Сборник бредовых снов

Заполнена землёй и паутиной

Грозовым летом 2020 умерла моя бабушка, Воронецкая Мария Ивановна. Я узнала об этом находясь на кухне, во время рабочего перерыва. Позвонил наш сосед из Помпово, аккуратно подбирая слова принёс дурную весть. Когда у тебя есть состарившийся родственник ты вроде бы всегда держишь в голове, что любой день в скором времени может стать для родственника последним, с этой мыслью свыкаешься. Но когда это наконец происходит, осознание все равно окатывает тебя пусть уже и не ледяной, но прохладной водой. Особенно, если вы были с этим родственником достаточно близки. А мы с бабушкой были.

–Хорошо, дядя Степан, я поняла. Прибуду сегодня, примерно через четыре часа.

–Давай Маш, только осторожно, мы пока тут убираемся.

–Убираетесь?

–Ну так да. Бардак в доме страшный. Но ты не переживай, приезжай давай.

На этом мы с дядей Степаном попрощались. Я подумала, как странно, какой ещё бардак? Дома у бабушки всегда было чисто-пречисто, что что а порядок она наводить умела. И деду всегда прилетало если не прибирал за собой… Ах дед! Что же с ним теперь будет, он ведь остался сосем один. Не представляю, как ему сейчас тяжело. И надеюсь никогда не узнаю.

