Мое взрослое лето
ПРОЛОГ
В салоне автомобиля ярко пахло порохом, свежей кровью, черносмородиновым алкоголем. И над всем царил аромат Кензо.
– Поставит братва тебя на перо, лепила, как пить дать, – прохрипел раненый.
По подбородку его текла кровавая слюна. Капала на малиновый пиджак. Толстенная золотая цепь опасно врезалась в шею.
– Ну, что поделаешь, – философски заметил врач, разрезая ткань на левом рукаве ножом-бабочкой, – двум смертям не бывать, а одной… ну ты сам знаешь, Арчеда.
– И все равно будешь лечить? – усмехнулся вор. Кровь быстро отливала от его грубого лица.
– Лечить – не моя работа, но до больнички доедешь, – лепила усмехнулся не хуже, – и давление заодно снимем. Кровопусканием.
– Что значит “на перо”? на нож, так ведь? – я не верила своим ушам, – дядя Миша, он ведь обязан тебя спасти, Кир – доктор, он клятву давал.
– Мало ли, кто чего кому давал, – хохотнул вор в законе Миша Арчеда. Закашлял, задохнулся и отключился.
– Ловко ты его в несознанку отправила, детка, – улыбнулся Кирсанов и подмигнул, – сейчас мы его оживим.
Он вытащил из своей сумки белый ящик с инструментами и перевязочный пакет. Я таких штук и не видывала никогда, хотя проработала целое лето в станичном фельдшерском пункте. Кир надел полупрозрачный зеленый халат и с ловкостью факира, разрезал шкуру человека и вытащил пулю из левого предплечья. Раненый застонал, кровь послушно прекращалась под руками чудо-доктора.
– Мерс жалко, весь в кровище уделали, – говорил он, делая перевязку, – а ты, я замечаю, крови не боишься, малышка?
– Нет, – ответила я.
Мужчина пришел в себя. Зашипел и заматерился.
– Легче на поворотах, больной, – ухмыльнулся Кир, – с нами дамы.
Вор рассказал вкратце, что он думает о дамах. Потом о лепилах-убийцах, которые режут наживую деловых людей.
– Ладно пылить, Арчеда, никто тебя убивать не собирается. Сейчас в Скорую доставим, и ты всех нас переживешь. Садись за руль, хорошая моя, – велел Кирсанов, – погнали к хирургам на стол.
– А водитель?
Я не то чтобы боялась, но вид мертвого человека, упавшего лицом в рулевое колесо, как-то не воодушевлял.
– Наповал? – не открывая глаз, проговорил вор.
– Да, – я ответила.
– Выкинь его на дорогу, девочка. Менты найдут, сразу поймут что-почем.
Я послушалась. Стараясь не смотреть убитому в лицо, я с неимоверным усилием вытащила мертвое тело и аккуратно положила на дорогу. Стекленеющие глаза смотрели в черное ночное небо.
За те двадцать минут, пока мы возились, ни одна машина не проехала мимо.
Кирсанов сел за руль своего «альфа ромео». Поехал по направлению к трассе. Я на мерседесе Арчеды старалась не отставать.
– Что вы здесь делали? – раздался с заднего сиденья голос вора, – и не вздумай мне врать, казачка.
– Мы были в гостях, – я не видела повода скрывать, – праздновали чей-то день рождения на чьей-то даче, потом домой поехали. Завернули за поворот, а тут вы стоите. Двери открыты. Ключ в замке зажигания.
– Кто первый в машину полез?
– Я, – не моргнув глазом, соврала я. Сама от себя не ожидала.
– Дипломат был?
– Я не видела. Не было, наверное.
Дядя Миша не стал ничего больше выяснять. Может быть, потерял сознание.
Идущее впереди «альфа ромео» моргнуло поворотником. Кирсанов мгновенно выскочил на трассу и сразу втопил за сто кэмэ. Черная машина исчезла в потоке на счет раз. Забыл про меня?
Я отстала безнадежно.
– А его правда могут убить, дядя Миша? За что?
– Будет, как я захочу. Или Бор решит, – очень тихо проговорил вор, – если я кони двину, моя братва лепилу приговорит. А выживу, тогда Бор парня твоего не помилует.
– А Кац? – я спросила просто так, на удачу.
Дорога занимала все мое внимание. Машины неслись, как угорелые. Свет фар лупил по глазам. Я никогда в жизни не передвигалась со скоростью выше пятидесяти километров в час. Да еще ночью.
– А ты и Каца знаешь? – удивился после длинной паузы раненый.
Я кивнула.
– Ну-ну.
Возникла пауза. Я начала переживать: не помер ли мой собеседник и земляк.
– Нравится тебе лепила? Давай признавайся, соседка? – вдруг произнес он.
– Нравится, – высказалась я, вздохнула, – я ему не нравлюсь.
– Ну это поправимо.
Я отважилась на мгновение оторвать взгляд от дороги, посмотрела в зеркало заднего вида. Очень бледное лицо качалось в такт движению автомобиля. В паре сантиметров от виска мужчины на подголовнике темнело крохотное отверстие.
– Ты везучий, дядя Миша. Стрелок промазал самую малость, – высказалась я, – не надо ничего поправлять, пожалуйста.
– Ты скорость держи, казачка, – хрипло заметил хозяин мерса.
– Так я вроде не нарушаю, – удивилась я.
– Ехать на мерине-шестьсот меньше ста на этой дороге? Не нарушает она! Все мусора твои будут, девочка. Решат, что мы бухие в дым. Дай газку.
Но трасса скоро перешла в проспект, и я вздохнула облегченно. Скорость вынужденно упала, пошли светофоры с желтым миганьем. Город вырос со всех сторон. Неизвестно откуда перед капотом возник Кир на своем выпендрежном каре. Никуда не торопясь, он отпилотировал нас к станции “Скорой помощи” без происшествий.
Не успели мы подойти к двери приемного покоя больницы, как позади раздался громкий хлопок. Мерседес вспыхнул, как факел, и сгорел за восемь минут…
ГЛАВА 1. От станицы до столицы
С погодой везло. Конец июня стоял теплый, щедрый на дожди. Степь цвела ярким разнотравьем. Ласковый восточный ветер тыкался щенком под коленки и шептал запахом тюльпанов:
– Беги, девочка…
Седьмой час утра. По дороге меня обогнал рейсовый икарус. Я помахала шоферу рукой. Он кивнул, узнавая. Я прибавила шагу. Хотя прекрасно знала, что времени хватает. А водитель еще заедет домой позавтракать. Но бежать хотелось. С горки вниз, мимо белой стены Храма Воскресения Христова, к площади и стоянке автобуса. Просто бежать вперед.
– ЗдорОво ночевала, красавица! Кудай-то ты с утра да пораньше?
– Слава богу! ЗдорОво ночевал, казак?
Со мной поравнялся Федька Табунщиков. Верхом на вороном своем жеребце. Босиком и в черных штанах с красными лампасами. Мой однофамилец и дальний родственник. Настолько дальний, что надумал свататься ко мне этой осенью. Я попробовала пропустить его вопрос мимо ушей.
– Слава богу, лапушка! Почему с рюкзаком?
Вот привязался! Всем должна я докладывать, куда еду, зачем.
– Еду в Ленинград.
– Зачем?
– Глаза на рынке продавать.
– Да знаю я! В университет надумала. Говорю тебе, замуж за меня выходи, Владка! Поженимся осенью, я тебе дом над Доном построю! Хошь, рядом с Обителью. Ты же туда со своей бабкой по воскресеньям ходишь, а еще комсомолка!
– Нет, Табунщиков. Не уговаривай и не надейся. И я не комсомолка, не выдумывай.
– А ты оставайся, Владочка. А то не вернешься назад, что я делать стану?
– А ты в Дон кидайся. Только смотри, с высокого берега прыгай, и головой вперед старайся.
– Не жалеешь ты меня, не любишь, а я только о тебе и думаю. Руку вон правую до мозолей об себя стер.
– Об Танюху Краснянскую ты себя стер.
– Врут бабы! Наговаривают на казака, ведьмы старые…
Мы привычно препирались. Вороной фыркал и мотал красивой тяжелой башкой. Я посмотрела на парня внимательно. Все же уезжаю за полторы тысячи верст. А вдруг и вправду не вернусь?
Солнце со спины подсвечивало плечистую сильную фигуру. Из-под фуражки выбивался черный чуб. У нас в семье все чернявые. Только я да бабушка блондинки. Пахло табаком, мужским потом, седельной кожей. И конем, понятное дело. Щетина на щеках мужчины грозила прерасти в бороду.
Федька поймал мой взгляд.
– Я побреюсь, лапушка. Обязательно. Не уезжай! Приходи лучше вечером целоваться, а?
Хороший он парень, но болваааан!
Икарус уже стоял на площади, первая дверь открыта. Я, не оборачиваясь, махнула рукой верховому. Сегодня утром из станицы уезжала только я одна.
Я давно никуда не ездила на поезде. Лет десять, если не больше.
К родне в Ростов и Ворошиловград мы с бабушкой добирались на автобусе. На день Победы нас от школы возили в Волгоград. Опять-таки на автобусе. Экскурсия почему-то всегда была одна и та же, к дому героя Павлова и в Панораму. Но учителя и школьники привыкли и радостно потом бегали в областном центре по магазинам. В них ничего не было, кроме консервов и конфет. Не шоколадных, разумеется, их, поди, и в самой Москве днем с огнем не найдешь. Мы с бабушкой любим карамель. Вот ее в большом гастрономе под братским названием “Минск” всегда хватало. Я покупала самую разную, давно распробованную и с незнакомыми названиями. Потом бабушка перемешивала конфеты в большой керамической вазе. Я всегда брала наугад, не глядя. Иногда тайком загадывала желания. Сбудется-не-сбудется. Вот такая моя личная примета.
Сегодня утром я по-привычке сунула руку в волшебную конфетницу. Три штучки на дне. И я точно знала, что это лимонные леденцы. Увы. Погадать не вышло. Я взяла две. Все же я в дорогу отправляюсь. Одну оставила бабушке.
У входа в плацкартный вагон стояла проводница в красном берете. Я протянула ей заветную картонку билета. Она оглядела меня с ног до головы тяжелым взглядом из-под набрякших невыспавшихся век. Потом посмотрела на билет, словно в первый раз увидела.
– Ты где его купила? – до меня долетел запах. Как выражается наша соседка Любаха “со вчерысь”.
– В Суровикино.
– Ты одна?
– Одна.
– Лет скока?
– Девятнадцать, – я не понимала, если честно, смысла допроса при посадке на поезд Волгоград-Ленинград.
– В сторонку пока отойди, – тетя в форме показала себе за спину.
Мимо нас проходили люди с вещами, коробками, котомками. Показался полный одышливый мужчина в железнодорожной форме.
– Начальник! Вот ты тока погляди! Что прикажешь делать? – проводница негромко, но язвительно обратилась в тостому дядьке, тыкая с мою сторону красным флажком.
– А чо? – тот сделал непонимающее лицо.
