Когда-то были мы

I

Ровно в девять вечера раздался стук в дверь. Хозяйка квартиры, Раиса Мироновна, медленно взяла пульт от телевизора, поставила новостную программу на паузу и с тревогой поднялась с дивана. Женщина ждала гостей утром, но они не появились даже к обеду, и вот, наконец, только сейчас постучали в дверь. В эту минуту, из-за неприятных новостей, которые обсуждали соседи и новостные интернет порталы, она испытывала беспокойство. Раиса Мироновна надеялась, что гости несут только хорошее и останутся у нее как можно больше. Пальцы рук слегка подрагивали из-за старости, а окрашенные седые волосы в темный тон указывали о не смиренности к преклонному возрасту. Женщина боялась выглядеть старше своих лет, потому старалась следить за своей кожей и в целом за здоровьем. Но в этот день, то ли от переживаний, когда доходили неприятные слухи, то ли от нехватки позитивных сцен на экране, Раиса Мироновна забыла о себе. С восходом солнца в голову загружались неприятные события, доносящие из соседнего подъезда, и лишь только сейчас предстоящий приход гостей отвлек ее. Шарпая тапками по полу, женщина подошла к двери. В этот момент она думала о сыне и о первой встрече с будущей невесткой, об обещанном знакомстве, которое, по ее мнению, должно пройти, безусловно, приятно.

– Паша, это ты? – спросила Раиса Мироновна, поворачивая замок.

– Да, мам. Кто ж еще?

Женщина открыла дверь и впустила своего меньшего сына, который жил в одном городе с ней, в областном центре. Единственная дочь и старший сын находились далеко, к маме приезжали нечасто.

В квартиру вошел круглолицый, белокурый Паша Лисакович. Он был один. В легкой спешке, сперва обнял мать, затем произнес:

– Знакомства не будет.

Сын двинулся вымыть руки, чтобы сесть за стол.

– Что такое, почему без нее? Где Марина? – переживала Раиса Мироновна, – Что, что на самом деле, там, у вас? – топала следом, думая про себя: «Не случилось ли что? Почему он пришел так поздно и один?».

Мама отпустила вопросы, решила накрыть на стол, а уж потом услышать от сына ответы. Ожидая приход Паши утром, она наготовила сырников, сейчас подогрела и поставила их на стол, открыла сметану, варенье.

Сын зашел в небольшую кухню, где пахло вкусным, и поднял глаза на настенные часы. Черные стрелки замерли на половине пятого.

– Мам, часы у тебя не работают, – начал он.

– Где Марина? Ты вновь скрываешь что-то от меня! Ой, нет …вы разошлись?

– Все у нас хорошо. Мам, прости. Это я во всем виноват, что мы не пришли к тебе вместе. Мне по работе нужно было отъехать. А завтра я в командировку, в Минск.

– Ты что! Ты завтра не езжай в Минск! Там такое творится… – с восклицанием произнесла Раиса Мироновна, а затем тихо задумалась, – Как там наш Сергей? На звонки не отвечает…

– Батарейку купи. Ты завтра за хлебом будешь спускаться?

Мама лишь открыла рот, не успела сказать ни слова, она снова стала слушать.

– Завтра как пойдешь, не забудь в магазине батарейку купить. Я приеду, установлю и повешу часы на стену. Сама не лезь. И выходи побольше из квартиры, как тебе врач рекомендовал. А то ты выглядишь хмуро. Погода сегодня была отменная. Ты спускалась в сквер, голубей кормила?

Раиса Мироновна не хотела волновать сына своими тревогами, но все же, ждала подходящего момента, чтобы убедить сына не ехать в столицу. Паша продолжал говорить, снял со стены часы, затем достал из них аккумулятор.

– Держи. Вот такую купишь, – протянул он батарейку и оставил часы на столе.

Мама кивнула, убрала батарейку в карман тускло-синего халата, а затем произнесла с легкой запинкой в голосе:

– Бог с этим, сынок… Вон, звонок дверной сперва нужно починить. А то как-то не по-людски. Соседка, Валентина Петровна, своими слабыми руками не достучится до меня. Подумает, что я умерла.

– Соседка пускай звонит тебе на телефон, перед тем, как зайти. А дверной звонок я послезавтра починю, вместе с часами. Все сделаю, только потом. Я сегодня не могу, сейчас только на минуту забежал, да и темнеет уже. Я хотел проведать тебя и сказать, что завтра уже не заеду. После командировки, потом все сделаю! – ответил сын, сел за стол и ласково заулыбался, будто готов в чем-то хорошем признаться.

Раиса Мироновна тоже присела на стул, за стол. Она не ощущала радости и теплоты в душе. Безмолвно подвинула теплые сырники ближе к сыну, а затем кратко произнесла:

– Не надумался, все же?!

– О чем ты? – делал недоуменный вид сын.

– Все о том же! Никак не познакомишь меня с Мариной. Или она сама, одна, ко мне заедет? Ой, не об этом сейчас. Я читала сегодня, что в Минске рабочие заболели какой-то страшной болезнью.

– Ну, мам, познакомлю, познакомлю с Мариной, но не сейчас. Ты знаешь, нет времени. Но обязательно познакомлю, скоро. Ты же знаешь, мы только переехали в новую квартиру. А с переездом все эти хлопоты. Пока то, пока другое. Коробки еще не все раскрыты. Вот разгребем все и обязательно тебя познакомлю. Ты как? Получается хорошо поспать? Помогают ли те таблетки, что Ева привезла из-за границы? – переводил разговор Паша, упомянув сестру.

– Ох, поспала… Сынок, вечно у тебя нет времени! Я, наверное, скорее помру, чем дождусь знакомства, чем увижу на ком ты хочешь жениться. И таблетки не помогут дождаться. Ты посмотри на меня… На старую. На отца у тебя было время. Упокой бог его душу. При нем, так починил бы уже. А как на мать, так времени нет. Дверной звонок уже месяц обещаешь починить. Так и с часами будет, и с Мариной. Ой. Ох. Сынок не выезжай завтра в Минск. Прошу! Придите завтра с Мариной ко мне.

– Как это не уезжать? Работа у меня такая. Надо мама, надо.

– Там же, не понять, что творится.

– Вот я съезжу и узнаю.

– Нет у меня больше сил спокойно думать. Говорю тебе, сердцем чувствую, останься завтра дома! Больничный возьми, за свой счет отгул возьми!

– Не придумывай. Все будет хорошо.

– Вечно ты меня не слушаешь. Сырники вон кушай, пока не остыли. Ждала вас утром, вон сколько времени прошло. День весь ждала, а ты только сейчас пришел!

Раиса Мироновна отвернулась. С обиженным лицом она посмотрела в окно, за которым красиво горел летний закат, переливаясь последними лучами. Ей казалось, что все надежды оставили ее, исчезли, и терпения продолжать разговор уже не было. Она почувствовала себя несчастливой героиней сериала, того самого, который смотрела весь день в ожидании гостей. Оттого стала еще грустнее, будто с ней случилось то же самое, что в последней серии.

– Ну, ты чего, мама?! – сказал Паша, поедая, – Я же к тебе приезжаю. Не бросаю. Ты не переживай, послезавтра точно все отремонтирую.

Мать молчала не больше минуты, а затем посмотрела на сына с печалью.

– Не в этом же дело… – с беспокойством ответила она.

– Ты права. Как вернусь из столицы, познакомлю тебя с Мариной. Она отбросит все свои дела и приедет послезавтра со мной к тебе! – уверенно ответил сын.

В потускневших голубых глазах Раисы Мироновны сначала засиял огонек. Она без колебаний вновь поверила его словам. В голову сразу полезли добрые мысли, веря, что в этот раз будет без сюрпризов и слова сына не развеются, как пыль по ветру. В первую очередь, она желала своему сыну хорошую жену, ведь его первый брак закончился неудачно. Затем, огонек в глазах снова потускнел: женщина вспомнила разговоры, которые ходили по многоэтажке.

– Говорят, одна семья из нашего дома заболела. После того, как мужчина вернулся из Минска, – встревоженным голосом сказала она, – Останься дома. Послушай, меня. Я читала, что целая бригада строителей, после работы в метро, заболела. Может, сынок, пока не уезжай в командировку.

– Все в Минске хорошо. Если бы это было правдой, я бы точно знал. Хорошие журналисты о таком знают. Не переживай, это все неправда. А то, что в соседнем подъезде заболела семья, то может вся семья съела что-то не то, отравилась.

– Сергеевна с двадцать первой квартиры вчера говорила о страшных вещах, что рядом болезнь какая-то ходит. Закрыли весь подъезд. Может, слухи, а может… Ой, боюсь…

– Мам, ей-богу, откуда ей знать. Она, как и ты, начитается всего из интернета, а потом переживаете только. Не нужно верить всему, что пишут. Все будет хорошо со мной.

– Ой, сынок, что-то на душе неспокойно… Я и Сергею звонила, но твой брат все занят, не поднимал трубки. Не случилось ли что с ним?

За окном утихал город, люди спешили по своим домам, а Раиса Мироновна никуда не торопилась. Сын еще немного поговорил с ней, а затем посмотрел на наручные часы и встал из-за стола. Раиса Мироновна еще больше разволновалась, она неспокойно отпускала своего ребенка, думала о смутном будущем и ни о чем другом. Пусть сердце ее стучало как молодое, но тревоги переносились тяжело. Она выпила таблетку.

– Ну все, мам. Мне пора. Жди меня с Мариной! Скоро с ней познакомлю! – сказал Паша, собираясь уходить.

Лишь это грело материнскую душу, что сын не был один, что вот-вот он женится. Раисе Мироновне стало легче. «Все будет хорошо! Бог тебя защитит, убережет от напасти!» – подумала она, вздохнула и перекрестила сына. И ни о каком другом раскладе женщина уже не думала. Даже ни на секунду не проскользнула мысль, что в семью придут беды. Этот сериал ее мыслей мог счастливо завершиться, но красивое воображение, вновь разбавилось тревогой.

Когда сын уходил за дверь, Раиса Мироновна сказала ему:

– Как будешь в Минске, не забудь заехать к Сергею. Ты давно брата не видел. А семья должна держаться вместе. Надеюсь, все у него там хорошо.

– Все хорошо у него, – Паша тихо согласился, кивнул головой и поспешил к машине.

На улице, у подъезда, его встретил дед Володя. Седовласый, низкий старик в спортивном костюме, который жил этажом ниже Раисы Мироновны. Он знал Пашу всю его жизнь.

– Лисакович, стоять! – выкрикнул дед хриплым голосом и сел на скамейку, под пушистые ветви сирени, которые освещал фонарь.

– Ох, это вы! Вечер добрый! – с удивлением произнес Паша, из-за спешки, не сразу заметил старого друга.

– Садись, поболтаем! – продолжал говорить дед, – Приезжал к матушке?

Кивнул в ответ Лисакович, остановившись у своей машины, а дед Володя говорил:

– Правильно, помочь ей надо. А то, она меня не подпускает, говорит, сын приедет – все сделает! – переложил дед свою трость из рук к краю скамейки, – Раиса тебе говорила, что сегодня в нашем доме умерли люди? Глянь-ка, до сих пор скорая и милиция стоят. В защитных костюмах, вон, посмотри, ходят еще, неужели вновь какая холера?

