я когда-то любила и потеряла.

Мне хотелось обернуться. Посмотреть на того, кто стоял за спиной. Но я не могла. Будто не заслужила. Ответ вертелся на языке, но сознание тянуло меня обратно – туда, где жила боль, тщательно спрятанная, но всё ещё жгучая. Когда-нибудь я должна буду взглянуть ей в глаза. Когда-нибудь я повернусь и скажу три слова, которые давно должна была произнести.

А пока… я просто подняла взгляд к уходящему солнцу. Оно тонуло в багряных облаках, оставляя на небе золотые мазки, словно чья-то рука провела кистью по холсту. Я вытянула ладони вперёд, будто хотела дотронуться до этого света, попросить у него сил. Только солнце, казалось, могло понять меня, но не простить.

Кончики пальцев приятно покалывало, словно я поймала луч – хрупкий, живой. Я прижала ладонь к груди, к сердцу, будто могла согреть его этим теплом. И это действительно помогло. Сердце замедлило бег, дыхание стало ровнее, тревога растворилась. Всё встало на свои места. Дисбаланс исчез.

И в тот момент, когда тяжесть спала с груди… я проснулась.

Я заснула прямо на диване в гостиной – уставшая после первого дня учёбы. Рядом на столике лежала гора конспектов и тетрадей, а в окно тянулся городской шум – гул машин, фразы прохожих, сливавшиеся в мягкий фоновый шум. В квартире было тихо. Наверное, Лили ещё в университете или в лаборатории – она говорила, что хочет взять книги для своего проекта к волонтёрской акции по защите морских обитателей.

Я подошла к окну. Солнце клонилось к закату, окрашивая город золотыми бликами. Воспоминание о сне вернулось, и мне стало не по себе. Я глубоко вдохнула, стараясь вытеснить тревогу. Нужно думать об учёбе. О будущем.

Так я всегда спасалась – занятостью. Если позволю себе ослабнуть хоть на секунду, всё рухнет, как хрупкое стекло. Всё – из-за того, что я не смогла смириться с потерей. Пять лет назад умер папа. С ним ушла радость, лёгкость, ощущение опоры. Без его улыбки, без шуток и запаха свежеиспечённого хлеба дом стал просто домом – пустым и тихим.

Когда-то у нас была ферма в Скоттс-Вэлли. Маленький мир, где всё было просто и правильно: мама пекла хлеб и шила одежду, папа возился с животными, а я бегала по лугу, смеясь от счастья. Мы продавали молоко и выпечку соседям – весь городок знал нашу семью.

Теперь от того мира остались только воспоминания. Мама ведёт маленький интернет-магазин, живёт скромно, но с достоинством. А я… я спряталась в цифры и графики, выбрав экономику вместо музыки и кистей для рисования. Пять лет не брала в руки карандаш, хотя искусство всегда было моей душой.

Я виню себя. За всё. За то, что не смогла что-то изменить, спасти, удержать. Эта вина стала частью меня, тихой и постоянной. Иногда я думаю, что если бы не Лили – я бы просто утонула в этой ужасной боли. Она не дала мне исчезнуть, вытянула обратно в жизнь, и я до сих пор не знаю, как её за это благодарить.

Скрипнула входная дверь, и по квартире тут же проскользнул запах улицы – осенний, с нотками бензина и ветра. Лили вернулась. Я поднялась навстречу, улыбаясь, когда увидела рыжую вихрастую голову и охапку пакетов в её руках.

– Как успехи у юных океанологов? – поддразнила я, забирая часть пакетов.

– Если бы ты слышала, как профессор Батчер два часа подряд объясняет, как фитопланктон влияет на углеродный цикл! – простонала Лили, закатывая глаза.

Я рассмеялась. – Переведи с «научного» на человеческий. У меня в голове сегодня только цифры и отчёты, никаких планктонов.

Она взяла стакан воды, сделала несколько жадных глотков и, отдышавшись, ответила:

– Мы изучаем, как океан поглощает углекислый газ.