– Через плечо! Куда мне ее девать-то?
– У тебя ж напарника нет? Вот в своем купе и запри, – начальник поезда старательно делал вид, что торопится. Проводница зацепила его за рукав. – Катерина, отпусти меня на волю!
– А место ее как же? Пропадет?
– Бери, так и быть, продавай. Но чтоб тихо, поняла? Если что, я в отказ пойду полный.
Лично я ничего не поняла из их дилога. Электровоз тонко свистнул.
– За мной, – скомандовала бывалая тетя по имени Катерина.
И мы пошли в следующий вагон. Там повернули назад. и женщина завела меня в узкое служебное купе. Велела сидеть тихо и ушла. Лязгнула ключом в замке.
Целый час я просидела на теплом дерматине узкой полки в обнимку со своим рюкзаком, запертая наглухо. Состав тронулся. Город остался позади. Залитая щедрым солнцем степь развернула крылья в обе стороны от железной дороги. Обещала путешественнику разное впереди. Я не боялась. Наоборот!
Тут радиоточка прошлялась, попыхтела и звонкий мальчишеский голос запел:
– Я не знаю, что сказать тебе при встрече, Не могу найти хотя бы пары слов…
Наплевав на странные обстоятельства, настроение подпрыгивало до небес. Сердце радостно громыхало в лад с колесным перестуком. Я бросила рюкзак на полку, подскочила и завопила:
– И снова седая ночь, и только ей доверяю я, Знаешь, седая ночь, ты все мои тайны!
Никогда бы я вслух не призналась, что мне нравится Ласковый май, но прыгать и петь приятно было зверски.
– Ты чо орешь?
Дверь купе уехала в сторону. На пороге стояла Катерина. Запах непереваренной водки заполнил тесное помещение всклянь.
Я не успела ответить. Катя сделала шаг и упала в дерматиновый комфорт служебки.
– И что б ни шагу! – поделилась она последней волей и вырубилась.
Я повернула запор на двери вертикально и укрыла женщину пледом.
Ласковый май гнал свой репертуар дальше. Я скинула кеды и залезла на верхнюю полку. Спать. А что еще в поезде делать?
Я проснулась от страшного стука в дверь
– Катюха, чаю дай! Титан холодный! Вставай, запойная!
Катерина признаков жизни не подавала. Я спрыгнула с полки вниз. Дверь тряслась. Судя по звуку, лупили не только кулаками, но и сапожищами. Я напялила алую Катину беретку и форменную тужурку застегнула поверх платья. Повернула замок и отступила на шаг.
Дверь с грохотом уехала вбок.
– Катюха!
Громадный, голый по пояс и поросший диким черным волосом мужик оторопела уставился:
– Ты хто?
– Сменщица.
По грубому, со шрамом в углу рта, лицу поползли мысли. Пьяное раздражение менялось на радостную похоть. Не стесняясь ничуть, мужик сунул разрисованную лапищу в синие спортивные штаны с полосками по бокам и поправил там себя. Выдохнул и осклабился:
– Работаешь?
Короткий коридор накрыло водочным перегаром. Я взяла в руку сверток с сигнальным флажком. Просто было нечего взять. Инстинктивно чуяла в вопросе подвох.
– Чо молчишь, ластынька? Я спрашиваю: работаешь? – он щупал глазами меня от шеи до коленок. И обратно. Дернул горлом и громко сглотнул.
– Я чай сделаю, – проговорила я.
Мужик сантиметр за сантиметром втягивал себя внутрь купе.
– Чай подождет. Отведай-ка, ластынька, страсти моей нежной…
– Я те отведаю! Я те так отведаю! – Катерина поднялась вертикально с места, как зомби, – катись отсюдова, колобок…
Дальше шел непечатный поток, описывающий внешность, намерения и действия мужчины. Крик, мат и водочный дух. Проводница век не понимала.
– Чай будет сегодня или нет?
В переходе между титаном и служебным купе места не осталось вовсе. Невысокий дядя в темно-красном пиджаке на голое тело разделил собой меня и любителя страсти нежной. Низ его фигуры радовал все теми же спортивными штанами с тройными тонкими лампасами.
– Ты откуда? – малиновый пиджак забыл временно про чай.
Я почуяла, что врать не стоит.
– С Дона.
– Да ладно! – он заметно обрадовался. На кистях его рук и груди, видной между лацканами лапсердака, живого места не осталось от татуировок. – станица какая?
– Усть-Медведицкая.
– Землячка! А я Миша Арчеда. Слыхала?
Я кивнула. Кто ж не слышал про Мишу Арчеду? Воров в законе не часто родит Донская земля.
– Обнимешь?
Тут явно таился все тот же мотив. Я выставила ладонь вперед и отступила на шаг. Качнула отрицательно головой. Пауза повисла.
– Ну и ладно! – легко согласился вор, – эй! Братва! Кто зему мою обидит, тому вырежу грабли по самые яйца.
И все. Никто больше не интересовался мной. Я стала возиться с баком для воды. Мужики вернулись к картам. Катерина залегла обратно в щель между мирами. И храпела почти до самого Питера.
В Ельце я вышла купить какой-нибудь еды. Кругом торговали малосольными огурцами, вареной картошкой с укропом в кульках, свернутых из газеты, пирожками с повидлом и жереными семечками. Я, вытянув шею, пошла вдоль бабушек в белых платках. Женщины в ярких синтетических платьях громко зазывали любителей на свой товар. Я заметила в их корзинах поллитровые бутылки и четвертушки с самогонкой. Краснолицый милиционер прохаживался неподалеку, приглядывал за торговлей. Пахло железной дорогой, горячей пылью едой.
– Сестренка, на картофан полтинника не хватает. Одолжи, а?
Я посмотрела. Невысокий парень в изношенных джинсах и мятой рубахе. Смешные усики и бритый затылок. В каждом ухе по две отдельных серьги.
– Вот это глазищи! Это что ж за цвет такой?
Я не стала отвечать. Меня часто об этом спрашивают.
– Одолжи ему! – ворчливо вступилась за меня старушка, – отдавать-то как будешь? В Питере на Невском?
– А чо? И отдам. Мы музыканты, бабуля, а нами не пропадает. Подходи на Рубинштейна дом тринадцать, ясноглазая, я все верну.
Молодой мужчина усмехался и глядел на меня оценивающе. Это смущало. Гораздо больше, чем зоологическая похоть Колобка.
– Не надо. Я так.
Отдала старой женщине деньги за себя и за того парня. Взяла еще теплую картошку и огурцы в газете “Елецкая правда”.
– Вот послушай, – он остановил меня за плечо. – Там, где я, бабульки с вареной картошкой. Там подсолнухи осыпались в кульки. Там мохнатые окошки да лукошки. Там палят свои цыгарки мужики.
Парень прищурился хитро:
– Ну? Как тебе, ясноглазая? Нравится?
Я ничего не смогла поделать с собой. Я смутилась и покраснела.
– Вот черт бритай! Щас девку прям на глазах уговорит, – восхитилась старушка с картошкой.
– Тише, бабка, мы народ приличный, – притворным басом рекомендовался музыкант, – ну?
– Мохнатые окошки – это не звучит. А вот “подсолнухи осыпались в кульки” – это сильно, это стихи, – проговорила я себе под нос.
– А ты понимаешь в этом деле? – его ладонь ненавязчиво лежала на моем плече. Как так и надо.
– Я мечтаю научиться. До свидания, – я отстранилась.
– Мы в тринадцатом вагоне, ясноглазая. Приходи дальше сочинять, – смеялся мне в спину поэт.
ГЛАВА 2. Северная столица
Серый каменный город встречал дождем. Я вытащила из рюкзака куртку и надела.
– Это хорошая примета здесь, – ответил моим мыслям Миша Арчеда.
Я обернулась. Вся его гоп-команда небрито-заспанно-помято шевелилась в полупустой плацкарте. Нормальные пассажиры еще накануне рассовались по остальному составу.
– Я говорю, когда Питер встречает дождем – это к удаче, – повторил мужчина.
Надел под свой малиновый пиджак белую новую майку, но треники оставил. Наверное, в столицах мода такая.
– Тогда здесь живут сплошь удачливые люди, – я улыбнулась, – дождь тут идет всегда.
Миша кивнул. В сотый раз оглядел меня с ног до головы.
– Меня машина встречает. Давай подвезу.
– Не надо.
Поезд втянулся в коридор платформы.
– Мне не далеко. Я пешком дойду.
Молчаливая и строгая Катерина стояла на выходе, как постовой на часах.
– Прощайте, теть Кать, будьте здоровы, – я немножко наклонила голову, прощаясь. Как учила бабушка.
– Проваливай, – хмуро ответила проводница.
Я видела потом, как она крестит меня вслед.
Мое “недалеко” оказалось почти в часе пути. Невский проспект пестрел мелкими и крупными вывесками и объявлениями, как какой-нибудь Гонконг. Статуи замараны зелеными потеками окислившейся бронзы. У входа в Елисеевский стояла очередь из женщин всех возрастов. Отоваривают талоны на сахар? На муку? На Желябова, за домом Зингера, а ныне Дома Книги, на лавке спали, обнявшись, бомжи. А в остальном, по проспекту шлялись приезжие, бездельники всех мастей, неслись по своим делам студенты и деловито сновали командировочные. Знаменитые питерские старухи несли свою нищету с достоинством фрейлин двора. Хотя, нет, не так. С достоинством делегаток съезда Коминтерна.
Четырнадцатый дом на Мойке. Фасад его выглядел вполне прилично. Бабушка объясняла, что зайти надо со двора, через арку в центре. А там лучше спросить. Почему, интересно? Я прошла вдоль двух зданий, никого не встретила. Нырнула в следующий страшноватый проход под домом. Во втором дворе-колодце имелся даже крошечный скверик. В его центре возвышался на круглом гранитном постаменте мужской бюст, капитально засиженный голубями. По краям стояли три каменных скамьи. Вместо четвертой красовались шеренгой автомобили, один другого лучше. Я угадала только один по круглому шильдику на капоте.
– Вы кого-то ищете? – седой пожилой мужчина смотрел на меня строго. Его плащу и черному берету исполнилось лет сорок, не меньше. И это совершенно не мешало взрослому человеку выглядеть элегантно.
– Мне нужен Кац Лев Аркадьевич, – я не стала скрывать.
– Ты откуда такая? – дед улыбнулся, – синеокая, загорелая.
– С Дона, – я улыбнулась в ответ.
– И как он?
– Бежит.
– А казаки?
– Возрождаются.
– Ну хоть одна хорошая новость с утра, – удовлетворенно кивнул прохожий и показал рукой, – вот эта самая приличная здесь дверь тебе нужна. Там обретается господин Кац. Адвокат и гомофоб.
Последнее слово удивило, но переспрашивать я постеснялась.
Дверь открылась сама, стоило мне потрещать механическим замком. Большой холл. Темнота. Тряпка какая-то. Я наощупь вынырнула на свет.
У застекленных полок с книгами стоял молодой человек и листал журнал.