Я быстро собралась, побросала в сумку несколько вещей, зарядник, спрей от комаров, и перчатки на всякий случай. На работе объяснила ситуацию, отнеслись с пониманием. К тому же работа у меня на дому, нигде моего непосредственного присутствия не ждут. Позвонила мужу, он выразил соболезнования, опечалился что мне придётся уехать. Я сказала, что это не займёт много времени, максимум дня два, но когда произносила это, было твёрдое ощущение, что я вру. Села на потёртый деревенский автобус на 12, и отправилась в родное село Помпово, впервые за много лет по печальным обстоятельствам. Обычно я ехала туда на пасху, день рождения, пару раз даже праздновала там новый год. Где то читала, что похороны тоже, своего рода праздник. Мол душа отходит в вечное блаженство. Наверное это хорошо успокаивает верующих людей, но я отношусь к этому внезапно пришедшему на память утверждению скептически, наверное просто недостаточно верю. Пока ехала, в голове пронеслось столько воспоминаний о детстве и юношестве. Как маленькая я играла в песочнице с другими детьми на площадке, а бабушка Маша сидела со своими подругами на лавках. Как она позвала меня домой на обед, а увидев царапину на коленке сказала: ай ай, как дурёха! Эта фраза наверное, была её любимой. Бывало возвращались с базара, она меня себе в сумку положит и тащит, мне радость великая, смешно так на неё смотреть, и будто на бесплатной карусели катаешься. Разок она меня так донесла до дому, повесила свою сумку на гвоздь и сказала: -Ну все, ты оставайся, дом сторожи. Я тебя утром заберу. Зашла в дом. Я немного так повисела в недоумении и начала плакать. Поверила что бабушка меня правда тут на ночь оставит. Она тут как тут, давай утишать меня: -Ты что моя хорошая, здесь я, здесь. Ты что ж подумала что я такое сокровище то да и оставлю? Совсем чтоль думаешь бабка дурёха старая? Потом вместе смеёмся. Она до слез, я сквозь слезы. Или вот как то раз поздно я вернулась. Было мне тогда лет 14 наверное, загулялась я с парнем одним интересным. Подхожу к дому, смотрю – над крылечком свет горит, бабушка Маша сидит на ступеньке с какой то тряпкой в руках, и грустно на меня смотря, с некой такой обыденностью говорит: – Ты знаешь я тебя искала? Уж и к Расковичам сходила, до магазину дошла, даже до речки дошла, думала мож ещё купаисся. А как смеркаться стало, мне уж с сердцем плохо. Ну ты думаешь что делаешь нет? Ежели с тобой что случится, мне твои родители всю башку открутят. Говорила ж тебе, ночью на улице нечего делать, особенно девчонке молодой. Знаешь же, у нас ночью всякое происходит, иль не? Ох, а в такие моменты у меня была одна и та же тактика. Каждый раз когда речь бабушки заходила о чем то этаком, я всегда делала удивлённое лицо, что мол, в первый раз слышу. Таким образом из неё можно было выудить очередную мистическую, а порой и откровенно страшную историю. Иногда они повторялись, но ничего. Рассказывать она умела. Можно и переслушать. Не все уж к сожалению помню, но какие то запомнились. Вот например рассказывала она историю из времени когда ещё была молода и работала на посевах. Подружка у неё как то раз ночью пошла с парнем на стогах миловаться в поле. Лежат они довольные жизнью под луной, как вдруг тревога какая то появилась. Парень осматривается, глядь, на горизонте стог сена стоит. И ни она ни он вспомнить не могут, был ли он там. Ну думают, дурость какая то, стога чтоль бояться? Дальше лежат, не лежится уже вообще. Гложит что то. Подруга бабушкина на руках поднимается, от испуга вскрикивает. Парень тоже поднялся, смотрит, а стог сена от них в четырёх метрах. Точно уж его там не было. А вокруг тишина гробовая, ни шороха. Они раз, два, оделись, глаз со стога не спуская, да и домой оттуда. Я потом боялась к полям приближаться, все ждала, что стог сена на горизонте увижу. Помню как лежим с ней на кровати, я у стены, она с краю. В детстве все понять не могла, и как бабушке ночью не страшно на краю кровати спать. Там же всякие… Горит свечка в абажурчике возле икон, стены от этого становятся какого то пещерного цвета, багрово – кирпичного. Лежим, она рассказывает: -Вот была я как мы маленькая, родители прям допоздна работали, всегда мне говорили чтоб к дверь не то что не открывала, а даже чтоб не подходила к ней. Строго настрого запрещали. Как то раз они так уж задержались, что совсем мне страшно стало, братики младшие потихоньку начинают канючить. И тут слышу я шум во дворе, вроде как идёт кто. Я на своих шикнула, а сама аккуратно к двери. Прислушалась. Слышу, идёт кто то к двери. Шаги уверенные, тяжёлые. Как мужик идёт в ботинках рабочих. Топот около двери прекращается, какое то время тишина, а потом жааалобный, нарочито детский голосок: -Пусти погреться, деееевочка мааааленькая. Деееевочка мааааленькая. Деееевочка мааааленькая. И слышно как доски на крыльце от тяжести скрипят. Ну, я пулей обратно, родителей только к утру дождались. Я её хотела расспросить про ту ночь, она все говорила что потом расскажет. Так и не рассказала. Такие у неё были истории. И вот я перед бабушкой своей извиняюсь, обнимается, даёт строгий наказ, говоря мне в плечо, чтоб больше её так не пугала, я говорю что не буду. И не знала она, что совсем недалеко от нас в кустах сидел мой тогдашний кавалер, провожал меня до дома, не думал что бабушка будет меня ждать. Перед тем как я к бабушке вышла, он быстро поцеловал меня в щеку и метнулся в кусты. Думаю, он сделал это специально, когда я была растеряна, как пластырь раз и все. Теперь меня переполнял не только стыд но и чувство смущения. А так поздно я и правда больше никогда не возвращалась, как солнце заходит, всегда шла домой, как бы кто не уговаривал. Вскоре, утопая в воспоминаниях я провалилась в неглубокий тревожный сон.

Проснулась, когда уже подъезжали к остановке. На часах было почти четыре вечера. Когда вышла то увидела Стаса. К сожалению. Он никогда не упускал возможности попытаться побыть со мной наедине, ухаживал за мной уже очень давно. Но как человек он был не очень.

–Какие люююди, сто лет не виделись Машка!

Он подошёл и заключил меня в объятия, я вся скукожилась. Как жаль что никто кроме этого придурка не пришёл меня встречать. Он выразил свои соболезнования и сразу предложил взять его под руку. Я конечно, отказалась. Даже такие уникумы знают как девушки уязвимы в моменты горя, активно это используя. Мерзость. Мы шли, он постоянно говорил что то про автомобили, что вот вот купит или что то вроде этого. Его болтовню заглушали воспоминания. Сколько я сюда не приезжала? Месяца четыре? Может пол года? Ну точно не год..