– Извини, дед, тороплюсь. В следующий раз пообщаемся! – ответил Лисакович и даже не взглянул на машины экстренной помощи, а сел за руль своего автомобиля и уехал.

Дед Володя покачал головой и сказал:

– Эх, Пашка, бежит, спешит куда-то. Непослушный Пашка. Как в детстве, на месте не стоит. Видно же, о матери даже сегодня не позаботился. Что за журналист такой непутевый, не интересуется происшествием во дворе, – посмотрел он на серого кота, который подошел к ногам, – А ты, откуда пришел? Не спеши, посиди со старым, помурлыкай мне.

II

На следующий день Лисакович посетил международную специализированную экологическую выставку, которая открывалась в Центральном районе Минска. По работе нужно было собрать не только целостный материал по мероприятию, но и уделить большое внимание своим, землякам, гродненской молодежи, которая представляла свои решения по развитию экоупаковки. Лисакович давно не был в столице, три года как. К командировкам он относился хорошо и потому вызывался первым. Ему хотелось мчаться вперед, хотелось расти в журналистике, работать в самом популярном источнике. Потому, мужчина стремился как можно больше о себе заявить, собирал разносторонний материал, сам искал важные темы, над которыми нужно было порассуждать. Из-за чего начальство решило, что его внимание достойно столичной выставки.

На своей машине Лисакович спокойно добрался до Национального выставочного центра. Перед самым началом мероприятия, у входа, он собрал мнения простых людей, спросил об их ожиданиях и значимости выставки. Затем, войдя во внутрь здания, он удвоил шаг, чтобы, спеша охватить всю предоставляемую информацию. Лисаковичу хотелось раньше всех опубликовать статью о представлении экологии нынешнего времени и о ее развитии в будущем, в ее различных областях.

В течение следующего часа журналист усердно проделывал свою работу, подходил к самым интересным, на его взгляд, выставочным уголкам. И когда задумчивый Лисакович проходил мимо не интересующей его экспозиции, он услышал женский голос, который молниеносно поменял его планы.

– Паша? Паша, Лисакович?! – послышалось со стороны.

Торопливый журналист тут же остановился, с интересом обернулся на голос. Он был удивлен неожиданностью встретить здесь очень знакомое лицо. Лисакович быстро узнал эту девушку в белом халате. Перед ним стояла Ирина, тот самый человек, с которым он тесно общался в университете. Будучи студентами, они любили друг друга, но после первого года учебы Паше наскучили занятия, и он пошел в армию. Общение с Ириной быстро исчезло. Когда он вернулся на гражданку, то выбрал себе новый университет, новое направление, поступил на журналистику заочно. За долгие прошлые годы он не искал возможности наладить отношение с Ириной.

По первому взгляду Лисакович заметил, как изменилась Ирина: стала какой-то другой, не только повзрослевшей, но и казалось, что ее внутренний мир также стал другим. Лисакович будто увидел в ней нового человека, но несмотря на это, красивая улыбка, ямочка на щеке и блеск карих глаз – оставались приятно знакомыми. Ирина поправила черные волосы, стриженные под каре, искренне заулыбалась при виде небезразличного ей человека. Неожиданная встреча разбудила в женской груди узнаваемое тепло. Она хотела обойти стол и стенды, подойти к нему и крепко обнять, но ноги будто не слушались. Лисакович подошел первым.

– Привет, – тихо произнес он с улыбкой.

– Добро пожаловать на выставку! – ответила Ирина и поправила очки с черной оправой, – Почему проходишь мимо? А, понимаю, вероятно, моя тема экотуризма тебя не интересует!

– Я поражен. Спустя стольких лет, здесь, вот так, мы встретились. Ты меня узнала. Я не изменился? – с ласкою в голосе, но с виноватой тревогой прошлого, говорил Лисакович, немного позабыв о своей работе.

Он был одет со вкусом, гладко выбрит, а короткая прическа придавала молодости. Это был не тот парнишка, которого она знала, перед ней стоял мужчина, который приятно притягивал ее внимание.

– Я тебя любого узнаю, и неважно, сколько времени пройдет. Да, ты лишь слегка поправился и это прекрасно. Стал крепким. В момент нашей последней встречи ты был слишком худой, – ненадолго повисла пауза, после которой, она продолжила, – А я, по-прежнему туризмом и экологией занимаюсь, не пошла по отцовской линии. Как тебе выставка? Работаешь здесь или просто интересно, или так …коротаешь время?

– Не совру, если скажу, что от выставки я ожидал большего. Но надеюсь, моя публикация выйдет не хуже, придаст размах и идею обществу. Ты со мной согласишься, экология – это важный аспект нашей жизни, нашего мира.

– Согласна. По бейджу вижу, ты все же закончил универ, стал журналистом?! Стоило того?.. Нашел в журналистике себя? Нашел, что искал? – спросила тяжелым голосом Ирина, вспоминая их расставание, а затем добавила, – У тебя кольца нет, развелся или по-прежнему холостой …а может снял его?

– Я пережил развод… А ты как?

– Я тоже одна, – ухмыльнулась Ирина и поправила золотисто-зеленый браслет на правой руке.

Вновь повисла неловкая пауза. Лисакович нечаянно опустил глаза на то самое украшение, подаренное им в один из прекрасных, влюбленных дней. «Браслет при тебе?!» – удивленно, подумал он. Ирина заметила, как волнительно смотрел Лисакович и потому, пришла в замешательство, поспешила прикрыть украшение рукавом халата.

– Что случилось, почему здесь были врачи? – заговорила она, – Ты знаешь, что случилось с тем пострадавшим около буфета? Я немного перепугалась, когда люди столпились, а потом разбежались. Страшно стало за себя.

– Эй! – в разговор влез темноволосый коллега Ирины, смуглый парень Никита Школик, – Я же все видел и тебе уже все рассказал! Я подбежал к толпе, думал, что чем-то могу помочь. Ирина, может, друг твой не в курсе, но я всегда помогаю людям, не стою в стороне. Так вот, я видел темное пятно на шее у того больного, что громко сипел от боли. Черное, неровное. Как клякса, которая вылезала из-под рубашки. Мужчина сжимал руки, злобно смотрел на окружающих. Вот, так, – пытался изобразить злобный взгляд Школик, – Потом, я заметил, что еще одно такое пятно появилось на руке у его жены, но маленькое и безболезненное. Женщина не реагировала на свою отметину. А ее муж, ну вы слышали, как он орал от боли. Это было похоже на адские муки. А я стою такой и думаю, а чем я ему помогу!?

Школик говорил быстро, тревожным тоном. Некоторые буквы портились в его губах, лились так, что слушателям приходилось вслушиваться почти в каждое слово и только спустя секунду приходило понимание, что было сказано. Мозг собеседников с торможением обрабатывал невнятные слова и, подобно тесту, скоро собирал буквы в одно целое, подбирал правильный смысл, разбирал речь.

– Никита, спасибо! – остановила своего болтливого коллегу Ирина, дальше слушать ей было неинтересно.

И Лисаковичу не хотелось больше вслушиваться и разбирать, как задачу, спешные слова Школика. Он отвернул от него глаза и посмотрел на Ирину, заговорил тихим голосом:

– Я спрашивал у очевидцев, говорят, что мужчина получил ожоги. Но никто не может понять от чего. Он был в безопасности и вдруг почувствовал сильную боль. Я уже видел сегодня в городе не одну машину скорой помощи, когда ехал сюда. Совпадение, случайность или же нет? Надо будет об этом написать. Но, после. Я же здесь по-другому поводу. Ты не против, я тебя сфотографирую, для материала?

– Конечно! – встала у своего стенда Ирина и взяла зеленую брошюру, – Теперь, тебе придется написать и обо мне.

– Нас двоих! – стремительно подошел и ревниво заговорил Школик, – Мы здесь вдвоем работаем!

Лисакович отступил назад, сделал фото и вернулся.

– Ладно, – ответил он вполголоса, – Мне пора идти.

– Паша, постой! – усмехнулась Ирина и отошла от коллеги, – Может, еще встретимся, после выставки? Ты в Минске живешь? – ласково говорила она с явными нотками хитрости.

– Извини. У меня много работы, – не хотел продолжать разговор Лисакович, внимательно рассматривая знакомые, приставучие глаза.

– Ты прав, нам всем нужно работать. Понимаю. Паша, может, ты все же найдешь время. У меня для тебя есть очень интересная история. Как раз та, которая тебе поможет написать хорошую статью, а не вот об этом, скучном. Описывать мероприятия – это не твой уровень. Ты когда-нибудь думал писать о большем, стать индивидом? – заводила новый разговор Ирина.

Она не хотела, чтобы он уходил и искала способы заставить его вернуться. Казалось, что эта их встреча была не случайной. Ирина быстро произнесла первую загоревшуюся мысль, которая не несла в себе полной картины, но все же могла привлечь большой интерес у человека напротив. Лисакович, как рыба, клюнул на приманку и готов был ее проглотить.

– О какой истории ты говоришь? – заинтересовался он.

– Встретимся после, и я все подробно расскажу, а то нам нужно работать. Хорошо? Паша, ты мне еще не ответил на прошлый вопрос. Ты в Минске живешь? – немного прищурив глаза спросила Ирина.

– Все, потом. Знаешь, да, давай, давай все позже обсудим. Так будет лучше. А то сейчас, и правда, времени нет. Здесь, на этом месте, встретимся. Только обещай, что история будет стоить моего времени! Увидимся! – уходя, в конце Лисакович коротко взглянул на Школика, который смотрел на него исподлобья, как злой охотник.

– Уверяю! Главное, вернись и не упусти свой шанс! – обрадовалась Ирина, ее бледные щеки слегка порозовели.

Лисакович смешивался в толпе, исчез в людских фигурах. Ирина невольно, скромно улыбнулась ему вслед, провела взглядом широкие плечи, а затем долго стояла неподвижно. Она теперь думала, что в жизни нет никаких неудач, а лишь правильные пути. Глаза словно застыли, голова замерла, мысли о Паше слепили и отводили в сторону – неважным стало, что происходило рядом. Тонкие пальцы несознательно крутили браслет. Ирина неосторожно вспоминала их страстную любовь, их поцелуи и долгие разговоры.

– Ирина! – твердо, бодро воскликнул Школик, – Люди подошли.

И тут же, Ирина отошла от своих приятных мыслей, перевела мысли в работу.

III

Лисакович отправил свой отчет о проделанной работе в редакцию, вернул ноутбук в рюкзак, и почувствовал, что настало свободное время. Он хотел заехать к брату, затем вернуться домой, но история Ирины привлекла его любопытство. Заинтересованность вернула журналиста к работе, потребность в интересном рассказе сильно овладела им. Он не мог отказаться от такой возможности. Ведь, не узнав всей истории, на него бы набросилось мучение совести. Лисакович задавался бы вопросом: «Могла ли та история помочь мне подняться в карьере на ступеньку выше?». Сейчас ничто и никто не мог удержать его потребность, и он вернулся к Ирине.

– Я снова здесь. Готов внимательно слушать, – раздался голос Лисаковича.

Она вновь засияла, как юная дева. Честно могла признаться себе, что склонялась к тому, что он сбежит, но сказала ему обратное.

– Ждала! Верила, что ты придешь! – ответила она, поправляя прическу, – Здесь становится неспокойно. Выставки только утомляют меня. Ты на машине?

