Магия тыквенных огней

Магия тыквенных огней

Истории на изломе осени ждут тебя.Этот сборник – приглашение войти в осенний туман и прикоснуться к тайне. Здесь под одним покровом собраны истории: леденящие и нежные, тревожные и чарующие. Тебя ждут забытые деревни, где ветер помнит имена ушедших, ночные города, где фонари горят, словно памятные свечи, и неведомые миры, в которых сама Осень дарит человеку выбор между страхом и чудом. Ты узнаешь, какими бывают древние обряды Самайна, услышишь, как шепчет Хэллоуин, и поймёшь, как вести себя в Дзяды. Пройди этот путь – через сумерки, через шорохи – и ощути дыхание близкой зимы в каждом рассказе.

Ника Веймар «Осенний Предел»

Я родилась на изломе осени, в самую последнюю ночь октября. Старая повитуха Агафья рассказывала, что на дворе бушевала непогода, настойчиво стучала по крыше частым дождём, швыряла в окна охапки листьев. Ветер то выл раненым зверем, то всхлипывал, точно обиженное дитя, заглушая и стоны роженицы, и мой первый крик. В наших краях говорили, что рождённые в Самайн отмечены вниманием трёх Лордов Осени – золотого Сентября, хмурого Октября и туманного Ноября. Моя мать поначалу не верила в эти сказки: ведь каждый год где-то рождаются такие девочки, верно? Вот только не каждая из них седьмая дочь. И на моём плече наутро проступило родимое пятнышко в форме кленового листа. Метка осени.

А ещё ко мне с раннего детства тянулись кошки. Ласковые деревенские мурлыки, отменные мышеловы, и дикие лесные вольные охотники. Последние не приближались, но я часто замечала то мелькнувший в кустах серый хвост, то сверкнувшие болотными огоньками глаза в наступивших сумерках. И не раз они выводили меня к деревне, если я, увлечённая сбором ягод, слишком далеко отходила от взрослых.

– Ведьма растёт, – веско заявила как-то Агафья. – Кошачья мать, лесная дочь.

– Скажешь тоже! – отмахнулась мать. – Обычная девка!

– Обычных осень не метит, – гнула свою линию старуха. – Твоя Заринка дитя грани. Да и кошки чуют колдовок. Попомни моё слово: заберут её Лорды, как придёт срок.

– А и пусть забирают! – рассердилась мать. – Одним ртом меньше станет! – И, заметив, что я, поглаживая разомлевшую на солнце кошку Пеструшку, прислушиваюсь к разговору, цыкнула: – Ну-ка брысь отсюда вместе со своими котами! Травы лучше козам нарви! Тоже мне, избранная осенью!

«Дитя грани», «отмеченная Осенью». Всё детство я слышала эти слова. Одни говорили это с затаённым страхом, другие – с надеждой. Осень в наших краях была короткой и дождливой, а зима – долгой и суровой. Урожаи скудели с каждым годом, и во многих домах, несмотря на горящие очаги, поселился холод отчаяния. Моя семья не голодала. Пока. Но и про изобилие говорить не приходилось. Отец и старшие братья уходили рано и возвращались поздно вечером. Я, последняя, нежданная дочь, росла, как трава при дороге. Выполняла мелкие поручения, помогала матери и сестре. Меня почти не замечали, как не замечают свечу в длинной веренице: горит и ладно. И всё чаще я сбегала на чердак – к котам. Они стали единственными, кто не жалел для меня тепла. Я развешивала на нитях собранные грибы, чтобы зимой добавлять их в супы и каши, сушила ягоды и душистые травы, а когда вечера становились холодными, зажигала свечу в толстом стекле и грелась у печной трубы, слушая тихое мурлыканье у ног и шум ветра. Осенние ночи густо пахли опавшими яблоками и горьким дымом, и иногда мне казалось, что из темноты, клубящейся за маленьким оконцем на другом конце чердака, кто-то наблюдает. Мир словно замирал на вдохе, а по коже прокатывался холодок. Кошки тоже настораживались. Поднимали головы и всматривались в темноту, точно вели неслышную беседу с тем, что обитало там, за чертой света, за границами дома. Но одна из осеней стала особенной и изменила всё в моей жизни.

Мне было тринадцать. В тот год осень никак не хотела уходить. Дни тянулись серыми дождливыми лентами, путались в пожухлой траве мокрой листвой. Редкое солнце неохотно делилось теплом. Бросало неяркие лучи для вида, словно подачку. Тяжёлый воздух густо пах дымом, мокрой землёй, отсыревшим деревом и прелой листвой.

Кошки сопровождали меня повсюду. Стоило выйти за порог – и я тут же натыкалась на очередного деревенского мышелова. Они сидели на заборах и крышах, не сводя с меня взглядов. Вились у моих ног, тревожно мяукали. И чего-то ждали.

В один из дней я ушла к реке. Хотела успеть до сумерек накопать корней рогоза. В печёном виде они напоминали сладковатый картофель, но мне редко удавалось полакомиться этим блюдом. Чаще я сушила добычу на чердаке, а зимой мать добавляла молотые корневища в хлеб. Не мука, конечно, но для сытости годилось. Вот только вблизи деревни весь рогоз давно уже был выдран моими сверстниками, и пришлось идти вниз по течению. Солнце, окрасив небо алым, зашло, и над водой тут же заклубился туман. Поначалу несмелый, полупрозрачный, он быстро набирал силу, расползался, облизывая берег мутно-молочными языками. Я вздохнула и повернула обратно. Туман стелился так густо, что, казалось, если сделать лишний шаг, можно было утонуть в самом воздухе. Он оседал на коже влагой, заглушал звуки, отчего негромкий плеск волн превратился в едва различимый шёпот.

«Ведьма…»

На миг показалось, что родимое пятно в виде листа обожгло жаром. Вспомнились сказки старой Агафьи, дескать, каждый век осень выбирает себе ведьму, чтобы говорить с миром её голосом… Вздрогнув, я пошла быстрее. И причудится же всякое! Но, помимо воли, прислушалась к шороху волн, и из тумана вновь донеслось тихое: «Ведьма».

– Ничего не ведьма, – буркнула я. – Нет во мне дара!

Сама не знала, зачем произнесла это вслух. Наверное, чтобы увериться: мне просто показалось. В самом деле, не будет же вода со мной разговаривать! Но она отозвалась.

«Есть. Просто ты ещё не знаешь».

– И ничего не умею, – зачем-то предупредила я.

В шелесте волн послышался лёгкий смех, а следом тихое: «Научишься». И, словно в подтверждение этих слов, туман потёрся об мои ноги, точно гигантский кот. Испуганно вскрикнув, я бросилась прочь от реки. Добежала до дома, получила нагоняй от матери, что духи носят меня невесть где в такую погоду, ведь братья и сестра давно уже вернулись. А ночью у меня пошла первая кровь. И мир изменился.

Теперь я слышала и чувствовала его иначе, будто у каждой травинки, каждого дерева, каждого ручья был свой голос. Им было ведомо многое – и они щедро делились со мной знаниями. Что поможет при лихорадке или кашле, что успокоит боль, что придаст сил. Росла я – и росла моя сила. Я научилась заговаривать раны – вначале моим верным кошкам, а уж потом людям. Деревенские принимали мою помощь, приходили за отварами и мазями, а за спиной называли колдовкой. И сторонились. Я не обижалась на них. То, что непонятно и неизвестно, всегда страшит. Лишь кошки не избегали меня, и порой мне казалось, что я живу в их мире, а не в людском.

Был лишь один человек, который не боялся моего взгляда. Огнеяр. Деревенский кузнец. Он пришёл в деревню, когда мне было шестнадцать. Поначалу жил в небольшой кузнице, потом построил дом на окраине. С самого утра в звуки деревенской жизни вплетался размеренный стук молота. Мастеру работа всегда найдётся.

Однажды я пришла к нему с просьбой выковать серп, и с тех пор нет-нет, да и заглядывала в кузницу. Я любила наблюдать за тем, как раскалённый металл, покоряясь его воле, обретает форму, как из грубого бруска рождается лезвие охотничьего ножа, топор, зубья бороны или лемех плуга. Настоящее колдовство! Не чета моим травкам и простым заговорам. И кошкам Огнеяр тоже нравился. Он отшучивался, что они тянутся не к нему, а к теплу горна, но я знала: зверьки чувствуют в нём то же, что и во мне. Магию. Ведь каждый кузнец – немного колдун.

А вот деревенские девки его не любили. Боялись страшного ожога, навек изуродовавшего левую щёку парня. Огнеяр не рассказывал, откуда он взялся. Казалось, его вовсе не заботит бугристый след злого поцелуя стихии. Когда я предложила попытаться свести ожог, Огнеяр лишь пожал широкими плечами и равнодушно позволил:

– Возись, коль охота. Выйдет толк – хорошо, а нет – не беда.

Увы, старая рана не поддавалась ни заговорам, ни мазям. Я огорчилась, испробовав всё и не получив желаемого результата, а кузнец лишь махнул рукой, заявив, что мужчине не обязательно быть пригожим.

– Так девки от тебя шарахаются! – возразила я и тут же осеклась. – Ой…

Огнеяр лишь негромко рассмеялся, ничуть не обидевшись, и произнёс:

– Не все. Есть одна девица, которую не страшит мой прекрасный лик.

– Я ведьма, – напомнила я. – Мне ли бояться внешности. Говорят, те из колдовок, что до старости доживают, все как одна – ужасней болотных коряг! Носы крючковаты, руки узловаты.

– Осень жизни никого не красит внешне, – спокойно отозвался кузнец. – Главное, что здесь. – Он положил руку себе на грудь. – Будет внутренний огонь гореть ярко, и люди будут тянуться, чтобы согреться у него. Не будет – и сгниёт человек, как та коряга в болоте. Даром, что ещё живым по земле ходить будет.

– Кому какой путь предначертан, – кивнула я.

– Я не верю в предначертанное, Зарина, – бросил Огнеяр и наклонился, чтобы погладить трущегося у ног кота. Белого, одного из тех трёх, что прибились ко мне с год назад. – Живой огонь в горне сильней любого колдовства. А судьба – это не то, что тебе распланировали боги. Мы выковываем её сами, закаляем дух, проходя сквозь трудности, и не даём пламени внутри угаснуть. Твой путь зависит лишь от твоих решений.

– На мне метка Осени, – напомнила я. – И я её не выбирала, как не выбирала быть ведьмой. Дар однажды просто проснулся.

– И ты выбрала принять его, а не отвергнуть, – хитро прищурился кузнец.

Белый кот на его руках согласно мурлыкнул, а от порога хрипло, в один голос, мяукнули ещё двое – чёрный и бело-дымчатый. Пушистые предатели! Я вскинулась, готовая возразить, что не могла отказаться… и так и не произнесла ни слова. Могла. Не захотела. Надеялась, что стану полезной, незаменимой, и тогда перестану быть изгоем в семье. Не вышло. Зато хотя бы ведьмой и колдовкой меня теперь называли за дело. Кажется, Огнеяр знал меня лучше, чем я сама.

– Выбрала, – сухо подтвердила я. – Раз уж Осень решила одарить меня, к чему отказываться.

– Есть дары, которые лучше не принимать, – тихо произнёс Огнеяр.

Он потянулся к изуродованной ожогом щеке, но, спохватившись, отдёрнул ладонь, так и не коснувшись кожи. Опустил наземь кота и направился к горну. Разговор был окончен. И к теме выбора мы больше не возвращались. Вот только она сама меня настигла, и уже не в дружеской беседе, а в жизни.

Моя восемнадцатая осень выдалась тёплой и по-летнему ласковой. Разукрасила золотом и багрянцем лес, разбросала по болоту клюквенные бусы, развесила в садах наливные яблоки. И листья в тот год не спешили опадать, держась за ветки крепко, точно слова, которые не решаются сорваться с губ. Мои верные коты днём охотились на мышей и птиц, а вечерами усаживались на пороге и смотрели в сторону кузницы, будто знали, что в ней находится мужчина, способный разжечь огонь не только в горне.