– О, вот теперь звучит куда понятнее, – усмехнулась я. – А в пакетах что? Надеюсь, не очередной эксперимент?

– Почти. – Она улыбнулась уголками губ. – Цыплёнок терияки и апельсиновый сок.

– Идеальное сочетание, – сказала я, доставая контейнеры. – После сегодняшнего дня я заслужила маленький праздник.

Лили бросила на меня взгляд – внимательный, чуть настороженный.

– Что-то случилось? – спросила я, чувствуя, как её молчание становится слишком долгим.

Она опустила глаза, покрутила бокал в пальцах.

– Нет, просто… одно старое дело. Нужно кое-что проверить.

– Проверить, – повторила я. – Звучит подозрительно. Когда ты так говоришь, обычно всё заканчивается звонком посреди ночи.

Лили усмехнулась, но в её улыбке мелькнула тень тревоги.

– Не драматизируй. Вернусь к полуночи. Обещаю.

Я пожала плечами. – Хорошо. Только если что – звони. И не угоняй мою машину надолго.

Она хмыкнула. – Не волнуйся. Твой «Жук» в надёжных руках.

Мы чокнулись бокалами.

– За курочку, тайны и то, что мы вечно не умеем жить спокойно, – сказала она.

– За это стоит выпить, – ответила я, делая глоток кисло-сладкого сока.

***

Когда сумерки легли на город, старенький «Фольксваген Жук» тихо урчал у подножия высотки. Машина казалась частью этой тишины, как будто сама боялась нарушить спокойствие. Лили выключила двигатель, но не сразу вышла. На мгновение просто сидела, глядя, как неоновые вывески отражаются в лобовом стекле.

На экране телефона тускло светилось сообщение:

«Лифт до 23. Налево, третья дверь. Не звони. Просто постучись дважды.»

Она коротко выдохнула и открыла дверь. Холодный воздух коснулся кожи, пробежал по рукам. Каблуки отстукивали едва слышный ритм, сердце билось неровно.

Лифт встретил её зеркалом и дрожащим светом под потолком. Лили посмотрела на своё отражение: бледная кожа, внимательные глаза, сжатые губы.

– Всё нормально, – прошептала она, но голос дрогнул.

Каждый этаж поднимался с глухим звуком, будто отсчитывая секунды. Двери распахнулись, и коридор встретил её тишиной. Плотной, будто воздух там был тяжелее обычного. Лили свернула налево и остановилась у двери с номером 214.

Три вдоха. Один выдох.

Два коротких стука.

Щёлкнул замок. Дверь приоткрылась – и в проёме появился Арес. В тёмной футболке, с усталым взглядом и тенью чего-то, что она не успела прочитать.

– Лили, – произнёс он, будто её имя весило больше, чем просто звук. – Не думал, что ты действительно приедешь.

Она чуть усмехнулась, хотя внутри всё сжалось.

– После того, что вы устроили в университете? Я бы, пожалуй, и пешком дошла.

Он отступил, пропуская её внутрь. Запах кофе, городского ветра и чего-то знакомого заполнил пространство. Лили прошла в комнату, осматриваясь.

– Ну что ж, – сказала она, оборачиваясь, – рассказывай, Арес. Что за чёртову кашу вы там заварили?

Глава 4

Лили

Совет Старейшин (или «Совет Четырех»): Высший орган власти, состоящий из правящих Донов самых могущественных четырёх семей. Их слово – окончательный закон. Заседания проходят в нейтральном, строго охраняемом месте.

4 года назад. Виа Джулия, Рим.

Ночь дышит солью и тревогой. Старые камни улицы Виа Джулия холодны, будто впитали в себя все тайны этого города. Вдалеке перекликаются чайки, ветер с моря несёт запах сырости, бензина и чего-то ещё – металла, будто в воздухе растворена кровь. Луна прячется за тучами, и лишь изредка бледное свечение выхватывает из темноты наши тени.

