Ночь Без Дна

Глава 1. Один, два, три.

– У нас для тя такая камора ес-сть – те же все обзавидуются! Ты ж у нас самый-самый щас-слифчик буш-шь! – скаля половину – и ту гнилую – оставшихся зубов, поведал по дороге новому арестанту тюремный стражник-полутролль. Но говорить с отощавшим темноволосым парнем – судя по всему, наёмником, – оказалось попросту невозможно. Он будто спал стоя, и прозрачно-серые глаза были бессмысленны и пусты. Похоже, его преизрядно опоили: ни на что внимания не обращает, ничего не видит, не слышит; лицо бледное до синевы, а зрачки сузились в точечки. Хорош, нечего сказать, хотя ничего такого, и не таких сюда притаскивают. Про своё не особенно хорошее, но зато ухоженное оружие (это всё, что при нём было) даже не вспомнил; да и вообще обыску не сопротивлялся: его на ноги ставят – стоит, сажают – сидит, но на вопросы не отвечает: небось, какое чародейское зелье использовали. Но и хрен бы с ним, молчаливым таким: в конце концов, в самом-то городе он никого не убил и не ограбил! Пришлось просто отволочить никакого вояку, взятого в трактире по донесению хозяина заведения, в камеру и просто бросить на угловой тюфяк, чтоб отходил. Отобранное оружие, как всегда, свалили в кладовую сбоку от здания самой каталажки: сунули в мешок одноручный меч с обломанным остриём, но острее бритвы, пояс с тремя боевыми и одним охотничьим ножами; истрёпанный колчан с отличным набором стрел; узенькие ножны с боевой трёхгранной иголкой-засапожницей; завязали бечевой с биркой, да и бросили с кучей остальных шмоток, отобранных у арестованных при обысках. А то ведь мало ли, по-всякому бывает. Сейчас прихватишь одного такого, а за ним через день заявятся – и нате вам: графский сынок почудить взялся, давайте-ка сюда всё, что при нём было! А поди разыщи, если уже растащут! Нет уж, целых три месяца пускай лежит в неприкосновенности.

Тюрьма города Мелльты сейчас стояла, считай, пустая. По приказу городского Совета сразу больше трёх десятков заключённых на днях увезли на новые каменоломни, открытые неподалёку: там теперь уйма рабочих рук понадобится, это ясно. А ещё полтора десятка за прошлые 7-8 дней перемёрли от какой-то внезапной заразы. Так что места сейчас – хоть отбавляй. Но – вот ведь какая штука. Да, по инструкциям не положено сажать вместе мелких воришек, каких-нибудь проституток без лицензии и прочую мелочь с грабителями и убийцами. А этот парень, хоть и не буйный да тихонький сейчас, но всё равно явно наёмник; а любой наёмник – убийца: где ж на войне без этого! А хозяин трактира на него донёс, когда увидал, что у него из кармана какой-то песок на стол просыпался, и похоже, что золотой. Ну, к приходу стражи не было там никакого золота, ясен пень: хозяин сказал, соседи по столу мигом всё себе сгребли да сбежали… а уж как оно на самом деле было, теперь не узнать. Но откуда у совсем молодого пацана в драной кольчуге, порванных сапогах и с обломанным мечом золотой песок?! Ну, грабёж ведь, чего тут ещё думать! Очухается – пускай объясняется, а пока положено его с такими же татями кинуть…

Но! Всего через три дня будет праздник. Большой. На весь город. Приезжих уже набилось чуть не столько же, сколько в самом городе народу живёт. А где праздник – там и безобразия, и кражи, и драки, а ночью и ножи запросто в ход пойти могут: город портовый, море совсем рядом, народ самый разный, найдут, как и всегда, чего не поделить!

А для всего этого разудалого народа что потребуется? – Много места. Всех сегодняшних по отдельным камерам рассадить – потом и не вспомнишь, кто там где! Положено парня в камеру с убийцами сунуть, верно; только нет тут сейчас таких: увезли в каменоломни! В подземелье чокнутые монахи сидят, воют чего-то. На Четвёртом ярусе – два должника несостоятельных, а на Втором – поджигатель аж трёх подряд борделей. И чем ему бордели не угодили, а?! Неужто лучше, когда шлюхи клиентов на улицах за рукава хватают?! Но вот, на Третьем ярусе – та самая камера, откуда народ перемёрший вынесли. Вроде там ещё есть кто-то. И очень славное будет соседство! А как забьются остальные места, можно будет и перевести наёмника… Ох, да сколько ж можно голову о нём ломать-то?!! Да ну на фиг!..

…Тарквиний пришёл в себя подполночь. Вокруг было абсолютно темно, очень тихо. Пахло… паршиво, в общем, пахло. А он лежал на плоском, очень тощем тюфячке на каменном полу, у каменной стены – сырой, холодной… Где он?!.

Он медленно пошевелился. Память возвращалась осторожно и испуганно, как побитая хозяином собака. Он припомнил, как очнулся после последнего боя – на руках у тех мужиков, что пришли им на помощь, да… но было поздно. Они только вынесли всех девятерых убитых на поляну, но вдруг самый молодой чуть слышно шевельнулся, вздохнул, застонал… Он не был сильно ранен… в отличие от остальных, изрубленных в кровавое крошево. Ему пинком смяли рёбра, рукоятью меча саданули в челюсть слева и выбили сразу два зуба снизу, в клочья разворотив десну. Потом, когда отлетел, оглушённый, врезался плечом в торчащий корень, и, кажется, то ли кость сломалась, то ли сустав выбило, но, хотя и вскочил, от боли оборвалось дыхание, он не смог вскинуть щит… и получил по голове так, что все Три Мира взорвались перед глазами и в ушах…

…А остальные были убиты. Правда, и от противника остались только рожки да ножки: никто не ушёл дальше пяти саженей. Всего нападавших было 15, и Тарквиний точно знал, что троих из них в Третий Мир отправил он сам. А выжившие четверо были разделаны под такие орехи, что перевес в числе врагу не помог, а потом ещё и помощь подоспела…

Но его отряда больше не было. Он остался один… Но шли они в Мелльту, и командир Валагрэйн всю дорогу повторял: «Ребята, даже если нас всех по дороге перережут, но кто-то один выживет, возьмите у меня этот пакет и донесите на место!» Ему раз пять пеняли: не каркай! – но он говорил: паршивое предчувствие, хуже некуда!.. Ну, вот, сбылось…

Но Валагрэйн был не просто их командир. Для Тарквиния Валагрэйн из Низулуты был ещё вроде приёмного отца. Тарквиний был тем, кого называют «сын полка». Когда-то страшно избитого ребёнка проходившие наёмники подобрали у дороги… в яме: остановились у ручья умыться и набрать воды, и вдруг неподалёку чуть шевельнулась свежекопанная земля. Парни обалдели, бросились туда и разгребли неглубокую ямину, в которой лежал почти задохнувшийся ребёнок, полуэльф, на общий счёт – лет шести, не больше. Голова была пробита, обе руки и нога – сломаны. Наёмники в ужасе вытащили мальчишку, донесли до ближайшего городка и скинулись на доктора. Тот оставил дитё у себя. Возвращаясь через 5 месяцев, зашли к врачу. Только вошли во дворик, как к ним кинулся маленький мальчик, обнял ноги Валагрэйна и стал лепетать: «Ты ведь за мной пришёл, господин воин? Ты ведь заберёшь меня к себе, правда?! Ты же меня больше никому, никому никогда ни за что не отдашь?!»

Ребёнок в воинском отряде – дело немыслимое. Мальчишка не смог ничего вспомнить: что и как с ним случилось, родителей или хоть воспитателей, место, где жил… Ничего, кроме своего имени – Тарквиний. Врач развёл руками: я чарами проверил, он правда не помнит! Но дал коварный совет: возьмите его с собой и дайте маленько лиха хлебнуть. Он упрямый, не возьмёте, он отсюда сбежит да вовсе пропадёт, вам лучше других известно, какой народ иногда встречается! А тут – испугается и сам согласится приткнуться, где велите…

Ага, согласился один такой! Так и остался с ними. Всему живо научился: и простенько кашеварить, и оружие и одежду в идеальный порядок приводить, а как постарше стал – и обращаться с этим оружием. Был послушным, никогда не ленился, всему учился и даже уже подростком не безобразил. Стал и стрелок, и мечник, и разведчик, и даже грамоте выучился. К тому же командир не один раз замечал, что паренёк им с самого начала как бы удачу приносить начал… В общем, оставили «сына полка» на общее воспитание – отряд-то был постоянного состава, так что убавлялся-прибавлялся строго по единственной причине…

…А вот теперь его не стало. Никого не осталось от полка, кроме сына полка… Но командир Валагрэйн ясно выразил свою волю, которую никто в отряде никогда не осмеливался оспаривать. И Тарквиний – в первую очередь. Он забрал у командира то, ради чего они вышли в этот последний поход: какой-то пакет. Валагрэйн понятия не имел, что в нём, но честно признался ближникам: не знаю – и знать не желаю! Наниматель честно предупредил, что за ними может быть и слежка, и погоня; могут и напасть и боем попытаться отобрать. Но надо сделать всё, абсолютно всё, чтобы пакет по адресу доставить!..

…Наниматель, разговаривая с Валагрэйном, трясся в лихорадке, и трудно было определить, отчего он весь бледный в красных пятнах, лоб в испарине, дрожит всем телом и хватает воздух ртом. Поди пойми: это болезнь его мучает или он от страха весь сам не свой? Разговаривая, он задыхался, размахивал руками и то и дело брался за грудь, словно у него сердце кололо. Валагрэйн взял большую плату вперёд, забрал свёрток с самой обычной печатью мелкопоместного дворянина, и они сразу тронулись в путь. На первой днёвке (наниматель посоветовал ехать как раз по ночам и избегать больших дорог и открытых мест) они пакет рассмотрели: взвесили, аккуратно потрясли, прощупали. Будто бы угадывалось внутри нечто длинное и твёрдое – вроде иглы; но портновских или сапожных игл такой длины не бывает. Одному из бойцов пришла в голову мысль, что это может быть боевая игла – засапожница. Но что ж это за оружие такое, что за ним гоняется кто-то, и нужен целый отряд мечников, чтоб его на место довезти?..

…Но они его не довезли все вместе, и остался только он – Тарквиний. Значит, ему и заканчивать дело. Он взял у Валагрэйна, убитого ударом в грудь (после 12 ран), свёрток. Бумага обёртки была пропорота, её всюду испятнала кровь. Но и бумага внутри, и засапожница (или что там на самом деле) были на месте. «Ты куда собрался, дурья башка?!» – удивился командир отряда, подоспевшего на выручку. Это были солидные, всё немолодые мужики – северные орки, сопровождавшие зачарованный почтовый фургон с надписью непонятно на каком языке. Надпись светилась в тени деревьев призрачным болотно-зелёным огнём, словно глаза зомби, к повозке было не подойти ближе, чем на полсажени – и рукой-то не достанешь, как ни старайся. Но охрана всё равно была солидная – 12 крепких, одинаково одетых бойцов на хороших, выносливых лошадях серой масти. Отряд Валагрэйна обогнал их, ехавших без спешки (фургон лёгкостью явно не отличался), незадолго до остановки рано утром. А через два часа после того, когда девятеро наёмников остановились на отдых, на них напали, но часовой успел, прежде чем сорвался в овраг со стрелой в горле, подать знак не только своим, но и проезжающим по гребню дороги, видной с холмика, на верхушке которого он и дежурил. Орки его заметили, поспешили к ним… но бой был слишком короток…

«Ты куда собрался, дурья башка?! – спросил командир охранников фургона. – У тебя ж голова разбита, рёбра мятые, рука выбита, ещё небось лубок нужен! Тебе отлежаться надо хоть пару дней, а ты скачешь, как сатир малолетний!»

«Мне надо в Мелльту», – ответил Тарквиний, едва дыша. Командир охранников покачал головой.

«Да ты тронулся, что ли? – удивлённо сказал он. – Какая тебе Мелльта, ты до ближайшей деревни не дойдёшь, паренёк, а тут волков полно! Садись-ка в седло позади меня, пристёгивайся и кое-как ползи пока с нами. Дня через три прочухаешься хоть немного – тогда ещё ладно… Чего вы в Мелльте забыли, если не секрет?»

«Секрет», – невольно улыбнувшись, сказал Тарквиний. Орк, однако, прекрасно всё понял и, умный дядька, не обиделся.

«Ясно, – кивнул он. – Но нам твой секрет даром не нужен – у нас вон, свой: из Зелёной Гильдии коробка, блин, на колёсиках… Маги Воды нас как галерников гоняют: только вернёмся – три дня дома побыть не дают, чуть не палками подымают: изволь опять в седло да в дорогу! Так что скрытничай сколько душе угодно. Давай, поможем тебе парней на покой положить – и ехать надо: за нами заклинание приглядывает, за каждую остановку расспросы – мама не горюй…»

И они похоронили восьмерых его товарищей – как всю жизнь плечо к плечу стояли, так рядом и в землю легли, хоть и были разных рас и обычаев. С каждым Тарквиний попрощался, а командиру ещё и клятву повторил: дойду до проклятой Мелльты и всё, как ты нанимателю пообещал, сделаю. Орки поставили у края поляны шест с доской, на которой на своём языке написали: «Здесь покоятся 8 отважных воинов – отряд Валагрэйна из Низулуты. Они победили в последнем бою. Будь проклят предавший их! Да почиют в мире».