– Да, – быстро ответил Лисакович и задумался: – «По какой это причине закрывают выставку пораньше?»

– Отлично! Мой коллега здесь все соберет, уберет. Мы можем ехать! – Ирина отложила халат, который скрывал деловой синий костюм, строго посмотрела на коллегу и произнесла, – Я больше не вернусь сюда. Никита, ты справишься! Убери мелочь в коробки и на этом все!

– Ну уж нет! – прострекотал двадцатишестилетний Школик, отставляя коробки в сторону, – Я здесь не останусь, здесь становится жутко. Людей все меньше и меньше. Охранники уже всех выпроваживают. Потом вернемся за вещами. Я с вами! Вы куда едете?

– Не знаю, – сухо ответил Лисакович, разборчиво услышав только вопрос.

– Едем в кафе?

Лисакович пожал плечами и отвернулся. Ему было все равно, поедет ли этот незнакомый человек с ним или нет. Главное – не упустить рассказ Ирины. Ее молчание и спокойное поведение только усиливали интерес. Хотелось понять, нет ли в этой ситуации хитрого фокуса.

Школик утратил желание продолжать разговор и замолк, оставил экспозицию.

Энергичная и целеустремленная Ирина первой увидела вооруженных людей, первой подалась к выходу.

– Ты куда так быстро? Подожди! – спросил Лисакович ей в спину.

– Тебе еще нужен материал? Едем к человеку, который знает много секретов! – торопливо цокала каблуками Ирина.

– Я, надеюсь, это не уловка! – догоняя, сказал Лисакович.

Подбежал к ним Школик и смело, с ревностью, произнес:

– Ирина, дай ему адрес. Пусть он сам, один, съездит к человеку! Зачем вам вдвоем ехать?

– Да, – согласился Лисакович, по-дружески хлопнув по плечу низкорослого Никиты, – Какой там адрес?

– Тебе он хорошо знаком, конечно, если за годы ты не растерял память. Едем к моему отцу. Уверена, он позабыл про тот твой подвиг. Мы едем к моим родителям. Никита, я должна быть рядом. Маме будет приятно видеть нас вместе, а отец легко пойдет на контакт, откроет одну из своих тайн, – в ее голосе звучала уверенность, а в голове спонтанная идея не имела гарантий, результатов, заложенных словом.

Ирина не представляла, как отреагирует ее отец на гостя, сможет ли он вообще говорить с ним о прошлом. Порой отец был непредсказуем, странным. Странность выделялась резким переключением эмоции, словно в памяти крутилось колесо воспоминаний хороших и плохих, которое останавливалось на одной из сторон и выдавало настроение старику.

– А разве ему можно разглашать тайны, его не лишат заслуг после этого?

– Садись за руль! – настойчиво произнесла Ирина, – Не беспокойся за него и за меня. Его турнули с работы, несправедливо отправили на пенсию. Он все расскажет, если ты не будешь давить на него. Сперва, я с ним поговорю, нащупаю его настроение. Мой старик порой упрям. У меня есть коварный прием, который на него хорошо подействует. Только ты мне подыграешь.

Лисакович сел в машину соглашаясь со всем. Ирина села спереди. Никто бы не заметил, как на заднее сиденье тихо сел Школик, если бы он не заговорил:

– Я с вами, а потом, на метро.

Ирина промолчала, она была занята своими раздумьями. Водитель, не говоря ни слова, взглянул в зеркало, убедился в присутствии пассажира. Автомобиль сдвинулся с места.

IV

В дороге Ирина говорила с Лисаковичем о прошлом. Вспоминала, каким было их время, проведенное в отношениях. Она выискивала только хорошие воспоминания, пыталась воссоздать моменты, разбудить ностальгию по тем временам. Однако, у Лисаковича воспоминания не создавали той приятной среды, которая бы грезила о романе с бывшей. Он чувствовал себя неловко, при этом, не подавал виду, что у него есть невеста. Лицо улыбалось, уши слушали. Лисакович замечал, как Ирина на него смотрела, и видел в ее поведении намеки на воссоединение. В ней просыпались не угасшие чувства любви. И как бы мужчине не хотелось остановить Ирину и сказать ей, что между ними не может быть ничего кроме дружбы, что он вскоре женится на другой – он не смог рассказать всю правду о себе. Лисакович опасался, что его признание вызовет отторжение и разрушит путь к материалу. А ему очень хотелось написать новую статью, не упустить этот шанс. И пока положение действий Ирины были не слишком открыты и настойчивость не заходила за рамки, Паша вел себя сдержанно.

Проехав большую половину пути, автомобиль остановился за круговым перекрестком, так и не добравшись до пункта назначения. Весь проспект Дзержинского замер, движение прекратилось. Не все водители выходили из машин, некоторые сигналили, выражая свое недовольство.

– Почему все стоят? – спросила Ирина, а затем прошептала, – Почему те, двое, бегут к нам?..

– Авария, – дал о себе знать Школик, просунув голову между передними сиденьями.

Лисакович, вместо ответа, вышел из машины и взглянул вперед. Покрутил головой и сел обратно. В его широких глазах отражалась энергия, появлялся запал к происходящему. Теперь он направил свои мысли и цели в другую сторону, а предложение Ирины вышло на второй план.

– Очень интересно. Я бы написал о чем-то пугающем, – произнес он.

Лисакович смотрел в будущее, воображал каким будет его результат расследования спонтанного события и, как итог, получение похвалы от руководства и от читателей. Было ощущение, что в нем не было сочувствия к пострадавшим. Журналист думал о них и в целом о происшествии как о материале для статьи. Он хотел видеть масштаб событий широким и трагическим, чтобы представление его публикации на первой странице не сорвалось. Фотоаппарат уже повис на шее, ноутбук был заряжен для отправления отчета. Все было готово для сбора материала. Осталось расспросить людей и добраться до эпицентра, и как можно быстрее.

– Ты серьезно, сейчас думаешь о работе? Паника на проспекте, оглянись! – возражала Ирина, стараясь переубедить Лисаковича.

– Не думаю, что что-то нам угрожает. Держитесь крепче! – не соглашался он, – Сейчас посмотрим, что там впереди!

Автомобиль загудел громче, свернул с проезжей части на тротуар и велосипедную дорожку. Но, как оказалось, не он один хотел объехать затор и проехать вперед. Проделав путь не больше ста метров, Лисакович вновь застрял. И здесь, на маленькой полосе, было некуда деваться. Машины врезались, спешили покинуть проспект, водители нервничали, а пешеходы все разбегались в стороны.

– Что происходит? – громко произнесла Ирина и нервно вышла за дверь.

За ней поспешил выйти Школик. Он не заметил мужчину и женщину с детьми, которые торопились домой, и задел их дверью. Он тут же попросил прощения и отвел глаза от семьи. Пострадавший мужчина громко, но коротко ругнулся. В узком месте чувствовалась неволя и опасность. Гул от сигналов машин только усиливал волнение. Шумели разные голоса. Кроме того, жаркое солнце накаляло обстановку своими лучами. Тела потели, становилось душно и дурно.

Лисакович молчал, только крутил головой. Понимая, что дальше не проехать, он вышел на тротуар, набросил рюкзак и обошел машину.

– Черт! – недовольно воскликнул он, а затем добавил, – Идем вперед, дальше нет проезда!

– Да. Здесь недалеко. Квартира моих родителей вон там, за этим новым домом! – напуганным тоном говорила Ирина.

Она чувствовала опасность, а большое скопление машин выражало остановку времени и хотелось поскорее скрыться от этой нервозной наружности.

– Эмм… Я про то, что нам нужно найти источник страха. Тебе не интересно, в чем причина всей неразберихи? Ладно, я пойду один, а ты… – горел новой идеей Лисакович, и тут же его прервали, человеческое тело упало перед ним, – Вы в порядке? – он провел незнакомку глазами.

От увиденного под ногами, молниеносный, но недолгий страх стер все слова, оттолкнул интерес двигаться вперед.

– Не прикасайся к ней! – грозно и разборчиво выкрикнул Школик.

Средь шипящих окружающих звуков города, где гул машин смешивался с редкими людскими криками и суетой, Лисакович ощущал, как по телу пробежался холодок. Светловолосая незнакомка быстро поднялась и умчалась с глаз. Лисакович лишь рассмотрел на ее испуганном лице множество черных точек, похожих на большие кляксы. Ирина не видела того тела, она смотрела вдаль, не отводила широких глаз от неясного явления, даже не отвлеклась на громкий возглас коллеги. Далеко впереди, средь размытых объектов, пульсировал желто-черный дым. Обнаруженное ею явление проявлялось облаком, а после, за долю секунды, рассеивалось. Что это было, мираж, какая-то иллюзия на фоне опасения за жизнь или все же реальность? Ирина сперва пыталась понять, но потом, оторвала взгляд и посмотрела на темные тени, которые убегали от дымчатого призрака, как от урагана. Повернувшись назад, она заметила, что с другой стороны, из-за построек, выглядывала точно такая же движущая масса. Это были люди, которые, не знали куда им деться. Они бежали и оглядывались, что-то гнало их, подгоняло вперед. Количество граждан росло. Подобно черным мошкам, они перемещались от дома к дому, перебегали дорогу, перемещались промеж машин. Словно кудри, спиралью растекались по проспекту люди. Как беспорядочные нити, живое движение закручивалось и переплеталось, боясь погибнуть. Издали трудно было разглядеть, какой вид страха или угрозы создал панику. Сквозь город поползли шумные крики, которые выделялись на фоне светлого дня и завораживали созидательные, нестандартные людские души, таких людей, как Лисакович. Вся картина проспекта сжимала Ирину, она посмотрела на Лисаковича, который в этот момент делал пару снимков хауса, толпы людей, пускающих наутек.

«Почему? От чего вы бежите?» – размышлял журналист, желая разобраться.

Тут же, со стороны перекрестка, хлынул крик сильным потоком. Сначала напуганные и бледные люди волной пробежали рядом, затем, за ними, редкой полосой драпали сквозь машины и падали на асфальт замученные жители столицы. Перед Лисаковичем рухнуло еще одно молодое тело с черными, сухими пятнами на коже. Отметины разной формы были на лице и на оголенной части рук. Они разрастались, как выжигание листьев. Обжигали, словно капал на кожу кипяток. Изуродованное тело кричало от боли, стонало, скрипя зубами, умоляло о помощи. Пятна продолжали медленно нагревать кровь, мучить человека горечью и превращать его в какое-то иное существо. Лисакович сделал быстрый шаг назад, а затем, также быстро сделал снимок мученика, который лежал около переднего колеса его автомобиля. Лисакович не воспринимал полную картину происходящего, как опасность для себя. Он перестал мыслить, как другие, будто мозг ненадолго отключился и лишь рефлексы тела управляли им.

– Ты идиот?! – нарушила тишину Ирина и крепко схватила его за руку.

Сильный захват оживил и разогнал глухое состояние Лисаковича.

– Что?..

– Ты слышишь, что я говорю? Бежим, скорее! – смело крикнула Ирина и от злости оттянула его от машины.

Раздался громкий взрыв, где-то дальше станции метро Грушевка. Между пекарней и аптекой взорвался автомобиль. Через секунду еще взрыв.