– Оба-на! Ты кто? – удивился человек.
– Влада, – я назвалась.
Парень рассмеялся почему-то. А я, как та Татьяна, поняла: это Он. Высокий, русоволосый. Серые умные глаза под темными бровями. Нос прямой. Подбородок твердый, а вот губы подвели: мягкие слишком. Податливые.
Есть люди, которые умеют так улыбаться, что словно лампочку включают внутри и зажигают все вокруг. И в ответ им невозможно не улыбнуться. А заодно отправиться следом на край света. Вот такое обаяние.
– А я Влад, представляешь? – он протянул мне руку.
Я завороженно протянула свою. Навстречу.
Тут раздался хлопок и тусклый звон. Словно в стакан уронили резиновую гирю. Парень больно дернул меня за руку, и мы свалились за шкаф.
Трень-трень-трень. Я машинально подсчитала звуки. Пять. И стало тихо. Я хотела поднять голову и выглянуть. Посмотреть, что за ерунда такая.
– Лежи, детка, – раздался шепот, и тяжелая ладонь прижала мою голову к ковру.
– Что это? – я спросила в тон, чувствуя щекой пыльный ворс.
– Калаш.
– Где?
– Не знаю. Я бы стрелял с крыши дома напротив. Или с пожарки. Пожарной лестницы.
– А почему мы шепчемся?
Тупых звуков больше не прилетало. Влад снял руку с моей головы. Быстро перекатился к наружной стене комнаты и встал в проеме между окон. Ни одно стекло разбито не было.
– Ясно, – проговорил он сам себе. Обернулся: – почему шепчемся? Со страху. Я-то точно чуть в штаны не навалил. Глянь, малышка, брюки чистые?
Он повернулся ко мне спиной. Я, как дура, бросила взгляд на обтянутую синей джинсой задницу.
– Ну и как? – гадкий Влад заржал счастливо, – чисто?
А я справедливо усомнилась: точно ли это ОН.
– Дурак! – сделала единственно правильный вывод. Поднялась на ноги и подошла к окну.
Отсюда по прямой хорошо просматривалась крыша двухэтажки. Нет никого. Только старый ватник валяется у самого края. У меня хорошее зрение.
– Да не стой ты у окна! – сердито сказал Влад. Сам еще раз посмотрел в небо и ушел к дальней стене. – сюда иди.
Я не стала испытывать судьбу. Пошла к книжным шкафам. По дороге наступила на журнал, забытый шутником. Подняла. Мисс июнь глядела на меня с обложки Плейбоя. Ее крупные розовые соски призваны были поражать читателей в самое чувствительное место. Чем они и занимались.
– На тебя похожа, правда? – снова веселился пресловутый Влад.
Я лишилась дара речи, глядя в серые дурацкие глаза. И пухлый, как у бабы, смеющийся рот. Поняла окончательно: это не ОН.
В комнату вкатился коренастый человек с большой головой и блестящей плешью в седых кудрях. Его темно-красный халат развевался за плечами, как знамя. Белая сорочка, черные брюки со стрелками и бабочка под подбородком.
– Ну?! – заорал он без перехода, – Ну? Что скажешь, солдат? Кто был прав?
– Там на крыше уже никого нет. Но лежка была, ватник брошен, – отчитался Влад, мигом забыв глупо ржать.
– Нет, ты должен признать, Кир, что не зря я потратился на бронированное стекло. Не пробил АК! Между домами пятьдесят метров. Для прицельной стрельбы тьфу! И растереть, – толстяк был доволен собой необычайно.
– Если захотят убрать, уберут в любом случае, – заявил Влад, – гранату бросят и дыру в стене сделают. И в башке.
– Типун тебе на язык, болван, чтобы рот не закрывался! Я решу это в ближайшее время.
Мужчина развернулся всем корпусом и заметил меня.
– Влада? Боже мой…
Он пошел быстро вокруг меня, блестя лысиной и рея красным шелковым халатом. Доходил своим выдающимся носом мне до подбородка. Кац Лев Аркадьевич. Мой отец. Провозгласил громко:
– Как же ты выросла! Я помню тебя двухлетней крошкой.
– Трехлетней, – поправила я, не устояла, – у меня есть фото с датой.
– Да-да! – он не стал спорить. Остановился напротив. Уставился. Замолчал.
Прошло минут пять. Взгляд голубых, чуть навыкате, глаз сделался рассеянным. Мужчина поскреб плешь.
– Что же мне с тобой делать, девочка?
– Разве надо? – я удивилась, – ничего не надо со мной делать. Я в университет…
– Надо-надо, – хозяин квартиры энергично покивал, – видишь сама, какой у нас тут криминальный сюжет. Стреляют, гады, по окнам. Боюсь, как бы охоту всерьез не затеяли. Срочно надо разгребать. А ты вот что! Поживешь пока у него.
Лев Аркадьевич ткнул в сторону парня толстый палец.
– Я не хочу! – мы сказали это хором. Я и Влад.
– Глупости! – ответил нам хозяин квартиры, – пара недель всего, пока я не выясню, чья это самодеятельность.
– У меня однокомнатная квартира! – возмутился Влад, – Лев Аркадьевич! Зачем мне чужой человек в доме! Я не сплю один!
– Не истери, Кирсанов! Ничего страшного, потерпишь пару недель, от спермотоксикоза еще никто не умирал. Или тебе напомнить наши договоренности? – адвокат и гомофоб, по отзыву соседа, небрежно махнул на возмущение молодого мужчины.
– Но! – тот попытался еще что-то проговорить.
Но Кац приговорил попытку:
– Не обсуждается.
– Да хоть долг скостите, – тихо попытался все же торговаться напоследок заметно сникший Влад.
– Только проценты по сегодняшнее число, – снова сделав изрядную паузу, изронил адвокат
– Еще две недели плюсом, – сразу попытался развить успех парень.
– Успокойся, мальчик! Я спишу проценты с долгового обязательства по сегодняшнее число в случае, если! Первое: в том случае, если ты возьмешь на себя питание и мелкие расходы девушки, второе: если не пострадает здоровье и целостность. И третье: при отсутствии жалоб на тебя с ее стороны. Договор вступает в силу с этой минуты. Дикси, – безжалостно закончил торговлю адвокат.
– У меня есть деньги, – я решила вставить слово.
– Владушка! – сладчайше ласково переключился на меня Лев Аркадьевич, – подскажи, деточка, когда начинаются твои курсы в университете?
– Десятого.
– Вот и отлично! Оформляйся абитуриенткой, получи место в общежитии и так далее, а пока, от греха подальше, поживешь у своего как бы тезки. Он станет тебя оберегать, сопровождать…
– Кормить, поить, выгуливать и мыть лапы после прогулки, – осклабился парень. Глядел прозрачно светлыми от злости глазами.
– Да, Кирсанов, именно так. Прикажу грудью кормить – сделаешь и это. И не вздумай мне девушку попортить, слышишь? Не прощу. Малейшая жалоба с ее стороны и отправишься по …
Тут адвокат глянул на меня. В голубых глазах стоял серый лед.
– Ладно. Сам все знаешь, Кир.
Снова повисла пауза. Я старалась в сторону Влада не смотреть. По-моему, он делал то же самое.
– Хася! – внезапно заорал адвокат, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности, – к нам Владочка наконец-то приехала. Давайте уже будем немножко кушать. И засранец Кирсанов тоже здесь. Ведь ты же знаешь, как он много ест в гостях.
Почему-то подсознательно я вообразила неведомую Хасю маленькой и толстенькой. Все люди, которые кормят других, обычно так и выглядят.
Из-за очередной занавески появилась худая высокая старуха. Принесла с собой запах куриного бульона и валериановых капель. Ее черные крупные кудри основательно измазала седина. И густые брови тоже. Желтоватая кожа натянулась пергаментно на скулах.
Взрослая женщина уставилась на меня острыми коричневыми глазами. Я невольно выпрямила спину. От сверлящего взгляда хотелось спрятаться. Или хотя бы сделать шаг назад. Настоящая фея Карабос! Да уж эта, пожалуй, накормит. Тут она перевела глаза на молодого мужчину. И лицо ее неизъяснимым образом переменилось. Стало моложе и, как будто румянее. Улыбка сделала щель рта человечнее гораздо. Вокруг глаз разбежались морщинки.
– Здравствуй, Владимир, – сказала дама густым басом. Глядела исключительно на парня.
– Здравствуйте, Мария Аркадьевна, – Кирсанов по-гусарски махнул башкой и щелкнул каблуками.
И до меня дошло. Она сестра наверняка адвокату. Вон носы-то одинаковые. Тетка мне родная, значит.
– Прошу в столовую, – провозгласила женщина. На старуху теперь точно не тянула.
– После вас, – Влад-Владимир продолжил строить из себя бравого офицера.
– Я так рада видеть тебя всегда, Володя, – расточала улыбки мадам Хася-Мария Аркадьевна.
– Так, – сказал хозяин дома, подхватил меня под руку и распахнул дверь, – идем, Владочка. Курочка остывает. Хотя, лично я ничего не имею против холодной курочки. А ты, деточка?
ГЛАВА 3. Кирсанов
Он спустился по лестнице первым. Нарочно пошел вперед быстрее, чтобы я осталась за спиной. Дверь для меня не придержал. Ни из квартиры, ни в подъезде. В парадной, как здесь говорят. Про то, чтобы забрать у меня рюкзак из рук, про то и заикаться смысла не было. Словом, демонстрировал всячески, как он не рад моему обществу. Я мысленно пожала плечами: я не напрашивалась. В понедельник заселюсь в общежитие универа и адью.
Кроме рюкзака я несла пирог в белой бумаге. Хася Аркадьевна специально для обожаемого Володечки вынесла. А он взял и проигнорил влюбленную в него женщину, спиной повернулся и буркнул:
– До встречи.
Я взяла. Пожалела тетку. Хотя слепому ясно было, что для меня она легко пожалела бы кусок обертки.
Единственная черная машина в сквере мигнула фарами, встречая хозяина.
Влад сел за руль. А мне куда? Вперед, назад? И пирог в руках. Я стояла, он сидел. Я поправила лямки рюкзака и направилась к арке под домами.
– Куда это ты собралась? – изволил спросить Кирсанов, когда машина поравнялась со мной.
Я не ответила. Вошла в узкий туннель под домом. Черная машина вынужденно поплелась позади.
– Я спросил! – он поравнялся снова.
Первый внутренний двор был заставлен автомобилями. Я спокойно ушла к самой стене здания.
Пришлось гордому Владику выйти из своей блестящей тачки и пешочком меня догонять. Догнал. Не стал тратить время на разговоры. Схватил за плечо и потащил к машине.
– Помогите! Насилуют! – заорала я. Но не в полную силу. Пока.
В паре окон на первом этаже появились заинтересованные и немолодые лица.
– Хочешь орать, чтобы услышали, ори “Пожар!” – проговорил Влад, но руку мою отпустил, – хватит выделываться, садись в машину.