Я всё чаще наведывалась туда. То заточить ножи, то обменять пирог с тыквой и яблоками на пригоршню гвоздей, чтобы братья укрепили крыльцо, то ещё за какой-нибудь мелочью. Находила десятки причин пройти мимо, вернуться именно той дорогой, что шла мимо кузницы. Но сердце знало: тянет меня туда не нужда, а взгляд Огнеяра. Горячий, как пламя в горне. Когда кузнец смотрел на меня, дыхание сбивалось. Я ловила себя на том, что слежу за его работой. Как он двигается, как напрягаются мышцы под рубахой, как отблески алых углей золотят кожу, как скользит по виску капля пота. И душа замирала так сладко и жарко, словно кто-то невидимый открыл в груди дверцу, за которой жил огонь. Казалось, между нами натянулась невидимая нить, с каждым днём всё крепче стягивающая моё сердце невидимыми стежками, пришивающая его к Огенеяру, и не было сил оборвать её.

– Тили-тили-тесто, ведьма – кузнецова невеста, – дразнилась деревенская малышня, кидая мне вслед яркие листья.

Коты, сопровождавшие меня, точно верные стражи, посматривали на детей снисходительно, даже немного насмешливо. А я гнала прочь опасные мысли. То, что кузнец относился ко мне без опаски, как к равной, ничего не значило. Он умеет приручать огонь, ему ли бояться деревенской колдовки? Да и кто по доброй воле захочет ведьму в жёны? Ещё и отмеченную самой Осенью. Ожог затронул лицо Огнеяра, а не разум!

А в канун Самайна я впервые повстречалась лицом к лицу с теми, о ком до того слышала лишь в старых сказках. С тремя Лордами Осени. Они пришли забрать своё, как и предрекала бабка Агафья. Они пришли за мной.

Я возвращалась из лесу с полным лукошком рябины. Знакомая тропка легко ложилась под ноги, а вокруг царила та особая, хрустально-звонкая тишина, которая бывает лишь на изломе осени. Внезапный порыв ветра качнул верхушку берёзы, и та осыпала меня золотыми монетами листьев. Ветер обрадованно подхватил их и закружил в сияющим вихре. Я зажмурилась, пережидая внезапный листопад, а когда вновь открыла глаза, вздрогнула, увидев троицу мужчин в богатой одежде и с костяными венцами в волосах. Нереально красивых. Слишком прекрасных для живых. Первый с кудрями цвета мёда, волосы второго были чернее свежевспаханной земли, а у третьего – белее первого снега. Лорд Сентябрь. Прощальная ласка лета, золотистые лучи на нитях летящей паутины, сладкая тяжесть спелых груш и яблок, прозрачность воздуха и высота синего неба. Лорд Октябрь. Буйство красок и шёпот теней, огненный клён и серая пелена дождей, отблески костров, запах прелой листвы, хрустящий под ногами первый кружевной лёд на лужах, пьянящий сидр и тревожность Самайна. Лорд Ноябрь. Дыхание холода и тишины, голые чёрные ветви на фоне свинцового неба, первый колючий снежок, заиндевевшая земля и туман, стирающий границы. Говорили, когда-то их звали иначе, но это было так давно, что они сами позабыли собственные имена. Коты сидели у моих ног и не выказывали страха. Мне показалось, они, в отличие от меня, ждали этой встречи. Кленовый лист на моём плече обжёг жаром.

– Здравствуй, юная ведьма, – с мягкой улыбкой произнёс Сентябрь. – Мы отметили тебя при рождении, наблюдали за тобой все эти годы и сейчас пришли, чтобы дать то, чего заслуживает избранная Осенью.

– Стань нашей жрицей, рождённая на Грани, – продолжил Октябрь. – Стань нашим голосом, проводником нашей воли.

– И мы щедро вознаградим тебя, – закончил Ноябрь.

Они говорили, а я чувствовала, как воздух вокруг дрожит от магии. Мне и не снилась такая сила!

Сентябрь протянул ладонь, на которой блеснули золотые монеты.

– Я дарую тебе изобилие, что не иссякнет веками.

На ладони Октября возник рубиновый кулон на тонкой цепочке.

– Я дарую тебе власть над сердцами и тайные знания.

Ноябрь протянул хрустальную статуэтку в виде изящной девушки с кошкой на руках.

– Я дарую тебе вечную молодость и бессмертие.

Они стояли передо мной – трое Владык, и я чувствовала, как их чары скользят по моей коже, оплетают незримой сетью. Щедрые дары. Те, от которых не отказываются, и от тех, кому отказывать не принято. И разве не к этому меня готовила судьба, разве не о том свидетельствовал знак на моём плече?

Мир подрагивал. Сердце колотилось, точно безумное. Но где-то внутри – на самом краю сознания – раздалось тихое: «Не бывает предначертанных судеб, Зарина. Бывает только выбор».

– А… – в горле неожиданно пересохло, и я откашлялась прежде, чем продолжить. – А я могу подумать?

Лорды переглянулись.

– До рассвета, – произнёс Ноябрь, и Сентябрь с Октябрём согласно кивнули. – Мы будем ждать твой ответ на этом же месте. Не разочаруй нас, юная ведьма.

Вновь взметнулись листья, закружили, а когда опали, Лордов уже не было. Со мной остались лишь коты, молчаливые свидетели этого разговора. Подобрав лукошко с рябиновыми гроздьями, я поспешила в деревню. И не узнала собственный дом, когда подошла к знакомым воротам. Дерево сияло свежей краской, крыша, ещё утром поросшая густым мхом, радовала глаз красной черепицей. Из трубы вился сизый дымок, а порывы ветра приносили с собой аромат мясного пирога. И внутри тоже всё было иначе. Мать с сестрой любовно перебирали отрезы дорогих тканей, отец, устроившись на новом ярком ковре, пересчитывал монеты, черпая золото пригоршнями из огромного сундука, богато украшенного драгоценными камнями. Братья сидели на лавке и жадно следили за каждым новым столбиком. А стол ломился от разносолов. Я увидела блюдо с запечённым поросёнком, лосиные губы в клюквенном соке, вазу с крупной икрой, какую-то диковинную рыбу с красным мясом – в наших реках и озёрах такие не водились. Пироги большие и малые, яблоки в карамели… Глаза разбегались!

– Доченька! – мать метнулась ко мне и обняла так крепко, что у меня сбилось дыхание. – Кормилица!

– А я всегда знал, что Лорды не позволят той, что отметили при рождении, прозябать в нищете, – довольно прогудел отец. – Вот теперь заживём! Лошадь и возок справим, Елисея на городской женим. Может, на купеческой дочке, а то и на боярышне какой.

– Можем себе позволить, – поддакнул Елисей, мой старший брат.

– Так вы же с Аксиньей сговорились, – пробормотала я.

– А, – брат махнул рукой, – Ксенька не нашего круга ягода! Мы-то вон чего нынче, а она? За ней захудалую козу дают да десяток кур.

Не все были с ним согласны, я заметила, как трое младших братьев поморщились.

– Так не по-людски это, – попыталась возразить я.

– Богатство преумножать надобно, – наставительно произнёс отец. – Да ты садись за стол, доченька, чего у порога мнёшься, как неродная. Праздновать будем! Только тебя и ждали.

Братья согласно загомонили, наперебой уверяя, что и они никогда не сомневались, что я принесу в семью счастье. Под умильными взглядами семьи, неожиданно проникшейся ко мне тёплыми чувствами, кусок в горло не лез. Уж лучше бы они продолжали меня не замечать! Фальшивая любовь горчила, как испорченный мёд, и была такой же неприятно липкой. Я едва досидела до конца ужина, а после, когда моя семья вернулась к пересчёту свалившегося на них богатства, тихо направилась к двери. Эти дары были мне не по нраву. И я не хотела их принимать.

… кажется, я всё-таки разочарую Лордов Осени…

Я прокралась на чердак, забросила в узелок нужные травы да пару катаных свечей. Моих умений было слишком мало, чтобы выстоять против гнева трёх владык, но я знала, кто может помочь.

В кузнице горел огонь, разбрасывая тёплые отблески по стенам. Коты, прокравшиеся следом за мной, запрыгнули на полки и довольно прищурились на пламя в горне. Огнеяр оторвался от работы и вопросительно взглянул на меня.

– Мне нужно ведьмино очелье, – выдохнула я. – И три фибулы. Кленовый лист, тыква со свечой и снежинка. К рассвету.

Кузнец молчал, не сводя с меня пристального взора. Я позволила себе несколько мгновений полюбоваться им, затем высыпала на наковальню все нехитрые сбережения. Немного серебра да горстка меди.

– Забери, – мотнул головой Огнеяр. – Я знаю, зачем тебе это. И помогу.

Пока он раскладывал инструменты и выбирал сталь для фибул и очелья, я решилась и напомнила:

– Огнеяр, однажды мы с тобой говорили о выборе и предназначении. Ты же неспроста сказал, что не все дары следует принимать.

– У меня тоже есть метка на память об отказе, – хмыкнул кузнец и провёл ладонью по обожжённой щеке. – Я родился в Йольскую ночь. С малых лет тянулся к огню и металлу. Быстро дорос от подмастерья до мастера. Мои ножи резали острее, выкованные мной стрелы попадали в цель, гвозди всегда входили в дерево ровно. Но девятнадцатая зима принесла с собой Дикую Охоту. Им всегда нужны кузнецы. Чинить доспехи, создавать оружие, подковывать лошадей, чтобы те могли сбивать копытами звёзды и дробить лунный свет. Сулили богатые дары. Обещали, что я смогу голыми руками плавить металл и придавать ему любую форму, какую только пожелаю, и молот, что вколотит в мои изделия магию. Но я выбрал путь созидания и защиты, а не разрушения и хаоса. И тогда предводитель, не сходя с коня, развернул огненное копьё плашмя, ударил меня по щеке и сказал, что я никогда больше не сумею выковать магическую вещь. Дескать, отныне мой удел – ремесленничество.

– Но ведь это не так! – вскинулась я. – Я… Я чувствую в тебе дар.

– Верно. – Огнеяр улыбнулся светло и открыто. – Потому что живой огонь сильнее самого тёмного колдовства. И живое сердце сильнее смерти. А ожог… Невелика плата за свободу.

Он взял клещи, достал из углей раскалённую полосу железа и ударил по ней молотом. По кузнице разлетелась россыпь искр, отражаясь звездопадом в бездонных глазах котов. Огнеяр ковал долго. А я жгла травы и свечи, вплетая в металл и своё колдовство, и старалась не думать о том, какую цену придётся заплатить за свободу мне.

Но когда кузнец закончил работу, рядом с фибулами и очельем лёг ещё и широкий браслет, украшенный изящной чеканкой в виде трав, среди которых заблудились кошачьи силуэты.

– Выйдешь за меня замуж, Зарина? – тихо спросил Огнеяр.

– Ты действительно хочешь жениться на ведьме? – не поверила я. – И не убоишься гнева Лордов Осени?

– Я хочу жениться на тебе, – мягко поправил кузнец. – И страшит меня лишь твой отказ.

– Я не знаю, чем мне придётся заплатить за свой выбор, – прошептала я.

И качнулась вперёд, в крепкие, горячие объятия, позволив себе быть слабой и испуганной рядом с сильным мужчиной. На миг колыхнулся страх, что и чувства Огнеяра – лишь отголосок тёмного дара Октября. Но тут же развеялся. Я чувствовала всем существом: кузнец не лгал. И он сам сказал, что на него не действует колдовство.

– Я приму тебя любую.

Короткая, веская фраза, произнесённая без тени сомнения. И гулко стучащее под моей ладонью сердце. Слова были излишни, и я молча протянула руку, позволяя надеть на моё запястье помолвочный браслет. В открытую дверь было видно, что край неба уже розовеет. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы дойти до назначенного Лордами места.

Очелье легло на голову изящной короной, и непривычная поначалу тяжесть вмиг выдавила из мыслей страхи и сомнения. Теперь я точно знала, что ответить владыкам Осени.

Они уже ждали меня. Три фигуры бесшумно соткались из зыбкого утреннего тумана, стоило мне приблизиться к берёзе. Коты, как и прежде, расселись за моей спиной полукругом, то ли поддерживая, то ли не позволяя отступить.

– Что ж, юная ведьма, – тепло улыбнулся мне Сентябрь, – пришло время дать ответ. Мир у твоих ног. Прими его – и наши дары. Богатство, власть над сердцами, бессмертие – всё это может стать твоим.