– Пора уносить ноги! – добавил Школик, укоризненно посмотрев на то, как Ирина держала за руку своего друга.

Слегка потемнело в городе, солнце зашло за небольшое мохнатое облако. Черный дым от горящих машин не тянулся трубой к небу, а зависал над дорогой. Он, нависнувшись над взрывом, словно заполнял своей темнотой плоский, прозрачный сосуд. Когда Ирина отпустила мужскую руку, она сдвинулась с проспекта, за ней побежали Школик и Лисакович. Лисакович почувствовал себя глупо. Сердитое лицо Ирины испугало его больше, чем борьба окружения. Его поступок был тут же им расценен как слабость. В нем утихло любопытство, а мысль о том, что это он должен был беспокоиться за всех, а не вести себя эгоистично, подавляла журналистскую храбрость.

Трое спешили, оббегая препятствие из машин и людей. Срезали угол перекрестка, около нового дома, где их встретили напуганные маляры. Мужчины в рабочей униформе смотрели вдаль, растерянно обсуждали увиденное. Ирина слегка провела их глазами, словно не замечала их построения, затем растолкала, протолкнулась сквозь них. Она перебежала дорогу, первой вошла в арку и забежала во двор. Подбежала к дому, где жили ее родители. У подъезда, в момент своего спасения, она оглянулась, вспомнила о небезразличных ей мужчинах. Ирина открыла дверь, впустила Пашу и Никиту, а затем посмотрела на зеленую зону во дворе. Высокие, пышные деревья плавно бросали свои живые листья, словно устали от тяжести и, не дожидаясь осени, оголяли ветви. Тогда же стоящий недалеко красный легковой автомобиль плавился, хаотичные точки по кузову грели поверхность, с дверей стекали капли краски, стекали на асфальт, оголяя местами металл. Внутри застрял в мучениях водитель, его кожа чернела в уголь. В этот момент, когда Лисакович подбежал к лифту и нажал на белую кнопку, он обернулся, посмотрел на Ирину. В подъезд забежал не только Школик, но и темноволосая девочка восьми лет, с портфелем на хрупких плечах. Ирина отпустила дверь, подъезд закрылся, и прозвучал громкий взрыв. Загорелся автомобиль. На удачу, лифт сразу откликнулся, все четверо вошли внутрь, двери сомкнулись и лифт потянулся вверх.

– Мы не застрянем? – прошептала девочка, испытывая тревогу.

– Ты в порядке. Не бойся. Надеюсь, твои родители дома! – сказала Ирина, стараясь говорить спокойно.

– Не знаю. Может они еще на работе.

Ирина жалобно посмотрела на ребенка и, увидев в детских глазах печаль, произнесла:

– Если их не будет дома и тебе будет страшно, приходи к нам в пятидесятую квартиру. Ты же живешь на этаж выше. Не бойся, я знакома с твоей мамой, все будет хорошо.

«Не похоже, что все будет хорошо. Что могло за секунды навредить, спалить кожу человеку?» – не потухал интерес у Лисаковича, – «Нужно срочно связаться с Мариной!» – он достал смартфон из кармана.

Лифт остановился, выпустил пассажиров.

– Выходим! Выходим! – покрикивала Ирина и потянула ребенка за собой, – Быстрее побежали по лестнице к твоим родителям! Я тебя здесь не брошу.

Затем, она опустила голову и, поднимаясь по ступенькам, быстро сказала:

– Никита, я удостоверюсь, есть ли кто наверху. Скоро вернусь! Вы не стойте, заходите к моим…

Школик подошел к двери квартиры и сильно нажал на кнопку дверного звонка. Лисакович, сразу после лифта, остановился, вспомнил о своих близких. Он поднес телефон к уху.

– Алло, любимая!

– Да. Как хорошо, что ты на связи. Я не могла до тебя дозвониться. С тобой все хорошо? – раздался звонкий голос невесты.

– Все хорошо. Ты как?

– Я видела новости. Я очень перепугалась за тебя! В интернете столько пугающего передают из Минска…

– Марин, проведай мою маму!

– …

– Любимая, ты меня слышишь? Алло!.. Алло! Алло! Марина?

В трубке тишина, связь прервалась. Лисакович тяжело задышал и еще раз набрал невесте – абонент недоступен. После этого он набрал маме, но не было соединения. Все больше тайн и проблем нарастало вдали от дома.

V

Дверь квартиры открылась, Школик отпустил кнопку дверного звонка. В дверях показалась Антонина Сергеевна, худая женщина с вишневым оттенком волос, в домашнем темно-синем костюме. Она встретила гостей, держа в руке телефон, еще недавно упорно пыталась дозвониться до Ирины. По крайней мере, женщина надеялась увидеть дочь за дверью, но вместо единственного своего ребенка, перед ней встали мужчины.

– Где Ирина? Где моя дочь? – спросила она у Школика, чувствуя подавленность.

– Здравствуйте, Антонина Сергеевна! – ответил он, убирая свою редкую челку волос в сторону, – Она здесь. Точнее, сейчас придет. Вы не волнуйтесь! – пролепетал он.

– Где она? – грозно спросила хозяйка квартиры, не впуская мужчин.

– Я здесь! – послышался голос дочери.

Ирина спускалась по ступенькам, за руку ведя девочку. Лисакович поднял голову, оторвал глаза от телефона и, как в тяжком дурмане, медлительно отошел в сторону, не вставая на пути. Антонина Сергеевна, увидев напуганное лицо Ирины, выбежала и обняла дочь со словами:

– Ты в порядке… Что творится на улице?

– Отец тоже дома? – быстро спросила дочь.

– Да. Он со своими студентами, в кабинете! – ответила Антонина Сергеевна, затем, глядя на знакомого Школика, тихо произнесла: – Проходите же все в квартиру.

– Заприте дверь! – пугающе произнес Лисакович, опередив всех, и, не оставляя обуви в прихожей, пошагал по коридору, – Творится что-то ужасное! – начал он злиться, не отпуская смартфон из рук.

– Да помолчи ты! – недовольно произнесла Ирина, показав отцовский характер, – Мне и без твоих слов страшно и тяжело! Я не хочу умирать. Мы могли не добежать, останься мы на проспекте… А ты, ты такой же! Думаешь только о себе! Продолжай фотографировать и искать причину всего! Даже не знаю, как это назвать! – затем она передала девочку Антонине Сергеевне, – Мама, покорми и успокой ее. Позаботься о ней, – вернулась Ирина к Лисаковичу, – Паша, ведь для тебя работа важнее! Может спустишься, вернешься назад, у сквера сделаешь пару фотографий? Я видела твой холодный взгляд у дороги, тебе было все равно на нас. Даже на себя! Я видела в твоих глазах холод, когда тот человек просил о помощи! У тебя есть близкие? А, впрочем, не важно… – опустив ресницы, Ирина отошла проведать отца.

Лисакович будто не слышал слов Ирины, пропустил мимо ушей ее лекцию. Он водил пальцем по экрану гаджета, пытаясь дозвониться то до мамы, то до невесты. А когда голос Ирины утих, он посмотрел на окно гостиной и громко произнес:

– Закройте все окна!

В летние дни Антонина Сергеевна любила впустить в квартиру свежий, теплый воздух. Школик быстро поддался приказу и подбежал к окну. Закрывая его, он ощутил на пальцах жар, словно укусило кожу прикосновение раскаленного металла. Парень дернул рукой, опустил глаза на правую ладонь и увидел на внешней стороне пальцев маленькие черные точки, похожие на рой крохотных родинок. Он испугался, повернулся, спрятал руку за спину и бегло осмотрелся. Не заметил ли кто его ожогов? Посмотрел в коридор, там стоял только отчаянно увлеченный, говорящий Лисакович с опущенной головой.

– Алло! Марина, ты меня слышишь? – Лисакович услышал лишь гудок, за которыми последовали неразборчивые слова, – Повтори! У меня помехи. Марина, что бы не случилось, я люблю тебя! – сказал он и после шума в ответ, связь прекратилась, – Снова эти дурацкие неполадки, – прошептал Лисакович, войдя в гостиную, не поднимая глаз

Затем к гостиной, к распахнутым дверям, вернулась Ирина.

– Паша, ты с кем-то по телефону говорил? Есть связь? – спросила она и подошла к нему так близко, чтобы можно было увидеть имя контакта на экране.

– Связи нет. Черт ее и эти помехи! Я не могу дозвониться маме.

– Но я слышала, что ты говорил с кем-то.

– Только шум в ответ с какими-то буквами. Короче, я не успел ничего разобрать и не уверен, что меня слышали. Попробую еще раз набрать! – ответил Лисакович.

Он исчез из вида Школика и Ирины, сделал пару шагов по коридору, где его встретила и остановила Антонина Сергеевна.

– Я закрыла окна и укрыла вентиляцию. Правильно? – утомленным голосом сказала она.

– Ага, – кратко и быстро ответил он, завязнув в телефоне.

– Вы мне кого-то напоминаете, – Антонина Сергеевна молча рассматривала черты лица и с любопытством ждала каких-то слов.

Лисакович просто медленно отошел от нее. Он думал о близких людях, так как непонятное и пугающее явление, что встретило его на проспекте, побуждало думать о них. Тогда же мать Ирины посмотрела в гостиную. Там шипел телевизор с надписью «нет сигнала». Ее дочь держала пульт и разговаривала с Никитой. Парень стоял в двух шагах от Ирины, спрятав правую ладонь в кармане штанов. Антонина Сергеевна испуганно глядела на людей, словно ждала от них какого-то разъяснения, боялась подойти и спросить. Затем, когда Лисакович подошел к двери кабинета ее мужа и взялся за дверную ручку. Женщина обернулась на звук щелчка и, не дожидаясь указаний, быстро пошагала по коридору с громким возгласом:

– Захар! Захар!

Лисакович всегда вел себя естественно, свободно, в таких условиях, когда рядом было больше за один знакомый человек. А в этой квартире, пока только Школик был для него чуждым. Ко всему, Лисакович уже бывал здесь и имел представления о всей семье Прищеповых. Он с каменным лицом открыл дверь и уверенно вошел в кабинет, где Захар Петрович хвалил студентку Елену:

– Я уже бесполезен. А вот ты, дар человечества! Умна. Я тебя готовил и к такому, – сказал он, затем прервался, отвлекся на незваного гостя.

– Здравствуйте, Захар Петрович! – произнес Лисакович.

– Ты еще кто такой? – вскочил с мягкого кресла Захар Прищепов, муж Антонины Сергеевны и отец Ирины, – Может, вы знаете, что происходит на улице? – поморщившись спросил он и сделал лицо задумчивого человека.

Спустя недолгое время, он узнал в плотном теле того юнца, который встречался с его дочерью. Захар Петрович недовольно плюхнулся в кресло, словно кто-то его толкнул, заставил сесть обратно. Он потянулся к стакану недопитого виски, сделал один большой глоток и сморщился еще сильнее. Отпустив горечь, он вернул стакан поближе к бутылке, на беспорядочный стол, где по первому взгляду разместилось с десяток книг. Первая бутылка алкоголя была им открыта тогда, когда за окном раздались взрывы и крики.

– Ты? – с удивлением произнес Захар Петрович и опустил толстые седые брови.

– Я, Захар Петрович. Я. Вижу, вы не особо рады мне, – медленным голосом говорил Лисакович, всмотревшись в нетрезвые и строгие черные глаза пенсионера.