Напавших на них тоже бросили в яму – отдельную, само собой. Орки-охранники их всех обыскали, но – удивительное дело: кроме оружия, не нашли ничего. Ни при ком из них не было ни украшений, ни единого амулета или талисмана, ни одной, хоть бы медной, монетки. Командир охранников, сильно хмурясь, приказал своим раздеть всех донага и осмотреть от маковки до пяток. Все оказались в жутких шрамах, будто их зомби когда-то зубами и когтями подрали, но ничего приметного – татуировки или хоть пятна родимого! – найти не удалось. Их будто нарочно таких одинаковых без единой приметы подобрали, хотя были среди них семеро людей, трое восточных эльфов, двое гномов и трое южных орков-полукровок. Четверых выживших, кстати, ни о чём расспросить не удалось: двое только и могли, что дышать, и до ночи не дожили; а оставшиеся будто вовсе ничего не видели и не слышали. Стонали еле слышно, но ни слова вслух не выговорили; к ним ещё пригляделись… мать мохнатая, да у них языки повыдраны! Мертвецов уже закопали, с места побоища далеко уехали, на других не поглядишь; но орк-старшина предположил, что они все такие были. Вскоре, однако, и эти двое отправились в выгребные ямы в Третьем Мире купаться – это, как знал Тарквиний, у северных орков верят, что напавших бесчестно такое наказание за Порогом-Меж-Мирами ждёт. Когда закапывали этих двоих, один из орков кое-что сказал, засыпая яму – овраг у дороги: остановки у них были разрешены коротенькие, некогда особо возиться-копать, они ведь и спали, считай, верхом, пристёгиваясь в сёдлах, чтоб не сверзиться. Им и отдыхать нормально разрешалось только в строго отмеченных на карте городах, в заранее оговорённых гостиницах, а повозку, как вовсе не сразу разглядел Тарквиний, тащили не лошади, а заклятие! Так вот, возясь с короткой сапёрной лопаткой, кто-то из могильщиков хмыкнул: «Нам бы некроманта сюда! Этого… Чёрного Владыку, ну, Бесстрашного, который. Он бы этих засранцев от и до бы порасспросил: у него что мёртвый, что немой – не промолчишь! А то ведь любопытно б знать, какого ж хрена они так на вас накинулись?!»

«Любопытно,» – честно согласился Тарквиний. Рваная бумага, испятнанная кровью командира, жгла ему грудь: туда, под распоротую в лоскутья куртку и пробитую кольчугу, он засунул пакет. Ему, естественно, хотелось знать, что там… но Валагрэйн просил их всех: не трогать этой вещи. Предчувствия у него были нечастыми, но вправду не обманывали; а насчёт этого предмета плохое у него было предчувствие…

…Они ехали вместе не три, а целых 6 дней, пока дорога на Мелльту не повернула резко к югу, а заколдованный фургон с охраной не развернулся сам собой, прямо посередь перекрёстка трактов, – на северо-восток.

«На тебе, сынок, – достав немного денег, сказал командир охраны, заставляя их попутчика взять всё, что они наскребли. У них были заранее оплачены и постой, и еда, и наниматели требовали, чтобы охранники не возили с собой своих наличных. А они вдевятером всё, что взял в предоплату Валагрэйн, по совету командира положили в том городе в банк – на всякий пожарный, как говорится. Припасы – с собой; дорога – по лесу пешком; в города и деревни – не заходить… а когда выполнят задание, с ними отлично рассчитаются… Сейчас в карманах у Тарквиния было пусто до непристойности.

«На, бери, езжай в эту Мелльту, парень… Но будь осторожен. Мы вот сейчас едем – и ни души вокруг: это не я, а заклинание у меня вот тут, в кольце, говорит. Но чем-то твоя почта кому-то сильно не угодила, понимаешь? Чую я: чего-то с ней неладно. И может выйти, только мы с нашей охраной колдовской отъедем, как кто-нибудь за тобой опять охоту откроет. Нам нельзя своих лошадей отдавать: чары на них, да и не наши они, понимаешь? Придётся тебе пешедралом ковылять, а этого ясно, что нельзя. Поэтому бери, кому говорят, хоть эти гроши: нету у нас большего на руках, я тебе объяснил, отчего так… Купи себе хоть какую-то клячу, лишь бы до Мелльты дотащилась; а там, помоги тебе Богиня, отдашь свой пакет да получишь-таки награду… Ну, вот, теперь умник; почаще старших слушай, и будет как надо, сынок… Удачи тебе; Три Мира велики, но дороги кольцами вьются: даст Богиня, ещё свидимся!»

…Вот что ему вспомнилось – от последнего боя, то есть. Потом он шёл ещё до самой ночи до какой-то гостинички в маленьком городке; с утра, встав после тревожной, но пустой ночи, всё же понял, что командир охраны прав: ходок из него пока жалкий; а где-то внутри разгоралось странное чувство, что надо спешить. Так что тощую, убогую ледащую двадцатилетнюю клячу он себе вправду купил и четыре дня подряд на ней ещё тащился. Но на пятый вечер, в грозу, перепугавшись очень близкого удара грома, проклятая скотина вдруг ринулась вскачь; не успела отвернуть от крутого берега озера, сорвалась вниз и, волоча за собой матерящегося изо всех сил всадника, прокувыркалась по скату саженей пять, не меньше, и свернула-таки себе свою костлявую шею. Всаднику повезло куда больше – он только руку сломал и снова рёбра помял – да так, что мало б никому не показалось. Но зато до воды не долетел, а то уж точно потонул бы: с выбитым правым плечом и сломанным левым предплечьем не поплаваешь…

А потом ещё три дня он просто шёл пешком, голодный, под постоянным холодным дождём. Мелльта – город южный, тёплое море всего в шести лигах, и снега тут никогда вовсе не бывает. Но вот холодные дожди в конце осени – это да; а ведь сейчас и есть конец осени… Деньги он сохранил весьма жалкие – их ведь и так было совсем немного; но оказалось, что чем ближе к Мелльте, тем выше местные цены что на постой, что на простой кусок хлеба. К городу вела широкая, но на удивление пустая дорога, производившая впечатление давно заброшенной. Повсюду, куда глаз хватало, были оставленные поля, заросшие жухлой колючей травой. Нигде не было ни деревьев, ни жилья; хорошо хоть, вдоль дороги сохранялись очень древние, может быть, даже зачарованные колодцы, в которых была чистая, свежая вода…

…Он дотащился до города в промозглых сумерках. Обе руки и рёбра жглись и ныли, в сапогах плескалось по ведру воды, и подошвы со злорадным хлюпаньем обещали очень скоро отвалиться к бесам собачьим. Он втиснулся в ворота; в лиге от города к тракту стали подворачивать множество небольших дорожек, тропинок, и по всем засновало удивительное множество самого разного народу; так что у высоких старых металлических створов Восточных Ворот (оказалось, так они именуются) намешалась суетливая, насквозь промокшая под дождём толпа. Ругающиеся, мокрые стражники – огры и полутролли – недовольно рявкали на всех, в ком сразу не угадывалась знатность или богатство (вещи, как известно, отнюдь не всегда друг другу сопутствующие). Юноша-полуэльф в драной кольчужке, уже без куртки (разодралась окончательно, уже никак не починишь, пришлось бросить), тощий и бледный как смерть явно не обладал ни первым, ни вторым.

Но в город его впустили, и даже в карман попытались залезть всего лишь два раза. На второй попытке Тарквиний перехватил, слегка вывернув, пальцы какого-то чернявого парня примерно своих же лет, заговорщицки заглянул в горящие лихорадкой глаза карманника и тихонько спросил: «Ну, нашёл что-нибудь?» Тот, ошалев от такого напора, сперва хотел вырваться и удрать, но, несмотря на недавно вывихнутый сустав, рука у Тарквиния была стальная: в такой можно вороватую лапу до плеча оставить. Так что чернявый предпочёл просто вполне пристойно осклабиться и фыркнуть: «Да блин, братуха, непохоже, чтоб у тя там ваще хоть чё-нибудь было, ну!» «Вот и я так думаю,» – согласился наёмник с ухмылкой, отпустил воришку и пошёл дальше. Хитрый манёвр принёс хорошие плоды: больше карманники его не трогали.

От ворот веером расходились плохо освещённые в дождливый вечер, грязные узкие улицы. В домах свет горел, но тут было принято тщательно завешивать окна, и на булыжные мостовые свет не падал, так что всюду было темно. Тарквиний трижды попытался спросить дорогу: он давно наизусть выучил адрес получателя своего пакета, но города как такового не знал совершенно. Первый прохожий – пожилой эльф-ремесленник с бутылкой пива в руке – оглядел его с головы до ног, задрал изящные брови, презрительно хмыкнул: «Иди шути свои шутки в другом месте, молодой человек!» – и удалился с гордо поднятой головой. Второй – орк-южанин – сделал вид, что не понимает язык, на котором к нему обратились; но за спиной отошедшего парня насмешливо фыркнул. Третий же – гоблин из городских (то есть и не гоблин-то на деле, ведь «городские» – это только прозвание общины когда-то сбежавших с родного Южного Побережья гоблинов-южан, давным-давно перемешавшихся и с кровной роднёй, и с кучей других рас, кроме собственной – южными и северными гоблинами) – уставившись на приезжего, просто покрутил пальцем у виска и с гримасой вечно укуренного дурманщика (у городских гоблинов почти все мужчины – либо укурщики, либо пьянь запойная) удрал в переулок.

Гоняться за тощим долговязым придурком Тарквиний не стал. У него оставалось ещё полторы марки – на два дня заплатить за хоть какой-нибудь угол под крышей и по разу в день поесть. Он ещё немного поплутал по улицам, пытаясь выбраться в хоть сколько-нибудь приличный квартал, но только заблудился ещё хуже. Тогда он пошёл на свет, падавший на мостовую из какой-то приоткрытой двери. Вскоре во влажном воздухе возникли запахи скромной кухни и паршивого табака, и он понял, что угадал: перед ним оказался трактир. Там было не особенно людно; но никто не орал, не дрался и на столе без портков не танцевал – на том спасибо…

Он сел в самый дальний уголок, потрогал опухшую до сих пор щёку; жевать он всё ещё не мог. Тогда попросил у подошедшего хозяина миску бульона с накрошенным хлебом и кружку горячего вина – отогреться; а потом спросил комнатку или хоть угол для ночлега. «Найдётся, уважаемый,» – кивнул трактирщик и пошёл на кухню. В другом углу затянули похоронную песню, дружно выпили за упокой внезапно помершего; вскоре погребальная песнь, однако, перешла в насмешливую, а за ней – и вовсе в разухабистую; шестеро сидящих в полумраке подхватывали, хлопали, подвывали. Затем кто-то вдруг выскочил из-за стола, скинул… ну, ладно, ладно, не штаны, – но рубаху, оставшись в безрукавочке с весьма фривольными кружавчиками, влез-таки на столешницу весьма широкой площади и пошёл по ней, виляя бёдрами и целуя себе кончики пальцев. Тарквиний ошалело смотрел. Обычных трактирных танцоров он нагляделся, ясное дело. Но это было что-то особенное: тут на столе красовался длинный, в сажень ростом, тощий-претощий верзила с жалкой рыжей бородёнкой, полуседыми, поредевшими на висках рыжеватыми волосами, тонкими дрожащими руками и насквозь пропитой физиономией. Его одолевала сильная одышка, а губы были синюшные – смотреть жутко. Голос у него был слабый, блеющий, как у козы, рожающей двойню, но слезящиеся от дыма под потолком глаза сияли неподдельным счастьем!

Вдруг мужичонка остановился – и начал творить именно то, чего Тарквиний видеть не желал, но ожидал. Бесстыдник расстегнул штаны, выдернул поясной ремень и, свив из него тугую петлю, накинул себе на шею. Затем спустил портки и скинул со стола под ноги сидящим товарищам. Те затопали изо всех сил, застучали по краю стола ладонями, выбивая почти чёткий ритм, а мужик, оставшийся в кружевных алых трусиках, не только не прикрывающих должного, но, наоборот, всё это на глаза выставляющих, пошёл туда-сюда по столу на цыпочках, изгибаясь и раскачиваясь, будто следящая за факиром кобра… И вдруг взвизгнул так, что стены содрогнулись – и принялся прыгать, раскидывая ноги, словно плясун в балете. Раз, второй, третий… и ещё, и ещё! И начал что-то выкрикивать, а со второго прыжка к нему присоединились в визге и воплях товарищи, бешено колотящие руками по столу и бьющие ногами в пол!