Я сделала шаг. Очелье холодило лоб, возвращая ясность ума, а в груди горело пламя.

– Нет, – твёрдо проговорила я, и голос мой не дрогнул. – Я не приму ваших ядовитых даров. Ваше золото, лорд Сентябрь, это сухая листва. Оно не насытит душу. Его блеск разожжёт зависть и жадность, ослепит моих родных и приведёт их к гибели. Ваша власть над сердцами, лорд Октябрь, не дарит крылья, а стягивает их липкой паутиной обмана. Она сожжёт дотла, оставив лишь пустую оболочку. А ваш дар, лорд Ноябрь, самый страшный из всех. Вечная молодость и бессмертие – это проклятие видеть, как угасают все, кто был дорог. Край бесконечной зимы, где сердце рано или поздно обратится холодным камнем, не в силах вынести боли потерь и неизбежного одиночества.

Я перевела дыхание. Лорды молчали, внимательно слушая меня, и по их бесстрастным лицам было невозможно понять, о чём они думают.

– Но у меня есть ответные дары для вас, – продолжила я негромко, но уверенно, и протянула Сентябрю фибулу в виде кленового листа. – Владыка урожая и изобилия, пусть этот лист напоминает вам о том золоте, что осень щедро дарит миру, не требуя ничего взамен. Ведь истинное богатство не хранится в сундуках. – Повернулась к Октябрю. – Владыка тайн, пусть эта тыква со свечой напомнят о свете надежды, который горит в сердце и способен развеять самую густую тьму. Ведь порой самого маленького огонька достаточно, чтобы не сбиться с пути. – И, наконец, шагнула к Ноябрю. – Владыка тишины и покоя, пусть эта снежинка напомнит о том, что ценность жизни – в её мимолётности и хрупкости. Ведь её узоры не повторяются. – Отступила на два шага, чтобы видеть всех троих, и закончила: – Я не стану вашей жрицей, Лорды Осени. Я выбираю себя. Жизнь. Любовь. И смерть в положенный срок.

Ожидала гнева, немедленной кары за неповиновение, но вместо этого услышала негромкий, довольный смех.

– Наконец-то, – проговорил Октябрь, и тьма в его взгляде из колючей и опасной стала бархатной и мягкой, словно кошачья шерсть. – Три сотни лет мы ждали тебя, дитя грани! Прости нам это испытание. Мы должны были понять, видишь ли ты суть. Многие поддавались искушению. Ты – первая, кто проявил мудрость.

– В тебе достаточно проницательности, чтобы разглядеть истинную природу опасных даров, – продолжил Ноябрь. – Нет властолюбия: ты легко отказалась от иллюзии контроля над миром. И довольно мужества, чтобы выбрать трудный путь смертной жизни со всеми её горестями и радостями. Мы не ошиблись в тебе, юная ведьма. Так прими же настоящую награду.

Сентябрь протянул мне небольшой мешочек с зёрнами.

– Они взойдут на самой скудной почве, в самые неурожайные годы. Те, кто тебе дорог, не будут знать голода.

Октябрь держал ведьмину спицу из латуни.

– Распутает любые узлы в судьбах и отгонит зло, – сказал он.

В ладони Ноября возникло чёрное зеркальце в серебряной оправе. Казалось, это миниатюрное лесное озеро с заиндевевшими берегами.

– Зеркало, которое покажет суть вещей, – пояснил он. – И поможет развеять чужое колдовство.

– Я не понимаю… – растерянно произнесла я, не спеша принимать мешочек с зёрнами и зеркало. – Вы всё-таки хотите сделать меня своей жрицей?

– Мы хотим, чтобы ты оберегала равновесие между нашим миром и миром живых, – поправил Октябрь. – Дитя грани, выбравшее нужную сторону. Храни осенний Предел и не позволяй миру соскользнуть в вечную зиму.

А Сентябрь озорно подмигнул мне и добавил:

– Люби своего кузнеца, ведьма. И пусть огонь в ваших сердцах горит ярко и жарко! А своих помощников мы, пожалуй, заберём. Теперь наблюдатели ни к чему.

Он поманил котов, и те, обтёршись напоследок круглыми боками об мои ноги, радостно устремились к Лордам. Я тихонько вздохнула, проводив их взглядом. И моя грусть не ускользнула от внимания Октября. Ещё один щелчок пальцев, и из тумана выступила чёрная кошка с янтарными глазами и прозрачно-белыми, точно выточенными из первого льда, коготками.

– А это помощница для тебя, – произнёс он с улыбкой. – Пусть станет твоей тенью и верной спутницей.

Золотая Осень благословляла нас.Владыки осени растаяли в тумане, и у берёзы остались лишь мы с кошкой. Я присела, провела ладонью по гладкой чёрной шёрстке, и моя новая питомица тут же замурлыкала. Над лесом всходило солнце. Первый рассвет после Самайна, и первый день моей новой жизни. Повернувшись, я поспешила к деревне, и ещё издали увидела у околицы Огнеяра. Заметив меня, кузнец бросился навстречу, и с каждым шагом тревога на его лице таяла, уступая место радости и облегчению. Сойдясь, мы замерли на миг напротив друг друга. Я бережно коснулась обожжённой щеки Огнеяра, провела ладонью, лаская и одновременно стирая печать чужого злого колдовства. А затем вложила свою руку в его. Горячую, сильную. В этот миг с ближайшего клёна сорвался последний алый лист. Важно и плавно покружился в прозрачном воздухе и лёг на наши сплетённые пальцы – как сургучная печать на договоре.

А откуда-то издали донёсся тихий, многоголосый смех, в котором сплелись и мягкий шелест спелых колосьев, и шёпот опадающей листвы, и хрустальный перезвон первых льдинок на лужах. Лорды Осени ликовали, отыскав наконец ту, что не побоялась сделать собственный выбор.

Конец

Автор на ЛитРес:

https://www.litres.ru/author/nika-veymar-17333880/

Элен Миф «Бабушка»

1

«И тогда Красная Шапочка говорит: “Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?” – А Волк ей и отвечает: “Чтобы лучше тебя видеть, дитя мое”. – “Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?” – снова спрашивает Красная Шапочка. – “Чтобы съесть тебя!” – зарычал Волк, откинул одеяло, бросился на Красную Шапочку и съел её».

Баба Маша замолчала, глядя на нас с Ниной. В комнате стало тихо-тихо, так, что я мог слышать тиканье ходиков на стене. Нина забилась под одеяло – я видел только два больших синих глаза, в ужасе таращившихся на бабу Машу, а еще чувствовал, как сестрёнка мелко дрожит. Я ждал, что бабушка продолжит рассказывать сказку, но она молчала и задумчиво смотрела куда-то в окно.

– А почему Красная Шапочка сразу не поняла, что это волк? – спросил я нарочито громко, чтобы голос не дрожал.

– А? – баба Маша вышла из своих мыслей и уставилась на меня выцветшими серыми глазами.

– Замолчи, – зашипела Нина мне в ухо и пнула под одеялом.

– Отстань! Баб Маш, я спросил, почему Красная Шапочка не поняла, что это волк? Я бы никогда не перепутал волка с тобой, даже если бы он надел твой халат. Волка же сразу видно.

Мне было уже десять, я был большим мальчиком, не боялся страшных сказок и всегда задавал умные вопросы, чтобы взрослые понимали, что ко мне надо относиться серьёзно.

– Есть волки, а есть Волки, – загадочно сказала бабушка надтреснутым старческим голосом. – Таких от людей не отличить.

– Как можно не отличить волка? – настаивал я. – У него же шерсть и пасть. И говорить они не умеют.

– Это просто сказка, Андрей, – снова зашипела Нина и добавила громче голосом «хорошей девочки». – Правда, бабушка? Это же просто сказка? В сказке всё может быть.

– Это не просто сказка, не будь дурочкой. Сказки – это предупреждения маленьким мальчикам и девочкам, что с ними будет, если они не будут слушаться. А сейчас быстро к стенке повернулись и спать. А то волк придет за вами, – резко ответила баба Маша, встала, выключила лампу и вышла из комнаты.

В темноте тикали ходики, всхлипывала напуганная Нина, а по моей спине бегали приятные мурашки ужаса.

2

Поезд остановился, качнувшись, и я проснулся. За окном было темно, в жёлтом свете станционного фонаря было видно, что на улице идёт мелкий осенний дождь. Октябрьская желтая хмарь билась мордой в стекло, а поезд выдыхал, как большой, уставший зверь. Я дремал один в купе, чему был очень рад. Глянул на экран телефона – до Подсвилья оставалось ехать ещё три часа.

Нина наотрез отказалась ехать со мной, она ненавидела бабу Машу. Я не понимал сестру. Да, баба Маша, которая на самом деле была нашей прабабушкой, была очень странной. Жила в какой-то вымирающей деревне под Подсвильем, переезжать не хотела, даже когда ей девяносто стукнуло, и она уже не могла кормить кур и гусей, держать корову и полоть свои грядки. Да, у неё в доме всегда странно пахло, не было телевизора и игрушек, а еще она постоянно рассказывала какие-то более страшные версии сказок. Особенно любила сказки про волков: «Красную Шапочку», «Трёх поросят» или «Волк и семеро козлят» – эти сказки всегда доводили маленькую Нину до истерики.

Но в остальном баба Маша была хорошей, заботилась о нас как могла. Брала нас к себе на всё лето, разрешала брать в хату жёлтеньких цыплят, беременных уличных кошек, тощих, голодных псов. Не запрещала прыгать с тарзанки в озеро, угощала вкусными блинами из домашнего молока.

Теперь баба Маша умирала, родители должны были приехать на выходных, я сорвался сразу, среди недели. А Нина фыркнула в трубку и заявила, что ноги её не будет в доме «этой старой ведьмы». Я снова погрузился в воспоминания. Мы ездили в деревню Кубочники каждое лето, пока мне не исполнилось двенадцать, а Нине девять. Я не мог вспомнить, почему мы перестали туда ездить. Возможно, из-за Нины, ей с каждым годом всё меньше и меньше хотелось ездить к бабе Маше.

Справедливости ради, баба Маша тоже недолюбливала мою младшую сестру: старалась напугать её, дать побольше работы, пригрозить запереть в чулане. А Нина шкодничала – мелко и злобно, как могут только маленькие дети. Однажды спрятала икону из красного угла – бабушка разозлилась ужасно, высекла Нину настоящими розгами. Но еще сильнее бабуля разозлилась, когда с верхней перекладины на двери пропал её сухой букет. Она спрашивала нас, не мы ли его сняли и куда дели, но я понятия не имел, а Нина смотрела своими честными синими глазами, полными слёз, и лепетала: «Это не я, бабушка, это правда не я». В тот же вечер за нами приехали родители, хотя был только конец июня, нас забрали, и уже в машине Нина повернулась ко мне с лукавой ухмылкой и сказала: «Я бросила в костер её драгоценный веник».

Я так и не понял, почему баба Маша обозлилась настолько, что отдала нас родителям – это был просто сушёный щавель да волчье лыко, но с тех пор она даже перестала поздравлять мою сестру с днём рождения и Новым годом – открытки с зайчиками и белочками приходили только мне.

3

Поезд снова тронулся, стук колёс усыплял, а я всё думал, почему же Нина так не любила бабушку? «Это всё её страшилки, – пронеслось в голове. – Она ненавидела, когда баба Маша своим старушечьим низким голосом в полутьме начинала рассказывать мрачные истории».

Почему-то в исполнении бабы Маши обычные сказки казались страшнее, чем были на самом деле.

«Козлятушки, ребятушки, отоприте, отворите, ваша мать пришла, молочка принесла», – пропел Волк голосом мамы-козы. – Козлята и говорят: «Не откроем тебе, ты – Серый Волк. Просунь в щель свою лапу, тогда посмотрим». Просунул Волк в щель под дверью лапу, мукой обсыпанную, поверили козлята, открыли дверь – Волк ворвался и задрал их всех.

Мне самому не по себе было от хрипловатого шёпота бабушки, от её немигающего взгляда куда-то в пустоту.

– А как же охотники? – тихо, тоненько пискнула Нина.

– А что охотники? – непонимающе воззрилась бабушка.