– Паршивец! Бесстыжая сволочь! Что ты здесь забыл? – скалил зубы хозяин квартиры.

Лисакович даже не представлял, что вот так все обернется. Он почувствовал злость Прищепова, но до конца не мог понять почему настолько агрессивно его встретили. По его мнению, он мирно расстался с Ириной. Может были какие-то другие, личные причины ненависти? Сейчас играло все против него, и Лисакович почувствовал себя зайцем, попавшим в капкан, но вел себя сдержанно. Лисакович смело подошел, посмотрел за окно и на секунды задумался: «Кто бы знал… Это ловушка от Ирины? И как теперь отсюда выбраться?»

За окном горели автомобили, живых людей видно не было. Хлопки и вспышки доносились с разной частотой, звуковые волны взрывов грохотали очередью: то стучали издалека, то совсем рядом. Оконные стекла потряхивало, наводя не меньше беспокойств.

VI

С недовольным выражением, за широким столом сидел Захар Петрович, на нем была голубая рубашка, черные брюки, а на остром носе сидели круглые очки. Он слушал раскаты взрывов, запивая стресс алкоголем. Морщинистое лицо седовласого старика взглянуло на Лисаковича, выражая к нему прямое чувство отвращения. Здесь же, напротив стола, на мягком темно-синем диване расположились студенты, для которых Прищепов был в качестве репетитора. Юные, парень и девушка, тихо наблюдали за сценой происходящих взаимоотношений, боясь что-то сказать старшим. Все, ранее присутствующие в кабинете, были в замешательстве при виде нежданного гостя и дожидались от него дальнейших действий. В небольшом помещении создавалось неприятное давление, все бросали друг на друга молчаливые взгляды. В дверном проеме тихо стояла Антонина Сергеевна. После злобных слов мужа, она узнала в госте Пашу Лисаковича и опустила глаза. Женщина вспомнила: как он приходил к ним домой, как сильно была влюблена в него ее дочь, как счастливо выглядели их лица. И сейчас, женщине показалось, что ее муж был слишком строг к прошлому. Мать считала, что дочери давно было пора выйти замуж, что не случайно Паша оказался здесь. «Может их дороги вновь сошлись?» Лисакович выглядел более статно и мужественнее, далеко уже не тот студент, кем был в момент первого знакомства. Антонина Сергеевна совсем отвлеклась на прошлое, не обращала внимания, что грохочет, рушится город за стенами квартиры. Она решилась утихомирить пыл мужа, подумав о счастье дочери.

– Захар! – вскрикнула она, а затем убавила громкость тона, – Зачем же ты так? Паша извинился перед нашей дочерью. Ведь так? – бросила она взгляд на Лисаковича, – У них теперь хорошие отношения! – побаиваясь строгий нрав мужа, Антонина Сергеевна все больше смотрела на Лисаковича, не зная, что на самом деле было между ним и Ириной.

– Что же он, пришел ко мне? Благословения просить? – фальшиво ухмыльнулся Захар Петрович, – Пускай убирается! Убирайся с моего дома! Раз предал, значит еще раз предашь! – он снова потянулся к бутылке.

– Папа, мама?! Что здесь происходит? – подошла к родителям Ирина, после того, как услышала громкий голос отца, – Там, на проспекте, творилось ужасное! – начала стрекотом описывать происходящее дочь, изменив тему разговора.

– Мы переживали за тебя! Я хотела уже ехать за тобой! – говорила Антонина Сергеевна, – Не война ли? Что же нам теперь делать?

– Мы слышали крики, видели суету за окном. Дело гиблое! – подхватил отец и отложил очки на открытые книги, – Связи нет, из дома не выйти! Будет еще хуже! Это все недоученные! Черт их побрал! Посмотрите, как губят человечество эти глупцы! А меня еще уволили! А я же предупреждал, этих недоразвитых! Вот она, их расплата! – продолжал говорить Прищепов увеличивая свой грубый тон голоса, – А этот как здесь оказался? Почему? – указал он кивком головы на Лисаковича, – Отойди! Уйди с глаз моих!

– Я хотела ему помочь! – ответила отцу Ирина.

– Мне лучше уйти, за дверь! – сказал Лисакович и, проходя около Ирины, тихо добавил, – Как же так? – пронзительно, обвинительным голосом произнес он.

Захар Петрович встал, отошел от стола, посмотрел в окно. От неприятного зрелища в горле пересохло, а в груди твердым камнем въелась обида и злость. Он потянулся за стаканом и бутылкой виски, не стесняясь никого, налил себе больше половины. Складывалось такое впечатление, что хозяин квартиры не боялся того, что творилось за стенами, словно его беспокоила лишь обида прошлого. На пенсии Захар Петрович часто выпивал в конце дня, закрывался в кабинете, плевался грязными мыслями на несправедливое отношение. Утопал без своей работы, на которую потратил большую часть своей жизни. Он отпил глоток крепкого алкоголя, потер седую бороду и сел на кресло, словно смирился с гибелью человечества, которое еще боролось за жизнь.

– Только человек может погубить свой мир. Только человек не знает цену своего существования, – горько произнес Захар Петрович и выпил еще, – Но! – поднял стакан на уровне плеча, добавил, – Испытав все недуги, человек способен создать новый мир …до следующего уничтожения.

Антонина Сергеевна не хотела смотреть на пьянствующего мужа и, потянув за собой дочь, покинула кабинет. Молча покинули старика студенты. Дверь кабинета закрылась.

По широкому коридору все переместились в гостиную. Когда Лисакович первым зашел в просторное помещение, Школик отсутствовал, на диване лишь сидела испуганная девочка Вита с хмурым лицом.

– Когда меня заберет мама? – спросила она, осматривая комнату.

Тогда же забежала Антонина Сергеевна.

– Ах, и что же нам делать? – грустно спросила она, размахивая руками.

– Нас спасут. Мам, нас должны спасти! – успокаивала Ирина, – Ну должно же быть что-то, кто-то должен нас спасти!

Антонина Сергеевна посмотрела на потерянного ребенка, подсела к нему и постаралась придать девочке смелости. Ласково заговорила с ней, уверяла, что все будет хорошо. Женщина сама не верила своим словам, и это было замечено Витой. Ребенок задавал сложные вопросы, на которые, воображая, отвечала Антонина Сергеевна.

В эту минуту к Лисаковичу подошла Ирина, просила простить ее за поведение отца и пыталась оправдать себя, как человека, который случайно попал в трудную ситуацию. Она правда была удивлена нестойкости и скользкости отца, что вместо рассудительного разговора, он выкинул что-то новое. И, невзирая на городской ужас, который пугал до дрожи, Ирина набиралась терпения, притворялась сильной. Ей показалось, что за года отец уже позабыл про страдания дочери, которые пришли от расставания с Пашей. Что за долгое время, не только она простила Пашу, но и вся семья была готова встретить Лисаковича спокойно, более цивилизованно. Видимо, влечение Ирины и пробуждение бывших чувств к Лисаковичу несколько туманили ее реальность. Пожалуй, то спонтанное приглашение, которое привело в квартиру новых людей, делило вину надвое. Лисакович обвинял себя, за то, что не уехал домой после выставки. Упрекал в мыслях Ирину, которая вовлекла его в подобный капкан. Но любой из этих направлений не давал ему четкого ответа: был ли он сейчас жив направившись к брату или к невесте. Ему было плевать на грубость Захара Петровича. Хорошо подумав, все что он сейчас сделал, это простил Ирину, тем самым рассеял ее беспокойство их дружеских отношений. Затем, увидев растерянность во многих чужих глазах, Лисакович взял на себя образ командира. Он в спешке попытался объяснить важность сплоченности и подчеркнул важность не паниковать перед неизвестностью. Каждый был равен, застряв в бетонной коробке с кучей вопросов. То, что они еще все живы, означало, что стоит побороться за жизнь, а не опускать руки. Лисакович раздал присутствующим задачи, которые должны были разбавить дурные мысли. Ведь общее дело должно не только отвлекать, но и помогать каждому прожить час за часом.

Уже вечерело. По расчетам Антонины Сергеевны, еды хватало на два дня, а если туже затянуть пояса, то на три. Хозяйка квартиры строго и справедливо распоряжалась этой обязанностью, была главной на кухне. Пока ее муж прислонялся к бутылке и одиноко размышлял в своем кабинете, она активно участвовала в цели выживания, старалась всем помочь и верила, что скоро прибудут спасатели, а может, и вся опасность сама собой спадет. Каждый был благодарен хозяйке за доброту и заботу.

Ирина отвечала за ребенка. Вита была под ее присмотром. Они помогали Лисаковичу разложить спальные места. А когда из ванной комнаты вышел Школик, не подавая растерянности, его привлекли к сбору воды, попросили наполнять ванну. Нужны были запасы на случай отключения.

Когда стемнело, никто не мог быстро уснуть, кроме Захара Петровича. Его громкий храп носился по квартире как приведение. Редкие стуки и скрежет заостряли уши. Женщины расположились в гостиной, а мужчины в спальне, на этом настояла хозяйка. Лисакович неусыпно лежал на полу, слушая, ловя все звуки. Помимо, тяжелые раздумья грузили мозг.

В воспоминаниях Лисаковича маячил страшный облик человека, который страдал от неведомой силы около его машины. «Что же с ним сейчас? Что с моими родными?» Отсутствие новостей о близких и каких-либо других новостей, добавляли волнения. Мужчина лежал и искал выход, продумывал варианты завтрашнего дня: как действовать, как найти связь с миром. Все мысли заводили его в тупик. За все время в чужой квартире, Лисакович не пользовался фотоаппаратом, не открывал ноутбук. Он не думал о работе.

Через два часа, после захода солнца, раздалась сирена. Все повставали с постелей, включали фонарики, всматривались в окна, только Школик отстраненно стоял в стороне. За стеклом тьма – фонари не горели, в домах не было света, луна пряталась за толстым облаком. В этот момент студент Колядко осмелился и заговорил. Он начал со всеми много рассуждать и делился своими безумными теориями. Его представления порой были безумны и фантастичны, что немного придавало ухмылки не только Лисаковичу, но и студентке Елене. Один только вариант о пришельцах, чего стоил. Все смотрели на Колядко, как на ведущего какого-то шоу. Лишь Вита воспринимала любую его теорию, как реальную угрозу. Школик по-прежнему оставался в стороне, побольше молчал, чем говорил, он держал тайну следов на пальцах и боялся, что до рассвета весь покроется жгучими пятнами.

Всю ночь громкий вой сирены оповещал об опасности. До самого рассвета Минск утопал и слушал протяженный голос угрозы.

Под утро, от усталости, только Вита сомкнула глаза, увидела сон.

VII

Утром второго дня по квартире нервно ходили люди. Они чувствовали себя оставленными, заключенными в бетонных стенах. Отключение электричества и газа наводило панику у голодных. С каждой минутой, от безысходности росло недовольство.