–Ты меня слушаешь вообще? – Спросил Стас.

–Мне сейчас немного не до твоих машин, ты это надеюсь понимаешь?

–А, ты про конкретно вашу ситуацию эту. Грустно конечно, но оно так всегда бывает, это, стерпится там, слюбится. Нормально все будет короче.

–Что стерпиться слюбится, похороны? – Сказала я, недоумевающе посмотрев на него.

Он в растерянности посмотрел куда то себе под ноги, видимо понял что сказал полную херь.

–Да ладно тебе, чего ты взъелась то, я же как, поддержать хотел…

–Историями про машины?! Расскажешь мне как работает катафалк? – не сдержалась я.

–Ну чё ты чё, все я понял, понял я.

Оставшийся путь мы слава Богу, прошли почти молча, изредка вспоминая что происходило на той или иной улице. Например, как они с друзьями воровали яблоки, и хозяин участка пальнул оному из них солью в зад. Подошли к моему дому. С той же стороны как той ночью когда я припозднилась. Только сейчас я шла со Стасиком, а те кусты куда прыгнул мой тогдашний парень, уже превратились в небольшие деревья. У калитки стояли четыре бабушки, две из них плакали, во дворе ещё четыре соседа, что то обсуждали с моим дедом, стоящим на крыльце, оперёршись на дверной косяк. По-видимому он в стельку. Я его не виню. Чем ближе становился дом, тем громче становились всхлипы и шёпот. Дойдя со Стасом до калитки я спросила:

–Ну как, не хочешь мне помочь?

Он мельком глянув мне за спину сказал:

–Да мне с тачкой надо бы повозиться, говорил же.. Но ты звони если что, или в гости приходи. Помнишь же где я живу, помнишь же?

–Да помню я, иди уже, а.

–Ну, я пошёл тогда, ага.

И Стас наконец ретировался, оставив меня в покое с моим горем. Поздоровавшись с бабушками у калитки прошла во двор. Поздоровалась с теми кто общался с дедом, подошла к нему. Он ненадолго пощурился и воскликнул:

–Машка! Так ты ж приехала!

–Приехала дед, приехала.

Мы крепко обнялись. Он грустно посмотрел мне в глаза и говорит:

– Все, померла бабка твоя. И моя… -на этих словах его голос дрогнул – пойдём посмотришь хоть.

Пройдя через сени мы завернули налево, в зал, в центре которого стоял гроб с бабушкой. По дому все ходят люди и поднимают с пола какие то тряпки, кружки, ещё какой то мусор. Как странно. Появилось то неприятное чувство, когда у тебя есть место, в котором живёт детство, со всеми его лучами солнца, запахами, открытиями. С переживаниями, сказками и тем непередаваемым трепетом с которым ребёнок познает мир. У вас в голове это место казалось неизменным, оно как есть как и будет. Но вот в этом месте стоит гроб с бабушкой, окружённый свечами, и всё, картинка ломается. Не совсем конечно, но бесповоротно. Тебе кажется, что так неправильно и несуразно выглядит этот деревянный ящик с мертвецом в месте, где вы с этим самым мертвецом играли в жмурки, прятки, пели песни. Вскоре появился наш священник с монашками, стали отпевать, нараспев вытягивая тоскливые, ноты. Я прошлась по дому, вспоминала. Иконы печально смотрели на меня из каждой комнаты, будто сочувствуя. Дом выглядел более менее, но все равно ощущалось, что бабушка будто, давно не прибиралась. Почему соседи приходили помогать убираться в доме? Странно. Пока спрашивать никого не стала, решила подождать окончание таинства. К тому же впереди будет целая ночь, что бы все это обсудить. Нашла свою старую куклу. Она мне и нравилась и не нравилась одновременно. Она была милой, но в её голосовую коробку были загружены странноватые песенки. Ничего криминального, но порой становилось не по себе от её колыбельных. Её мне подарил дед, тот самый который сейчас сидит возле гроба и думает. Он её купил как я поняла на базаре, так что откуда именно она взялась непонятно. Нажала легонько ей на грудь, один глаз прикрылся и больше ничего. Нажала посильнее, и она выдала: -Раз два три, во дворе много зайчиков, сосчитать мне не хватает пальчиков, может тогда мы с тобою вдвоём, их сосчитаем и гулять ууууххххуууввв. И тишина. Я с некоторой теплотой посмотрела на неё. Хорошо что из других комнат её не слышали. Подумали б что ополоумела. Положила куклу на полку в шкафу, отправилась к остальным.