Я молча смотрела на него. Он так же пялился в ответ. Потом перевел взгляд в сторону дороги. Потом забрал из моих рук пирог и снял с плеч рюкзак.
– Идем.
Я пошла следом. Он открыл мне заднюю дверь, дождался, когда усядусь и закрыл. Так аккуратно и неслышно нежно закрывают двери в машинах люди, которые ооочень дорожат своими любимыми лошадками. Видать, Влад Кирсанов как раз из таких.
– Слушай, девочка, что я тебе скажу, – заговорил он минут сорок спустя.
Я рассматривала город. Красиво. Дома, мосты, соборы. В какой-то момент имперская архитектура закончилась. Началась знакомая советская.
– Меня зовут Влада, – напомнила я. И добавила: – Володя.
– Меня зовут Влад, – утвердил он с хорошим нажимом.
– Не могу сказать, что это приятно, – съязвила я.
– Присоединяюсь, – ухмыльнулся Кирсанов, – я тоже не в восторге от твоего общества. Но ничего не поделаешь, придется терпеть друг друга.
– Целую неделю? – ужаснулась я.
– Кто знает? Возможно, две. Но обычно Африканыч решает свои проблемы быстро и эффективно.
Влад говорил, то и дело взглядывая в зеркало заднего вида. Заметно было, что злиться перестал. Отходчивый такой или затаился?
– Африканыч?
– Тсс! – ухмыльнулся парень, – Кац не любит это прозвище! Не вздумай его так в глаза назвать, детка, обидишь наверняка.
– А я не люблю, когда меня называют деткой! – вставила я свои пять копеек в тему обращений.
– Ничего не поделаешь, котенок, я буду называть тебя так, как захочу, – мужчина окончательно смирился с судьбой и веселился, – царапка-котик, злой котик! Конфетка…
– Я не Катарина! – я с удивлением уставилась в спину парня.
Он с изумлением уставился в зеркало на меня. Сзади истерично сигналил троллейбус. Зеленый светофор горел уже секунд десять.
– Катарина?
Влад поехал вперед. Кругом маячил строительный пейзаж. Краны, самосвалы, мусор и заборы. Куда тут едут люди в троллейбусах?
– “Укрощение строптивой”, Шекспир, – высказалась я. И пожалела: наверняка теперь будет изгаляться надо мной. Мне частенько доставалось по жизни за излишки интеллекта.
– Умная, значит, – сделал вывод мужчина, – ну-ну.
Минут через двадцать картина за окнами автомобиля поменялась снова. Шестнадцатиэтажки в геометрической сетке асфальта и молодых зеленых берез. Такие есть в любом крупном городе СССР.
– Правила такие, малыш, – сказал Влад, внося мои вещи за порог своей квартиры на предпоследнем этаже.
Я решила не спорить с дураком. Пусть хоть горшком зовет, лишь бы в печку не ставил.
– Я здесь главный. Это раз, – он глянул мне в лицо для контроля, – скажи “да”, если услышала.
– Да.
– Все твои перемещения по городу я должен знать. Это два.
– Угу.
– Ничего без спроса в доме не трогать, особенно если меня нет. Три.
– Ага.
– Есть все, что дают, мыть за собой посуду, полы, горшок и ванную. Предупреждаю сразу и навсегда! Я брезгливый и злой. Тебе ясно?
– Ясно.
– И если я сказал: марш в кладовку, то ты ныряешь туда на счет “два” без разговоров и сидишь там, как мышка. Это пять. Пока хватит. Остальное потом придумаю.
– В кладовку?
Я сняла кеды и сделала пару шагов в непривычно пустое пространство. Метров сто квадратных. Мне так показалось. Деревянный брус на полу гладким лаком холодил ступни.
– Это здесь, – Влад отодвинул дверь вбок. Титаново-серым цветом она абсолютно сливалась со стеной, – тут будешь жить.
Я осторожно заглянула. Длинное помещение. Справа полки и вешалки, практически пустые. Мужчина явно не страдал вещизмом. Да и разнообразием в красках. Снова серая гамма, на пару тонов светлее. Радовало только окно в торце. За стеклом виднелось голубое небо в просветах белых облаков.
– А спать как же?
Я старалась не показывать, насколько растерялась в его безликом мире.
– Я привезу к вечеру раскладушку или матрас. Располагайся. И помни, мамзель Кац, всегда смотри первое правило! Я поехал.
Он улыбнулся. По моей личной десятибалльной шкале пункта на три-четыре.
– А я?
– Нет второго ключа, – улыбка скатилась на два балла, – придется сделать.
Хозяин квартиры до ночи так и не появился. Я проторчала взаперти весь день. И весь вечер. Сначала стеснялась и, согласно правилу, какому по счету, не помню, нос любопытный никуда не совала. А потом стало скучно, и я разглядела все, что сумела открыть. Хотя таких странных хором ни в одном кинофильме мне видеть не приходилось, даже про американских инопланетян.
Во-первых, дверь в тубзик здесь была стеклянная. Хорошо, что на ней имелись матовые полосы и кольца. А то совсем неприлично. Ванны никакой не имелось, вода лилась с потолка и убегала в слив на полу. Рядом с унитазом я увидела еще один. Ну не такая уж я деревенщина, видела биде в кино и в книжках читала.
Во-вторых, все, что было возможно, все было спрятано в шкафы и замуровано в стены. Тогда я принялась открывать и раздвигать все подряд, что хоть чуть-чуть наводило на мысль о дверях. Обнаружила огромный пустой холодильник. Спрятала туда пирог. На толстой двери стояли бутылки. Я прочитала этикетку, оказалось, что это вода. Значит, от голода и жажды я здесь не помру. Недельку продержусь, точно. В следующем шкафу нашла разные красивые фиговины. Хромированные и с кнопками. Этот самый Влад явно увлекался автоматизацией процесса готовки. От серебристо-черного ящика вкусно пахло кофе. Я хотела ткнуть пальцем в центральную кнопку, но побоялась. Да и правило само вылезло на ум. Номер три.
Согласно четвертому правилу, я съела кусок пирога. Он оказался с рисом и яйцом. Вкусный! Постеснялась брать воду в бутылках. Налила в свою собственную дорожную кружку из крана в умывальнике и напилась тепловатой невкусной воды.
В-третьих, мне повезло включить телевизор. Огромный. Он стоял на железной тележке с черными колесами. Там же имелись еще какие-то ящики. Что-то для воспроизведения музыки, наверное. Я не музыкальна, увы, и про такие вещи ничего не знаю. Но телек заработал, пульт от него меня слушался. Я опустилась на тахту, единственное место здесь, куда можно приземлиться, кроме пола. И благополучно засела глядеть сериал про американских врачей.
Кирсанов не появлялся. День сменился ночью за стеклянной стеной. Подвиги Скорой помощи уступили место городским новостям. Я узнала, что приехала на гастроли группа “Ласковый май”. Хотела бы я пойти? Часы показали начало двенадцатого ночи. От Кирсанова ни слуху, ни духу.
Я оглядела тахту. Размер приличный, конечно. Четырех таких худышек, как я, легко можно утолкать. Нечего делать! Еще вообразит, что я напрашиваюсь!
Я стянула с ложа тяжелый плед и поволокла в кладовку. Соорудила спальное место у стены под самым окном. Оно, кстати, выходило на север. Большая медведица в компании с Полярной звездой подмигивали вполне дружелюбно. Небо чистое. Завтра будет солнечный день? Я умылась в раковине, как смогла, душ включать не рискнула. Все маниакально протерла за собой. И легла спать в кладовке, вручив судьбу Богу.
Тум-тум-тум! Я села, ничего не понимая спросонья. В приоткрытую щель двери просачивались разноцветные пятна света и грохот ударных инструментов. Где-то на втором плане слышалась музыка и смех.
Я подкралась и выглянула наружу. Какие-то почти голые люди рвано двигались в мельканьи света и тяжелом ритме. Я никак не могла определить, сколько народу собралось. Да оно мне и не надо, тем более, что я разглядела наконец загулявшего хозяина в одних джинсах. И девушек без ничего. То есть голых совсем. Одна подпрыгивала и глотала что-то из характерной бутылки. Шампанское? А две других. Только две? Не видно. Они обнимались с мужчиной. С Кирсановым. Который забыл про мое существование. Или чихает на приказы Каца Льва Аркадьевича далеко и с чувством.
Да плевать мне! Я попробовала задвинуть дверь до конца. Там что-то мешало в нижнем рельсе в полу. У меня и вечером не получилось запереть дверь на защелку. Подвижная створка упиралась и стояла в десяти сантиметрах до притолоки.
Грохот сменился плаксивой рок-балладой. Гитара жалобно визжала тонкой нотой о неразделенной любви.
– Девочки не ссорьтесь, – ржал Кирсанов, – меня на всех хватит. Ты, как там тебя, соси первой.
Ну вот! Не хватало мне еще слушать! Я дернула дверь. Ноль.
– Не кусаться! Или я обижусь и выпорю. Нежно, киска, нежно язычком по кругу…
Я пихнула дверь изо всех сил.
– А ты иди сюда, кисуля, двигай свою писечку ближе, вот так, уууу, сладкая…
Да что же это такое! Я налегла всем телом на упрямую створку. Блям! Что-то звонко выскочило и исчезло. Дверь встала на место и сразу щелкнул замок. Я вдавила серенькую кнопку на ручке до упора. В кладовке воцарилась почти идеальная тишина. Только ударные вибрацией в пол утверждали ритм новой композиции, но совсем не навязчиво. Я укрыла голову курткой. Стало совсем хорошо. Сраженье с дверью выбило меня из сил.
– Суки, воздух! Где воздух! Где свет!
Я снова села, разбуженная истошным криком. Посмотрела в окно. Темно. Злополучная ночь не желала заканчиваться.
– Убью! Где свет? Где воздух?! – орал Кирсанов где-то совсем близко за дверью, – воздуха мне, суки! Дайте воздуха!
Дверь в кладовку содрогнулась от ударов. Головой бьется?
Я отщелкнула замок и открыла проем полностью. Обе Медведицы совершили свой путь и теперь глядели из неба со стороны стекла комнаты. Полярная звезда сияла ровно над левым ухом господина Кирсанова. Он стоял абсолютно голый на пороге моего убежища. Я не сразу разглядела закрытые глаза и черный пистолет в руке.
– Где свет? – спросил он у меня строго.
– Сейчас, – ответила я.
– Ииииииии, – донеслось тоненько со стороны входной двери. На грани истерики.
– Убью! – крикнул он в ответ, не оборачиваясь. И снова мне: – воздуха нет, ты понимаешь?
– Я понимаю. Сейчас все сделаю.
Я сделала два шага назад и открыла узкое окно. Сразу потянул, прогоняя тепло, тревожно-ледяной сквозняк, и гул ветра наполнил помещение. Потом включила ряд ламп в потолке. Так себе освещение.
– Теперь нормально?
Я старалась говорить спокойно, без всякого выражения. Как будто боялась потревожить спящего ребенка.