Одинокий Школик, спрятавшись от всех, сидел в спальне этим утром. Его мучил легкий зуд на ладони. Черные, сухие пятна на смуглой коже подросли за ночь и теперь терзали его еще сильнее. Раздражение пульсировало тонкой болью, ощущался жар в теле. Парень нервничал, ведь не знал, что теперь делать. Воображал, что признание повлечет за собой отвращение и его выпрут за дверь. А что там, за ней, что творится на городских улицах сегодня? Может, за дверью его ждет мучительная смерть? Школик не хотел рисковать, он все рассуждал, не замечая, как на секунды отключалась голова и возникали пробелы в памяти. Мыслительный процесс ненадолго обрывался, а затем вновь продолжал работать. Последнее, о чем Школик думал, до прихода в комнату Лисаковича, это были убеждения о том, что его болезнь не заразная. Ведь после ночи никто не почувствовал того, что чувствовал он. А может, другие тоже молчали, тоже скрывали пятна? Когда раздался звук дверной ручки, парень от испуга спрятал больную руку за спину.

В комнату ворвался Лисакович, наморщил лоб и взглянул злыми глазами на Школика.

– Ты думал, мы не заметим? Мы все знаем! – не приближаясь близко, сухо заговорил он.

– Ты, о чем?

– Никита, давай без этого, Захар Петрович все нам рассказал и доказал! Он видел тебя! – возвышал голос Лисакович.

– Он не мог… Нет. Я хотел признаться, но боялся, что вы убьете меня! – сжимая кулак за спиной и с замиранием сердца отвечал Школик.

– Он видел, все видел. Твои жадные пальцы. Я так понимаю, тебя не волнует наше общее выживание, и ты, выскочка, думаешь только о себе! Поэтому, в качестве наказания ты поживешь в кабинете с назойливым стариком. Тебе на пользу пойдет его пьяное бурчание и скупость. Ты остаешься без обеда и ужина.

– Без обеда? Вы не прогоните меня, не убьете?

– Нет. Хотя были мысли. Ты ночью пробрался на кухню и украл еду. Общую еду! Теперь, вставай. Захар Петрович ждет твоей исповеди! Вставай! – скомандовал Лисакович.

– Это не я, я не крал еду! Честно! Я лишь попил воды. Это все Захар Петрович! Он сам украл и на меня наговаривает! – медленно поднимался с кровати Школик, стрекоча словами, как пулемет.

– Разберемся! – Лисакович не все слова распознал в быстрой речи, чуть помолчал и продолжил, – Кто-то из вас явно врет. Вот и посидите вместе!

– А знаешь, пожалуй, я пойду! Хочу взглянуть в глаза того, кто меня подставил. Выбью у него признание! А ты, задумайся, кто в этом доме хозяин и чья здесь еда! – буркнул Школик.

Они вышли в коридор и встали напротив двери кабинета. Статическое положение Ирины у входной двери квартиры заинтересовало мужчин. Она стояла к ним спиной и посматривала через глазок на лестничную площадку.

– Что там? – воскликнул Школик.

Ирина дернулась от испуга и повернулась к ним.

Видя встревоженное лицо, Лисаковичу стало интересно, что происходит за дверью.

– Ну? – добавил он, толкая Ирину на слова.

Она подошла и тихо прошептала:

– Паша, там… Тебе лучше самому посмотреть. Денис услышал крик и позвал меня.

Лисакович взглянул на студента Колядко, который находился около дверного проема в гостиную. Юнец кивнул, подтвердил, что заметил тело первым. Лисакович быстро подошел к двери. То, что он увидел, не испугало, а заинтересовало его, увлекало внимательно рассмотреть лежачего человека. Мужчина средних лет, сосед Прищеповых, лежал молча под дверью своей квартиры, в потертой одежде, дышал и время от времени подергивал конечностями. Светлая кожа была почти вся покрыта темными метками болезни, из которых слабо сыпался пепел, частички падали вниз, то взлетали вверх. Около левой руки лежал пакет с продуктами, из-под которого еле высматривала черная жидкость. Лисакович задумался: «Почему окна и дверь не впускали заразу в квартиру? Сосед пришел с улицы? Может, зараза там, внизу, а здесь, на этом этаже, ее нет?! Или все же она за дверью и медленно пробирается к нам?! Явно вирус какой-то. Лучше пока оставаться в квартире!»

Оторвавшись от дверного глазка, Лисаковичу было очень интересно понять, что происходит с человеком в момент болезни и после нее. Сосед еще был жив, а за окнами лежали мертвые тела. А может, они тоже в полуживом состоянии? Потому Колядко получил задание от старшего, следить за тем, что творится за дверью, бдительно следить за каждой, казалось бы, неважной мелочью. Пока студент получал поручение, Школик проскочил мимо всех и взглянул одним глазком на соседа Прищеповых. За две секунды, по худому телу пробежался холодный страх.

– Ах! М-м-м! – дернулась в кармане пораженная ладонь Школика, словно ее коснулся острый гвоздь, между тем, мгновенно стрельнула в груди острая боль.

Все, кто был рядом, одновременно среагировали на стон Школика.

– Страшное зрелище, – стал выкручиваться он перед людьми, подавляя свое волнение, – Мне жалко этого человека. А что же с нами будет? То же, что с ним?

– Хватит! – сказал Лисакович, а затем скомандовал парню спрятаться в кабинете.

При этом, к хмурому, потеющему Школику никто не прикасался. Да он и сам не хотел этого, и дерзко пригрозил Лисаковичу не трогать его руками. Все подумали, что это всего лишь болезненный испуг, наложенный изувеченным соседом, но парень защищал не себя, а других. Школик быстро спрятался в кабинете, который собрал все сумрачные запахи алкоголя. Захар Петрович сидел за столом в своем любимом кресле и тусклыми глазами встречал гостя. Он почти задремал перед бумажками, так как долго старался разобраться в них, приложив усиленное старание отыскать способ людского спасения. «Где-то здесь ошибка!» – крутилось в голове. Осторожными шагами Школик подошел к дивану, сел перед стариком и злобно взглянул на него. Захар Петрович отвлекся, взбодрился, заулыбался белыми зубами, вернулось к нему компанейское настроение. Охваченный радостью от присутствия «друга», он поставил второй стакан на стол. Пришла необходимость выпить. Выпивки хватало, потому хозяин был готов поделиться ею. Посапывая себе под нос, Захар Петрович поднял тяжелые веки и, словно тост, начал говорить о порядках, о хороших людских качествах, направляя их в адрес Школика. Молча и не отпустив беспокойств, парень потянулся к стакану. Он тут же разгадал всю постановку, легкую подставу Захара Петровича. Этот избалованный старик нуждался в собеседнике и потому обманом затащил парня в свой кабинет малоприятным образом. Темные глаза Школика говорили о притворном спокойствии. Он не обижался на бородатого старика, ведь внезапно созерцал в ситуации плюсы. Ему хотелось выпить и расслабиться, отпустить мысли о зараженной кисти и без дела поваляться на диване. При этом, парень не раз, лично, уже встречался с Захаром Петровичем. Тогда они беспрепятственно говорили на любые темы. Старик прекрасно разбирал быструю речь Школика и считал его умным человеком. Он даже знал, что красота Ирины не дает парню покоя, что тот таил в себе чувства к его дочери.

Голоса в кабинете стали звонче, после первого тоста тяжелый воздух уже перестал быть неприятным.

VIII

Город был тихим, казалось, что все умерли и осталась лишь одна квартира с выжившими. Лисакович зашел в гостиную. Антонина Сергеевна читала книгу ребенку, студентка Елена ходила из угла в угол с телефоном, а у окна грустила Ирина с фотоаппаратом в руках.

– Что же нам делать? – спросила смуглявая студентка, подойдя близко к Лисаковичу, прижалась к нему плечом и подняла смартфон перед лицом.

– Что? Это видео, ты нас снимешь? Зачем? Выключай! Экономь зарядку.

Елена убрала телефон и произнесла:

– Я хотела бы услышать ваше мнение. Как думаете, эта беда происходит по всей стране, или только в Минске?

– Хотел бы я знать. Надеюсь, мои родные не пострадали.

– А вы фотограф? Мне сказали, что вон тот фотоаппарат принадлежит вам.

– Я журналист, – ответил Лисакович, повернул голову на Ирину, задумался, а затем вернулся к Елене, – И мне очень интересно отыскать ответы. Я, сейчас, как дикий зверь в клетке. Происходит что-то ужасное, а я просто мечусь из угла в угол, и жду, когда все закончится и меня освободят. Мы все гадаем, спасут ли нас или нет! А кто-то еще выжил? Как долго мы пробудем в изоляции? Главное, не делать глупостей и не выходить из квартиры!

– Мне очень нравятся ваши рассуждения, – ответила Елена, сдерживая улыбку.

– Вот и подумай над ними, – равнодушно, глядя в глубокие глаза, сказал Лисакович и ушел к окну.

Ирина смотрела сквозь объектив на одинокое, неживое тело, которое находилось у чужого подъезда, за пустой площадкой. Тело выглядело пугающе, покрылось гарью, подобие угля, и пускало еле заметный серый дым, как бревно после пожара. Таких бездыханных было немало, они застыли в разных позах, не успев скрыться, сбежать от катастрофы. За стеклом, впереди, тревожно красовался Грушевский сквер. Павшая листва толстым слоем укрыла траву и тихо лежала под деревьями, не изменив свой природный окрас. Теплый свет касался кривых веток. На зеленой, открытой, подстриженной траве не было замечено ни одной погибшей или живой птицы. Весь лесной островок окружил себя немощными автомобилями. Краска продолжала отделяться от металла. За короткое время кузова машин успели покрыться большими ржавыми веснушками. Основанная часть припаркованных легковушек была сгоревшей, некоторые еще дымились после взрыва.

Ирина была увлечена и не слышала тихих шагов Лисаковича. После мрачной ночи и от безжизненного двора, в котором прошло ее детство, она чувствовала себя измотанной. Когда мужчина встал у окна и коснулся ее плеча, Ирина слегка вздрогнула и открыла лицо. Она совсем не была готова к диалогу.

– Что-нибудь рассмотрела? – раздался заинтересованный голос Лисаковича.

– Ничего хорошего. Нет живой души, – уныло произнесла Ирина.

– Можно мне посмотреть?

В момент его слов Ирина уже снимала с шеи фотоаппарат, а после передала предмет в руки хозяину. Тогда же яркий голубь врезался в оконное стекло, намерено хотел пробиться к людям, но от неудачи свалился вниз. Глухой стук удара испугал Ирину, она сильно прижалась к Лисаковичу, как к своему защитнику. Лисакович успокоил встревоженную Ирину, которая смотрела на него так, будто готова смотреть на него вечно. Мужчине стало неловко, он быстро отвернулся и попытался отвлечься на стекающую каплю. С внешней стороны окна тянулась вниз темная капля крови мертвой птицы. Было не по себе.

Время шло. Лисакович также искал живых через объектив. Длинными минутами высматривал все доступные окна домов с открытыми шторами и все часто возвращался к тонкой полосе чуждой крови на стекле. Он очень много думал, вопросы к себе только усложняли его рассуждения. Журналист сделал пару снимков в попытке после разгадать загадку своих дум. Он стоял неподвижно у окна и писал в голове статью, словно собирал материал для работы. Интерес рос и увеличивал энергию в теле. Когда Лисакович оторвался от своих дискуссий, то отложил устройство в сторону и посмотрел вокруг себя. Он повысил храбрость, попытался вообразить, обрисовать рассказы усталых людей, которые будто смирились с гибелью и больше не искали выхода.

