Костяная Тропа

Мистико-юмористическая сказка для взрослых, рассказанная в духе старинных народных сказаний с чертовщинкой и характерной мудростью.

Общий сюжет:

В далёком лесу, где даже птицы забывают дорогу домой, живёт старая ведьма Аграфена Круторогая – злючка и отшельница, чьё сердце давно окостенело от одиночества и сварливости. Она прячет в сундуке одну важную вещь – свою старую тень, которая однажды сбежала от неё, утверждая, что «гулять и смеяться – не грех». С тех пор Аграфена живёт без тени и без смеха. Одной лунной ночью в её лес забредает любопытный мальчик-скиталец Тимошка, который умеет говорить с воронами и носит с собой зеркало, в котором нельзя увидеть себя – только правду.

Вместе им предстоит пройти Костяную тропу, столкнуться с говорящими пнями, отворотить Придорожную Молчальницу, которую уговаривают цветы, и спуститься в подземельные чертоги, где живут тени, отказавшиеся быть при своих хозяевах. Но самое главное – им обоим придётся понять, зачем нужна тень, и что бывает, когда ты отказываешься от части себя ради покоя.

Глава 1:

Сундук без замка и мальчик без страха

Глава 2:

Трава, что не растёт, и дерево, что врёт

Глава 3:

Пир у Придорожной Молчальницы

Глава 4:

Где прячутся тени, что сбежали из сказок

Дополнительные детали:

Сказка наполнена мрачноватым юмором, колоритной лесной магией, философскими намёками, вкусом рябины и запахом дыма. В духе Бабы Яги, но с изнанкой современной тоски по настоящему чуду.

Авторская серия:

Виктория Эллингтон также пишет серию мистических детективов под общим названием «Хворост и Гадина», где расследования ведёт сыщица по прозвищу Стеганная Варвара, женщина, которая читает грехи по запаху.

Примеры названий других книг серии:

•

«Зуб в сундуке»

•

«Где плачут самовары»

•

«Чернильницына невеста»

Глава первая:

Сундук без замка и мальчик без страха

На краю леса, куда даже северный ветер не заглядывал без особого повода, стояла изба, косая да перекошенная, будто тогда её рубили не топором, а дурным сном. Крыша у неё была соломенная, с дырами, из которых косились звёзды, а стены такие, что только плесень с мухоморами удивлялись: «И как это ещё не развалилась?» Кто ж её знает, что держит – может, на костяных корнях стоит, может, на злости.

Жила там старая ведьма по имени Аграфена Круторогая. Не потому, что у неё были настоящие рога (хотя если стоять в полночь у окна и смотреть внимательно, то можно было заметить два крючковатых отростка на лбу – не волосы, и не кости, а что-то среднее). А Круторогая её звали потому что характер у неё такой – упрямый как козел, хмурый как ноябрьская река, и строптивый как ежа в ведре.

Аграфена была не злая, но и добрая не была. Она с людьми не говорила лет сорок два, да и то последний разговор был с нищим, которому она выдала от щедрот квашеную капусту да оторванную пимку от валенка. Мало кто к ней совался – во-первых, дорогу к её избе могли найти только прокажённые с брезентом на носу или слишком умные дети, а во-вторых, из леса, что вокруг, возвращались либо не все, либо и вовсе только шапка и воспоминание.

У Аграфены был сундук. Сундук стоял посреди комнаты, круглый, как булка, покрытый валежником и старыми вороньими перьями. И стоял он не просто так. В нём лежала ЕЁ тень.

История с тенью случилась давным-давно, в ту пору, когда у Аграфены ещё был смех. Неистовый, скрипучий, но настоящий. Тогда она ещё собирала мальков в лукошко, утро начинала с поцелуя в лоб самой себе, а по вечерам наливала ковшу медовухи и хохотала с совами. Но однажды случилось непоправимое: её тень – длинная, сутулая, с вихряком на спине – объявила, что уходит.

– Я устала от тебя, – сказала тень голосом, похожим на ветер в трубе. – Ни пирогов, ни разговоров. Всё хмуришься да кряхтишь. А я жить хочу.

– Не болтай чепуху. Я тебя родила, я тебя и латаю, – проворчала Аграфена.