Мы стоим у заднего входа в склад. Вокруг – гулкое молчание. Где-то за стенами тихо гудит генератор.

– План без изменений, – произносит Арес тихо, почти шепотом, но в его голосе – железо. – Документы должны быть в архивной комнате, в южном крыле.

Он обводит нас взглядом. Каждый из нас напряжён: Каллеб проверяет планшет, Алекс застёгивает кобуру, Вероника привычно поправляет волосы и усмехается – коротко, холодно, без капли страха.

– Что, Лили, передумала? – спрашивает она, не отводя взгляда.

– Нет, – отвечаю я, и голос выходит чуть хриплым. – Просто… всё это неправильно.

– Неправильно? – Арес приподнимает бровь. – Это задание. Наш шанс доказать, что мы готовы.

Я молча киваю. Он верит в дисциплину, в структуру, в логику. А я верю в интуицию. И сейчас она кричит во мне, будто кто-то внутри шепчет: «уходи».

Мы проникаем внутрь. Воздух тяжелый, пахнет пылью и машинным маслом. Я слышу, как сердце стучит в висках. Каждый шаг – как выстрел. Луна отражается в осколках стекла под ногами.

В дальнем конце коридора – движение. Два силуэта.

– Это Джексон, – шепчет Каллеб в микрофон. – И его сестра. Арианна.

Я замираю. Арианна – совсем девчонка. Я видела её пару лет назад: веснушки, тёплая улыбка, кукла в руках. Сейчас она стоит рядом с братом, держа в руках фонарь. Её глаза широко раскрыты, будто она чувствует, что здесь что-то не так.

Арес быстро отдаёт распоряжения:

– Каллеб, обходи с востока. Алекс, закрой вход. Мы возьмём их под контроль. Без шума.

Я прижимаюсь к стене, и вдруг Арианна замечает движение. Её взгляд останавливается на мне. Узнаёт. В её лице – недоумение, страх, и… доверие?

Она делает шаг вперёд.

– Лили?

Я выхожу из тени, подношу палец к губам.

– Тсс… Арианна, не бойся. Просто уйди отсюда, ладно? – мой шепот едва слышен. – Возьми брата и уходите.

Но Джексон замечает нас. Его глаза мгновенно темнеют. Он хватает сестру за руку, отталкивает её за спину.

– Что вы здесь делаете? – его голос срывается. – Это вы… вы за отцом?

Я подаюсь вперёд, пытаясь объяснить, но Арес уже двигается.

– Джекс, спокойно. Это не то, о чём ты думаешь. Просто уйди.

– Уйти? – он горько усмехается. – Вы хотите забрать моего отца, а мне – уйти?

Он резко оборачивается к лестнице, и в этот миг всё рушится.

На верхнем этаже что-то грохочет – дверь, голос, быстрые шаги. Наверху, должно быть, Леоне Вольте. Джексон делает то, что сделал бы любой сын – кричит:

– Папа! Уходи! Это ловушка!

Его голос режет воздух, как нож.

Арес ругается, пытается перекричать шум:

– Алекс, перекрой выход! Быстро!

Но уже поздно. Сверху слышится ответ – глухой, тревожный. Кто-то включает сигнал тревоги. Вспыхивает красный свет, сирена разрывает тишину. Всё превращается в хаос.

Арианна в панике вырывается из рук брата и бежит – не к выходу, а туда, наверх, туда, где отец.

– Арианна, стой! – кричу я, бросаясь за ней, но она не слышит. Её шаги эхом разносятся по лестнице.

Всё происходит в одно мгновение. Выстрел. Один.

Воздух дрожит.

Девочка спотыкается, падает.

Джексон застывает, потом бросается к ней, срываясь с крика:

– Нет! Арианна!