Долго длился час за часом. Теперь уже девятнадцатилетняя Елена часто ходила с фотоаппаратом по комнатам и смотрела через окна на соседние дома.

А Ирина, то и дело подходила к Лисаковичу, спрашивала его, о чем угодно, внимательно смотрела в его глаза, как на звезды, но не внимательно слушала. Ей были не интересны любые теории катастрофы, она просто хотела быть рядом с симпатичным мужчиной. Теперь они находились вдвоем в спальне, близко, сидя на одной кровати. Ирина испытывала бессилье к Паше. Внутри трепетали чувства, не от страха пережитого, а от будущего, от оживленной любви. Вскружив себе голову, она невольно представляла, как их губы прикоснутся. Из-за чего Ирина не услышала вопроса и только во второй раз оттолкнулась от надежд поцеловать Лисаковича.

– Ты почему улыбаешься? – недовольно спросил он.

– Что? Прости, – заметив нахмуренное лицо, она убрала улыбку.

– Я говорю тебе о серьезных вещах, а ты мне улыбаешься. Ты хоть слышишь меня, понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю. О серьезных вещах.

Ее увлеченность к нему отражалась в светло-карих глазах. Лисакович обеспокоился этим. Он почувствовал некое смущение, словно оказался не в своей тарелке, потому отошел к двери. Ему не хватило духу предъявить свои догадки ее действий, погасить огонь в женских глазах. Казалось, что все это будет неправдой, будет выглядеть глупо. Лисакович подумал, что не готов быть бессердечным человеком в такое тяжелое время. Он почувствовал себя виноватым, в том, как смотрела на него Ирина в момент его молчания у двери. С пугливым чувством мужчина вышел из комнаты. Ирина не ощущала никакого стыда, прочитав пугливость Лисаковича, она легла на кровать с убеждением, что была недостаточно смелой. И в этом влечении, в тихом месте, она не узнавала саму себя. Словно за окнами радостный мир, а не замирающий свет жизни. Ирина смотрела в потолок и с удивлением рассуждала, как можно было снова влюбиться в того самого человека, который оставил ее одну с разбитым сердцем. Она уже была не так молода, юна, как раньше. И где же взрослое поведение, рассуждение и, наконец, разговоры? В ее сердце ощущались новые построения, заново расцветали чувства, собирались в целое куски прошлой любви.

Бледный Лисакович стоял в коридоре перед дверью кабинета, откуда доносились пьяные добродушные голоса. Побольше был разборчив басистый тон Захара Петровича, а голос Школика лишь шипел сквозь дверь. Ощутив неприятность, в которой Лисакович не смог разобраться сходу, он вспомнил о возлюбленной Марине и встряхнул мысли, отогнал тягость.

Где-то за час, до того, как Антонина Сергеевна раздала еду, которая была похожа на скромный паек, вновь загудела сирена. Лисакович рванул по коридору в гостиную, где плакало дитя. Вита хотела поскорее обнять маму, а не слушать бесконечные успокоения Антонины Сергеевны.

Лисакович подбежал к Елене, которая искала живых через объектив его фотокамеры.

– Что-то есть? – спросил он, чувствуя прилив сил, опасность.

– Люди в окнах. Немного, но они есть. Живые, – выразительно ответила девушка, – Взгляните!

На ее голос подошел Колядко.

– Это же хорошо? Да? – воскликнул студент, в выражении его лица отражалась надежда.

На него посмотрели с недолгим молчанием, после повернулись обратно к окну.

– Сирена не источник хорошего! – ответил Лисакович.

– Смотрите! Смотрите туда! – воскликнула Елена и указала пальцем, – Вы видите? Там, плакат!

Слева от них, в другом доме на верхних этажах можно было разглядеть движение. Особенно четким был силуэт в красной майке, который махал руками. Лисакович через фотоаппарат разглядел, как темноволосая женщина пыталась что-то объяснить руками. Затем, он посмотрел на этаж выше и увидел мужчину с картонкой в руках. Черным, жирным маркером было написано: «Не выходить! Санитария!» Эти слова были написаны в две строки, большими буквами. Невооруженным глазом, при хорошем зрении, можно было распознать жирные буквы.

– Это значит, что нас будут спасать! Проводят меры по нашему спасению! – заговорил Колядко.

Когда подошла Ирина, Колядко начал делиться с ней новой информацией. Тогда Елена забежала в спальню, взглянула через стекло на безлюдную улицу Щорса, на ее молчаливые магазины с искаженными вывесками. Затем посмотрела выше, в окнах квартирного дома, где никого не было. До пятого этажа стекла были не везде: от первого по третий этаж они были разбиты, на четвертом и пятом, выглядело все так, будто по окнам мягко ударили молотком, и они где-то потрескались, а где-то оставили только торчащие осколки в рамах. Дальше вверх, все было как раньше, часть фасада высокого здания выглядела уцелевшей, по-прежнему отражала происходящее перед собой. Солнечный свет придавал блеск и затуманенность. Есть ли кто там, за непрозрачной завесой? Девушка лишь предчувствовала, что в таком большом доме обязательно остались еще живые люди. Она вернулась в гостиную и поделилась не совсем добрыми новостями. В то же время, Ирина пыталась поговорить с другими заточенными людьми, через бумагу и маркер. Она писала короткие слова, получала в ответ не новое. А тот мужчина, что вывесил «Не выходить! Санитария!», исчез из виду оставив плакат на виду.

Протяженный гул сирены тянул за собой время, оно казалось раздражительным, а вой досаждающим. После обеда, уставшие люди, бесцельно бродили по квартире.

Тогда, когда солнце еще ниже нагнулось в сторону Запада, с небес посыпался белый порошок. Сухая пыльца закрыла собой весь просвет, подобно густой пыли с деревенских дорог, она подолгу зависала в воздухе. В квартире потемнело. Хозяйка запаниковала и запалила недогоревшую свечу, поставила ее на подоконник. Она собрала всех в гостиной, не думая о тех, кто остался в кабинете, верила в то, что вчерашняя молитва принесла не только ей, но и всему городу спасение. Желтый свет свечи смирно горел вверх и зачастую все смотрели на него. В таких обстоятельствах Антонина Сергеевна начала рассказывать короткие истории, которые немного смягчали тревогу окружившим душам. Многие добавляли к ее рассказам свои истории. Вита больше не плакала, она слышала от Колядко, что, когда сухой туман рассеется, то все плохое закончится. Ребенок сильно поверил в то, что скоро вернется домой, к родителям. Потому детские глаза зачастую смотрели в окно, не отводя своих печальных чувств.

Колядко уже не подходил к входной двери, не следил через глазок за неподвижным человеком, соседом. Он теперь не видел в этом полезности, да и стало тяжело смотреть на больного. Потому, студент сидел на полу, упиравшись спиной в стену и скромно поддерживал разговоры в гостиной.

На закате пыль не была уже такой плотной, но еще висела в воздухе на городских улицах и дворах. К ночи люди в квартире почувствовали присутствие йода, появился его дымный привкус.

IX

Ближе к полудню, от соленого послевкусия еще сильнее хотелось пить. Даже после завтрака, соленость не пропадала. Всему виной вчерашний рассеянный порошок, который просачивался в дома и сплетался с воздухом, попадая в организм людей. Антонина Сергеевна пересчитала еду и воду, после отправила студентов следить за обстановкой из окон. В это время Ирина в гостиной заплела косы ребенку и посматривала на Лисаковича, который мрачно ходил по широкой комнате. Она видела в нем талантливого, красивого, любимого человека. Сейчас ей нужно было успокоиться, подобрать правильные слова, чтобы потом поговорить с ним о ее чувствах. Пусть было неуместно говорить о любви в столь сложный момент жизни, но она желала внимания, хотела сгладить свои душевные раны.

– Паша, может поговорим о нас? – сказала Ирина и нежно улыбнулась, крутя на руке браслет.

– Эх…, – вздохнул Лисакович, – Зачем говорить сейчас о нас, что с нами не так?

В комнату вошли студенты и Ирина замолчала. Она поменяла улыбчивое лицо на безразличие и ощутила к студентам враждебное чувство. Мало того, что они помешали разговору, так еще забрали все внимание Лисаковича. Ирине стало не по себе, видя, как молоденькая Елена крутилась возле него и что-то подшептывала ему у окна. В умной, ясной и стройной девушке она теперь видела соперницу. Ирина сердилась, волновалась, воображала больше того, чего не было между людьми у окна. Даже хотела помешать им кокетничать, но была еще не готова. Не замечая, она накапливала ревности, чтобы вспыхнуть от чувств.

Тем временем, Антонина Сергеевна все ходила по кухне. Сейчас она держала чайник, в котором осталось очень мало холодной воды, и думала о том, как долго придется недоедать, растягивать корки хлеба. Через пару секунд на кухне появился Захар Петрович, с помятым лицом от вчерашней пьянки. На седой бороде висели сухие крошки от печенья. Он чувствовал себя хорошо: голова не шумела, глаза четко видели, руки не дрожали.

– Налей воды! – прошептал он, – Мы что, вчера на ужин соль ели?

Антонина Сергеевна повернулась на голос и тут же отошла назад, врезалась в стол от испуга. Весь лоб мужа был в черных пятнах небольшого размера, и руку, что держала кружку, тоже захватила подобная чернота. Кожа словно держала чернильные сухие кляксы. Женщина ужаснулась и вспомнила, что похожие следы, как какую-то заразу, раньше описывал Лисакович. Она предположила, что этот нездоровый признак неизвестного заболевания может передаваться, и еще больше испугалась, и растерялась. Больно было смотреть на неправильное лицо. Антонина Сергеевна, не зная, что делать дальше, протянула чайник и вылила оставшуюся воду в кружку мужа.

– Ты чего? – коротко и тихо произнес Захар Петрович, глядя на широкие глаза жены.

– Я? – растерянно ответила вопросом она, а затем с запинкой произнесла, – У-уйди!

Ощущение страха, беспокойство за дочь, позволили поступить разумно. Антонина Сергеевна не паниковала при муже, старалась выровнять дыхание. Она не смотрела на него, чтобы вновь не показаться странной.

– Уйди! Воды больше нет! Иди уже, пей свою горячую воду! – громко говорила жена, намекая на алкоголь.

– Не кричи на меня. Перед гостями не строй из себя хозяйку! Это моя квартира!

– Да. Хорошо. Извини меня!

– Что-то голова разболелась, будто горит. Все из-за тебя! – произнес Захар Петрович и с кружкой вернулся в свой кабинет, где на полу лежал и посапывал под пледом пьяный Школик.

Антонина Сергеевна быстро вернула чайник на плиту и поторопилась в гостиную. Тихими шагами, она пробежала по коридору и вскочила в большую комнату. Остановилась в центре, пересчитала присутствующих и осмотрела их тела на наличие болезни, пятен.

– На отце какая-то зараза! – сказала она Ирине.

– Как? Что с ним?

– Ну… Все, как вы рассказывали. Ой, страшно мне. У него пятна на лбу. И на руках… Пятна какие-то, маленькие, черные, как какой-то мох! – говорила Антонина Сергеевна, глядя на свои руки, – Ой, страшно мне доченька.

Ирина подошла к маме и стала ее успокаивать. Все напряглись, в тесном кругу у людей создалось такое воображение, что кто-то из них тоже болен.