– Ну, пришли охотники, разрезали волку живот и выпустили козлят, – в голосе Нины звучала робкая надежда на счастливый конец.

– Чушь. Эту концовку придумали для глупых трусишек. Даже если вскрыть живот волку, живые козлята оттуда не выйдут, – жёстко отрезала баба Маша.

– Но в сказке так было! Было так! – закричала сестрёнка, из глаз брызнули слезы.

– А в жизни не так! В жизни, если ты глупая, доверчивая и открываешь двери всем подряд, то тебя сожрут и даже косточек не оставят – и никто тебя не спасёт, понятно?

– В жизни волки мамами не прикидываются, – встал я на защиту сестры.

– Волк может прикинуться кем угодно, а ты не поймёшь, пока не станет слишком поздно…

Поезд снова сильно качнулся, я вышел из полудрёмы. Баба Маша никому не доверяла, у нее была сильная паранойя – это я сейчас понимал, а тогда мы были детьми, так что совершенно естественно, что вспышки бабушкиной подозрительности пугали нас.

«Как с дядей Лёшей», – пронеслось у меня в голове. Надо же, я и не думал, что вспомню дядю Лёшу. Он был бабушкиным соседом, часто заходил к ней, они пили самогон, а после – пели песни и вспоминали какие-то истории из прошлого. А потом бабушка перестала пускать его в дом.

4

– Мария, впусти, плохо мне, – голос звучал глухо, хрипло, как у больного ангиной.

Я и Нина уже были в кровати, накрывшись простынёй до самых макушек, чтобы комары не покусали. Стук в дверь разбудил нас – и теперь мы лежали, затаив дыхание, боясь пошевелиться.

– Пошёл вон отседава, – баба Маша кричала неожиданно сильным, глубоким голосом. – Нет тебе сюда входа, забудь дорогу к нам!

– Мария, это ж я, Лёша. Плохо мне, Маш, помру того и гляди, помоги мне, – сипел дядя Лёша не своим голосом.

– Не пущу тебя! Сгинь!

– Маша, пусти, пожалуйста, неужто ты меня бросишь умирать на пороге? – голос стал совсем жалобным, отчаянным.

– Дяде Лёше плохо, надо ему помочь, – прошептала Нина мне в ухо.

– Бабушка его не пускает, – сказал я очевидную вещь.

– Бабушка сошла с ума, – совсем тихо проговорила сестрёнка, широко раскрыв глаза.

– Может, он просто пьяный очень? – пожал я плечами.

Тут Нина выбралась из-под простыни, слезла с кровати и, шлёпая по деревянному полу босыми ногами, вышла из комнаты. Я никак не ожидал от неё такой смелости, поэтому продолжал лежать под простынёй, когда услышал:

– Баб Маш, впусти его, это же дядя Лёша, ему плохо.

– А ну рот закрыла, малявка! Пошла вон, в кровать к себе! Ишь, удумала, впустить! – рявкнула баба Маша так, что я вздрогнул.

Потом раздался звонкий звук оплеухи, крик сестрёнки – и через мгновение баба Маша приволокла Ниночку за волосы в комнату, швырнула на кровать.

– Только двинься или скажи что-то, – злобно прошипела она, выставив в её сторону узловатый палец. – Лежите оба, как мыши, понятно вам?

Мы не могли уснуть до самого рассвета, а баба Маша жгла что-то горькое, пела себе под нос да иногда ругалась с дядей Лёшей, который то снова скрёбся в дверь, то уходил. На следующий день она строго настрого запретила нам ходить к нему домой, сказала, что он плохой человек и ест детей. Родители, услышав эту историю в конце лета, переглянулись, покачали головами, потом долго что-то обсуждали с бабушкой полушёпотом на кухне, прежде чем мы уехали. А через год дяди Лёши в деревне уже не было. Его дом был заколочен, как и еще три соседних.

5

– Подсвилье! – громкий голос проводницы вывел меня из воспоминаний.

– Спасибо, – поблагодарил я женщину, надел куртку, шарф, закинул рюкзак на плечо и вышел.

Воздух был влажным и холодным, что заставило меня поежиться. Густой туман мгновенно облепил меня, лицо сделалось мокрым, мелкие капли влаги заструились по щекам. Фонари в тумане казались далекими и призрачными. Я перешел через железнодорожные пути и двинулся вниз по Вокзальной улице. Вскоре из темноты выплыл костёл Сердце Иисуса, чёрные окна слепо смотрели куда-то вперед. Справа заплескалась вода, в темноте и тумане я ничего не видел, но знал, что это Алоизберг – озеро, в котором мы с Ниной купались.

С каждым годом детей на озере становилось все меньше. Баба Маша говорила, что все уезжают из деревни. Так оно и было: сперва три заколоченных дома, потом еще пять – жители Кубочников бежали в города, бросая свои жилища. Сейчас я шёл по тёмной улице, а далеко впереди маяком светилось мне окно бабушкиного дома.

«Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие уши?» – вспомнилось мне. «Чтобы лучше слышать тебя, дитя моё», – подсказало сознание голосом бабы Маши. Волк не может прикинуться бабушкой, волк не может прикинуться мамой-козой, волк не может залезть в дом к поросёнку через дымоход. Но оборотень может. Все эти сказки были об оборотнях, и заканчивались они плохо. Сказки были предупреждением для детей, чтобы те знали, чего опасаться, а хорошую концовку им придумали гораздо позже.

Где-то вдалеке тоскливо завыла собака – и меня пробрал озноб. Интересно, волчье лыко отгоняет волков?

– Успокойся, – сказал я себе вслух. – Оборотней не бывает, нечего себя накручивать. Ты трусишь, совсем как Нина.

Но что тогда произошло с дядей Лёшей? Возможно, допился до «белочки» – с кем не бывает?

Я подошел к ветхому дому, он казался гораздо меньше, чем в моём детстве. Открыл дверь своим ключом, шагнул за порог. В кухне с большим деревянным столом горел свет, на столе стояли грязные тарелки, стояли явно очень давно. В нос мне ударил запах плесени, гниения и пота. Бедная баба Маша, как тяжело ей было одной справляться со всем, ведь ей уже почти сотня лет.

– Андрей? Андрюша, это ты? – донёсся хриплый старческий голос из спальни, где раньше спали мы с Ниной.

– Да! – мое «да» было сиплым и неуверенным.

– Иди ко мне, внучек.

Баба Маша лежала на кровати под одеялом. В свете прикроватной лампы её лицо казалось болезненно-жёлтым, высохшим, а черты – заострившимися. Сухенькие руки, лежавшие поверх одеяла, были скрюченными от артрита и напоминали птичьи лапки. Баба Маша открыла глаза – они лихорадочно блестели, как от высокой температуры, казалось, что они стеклянные. Жёлтый свет лампы отражался в них, делая весь её вид еще более нездоровым.

– Подойди, – тихо сказала она, протянув ко мне руку.

Я приблизился, взял ее за руку, сел на кровать, вглядываясь в забытые черты. И почему-то выдал:

– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Жёлтые, звериные глаза уставились мне в лицо, рот ощерился в хищной улыбке, когтистая рука в моей ладони покрылась густой серой шерстью. Острые жёлтые клыки клацнули перед самым моим лицом. Прежде, чем они сомкнулись у меня на горле, я услышал хриплое: «Чтобы тебя съесть, Андрюша».

Дарья Каравацкая «Осенний бал бесполезных душ»

Утро так давно не начиналось с будильника. Куда раньше срабатывал сухой короткий щелчок в висках – приступ тревоги, заставлявший вскочить с кровати, рывком покидая липкие, бесформенные сны, наполненные нескончаемыми цифрами, отчётами и планами. Сознание понемногу приходило в себя, пока осенний свет уныло просачивался в окна.

Варя лежала неподвижно, прислушиваясь к этому щемящему чувству где-то под рёбрами. Она вновь легла недостаточно поздно, сводная таблица и месячный отчёт так и не дописаны. Надо сделать, успеть до созвона. Надо… Эти мысли погружали её в глубокую тоску. Не было сил ни злиться, ни сопротивляться. Была лишь пустота. Выжженное местечко в груди, где должна была радостно плескаться душа. На том месте осталась жалкая оболочка, отдаленно напоминающая прежнюю жизнь.

Пальцы нащупали у подушки телефон. Яркий свет экрана резанул по глазам, заставив щуриться. Шесть утра. Три новых письма. Одно от клиента с пометкой «СРОЧНО!» – знакомый, липкий ком бессилия сжался в груди. Она отбросила смартфон дрожащей рукой, и тот глухо шлёпнулся о стопку непрочитанных пыльных книг в углу комнаты.

Не вставая с кровати, она дотянулась до ноутбука, запуская рабочие приложения. Пока система обновлялась, Варя сонно побрела на кухню. Кофеварка шипела и булькала, наполняя крошечную комнатушку горьковатым, якобы бодрящим ароматом. На вкус кофе был как пепел. Что ж, первая чашка пошла, главное не дойти до седьмой, как на той неделе, а то вновь не удастся поспать и часу за ночь. Её взгляд скользил по строчкам, даже не пытаясь цепляться за смысл. Правки в креативах и воронках продаж, бесконечные согласования рекламных интеграций. Когда-то всё это казалось хитрой игрой, творческим процессом, нацеленным влюбить пользователя в продукт талантливыми алгоритмами. Теперь же от любви к маркетингу осталось лишь ощущение нескончаемой конвейерной ленты, бессмысленно высасывающей продажные души.

Чашка вторая, созвон с руководством. Варя кивала, поджимала под себя затёкшие ноги и чувствовала, как по спине медленно ползут холодные мурашки. Через час доставка, через два планерка. Она уж не помнила, когда последний раз просто так любовалась на бульварчик под окном или брала в руки хороший роман. Вся жизнь юной девушки сводилась к работе, оставляя выбор между кроватью и офисным столом.

Именно в такой момент, когда голова гудела от перенапряжения, а в глазах мерцали разноцветные пятна, на корпоративную почту пришло письмо. Без имени отправителя. Умелая стилизация под старину, с виньетками из дубовых листьев и причудливым витиеватым шрифтом. «Приглашение на Осенний бал в доме культуры г. Дубки. Сотрудникам компании будет предоставлен недельный оплачиваемый отпуск по случаю мероприятия».

Это такая шутка? Рука сама потянулась к кнопке с урной. Какой бал? Какие Дубки? Это, вообще, где? Но взгляд вновь и вновь цеплялся за единственно ценную деталь: «…недельный оплачиваемый отпуск…»

Неделя. Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов, когда можно без оправданий не открывать ноутбук. Не слышать назойливого звона в ушах, не реагировать на сроки, чаты, правки… А может, и вовсе не испытывать столь гадкой тошноты, страха чего-то не успеть в этой жизни.

Мечтала ли Варя поехать в Дубки на бал? О нет! Можно было бы солгать руководству, взять отгул и остаться на недельку дома. Но предвкушение семи дней в этих стенах, наедине с давящей тишиной и зовущим монитором, вызывало приступ паники, куда более мрачной, чем любой бал, город, Дом культуры – да всё. Не было больше выбора. Лишь повод наконец-то сбежать от себя под благовидным предлогом. Варя отправила запрос на отпуск не раздумывая, почти с отвращением к самой себе. После проявленной слабины всё равно придется навёрстывать… Но как иначе наполнить свою жизнь хоть чем-то ярким?

Пару часов пути на старенькой электричке сквозь пожухлые леса – и она на месте. Дубки встретили её звенящей, опустошающей тишиной. Улицы городка были пустынны. Избы с покосившимися ставнями и резными наличниками, почерневшими от времени и непогоды, стояли по обеим сторонам разбитой дороги. Двухэтажные бетонные домики казались давно заброшенными и забытыми, хоть в окнах и горел свет, зеленели фикусы.

Варя привычно взглянула на телефон. Казалось, время здесь идет совершенно иначе – медленно, вязко, как густой засахаренный мёд. Оно застыло в ржавчине опавшей листвы, в неподвижности чёрных ветвей, в мерном дыхании земли, готовящейся к томному зимнему сну. Связь не ловила, не было сети. Варвара шла по улице, ботинки громко чавкали в грязи. Она чувствовала себя неуместно, чужой, занесённой случайным ветром. Уж очень тихо, до неправильного спокойно.