«А ты не удивляйся, уважаемый, – неприязненно глядя на вытаращенные глаза и приоткрытый от изумления рот молодого посетителя, шепнул ему трактирщик, принёсший вторую кружку горячего вина с пряностями. – Это же гоблины городские, разве не видишь? У господина Веккиля жена, наконец, померла, и он за ней успел всё наследство взять, прежде чем её родня объявилась. Сейчас попрыгает-поскачет, а ночью подчухается – и бегом из города, пока не поймали, а то ведь всё себе отберут, а его опять силой женят – у них так принято! А друзья его провожают: эти песни и танец для них – на прощание и в пожелание, чтоб и им так повезло… Но если тебе не нравится – не пялься!» Тарквиний хотел было сказать, что он вовсе ничего и не возражает… и вообще это его не касается… но не успел. На последнем прыжке господин Веккиль внезапно потерял равновесие; лицо его, давно багровое от бешеного прилива крови, стало вдруг синим, он неловко рухнул на край стола, свалился на дубовый пол и забился в жутких судорогах. Никто даже руки к нему не протянул! Тарквиний подскочил: это была падучая, тяжкий, долгий припадок, но трактирщик опустил ему на плечо тяжёлую руку: «Сиди, уважаемый, это у них всех – вещь обычная: сейчас покорчится, похрипит, да и перестанет. Городские гоблины, особенно мужчины, – нынче все порченые. Одни бабы выживают кое-как, но те уже и на гоблинш-то непохожие – повыродились все. Сиди себе, с ними всеми вечно одно и то же. Пройдёт. Слышишь меня? Сиди!»

…А пока овдовевший плясун бился, обливаясь кровавой пеной изо рта, обеденная зала вдруг поплыла. Перед глазами у Тарквиния всё странно сдвинулось, потеряло чёткие очертания, расслоилось и сплющилось. Ему стало очень жарко, но где-то в груди его пробрал опасный, острый, режущий холод. Он потянулся за остывшим вином, залпом выплеснул в рот его кислые остатки – хоть что-то… Но питьё не помогло. От него во рту возник неприятный, плесенью отдающий привкус, голова резко закружилась, а ноги, когда парень хотел встать, подломились, как ножки тряпичной игрушки. Наёмник обернулся на залу: в ней, кажется, вдвое прибавилось народу, но это не были копии компании Веккиля сотоварищи… Но никого из этих прибавившихся Тарквиний разглядеть уже не сумел. Перед глазами у него полностью почернело, в ушах словно загудел набат, зовущий на большой пожар. Он в последний раз попытался подняться, но не смог даже двинуть рукой. Он ещё, будто стоя сам рядом с собой, ощущал, как к нему подходят, оглядывают его, наклоняются и трогают настороженными руками. Но теперь он уже мог делать только одно: дышать…

…Он и сейчас решил сперва просто подышать. По запахам догадался, где находится: тюрьма, естественно, где же ещё так вонять безобразно может… Даже в чумной больничке так не пахнет никогда!..

Он попробовал пошевелиться. И тут обнаружилась страннейшая вещь. Ему не было больно. Нигде. Он свободно дышал, у него прекрасно работали обе руки. Даже челюсть была в полном порядке – только что двух выбитых зубов на месте не было; а так – !

«Это ж сколько я тут валяюсь, что выздороветь полностью умудрился?!» – мелькнула ужасная мысль. Он-то знал, за какой срок без колдовства заживают такие раны, какие были у него: насмотрелся, да и на себе самом проверить успел! Но кто в тюрьме станет лечить колдовством такого арестанта, как он?! Да ну, бред. А значит…

И тут до него, наконец, дошло главное. Он судорожно вздохнул, рывком сел и обхлопал себя затрясшимися ладонями с головы до ног.

Бесполезно. У него больше не было ни оружия, ни подаренного командиром Валагрэйном амулета, ни того, ради чего весь его отряд остался в земле на проклятой лесной поляне, а он пришёл в этот мерзкий, подлый городишко…

Его обобрали от макушки до пяток. У Тарквиния вырвался судорожный вздох – почти стон, но хриплый, рычащий.

– Господин… что с тобой?.. – спросил в полной тишине и тьме чей-то слабый, испуганный голос. – Тебе… плохо?..

– А?! – вскинулся наёмник, сам здорово испугавшись от неожиданности. – Кто здесь?!

– Это я, господин… ты меня совсем не различаешь в темноте, да?.. – спросили из мрака в ответ. Услышав этот голос, измученный до последней степени, похоже, едва живой, Тарквиний опустил тяжёлые кулаки: бить тут было явно некого.

– Ни фига я не различаю, – честно отозвался он. – Где ты тут, ну-ка, иди сюда, поближе!

– Зажмурься на секундочку, господин, – попросил его собеседник. Тарквиний мигом насторожился:

– Это зачем?

– Я свет зажгу, – пояснил собеседник. – Я… учился… и кое-что умею…

– Ну, валяй, – вдруг решился наёмник. – Зажигай. Готов!

Послышалась слабая возня совсем рядом: словно кто-то потёр руки, затем мягкий щелчок пальцами, и парень даже сквозь зажмуренные веки почувствовал, что вокруг стало заметно светлей. Он, осторожно щурясь, приоткрыл глаза: на высоте примерно в полсажени от пола, в паре локтей от стены прямо в воздухе повис шарик бледно-жёлтого, слабого света. В этом свете теперь наёмник разглядел своего соседа – в изумлении уставился на него…

Или… на неё?! Вот так себе вопрос! Тарквиний, прикрывая глаза ладонью якобы от яркого света (хоть ярким он казался только от полной тьмы, что царила тут только что), – Тарквиний прицельным, внимательнейшим взглядом обежал исхудавшую, нелепую фигуру напротив себя. Раньше он такого народа не встречал, но в отряде ему многие рассказывали про странную штуку, этакий насмешливый выверт природы: средний пол. Не мальчики, но и не девочки, дети от долгой череды смешения кровей самых разных рас, но обязательно хоть с одним предком-человеком. Всегда с какими-нибудь тяжёлыми болезнями – пороком сердца, недоразвитыми почками, слепые или с мягкими костями – бед до бесконечности! При этом отчего-то всегда с ясным разумом – говорят, среди них не бывает сумасшедших и помешанных – странное дело! У них что-то вроде своего течения времени… В том смысле, то есть, что есть же долгожители, есть короткожители, так? Вот, например, эльфы или демоны, которые тысячу лет прожить могут: они и взрослеют очень долго, у них считается год за 10 лет примерно. У орков и полуэльфов – год примерно за три-четыре; у гоблинов – южан и северян (чистокровных, естественно) – до трёх сотен лет год аж за 15 примерно, а потом время будто ускоряется: год за 6, кажется… Есть и другие расы долгожителей, конечно: гномы, бесы; чистокровные люди же живут год за год, и кто-то из волшебников в далёкой древности, когда ещё только создавались магические Гильдии, именно по ним придумал срок жизни отмерять и рассчитывать. Называется «по общему счёту», понимаете ли. Ну, так вот в чём штука со средним полом: им примерно в 25 лет отсчитывается «11-12 лет на общий счёт»; в 85 лет – «18 на общий счёт»; потом они живут ещё максимум лет до 125 лет… и в это время всегда умирают, причём кто-то непостижимым образом умудряется страшно состариться, а кто-то так и остаётся внешне совсем молодым…

…Вот основное, что запомнил Тарквиний из немалого количества жутковатых, но всегда приукрашенных рассказов и своих товарищей по отряду, и совсем чужого народа. Добавим пару деталей. Средний пол всегда отмечен богами Трёх Миров магической приметой: над левым ухом среди основного цвета волос выделяется прядь двух цветов, синего и светло-розового. Основной цвет показывает, к какому полу больше принадлежит носитель пряди. Больше синего – к мужскому, розоватого – к женскому; пополам (как и бывает почти всегда) – к обоим сразу. В силу различных причин одного из цветов может с годами прибавиться или убавиться: чего только в жизни не случается, поймите правильно! Но совсем отрезать прядку, выкрасить в другой цвет и даже скрыть чарами невозможно.

…У своего сокамерника Тарквиний увидел над левым ухом двухцветную прядь, в которой розовые волосы словно пронизывали тёмно-синюю половину. Да он и в самом деле был, скорее, не «он», а девчонка – лет (на общий счёт, конечно) 15 или 16. Женственные очертания всей фигуры в целом; однозначно женская грудь; мягкие черты некрасивого, но милого лица. Глаза были карие, взгляд ясный, умный, внимательный; однако в нём Тарквиний прочёл усталое отчаяние и застарелую, безнадёжную обречённость.

И, кроме того, сосед наёмника явно до смерти его боялся. Будто он на него вот сейчас кинется и съест с потрохами! Или…

Ах ты, мать мохнатую! Вот именно что «или».

– Тебя как зовут? – убавив голос и стараясь говорить как можно мягче, будто с маленьким ребёнком, спросил он. Сосед его, вздрогнув, поднял опущенную под пристальным взглядом наёмника голову.

– Кит Калина, господин мой… – тихо и с таким выражением, словно в дурном проступке сознавался, ответил он. Тарквиний отметил и этот тон, и то, что сокамерник его считает, что у наёмника имеются все права задавать любые вопросы, а он обязан отвечать – и всё тут. Соседа явно кто-то крепко и давно приучил к полному и безоговорочному послушанию.

– А я – Тарквиний из Эрига, – назвался парень. Эригом именовалось предгорье, где нашли когда-то заживо похороненного мальчишку бойцы отряда Валагрэйна Низулутского; командир присоветовал «сыну полка» всегда называть место своего… ну, может, и не рождения, но… нового рождения, зомби покусай! Так он и делал.

– Я – Тарквиний из Эрига, наёмник. Слушай сюда, Кит Калина, – велел парень, протянув явно совершенно здоровую правую руку и беря в неё холодную широкую, но совсем маленькую ладонь соседа. – Я даю слово, а хочешь – могу и клятву дать: я тебе дурного не сделаю. Не ударю, не пристану, постараюсь ни словом не обидеть. Ты меня понимаешь, а? Вижу, понимаешь. Умница. Тебя как называть, поясни мне: Китом, Калиной, мальчиком или девочкой?

– Меня обычно Калиной зовут, господин… – вздохнул его сокамерник. – Потому что «кит» на южном орочьем, на котором тут большинство народу говорит, значит «мёртвый», «покойник»… Они считают, нельзя смерть дразнить, зовя кого-то «Мертвецом»… Но… если ты не боишься… – он просительно посмотрел на наёмника.

– Я не боюсь, – подтвердил тот с ухмылкой. – Значит, Кит. Хорошо. А второй вопрос?

Сосед слабо, болезненно улыбнулся.

– Тут таких, как я, называют «мальчик среднего пола», господин мой… Поэтому…

– Значит, мальчик, – кивнул ему наёмник. – А что, в Мелльте много… ну, то есть… – он остановился: ведь обещал не обижать, куда с такими вопросами суёшься, дурак?!

Но подросток на него не обиделся.

– Да, господин мой, – кивнул он совершенно спокойно. – Ведь здесь же Главный Храм Церкви Единого Бога. Или ты не знаешь?.. Ну, эта Церковь собирает таких детей у себя, воспитывает в… особом приюте, всему учит… и мы служим ей в Утешительных Заведениях. То есть храмовых публичных домах. Нас так и называют : «храмовые мальчики»… Вот, господин мой…

Тарквиний ошеломлённо помолчал. Он не знал, что сказать. Разговоры о чём-то таком он, было дело, как-то слышал, но ни одному слову тогда не поверил: показалось – бред ведь какой-то, чушь откровенная! Но сейчас он чувствовал, что его странный сокамерник его не обманывает. И что тут можно сказать?.. У него, однако, тут же возник вполне закономерный вопрос:

– Но как же ты тут-то оказался?!

Подросток слабо улыбнулся, но в этой улыбке наёмник увидел такую жгучую обречённую горечь, что чуть не подавился своим вопросом.

– Я больше не служитель Утешительного Заведения, господин Тарквиний… Почти уже семь лет назад один… господин… откупил меня у Церкви и взял к себе… В ученичество, господин, – внезапно задохнувшись, судорожно прижав руки к груди и хватая воздух ртом, выпалил мальчишка. – Я учился у волшебника… Я – ученик мага!.. – он прикусил себе указательный палец, заставляя себя болью прийти в себя. Тарквиний в недоумении почесал в затылке: это где такое видано, чтоб ученики магов в каталажках сидели?! Врёт… нет, не врёт: внутреннее чутьё в этом было уверено. Но, может, бредит? Может, всё-таки крыша поехала?..

– Ты мне не веришь, господин, – чуть слышно выговорил тот, видя выражение его лица. – Но всё ужасно просто… – он с трудом перевёл дыхание. – Просто… да… Я учился всего два месяца… А потом на моего… мастера напали. Прямо там, в его Волшебной Башне. Мы с ним сидели за столом, и он мне рассказывал, какие правила у заклинаний… И стал показывать одно… И вдруг взорвалась дверь… и вломились… Их было шесть… Они были там слугами… Но только оказались никакие не слуги… – мальчишка, ломая исхудавшие руки, шептал быстро и горячо, не замечая, что по бледным, как у мёртвого, щекам его льются слёзы. – Они что-то кинули в… мастера… Волшебство… А у него было в работе заклинание… сильное!.. – он резким движением кулаком обтёр лицо, шмыгнул носом. – Прости, господин мой…

– Ничего: ты говори… ну?! – потребовал Тарквиний в ответ. Кит покачал головой, скорбно улыбнулся сквозь слёзы.