В его глазах – отчаяние. Он видит, как я стою внизу, с протянутой рукой, и, возможно, в этот миг всё для него складывается неправильно. Он видел, как я шептала его сестре. Он слышал, как я просила её бежать. А потом – выстрел. Для него это выглядит как предательство.

Я не чувствую ног. Только вижу, как он поднимает взгляд, и этот взгляд пронзает меня до костей. Там ненависть, дикая, настоящая. Та, что рождается в тот миг, когда рушится весь мир.

Арес хватает меня за плечо, тянет прочь.

– Лили, пошли! Немедленно!

Я не двигаюсь. Всё тело будто каменное. Вероника подходит ближе, смотрит на меня сверху вниз с ледяной усмешкой:

– Ты всегда была слишком мягкой. Вот и результат.

Я резко отворачиваюсь, но слова пронзают меня больнее любого выстрела.

Мы вырываемся наружу через боковой выход. Каллеб молчит, Алекс тяжело дышит, Арес бледен, как мел. Вдалеке всё ещё воет сирена. Склад горит, пламя отражается в его глазах.

– Она всё испортила, – шипит Вероника. – Из-за неё миссия провалена.

– Заткнись, – бросает Арес, но его голос дрожит. – Уезжаем. Сейчас же.

Они уходят к машине. Я остаюсь стоять на мокром асфальте, чувствуя, как внутри всё рвётся. Запах дыма и соли режет горло.

Где-то там, за стенами, Джексон кричит. Его голос эхом отдаётся в ночи.

И я знаю – этот крик останется со мной навсегда.

Позже Совет назовёт это «ошибкой». Но я знаю: это было начало конца. Конца нас, нашей дружбы, и того, кем я была.

В ту ночь, сидя у окна в доме тётушки, я набираю номер матери.

– Мам, – шепчу в трубку. – Забери меня домой. Пожалуйста.

Она ничего не спрашивает. Просто обещает приехать.

И когда я кладу телефон, я понимаю – с этого момента Италия больше не мой дом. Ни Бари, ни Виа Джулия, ни эти люди. Только тишина и вечное чувство вины, что будет преследовать меня до конца.

Наше время. Санта-Круз, квартира Ареса.

Воздух в квартире Ареса густой, настороженный. В нём смешаны запах кофе, металла и ещё чего-то – старой бумаги, прожжённого электричеством воздуха. Лампа у окна горит мягко, золотистым светом, будто специально, чтобы скрывать правду в тенях.

Я делаю пару шагов. И сразу понимаю – я не одна наедине с Аресом.

Вероника сидит в кресле, закинув ногу на ногу, будто пришла не на тайное собрание, а на фотосессию. В её взгляде – терпеливое раздражение, сдобренное превосходством.

Каллеб у ноутбука, пальцы быстро бегут по клавишам. Алекс стоит у стены, напряжённый, с привычкой наблюдать, не вмешиваясь.

Арес – уже у окна, спиной к нам, тень от его фигуры ложится на пол, длинная, точная.

– Наконец-то, – говорит Вероника, не поворачивая головы. – Мы уж думали, ты передумала.

– Было искушение, – отвечаю спокойно. – Но ты же знаешь, я редко делаю то, что от меня ждут.

– Да уж, – фыркает Алекс. – Историю мы уже помним.

Арес оборачивается. Его голос не громкий – но будто заполняет комнату.

– Достаточно.

Он идёт к столу, движение плавное, выверенное. Всё в нём – контроль: походка, взгляд, даже тишина между словами.

– Садись, Лили, – говорит он тихо. – Раз уж пришла – слушай.

Я опускаюсь на край дивана.

Он не смотрит прямо на меня, но я чувствую, что каждое моё движение под прицелом.

– Джексон Вольте. – Арес произносит имя спокойно, без эмоций. – Он жив. И он не прячется.

В комнате становится тише. Даже Вероника перестаёт барабанить ногтем по подлокотнику.

– Подтверждения? – спрашивает Каллеб, не отрывая взгляда от экрана.