Но тень встала и, не оглянувшись, шагнула к западу. Только край плаща её блеснул в лунном свете, да и то исчез.

С тех пор ведьма стала жить без неё. Без смеха, без сна, без вкуса чабреца. Тень её так и не вернулась. Но Аграфена, как опытное существо, нашла способ жить наполовину. Она соткала себе другую – неживую: сгусток дыма, подмешанный с клочьями воспоминаний, который она держала в огромном сундуке посреди избы.

Сундук не запирался – не потому что некому было вскрывать, а потому что был он без замка. Не держался чем-то привычным, а замыкался взглядом. Глянешь – и всё, не откроется. А коль отвернёшься – пожалуйста, да только тогда что из него вылезет…

Никто этого не знал. Потому что к Аграфене никто не приходил. Почти никто.

И вот однажды в её лес вошёл мальчик.

– Всё, что ты слышишь – это не враньё, а просто правда чужими словами, – сказал он воронёнку, что сидел на его руке.

Мальчика звали Тимошка. Ему было лет семь, может, восемь. Он говорил просто и ладно, смотрел в глаза зверям и ел, что попадётся: шелуху луковую, ягоды кислые да кору, если коры не жалко. Тимошка странно пах – стёклами, дождичком и печёным луком. Может, потому к нему и птицы тянулись. Воронёнок на руке его звали Спирей. Он всё время дремал, эдак грузно, как только вороны умеют.

Тимошка носил с собой старое зеркало. Треснутое, в деревянной раме, с выщербленным ликом луны на оборотной стороне. Он сам не знал, откуда оно у него, только вот было – и всё. Заглядывал в него редко. Потому что зеркало не показывало лица: только мысли.

Хочу исчезнуть, – могло показать оно, и тогда в отражении была рябь воды, болотная, наглая.

Хочу остаться, – и там распускался мох.

Стрескать бы пирог, – и тут же корка, дым, корица.

Тимошка не знал, откуда родом. Ни пап-да-мам, ни домика, ни прошлого. Только вороны его знали и звали: «Наш», да только где именно, – не говорили.

А в ту ночь путь его вывел в самый дремучий угол – туда, где даже мох шептал: «Шагай тише».

Изба Аграфены стояла, как всегда, боком к тропе. Её окна горели янтарём, будто в них плавился сыр. Из трубы валил дым – не чёрный и не белый, а сизый-зелёный, как на подгнившем винограде.

Тимошка остановился. Воронёнок поднял голову.

– Пахнет… скукой, – пробормотал он.

– Или воспоминанием, – согласился Тимошка.

Он ступил на порог. Ветки на крыше встрепенулись – кто-то внутри шепнул: «Непрошеный». Дверь отворилась.

Аграфена была в красной рубахе с чёрными заплатами, волосы длинные, цвета прелого сена, глаза карие и тяжёлые, как орех в скорлупе. Посмотрела на мальчика сверху вниз, выдохнула и кивнула.

– Пить хочешь?

– А как же, – сказал он.

– Суп со зверобоем или водицу?

– Лучше разговору, – сказал он и вошёл.

Баба поставила перед ним кривенький глиняный кубок, в который плеснула настоя из чего-то дымного и щипучего.

– Ты кто?

– Я – Тимошка. Воронёнка звать Спирей. Света не боюсь, но сени люблю. Да и тебя вот – не боюсь.

– Кто тебя прислал?

– Тень твою ищу. Может, и себя параллельно.

Тут Аграфена выронила деревянную ложку. Стукнулась об пол и застыла, как насекомое в янтаре.

– Не твоё дитя – в тени моей рыться, – сказала она, медленно.

– А в чьё? – глаза мальчика светились не любопытством даже, а ясностью.

И вот тут из угла комнаты донёсся хруст. Сундук. Он приоткрылся. Сам. Без ведома.

Аграфена сорвалась с места. Со всей своей ведьминой скоростью налетела на сундук и шлёпнула его тяжелой ладонью.

– Тебе кто велел! – проворчала она.

– Я даже не посмотрел, – сказал Тимошка спокойно.

Он достал из-за пазухи зеркало.

– Оно хочет тебе что-то показать.

Ведьма не любила зеркала. В последний раз смотрела в них тогда, когда уходит тень, но сейчас её взгляд всё же опустился.