– Понимаешь, господин… – развёл он руками. – Есть такая штука – «магическая отдача». Её суть в том, что если заклинание прочесть, но так и не использовать, его сила может обернуться против волшебника. Эту силу надо «погасить», это её обезвредит… Но мой мастер не успел этого сделать: ведь в него уже был направлен удар… а может, сразу несколько… не знаю… И он разбил своё заклятие, чтобы сделать… ну, заслон… щит… – он глубоко вздохнул; его трясло всем телом, и Тарквиний сообразил, что Кит заново всё перед собой видит – и снова всё это переживает. А тот продолжал:

– Мастер закрыл меня собой и что-то выкрикнул… Я ещё не выучил язык магии и ничего не понял… Но это было что-то ужасное, господин. Их всех, мне показалось, облило огнём, они стали дико кричать, кинулись к нам… И тут ударил свет. Синий… Очень яркий… слишком. У меня эпилепсия… то есть падучая. Я пью лекарство… когда можно его добыть, – уточнил он с кривой улыбкой. – Но иногда бывает… От испуга, от резкого звука или света вдруг начинаются судороги… И тогда я, кажется, свалился… Больше я не видел моего мастера, господин Тарквиний… А когда в себя пришёл, я валялся прямо на мостовой, и меня кто-то ногой пинал и говорил: вставай, дрянь припадочная! Я ничего не понимал… потом встал, куда-то отполз, забился в какой-то тупик и до ночи сидел и пытался понять, что со мной произошло… Мне казалось, я просто сошёл с ума… А может, так и есть, – со спокойствием полного, смирившегося со всем отчаяния тихо-тихо сказал он, чуть помолчав. – Может, я это всё выдумал… и сам в это поверил… Не знаю, господин Тарквиний. Я не знал, к кому обратиться за помощью… Я вдруг понял, что не могу ничего связно сказать, объясниться… Это я сейчас такой болтливый стал – уже год скоро… А сначала я вообще ничего припомнить не мог, потом, через сколько-то часов, вспомнилось… но я ни слова выговорить не сумел. Лепетал чего-то и ревел… Только через несколько дней пришёл в себя… осмотрелся… Я оказался в совсем чужом городе, никого не знал, но мне надо было что-то есть, где-то жить… Мне пять дней подряд из жалости куски хлеба сухого кидали, пока меня стража из того города за ворота не выбросила… И тогда я решил пойти обратно – то есть в этот город, где я родился и вырос, господин Тарквиний. Тут ведь почти всегда тепло – уже хорошо, если даже на улице ночевать, не пропадёшь… И я кое-как повыспросил, где я, вызнал дорогу… Мычал: «М-м-мельт, М-м-мельт?» Я чуть с ума не свихнулся, – усмехнулся он, – когда мне сказали, где я и сколько до Мелльты! Но я всё равно пошёл… Но меня не пускали в города, господин мой, – я выглядел, как больной бродяга, и меня отовсюду гнали… Я шёл дней восемь, выпрашивая хлеб на дороге… – он вздохнул. – А потом вдруг сообразил то, о чём совершенно забыл. Просто не было этого в голове – и всё тут… Я же могу собой торговать… и я это ого-го как умею! – Кит насмешливо, но невесело усмехнулся. – Я кое-как привёл себя в хоть какой-то вид, дополз до ближайшего трактира, повертелся там… и опаньки – десять грошей в кармане! Ну, и пошёл так дальше… Говорить я связно не мог – меня не понимал никто, – но как к себе мужское внимание привлечь, я хорошо знаю! Слова для этого мне ни к чему, господин мой… – он глубоко вздохнул, уже успокоившись полностью. – Прости, если я что-то не то говорю, ладно?.. Ты же первый, кто меня спрашивает, кто я и что я… Вот я тут и разболтался, замучил тебя уже, да?.. Прости меня, пожалуйста…

– Наоборот, Китюха, – возразил Тарквиний, увязывая свои растрёпанные донельзя тёмные волосы в относительно пристойный хвост на макушке. – Рассказывай! И ты сюда добрался, значит?

– Да… Через год. Но я не мог вернуться в своё Заведение, господин, – я понимаю, ты думаешь, это было бы в сто раз лучше, чем по улицам шляться… Но… Когда мой… мастер забрал меня к себе, он сказал, что мне, пока я не стану Младшим мастером, лучше не появляться… ну, в поле зрения моих прежних единоверцев… Не могу сказать по-другому… – Кит страшно смутился, побледнел ещё сильнее. – В общем, я никак не мог туда пойти: я для них стал… как отступник… или ещё хуже даже… – он вздохнул с дрожью. – Я хотел по- другому сделать… Понимаешь, я вырос в церковном приюте, и монахи держали лазарет для бедных. Приютские дети болеют постоянно, нас туда всё время клали лечиться. А работников всегда ужасно не хватало, и нам велели помогать… Но мне нравилось, господин мой. И наш доктор решил меня учить медицине. Он со мной долго возился, но подготовил меня как следует, и я сдал экзамен в Ратуше, и мне дали первое сертификатное кольцо – милосердного брата… а через несколько лет – второе, фельдшерское… Вот, смотри, – он протянул поближе к свету свою маленькую руку, и наёмник увидел на дрожащих пальцах два каменных зачарованных кольца – тёмно-зелёное и синее, оба с золотистыми искрами. Такие носят в Трёх Мирах всё узаконенные медики. Их нельзя снять или скрыть даже с помощью магии, а потому не выйдет ни украсть, ни подделать. Тарквиний видел такие много раз в своём богатом на раны и боль ремесле, поэтому узнал сразу и понял, что мальчишка ни в чём ему не соврал… Впрочем, он в этом был уже абсолютно уверен, несмотря на, мягко сказать, бредовую историю.

– Поэтому я сначала хотел пойти работать в больницу… – продолжил Кит измотанно. – Но меня не брали: я ничего не мог ни сказать, ни даже написать… словно не учился грамоте вовсе. Ни на одном языке, господин мой, понимаешь?.. Я головой об стены бился от отчаяния: меня понимали только клиенты… да ещё продавцы в лавках: я подходил и тыкал пальцем в товар, и всё… Я не мог себе даже лекарства купить, когда подцепил… ну, ты понимаешь, какую заразу… А из-за падучей я иногда в такой момент мог свалиться, что… в общем, меня несколько раз из-за этого чуть не насмерть избивали… – он вздохнул с бесконечной усталостью. – Только немного меньше года назад я вдруг заговорил внятно. И письмо вспомнил, как с детства знал: на всех четырёх языках!… – он улыбнулся; глаза у него запали, лицо осунулось ещё больше. Долгий рассказ измучил его до полусмерти. – Но только… Я не стал что-то менять, господин мой, – тихо сказал он, глядя наёмнику в глаза взглядом древнего старика. – Я не хочу уже ничего менять. Хватит с меня… У меня не хватило ума вовремя обновить лицензию на моё «ремесло»… и меня забрали в тюрьму и выпороли… А выпустить забыли, – хмыкнул он. – Но у меня тут есть угол, чтоб спать, и меня целых два раза в день кормят… утром и поздно вечером… и мне уже всё равно, что это несъедобно. Зато можно целый день лежать и молчать. А если кого-нибудь сюда приводят, и они ко мне руки… и ещё другое кое-что тянут, то… пусть. Я не могу с собой покончить, господин, – безразлично пожал он плечами. – На всех храмовых служителях с самого детства – наговор от самоубийства. Я даже обдумать этого не могу: мысли смешиваются, и всё… Но в тюрьме мне умереть проще, чем на улице, поэтому… – он снова улыбнулся с равнодушной насмешкой. – Я ответил на твой вопрос?..

Тарквиний задумчиво смотрел на сокамерника – и молчал. Ответ он получил, верно…

– А ты не пытался встретиться с кем-то из магов? – спросил он, наконец. – Может, они бы нашли твоего мастера? Хотя… – он вовремя остановился: ответ был очевиден. Если наставник, заплативший дорогущий храмовый выкуп за ученика, чуть не семь лет не объявляется в поисках своего воспитанника, всё очевидно: он погиб… Посмотрев в посеревшее от слабости лицо мальчика, Тарквиний понял, что этот вывод был сделан и им, причём гораздо раньше.

– Я не чувствую, что он жив, – чуть слышно, севшим от усталости голосом проговорил Кит в ответ на его прервавшийся вопрос. – Я не верю, чтобы он бросил меня… он… не такой… Если бы он был жив, он как-нибудь отыскал бы меня, господин мой. Раз он этого не сделал… то… А просто пойти к магам… Я не смею, господин Тарквиний. Мой мастер мне сказал как-то, что его все терпеть не могут. Они его боятся, поэтому не любят… даже открыто ненавидят… и козни строят. Я много думал, что там случилось – в его Башне… И мне кажется, что и вправду этих слуг ему туда подсунули… или, может, заколдовали… а он не заметил… – Кит замялся. – Он ведь только мной занимался всё это время, как мы туда приехали, понимаешь?.. Ему вовсе ни до чего другого дела не было, господин мой… И, может, он на них и внимания не обратил… а потом стало поздно… – он внезапно судорожно сжал руки, так что пальцы побелели. – Всё из-за меня…

– Э-э, нет, дружок, – решительно возразил Тарквиний, видя, как у Кита от боли чернеют глаза. – Ни в чём тут твоей никакой вины нет, хорош! Видать, вправду кто-то на него зло затаил – жуткое зло, похоже, раз вдруг вовсе убить захотели! И, смотри, наблюдали за ним, по ходу дела: выбрали время, когда он ни на что внимание не обращал, занят был постоянно… Видишь? Ты тут не при делах, Китюха, это вина того, кто с ним что-то не поделил крепко… и давно, скорей всего. Его надо искать, заказчика убийства, а ты вообще просто так рядом оказался! Да не плачь, – спохватился он, видя, что мальчик снова прячет лицо в дрожащих ладонях. Страшные слова, однако, были сказаны вслух. Кит услышал окончательный приговор: его мастер погиб… убит!.. Всё это время бывший ученик мага чего-то ждал, на что-то надеялся… Воспитание не приучило его сопротивляться и бороться, стоять на своём. Он привык безоговорочно подчиняться. Он прожил много лет, но на общий счёт ему 15 или 16, а в этом возрасте мало кто способен самостоятельно взять твёрдую линию и биться за выживание до победного конца… Он до сих пор живой, не спился, не скурился – характер явно есть, и воля сильная… Но надо, чтобы его кто-то поддерживал и указывал дорогу. Иначе – вот, пожалуйста, он уже сдаётся: уже приготовился просто лечь и умереть от слабости в этой паршивой тюряге! Кто же был этот волшебник, неужто нельзя найти хоть кого-то из магов, кто отбросит предубеждение против всеми нелюбимого учителя и займётся его учеником?! Магический дар – не такая штука, чтоб им вот так раскидываться! Колдуны, говорят, иногда годами по всему свету ездят, отыскивая себе учеников, а тут – нате вам: взять и выбросить на улицу мальчишку, которого уже учить начали, но с наставником беда стряслась…

Но ученик-то от этого хуже не стал?!

«О чём я думаю?» – вдруг остановил себя Тарквиний жёстко. Ему сделалось сильно не по себе. Он как будто поймал себя себя на строительстве планов: найти кого-то там из волшебников, разобраться с тем, что случилось с мальчишкой и его мастером, отомстить за смерть этого мастера!.. «Да ты спятил, что ли?! – удивлённо спросил он сам у себя. – Ты сидишь, обобранный дочиста, в каталажке в чужом городе. Тебя самого неизвестно ещё в чём обвиняют… да ты даже не знаешь, сколько ты тут торчишь!!! – а ты о сокамернике благородно этак размышляешь!!! Ты сперва о себе бы хоть чуток подумал, а?!»

– Китюха, – позвал он скорчившегося на краешке его тюфяка подростка. Тот испуганно вскинулся:

– Да, мой господин?..

Наёмник покачал головой.

– Нет, братишка, так не пойдёт. Давай завязывай с «господами» и прочим: я тебе не хозяин, а ты мне – не раб, понял? – строго велел он. – Давай-ка по имени, а то отзываться не стану. Ясно?

– Да, господин… Тарквиний, – поправился мальчишка тут же, удивлённо глядя на него. Наёмник кивнул:

– Хорошо. Теперь подскажи мне: сколько я тут валяюсь, а?