– Видео из Бари, – отвечает Арес. – Склад Совета уничтожен. Символ Волте на стене. Людей вырезали подчистую.

– Совет сказал хоть что-то? – Алекс скептически хмыкает.

– Совет делает то, что умеет лучше всего, – ровно произносит Арес. – Молчит.

Он подходит ближе, кладёт на стол тонкую папку. Бумага пахнет пылью и порохом.

– Всё, что у нас есть, – здесь. Фото, записи, маршруты. И одно общее: он выбирает цели, связанные с делом Виа Джулия.

Моё имя будто вспыхивает в воздухе, невидимое, но ощутимое.

– Почему ты говоришь мне это? – спрашиваю тихо.

Он поднимает взгляд. Холодный, прямой, как лезвие.

– Потому что он идёт по следу, который начинается с тебя.

– Ты хочешь сказать, что это я виновата?

– Я говорю, что он так считает. – Арес слегка наклоняет голову. – А значит, скоро придёт за тобой.

Вероника усмехается, её губы изгибаются идеально, но в глазах мелькает страх.

– Иронично, не находишь? Девочка, которая всё испортила, теперь может стать наживкой.

– Заткнись, Вероника, – бросает Алекс.

Арес даже не смотрит в их сторону. Только произносит, тихо, но так, что все замолкают:

– Она не приманка.

Он снова садится, опирается на локти.

– Лили, ты знала Джексона лучше, чем кто-либо из нас. Ты видела, каким он был до… – пауза, короткая, почти незаметная, – до того вечера.

– Прошло много лет, – отвечаю. – Люди меняются.

– Не он, – отрезает Арес. – Его не интересует власть, деньги или влияние. Только возмездие. Ему не нужно уничтожать систему – он хочет, чтобы мы сами сделали это за него.

Каллеб хмурится.

– По крайней мере, логика у него осталась прежней.

– Он использует страх, – добавляет Алекс. – Бьёт по семьям, по детям, по тем, кто уязвим.

– По тем, кто невиновен, – поправляю.

Арес смотрит прямо на меня.

– В этом и суть. Он не ищет справедливости. Он хочет, чтобы боль была справедливой.

Вероника криво усмехается.

– Великолепно. Значит, все мы подписаны в его списке. И что дальше?

Арес поднимается, подходит к окну.

– Дальше – мы решаем, как жить, когда за тобой охотится человек, который лучше всех знает, как ты думаешь.

– Значит, ты боишься, – бросает она.

Он поворачивает голову, взгляд холодный.

– Я не боюсь. Я считаю варианты.

Вероника замолкает, отводит глаза.

Он возвращается к столу, опускает руку на папку.

– У нас четыре семьи. Если одна падает – остальные теряют равновесие. Совет не вмешается, пока не станет слишком поздно. И я не намерен ждать, когда очередной дом загорится.

Я тихо произношу:

– И что ты предлагаешь?

– Поймать его. Быстрее, чем он дойдёт до нас.

– Ты хочешь устроить охоту?

– Я хочу закончить то, что мы начали десять лет назад, – его голос едва слышный, но в нём есть металл. – На этот раз – без ошибок.

Моё сердце бьётся чаще. Я ощущаю, как всё вокруг будто сжимается – воздух, свет, пространство.

Вероника поднимается.

– Он просит тебя помочь, Лили. – В её голосе скользит насмешка. – Представь, какая честь – быть частью новой операции. Может, на этот раз ты сумеешь не убить никого по неосторожности.

– Вероника, – тихо говорит Арес.

В его тоне нет крика. Только усталость, что давит сильнее любого приказа.

Она замирает, отводит взгляд и, не сказав больше ни слова, направляется к двери. Каблуки звенят по полу, дверь хлопает.

Несколько секунд – тишина.

Потом Алекс тяжело выдыхает:

– Отлично. Опять остались те же четверо.

Каллеб не поднимает глаз от ноутбука.

– И этого хватит. Если она согласится.