Через некоторое время песнопения закончились, все перекрестились, батюшка с монашками ушли. А за ними и большая часть народа. Дед сидел в раздумьях у гроба и грустно смотрел на лицо покойной бабушки, которое заметно побледнело. Аккуратно наложенный на лоб белый венчик, навсегда закрытые глаза, чёрные провалы ноздрей, и что то странное с шеей. Будто глубокий синяк, который старательно попытались скрыть работники похоронного бюро. Столько вопросов. В этот момент подошёл сосед, дядя Степан, тот кто меня сюда и вызвал.

– Соболезную, Машенька. Как чувствуешь себя?

– Как как дядя Степан, жалко. Я то думала увидимся ещё.

– Эх прости, не подумал. Мы ж люди простые, что думаем то и говорим тут все.

– Ничего – я выдохнула – слушай, дядя Степан, а что тут все так разбросано? Бабушка же всегда все уберёт, поправит, а тут ураган какой то…

– Про то не знаю. Это тебе лучше у деда твоего спросить, хотя его ж дома то не было. А мы то что, просто помочь пришли. Дед твой первым делом ко мне пришёл. Стучит стучит, я открываю, он мне с порога: “Манька у мя померла” и давай плакать. Ну, я его приобнял, пошли мы с ним. Он в ночь то на рыбалку уходил, сутра пришёл, а тут такое.

– А ты ничего не слышал ночью этой? Соседний дом все таки.

– Вообще ничего, ночь как ночь. Мне тебе тут это, кое что нужно поведать…

– Ты погоди, я вот заметила у бабушки на шее синяк какой то…

– Так и я как раз об этом. Пойдем.

Мы вышли с дядей Степаном во двор. На земле почему то валялась лопата. У дома уже почти никого не было. Да и темнело уже.

– Как врачи нам сказали, инсульт её сразил. Но это не все. Сразил он её аккурат возле забора – Дядя Степан закурил и своей длинной рукой указал на заборчик возле калитки. Он высотой был у нас может чуть больше метра – бабушке твоей как плохо стало, так она и упала. На забор. И шеей прям и напоролась.

Я закрыла лицо руками. Стало так тошно, воображение тут же визуализировало это.

– Ну а утром, дед твой с рыбалки возвращался да и нашёл её.

Мне сразу же представилось, как слегка захмелевший дед идёт себе с рыбалки на рассвете, подходит к родному дому, а там что то белеет на заборе. “Кот чтоль” – возможно подумал дед. Подошёл ближе, а там на заборе искажённое лицо его жены, приветственно развернувшееся как раз в его сторону, невидящими глазами смотрит она на рассвет. Меня тряхнуло.

– Какой ужас. Как же так… Как она тут одна посреди ночи…

– Да вот никто не знает, чего она вышла. А в доме беспорядок. Ничего главное не украли. Ничего не понятно. Уже догадки бабки строят кто во что горазд. То бес её попутал, то мол брат фронтовик на войне погибший её выманил, а как подошла к нему, увидела что то и все. Много болтают сейчас, чего бы путного.