– Трое суток ровно, – немедленно уверенно ответил сосед и сразу пояснил: – У меня чёткое чувство времени, если я знаю момент, с которого надо отсчитывать. А в тот вечер я услышал разговор стражников. Один было заругался, отчего убийцу к шлюхе обычной впихивают, но ещё двое отвечали: сегодня третье число последнего осеннего месяца, поэтому через три дня будет большой праздник, надо будет уйму места свободного, да поскорее, так не искать же парня по всей тюрьме в отдельной камере!.. А ты правда кого-то убил?.. – неловко спросил мальчик, виновато глядя Тарквинию в глаза. Но тот замотал головой:

– Нет, братишка, ни фига подобного. Я помню, как в город еле живой вошёл – я почти не ел целых 3 дня… И нашёл трактирчик какой-то; а там сидели городские гоблины, и один вдруг влез на стол, разделся и начал танцевать… Знаешь, я среди наёмников вырос… я тебе потом расскажу, если захочешь. И насмотрелся немало! Но это даже мне, вот веришь, показалось… ну, давай вежливо скажу, непристойным. А потом с ним какой-то припадок случился, но никто ему помогать не захотел – даже не наклонился к нему, хотя он об пол со всех сил башкой колотился – мало не казалось! – Тарквиний передёрнулся при воспоминании. – Но когда я хотел встать к нему, меня не пустил трактирщик… и вдруг всё будто поплыло… а дальше я уже вообще ничего не помню! Но когда со мной эта странность началась, у меня словно всё тело разом отнялось, понимаешь? Поэтому враньё это: никого я убить и даже просто отлупцевать не мог – это точно! Ты мне веришь?

Кит покивал в ответ:

– Да… Тарквиний…

– Вот, умница, – похвалил наёмник, широко улыбнувшись. – Давай всегда так! Значит, 3 дня… – он ненадолго задумался. – А оружие и… остальное у меня уже здесь отобрали, не знаешь? – без особой, правда, надежды на ответ спросил он. Кит покачал головой.

– Я не знаю, господин… ой, извини меня, пожалуйста… То есть, они, конечно, перед тем как в камеру отвести, обязательно всех обыскивают и всё отбирают… А потом 3 месяца сохраняют в кладовой – на всякий случай… Но ты ведь не об этом думаешь, да? – проницательно заглянув соседу в глаза, уточнил подросток. – Ты думаешь, тебя нарочно опоили в этом трактире, чтобы что-то у тебя отобрать, а уже потом вызвали стражу, да?

– Может быть, – медленно ответил наёмник. И вдруг решился. – Кит, понимаешь, какое было дело… Я был в боевом отряде, нас было девять. Наш командир встретил одного типа, который нанял нас всех отнести в Мелльту пакет. Причём велел идти ночами, но очень быстро, избегать открытых мест, ото всех укрываться, и предупредил, что могут и напасть с оружием, чтоб эту посылку отнять. Командир наш… был… – парень глубоко вздохнул, – очень отважный мужик. Мы приняли заказ и пошли в Мелльту. Сперва всё было тихо, спокойно и удачно, и мы даже немножко расслабились… Но на нас таки напали. Нас было 9 против 15-ти… Но мы их всё равно одолели, Китюха!.. Их осталось только четверо тяжелораненных, и они тоже через пару дней перемёрли… А из наших остался только один я… Но наш командир всегда славился тем, что свято держал своё слово, Кит. А сейчас он пообещал доставить на место этот проклятый пакет. И с нас всех тоже слово взял: если его самого тяжко ранят или убьют, кто-то из нас, кто сможет, должен будет всё-таки дело выполнить! А остался только я, ты понимаешь?.. И я взял эту клятую посылку и пошёл в Мелльту. Пришёл… попытался, кстати, – вдруг припомнил и вскинулся он, – попытался сразу, у ворот ещё, выяснить, где улицу и дом, в адресе указанные, искать: город-то здоровенный! А мне один сказал: нечего шутить, дурак, второй вообще от меня сбежал, а третий пальцем у виска покрутил, – мол, иди на фиг, придурок! Ну, а у меня совсем силы кончились, так что я пошёл не адрес искать, а где поесть и на ночь приткнуться… И вот, пожалуйста, нашёл… Понимаешь меня, малыш? И поэтому я думаю, что… да! Может быть, за мной всё равно кто-то шёл все эти дни, что я сюда уже один добирался… Я, конечно, уже не мог так внимательно по сторонам туда-сюда приглядываться, да ещё и по дороге из-за лошади вторую руку сломал! И рёбра помял заново… – парень вздохнул, провёл рукой по лбу. – Башка трещала, руки ныли, рёбра все как огнём жгло… не попялишься уже никуда, честно тебе признаюсь! А ехал я уже по самому короткому пути, только по дороге: ни на какие прятки у меня уже сил не было! Но я никого не видел. Никого! Никто меня даже пальцем тронуть не пытался, Китюх! Но здесь, мне сейчас вот кажется, могли всё-таки добраться… Иначе на кой опоили-то?! – выпалил он под конец. – А ты как думаешь?

Кит медленно кивнул.

– Да… я полагаю, ты прав, мой… Тарквиний, – поправился он, слабо улыбнувшись. И вдруг спросил: – А что за адрес был у посылки, ты мне не можешь сказать? Что за место ты искал?

Тарквиний немедленно наизусть назвал адрес. Кит умудрился побледнеть ещё сильнее, хотя это казалось делом абсолютно невозможным.

– Я знаю Мелльту очень хорошо… – прошептал он едва слышно. – Это – адрес главной резиденции Серебристой Магической Гильдии Воздуха… а в ней живёт её Глава, господин Кеней Кормена… или просто Кеней Мелльтский…

Тарквиний медленно покивал.

– Да-а-а, я понима-а-аю, – протянул он. – Зна-а-чит… Кто-то решил оставить Серебристого старичка без письма с иголкой… и для этого можно и восьмерых моих в землю, и меня в тюрягу как убийцу… да и своих ни минуты не жалко!..

– Письма с иголкой?! – в недоумении переспросил сокамерник. Наёмник кивнул:

– А, я тебе не сказал? Мы жутко хотели знать, что там такое, в этом пакете. Вскрыть, конечно, нельзя было, но мы просто осмотрели его хорошенько: потрясли, на вес попробовали, прощупали. И там внутри лежала такая штука – вроде засапожницы… не знаешь, что это? Это оружие такое: длинная такая игла – с рукояткой или без. Она длинней любых сапожных и обычных швейных иголок; а может ещё быть трёхгранной, и каждое ребро наточено и режет как лезвие. У меня была такая в сапоге, в ножнах, – вот, отобрали, щучьи дети… – он похлопал ладонью по опустевшему правому голенищу. – Ну, и что-то вроде такого мы в пакете нащупали: трёхгранная засапожница с тонкой короткой рукоятью. И ещё, надо полагать, само письмо: толстая бумага или кожа, несколько листов, в треугольники свёрнутых… И кто так письмо сворачивать взялся?! Ну, да это его дело, это по фигу, ладно… Но, знаешь, поскольку я сюда-то его донёс, но всё вот так вот вышло, мне бы надо теперь не тут валяться и блох угощать, а пойти к этому старикану и рассказать ему всё, как оно сталось… Денег он уже не даст, это ясное дело… но зато всё будет честно!.. Что? – удивлённо спросил он, увидев внезапно, что Кит качает встрёпанной головой. Волосы у него были настолько грязные, что разобрать их цвета было нельзя, но в них чётко видна была густая седина, обесцветившая их, кажется, наполовину, если не на две трети. И это подросток…

– Не надо, Тарквиний, – почти прошептал ученик волшебника в ответ. – Владыка Серебристой Гильдии известен на всю Мелльту своей жестокостью и несправедливым судом. Его ненавидят и горожане, и даже его подчинённые маги… Он не станет тебя даже слушать. Прикажет схватить… а потом…

Наёмник поёжился. Ему, честно говоря, и самому уже расхотелось идти к нанимателю с признанием о потере проклятой ноши, стоившей восьми таких дорогих ему жизней, – стоило лишь услышать, что адресат оказался колдуном… А уж теперь… Нет, спасибо. Хватит всего предыдущего. В конце концов, тот и сам догадается, что ни фига не получит – не кретин же, ну. В крайнем случае можно записку написать, чтобы с почтой передали… Надо только её как-нибудь поаккуратней отослать – и сматывать удочки из этой дурной Мелльты!..

…Вот это и было главным. Удочки, в смысле, – дошло, наконец, до Тарквиния. Какие походы с признаниями, да записки, да смыться, если он тут сидит, в вони безобразной? Желудок с дикой голодухи сводит, пить хочется, всё своё отняли к бесам, а ему какое-то мерзкое обвинение предъявляют: убийство! Кого, как, когда, где?!

Тарквиний резко подскочил на ноги. Голова чуть закружилась, и он мигом сообразил: от голода!

– Говоришь, тут кормят? – спросил он мальчишку, но прежде, чем тот успел рот раскрыть, уже почти прыжком оказался у двери и схватился за решётку…

…Открыв глаза, он обнаружил, что снова лежит пластом на прежнем месте, а над ним, беззвучно плача, сидит Кит и держит его ладонь в своих холодных руках. Пару раз поглубже вздохнув, он удивлённо, охрипшим голосом спросил:

– Э-э, а чего случилось?..

– Решётки, Тарквиний, милый… – рукавом своей тысячу лет нестираной, сильно порванной длинной тёмной рубахи поскорей обтирая лицо, отозвался подросток. – Они зачарованные – чтоб заключённые не хватались, не трясли… понимаешь?.. Чтобы стражники шума не слышали и не бегали туда-сюда… Прости меня, я не догадался, что ты такого, может, в других местах и не слыхал… я не успел тебя остановить… Прости меня, пожалуйста, прости!.. – он прижал ладонь наёмника к мокрой щеке, коснулся пальцев губами.

– Ну, вот ещё, приехали! Кончай, Китюх, с ума-то совсем не сходи… это мы с тобой ещё успеем, время будет! – Тарквиний сел. В голове звенело, и немного болел затылок, но в остальном всё было в порядке. – А чего случилось-то? Я только хотел взяться и позвенеть маленько, чтоб стражник подошёл, и про поесть спросить… Ну, и про то, чего мне теперь делать – я ж никого не убивал, так за кой я тут торчать должен?! И вдруг… а чего вдруг-то?!

Кит слабо улыбнулся.

– Защитные чары сработали, и тебя прочь отшвырнуло. Вспышка, звон, как от маленького колокола… Я успел тебя подхватить, чтобы ты не так сильно расшибся, и мы оба на пол свалились… А я тебе потом голову поправил…

– Это да, давно следовало бы… небось, ещё при рождении! – усмехнулся наёмник. И только тут до него дошло очевидное, которого он до сих пор в упор не замечал. Он попал в тюрьму с развороченной челюстью, мятыми рёбрами и сломанными руками. А через три дня очухался в полном здравии. А над ним сидит мальчишка-доктор, который учился у настоящего Высшего мага…

Следующие минут пять Тарквиний старательно поливал соседа похвалами и благодарностями, а тот, искренне не считая оказанной помощи какой-то заслугой, пытался кое-как отбиться. Наконец, у него опять слёзы потекли, и Тарквиний таки заткнулся. Привлёк Кита к себе, взял за плечи, погладил по голове.

– Всё, всё, братишка, молчу, – покаялся он в излишнем усердии. – Не сердись на меня, ладно? Просто теперь совсем хорошо.

Мальчик в недоумении уставился на него.

– Я имею в виду, Китюх, что надо отсюда вылазить, – решительно сказал наёмник, похлопывая его по спине. – Решётки у них тут, понимаешь, с чарами; стража слышать никого не желает! А если тут кого лупить или вовсе убивать станут – им и это по боку, что ли?!

Кит молча кивнул. Он это уже не один раз видел.

– Класс! – восхитился наёмник мрачно. – Простенько и со вкусом: сиди и твори чего в угоревшую башку взбредёт, а всем без разницы! Охрененно!!! Но мне совсем не нравится. Странно, что тут никакого народу нету, но ведь так надолго ни за что не останется: напихают вот-вот зомби знает кого… и в каком виде – вопрос ещё! Меня-то вряд ли кто трогать рискнёт.. но тебя я тоже в обиду ни единой дряни не дам, не бойся, братишка. Но если их тут много станет… если скопом кинутся… – он говорил быстро, полушёпотом. – Китюха, вот тогда я вправду тут таких дел могу натворить – меня не в тюрьму, а в каторгу отправят… если не сразу на эшафот! Так что слушай мою команду, Кит Калина, ученик волшебника… Слушай, а как его зовут-то, ты мне так и не сказал: всё «мастер» да «мастер»… А по имени?

Мальчик сильно вздрогнул, по всему телу прошла настоящая судорога, и Тарквиний невольным движением крепко прижал его к себе. Кит поднял голову, снизу вверх глядя наёмнику в лицо.

– Эйнар… Эйнар Оле Наут… – чуть слышно медленно выговорил он. – Чёрный Владыка Эйнар Бесстрашный…

Его внезапно встряхнуло, всё тело страшно напряглось, неестественно изогнулось назад. Голос оборвался в жалкий хрип, голова далеко запрокинулась, и мальчишка задохнулся; глаза его закатились. Кулаки сжались добела, сквозь прокушенные губы вдруг проступила и потекла кровавая пена. Судороги месили беспомощное тело, и наёмнику осталось только положить несчастного больного на тощий тюфяк и мёртвой хваткой держать его голову в своих стальных пальцах, чтоб не разбился об камень пола. Разжать челюсти было невозможно, и кровь изо рта текла сквозь намертво сжатые зубы чуть не ручьём. Но ничего сделать было нельзя.

