8 часов

-–

8 часов

Снег шёл уже третьи сутки – густой, упорный, такой, что московские дворники сбились с ног, сгребая его к обочинам и заваливая припаркованные иномарки до самых фар. Белая масса слой за слоем оседала на купол Басманного рынка, заполняя его опрокинутую чашу всё выше и выше. Проржавевшие тросы напряглись под тысячетонной тяжестью, и металлический каркас тихо потрескивал, будто предупреждая о беде.

Но те, кто работал внутри, не замечали этого. Усталые азербайджанцы перекидывали с тележек коробки с мандаринами, женщины проворно раскладывали товар по лоткам, а молчаливые узбеки спускали ящики в подвал под галереей – и, наконец, можно было выйти на пару минут перекурить. Самед толкнул дверь наружу – и вдруг остановился. Что-то заставило его обернуться…

Тот самый трос, который тридцать лет назад нетрезвый сварщик небрежно прихватил к опорному кольцу, с тихим звоном лопнул. Увеличенная нагрузка на два соседних троса, втрое превосходящая проектную, разорвала стальные волокна. Купол загудел от изгиба, как огромный колокол, и начал медленно оседать вниз. Сжатие воздуха в корпусе рынка выбило окна и двери наружу. Самед, стоявший в проёме, вылетел на темный двор, ударился о снег и потерял сознание.

Те, кто остался под куполом, не успели даже вздохнуть. Гигантский пресс опустился на них, дробя человеческие тела и коробки с фруктами, смешивая кровь и сок из раздавленных виноградных кистей. Женщины погибли сразу. Кашкар, упавший рядом с прилавком, оказался в узком промежутке под перекошенной бетонной плитой балкона. Прямо перед ним, под обломком, хрипел узбек из Ургенча. Его никто не знал по имени – да и сейчас он ничего не говорил. Только хрипел, плевался кровью из раздавленных лёгких и пытался поднять руками придавившую его плиту…

Через несколько минут он затих. Перед Кашкаром осталась его рука с дешёвыми электронными часами. Где-то рядом полыхало пламя, и в его отсвете Кашкар увидел: ещё нет даже шести утра.

Рядом, придавленный упавшим прилавком, причитал и плакал дядя Кашкара – Рустам. Его ноги оказались зажаты, и Кашкар, даже ползком, не смог его вытащить.

– Надо ждать!

– Чего? Ты думаешь, нас будут спасать?

– Должны ведь…

– Мы для них – звери. Чёрные, понаехавшие, без регистрации. Они только радоваться будут!

– Аллах велик, и всё в Его руках. Надо ждать…

– Сколько? Сколько можно ждать?

– Мы можем выдержать восемь часов… Потом – всё. Надо терпеть.

– Я не могу… я не чувствую ног…

– Не двигайся. Надо ждать.

– Ты можешь кричать? Там сёстры остались – товар раскладывали: виноград, мандарины, гранаты… Ты их слышишь?

Кашкар прислушался. Кругом раздавались стоны, но понять, откуда они идут, было невозможно. Телефон! Но он лежал на прилавке, когда рухнул купол… Прилавок теперь недоступен.

Надо ждать. Терпеть и ждать.

7 часов

Он открыл глаза в душном купе экспресса. Фирменный поезд, нечего сказать! За бельё – плати, за чай – плати… Хорошо, что догадался спросить про пельмени в вагоне-ресторане. В «Невском экспрессе» всё входило в стоимость. А здесь, в московском – за всё надо платить, и ещё втридорога…