– Да, норм, – мужчина кивнул и сначала сел, а потом лег на мою импровизированную постель.
– Убери на место, – приказал, протягивая пистолет.
Я взяла. А куда деваться? Тяжелое оружие тускло отливало вороненым металлом в свете все той же Северной звезды. Влад лег на бочок, близко притянув коленки к животу. Если честно, смотреть на него было жалко и стыдно. Я, пряча глаза, осторожно укрыла его своей курткой.
– Одеяло принеси, холодно, – заявил он все тем же непререкаемым тоном, добавил: – воздух не забудь.
Глаз не открывал. Зрачки не бегали под веками.
Три подружки героя сидели у входной двери. Держали свои шмотки в руках и боялись пошевелиться. Заметили в моей руке пистолет и разом прикрыли кудрявые головы руками.
– Чо сидим, кого ждем? – я усмехнулась, – одевайтесь и брысь отсюдова.
– Как ты с ним живешь? – решилась спросить миниатюрная блондинка, натягивая трусы, – он же псих!
– Родню не выбирают, – заявила я солидно. После паузы.
Разглядывала девушек. Красивое у них белье, ничего не скажешь. Черное с блестящими серебряными нитями. И платья, как в кино. А уж туфли! Шлюхи – одно слово. Путаны?
Девчата, не чуя от меня зла, очень быстро забыли бояться. Стали намекать, мол, Влад им денег остался должен, и на такси нету, и детишкам на молочишко надо бы отсыпать.
– Я ничего не знаю, – я небрежно помахала пистолетом вправо-влево, – хотите, разбужу и спрошу?
Девочки исчезли в полминуты. Хорошо, что длинный штырь ключа с двумя хитрыми бородками я заметила на полу возле своей двери и быстренько отомкнула входную. Неужели Влад хотел кладовку им открыть? Совсем у него с крышей беда.
Я завернула оружие в газету и положила в красивую большую корзину из белого ажурного пластика. Та стояла в ванной комнате в углу, пустая, как многое здесь. Рассвет серел на востоке. Белые ночи скоро в этом северном краю. Спать не хотелось. Хотелось напиться горячего чая и съесть кусок пирога.
– Ты где? – донеслось до меня из кладовки.
– Я тут, – я подошла.
– Я замерз, где одеяло? – хозяин квартиры перестал командовать, говорил жалобно. Но глаз не открывал.
Я нашла одеяло в ящике тахты и подушку. Принесла, укрыла, да еще подоткнула со всех сторон. Чтобы не просыпался и больше нагишом не бегал, пугая всех и вся. Вспомнила его нагую фигуру с пистолетом и прыснула.
– Хорош ржать. Руку дай, – высказался совершенно трезвым голосом Кирсанов.
Я заглянула в его спокойное лицо на подушке. Спит. Спящая красавица. Он неожиданно цепко ухватил меня за левое запястье. Пару раз я пыталась высвободиться, но он сразу держал сильнее, почти больно.
Ничего не оставалось, как улечься с ним рядом и уснуть. Я тщательно проложила между нами одеяло.
ГЛАВА 4. Столичные нюансы
– Ну, как твои дела, Владочка? – Лев Аркадьевич глядел на меня с удовольствием, – сдала документы на поступление?
– Дела нормально. Все оформила. На курсах уже была. Очень интересно, – бодро отчиталась я.
Мария Аркадьевна только один раз выглянула в приемную, где мы беседовали. Не обнаружив Кирсанова, она скрылась. Вероятнее всего, навсегда.
– Мне приятно, девочка, что ты держишь меня в курсе своих дел, – говорил между тем господин Кац, раскладывал документы на огромном столе в ровные стопочки, выходило их не мало, – хотя я бы предпочел видеть тебя на юрфаке. Юриспруденция – будущее этого мира.
– Судя по стрельбе по вашим окнам, очень отдаленное будущее, – я улыбнулась.
Мой отец улыбнулся и показал большой палец:
– Не плохо, малышка. Но есть и плюсы: весь этот криминальный бардак позволяет сделать имя талантливому человеку на порядок быстрее.
– На памятнике посмертно?
Я сегодня просто фонтанировала черным юмором. Интересно, с чего бы?
Кац кивнул и показал два пальца:
– Отличное чувство юмора, Влада. Хотелось бы знать, от кого навеяло? Насколько я помню, Мария Ивановна им не отличалась. Да и маменька твоя, красавица бесспорная, но далеко не умница…
– Разумеется от вас, Лев Аркадьевич, больше ведь никого не осталось.
Зря я, наверное, так панибратски болтаю с Львом Аркадьевичем. Ничего, кроме того, что он был женат на моей матери целый год и восемнадцать лет назад, я ведь не знаю.
Солидный мужчина рассмеялся. Но глаза остались холодными. Льдисто-голубыми. Я заметила – это их естественный оттенок. Пауза стала затягиваться. И на это я успела обратить внимание: Кац предпочитал вот так внезапно-нелогично зависать в разговоре, ожидая, как поведет себя собеседник. Утонет или поплывет к своему берегу. Я про себя загадала: в какую тему вырулит заумник юрист? Учеба, стрельба, Кирсанов?
– А не позавтракать ли нам, дорогая?
Не угадала.
ЛА сделался сама любезность и простота. Откинул темно-красную плюшевую штору и дверь распахнул. Мы оказались в знакомой столовой.
– Кушай, Владочка. У нас сегодня отличный стол. Пармезан, финское маслице, багет, сом на гриле, большой курник и рисовая сладкая каша с пенками. Хася расстаралась, надеялась, что Владик тоже будет. Как вы с ним поживаете? Не обижает?
Я испытала сильное искушение рассказать про художества его должника. Еле удержала себя за язык. Я заметила хрящеватое ушко Хаси Аркадьевны в дверных занавесках. Мечтает услышать новости о своем любимце?
– Мы почти не видимся, – сказала я и не соврала. Если только чуть.
Солнечным утром после эпичной беготни с пистолетом и без трусов, Влад проснулся, как ни в чем не бывало. Разлегся в центре пледа. Просунул нахальную лапищу под мое одеяло и погладил по бедру.
– Давай поласкаемся, детка.
Он попробовал пощупать меня за грудь. Я, не оборачиваясь, зарядила ему пяткой куда придется. Пришлось неплохо, потому что приставучий гад охнул и выругался:
– Блядь, разве ж так можно! Больно!
– Так тебе и надо, – я выбралась из-под одеяла, одернула белую майку к коленкам и отошла подальше к окну, – нефиг лезть, куда не разрешают!
– Не разрешают? – искренне удивился парень и сел, – с какого же хрена я тут голый торчу?!
– А кто тебя знает?! Ты сам прибежал, – я воззрилась на него с интересом. Вот молодец! Вроде, как не помнит. Я не я, и лошадь не моя.
– Я? – Кирсанов неожиданно смутился, потер ладонями лицо и сказал гораздо спокойнее и тише, – отвернись, Влада. Я встану.
– Да с чего бы мне отворачиваться? А то я на тебя вчера не насмотрелась. Рассекал по всей квартире в чем мать родила, – я хмыкнула. Сложила руки на груди кренделем.
– Еще что творил? – глухо спросил Влад. Спустил ноги на пол, но подниматься обнаженным все-же на решался. Неужто стесняется?
– Пистолетом размахивал, орал и ругался, девушек своих напугал до полусмерти. Они, кстати, утверждали, что ты денег им должен остался, так ты узнай на всякий случай, вдруг правда. А то неудобно получится. У тебя клаустрофобия?
Я была совершенно уверена, что он не признается.
Влад поднял голову. В лице его злость перемешалась с непонятным чувством. Обиделся, что я так много о нем теперь знаю? Или потому, что не хочу пожалеть его несчастненького и поласкаться? Фу! Слово какое гадкое!
– Что и девки были? Ты их прогнала?
Он говорил тем же глухим голосом. Смотрел в гладкий вишнево-золотистый пол.
– Я никого не прогоняла. Ты их так напугал, что только пятки за…, – я не закончила.
Влад поднялся во весь рост и, придерживая себя рукой, ушел в туалет. Вчера он и в половину так собой не впечатлял. На спине слева от позвоночника, в районе нижнего ребра, у него чернели две татуированные розы. Пижон.
Я не стала дожидаться, пока он закончит свои водные процедуры и отправилась в универ. Кстати, замок железной входной двери открывался как снаружи, так и изнутри тем самым штырем с двойными бородками. По-моему, это неудобно страшно. Ключ в замке был.
День проскочил незаметно. Я сделала кучу дел. А заодно узнала убийственную новость: четвертым экзаменом здесь практиковали иностранный язык. Судя по моему аттестату, это должен был быть немецкий. Я не особо надеялась поступить в уважаемое учебное заведение с первого раза, но надежда тлела. Теперь погасла начисто. Я не знаю НИКАКОГО иностранного языка. Чему только не учили меня и класс постоянно исчезающие учителя! Даже итальянский залетел как-то на нашу станичную орбиту. Учительница немецкого была последней в моей школьной биографии. Ее язык с певучим армянским акцентом сделал отметку в моем аттестате. Знаний, правда, не прибавил. Но я решила, раз уж я здесь. Все равно, испытания я пройду, охота все же поглядеть, что тут и как.
Аскетически украшенное метро, мчало меня на окраину. Последний отзвук советских строек уходящего века. Но мне нравился свободный, ничем не замаранный, жестковатый стиль. В нем звучал северный воздух и честность.
Я так задумалась над собой и над судьбой. Что начисто забыла про своего странного сожителя. А заодно забыла пообедать в центре большого города. В новостройной окраине, где гвоздем торчала восемнадцатиэтажка Кирсанова, эту задачу решить было невозможно. Да. Тут стоял гриль-ларек возле гастронома, но запах, который он издавал, мог соблазнить только покойника. Общей мелодией. Я, припомнив голодно пирог в холодильнике, смело направилась к дверям лифта одинокого здания. Неяркое здешнее солнышко спешило сбежать за крыши. Зря торопилось. Белые ночи толпились на подходе.
Повезло. Мы столкнулась в прихожей. Я вернулась, он уже обувался. Черные туфли, черные джинсы, ярко-белая рубашка и новая куртка из глянцево-черной кожи. При мне этикетки ножом срезал и на полку у зеркала бросил. Ни полслова не сказал, словно я его обидела. Чем?
Матрас или раскладушку не принес. Ключ для меня не сделал. Еды никакой, я даже не знаю, как горячего чая напиться. Ни одного своего обещания не выполнил. Ночевать не пришел.
Утром третьего дня я доела до последней крошки засохший пирог, напилась привычно водопроводной воды, положила свои зубную щетку и пасту в рюкзак. Хватит тут торчать непрошенным татарином. Место в общежитии мне выдали, пора переезжать.
Пока я раздумывала, как мне выйти из квартиры, раздался телефонный звонок. Я удивилась страшно, понятия не имела про здешнюю связь. Ни разу за три дня ничего такого слышно не было. Вряд ли это мне звонят. Я не стану брать трубку.