Оставалось только ждать…

Неожиданно шарик жёлтого света, всё это время висевший в воздухе рядом с сокамерниками, громко затрещал и тут же взорвался. На пол посыпался целый водопад мелких холодных искр, которые тут же угасли.

В глубине коридора послышались шаги, а потом показался далёкий красноватый отблеск. Факел, определил наёмник. Факел в руке тюремщика. Который, наверное, несёт еду: ведь Кит ему говорил, что кормят тут дважды, с утра – и как раз поздним вечером. А раз Тарквиния притащили сюда именно что поздним вечером ( в трактир-то он зашёл за три часа до полуночи примерно), а Китюха сказал, что прошло ровно трое суток…

Вывод: сейчас дело к ночи, и самое время дать пожрать бедным узникам! Будем ждать и надеяться, блин.

…Шаги приближались со странной медлительностью. И вообще были какие-то… как бы это сказать-то? Кто-то шёл, словно… танцуя, вот! И растущее пятно света от факела то приближалось, то отдалялось, то резко падало к самому полу, то взмывало под низкий потолок. Что это такое?!

Внезапно послышался громкий топот бегущих ног в тяжёлых кованых сапогах. Сразу четыре подковы дробно процокали по коридору, вдруг раздался ревущий вопль, шум нескольких столкнувшихся и рухнувших тел – и понеслась ругань, какую и в портовой драке не всегда повезёт услышать! Тарквиний навострил уши: мало ли что? Но стражники ругались не друг на друга!

– Ящер, ящер!!! – вопил один. Второй, добавляя по три матюка через каждое слово, возражал:

– Дракон!!! Это дракон ползучий!!!

Третий же верещал пронзительным фальцетом:

– Змея!!! Ядовитая!!! Где она, где?!!

Наконец, все подскочили с пола и уже вместе ринулись вперёд. Через пару мгновений весёлая компания вылетела к камере… и наёмник остолбенел.

Стражники были в одних сапогах. Ну, ещё с поясными ремнями. То бишь больше – вовсе ничего. С факелами – все трое. И все в разноцветной – синей, оранжевой, красной и фиолетовой мишуре! А на головах – по грошовой жёлтенькой гирлянде…

Больной в руках Тарквиния притих и обмяк, тяжело, но очень слабо дыша. Наёмник разглядывал тюремщиков. Волосы у всех троих стояли дыбом, глаза таращились в сумрак коридора и камеры, все тяжко пыхтели и обливались потом: похоже, не только что бегать-то начали! Трое выбежали на площадку перед камерой, сунулись к решётке с огнём – посветить…

И вдруг один ткнул в пару узников пальцем и глупо захихикал. Тролльи рожи у всех троих разом словно поплыли, теряя чёткие очертания: такие похожие на недопечённые блины физиономии бывают у очень сильно пьяных или укуренных. Тюремщики заухмылялись, мгновенно забыв том, что их только что так отчаянно волновало. Куда там: встав в рядок перед решёткой, они принялись сперва хихикать, потом заливисто хохотать (с их голосами это звучало как рёв ослицы, на которую вдруг нацелился горный баран), а потом и вовсе ржать, как белены объевшиеся лошади. При этом они топали, грохоча подошвами по камню и выбивая из него искры, тыкали пальцами, хлопали себя по жирным бёдрам и хватались за свисающие далеко за поясные ремни животы!

Тарквиний рассвирепел. Больше всего на свете ему захотелось кинуться на этих троих сразу и показать, что бывает с теми, кто смеет издеваться над воинами из отряда Валагрэйна из Низулуты!.. Но на его руках лежал едва дышащий мальчишка, ещё даже не пришедший в себя и глаз не открывший. А между этими тремя и им была чародейская решётка. Кидайся – не кидайся, только тебе же хуже будет. А вот если решат в камеру войти, как бы и Киту не досталось…

Ну, и последний аргумент, нехотя признал Тарквиний. Это же полутролли. Да, у них нет настоящей чешуйчатой шкуры, как у троллей чистокровных. Зато кожа – не всяким ножом сразу вспорешь, а кости прочные, как камень. Таких просто побить, как пойманного в доме вора, не выйдет: тут надо сразу насмерть… А это без оружия, считай, невозможно. А ведь их всё-таки трое… Холера!!!

…Трое между тем совсем, кажется, свихнулись. Разошлись этаким треугольником, закачали своими факелами, словно вдруг забыли о предметах своего веселья, ритмично захлопали в ладоши. И принялись плясать. На цыпочках, качаясь из стороны в сторону, вскидывая огонь то вверх, то вниз, то влево-вправо…

Точно так, как самый первый из пришедших!

Внезапно из глубины коридора послышались новые шаги и крики. Плеснуло светом сразу нескольких факелов, тяжёлый топот приблизился, к камере выскочили ещё аж четверо здоровенных мужиков – два полутролля и два обрюзгших, в жирных складках огра. Огры несколько похожи на гоблинов, но не особо. Ростом они тоже почти все около семи футов (или в два метра, если кто знает такую систему: «метрическая» называется, недавно кто-то из магов придумал), и силой и статью боги их тоже не обидели. Но у них гораздо более грубая кожа – почти шкура, и она всегда вся в коротких жёстких рыжих волосах. А ещё у чистокровных гоблинов вертикальные зрачки, будто у кошек, и клыки среди верхних зубов, длинные и острые, просто кошмар. Причём они у них всю жизнь растут: даже если выбьют в драке – не беда, через год уже новые вырастут, а уж подраться гоблины не дураки – ну, конечно, это в основном к северянам относится, южане куда как помягче нравом! Ну, и ещё одна деталь: гоблины никогда не ссорятся промеж собой. Если уж подрались – то только с чужими!

Огры – совсем не то. Вечно злобные на всё и всех, рожи – как у обезьян, нижняя челюсть у всех вперёд так торчит, что губы не всегда вместе сходятся. Глаза у всех светло-голубые или серые, малюсенькие, под косматыми рыжими бровями. Норовом же пакостные, коварные, злопамятные – короче, дрянь народ, и всё тут, и хорошо, что их мало встречается!

В тюремщиках таким, честно говоря, не место. Заключённые всё-таки не сплошь дрянь да шваль подзаборная. Каждый может оступиться, в жизни чего только не случается, и не надо всех между собой равнять. Но с огрским нравом всё без разницы, только почуют, что кто-то под их власть попал – держись!..

Тарквиний это всё давно и хорошо знал. Случалось и в бой против таких идти, было дело, и даже не однажды. Увидав сразу две огрские рожи, он весь напрягся. Тем более, что оба рыжих урода сразу уставились в полумрак за решёткой. Что же делать, если…

Но делать ничего не пришлось. Вся компания показалась на свету – все семеро голяком, в сапожищах своих и с ремнями… и в мишуре, как же, как же. Да, любоваться нечем, определённо! Новоприбывшие быстро и возбуждённо заговорили на каком-то непонятном Тарквинию языке, – а он знал семь наречий разных рас!

Но один из стражников вдруг шарахнулся в сторону от компании. Высоко задрал голову, уставился куда-то вверх, в темноту меж теней – и на вполне внятном южно-орочьем языке дико хрипло заорал:

– Я-а-а-аще-е-ер!!!

Раздался странный, режущий слух звук: будто что-то здоровенное и тяжёлое неторопливо ползло со скрежетом по битому стеклу. От звука этого у Тарквиния волосы на загривке зашевелились, честное слово.

Но было абсолютно непонятно, откуда он шёл.

– Ну, вот, – изо всех сил вглядываясь в коридоры справа и слева от площадки перед камерой, но ничего не различая, сквозь зубы процедил он. Стражники, снова ошалев с перепугу, разорались на своём непонятном наречии и ринулись в правый коридор – туда, откуда прибежали. Свет, естественно, исчез вместе с ними. – Теперь ещё и ящер. А пожрать нам?! Щучьи дети!.. Что ещё за «ящер», вашу мохнатую в узкие двери?!

Кит у него под боком слабо вздохнул, пошевелился, попытался повернуться на бок и сжаться в комочек. Наёмник погладил его по голове, потом здорово порванным рукавом своей неновой тёмно-зелёной рубахи бережно обтёр ему лицо. Несколько минут в полной темноте они сидели молча – точнее, Тарквиний сидел, а Кит, которого он сгрёб в охапку, чтобы согреть, – его затрясло от холода и сырости, хоть он к ним за 4 месяца кое-как и привык, – ну, так Кит лежал у него на руках и дрожал всем телом, медленно приходя в себя.

Внезапно издалека снова послышались шаги – множество бегущих ног торопились в их сторону… да ещё как торопились! Эхо тут было слабенькое – слишком низкий потолок; но топот грохотал по каменному лабиринту так, будто там колонна сиеверских гвардейцев на плацу перед дворцом маршировала!

– Кит, Китюха, – позвал наёмник ласково, осторожно потрепав мальчишку по лохматой голове, – ты как, братишка, очухался? У нас тут чего-то непонятное творится, давай, приходи в себя, ученик волшебника, может, разберёшься?..

Он не успел договорить: из правого коридора выплеснулся взрыв отчаянных воплей и топота, полыхнуло ярким, но дымным светом. Из коридора к камере буквально вылетели, словно от хорошего пинка, несколько голых стражей, и двое, сбитые с ног, неловко покатились по полу; один остался лежать прямо под ногами у тех, кто мчался вслед за ним. Но никто и внимания не обратил: на озарённых чадящими факелами перекошенных лицах и в вытаращенных глазищах наёмник увидел панический ужас. Такой возникает, когда снится кошмар: тебя неотвратимо настигает ОНО, огромное, страшное, а ты уже не можешь бежать, а ОНО уже за плечами, и..! Стражникам было ни до чего: они спасались от как от смерти, а она их настигала…

Что за бред?!

…Тюремщики с воплями, бросив двоих неподвижных товарищей, умчались прочь; у одного из упавших вывалившийся из руки факел погас, у другого – откатился почти на сажень в сторону камеры и продолжал, смрадно чадя, кое-как гореть. Тарквиний на миг подумал было, что неплохо бы заиметь его себе, хотя на кой?.. Но его внимание отвлёк тихий звук. Где-то у входа в левый коридор – как раз тот, куда унеслись стражники – послышалось негромкое сухое поскрёбывание. Слабое потрескивание… шуршание… Звук доносился будто бы…с потолка?! Внезапно чадящий факел словно взорвался, сыпанув искрами, и огонь угас вдвое, резко убавив света. И почти одновременно прямо перед решёткой словно взметнулся в воздухе прямоугольник чёрной ткани; наёмник ошарашенно замигал: что происходит?.. – но к их двери уже подступила вплотную какая-то фигура. Кит сел, дрожа всем телом, и уставился перед собой, хватаясь за руку наёмника.

Перед решёткой встал невысокий человек с примесью какой-то непонятной крови. Он был среднего для человеческой расы роста, со смуглым чистым овальным лицом безо всякого выражения, черноволосый, с раскосыми чёрными, странно неподвижными глазами. Не было возможности понять, сколько ему может быть лет (на общий счёт, то есть): 28? За 30? Или вовсе за 40? Он был одет в лёгкий, тонкий чёрный плащ из непонятного материала; чёрные кожаные штаны и рубаху с высоким воротом, видную из-под расстёгнутой куртки, подбитой каким-то коротким мехом; и обут в невысокие чёрные же мягкие сапоги со слегка сужеными носками. За спиной на тщательно подогнанных по размеру ремнях висела дорожная сумка – опять же чёрная…

Кто здесь носит чёрную одежду?! Если только какую одну вещичку, но и ту всегда стараются как-нибудь – тем более в большой-то городе! – украсить: пряжкой, цепочками, ну, любой ерундой! В чёрном шастают только гробовщики да могильщики: им по цеху положено!..

Только вряд ли этот дядька – гробовщик или могильщик. Тарквиний бережно усадил своего соседа на тюфяке и поднялся навстречу «гостю», который стоял неподвижно, молча рассматривая их обоих. Увидев движения наёмника, пришелец кивнул, словно в чём-то уверившись, и вдруг негромко спросил мягким… и от этой мягкости отчего-то невыносимо жутким голосом:

– Тарквиний из Эрига, наёмник? Из отряда Валагрэйна Низулутского? Ныне… покойного?

Никто в этом клятом городе не должен его знать, был абсолютно уверен парень. А уж об обстоятельствах его жизни – тем более!!!

А «гость», не дожидаясь ответа, спокойно, тихо и так же мягко продолжил, но теперь уже обратился к его соседу:

– Кит Калина, бывший храмовый мальчик, ныне – ученик Чёрного Владыки Эйнара Оле Наута по прозвищу Бесстрашный?