Шаг за шагом, следуя указателям, она дошла до Дома культуры, который, видимо, по какой-то нелепой ошибке располагался в здании старинной усадьбы. Крепкий особняк из потемневшего от времени и дождей бурого камня, с высокими окнами и массивной кованой дверью. Здание стояло на границе с лесом, засыпанным рыжей листвой дубов и клёнов, от дорожки до крыльца вела багровая аллея из яркого, пёстрого сумаха. Воздух вокруг был наполнен ароматами сладковатой прелой листвы, влажной пряной земли и едва уловимым шлейфом величественной старины.

Небольшой вестибюль с шершавым каменным полом вёл в распахнутые резные двери. Оттуда доносилась приглушённая трогательная музыка – томный, меланхоличный вальс, больше похожий на эхо винтажных пластинок, нежели на современную интерпретацию.

Варвара нашла небольшую комнату со старинными шкафами на ключиках. Здесь, очевидно, гости переодевались в более подобающий для бала вид. Она надела изящное винтажное платье, кружева на корсете кололи кожу, напоминая, что и эта роскошь – лишь временная уловка, взятая на прокат.

Бальный зал был невелик. Паркет под ногами – старый, протёртый до матовости, с глубокими трещинами, в которых навсегда застряла пыль ускользающих эпох. Стены украшали гирлянды из медных дубовых листьев и багровых кистей рябины. Запах, густой и плотный, смешивался с ароматом горящих свечей в хрустальных подсвечниках. Освещение было мягким, сизым: тусклый свет конца октября из окон пытался одолеть мерцающее жёлтое пламя канделябров и люстры, создавая зыбкий полумрак.

Людей было немного. Варвара чувствовала себя здесь неуютно, белой вороной. Она прижалась к стойке у стены, где были разложены тыквы – от жёлтых до бурых, самых причудливых форм, покрытых буграми и наростами, словно слепленных небрежно из глины рукой чудаковатого творца. Невольно она задумывалась, совершенно буднично и профессионально, какой же бюджет закладывали организаторы, во сколько обошлась почтовая рассылка и кто является спонсором мероприятия…

Варвара окинула зал взглядом, отчаянно пытаясь отвлечься, узнать хоть одно лицо. Но здесь не было ни коллег, ни случайных знакомых. Гости были разными: нарядными и не очень, старыми, с высохшими, как пергамент, лицами, и молодыми. От одних гостей ощущалось странное, завораживающее спокойствие. Они не суетились, громко не смеялись. Говорили тихо, мягко, сдержанно улыбались, а двигались так плавно и размеренно, словно всю жизнь провели на балах. Другие ощущались собранной в комочек суетой и напряжением. Все гости казались наполненными каким-то внутренним незримым светом, от которой на Варю накатывала волна острого стыда за собственную опустошённость и усталость.

Время от времени к ней подходили мужчины, учтиво кланялись, предлагая танец или бокал сидра. Она отказывалась, односложно и сухо, чувствуя, как внутри всё сжимается от неловкости и желания до конца бала оставаться в тени. Ей не хотелось ни танцевать, ни говорить. Как было бы чудесно просто раствориться в этом полумраке, стать частью узора потрескавшегося паркета…

После очередного отказа любезному мужчине за спиной раздался голос. Негромкий, низкий, с бархатными, чуть насмешливыми нотками.

– Этот был пятым, – произнес он. – Притаиться среди пёстрых тыкв – интересная стратегия. Неприступно и выглядит эффектно.

Варвара обернулась. Перед ней стоял мужчина. Чуть старше её, с приятно резкими чертами лица, русыми волосами, небрежно спадающими на лоб, и карими глазами, в которых при окружающем свете мерцали золотые искорки. В его взгляде ощущалось спокойствие и уверенность. Он был одет в строгий, идеально сидящий костюм, как раз в стиле старинной усадьбы. Качественная подготовка к осеннему балу, очевидно.

– Я здесь не для танцев, – кратко ответила она, отводя взгляд. – А для отдыха.

– Отдых – это когда перестаёшь бороться, – парировал он. – А вы стоите, будто готовы в любой момент ринуться в бой. Какие призраки стоят за вашей спиной? Дом, работа? Что притаили?

Его слова задели за живое своей точностью. Она хотела огрызнуться, но не нашла слов в ответ. Дерзить ради дерзости не хотелось, а подобрать что-то столь же остроумное не вышло. Вместо этого она лишь смерила его, как ей показалось, своим самым напряжённым взглядом. Он же, не смущаясь, внаглую рассматривал её. Он задержал внимание на растерянных глазах, и на мгновение в его собственном выражении мелькнуло нечто похожее на растерянность, удивление. Ей показалось, что он увидел там что-то знакомое и невозможное. Однако уже через секунду его взгляд вновь обрёл былую уверенность.

– Ян, – представился он, слегка склонив голову.

– Варвара, – выдохнула она гордо, чуть свысока глядя на своего собеседника.

– Варвара… – повторил он, имя в его устах прозвучало как старинная, забытая мелодия. – Хм, что же, Варвара, раз уж ваша тыквенная цитадель не разрушает доверие поклонников, может, рискнёте сделать вылазку? Всего один танец. И я сразу же верну вас обратно к страже.

К своему удивлению, она… кивнула. Ян протянул руку, покрытую тёмной перчаткой из тончайшей мягкой кожи. И её ладонь, растерянно дрогнув, осторожно легла сверху.

Он повёл её в центр зала. Мелодия вальса, та самая, меланхоличная и далёкая, окутала их, став плотнее воздуха. Ян держал её уверенно и нежно, его рука на талии ощущалась скорее мягкой поддержкой, чем цепкой хваткой. Варвара на первых шагах двигалась скованно, тело упрямо не слушалось, а ноги растерянно путались. Но он вёл ее так легко и умело, что постепенно она начала расслабляться, попадая в классический ритм раз-два-три.

– Вы знаете, отчего в старых усадьбах такой особый запах? – тихо спросил он почти шёпотом, склонившись к её уху. – Так пахнет время. Оно осело в книгах, в портьерах, в древесине полов. Оно тяжёлое, как чугун. И никуда больше не торопится.

Она молчала, слушая столь непривычные её уху размышления.

– А вы, Варя, пахнете городом, – продолжал он. – Не грязью или топливом. Спешкой. Накалённым нервом. Горько, терпко и… интенсивно.

– А вы пахнете дымом и вишней, – почти шёпотом ответила она, пытаясь поддержать диалог.

– Правда? – с легкой усмешкой переспросил он. – Что-то новенькое. Обычно я пахну завышенными ожиданиями или, на худой конец, полынью. Вишня куда приятнее. Пусть будет так.

Они кружились, и Варвара чувствовала, как реальность начинает терять чёткие границы. Пламя свечей расплывалось в тягучие золотистые полосы, лица других гостей превращались в бледные пятна. А в самом Яне ощущалось что-то гипнотическое, завораживающее. И всё же где-то там, в глубине сознания, копилась тревога. Что-то было не так. Было не тем?..

Свет неожиданно дрогнул и исчез на миг, словно порыв ветра из щели оконной рамы заставил пламя сотен свечей прилечь, погрузив зал в трепещущую тьму. Варвара случайным образом взглянула на большое, чуть треснувшее зеркало на стене. Отражения пар кружились в такт музыке. Её лицо – раскрасневшееся, с расширенными от темноты и страха зрачками. Часть гостей, самые нарядные и спокойные, отражались совсем иначе, словно полупрозрачные тени. Бледные отблески реальных фигур плясали в зеркальном пространстве, очерченные сияющим, плывущим контуром.

Десяток ледяных игл страха пронзили её насквозь. Так не бывает… Она лихорадочно перевела взгляд на других гостей. Те, уставшие, серые – отражались как всегда, в полумраке их практически не было видно. А вот её партнер, Ян… нет! В зеркале вместо него было лишь блеклое пятно, кружащее рядом с её реальностью.

Свет выровнялся. Ян смотрел на неё спокойно и чуть взволнованно.

– Что-то не так, Варвара? – спросил он, и его бархатный голос прозвучал как убаюкивающий яд.

Она легонько махнула головой, пытаясь убедить себя, что это лишь игра света, бессонница, переутомление. Но её тело напряглось, пальцы непроизвольно впились в его крепкое плечо.

И тогда свет мигнул вновь. На этот раз – резче, тревожнее. Она сразу же повернулась к нему и тут же увидела лицо Яна вблизи. Его глаза… Вместо карего обода с золотистыми искорками вспыхнуло холодное серебристое сияние. Такое же исходило сейчас от особенно нарядных гостей.

«Они как хищники».

Ужас, острый и животный, вырвался из груди комом, подступив к горлу, лишая девушку дыхания. Она ждала, что Ян набросится, что его черты исказятся нечеловеческим образом. Но он лишь стоял, глядя на нее с бесконечной усталостью и любопытством. Этот непривычный, уж больно тоскливый оттенок в его сияющих глазах был куда страшнее любой потусторонней гримасы. И в этой парализующей мгле тихие шаги Яна пробивались сквозь разум, просачиваясь сквозь пелену ужаса. Сперва она замерла. Но затем с силой, о которой сама не подозревала, оттолкнула его и попятилась.

– Не трогай меня! – её голос сорвался на шепот, полный отвращения и страха.

Варвара не помнила, как очутилась в коридоре. Её каблуки отдавались гулким, насмешливым эхом в пустынной усадьбе. Варя бежала, чувствуя, как холодный пот выступает на спине колкой ледяной плёнкой, а ноги становятся непослушными, ватными, путаясь в дурацких расшитых юбках. За спиной не было слышно погони – лишь нарастающая, давящая тишина, а вдалеке всё тот же вальс, словно игравший где-то глубоко в голове.

Варя не сдавалась, пока в груди не закололо от нехватки воздуха. Она рванула в первую попавшуюся дверь и, с силой захлопнув её, прислонилась спиной к грубой древесине, пытаясь отдышаться. Сердце билось где-то в горле частыми болезненными ударами.

Комната оказалась кабинетом или, скорее, небольшой картинной галереей. Дышать было сложно, воздух здесь ощущался неподвижным, спёртым, густо пропахшим старым лаком, красками и пылью. Окна плотно закрыты тяжёлыми бархатными портьерами, скрывавшими мир. Свет от единственной тусклой люстры отбрасывал длинные корявые тени на стены, сплошь увешанные портретами в потемневших золочёных рамах с крошечными подписанными табличками.

Почувствовав себя в относительной безопасности, Варвара сделала несколько глубоких, прерывистых вдохов. Дрожь в коленях понемногу утихала, сменяясь волнительным любопытством. Она подошла ближе к стенам, вглядываясь в лица на полотнах. Мужчины в мундирах и сюртуках, дамы в пышных платьях с чудаковатыми причёсками. Лица давно ушедшей жизни смотрели на неё с холстов надменными, застывшими взорами.

И тут её кровь похолодела, сердце с болью дрогнуло. Она узнавала их… Томную красавицу в платье цвета жёлтой алычи – она кружилась в вальсе с уставшим юношей в помятом пиджаке. Строгого мужчину с густыми усами – он первым пригласил её на танец в начале вечера.

Она шагала дальше, и галерея превращалась в зловещий каталог гостей бала. И вдруг остановилась. Замерла. На портрете, писанном маслом, смотрел на нее он. Ян… Тот самый насмешливый взгляд, те же тонкие губы. «Арх-р. Ян Вольский. 1820–1853». От страха скрутило живот, руки затряслись мелкой дрожью, судорожно хватаясь за локти. Что это? Он… призрак? Фантом? Несмешной розыгрыш?

– Варвара, вы нашли мой скромный кабинет? – раздался за её спиной бархатный, хорошо знакомый голос.

Варя резко обернулась, прижимаясь к стене с портретами. Ян стоял в нескольких шагах. Он не входил через дверь – на нём проступили тени, словно он сам состоял из частиц мрака. Его лицо не выражало ни ярости, ни злобы, лишь лёгкую, задумчивую усмешку.

– Кто… Кто вы? – выдохнула она, и голос её испуганно дрогнул.