Арес переводит взгляд на меня.

– Ну?

Я смотрю на него, чувствуя, как в груди поднимается то самое чувство – смесь злости, вины и непонимания, зачем я вообще пришла.

– Я не уверена, что хочу снова быть частью этого, – говорю наконец.

– А я не уверен, что у тебя есть выбор, – отвечает он спокойно. – Джексон уже сделал первый ход.

Каллеб закрывает ноутбук, снимает очки.

– Вероника права в одном, – произносит он тихо. – У нас нет времени.

Алекс хмыкает:

– У нас нет не только времени. У нас нет плана, нет поддержки и, если честно, веры в успех. Но давайте делать вид, что всё под контролем.

– Мы никогда не были под контролем, – говорю я. – Ни тогда, ни сейчас.

Арес поворачивается.

– Разница в том, что тогда мы играли в детей, а теперь ставки – взрослые.

Его голос спокоен, но от этой спокойности по коже пробегает холод. Он делает пару шагов к столу, кивает Каллебу.

– Покажи.

Тот снова открывает ноутбук. На экране – карта. Несколько точек отмечены красным.

– Это его маршруты, – объясняет Каллеб. – Все за последние три месяца. Сначала Бари, потом Рим, теперь – здесь, рядом с Санта-Крузом.

– Почему именно этот город? – спрашиваю я.

– Здесь пересекаются все линии Совета, – отвечает Арес. – Четыре семьи, один узел. Он не просто идёт по следу, он сжимает кольцо.

– А мы в центре, – добавляет Алекс. – Прекрасно. Как мыши в коробке.

– Если бы он хотел просто убить нас, – вмешивается Каллеб, – сделал бы это давно. Значит, цель другая.

Арес кивает.

– Он хочет заставить нас ошибиться. Заставить поверить, что мы всё ещё можем быть простыми людьми.

Я смотрю на него.

– Ты говоришь так, будто человечность – это слабость.

– В нашем мире – да, – отвечает он. – Каждый, кто ставил чувства выше долга, погиб. Или потерял больше, чем мог вынести.

– Как ты, например? – спрашиваю тихо.

Он замолкает на мгновение. В глазах мелькает тень – короткая, почти незаметная.

– Я до сих пор жив, – говорит он наконец. – А это уже результат.

Алекс качает головой.

– Знаешь, Арес, иногда мне кажется, ты бы пережил даже собственные похороны.

– Возможно, – усмехается он. – Но на твоих – обязательно выступлю с речью.

На мгновение в комнате вспыхивает что-то похожее на смех, но быстро гаснет. Мы слишком давно разучились смеяться по-настоящему.

Каллеб снова смотрит на карту.

– Есть одна точка, которая повторяется. Склад на окраине Бари. Потом старый порт. Мы засекли сигнал с его устройства несколько дней назад. Он близко.

– Проверено? – спрашивает Арес.

– Да. Ночью там был кто-то. Камеры отключены, но система зафиксировала движение.

Алекс приподнимает бровь.

– Думаешь, он оставил след специально?

– Уверен, – отвечает Каллеб. – Это приглашение.

Я чувствую, как по спине пробегает холод.

– Зачем?

Арес отвечает первым:

– Потому что хочет, чтобы мы пришли. Все вместе.

– И чтобы закончили то, что не смогли тогда, – добавляет Каллеб.

Он произносит это без упрёка, но у меня сжимается горло.

– Тогда из-за нас погиб ребёнок. Сейчас может погибнуть гораздо больше. Мы всё можем потерять.

– Или вернуть, – спокойно говорит Арес. – Порядок. Баланс. Себя.

– Себя? – усмехаюсь я. – Ты серьёзно думаешь, что после всего, что мы сделали, «себя» можно вернуть?

Он подходит ближе. Его взгляд цепляется за мой – холодный, уверенный, но не жестокий.

– Лили, ты всё ещё думаешь, что можешь стоять в стороне. Но Джексон не даст тебе этого права.