Я стояла не шевелясь, не могла отвести глаз от забора. Дядя Степан докурил и повёл в дом. Внутри стоял запах ладана, воска, дерева, и чего то ещё. Чего то химического. За окном уже совсем стемнело, в доме осталось всего человек восемь, включая меня, Степана и деда. Кто то пил чай, кто то вино, а мне ничего в горло не лезло. Периодически я снова и снова переводила взгляд на загримированную дыру под подбородком, которую сначала приняла за синяк. Время от времени кто то что то вспоминал, рассказывал истории. О том как работали вместе, гуляли на свадьбах, какой бабушка была порой суровой, но задорной. В целом в доме было довольно тихо, а потому, когда старушка рассказывала как её подружка Маша чуть жениха у неё не увела, все услышали песенку. Почти сразу все затихли. Откуда то доносилась мелодия. Я сразу поняла откуда, и сорвалась в соседнюю комнату под недоумевающие взгляды. Забежала в комнату, открыла шкаф, достала свою куклу. Так неприятно детский электронный голосок накладывался на происходящее: -Тени выросли в саду, да из за луны, люди по домам сидят, посиди и ты – пела кукла пока я пыталась её выключить. Перевернула, хотела вытащить батарейки, но голосовая коробка оказалась вшита куда то внутрь. Кукла замолкла, я на тот случай если она снова начнёт петь вытащила её во двор и положила в металлическую бочку возле крыльца.

– Ты уж меня извини… – для самой себя неожиданно произнесла я – лежи тут, сторожи дом, а утром я тебя заберу.

На улице несмотря на ночь было очень тепло. Значит скоро будет гроза. Я накрыла бочку каким то небольшим железным листом, вернулась в дом.

Внутри поминальные гости уже вовсю разговаривали, будто ничего не было. Возможно вино дало о себе знать. Только дед сидел тихо, за всю ночь почти ничего не сказал. Ясно дело, с одним и тем же человеком сорок лет живёшь, все уже про него знаешь, а тут его забирают. Отнимая часть тебя вместе с ним.

Оставшаяся ночь прошла спокойно, как и положено. Я села на свою кровать, на которой когда то проводила много бессонных ночей, размышляя о будущем, взяла в руки своего игрушечного советского зайчика, пахнущего резиной, и наконец разрыдалась. Полностью дошло осознание что человека больше нет, и больше никогда не будет возможности даже ему позвонить. Его голос навсегда остался лишь в памяти, звуча старой военной пластинкой из соседней комнаты.

Утром я решила продолжить прибираться, народ попрощался и разошёлся по домам. Незадолго после этого ливанул такой дождь, что я думала крыша вот вот потечёт. Теперь ещё и землю размоет, как этот дождь вовремя. Мы остались с дедом вдвоём. Он все так же сидел и пил вино, перемещая свой взгляд с гроба на окно и обратно. Сколько я его не спрашивала, ничего ему не было надо. Вещи все более менее по местам расставила, начала пол подметать.

– Не надо так делать. Не по правилам – проговорил дед.

– Дедушка, я просто прибраться хотела, чтоб тебе потом не пришлось.

– Нельзя при покойнике. Или душу загрязнишь или с сором её за порог выкинешь. Не правильно, говорят тебе. Вот как схоронят завтра, так пожалуйста.

– Хорошо, я не буду – виновато произнесла я – тебе может чего принести?

– Вина ещё бутылку, коли не трудно – просипел дед.

Я тут же туда обратно, вина ему подала в надежде, что он наконец что то скажет. И он сказал. Только вот это мне совсем не понравилось. Он откупорил бутылку, налил в бокал, и протянул мне.

– Мне не надо дедушка, я и так…

– А ну возьми – напряжно произнёс он.

В этот момент резкий порыв ветра обрушился на дом, поднялся жуткий вой вперемешку с дождём, и в доме как то сразу потемнело. Я моментально вцепилась в бокал вина, прижав его к себе и испуганно присела. Мне тогда показалось что икона стоящая у стены дрогнула, хотя в таком сумраке вполне могло и показаться. Источником света служили только свечи, пламя которых кстати, не дрогнуло.

– С головой у неё совсем плохо стало перед смертью – он отхлебнул вина – она все искала что то по дому. Я спрашивал у неё что мол случилось, она как в ступор впадает, и вроде как ой, да что это я в самом деле, и дальше своими делами занимается. Только глянет как то по хитрому немного, будто спросить чаво хочет, да и всё. Потом я как то с магазина возвращаюсь под вечер, дверь входная заперта. Я кричу: -Машк а ты чего заперлась то? Это я, Кеша, с магазина пришёл, ты чего? Она дверь открывает, перепуганная вся. Тогда то она мне и рассказала что с ней происходит, ну, как смогла так и рассказала.