Телефон звонил и звонил. Я нажала на кнопку ответа.
– Слушай, матрешка, сюда, – проговорил на мое простоватое “але” взрослый женский голос, – метнись шементом сюда, на Заневскую. Забирай своего чемпиона, пока остальные не прочухались, поняла?
– Я не могу из квартиры выйти, у меня ключа нет, – призналась я неведомой тете.
– О-па, – прищелкнула та языком, – тебе скока?
Я не понимала. Сказала наугад:
– Достаточно.
– Ты сеструха его, что ли? – обрадовалась счастливой мысли хриплая женщина.
– Ну, даааа, – я на всякий случай оттянула гласную подлиннее, как моя соседка по улице, четырнадцатилетняя Танюха.
– Повиси, – выдала непонятное снова указание тетя, и продолжила нежным шепотом вбок, – Володя, красавчик мой, как из хаты твоей выйти?
Прошли бессмысленные минуты уговоров и мычания в ответ. Я тихонько положила черную радиотрубку panasonik на полку в коридоре рядом с одежными итальянскими бирками. Внимательно оглядела пространство. Вот не может быть, чтобы все эти потайные двери, хитрые чайники и кофеварки, кладовки с неяркими лампочками в углах организовал здесь Владик Кирсанов. Тяму у него столько нет. Другой человек тут старался. Я провела с нажимом кончиками пальцев по периметру металла двери. Железка, секунду посомневавшись, упала мне в ладонь.
– Привет, – сказал я ключу.
Тот, понятное дело, не ответил. Зато в скважину лег, как дуся. Дверь отомкнулась беззвучно.
Кирсанов, что он за человек? Врет постоянно и всем, кто попадается. Я вернулась к телефонной трубке. Там истерили короткие гудки. Я собрала всю свою наличность в кошелек и отправилась на Заневскую площадь.
На площади у метро ко мне прицепился таксист. Молодой, с масляными глазами и мокрыми губами. Норовил за руку зацапать. Я уж было хотела заорать на него во всю глотку, что бы отстал, но тут вовремя подошел пожилой дядька в кепке-восьмиклинке и прогнал его.
– Тебе куда ехать-то? – спросил он, оглядывая мое ситцевое платье и кеды.
Я сказала адрес.
– Что ты там забыла? – таксист сильно удивился.
– Брата надо забрать, – я решила придерживаться этой версии.
– Понятно, – мужик кивнул, – а то я смотрю на тебя и никак в толк не возьму, вроде ты не тамошняя. Не похожа.
– Не, я не тамошняя, – я подтвердила на всякий случай, – я тутошняя.
Пожилой человек усмехнулся и рассказал, как мне добраться до места на метро.
– А там дворами. Вот так и вот так, – он доходчиво рисовал карту в воздухе грубым рабочим пальцем, – ты сама откуда, синеглазая?
– Я с Дона.
– И как он?
– Бежит.
– Ну и слава Богу…
Дом, который мне был нужен номера на фасаде не имел. Но таксист предупредил заранее:
– Это бывший склад, дверь там одна, но звонок есть. Если вдруг не откроют, скажи, что Степаныч тебя привез. Это я. Если и тогда не отзовутся, то я не знаю. Они там раньше пяти вечера не откликаются. Особенно чужим.
Я нашла звонок и нажала на кнопку. Когда-то красные кирпичи постройки плотно покрывали слои граффити. “Цой жив!” и “Любовь стоит того, чтобы ждать!” и другие лозунги. Я с интересом крутила головой и читала. Даже шевелила губами. Черный седан Кирсанова стоял в общем строю машин прямо на останках детской песочницы.
– Эй, коза! Чего тебе? – женщина с серым лицом и в сером халате выглянула в щель приоткрывшейся двери.
– Я за братом приехала, – ответила я.
– На чем? – насмешливо проговорила тетка, оглядывая пустынный замусоренный двор.
Когда-то, может быть, вчера вечером на ее глазах имелся макияж. Сегодня он рисовал черные круги на испитой физиономии.
Хорошенькие же места выбирает Владик для ночевки! Представить брезгливого чистюлю с семнадцатого этажа в такой компании пока не удавалось.
Я назвала братское имя, и меня изволили пропустить внутрь.
Мы долго шли по первому этажу. Двери по обе стороны коридора закрыты. А скорее всего заперты на ключ. Прокурено начерно. Краска стоптана на досках пола. Мне не нравилось тут. Ни одного окна. Интересно, клаустрофобия заразна? Как это в мультике? Это только гриппом все вместе болеют, а с ума по одиночке сходят.
Деревянная лестница повела вниз. Я охнула и зажала нос и рот рукой. Вот где воняло по-настоящему! Кровь, застарелый пот, порох и сверху все крыл запах мокрого цементного пола. Куревом здесь тоже несло, но как бы благородно.
Здоровенная клетка. Пара веревочных рингов по сторонам. Тетка в сером, точная копия той, что вела меня сюда, неторопливо драила пол в клетке. Возила туда-сюда веревочной флотской машкой. Воды не жалела. Стулья с железными ножками штабелями стояли у стен.
– Хорош пялиться! Сюда иди, – из боковой двери позвала меня хрипатая женщина.
Больше всего она походила на атаманшу из сказки про Бременских музыкантов. Определить ее возраст я бы не взялась даже под пытками. Слой макияжа поражал мой наивный взгляд на женскую красоту.
– Вот он, – Атаманша ткнула пальцем в подушки черного кожаного дивана.
Влад лежал лицом вниз. Белая рубаха вымазана кровью и чем-то черным. Я постаралась не принюхиваться. Джинсы спущены до середины зада. Трусы уже привычно не просматриваются. Носок один. Признаков сознательной жизни никаких.
– Где его туфли и куртка? – я разозлилась. Почему я вечно влипаю в каждое дерьмо!
– Туфли?
У тетки в сером сделалось постное лицо.
– Не босиком же он пришел? – сварливо выступила я. Загнала руки в боки. – на нем была надета куртка итальянская, новая, черная, блестящая. И где документы, ключи и деньги!
Про деньги я просто так спросила. Не верила, что можно получить их хоть как-то.
– Клава, иди вон, – велела атаманша, – и куртку найди! Найду я – уволю.
– И туфли! – обнаглев, я крикнула следом.
– Владик тебе про деньги звонил? – тихо спросила Атаманша, закрывая дверь.
На каждом пальце у нее сияло по золотому перстню. Я где-то читала, что руки выдают возраст женщины. Ничего подобного! Пухлые пальцы с острыми черными ногтями ничем мне не помогли. От тридцати до пятидесяти. Да какая разница!
– А как же! Он всегда мне звонит, – врала я легко, словно только этим всю жизнь занималась, – говорит, проверь, сестрица, чтобы все было чики-пуки.
– Деньги вот, – дама вытащила из серого несгораемого шкафа синий пластиковый пакет с надписью МОНТАНА и желтым орлом, – я не взяла ни копейки. Ты Киру напомни, что он мне обещал…
– Напомню, – солидно пообещала я, принимая и складывая в пакет партмоне с паспортом, правами и с кучей других. Интересных точно! Бумажек.
Последними из сейфа ко мне перекочевали связка ключей и ножик-бабочка в узком чехле. Меня вдруг осенило:
– Слушай, сколько он тебе обещал? Давай, я сейчас отдам. А то Влад возьмет и не вспомнит, он такой.
– Нет, – загадочная девушка внезапно смутилась. Румянец пробился сквозь тон на щеках. – Мы с ним тут на диване. После матча. Ну. Ну, ты понимаешь…
До меня дошло через пару минут. Поласкались. Я снова солидно махнула челкой.
– Как-то я деньги брать стесняюсь, – закончила мысль Атаманша.
– Почему? – я искренне удивилась.
По моему неискушенному мнению, это-то как раз самое обычное дело здесь.
– Он у нас девушкам не платит, а наоборот, – продолжила рдеть и пыхтеть женщина.
– Девушки ему платят? – я честно открыла рот. Вот это разворот!
– Ой, да хватит прикалываться, – она махнула на меня разнокалиберными перстнями, – я тебе сейчас мужиков пригоню, они отнесут Володечку в машину.
Слава Богу, амбалы-вышибалы уложили “Володечку” на заднее сиденье. Посвистев и почмокав на марку автомобиля, они отошли в сторонку. Желали поглядеть, как я управлюсь с блестящей тачкой. У меня дома имеется автомашина “Нива”1978 года рождения. Я умею водить.
ГЛАВА 5. Абитура
– Вот тут будешь жить, – сказала старшекурсница Лена. Летний комендант общежития, – комната хорошая, укомплектованная. Девочки в стройотряд уехали. В Крым.
– Одна? – я расстроилась.
– Послушай, – Лена вытащила из нагрудного кармана джинсового платья сигарету. Понюхала и вставила обратно, – я людей насквозь вижу и тебя тоже.
Я приподняла брови в вопросе.
– Ты чистоплотная, некурящая и не гулящая, тебе можно чужое добро доверить. Попадется еще одна такая же приличная, подселю. Сама никого ночевать не пускай! Обещаешь?
– А если человеку будет некуда идти? – отважилась возразить я.
– Так не бывает. Усвоила? Иди за мной, я тебе белье дам и матрас.
Я кивнула. Лена-комендант была примерно моего роста, только шире вдвое. И старше лет на семь. В комендантской я заметила мальчика с яркими черными глазами, он играл в тетрис и на чужих не отвлекался.
– Это твой сыночек? – спросила я, не подумав.
– Да, – лицо суровой начальницы расцвело в улыбке, – отец наш скоро армию отслужит и поедем домой. Или не поедем, я еще не решила. Ладно, Табунщикова, живи и веди себя прилично! Желаю поступить!
Я заперла свое новое жилье на ключ, на два оборота и помчалась на подготовительные курсы. Из-за гадкого вруна Кирсанова успевала только на вторую смену.
Занятие посвящалось самому страшному здесь экзамену: сочинению. Вел его молодой человек не старше тридцати. Очень спокойный интеллигентного вида аспирант в сером культурном костюме.
Две сотни барышень-абитуриенток сосредоточили на нем внимательные взоры. Приготовили ручки и карандаши. Аспирант утвердил себя за кафедрой на дне амфитеатра. Ни разу взгляда на девушек не поднял. Потом невнятно промямлил свое имя. Скучным голосом рассказал, что и как будет читать. Предложил конспектировать дословно и забубнил текст. Тишина сделалась мертвая, иначе не слыхать. Через полчаса начали падать ручки в проходы между столами. Потом тетради. Еще минут через двадцать выпала первая уснувшая слушательница. Смутилась и под тихий девичий смех сбежала за дверь. Потом народ стал засыпать гроздями и уходить табунами. В итоге на втором академическом часе присутствовали исключительно первые два ряда самых стойких любительниц литературы. Их беззвучно поддерживали редкие представители сильного пола на галерке.