– Что ж. Я – урок, который никто не учит, – произнес он, медленно делая ещё шаг вперед. Его фигура на мгновение стала полупрозрачной, мерцающей, и сквозь него проглянул шкаф с книгами. – Мы – те, кто ценит жизнь. А вот наши гости, увы, обменивают её на долг. На карьеру. На чужое мнение. На бесконечную гонку за сказочным успехом. Каждый из нас заслужил своё бессмертие. А вы? Раз уж приглашение на осенний бал настигло кого-то, сожалею, значит, жизнь бедолаги проходит совершенно впустую. Бесполезно.

Он приблизился ещё немного. Варя не могла пошевелиться, охваченная страхом и странным, парализующим смирением, исходящим от него.

– Каждую осень, во время бала, мы выходим из этих портретов, чтобы напитаться жизнью тех, кто идёт по нашему бессмысленному пути, – его голос стал тише, но от этого лишь жёстче. – Тех, кто, как и мы когда-то, добровольно совершает глупые ошибки. Надевает на себя оковы из должностных инструкций и глупых бесконечных обязанностей. Не прожитая, растерянная по мелочам жизнь для нас – сладкий мёд. Он подтверждает, что наш путь не был напрасным. За счёт гостей мы проживём ещё год.

Он был уже совсем близко. Его холодное дыхание, пахнущее терпкой полынью, вишней и жжёной древесиной, коснулось её щеки.

– Но ты… Варя… – он посмотрел на неё, и в его сияющих глазах не было голода. Была мучительная, неподдельная тоска. – В тебе я слишком чётко вижу себя. Того юного дурака, что закопал свою жизнь под чертежами и схемами. Я сгорел дотла из лучших побуждений… То же пламя разгорается и в тебе. Я вижу твою душу. И ты ещё не сдалась. Ты борешься, сама того не осознавая… Брать то, что ещё так нежно надеется жить, – все равно что убить последнюю частичку самого себя.

Его слова повисли в тишине, тяжелые и откровенные. Они коснулись самой сути её боли, её веры, в которой она боялась признаться даже себе. И странным образом леденящий страх внутри начал таять, сменяясь горьким пониманием и даже сочувствием.

– Вы… прошли через это? – тихо спросила она, не в силах отвести взгляд от его печальных карих глаз.

– Ха, да уж… Я был архитектором, – коротко кивнул он, легонько усмехнувшись. – Одержимым идеей построить вечное, безупречное и неповторимое. Проектировал мосты, здания, которые должны были пережить века. А сам погас в тридцать три, не оставив после себя ничего, кроме тех бесполезных чертежей. Я стал рабом своей идеи, как ты стала рабыней отчётов. Я забыл, что такое жить. Чувствовать, наслаждаться, мечтать. Влюбляться. А когда понял – было поздно.

Варя молчала, впитывая каждое слово его исповеди. Она смотрела на Яна и видела не призрака, а такого же заложника собственных ошибок, пренебрегающего безвозвратными днями и годами, такого же монстра, как и она сама. Только вот его срок уже настал…

– Что же тебя держит там? – спросил он, и в его голосе прозвучала не насмешка, а искреннее любопытство. – Внимание руководителя, который забудет о тебе на следующий день после увольнения? Премия, что уйдёт на оплату долгов за ту самую ловушку, в которой ты живёшь? Ты оставила труды ради этого бала. Скажи, а правда ли оставила?

– Ну… пожалуй, не совсем, – прошептала она, и это было самым честным признанием в ее жизни. – Моя работа со мной. Всегда. И здесь тоже…

– Так дай же нам жизнь… – начал было он заученную ужасающую фразу, но голос внезапно сорвался. Ян смотрел на нее, и его лицо исказилось внутренней борьбой. Он сжал кулаки, будто превозмогая невыносимую боль. – Нет.

Он отступил на шаг, и его фигура вновь задрожала, теряя на миг четкость.

– Исчезни, Варя, беги… – прошептал он, и это прозвучало не как приказ, а как мольба. – Пока тебя не нашел кто-то другой.

Но она не двинулась с места. Она смотрела на него, на этого мерцающего мужчину, который оказался честнее всех живых людей, кого она встречала за последние годы.

– Почему? – выдохнула она. – Почему вы… ты меня отпускаешь?

Он опустил голову, его плечи сгорбились под невидимой тяжестью.

– Потому что ты мой шанс, – его голос стал тихим и мягким, как шелест опавших листьев. – Шанс не повторить своих ошибок. Я не позволю ещё одной душе похоронить себя заживо в четырёх стенах из-за чужих ожиданий. Так долго я был вечным напоминанием, предостережением. А толку? С каждым годом вас всё больше. Хотя бы один раз… Я хочу стать искуплением. Памятью.

Он поднял на нее взгляд, и в его сияющих глазах она видела не голод, а глубокую тоску и… облегчение.

– Живи, – сказал он просто. – По-настоящему. Прошу.

Он медленно протянул ей руку в тёмной перчатке из тончайшей кожи, молча, слегка смущённо приглашая на танец. Варвара чуть робко шагнула вперёд и взяла его за прохладную ладонь. Он привлек её к себе, перекладывая руки на талию, склонив голову трепетно ближе, и они закружились в плавном, почти невесомом танце. Не было музыки, звучал лишь отголосок его шагов и бешеный стук её сердца.

Он таял на глазах, становясь всё более прозрачным, как утренний туман, рассеивающийся под лучами солнца.

– Ещё увидимся, Варя, в другом виде, – его голос звучал тихо-тихо, только в её голове. – А пока… живи!

Фигура Яна распалась на мириады серебристых пылинок, которые на мгновение повисли в воздухе, а затем медленно осели на его портрете. В руке Варвары осталась лишь одна перчатка, хранящая легкий, холодный след его прикосновения и аромат жженого дерева и пряной вишни. Это был не трофей. Долг. Обещание. Память.

Автор на ЛитРес:

https://www.litres.ru/author/33474352/

Светлана Вахеметс «Вернуть имена»

Автобус остановился с тихим шипением, и Марта вышла, первая ступая на гравий старой остановки.

Вечер в Нарочанском крае пах дымом из печей и влажной хвоей. Лёгкий туман тянулся от озера, будто кто-то пролил молоко на дальний лес.

Она подтянула рюкзак и огляделась. Маленькая станция – деревянный павильон, за которым чернела сосновая полоса. Лампочка под навесом мерцала, и в этом мигании было что-то уютное и тревожное одновременно.

– Мартка! – позвал знакомый голос.

Тётка Аксинья шла навстречу в вязаном платке и резиновых сапогах, сияя так, будто племянницу не видела целую вечность.

– Ну наконец-то, – обняла крепко, пахнущая дымом и яблоками. – Соскучилась, моя ты дорогая. Устала с дороги?

– Нормально, – Марта улыбнулась. – Главное, доехала.

Дорога и вправду вымотала, но сердце колотилось не от усталости. Она с детства любила эти края – озёра, тропы, старые легенды, которыми Аксинья щедро делилась долгими вечерами. В Минске Марта вела небольшой блог о мистике и фольклоре, и каждая поездка сюда была как маленькая экспедиция.

По пути домой тётка рассказывала о местных новостях, про новый магазин и про праздник, что намечается завтра:

– «Вячоркі агнёў»[1], не слыхала? – глаза Аксиньи загорелись. – Наши в эту ночь тыквы со свечками по озеру пускают. Чтобы души предков дорогу нашли.

Марта кивнула, пряча улыбку. Такие обычаи – то, что она обожала.

– А почему я раньше про этот праздник не слышала? – спросила Марта, когда тётка поставила чайник на плиту.

Та лишь пожала плечами, стукнув крышкой.

– Ты ж до осени тут никогда не оставалась, вот и не попадала. Это больше для своих. Не ярмарка какая, тихий вечер. Сами для себя.

Аксинья разлила чай, и в кухне запахло сушёными яблоками и мёдом.

– Завтра увидишь, – добавила она, смягчив голос. – Только не забудь тёплое надеть, на озере к ночи холодно.

Они посидели ещё немного, слушая, как за стенами шелестит ветер.

– Кстати, – тётка вдруг хлопнула себя по лбу, – я ж обещала соседке торт принести, а магазин скоро закроется. Не сходишь? А то я тут с пирогом вожусь.

Марта улыбнулась:

– Конечно, схожу. Где он теперь, старый или новый?

– В новом, за школой. Там и выбор получше.

Она накинула куртку и вышла в уже потемневший двор. Луна подсвечивала туман над лугами, и от озера тянуло прохладой и чем-то пряным, словно горелой травой

Марта расправила плечи и вдохнула полной грудью. Эти места были ей почти родными. И именно благодаря своей тётке она так полюбила поверья, мистические рассказы и местный фольклор.

Деревенская улица была почти пуста: редкие окна светились мягким жёлтым, где-то лаяла собака. У магазина горел фонарь, под ним стоял парень в тёмной куртке, листал телефон. Марта сначала прошла мимо, но потом остановилась: знакомый профиль, чуть взъерошенные волосы.

– Илья? – позвала она неуверенно.

Парень поднял голову, прищурился и расплылся в улыбке.

– Мартка! Сколько лет! Я почти не признал!

Воспоминание о летних играх на берегу мелькнуло так живо, что Марта засмеялась. Они быстро разговорились: про Минск, про деревню, про то, как странно снова встретиться. Илья рассказал о «Ночи огней» – завтра вечером весь посёлок соберётся у озера запускать тыквы со свечами.

– Приходи, – сказал он, когда они вышли из магазина. – Самому скучно, а тебе понравится. Это как раз твоя тема – мистика, старые обычаи.

Марта кивнула, чувствуя лёгкое возбуждение, то самое, что всегда приходило, когда рядом мелькала мистика и загадки.

После ужина Аксинья принесла из кладовой две небольшие тыквы.

– Давай, помощница, – улыбнулась, ставя их на стол. – Надо светильники сделать, без них праздник не праздник.

Марта провела ладонью по шершавой кожуре.

– Это для завтрашней «Ночи огней»?

– Угу. У нас старый обычай: раз в год зажигаем огонь для тех, кто ушёл, чтоб дорогу к живым нашли. – Тётка достала нож и начала вырезать крышечку. – Говорят, в эту ночь граница тонкая. Кто не успел попрощаться, может явиться, хоть на миг.

– А живые? – Марта наклонилась ближе, наблюдая, как ложка выскребает золотистую мякоть. – Могут сказать то, что не успели?

Аксинья подняла глаза, в которых отразилось пламя лампы.

– Могут. Если осмелятся. Но только раз в году и только тем, кто по-настоящему зовёт.

Марта почувствовала, как под кожей пробежал холодок. Она вспомнила бабушку, ушедшую внезапно, и недосказанную фразу: «Я приеду летом». Не успела. Не доехала.

– А ты когда-нибудь… – начала она.

Но тётка перебила мягко:

– Каждый несёт своё. Главное – не путать тоску и страх.

Они вырезали лица-фонарики, и Марта ловила себя на том, что нож двигается сам, словно знает, какой узор нужен. Тыквенные головы с зубастыми улыбками получились не злыми, а скорее задумчивыми.

Когда всё было готово, Аксинья засыпала внутрь сухие травы.

– Чтоб огонь ровно горел. И чтоб слова, что в сердце держишь, дым донёс туда, куда надо.

Марта молча кивнула, ощущая, как воздух в кухне густеет – то ли от пряного запаха, то ли от невидимых ожиданий.

Когда огни в доме погасли, Марта ещё долго не могла уснуть. В окне висела круглая луна, и казалось, что озеро шепчет прямо за соснами. С детства она любила истории о том, как «тонкая грань» растворяется, но сегодня каждая тень казалась живой.

«Что, если можно сказать хотя бы одно слово?» – мелькнуло и не отпускало.Мысли упорно возвращались к бабушке. В последний их разговор Марта спешила, помнила только: «Я приеду летом, обещаю». И не успела.

Аксинья уже хлопотала на кухне, у окна дымились две готовые тыквы-фонарики.К утру сон всё-таки накрыл её, и проснулась она от запаха свежего хлеба.

– Сегодня вечером к озеру идём, – сказала тётка, поправляя платок. – Возьми свою, только не спеши за толпой. У нас у каждого своя тропка.

К сумеркам улицы деревни ожили. Дети смеялись, мужчины несли ведёрки с углями, кто-то звонил в колокольчик. Казалось, само озеро зовёт.