– Что рассказала то, дед? – спросила я, тоже пригубив вина.

– А говорила она Маш, что за ней могила гонится, вроде как.

Ветер за окном все крепчал.

– Не то что прям яма а вот как… – он замялся – как надгробие. Она в окно глядит – там надгробие стальное, как у всех. Но без имени, без лет. Она шторы занавесила, к другому окну подходит, там опять то же надгробие. И так она от окна к окну бегала, шторы все закрыла. Говорит дверь когда заперла, слышала как снаружи раздаётся лязг и скрежет железяки какой то.

Мне показалось что вот вот и я раздавлю в руках свой бокал вина.

– Говорю ж, с головой совсем беда сталась. А потом я её утром нашёл вот так. На заборе. Никогда себе не прощу что пошёл на рыбалку ту проклятущую. И ведь не поймал ни черта. Думаю вот, может если бы остался, то может быть бы… – он посмотрел на бабушку – не узнаем мы теперича никогда что случилось. Инсульт то инсультом, оно понятно, но чтоб так упасть да напороться… Что то тут… Не то…

– Дед, ты думаешь её…

– Ничаво я не думаю! Просто что то тут не чисто да и всё.

Он снова отхлебнул вина и уставился на капли дождя, стекающие по оконному стеклу. В моей голове было столько вопросов. А вдруг это у дедушки что то пошатнулось в голове от потери, или выпил уже достаточно. Но так он все это серьёзно говорил. Да и зачем ему придумывать. К тому же в такой момент. Находиться в доме стало совсем уж тошно, но никуда не выйдешь, гроза страшная. Какая ещё могила, это ж надо выдумать. Я, что бы немного отвлечься достала альбом с фотографиями, села к деду и попросила рассказать что когда и где. Поначалу он был сух на комментарии, но со временем немного расшевелился, один раз даже пустил смешок. Атмосфера более менее была разряжена. К вечеру мы вместе пили чай, а гроза стихла. Чуть позже получилось поймать связь и попереписываться с мужем. Сказал что без меня совсем тоскливо, и что в городе, в противовес селу солнечная погода. -Ничего, скоро и до вас дойдёт, городские – пригрозила я ему. Чтож, завтра похороню бабушку, и домой.

Вышла утром на улицу, все развезло от воды. Пришли люди с деревни, приехала грязно – белая газель с чёрно-золотистой надписью “Ритуальные услуги” и номером телефона. Вышли три здоровых суровых мужчины, сказали грузить. Утро было пусть и не прохладное, но сырое и пасмурное. Деревенские наши мужики, в том числе и дядя Степан вошли в дом, подняли гроб, который по взгляду со стороны ничего не весил, и моя бабушка навсегда покинула свой дом, в котором жила почти пол века, ногами вперёд.

Я с крыльца наблюдала как её несли под пасмурным небом в автомобиль. Дорожка во дворе превратилась в сплошную грязь, и один из мужчин, несущих гроб, подскользнулся на грязи, из за чего гроб качнуло, и бабушка на мгновенье дрогнула. У меня замерло дыхание. Снова в моем воображении промелькнула картина того, как гроб качнулся слишком сильно, и бабушка выпадает из него в белоснежном одеянии и с неприятным хрустом падает на землю в грязь, и церемониальная простыня становится грязной, а надпись на чёрной ленте теперь невозможно прочитать. Меня бросило в дрожь от таких мыслей. В такие моменты я искренне ненавидела свой мозг за такие картинки. Хватит! Подумала я про себя, и под руку с дедом мы отправились в грязное такси.