Преподаватель как бы невзначай уронил деревянную коробочку. С чем? Та с грохотом покатилась по ступенькам. Задремавшие наверху ребята, смущенно извинившись, покинули зал. Наверное, решили, что проспали звонок. Лектор продолжил бубнеж. Я подумала, что надо бы пересесть вперед, там полно свободных мест. Это была последняя мысль, что я запомнила.
Очнулась от громкого стука. На лбу наливался горячим пульсом синяк. Я в ужасе глядела, как скачет вниз по ступенькам моя тетрадь и прыгает ручка. Девочки, зажав руками рты, оплакивали мое падение. Ржали до слез.
Тогда мужчина оторвал лицо от своих бумаг и впервые посмотрел на аудиторию прямо. Серые глаза, темные прямые брови. Яркий загар, редкий в здешнем холодном июне. На губах легкая улыбка, подбородок твердый и с ямочкой. Он, шагая сразу через две ступени, поднялся ко мне и собственноручно приложил к шишке что-то холодное. Металлическое.
– Надо бы медный пятак, да где ж его взять, – улыбался во весь рот лектор-усыпляльщик.
Дурочка Татьяна, в миг очнувшаяся во мне, испуганно поморщилась. Импозантный молодой человек, сразу напомнил мне гадкого Кирсанова. Такой же самодовольный и вылизанный до скрипа бабник. Очень мне не хотелось так думать о воспитанном, интеллигентного вида аспиранте в сером официальном костюме. Но не выходило. Шестое чувство. Интуиция. Не ОН.
– Самым стойким полагается приз, – тем временем проговорил лектор вполне различимым приятным баритоном, – предлагаю прогуляться пешком по набережной Мойки до Невского. И послушать окололитературную экскурсию. Местным девушкам это, вероятно, неинтересно…
Местные девушки, которых имелось абсолютное большинство, горячо и искренне возразили. Аспирант сунул свой кожаный портфель под мышку и повел девиц на выход. Четырнадцать душ. Разумеется, я пошла вместе со всеми.
Он рассказывал с элегантной забавностью анекдоты про Александра Сергеевича, Наталью Николаевну, Екатерину Николаевну и Жоржа де Геккерна. Был еще какой-то Николай Павлович, но на этом мои познания в биографии Поэта закончились. Я перестала понимать юмор чересчур тонкий для меня. Вертела головой по сторонам и не старалась заглядывать экскурсоводу в глаза. Заходящее солнце отражалось красным в окнах домов. Нагретый за день черно-красный гранит набережной отдавал обманчивое тепло и казался уютным. Даже дружелюбным. Мы миновали знакомый мне дом номер семнадцать. И номер двенадцать тоже прошли.
– У тебя необычное лицо, – произнес экскурсовод, отворачиваясь в сторону и закуривая, – ты не против?
– Против чего? – удивилась я. Не поняла вопроса.
– Против дыма. Ты не куришь? – мужчина опустил зажигалку в карман пиджака.
– Я бросила, – заявила я с самым серьезным видом.
Он подмигнул и рассмеялся.
Девочки пошли вперед, то и дело оглядываясь на нас.
– Экскурсия закончена, спасибо девушки за компанию. Жду всех завтра на занятиях, – он спрятал за спину дымящуюся сигарету и помахал девчатам свободной рукой. И не дожидаясь прощальных слов, повернулся ко мне, – по чашке чая, а?
И улыбнулся обаятельно и чуть нахально. Я не ошиблась: вылитый Кирсанов, только воспитанный. Или прикидывается ловко. Что ему надо? Поласкаться?
– Вернемся к твоему лицу, – лектор-просветитель-обольститель ловко бросил окурок в урну и попал, взял мою руку и положил на свой правый локоть, – не возражаешь? Так вот. Как ты считаешь, природа носит красоту и ум в разных корзинах?
Я открыла было рот, но высказываться не требовалось. Мой спутник не нуждался в ответных глупостях. Шутливо порассуждал про университетскую ученость, которая, к сожалению, не делает прекрасную девицу привлекательнее в мужских глазах. Перескочил на девятнадцатый век, на сестер Гончаровых, на филологию и вырулил на загадочную разницу, которая известна всем. Разницу между литературным опусом и реальными отношениями между полами. Мужчина говорил насмешливо и издевательски заумно. Я потеряла нить и перестала слушать.
Мы спустились на три ступени вниз и очутились в чайной. Окна под потолком. Белая глянцевая плитка на стенах необычной восьмиугольной формы. Черный лак дерева и желтая латунь дверных ручек. Скатерти и лампы.
– С чего начнем? – он улыбнулся.
– Может быть, вы представитесь? – я хотела знать, как к нему обращаться.
Напольные часы в проеме между окнами пробомкали семь вечера. Ого! А солнышко сияет, как в обед.
Мужчина кивнул:
– Закат сегодня намечен на девять сорок вечера. Имею честь представиться в третий раз: Белозерский Николай Георгиевич.
Я назвалась. Мы пожали друг другу руки.
– Предлагаю подружиться, – Николай Георгиевич повторно наградил меня красивой коллекционной улыбкой.
– Вы хотите меня соблазнить? – спросила я в лоб. Интересно, ответит или будет выкручиваться.
Белозерский хотел засмеяться, но передумал. Открыл карту меню и спросил:
– А сколько тебе лет?
– Девятнадцать, – я смотрела внимательно. Не хотела пропустить ни одной его эмоции.
– Тогда не хочу, – легко заявил мой кавалер, не поднимая глаз от темно-красной папки, – но, если ты настаиваешь, то могу попробовать.
Я пропустила свою реплику, и воцарилась пауза. Мужчина легко преодолел ее:
– Так, Влада, я предлагаю курицу гриль, жюльен, салат из свежих огурцов и сельдерея, черный чай и эстерхази.
– Это дорого, наверное, – усомнилась я в своих финансовых силах и разочарованная реакцией партнера. Я надеялась на зрелище. – Я лучше пойду.
– Погоди, причем здесь деньги? Я пригласил, и я угощаю, – он хотел поймать меня за руку, но промахнулся, – не уходи. Мы ведь просто пошутили, да?
Я сама не понимала, почему вдруг резко подорвалась с места. Постаралась неторопливо отцепить сумку от стула, что бы не выглядело, будто я удираю.
Не отрывая глаз от пола, я двинула к выходу и влетела в крепкие мужские руки.
– Ш-ш-ш, не так быстро, детка.
Кирсанов стоял рядом со столом. На меня не смотрел. Только на аспиранта-лектора. Откуда он тут взялся?
– Любишь молоденьких курочек, Грэм? – с мерзкой улыбочкой спросил Влад.
– Люблю, – спокойно согласился Белозерский, – разве ты не любишь?
– А то как же! Не хотел тебе мешать, но это уже моя грядка. Я понятно сказал?
– Я услышал, Кир.
– Счастливо оставаться.
– Скоро увидимся, я думаю.
Мужчины посмотрели друг на друга в упор. Потом экскурсовод сел обратно за стол, а Кирсанов взял меня за плечо и вывел из чайной.
– Ты как тут оказался? – я с интересом оглядывалась. Черного седана Влада нигде видно не было.
Тени заострились на асфальте и желтой штукатурке домов. Солнце присело на края крыш.
– В окно тебя увидел. Из столовой Каца, – небрежно ответил мой спутник, – ты почему сбежала утром?
– Я не сбежала. Я на занятия отправилась. Я и так из-за тебя пропустила утренний блок. А что ты делал у Льва Аркадьевича?
– Отчитывался. В том числе и про тебя.
– Рассказал, что до сих пор ничего не сделал? Ничего из того, что обещал. Ни матраса, ни раскладушки, ни подушки? – я радостно рассмеялась. Представила физиономию Льва Аркадьевича. – Зато я понемногу привыкаю к Ленинграду. И к его жителям. А особенно к жительницам. Достопримечательности гляжу. За рулем твоей машины, когда вытаскиваю тебя из борделей. А ты, вместо спасибо, ходишь голый и хамишь.
Кирсанов хмуро посмотрел на меня. Потом отвернулся. Засунул руки в карманы и пошел вперед. Глядел прямо перед собой и молчал.
Так мы дошли до пересечения набережной с Проспектом. Влад повернул налево. Мне следовало двигаться в правую сторону. На метро.
– Ну пока, – сказала я в недовольную спину.
– Куда ты собралась? – тут же оглянулся Кирсанов, – Кац приказал, чтобы ты жила у меня две недели, пока он не уладит свои дела. Ты ему донесла, что в общагу свалила?
– Я не доносчик! – я возмутилась, – я с Львом Аркадьевичем не разговаривала и не виделась.
Влад внимательно поглядел мне в лицо. Словно хотел разглядеть, вру я или нет. Ха! Человек, который лжет постоянно, перестает отличать одно от другого. Это уж закон. Я легко выдержала его серый взгляд.
– Ладно, – проговорил снова небрежно мужчина, – мне нужно здесь в пару мест зайти, перетереть кое-что. Топай за мной и помалкивай. Поняла?
Совершенно не интересуясь ответом, Кирсанов пошел вперед. Я осталась на месте.
Никуда я не пойду. Я не обязана. Я устала так, что даже есть не хочу. А хочу я принять душ, пусть в общежитии нет горячей воды. Мне любая подойдет. И я мечтаю лечь в прохладные свежие простыни и почитать при свете уличного фонаря свои сегодняшние записи. Что я там понаписала? Много проспала?
Я зашагала в свою сторону. Каждую секунду переживала, что Влад догонит и схватит за руку. Не случилось. Я бросила монету в щель турникета и поехала вниз к тепло гудящим поездам.
ГЛАВА 6. Он или не Он?
На этаже пахло жареной картошкой. Мой пустой живот спел арию голодного гостя. Ввалился и прилип безнадежно к позвоночнику. По коридору бегали девчонки туда-сюда. На лестнице у открытого окна с умным видом курили парни. Вечеринка? Я ни с кем здесь знакома не была.
– Вы не подскажите, здесь столовая есть? Пожалуйста, – я сама почувствовала, что улыбка вышла жалкой, добавила: – спасибо.
– Столовка до девяти, но там наверняка уже нет ничего, – ответил мне плотный невысокий парень в черной майке с белым черепом, – могу проводить.
Я обрадованно кивнула. Остальной мужской коллектив, неумело отравляющий воздух в коридоре, поглядел на находчивого товарища с неодобрением.
Парнишу звали Григорием. Я люблю МШ и подумала, что это к удаче.
Мы пошли с Гришкой по студгородку. Здесь, в отличие от Главного корпуса универа, мужское население заметно превалировало над женским. Филфак, вечный девичий форпост, обучал, в основном, местных красавиц. Здесь жили историки, социологи и экономисты. Легкомысленный женский пол виднелся не густо.
Григорий вовсю здоровался с девушками. Правда, не все барышни отвечали ему взаимностью, но его это ни грамма не смущало. Человек перешел на третий курс, армия ему по близорукости не угрожала, в общаге он не жил, потому как коренной ленинградец, сюда приходил тусоваться и бухать.
– Ты бухаешь? – вежливо спросила я.