– Я не просила этого мира, Арес. Не выбирала его.

– Но ты – его часть, ты прямая наследница своего отца— отвечает он. – С того дня, как впервые вошла в зал Совета, когда поклялась защищать Кодекс. Или ты забыла?

– Я поклялась защищать людей, – резко говорю я. – Не чужие игры.

Он смотрит долго, почти бесстрастно.

– Игры – это всё, что у нас осталось. И сейчас ставка – не власть, не деньги. Жизнь.

– И ты хочешь, чтобы я просто снова взяла оружие? Чтобы притворилась, что прошлое не существует?

– Нет, – отвечает он. – Я хочу, чтобы ты наконец перестала от него бежать.

Внутри всё гулко откликается. Слова падают, как камни в воду.

Каллеб тихо встаёт, закрывает ноутбук.

– Арес, – говорит он спокойно, – может, хватит давить?

– Я не давлю, – отрезает тот. – Я показываю реальность.

– Иногда твоя реальность выглядит, как приговор, – отвечает Каллеб.

На секунду их взгляды пересекаются. В этой тишине есть всё: уважение, раздражение, миллион невысказанных слов и недопониманий. И я вдруг понимаю – это именно та тонкая грань, которая делает их сильнее, но держит на расстоянии.

Я делаю шаг назад, обхватываю себя руками.

– Вы говорите, будто всё уже решено. А если я скажу нет?

Арес произносит, почти не глядя:

– Тогда ты станешь следующей мишенью.

– Угрожаешь?

– Предупреждаю. – Его голос ровный. – Он начнёт с тебя. С тех, кто был когда-то ближе всего к Арианне.

Имя девочки отзывается внутри болью, как старая рана. Я отворачиваюсь, чувствуя, что воздух режет лёгкие.

Каллеб подходит ближе, кладёт руку мне на плечо. Его ладонь тёплая, живая.

– Мы не можем изменить прошлое, – говорит он мягко. – Но можем не дать ему повториться.

Я поднимаю глаза.

– А если я не смогу?

– Тогда мы погибнем вместе, – отвечает Алекс с кривой усмешкой. – Зато честно.

Арес делает шаг назад, будто возвращается в тень.

– Решай до утра.

Он отворачивается к окну. Разговор окончен.

Я стою посреди комнаты, чувствуя, как внутри пустота растёт, расползается. Всё кажется прежним, но ничего уже не то же самое.

Каллеб смотрит на меня. Его глаза мягче, чем у других.

– Лили, – говорит он тихо, – иногда остаться в стороне – значит подписать приговор кому-то другому.

Я не отвечаю. Просто киваю и выхожу.

Город кажется другим, когда выходишь из квартиры Ареса. Воздух здесь гуще, влажнее, будто пропитан всем, что мы там не договорили. Ночь давно осела на улицы, но в окнах ещё горит жизнь – огни, в которых отражается чьё-то спокойствие. Не моё.

Я иду к машине. Каблуки звучат в такт сердцу. Каждый шаг отдаётся эхом в груди. На мгновение кажется, что я всё ещё слышу его голос – ровный, спокойный, с тем непрошибаемым оттенком уверенности, который может довести до безумия.

«Решай до утра».

Словно можно успеть за одну ночь понять, где кончается прошлое и начинается новое.

Я открываю дверь «Жука», но не сразу сажусь. Оперевшись о крышу, смотрю на небо. Тучи низкие, тяжёлые, как будто вот-вот сорвётся дождь. Ветер приносит запах города – бензина, пыли и кофе, будто того самого, что остался в квартире. Я завожу двигатель, но не включаю передачу. Просто сижу, слушая, как мотор урчит, будто сердце, пытающееся убедить себя, что всё под контролем.

Каллеб сказал: «Мы не можем изменить прошлое, но можем не дать ему повториться».