У ворот в мягком свете фонаря ждал Илья. На плече у него висела старая фотокамера, а в руках он держал ещё одну тыкву, вырезанную резкими, но красивыми линиями.

– Для компании, – улыбнулся он, приподнимая тыкву. – Говорят, чем больше огней, тем ярче дорога.

Они пошли вдоль тропы, где сухая трава пахла мёдом и гарью. Над водой клубился туман, отражая десятки крошечных огоньков. Люди запускали тыквы, и те плавали, как рыжие звёзды.

– Красиво, правда? – Илья шепнул, будто боялся спугнуть тишину.

Марта молча кивнула, чувствуя, как сердце гулко откликается. Она зажгла свечу в своей тыкве и аккуратно опустила её в воду. Лёгкая волна подхватила огонёк – и вдруг он не поплыл к середине, как остальные, а медленно двинулся вдоль берега, словно выбирая путь.

Илья заметил это первым.

– Странно. Тут течения нет.

Марта, не раздумывая, пошла следом. Лес за их спинами тихо сомкнулся, а тыква мерцала впереди, как живая, и вела их к тёмному силуэту старой мельницы.

– Туда нельзя, – Илья остановился. – Место… нехорошее.

Но Марта уже чувствовала то самое внутреннее притяжение, будто её собственные недосказанные слова ждут за той дверью.

– Март, может, не надо? – снова попытался воззвать к ней Илья. – Сама же помнишь, какие байки про эту мельницу ходили!

Марта остановилась, бросила взгляд через плечо.

– Про призрака мельника? – в её голосе слышалось скорее любопытство, чем страх.

– Не только, – Илья нахмурился. – Говорят, он молол не одно зерно. В голодные годы дети пропадали. Наши старики шепчут: он будто «жерновами судьбы» их перемалывал. И теперь по ночам там слышен смех. Детский, но холодный.

Тыква-фонарик качнулась на воде, и свет отразился в мутных стёклах мельницы, словно кто-то за ними стоял.

– А ещё… – Илья понизил голос. – Если внутри назвать имя умершего, он ответит. Но приходят не только те, кого ждут. Иногда – совсем чужие.

Ветер донёс с озера влажный запах гнили, и Марта ощутила, как тонкие мурашки пробежали по рукам. Но вместе со страхом – всё сильнее ощущалось странное притяжение, как будто за дверью кто-то ждал именно её.

Марта осторожно ступила на покосившийся настил моста, что вёл к двери мельницы. Доски стонали под ногами, и каждый шаг отдавался в груди тяжёлым эхом. Илья остался на берегу, но взглядом не отпускал её.

– Март, не дури… – донеслось из тумана, но она уже толкнула дверь.

Та открылась легко, будто давно ждала. Внутри пахло сыростью, пылью и старой мукой. Луна пробивалась сквозь дыры в крыше, ложась бледными пятнами на пол.

Скрипел какой-то механизм – то ли двигались остатки жерновов, то ли ветер крутил колёса. Но в этом скрипе слышался странный ритм, похожий на слова.

Она замерла, прислушиваясь.

Ма… рта…

Имя прозвучало тихо, будто из-под пола.

Воздух дрогнул, и по комнате прошёл холод. Пыль поднялась вихрем, и в ней проявились фигуры – неясные, словно силуэты, нарисованные дымом. Их было несколько: высокие, низкие, сгорбленные. У всех вместо лиц – пустота.

Марта резко рванулась к двери, но та захлопнулась прямо перед носом. Дерево содрогнулось, замок щёлкнул сам собой. Снаружи раздался вскрик Ильи и глухой стук: он бился в дверь, но без толку.

– Откройте! – закричала Марта и забарабанила кулаками.

В ответ раздался шёпот.

Он приходил со всех сторон сразу, холодный, как земля в могиле. Слова складывались и рассыпались, будто сотни голосов шептали одновременно:

– Не… уйдёшь…

– Останься…

– Тепло… нужно…

Тени сгущались, удлинялись, и их движения напоминали рывки хищников, что окружают жертву. Один силуэт качнулся ближе – от него пахнуло мокрой землёй и гнилым зерном.

– Кто вы? – сорвалось у Марты, и голос её прозвучал сдавленно, чужим.

Шёпот ответил смехом, глухим и детским. Где-то в углу щёлкнула жердь, будто маленькая рука постучала по доске. В другом конце мельницы скрипнули жернова, хотя колёса давно обросли мхом.

Голоса сливались, перебивали друг друга:

– Мы голодные…

– Мы забытые…

– Отдай… тепло…

Холод обволакивал её плечи, дыхание перехватывало. Тени тянулись всё ближе, и в какой-то миг Марта почувствовала – ещё немного, и они сомкнутся на ней, утянут туда, где только мрак и шёпот.

Холод коснулся её плеча. Будто кто-то приложил ледяную ладонь к коже. Марта вскрикнула – и мир вокруг дёрнулся, растворился.

Она стояла на кладбище. Трава была по пояс, кресты завалились набок, и только одна могила выделялась особенно – крошечный холмик, заросший крапивой, с почерневшей дощечкой вместо плиты. Буквы почти стёрлись, но Марта всё же разобрала несколько: «…леник…»

Сердце болезненно сжалось.

И в тот же миг чужая боль хлынула в неё, как ледяная вода. Тоска, обида, отчаяние – будто кто-то забыт здесь, никем не оплакан и годами ждёт единственного: чтобы его вспомнили.

Вокруг послышался гул голосов – сотни, тысячи, они шептали в унисон, накатываясь волной:

– Видь нас…

– Помни…

– Скажи…

Марта отпрянула, хватая ртом воздух, и снова оказалась в мельнице. Духи сгущались, но теперь она видела: у каждой тени нет лица лишь потому, что их имена стёрлись из памяти живых.

Она медленно выдохнула, вдруг поняв:

– Вы хотите… чтобы я рассказала о вас?

Тени замерли. В тишине скрип жёрнова зазвучал громче, будто подтверждая её догадку.

Илья с грохотом ворвался внутрь, с плеча выбив дверь. Холодный воздух рванул вон, и тени заструились, словно дым, растворяясь в ночи. Мельница стихла, будто ничего и не было. Только Марта стояла посреди зала, бледная, с расширенными зрачками.

– Ты в порядке? – Илья подбежал, схватил её за руку.

Она кивнула, но голос вернулся не сразу.

– Они… они не злые. Просто забытые.

Позже, уже в доме у тётки, под одеялом и с чашкой горячего чая, Марта долго не могла уснуть. В ушах всё ещё звучали их шёпоты. Видения не отпускали: та могила, покосившиеся кресты, бесконечное «Помни нас».

И именно там, в ночи, родилась мысль.

Через неделю Марта уже сидела в районном архиве. Пожелтевшие бумаги шуршали под её пальцами, и каждая фамилия, найденная среди забытых записей, будто отзывалась внутри тихим эхом. Она записывала их в блокнот – и чувствовала, что за её спиной кто-то одобрительно смотрит.

Весной она вернулась в деревню с группой волонтёров. Вместе они вырубали крапиву, ставили кресты прямо, очищали надгробия от мха. Для блога Марты это стало целой рубрикой – «Вернуть имена».

Иногда вечером, когда ребята собирались у костра, Марта рассказывала истории тех, кого они нашли. И каждый раз в её голосе звучала уверенность: теперь эти люди – больше не забытые.

И всё же временами, когда вечернее солнце клонилось к озеру, Марта ловила себя на том, что боится оглянуться. Будто за её плечом кто-то стоит.

В один из таких вечеров она снова подошла к мельнице. Дверь, казалось, больше не сопротивлялась – наоборот, тихо скрипнула, приглашая внутрь. Внутри было пусто. Ни теней, ни шёпота. Только ветер гулял по щелям.

Она уже собиралась выйти, как вдруг заметила у жёрнова кусок влажной бумаги. Осторожно развернула. Это был лист из старой книги метрических записей, где неизвестная рука вывела чернилами имя. Не из тех, что она находила в архивах. Не из тех, что слышала от стариков.

Имя было её.

Марта замерла, чувствуя, как холод пробирается под кожу. А из угла мельницы донёсся тихий, знакомый шёпот:

– Ты следующая, кто должен помнить…

Автор на ЛитРес:

https://www.litres.ru/author/sveta-vahemets/

[1] С белорусского «вечер огней»

Алёна Соловьёва «Две Дианы»

Канун Дня Всех Святых – странный выбор даты похорон. С другой стороны, была в этом некая доля иронии. Или злой насмешки?

Скупое солнце никак не могло пробиться сквозь свинцовый саван туч. Собирался дождь. Терпкая горечь гниющих листьев щекотала ноздри, а тяжёлый запах сырой земли, казалось, проникал под кожу.

Я чуть не оступилась, когда подошла к краю свежевырытой ямы. Гроб из тёмного дерева был похож на большую шкатулку. Глупый и нелепый. Как и сама смерть.

Белые фрезии мягко ударились о крышку гроба. Найти их в конце октября почти невозможно, но у меня получилось. Диана любила эти цветы за хрупкость и жемчужный блеск лепестков, за тонкий аромат и обещание весны, которой они принадлежали.

Тридцать три. Ей было отмеряно всего тридцать три весны. Ужасно мало, если подумать.

Я стояла совсем одна среди чужих зонтов и слышала, как шептались люди.

«Какая утрата. Она была так молода. Могла бы ещё…»

Шелестели сожаления, сыпались под ноги, как сухие листья.

– Редкая болезнь. Генетика, – вздохнула поблизости женщина в уютном кашемировом пальто, ни к кому конкретно не обращаясь. Её слова в холодном воздухе тут же превратились в белёсое облачко лжи. Которое, впрочем, быстро растаяло.

Ну и пусть! Я знала правду, но спорить не собиралась. Слишком хорошо помнила зарешеченные окна и стерильную чистоту белых стен, кровать, ножки которой прикручены к полу, и звук запирающегося снаружи замка. Понадобились годы терапии и куча лекарств – нейролептики, транквилизаторы и черт его знает, что еще за дрянь, ставящая мозги на место, – чтобы вернуться к подобию прежней жизни.

Но даже сейчас, имея на руках медицинское заключение о собственной «нормальности», я боялась лишний раз поднять глаза. Физически не могла заставить себя посмотреть кому-либо в лицо. Потому что была уверена: рано или поздно обнаружу знакомые черты Дианы. И это будет означать лишь одно: она пришла за мной!

***

Таксист отказался везти нас до нужного дома. Дорога, видите ли, отвратительная.

Любой другой посчитал бы это дурным знаком, но только не Диана. Наоборот, её обрадовала возможности сэкономить:

– Смотри, нам еще и на тыквенный латте осталось!

Салонное зеркало заднего вида отразило хмурый взгляд водителя. Если он и собирался поругаться, то в последний момент передумал. Видимо, решил, что с двадцатилетних студенток много не возьмёшь. Так оно, в сущности, и было. Ценнее пропусков в общежитие в наших сумочках ничего не завалялось.

– С каждой минутой мне всё меньше нравится твоя затея, – обратилась я к подруге, перешагивая через ржавый остов детской коляски, брошенной прямо посреди тротуара. – Не район, а декорация к ужастику.

– Перестань! Ради бесплатного грима можно и потерпеть.

– Вот это меня и смущает. Обычно «профессиональный» и «бесплатно» в одном предложении не встречаются. В канун Хэллоуина любая криворучка за мейк деньги берёт. А здесь даже расходники оплачивать не нужно.

– Так порадуйся выгодному предложению!

– Ты не думала, что это объявление мог дать маньяк?

– Именно поэтому я и взяла тебя с собой. Кто-то же должен держать гада, пока я буду отбиваться.

В этом была вся Диана: если что-то втемяшит себе в голову – не остановишь. Вот и сейчас придумала совершенно идиотский план проверки Виктора на верность и самозабвенно скачет козочкой по щербатому асфальту, щурясь и высматривая номер дома, которого, может быть, и вовсе не существует.

Увы, место, что мы искали, оказалось реальным. Старое деревянное здание с фасадом, молящим о покраске. Угрюмые окна с плотно задернутыми шторами, заросший кустарником сад и крыльцо, готовое вот-вот развалиться. Типичный «дом с привидениями», который следовало обойти десятой дорогой. Но наша вела именно к нему.