– Конечно! – легко признался мой провожающий, – поллитра водки запросто могу на грудь принять.
Я засмеялась. Сколько раз убеждалась по жизни: хвастуны – мой диагноз. А теперь еще и бабники. Где, спрашивается, ходят по планете нормальные парни?
– А с девушками ты просто лев, – кивнула я серьезно, – даже леопард.
– Нет, – вдруг отказался Гриня, – я скромный. Больше трех одновременно не позволяю себе.
Я засмеялась, припомнив враз Кирсанова с его сексуальным меню, и хлопнула спутника по плечу:
– Молоток! Я в тебе не сомневалась.
Гришка предложил забить на столовку, а сброситься на бутылку венгерского вермута и напроситься на вечеринку к девчатам.
– Тебя они, скорее всего и так пустят, а меня с флаконом не вытурят, – рассказал план мой смешной приятель.
– Я там не знаю никого, – я засомневалась.
– Брось! Ты ведь теперь их соседка. Да и ешь наверняка, как птичка.
– Я много могу съесть, – я сдавалась понемногу.
– Да ладно! – махнул рукой Григорий, направляя стопы к гастроному.
Хитрец Гриня рассчитал верно. К тому моменту, когда мы с вермутом в вытянутой руке появились на пороге комнаты, народ уже разложил салаты по тарелкам и выпил по первой за здоровье именинницы. Закусил и подобрел. Мой приятель произнес спич даже в рифму, и две девочки подвинулись на кровати у стола. Небрежно назвав своей девушкой, толстяк усадил меня в самый угол. Я улыбалась глухонемой стеснительной куклой, и на меня перестали обращать внимание.
Я действительно стесняюсь. Хотя многому научилась. Особенно за прошедший год, когда воображала, что хочу стать врачом и работала санитаркой на станичном фельдшерском пункте. Вернее, я там исполняла все действующие роли и должности. Даже бухгалтера. Старик Платонов, разжалованный в фельдшеры за алкоголизм и вольнодумство, меня наставлял:
– Тебе, Владислава, нелегко приходится по жизни, – ему не нравилось имя Влада, называл по-своему, – красивой женщине всегда не просто. Бабы завидуют, мужики проходу не дают. Вот мать твою сжили с родных мест…
– Но бабушку-то, ведь нет, – я смеялась. Как выпьет по первой, так обязательно меня воспитывает, словно разминается перед остальной жизнью и бутылкой.
– Ну! Марь-Иванну кто тронет, тот дня не проживет, – Платоныч закашлял довольным смехом, – а я тебе советую: глаза прячь. Очки купи, челку отрасти. Или еще чего придумай. За такие глаза лет сто назад топили в омуте под монастырем без разговоров. Вот я тебе сейчас расскажу…
Все его байки я знала наизусть. И еще кучу других. С враками про ведьм у нас в станице нормально. Но кое-какие правила я для себя придумала: не лезть в глаза, а сидеть за чужой спиной да на ус мотать. С первыми красавицами не спорить. Мужчинам прямо в лицо не смотреть, а как бы на левое ухо, а лучше за спину.
С такой чушью в башке и моим высоким ростом я запросто могла бы сделаться тощей сутулой оглоблей с виновато опущенной к земле головой. Но у меня, слава Богу, есть бабушка. Хорошим хлопком между лопаток она вернула мне прежнюю осанку. И сказала:
– Никому не позволяй, Влада, управлять собой.
Вот это дело было непростым. Я стеснялась и свои правила употребляла по обстановке.
Я спряталась за Гришкину спину, тарелку держала на коленях. Он заботливо снабдил меня картошкой и пирогом с капустой. Ухажер. Я смеялась всем анекдотам подряд, своих не рассказывала и рассматривала новых соседок и соседей. Интересноо.
– Угощайся, – через стол мне протянул большую яркую жестянку незнакомый человек, добавил, – не стесняйся. Как тебя зовут?
Прямые черные волосы ниже плеч распадаются в прямом проборе. Глаза голубые на смуглом лице. Джинсовая рубаха и такие же штаны. Уверенный в себе взгляд и белозубая улыбка.
Бедная моя Таня заколыхалась. Брюнеты – ее слабость.
– А ты угадай, – вовремя вставил реплику Гриша, беспардонно засовывая свою лапу в конфеты, – ты ж у нас угадчик-перехватчик.
– Какое-то необычное имя? – тут же среагировал парень. Глядел в глаза.
Красивый. Неужели тоже нахал и бабник? Не хотелось бы…
– Марсик! Ты перекрыл собой весь стол. Просто насыпь конфеты в тарелку, – сердито дала справа реплику хозяйка вечеринки.
– Ок, – отозвался Марсик. Вот это имечко! Как у кота.
– Погоди, – я успела закрыть глаза и всунула руку в жестянку.
– Что это ты делаешь? – изумился вездесущий Гришка.
– Тсс! – шикнула я. Выбрала на ощупь конфету и вытянула кулак наружу. Не разжимала. – это гадание такое. Сбудется-не-сбудется.
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался брюнет. Обнялся с банкой и умудрился присесть на край моего стула, – расскажи подробнее.
Девочки за столом заинтересованно помалкивали. Хозяйка, она же именинница, поджала губы в досаде. Я заметно отодвинулась от парня и рассказала:
– Гадать могут те, кто любит конфеты, потому что после процесса их надо съесть.
– Это обязательно?
Марсик встал на ноги и пошел вдоль стола. Протягивал банку всем желающим.
– Допустим, есть желание сдать тест. Да или нет. Да – карамелька, нет – батончик. Берете конфетку, не глядя и не щупая. Вуаля! Ответ готов. У меня всегда сбывается, – я улыбнулась и разжала кулак.
Все, как приговоренные, поглядели мне в ладонь. Ярко-оранжевый кубик ириски. Гриня заржал первым. За ним подтянулась хозяйка, гости, красавчик Марсик. Хохотали громко и со слезой, словно не было на свете случая смешней. Я развернула фантик и виртуозно забросила ириску в рот. Что-что, а конфеты я есть умею.
– А у меня, между прочим, леденец, – высказалась именинница. Светлана, кажется. – можно считать его за карамель?
– Конечно. Любые правила, – я кивнула.
– Значит, сбудется! – она помахала кулачком над головой, – Марсель, ты ведешь меня в кино!
– Слушаюсь и повинуюсь, – махнул длинноволосой башкой Марсик, оказавшийся Марселем, – предлагаю коллективный поход в наш клуб на девять часов. “Маленькая Вера”.
– Фууууу! – зафукали девчонки со всех сторон, – гадость! Мы не пойдем…
– А ты смотрела? – обернулся ко мне парень.
Я кивнула.
– Не понравился?
– Нет.
– Почему?
– Такого вокруг по жизни полно, зачем еще в кино глядеть и деньги платить, – я повторила фразу нашей соседки слева. Фильма я не видела, но отзыв запомнила.
– А, – растерял аргументы собеседник, – тогда я не знаю. Светка! Какое кино смотреть будем?
Началось живое обсуждение мероприятия.
– Пойдем покурим, – вытолкал меня из-за стола Гришка.
Кто-то из девочек предложил перейти к танцам. Загремели, растаскивая стулья по углам и комнатам, никак не озвучившие себя пока молодые люди в очках. Совершенные филологи по виду. Кто-то из девчат со словами: “Твоя доля” всунул мне в пальцы стакан с вермутом. Я понимала, что если сделаю пару глотков, то усну неизбежно. Слишком длинный выдался день. Я осторожно попробовала. Кто-то догадался разбавить вино лимонадом. Вкусно.
Гришка что-то трындел про себя любимого. Хвастался спортивными достижениями. Глядя на его рыхлую фигуру, смеяться хотелось бесконтрольно-безудержно. Я глотала газировку, хихикала и тыкалась лбом в мягкое округлое плечо приятеля. Пришли другие курильщики разной степени умелости. Вся компания вывалила к распахнутому настежь окну.
– А это еще кто?
Я выглянула из-за Гришкиного плеча. По коридору шел Влад. Улыбался своей знаменитой улыбочкой для девушек. В руке нес корзинку, сплетеную не из лозы, а из шпона. Такие обычно плетут из бересты, да где тут бересту взять?
– Привет всем. Разведка донесла, что тут у вас вечеринка. И кто виновница?
Как он так делает? Я с великим интересом пыталась постичь. Улыбается ведь всем, а кажется, что только одной тебе. Не знала бы этого типа близко, втюрилась бы с первого взгляда.
Светлана, тем временем, призналась. Кирсанов непременно желал знать имя. Девушка, счастливо улыбаясь, призналась и в этом. Он завел глаза к потолку, сделал паузу и продекламировал:
– Лунные поляны, Ночь, как день, светла… Спи, моя Светлана, Спи, как я спала!
Тут Кирсанов заржал, понимая как бы нелепость своего выступления. Но Светка слушала, приоткрыв рот. Тогда он оглядел всех девчат и попросил жалобно:
– Девушки выручайте! Как дальше?
– В уголок подушки Носиком уткнись…, – вдруг поддержала моего нахалюгу-декламатора Иришка, самая маленькая и самая голосистая из всей компании.
Влад кивнул и закончил с ней хором:
– Звёзды, как веснушки, Мирно светят вниз.
Он сдернул белый бумажный колпак и вручил хозяйке бала корзинку. Клубника. Красные ягоды благоухали так, что перекрыли собой вонючий дым табака. Девочки захлопали в ладошки. И кто-то крикнул:
– А у нас танцы!
– Я готов, – просто ответил Кирсанов и щелкнул по-гусарски каблуками английских ботинок. Этот фокус в его исполнении я уже видала.
Счастливые зрительницы повели красавца в комнату.
– Кто этот клоун? – сердито спросил Григорий, совершенно не околдованный представлением.
– Клоун, – хмыкнул Марсель, туша окурок в пустой консервной банке, – учись, босота, как надо с девицами обращаться. Эдак он любую в горизонт уговорит.
Брюнет оглянулся на меня:
– Пардон, мадемуазель. К тебе не относится. Не любишь стихи?
Он обеими ладонями отправил волосы назад и ловко перетянул черной резинкой в хвост. У нас в станице мужчины не носят длинных волос. Но ему идет.
– Ты так и не сказала, как тебя зовут.
– Угадай. – попытался было снова влезть в разговор Гришка.
Мы поморщились в его сторону одновременно. И засмеялись.
– Меня зовут Влада. Этот клоун, – тут я невольно поглядела в сторону распахнутой двери, где Кирсанов танцевал с виновницей торжества, что-то нежное втирал ей на ушко, – этот клоун – мой брат. И я люблю стихи.
– Я знаю всего Онегина наизусть, – вставил фразу неугомонный толстяк.
– Зильбертрудт, отвали! Дай с девушкой поговорить спокойно, – Марсик нормально терял терпение. Покраснел и закусил губу изнутри.
– Не надо ссорится, – попросила я.
Я внезапно поняла, как сильно устала. Второе за день явление Кирсанова выбило меня из сил.