И снова не стал ждать никакого ответа: похоже, знал его и был в нём полностью уверен изначально. Кит кое-как поднялся на ноги, встал, схватившись за твёрдую, как камень, руку наёмника, и едва слышно спросил:

– Господин, кто ты?!. Как ты узнал, кто мы – ведь наших имён никто здесь не знает?!. А… всего остального… – он прикусил израненные губы со следами пены и свежей крови, побледнел ещё сильнее.

– У тебя был припадок, – не отвечая на вопросы, заметил пришелец. – Это… несвоевременно… но нестрашно. Хорошо, – короткий холодный, внимательный взгляд обежал двоих заключённых с головы до ног, и оба невольно поёжились. – Не надо меня бояться, я не причиню вам двоим вреда. Я пришёл вывести вас отсюда, но слушайтесь меня как следует. Стража ничего не соображает; так продлится ещё не один час, прежде чем они вспомнят об узниках в камерах. Остальные почти все уже сбежали: осталась пара чокнутых монахов, с которыми нет смысла возиться. Но в городе уже час как начался праздник… если этот мерзкий разгул можно так называть. Так что вокруг тюрьмы стоит огромная толпа, орёт и чего-то требует: кто хочет мгновенного правосудия с эшафотом, кто – выпустить всех, кого тут держат, на волю… вы меня понимаете? Я подозреваю, что вот-вот в ход пойдут не крики, а кулаки… и оружие. Но я вас выведу прочь из этого взбесившегося города – потому что тут, кажется, нигде не лучше. Однако это может быть очень непросто, и я прошу вас обоих о полном мне подчинении. Что-нибудь непонятно? Спрашивайте, но скорей.

– Э-э… два вопроса?.. – промямлил Тарквиний. Он в ответ на этакое заявление сразу приготовился подчиняться безоговорочно: по тону «гостя» внутренним чутьём понял, что только так и надо. Оставались два неясных момента…

– Меня зовут Ашш, – опять не дожидаясь слов ошалевших «собеседников», отозвался их «посетитель». – Еда будет на улице, питьё – вот, – он снял с поясного ремня подвешенную к нему на боку баклажку размером с детскую молочную бутылочку и показал наёмнику. А затем приказал: – Выходите, – и прежде, чем прозвучал перепуганный вопль на два голоса: «Стой!!! Не трожь!!!» – вскинул обе руки – и взялся за два прута решётки.

Раздался жуткий, хрустящий треск, словно раскрошилось толстое стекло. Всю решётку разом облила волна зелёных искр, и пара толстых металлических прутьев изогнулась, будто варёные макароны, и разошлась далеко в стороны. Ашш стоял рядом, держа руки приподнятыми перед собой.

– Быстро, – с заметным напряжением в голосе почти прошипел он. Тарквиний сгрёб Кита в охапку и мигом нырнул в открывшуюся щель к свободе. Едва они выскочили на площадку, Ашш отпустил свои странные чары. Зелёный свет ярко мигнул и угас, снова раздался хруст, но уже негромкий, и прутья сошлись обратно, из мягких вермишелин превратившись в поржавевшее железо. Наёмник пялился во все глаза: так близко магию в работе он ещё ни разу не видел. Кит же смотрел, чуть склонив голову набок, недоумённо сведя и приподняв брови, и в тёмных глазах отражались слабые отсветы почти угасшего пламени факела. Пришелец заметил это напряжённое недоумение, кивнул подростку и тихо сказал:

– Молодец, ученик Владыки Эйнара. Ты прав. Но это – потом. Сперва надо выбраться. Вот, возьми и выпей, – он вынул из поясного кармана небольшой флакон, вытащил пробку и подал Киту. Тот изумлённо вздохнул, но Ашш не дал ему ничего сказать. – Вот вода, и идём, – он протянул им свою ранее показанную баклажку и неспешно, но всё равно быстро пошёл вперёд. Тарквиний, взяв «детскую бутылочку», беззвучно хмыкнул: напьёшься из такой, как же! Да тут же на два глотка! Но Кит, сразу же доверчиво отпивший из флакона, вернул его хозяину, который не стал слушать благодарности, и хрипловатым после припадка голосом пояснил:

– Это зачарованная штука… Там гораздо больше, чем кажется… у моего… мастера… была такая же фляга…

Оказалось – верно: в крошечной с виду баклажке было полно свежей холодной воды, смешанной с каким- то кисло-сладким фруктовым соком. От него почти мгновенно прибавилось сил, и наёмник заметно повеселел.

Шагов через 80 примерно в стене справа обнаружился выход на узкую винтовую, страшно неудобную лестницу со ступеньками, до шёлковой гладкости истёртыми бесчисленными ногами здешних обитателей за неизмеримое количество лет, что стояло в Мелльте это сооружение. Через каждые 30 ступеней на стене торчала ржавая скоба, в которые были воткнуты чадящие факелы, так что стало почти светло.

– Осторожно, – предупредил их двоих Ашш. – Здесь скользко, перил нет, держитесь стены, – и без единого звука стал спускаться. Пройдя три спиральных пролёта, он внезапно остановился и поднятой ладонью показал: стоп.

Издалека снизу послышались во множестве отражённые эхом голоса. Здесь потолки были гораздо выше, чем на Третьем и Четвёртом ярусах старого здания, и звуки разлетались широко и вольно. Ашш прислушался, едва заметно нахмурился.

– Толпа вломилась во двор тюрьмы, но её некому сдерживать. Сейчас погромщики разойдутся повсюду, – ровным голосом проговорил он, снимая с плеч свою чёрную сумку. Она отчего-то оказалась уже открыта, хотя на площадке перед их камерой наёмник видел её запертой на замок, прикрытый тусклой металлической пряжкой. Не глядя, хозяин сумки запустил туда руку и тут же достал многогранный пузырёк, заблестевший в свете огня на стене. Ашш знаком велел им спуститься к нему и открутил пробку (Тарквиний во второй раз в жизни увидел такую удобную штуку). Затем пошёл вниз вдоль стены, ведя по ней пальцами, в которых был зажат открытый пузырёк. Внезапно стена странно замерцала голубоватым, неприятным светом. Ашш остановился, отступил на край ступеньки и легко плеснул из пузырька немного его содержимого на мертвенно сияющее пятно. Резкая голубая линия внезапно отчертила на камне широкий неровный круг. Ашш показал: за мной! – и первым шагнул в открывшийся потайной проход. Тарквиний впихнул вперёд себя Кита и прошмыгнул за ним. За его спиной пятно мигом погасло; воцарилась абсолютная темнота и тишина.

– Идёмте, – позвал Ашш. Тарквиний услышал тихий вздох Кита, понял, на что тот пытается решиться, и сам спросил:

– Ашш, слушай… Можно Киту колдовской свет зажечь? Неяркий, – сразу уточнил он на всякий случай. – А то ты, кажется, видишь в темноте, а мы-то…

– Кит тоже видит, – возразил Ашш с уверенностью. И пояснил: – Любой Чёрный маг свободно видит в темноте, Тарквиний. А Кит – ученик Чёрного мага. А тебе нужен свет, я знаю. Но пока нельзя. Возьмитесь за руки, и пойдём.

– Как скажешь, – согласился наёмник удивлённо; Кит сам взял его за руку и молча судорожно вздохнул. Парень сообразил причину – и решил задать вопрос вместо него и немедленно: – Ашш, а можно спросить… если уж ты всё про нас обоих знаешь… Кто убил мастера Эйнара, а?!

Он был почти уверен, что Ашш повторит: «Все разговоры – потом», а то и вовсе откажется отвечать; или скажет «Не знаю». Поэтому, когда тот внезапно остановился и поднял руку, от которой вдруг расплылось бледное пятно света, Тарквиний был удивлён, но приготовился к отповеди. Ашш несколько мгновений молча рассматривал их обоих своими странно неподвижными чёрными глазами; на лице его не было ни малейшего выражения. И в голосе его тоже ничего не прозвучало, когда он произнёс:

– Никто. Владыка Эйнар жив, но пропал из Первого Мира, неизвестно, где оказался, но выбраться без посторонней помощи не сможет. У нас есть предположение, где он находился всё это время и пребывает по сей час. Я вам об этом расскажу, когда мы выберемся из города. А пока – идём.

Но у Кита не хватило сил перенести это невероятное сообщение. Несколько секунд он стоял, молча, широко распахнувшимися глазами глядя на того, кто сделал подобное ошеломительное заявление. Но затем пальцы его, судорожно сжавшиеся на ладони наёмника, дрогнули и обмякли, он почти неслышно выговорил:

– Он… живой?!. – слабо, но с бесконечным счастьем улыбнулся – и упал без чувств. Тарквиний едва успел подхватить его и осторожно опустить на пол, головой себе на колени. Ашш молча покачал головой, и наёмник скорее почувствовал это движение, чем увидел его. Затем Ашш низко наклонился к мальчику, и его слабо светящаяся ладонь огладила его побелевшее лицо, потом опустилась на грудь справа. Внезапно он нахмурился и покачал головой.

– Только этого ещё не хватало… Я был слишком опрометчив, поспешив сказать ему эту новость… Ему плохо с сердцем, – пояснил он мрачно в ответ на испуганный взгляд наёмника. – Он и без того совсем ослаб… только что был припадок… а теперь всё совсем нехорошо. Ты сумеешь понести его, Тарквиний? Я пойду впереди, с оружием в руках, поэтому помочь не смогу. Он скоро придёт в себя, но нельзя пока, чтобы он шёл сам, понимаешь?

– Да не вопрос, – сразу закивал наёмник уверенно. – Тоже мне проблема! Конечно, понесу! Слушай, а можно спросить… а моё оружие теперь нельзя заполучить, я правильно понимаю, да?

– Все кладовые толпа обчистит прежде всего, я полагаю, – кивнул Ашш. – Но оружие мы тебе раздобудем. А сейчас нам следует всё-таки идти вперёд.

Тарквиний поднял мальчишку на руки… но вот тут, однако, понял, что здорово поторопился со своим уверенным заявлением. Кит, когда-то заметно полноватый, теперь отчаянно исхудал; он был на голову ниже наёмника ростом и, естественно, куда уже в плечах; но у него была широкая и тяжёлая кость. Так что весил он, как оказалось, весьма немало; а Тарквиний в последнюю дюжину дней и сам здорово отощал и ослабел, хотя и не желал этого признавать ни на миг… Но вот сейчас пришлось. Ашш достал-таки откуда-то крошечный огарочек свечки, щелчком пальцев зажёг его (наёмник почувствовал острое желание тоже научиться чему-нибудь этакому!), и они пошли куда-то в темноту. Коридор был узкий, низкий и душный, тут было отчаянно пыльно, и Тарквиний старался дышать редко и неглубоко, чтобы не расчихаться. Но пыль к тому же ела глаза, и они очень скоро заслезились. Наёмник зашмыгал носом, Ашш обернулся к нему и поднёс палец к губам. Пришлось утереться рукавом и дышать ртом.

Наконец, пыльный поход остановился перед глухой с виду стенкой. Ашш снова достал многогранный флакон, открыл и поводил им вдоль стены; немного левей на камне проступило голубоватое пятно, и он опять плеснул на него немного жидкости. Осмотрелся вокруг, прислушался: тьма-тьмущая и полная тишина. Однако на лице его наёмник увидел явное недовольство.

– Что такое?.. – тихо спросил он, чувствуя, что у него от тяжести дрожат руки. Отчего-то идти с неподвижно повисшим телом на руках было проще, чем стоять.

Ашш в ответ только молча покачал головой. То ли сам не понимал, что не так, то ли заметил что-то такое, чего Тарквинию было не почуять. Как только по камню пролегла голубая круговая линия, он быстро нырнул в открывшийся проход, и что-то кратко сверкнуло в его левой ладони. Блеск был знакомый – металлический, так что всё стало ясно: оружие; наверное, короткий метательный нож – один или пара. Наёмник живо проскользнул за ним, и пятно света мигом угасло. Ашш уже успел загасить огарочек, но вокруг оказалось не совсем темно. Где-то впереди, немного правее, в стенную высокую скобу был воткнут полупрогоревший факел, отчаянно трещащий и плюющийся россыпями искр. Было тихо, но Тарквиний вдруг почувствовал в воздухе какую-то тревогу… даже угрозу. Ему сделалось неуютно, и он поспешил признаться:

– Ашш, слушай…

– Тяжело? – не дал договорить тот ровным тоном. – Да, понимаю. Придётся сделать то, чего делать не следует. – С этими словами он снова стянул с плеча ремень сумки, запустил туда руку, вовсе не глядя, где то, что он ищет, и достал новый пузырёк невиданной трёхгранной формы и что-то, обёрнутое в плотную бумагу.

– Присядь, – велел он Тарквинию. Тот немедленно исполнил команду, опустив мальчишку головой себе на колени. Ашш подал ему свою заколдованную баклажку и бумажный свёрток. Тарквиний учуял слабый запах: это было жирное варёное мясо с чесноком! – и пришёл в настоящий восторг. Он так и не спросил Кита, чем (и как) тот пытался его кормить те трое суток, что он валялся после опоя, ничего не замечая и не соображая; но сейчас он был так зверски голоден, что готов был сожрать не меньше половины пещерного мамонта: было б где взять!!!