– Есть запасной ключ от кабинета? – спросил Лисакович.

Антонина Сергеевна с мокрыми глазами подошла к шкафу и взяла с полки ключ. Без мыслей протянула его мужчине. Лисакович закрыл кабинет, оставил ключ в замке. Некоторое время разгорался спор, стоило ли закрывать в кабинете людей. Хозяйке было противно думать о своей причастности к заточению мужа. Теперь она была против такого обращения с ее мужем и пыталась убедить всех, что нужно помочь больному старому человеку. Особенно строго она разговаривала с гостями. Пару раз попыталась прорваться к кабинету, но даже не смогла ступить в коридор. Широкое тело Лисаковича не давало ей пройти. К тому же, на его стороне были студенты, которым, пусть и не довелось в первый же день видеть вблизи творящий ужас на улицах, но при большом влиянии страха они пытались себя защитить. Затем из кабинета постучали, Захар Петрович хотел выйти, ему было нехорошо. Ирина была напугана, но не знала, что делать дальше, как поступить правильно. Ей было жалко отца, было тяжело смотреть на плачущую мать. Как-то неприятно становилось внутри от громких разговоров и молящей матери помочь родному человеку. Ирина была единственной, кто вспомнил о Школике. Она пыталась разобраться с его молчанием. «Почему слышны только громкие крики и угрозы отца?» Из кабинета ни одного звука от Никиты. Может, пьян, может, слишком напуган и забился в угол. Ирина не могла знать и потому больше акцентировалось на отце. Пока все искали решение спору, девочка Вита стояла в углу, найдя в нем приют. На нее меньше обращали внимания. Она отвернула голову на светлое окно, чтобы не видеть испуганные чужие лица и закрыла ладонями уши. Смотреть на белый свет стало тише. Шумный голос Антонины Сергеевны стал звучать спокойнее, а горячий тон Лисаковича был уже не таким грозным. Маленький свидетель тихо оставался в стороне. Слез на щеках уже не было, за вчерашний день и за короткую ночь, Вита выплакалась. Она была одна, и в одиноком углу стала понимать свое положение, но не принимала того, что останется здесь, с этими людьми надолго. Вита вспоминала не только родителей, но и отчего бежала. Крики и взрывы произвольно всплывали из памяти, заставляя разгонять маленькое сердце. Потом нехорошие воспоминания спрятались, оставаясь в памяти с ней на всю жизнь.

Лисакович долго объяснял старой женщине свой поступок. И как бы ни была на его стороне Ирина, ее мать не хотела слушать ничего другого. Спор закончился на стороне большинства. Все, кроме хозяйки, решили не подвергать себя опасности. Все умолкли лишь тогда, когда раздались настойчивые стуки в дверь. Изнутри кабинета очень громко застучали кулаками. Захар Петрович ощутил жар и заорал, как человек поддавшийся пыткам. Пытаясь открыть дверь, он быстро слабел. Громкие возгласы и сильные удары становились все реже.

Обстановка изменилась. Громко суетились гости, ощущая тревогу за своих родных, за тех, кто остался где-то там, за стенами этой квартиры, которая стала уже не такой безопасной. Гости хотели вырваться, но не могли. Дурно думалось молодым. Все больше рождалось глупых мыслей. Хотелось разойтись по квартире, но все оставались в одной комнате переходя с места на место.

– Подойдите сюда! – попросил Колядко, остановившийся у окна.

Первой подошла Елена.

– Это живые или мертвые? – спросила она.

Белый порошковый туман рассеялся, опустился на землю. На оконных стеклах не было порошковой пыли. Побелело все за окном, подобно зимней поре. Солнце выглянуло из-за облака и когда лучи осветили белоснежный слой, стало еще ярче. Около парковочных мест стояли застывшие, черные фигуры людей. Их обходили живые люди, оставляя за собой полосу подлетающей пыли. С высоты, подвижные тела казались притворными, ненастоящими. Их передвижение выглядело странным: то они медленно шагали, то резко отбегали, то останавливались, пугливо рассматривая все вокруг. Тогда же, пробежало тонкое тело через весь сквер, без оглядки, словно оно убегало от чего-то злого или же, бежало кого-то спасать.

– Что там? – заинтересовался, спросил у студентов Лисакович, но не подходил к ним.

Ему было очень интересно про каких мертвых и живых говорят у окна, но оставлять свой пост он не хотел, боялся подпустить Антонину Сергеевну к кабинету. К студентам подошли Ирина с матерью. Они еще больше искушали журналиста. Он вновь спрашивал, но ответы не в полной мере описывали всей картины, не обрисовывали детально двор, оставляли смутным воображение Лисаковича. Непонятно было чему радовались люди, что там в реальности, за окном. Не выдержав, он медленно, короткими шагами, подходил все ближе к группе, которая загадками тихо рассуждала про увиденное. Любопытный Лисакович совсем не заметил, как приблизился к окну.

По белому покрову ходили вполне живые люди. Они по одиночке и группами неторопливо выходили из подъездов. Количество людей, то росло, то маленькая толпа расходилась. Тем же временем в окнах уже не было видно ни плакатов, ни человеческих силуэтов. Елена потянулась к фотоаппарату, затем рассмотрела тех, кто ходил внизу. Весьма активные и на вид здоровые, но тревожные люди говорили друг с другом. С опаской на лицах они расходились в стороны. С улыбками стояли у подъезда дети, передавая радость родителей о том, что все идет к лучшему. Для детей такое настоящее будто стало компьютерной игрой, новым миром. А старики, со строгим выражением, показывали пальцами на застывшие фигуры мертвых, как бы перед ними стояли художественные скульптуры, а не жертвы катастрофы. Для успокоения и защиты, почти все люди внизу верили, что пришел конец творящемуся безумию. Мужчины расходились, а затем возвращались в квартиры с невзрачными магазинными корзинами, видимо ограбили ближайшие продуктовые места, а теперь спешили к семье.

– Я выхожу! – заговорила Елена, заключение давило на психику.

Лисакович вспомнил о брате, взглянул на наручные часы. «Возможно, он выбрался, выжил!» По-доброму и позитивно хотелось думать. Студентка вышла на коридор и с визгом, спотыкаясь об чужую обувь, упала около входной двери. Такой пугающий сигнал всех обернул к коридору. Лисакович взглянул сначала на дверной проем гостиной, где увидел лишь ноги девушки, а затем посмотрел по сторонам.

– Антонина Сергеевна! – крикнул он, заметив ее отсутствие.

Хозяйка, пользуясь случаем, незаметно вышла из комнаты, открыла кабинет и выпустила мужа. Лисакович тут же бросился к Елене, намереваясь спасти ее от любой опасности. Он помог ей встать и посмотрел вперед. В коридоре, остолбенев, стояла Антонина Сергеевна с растерянным выражением лица. Рядом с ней был ее муж. Все его тело было изуродовано углеподобными пятнами. Одежда в некоторых местах разорвана от порывов злости. Поза Захара Петровича выглядела пугающе: спина была согнута в арку, голова подрагивала и опущена вниз, одна рука опиралась о стену. Изо рта вытекала черная слюна, текла по седой бороде и, как тягучая смола, каплями спускалась на пол. Старик пытался что-то произнести, но голос сипел, как сломанное радио. Убогое тело тут же пало к ногам женщины, разделив Антонину Сергеевну от остальных. Женщина заплакала ревом, заголосила во всю, прижавшись всем телом к стене коридора. Она боялась прикоснуться к мужу, который сильно пугал ее своим видом. Душа оплакивала, страдала, прощалась с любимым. Из-за рыдающих вздохов в коридор вбежала Ирина. Пораженное тело отца лежало неаккуратно, затылком к ней. Дочь от испуга прикрыла свое лицо ладонями, но не плакала. Мрачный тон зазвучал скорбью.

– Он мертв? А что со вторым? – хладнокровно спросил Колядко, высунув пол тела в коридор.

– Антонина Сергеевна, пожалуйста, переступите, подойдите к нам! – заговорил Лисакович, – Антонина Сергеевна, пожалуйста, идите к нам! – громко повторил он, от чего женщина оторвала взгляд от мужа, – Давайте, скорее!

В это время Колядко вернулся в гостиную и начал собирать вещи. Он нашел небольшой рюкзак, вытащил оттуда часть содержимого и стал наполнять его необходимым. Здесь, у постели, стояла маленькая бутылка недопитой воды, а на белой круглой тарелке недоеденный хлеб ребенка. Колядко обернул чистой тряпкой еду и все спрятал в рюкзак. После чего, стал искать, что еще может пригодиться в пути, было явным для него, дорога окажется долгой. В связи с отсутствием транспорта, нужно будет пешком преодолеть длинное расстояние до родного места. Студента ничего не пугало, он был уверен в себе и решился в одиночку пройти свой путь. Парнишка не собирался возвращаться в общежитие, а трезво решил покинуть столицу и дойти до родительского дома.

Хозяйка квартиры все еще плакала. С красными глазами от горьких слез, она молча посмотрела на Лисаковича. Он читал в ее лице неуверенность и боль. Женщина не хотела оставлять мужа, покидать свой дом. Даже глядя на дочь, Антонина Сергеевна говорила в грустном молчании о раненых чувствах, о жуткой боли, которую хотела бы оставить здесь, с собой. Ирина пыталась уговорить маму подойти, не хотела оставлять ее одну, не хотела потерять еще одного дорогого человека. Другие тоже взялись поддержать Ирину и поторопить пожилую женщину. Это дало результат, и Антонина Сергеевна почувствовала себя иначе. Она согласилась оставить все и пойти с дочерью. Переступая тело мужа, женщина одним глазком, в полуобороте головы, заглянула в кабинет. Ей хватило одной секунды, чтобы четко отпечатать в своей памяти худую фигуру Школика. Как обгоревший, деревянный, старый столб, он стоял лицом к ней, около дивана, с протянутой рукой. Глаза парня перестали быть живыми, в них не было человечности, они передавали злость зверя и ненависть к людям. Контраст пораженной кожи и диких глаз, отражался бешенством. Школик был подобен на убийцу, на хищника. Голова покрылась черными чешуйками, на щеках откололись засохшие пятна кожи, на их местах появились отростки, похожие на корневой клубень. Все тело, весь сухой покров, словно дряхлые лепестки, что загнили, засохли и замерзли. То же было на протянутой правой руке, от которой осыпался пепел, омертвелая чернота, и выбирались к свету желтые поросли. Больное тело Школика молчало, превратилось из человека в иное существо, стало охотником для уязвимой жертвы. Из потрескавшихся тонких губ слова не вылетали, лишь тихая хрипота зашипела сквозь зубы, как зов и устрашение. И когда дикая тварь увидела в коридоре человека, то резко дернулась вперед, стараясь дотянуться, прикоснуться к женщине. Существо сделало пару шагов, но осталось в кабинете, а Антонина Сергеевна задрожала так, будто охватил ее сильный мороз. Она сделала три быстрых шага и обняла дочь. Колядко же, в эти мучительные минуты для семьи Прищеповых, выглядел довольно спокойным, хотя под маской равнодушия скрывались тяжелые чувства страха, огорчения и погибели. И пусть безразличное поведение к остальным еще не бросалось во внимание, казалось, что только Колядко был более сдержанным и выдержанным при таких принужденных обстоятельствах страха.