Я слышу его голос и почему-то вспоминаю не ночь, не кровь, а смех. Наш, старый, юношеский, когда всё казалось проще. Когда он улыбался без этой тени в глазах.

Я не должна думать об этом. Но думаю.

Дождь начинается внезапно. Капли ударяют по лобовому стеклу, превращая город за ним в размытую акварель. Я включаю дворники – и смотрю, как линии неона расползаются, будто кто-то стирает границы реальности.

И где-то там, за этими огнями, бродит Джексон.

Мальчишка, которого я когда-то знала. Человек, который теперь стал моим кошмаром. Я не знаю, что страшнее – его месть или моя вина.

Когда я наконец паркуюсь у дома, дождь уже стихает. Лестница блестит от воды, воздух пахнет свежестью и тишиной. Открывая дверь, я сразу понимаю – Анна спит. В гостиной горит лампа, мягкий свет падает на её лицо, когда я заглядываю. Она лежит, свернувшись клубком на диване, под тонким пледом. На журнальном столике – чашка с недопитым чаем и раскрытая книга. Я осторожно поправляю плед и убираю чашку.

Она не знает, что мир, в котором живёт, вот-вот треснет. Что прошлое, которое я пыталась от неё скрыть, уже тянет руки к двери.

Я стою и смотрю на подругу, пока сердце не начинает болеть. Странное чувство – не страх и не жалость, а что-то вроде ревности к её покою. Я хочу верить, что смогу защитить этот покой. Но я знаю себя. И знаю, что всё, к чему я прикасаюсь, рушится.

На кухне тихо. Я наливаю себе воды, опираюсь о раковину и ловлю своё отражение в окне. Та же я – но нет. В глазах – усталость, тень той Лили, что стояла на Виа Джулия. Девочки, которая тогда думала, что добро можно сохранить.

Арес сказал, что человечность – слабость. Может, он прав. Но если это правда, то я не хочу быть сильной.

Я выключаю свет и иду в свою комнату. Внутри – полумрак, тишина и едва слышный шум дождя. Достаю старый пыльный альбом, который до этого ждал своего часа в забытой богом коробке при переезде. Листаю страницы и останавливаясь на нужной. На ней – фотография, та самая, старая, с нашей пятёркой. Я подхожу, провожу пальцами по линиям.

Каллеб – рядом со мной. Вероника – чуть поодаль, и все такая же надменно-красивая. Алекс – с неизменной яркой улыбкой. Арес – за спиной, рука на плече Джексона.

И Арианна – в углу, с косой, с глазами, полными света.

Мир до того, как он сгорел. Редкое фото с какого-то праздничного мероприятия, в то время мы все отлично ладили.

Слёзы не приходят. Я слишком давно разучилась плакать. Только дыхание становится чаще, будто в груди снова кто-то зажигает огонь.

Я ложусь, но сон не приходит. В голове всё время звучат их голоса – перемешанные, рваные.

«Может, на этот раз ты сумеешь не убить никого по неосторожности.»

«Ты не можешь стоять в стороне.»

«Иногда остаться в стороне – значит подписать приговор кому-то другому.»

И между ними – голос, который я не хочу слышать.

Голос мальчишки, который когда-то звал меня по имени: Лили… почему ты сказала ей бежать?

Я резко открываю глаза. Комната тихая, но сердце колотится, будто я бежала. Снаружи снова начинается дождь. Тяжёлый, ровный, будто кто-то сверху решил смыть всё, что накопилось.

Я поднимаюсь, подхожу к окну. За стеклом – город, не спящий даже в три ночи. Где-то там он. Джексон. Тень из прошлого, которая снова идёт по следу.

Я шепчу в пустоту:

– Не на этот раз.

И даже не понимаю, кому это – ему или себе.

Свет фар скользит по стене, потом исчезает. Я возвращаюсь в кровать, закрываю глаза. Но сон не приходит. Где-то в глубине сознания живёт только одна мысль – утро уже слишком близко, чтобы сделать вид, что я не выберу.