– Поешь, но быстро, – вручая здоровенный кусище наёмнику, проинструктировал его Ашш, а сам присел рядом на корточки, взял холодную правую руку Кита и стал считать удары сердца, как это делают врачи; впрочем, Тарквиний, только и успевший буркнуть «Спасибо!!!» и немедленно впившийся в свежее, мягкое, вкуснейше приготовленной мясо, нимало не удивился бы, услыхав, что этот дядька и есть настоящий лекарь. Ведь медицинских колец на руке не видно будет, пока знахарь их сам показать не захочет! А сейчас не до показов.

Результаты подсчёта, похоже, не вызывали радости: смуглое лицо Ашша совсем не выглядело довольным. Он снова нахмурил брови, покачал головой, опять запустил руку в сумку и извлёк лёгкую оловянную чашку, в которую до половины плеснул фруктовой воды из баклажки. Затем, снова хмурясь, снял с трёхгранного флакона крышку; у пузырька оказалось очень узкое горлышко, из которого жидкость могла вытекать только по капле. Именно выцеживать их по одной Ашш и принялся, держа флакон над оловянной чашкой, поставленной на бугристый каменный пол. На пятнадцатой капле он остановился и что-то произнёс: три слова, прозвучавших незнакомо и как-то с присвистом, переходящим в шипение. Фруктовая вода в чашке вдруг забурлила и сделалась тёмной, как крепкий чай. Тарквиний ошарашенно уставился туда, хлопая глазами.

– Жуй, – напомнил Ашш серьёзно. Наёмник спохватился и усиленно заработал челюстями. Ашш, видимо, оценил усердие, потому что кивнул в знак одобрения, сел на колени и погладил Кита по лицу, дважды слегка надавив на виски и под правым ухом. Мальчик немедленно вздохнул поглубже, медленно открыл глаза. Зрение, видимо, вернулось не сразу, но, наконец, он сумел рассмотреть оба лица, склонённых над ним, узнал их и слабо улыбнулся.

– Привет, соня! – неразборчиво буркнул Тарквиний, жуя изо всех сил. – Ашш, а Китюхе-то поесть можно?!

– Нет, – отозвался смуглый злодей. – Пока – только питьё… вот это, – он подал Киту оловянную чашку. Кит попытался сесть, наёмник помог ему, и мальчишка взял чашку в слабые пальцы и поднёс к самым глазам. Тарквиний только сейчас заметил, что он старается всё рассмотреть как можно с более близкого расстояния, и до него, наконец, дошло, что мальчишка ещё и плохо видит. А чего у него вообще в порядке, а?!

Мальчик тем временем послушно выпил всё содержимое. Ему и в голову не пришло спрашивать: что ему такое дают? На отказ в еде он даже и внимания не обратил – так нехорошо ему было сейчас. Ашш кивнул, забрал у него чашку и посмотрел на наёмника с явным намёком, но тот уже был готов: от мяса осталась только бумажка, в которую оно было завёрнуто!

– Отлично. Теперь – бегом отсюда, господа, – забирая эту бумажку и пряча в карман куртки, приказал он. Тарквиний вскочил, отпил из баклажки, вернул её хозяину и протянул Киту руки:

– Давай, братишка, иди сюда.

– Что ты! – сразу испугался мальчишка, мотая головой. – Да ты же надорвёшься, Тарквиний, милый!.. Я сам пойду!..

– Не надорвётся, – возразил Ашш, вставая и снова оглядываясь. – Вы обещали слушаться, господа мои…

– Так точно, – отозвался наёмник, не обращая внимания на жалобный слабый лепет протеста, и подхватил Кита на руки… И обалдел: вся тяжесть исчезла!!! Мальчишка теперь весил, словно совсем маленький ребёнок, а это для здорового молодого мужика, понятно, не груз. Тарквиний в восторге расхохотался, но почти беззвучно, велел Киту держаться покрепче и посмотрел на Ашша. Тот впервые слабо улыбнулся и кивнул, затем закинул за спину свою сумку, в которой, кажется, можно было отыскать всё что угодно, и неторопливо бесшумно зашагал вперёд, в сторону горящего факела. Тарквиний пошёл за ним. Внезапно знакомое чувство, будто кто-то наблюдает за ними из густой темноты вне скудного пятна света, заставило его вздрогнуть. Ашш мгновенно обернулся.

– Эти безопасны. Они сейчас всё, что могут, – это смотреть, но потом не вспомнят, – пояснил он, показывая рукой куда-то в полумрак. Оказалось, там тоже почти такая же камера, в какой встретились наёмник и мальчик-проститутка без лицензии, только не на три десятка душ, а на 10, не больше. За решёткой на широком тюфяке сидели сразу три огра-тюремщика, братски обнимались и чуть слышно хором что-то урчали с блаженными голубыми очами, возведёнными горе. Зрачки в сих очах расплылись и явно ничего не различали. Трое аккуратно, без звука прошмыгнули мимо камеры. Урчание счастливо продолжилось.

От площадки с камерой тоже отходили коридоры, но уже не два, а сразу пять, причём в двух было абсолютно черно. Оттуда отвратно несло, но это не был обычный застоявшийся запах нечистот, так свойственный почти всем тюрьмам, кроме замков для благородных персон. Нет, это был запах, будто неподалёку обмелело озеро, рыба и всякая иная живность в нём долго болела гнойной заразой, потом перемёрла, а теперь разлагается под тощим саваном из пропавших водорослей, политых… Ф-фу-у-у, да что за сравнения в голову лезут?!

– О боги, что за вонь такая?! Будто обычной мало?! – возмутился наёмник вполголоса. Ашш впереди него обернулся.

– Это – рыбный пруд, где размножают рыбу для еды заключённых, – любезно пояснил он. Тарквиний промолчал, но ужасно обрадовался, что Кит ему так и не сказал, чем их тут угощали!

Они пошли по чуть более узкому, чем остальные, хорошо освещённому коридору. Через сотню шагов коридор вдруг свернул почти под прямым углом, и из этого ответвления послышался тяжёлый, низкий далёкий гул и похожие на дробь копыт частые, ритмичные удары. Кит на руках наёмника вздрогнул, вскинулся.

– Это же… колокол… и барабаны?.. – испуганно спросил он. – Пожарные барабаны и колокол, точно! Где-то большой пожар!

– Подожгли, – согласился Ашш спокойно. – Вот ему праздник, пусть получает удовольствие. Алчность никогда никого не приводит к добру, господа мои.

– Э-э… а о ком ты? – удивлённо спросил наёмник.

– О губернаторе, – безучастно ответил Ашш. – Его предупреждали ещё за много месяцев до сегодняшнего дня: в этом году не надо устраивать никаких шумных сборов народа, зрелищ… и прочего. Но это был бы такой удар по карману! Одни ярмарки и лотереи сколько принесут! А театры, выставки и концерты! А на все предупреждения у него – «договор о помощи» с Главой Серебристой Гильдии Кенеем… Но только не в этом году, господа!

Его прервал близкий, тяжкий удар, и стены тюрьмы вокруг них вдруг страшно содрогнулись. За их спинами совсем рядом раздался мерзкий скрежет, и по стене и потолку внезапно зазмеилось бесчисленное множество трещин. Пол под ногами заколебался, эхо донесло тяжёлый грохот совсем рядом – примерно к площадки перед камерой. Похоже, из стен и с потолка полетели куски расколотого камня. Раздались испуганные ревущие вопли на три голоса – это огры за решёткой кое-как очнулись в виду смертельной угрозы, нависшей прямо над рыжими одурманенным головами. Ашш схватил Тарквиния за руку и бросился бегом к концу коридора. Стало почти темно: трещина в стене выбила скобу, факел вывалился на пол и почти погас. В полу открылась немалых размеров дыра, через которую пришлось прыгать.

– Каталажке конец! Хоть что-то хорошее! – философски заметил наёмник на бегу. Тут перед ними оказалась ещё одна винтовая лестница, но ей, похоже, давным-давно никто не пользовался: на ведущих глубоко вниз ступенях лежал плотный слой пыли. Ашш, увлекая за собой Тарквиния и держась почти вплотную к стене, бросился вниз. Внезапно шум и грохот теперь уже над их головами повторились: тяжело ухнул новый взрыв. Лестница заколебалась вместе с расколовшейся стеной, ступеньки заходили ходуном, но Ашш, словно не придавая этому значения, мчался всё глубже и глубже вниз в душную темноту!

Внезапно лестница кончилась, они оказались в плавно поднимающемся недлинном коридоре. Им в лицо плеснуло мокрым ветром. Свежим ночным ветром, прилетевшим с моря с последней осенней грозой. Ашш сбавил скорость и уже не побежал, а просто быстро зашагал вперёд, и совсем скоро они остановились перед, казалось бы, сплошной стеной, перегородившей выход… куда-то. Но теперь уж Тарквиний знал эти штучки!

Как он и ожидал, Ашш достал многогранный пузырёк, открыл и поводил им по воздуху, будто давая стене принюхаться, и на камне вновь возникло голубоватое свечение… Но вот на этот раз препятствие оказалось серьёзнее. Увидев, как по пятну пробегают, чуть слышно потрескивая, маленькие жёлтые извилистые молнии, чародей резко отступил назад. Голубоватый свет угас.

– На полу, господин Ашш… – вдруг указал ему Кит, которого наёмник держал, как младенца, велев ему только за шею ухватиться: если вдруг что, пускай повиснет, чтоб Тарквиний сумел руки высвободить! Мальчишка, вполне очухавшись, вертел головой по всем сторонам сразу, и сейчас показывал куда-то вниз.

Ашш немедленно взглянул туда, низко наклонился, аккуратно повёл двумя пальцами по воздуху над грубо обтёсанным камнем… Ага: под его рукой немедленно засветилась белая полоса, отчёркивающая подход к стене: не ближе локтя!

– Так… – переводя дух, проговорил наёмник. Ашш чуть приподнял брови:

– Что?

– Ну, как же… Не подойти ведь… Что делать-то?.. Неужто… обратно?!

– Тарквиний из Эрига, – с вежливой улыбкой осведомился Ашш, растирая ладони, как если бы в них что-то лежало. – Неужели ты полагаешь, что я, Ашш Болотная Гадюка, ассасин из Обители Змей, позволю какому-то глупому заклятию, которому всего-то 200 лет, остановить нашу милую дружескую компанию в шаге от выхода на волю? Ты дурно обо мне думаешь, я на тебя в обиде!

У наёмника глаза вылезли за пределы дозволенного природой.

– Ч-ч-ч-чего?!

– А я догадался… Я догадался!.. – с настоящим восторгом в слабом голосе закивал Кит. Тарквиний с открытым ртом хлопал глазами – хорошо хоть не ушами, тут и так сквозняк!

Пока он так стоял, Ашш преспокойно присел над самой белой линией, встряхнул растёртыми руками и что-то произнёс. Послышался тихонький скрежет, будто вор резал стекло алмазом, и вдруг белый свет мигнул и погас, а на стене загорелось мерцающее голубоватое пятно, на которое немедленно полетели брызги из готового к употреблению многогранника. Ярко-голубой неровный круг пролёг по камню, Ашш взял наёмника под локоть и выпихнул наружу, затем вынырнул сам. Свет круга погас, воцарилась ночная тьма. Они были-таки свободны.

Глава 2. Сказки на ночь.

– Па-а-берегись! – рявкнул кто-то за спиной. Тарквиний поспешно соступил на обочину, потянул за собой Кита. Третьего их спутника вовсе не было нигде заметно: исчез в густых придорожных тенях пару часов назад, велев на восходе Белой луны устраиваться на ночлег.

Мимо, прыгая и скрипя, прогромыхала большая телега, влекомая парой синих мулов. Возчик был крепко пьян, мулы, кажется, тоже. Повозка танцевала по колейчатой, ухабистой дороге, тяжело подпрыгивая, и на каждой неровности из-под толстого тента слышалось многозначительное и соблазнительное бульканье.

– Чего везёшь, папаша? – окликнул возницу Тарквиний. Тот повернул к пешеходам свою оранжевую от загара, обветренную физиономию. Это был наполовину человек, наполовину снежный тролль, и наёмник заухмылялся, представив, какое опустошение обнаружится в содержимом телеги к концу поездки, если ещё в начале мужик уже так нажрался! А то, что он выехал недавно, было видно по тому, что животные выглядели совсем свежими и бодрыми… но тоже хмельными в доску!!!

– Да вин-но-о! – лениво протянул возчик, осаживая своих четвероногих пьянчуг. Те с готовностью встали, а возчик уставился на парня: – А тебя-то куды несёт? Да при девке?!

– Это не девка, а моя сестра! – строго поправил Тарквиний. Кит стыдливо опустил долу смущённые глазки, а возчик торопливо закивал:

– А я же разве чего говорю?! Как скажешь… О, да ты при оружии?!

– На девчонку пялишься, а главного и не углядел, – фыркнул