Дверной звонок закашлялся. Мы переглянулись. Механизм явно нуждался в починке.

– Ну всё, пойдем! – не без облегчения выдохнула я через пару минут. – Нам не откроют. Очевидно же, это всё – дурацкий розыгрыш.

– Трусиха! – шикнула Диана. – Слышишь шаги? Там точно кто-то есть!

Щелкнул замок, заскрипели петли.

На пороге, заслоняя тусклый свет изнутри, возникла тёмная фигура.

Хозяйка оказалась довольно пожилой женщиной с весьма специфическим чувством стиля. Приблизительно одного с нами роста, сутулая, в мешковатом чёрном платье с алым платком, закрученным вокруг головы на манер восточного тюрбана.

Смерив нас взглядом музейной смотрительницы, она предложила войти.

Внутри разруха была не такой явной. Толстые ковры, хоть местами и потёртые, смотрелись вполне прилично. На стенах висели рамки с полинявшими фотографиями, а многочисленные полки были забиты книгами и фарфоровыми пастушками.

Густой неподвижный воздух пах пылью, нафталином и горькой травой. Я невольно осмотрелась, ожидая найти сухие пучки полыни или что-то вроде того под потолком. Но оттуда свисало лишь кружево паутины.

Старуха провела нас с Дианой по короткому коридору в небольшую комнату, которая, как ни странно, являлась гримерной. Здесь был и туалетный столик, и огромное зеркало, утыканное лампочками по периметру. Цветные баночки с надписями на иностранных языках мостились возле разложенных веером кистей. Флаконы, тюбики, тубы – глаза разбегались от такого многообразия.

– Есть пожелания? – сухо спросила хозяйка.

– Надо так, чтобы мать родная не узнала, – выдала Диана, устраиваясь на высоком табурете перед зеркалом. И на всякий случай уточнила: – Бесплатно же?

– Если образ мой – денег не возьму.

– Кто я такая, чтобы перечить профи?! Делайте, как считаете нужным.

Гримёрша приступила к работе. Похоже, предоставленная творческая свобода привела старуху в хорошее расположение духа. Она скрупулёзно выбирала тот или иной продукт, наносила тон лёгкими мазками. Несмотря на скрученные артритом пальцы и отекшие суставы, женщина оказалась настоящей мастерицей.

Кончик тонкой кисти плясал по коже, оставляя узор из морщин: гусиные лапки в уголках глаз, мелкая сетка у губ. На лице Дианы появились глубокие тени, щёки запали, благодаря умелому наслаиванию пигментов. С каждым новым штрихом она становилась старше.

– А это у вас что? – поинтересовалась я, когда гримёрша взялась за раритетный распылитель. Увесистую бутыль с гибкой трубкой и бархатной грушей, явно принадлежавшей давно ушедшей эпохе.

– Отвар из могильного мха и жабьих костей.

Диана хихикнула и едва успела зажмуриться. Мне же было не до смеха. Мельчайшие брызги в свете лампочек искрились и таяли на плотном гриме подруги.

– Шучу, – снизошла до объяснений хозяйка. – Сегодня Хэллоуин, как тут без страшилок? Бу!

Теперь из зеркала на меня смотрели две одинаково старые женщины. Не будь я свидетелем магии преображения, подумала бы, сёстры.

– А теперь волосы, – строго сказала гримёрша.

– Не надо, – отмахнулась подруга, соскальзывая с табурета. – У меня есть шляпа.

– Тогда ты.

Кривой палец указал на меня, и я растерялась:

– О? Как-то неловко. И мы без того отняли у вас много времени.

– Видишь здесь очередь из желающих?

– Просто попробуй, – вмешалась Диана. – Ты не смотри на меня. Это только выглядит страшно. А на коже даже не чувствуется.

– Но мне-то прятаться не нужно, – огрызнулась я. Ну почему она так плохо понимает намёки?!

– Тогда только волосы, – не унималась подруга.

– Я уже замешала состав.

Действительно, в руках старухи появилась керамическая миска со светлой жижей.

– Не бойся, эффект временный, – успокоила она.

Я колебалась. Ничего плохого в предложении не было. Гримёрша, судя по всему, покинула театр или съёмочную площадку много лет назад. Возможно, она страдала от собственного одиночества и скучала по ремеслу так сильно, что даже бесплатная работа с бедными студентками виделась ей отрадной возможностью вспомнить былое. В конце концов, все нуждаются в признании. С другой стороны, мне было крайне неуютно в чужом доме. Но их – двое против одной, поэтому я сдалась.

Прядь у лица посветлела мгновенно. Не знаю, что там намешено в миске, но это просто чудо какое-то. Пепельный цвет отливал серебром. Именно такими я и представляла свои волосы в глубокой старости. Благородная седина, символ мудрости прожитых лет, зрелости и полного принятия себя, о котором мечтает каждый. Одна беда – на контрасте с молодым лицом выглядело это всё неряшливо.

– Как-то не очень, – остановила я женщину, которая уже отделяла новую прядь на макушке. – Цвет фантастический, но мне не идёт.

– Это только на одну ночь, – попыталась убедить меня Диана.

– Но я себе такой не нравлюсь.

– Ладно, – безразлично согласилась гримёрша.

– Я заплачу.

– Денег не надо. Тем более, если недовольна. А подруге как?

– Восторг! – Диана рассматривала свое новое лицо. – Вы просто чудо. Зря на пенсию ушли.

– Может, ещё и вернусь, – криво усмехнулась старуха. – С такими-то отзывами.

Выбраться из незнакомого района оказалось задачей такой же сложной, как и попасть туда. Несмотря на то, что хозяйка дома подробно объяснила, как выйти к стоянке такси у большого супермаркета. Но в сгущающихся сумерках мы, конечно же, все перепутали и чуть-чуть заблудились. Пришлось нарезать несколько кругов вдоль одинаково обшарпанных домов, изучить парочку тупиковых переулков и продрогнуть до костей, прежде, чем снова оказаться на оживлённой улице и попросить помощи у прохожих. В результате на университетскую вечеринку мы собирались впопыхах.

Диана выбрала длинное чёрное платье до пола и дополнила образ остроконечной ведьмовской шляпой, купленной еще в прошлом году. Я же безуспешно пыталась обыграть пепельную прядь.

– Говори всем, что ты Шельма из «Людей Икс», – посоветовала подруга.

– Скорее уж, невеста Франкенштейна.

– Только не начёс! Мы и так опаздываем.

– Боишься, что Виктор перецелует всех девчонок до твоего прихода? – пошутила я.

– Хочу убедиться, что этого точно не будет.

Ее план с самого начала казался мне, скажем мягко, наивным. Они встречались всего пару месяцев, но Диане, видите ли, хотелось гарантий. Требовать напрямую она ничего не стала: слова нынче стоят мало. Поэтому выбрала проверку в духе дешёвого реалити-шоу.

Подруга притворилась, что заболела, и под этим предлогом решила якобы пропустить вечеринку. Виктору же, наоборот, было велено не отказываться от веселья, не подводить друзей и вообще – оторваться за двоих. А как именно он собирается это делать и, главное, в чьей компании, Диана и понаблюдает. А хороший грим позволит ей остаться неузнанной.

Идея перестала казаться забавной ровно в тот момент, когда я поняла, что подруга действительно собирается её реализовать. Но отговаривать не стала. Во-первых, переубеждать Диану – занятие бессмысленное, она всё равно сделает по-своему. Во-вторых, кто я такая, чтобы читать морали, если мне и самой иногда хочется проверить мир на прочность.

Мы прибыли на место в разгар праздника. Гремела музыка, мигали гирлянды, а импровизированный танцпол захватила толпа нежити. Вампиры обнимались с зомби, монахини делали селфи и флиртовали с демонами. Диана тут же стала объектом всеобщего внимания. На фоне дешёвых масок и костюмов из простыней она выглядела так, будто явилась прямиком со съёмочной площадки. Через пару минут около нас уже крутился парень без рубашки. Вероятно, он изображал оборотня. Во всяком случае на это намекала меховая шапка с одним острым ухом на макушке. Второе, похоже, где-то потерялось. Недоволк о чём-то спросил Диану, и та энергично закивала. Довольный ответом, он растворился в толпе, утопав в направлении сцены.

– Знакомый? – поинтересовалась я, перекрикивая шум.

– Не-а! Предложил поучаствовать в конкурсе на лучший образ!

– Точно победишь! Настолько вжилась, что даже деменцию заполучила. Ты же здесь инкогнито, забыла?

– Так конкурс в самом конце, – беззаботно ответила она. – Стоп! Кажется, это он!

Я обернулась, но среди ряженых не заметила никого, кто был бы хоть немного похож на Виктора – высокого, светловолосого, с глуповатой, но обаятельной улыбкой. Разве только тот чудак в костюме банана по росту подходил.

– Подберусь ближе. А ты оставайся здесь!

Спорить не стала. Роль зрителя в этом спектакле меня устраивала, но в партер я не рвалась. Если Виктор окажется лжецом, то мне в этой драме ещё пару недель вариться. Ну и да, вряд ли он будет вести себя распущено, если заметит поблизости подружку своей девушки.

Вечеринка набрала обороты. Я встретила парочку знакомых, потанцевала с пиратом, а потом – с Максом, парнем из параллельной группы. Мы вышли на воздух поболтать, а когда вернулись, то едва не потеряли друг друга в густом дыму. Машина, которой нагоняли туман для лазерного шоу, явно барахлила. Но студентам было всё равно: они бесились и подпевали, прыгали и смеялись. Самые отчаянные добрались до декораций. Теперь гирлянды и искусственная паутина были не только на стенах, но и на некоторых людях.

Остроконечная шляпа Дианы мелькала среди десятка таких же. Я сделала несколько неудачных попыток поймать подругу, но раз пять путала её с другими ведьмочками. Пришлось бросить эту затею.

Диана бегала между группками танцующих, высматривала что-то у сцены, а в какой-то момент оказалась прямо на ней, споря о чём-то с диджеем. Она то исчезала в коридоре, то появлялась в противоположном конце зала. Не потерять её из виду было невозможно. Другое дело – провести расследование и узнать, где ребята берут пунш в одноразовых стаканчиках. Этим я и занялась.

Во мне было литра полтора этого чудесного напитка, когда участников конкурса костюмов попросили собраться у сцены. Своего Виктора Диана вряд ли нашла, иначе бы я об этом уже знала. Может, ей не хватило времени, а может, парня и вовсе здесь нет – всё это уже не имело никакого значения. Она наверняка окажется среди победителей, колонки прохрипят её имя, и спектаклю придёт конец. Хорошо, что не мне объясняться с возлюбленным. Но на сердце все равно как-то неспокойно.

Свет внезапно погас, и зал утонул в полумраке. Тусклый луч прожектора выхватывал только сцену, куда потихоньку поднимались участники конкурса. Зрители подались вперёд. Краем глаза я заметила подругу. Она стояла всего в паре шагов от меня. Без шляпы и грима.

– Где Виктор?

Диана устало моргнула.

– Зачем всё смыла? Сейчас объявят победителей. Ты должна быть там, – я махнула рукой в сторону диджея, который вручал приз ребятам в лучшем парном костюме.

Подруга вроде как согласилась и даже кивнула, но с места не сдвинулась.

– Ди! – я подошла ближе. – Ты с кем-то поменялась? Зря! Парик – отстой.

Я не врала. Седое гнездо с черной прядью выглядело неряшливо, а сама Диана походила на Круэллу де Виль с похмелья – бледная и помятая.

В этот момент меня грубо толкнули в спину, и я чуть не выронила стакан. Повернулась, чтобы огрызнуться, но неуклюжий толстяк уже шагал прочь. Подруга тоже куда-то смылась.

– А в номинации «Лучший грим» побеждает Диана…

Я услышала знакомую фамилию и глянула на сцену. Меня прошиб холодный пот, когда ведьма в остроконечной шляпе подняла над головой большую бутылку шампанского, врученную ей в качестве награды. Вид у подруги был точно такой же, как и несколько часов назад, когда мы прибыли на вечеринку.

«На сегодня мне точно хватит», – пронеслось в голове. Стало немного стыдно за то, что я приставала к незнакомой девчонке. Надеюсь, её несильно обидела моя грубость.