Приехали на Помповское кладбище, вышли. Все надели бахилы, что бы не притащить могильную землю домой. Хотя в такую погоду надевай не надевай, а кусочек да притащишь. А каково тем кто роет эти могилы? Хотя они то скорее всего уже давно в это не верят. За процессией мы аккуратно шли мимо других могил. Сырые и блестящие возвышались они над сырой землёй. Много стальных надгробий с красной звездой. Солдаты. Представилось как лежит там, вероятно молодой человек, в уже истлевшей военной форме, может даже при погонах. Хотя как он так лежит. Гроб уже давно провалился и земля его поглотила вместе с воспоминаниями и надеждами. А сверху стоит памятник, похожий на снаряд, на котором уже давным давно не видно его имени, или оно вовсе закрашено. Кладбища я никогда не любила, очень тоскливое место. Никогда не понимала людей, любящих гулять по кладбищам. Умиротворение они чувствуют. Да какое тут умиротворение, когда идёшь вдоль оградок, и каждый покойник с каждой фотографии пристально на тебя смотрит. Такие мысли кружились у меня в голове пока мы шли к заранее вырытой яме. Вокруг капала вода, стоял запах сырости, листья поблёскивали, отражая серое небо. Гроб поставили на специальные ножки, и все пойдя по кругу попрощались с бабушкой. Потом её накрыли алой крышкой с чёрными шелковыми лентами, и лицо её навсегда скрылось в буквально гробовой темноте. Забили гвозди длинною с мою ладонь в крышку гроба, аккуратно переложили его на деревянные доски, пропустили под ним плотные тёмно-зелёные ремни, подняли, вытащили доски, и медленно опустили гроб в сырую поблескивающую яму. Мы бросили комья земли, обходя яму по кругу, немного помолчали, и суровые мужчины с каменными лицами закопали яму. Поставили временный, совсем новый крест, на чёрной табличке которого было написано: “Воронецкая Мария Ивановна 01.03.1939 – 16.06.2020 Помним, Любим, Скорбим.

Какое то время мы ещё стояли, смотрели на грязные разводы на оградке, на зелень, растущую тут и там. И постепенно все начали расходиться по своим делам. Мы с дедом тоже пошли. Вот и всё. Сняли бахилы, на такси доехали до дома. Первым в дом вошёл дед. Никогда раньше не видела его таким растерянным.

– Ну вот и чего ж мне теперь. Куковать одному. Отвык я, что дома нет никого…

Дом ответил оглушающей тишиной.

– Дед, ты не переживай, я буду тебя навещать почаще…

– Ты уже говорила так…

С этими словами он не оборачиваясь ушёл из сеней в зал, уселся в кресло, и уставился на то место где стоял бабушкин гроб, а мне вдруг стало непомерно стыдно.

– Дед, у тебя же на крайний случай соседи есть. Ты один тут никак не останешься, даже не мечтай – попыталась я его подбодрить.

– Одно дело соседи, а другое… Твой любимый человек, который всегда тебя дома ждал, где бы ты не находился. Всегда ждал, каким бы ты не был… Дураком…

Слезы сами пошли из моих глаз, я не знала что сказать. Да и что тут вообще можно сказать. Тут никак не помочь. Завтра утром уезжать домой. Но стану ли я? Стану, но лишь за тем, что бы взять чего-нибудь и вернуться обратно. Одного его оставлять нельзя. На этот раз дед разрешил убраться до конца, а сам сидел и пил.

Наутро я с ним попрощалась, сказала что меня не будет всего день и скоро мы увидимся. Он вяло махнул рукой, и я поспешила на остановку. Возле дома меня встретила жена дяди Степана.

– Маш, привет. Как он? – спросила она, косясь на дом.

– Да неважно, пьёт сидит.

– И ты что ж, всё, уезжаешь, деда оставишь?

– Да я ненадолго, вещи кое какие заберу и сразу назад, правда.

– Да ладно уж, езжай. Мы то тут за ним присмотрим. Мне с тобой всяко поговорить надо. Памятник то не видела бабушкин?

– Как, сделали уже?

– А как ж. Бабушка твоя с хозяином службы ритуальной то дружбу какое то время назад водила, так что он как узнал что она того, сразу за дело принялся.

– Я что то не слышала о их дружбе, ну ладно, хорошо что так.

– Ты пока не уехала, пойдём быстро на кладбище сходим, посмотрим?

Как мне не хотелось этого делать, ещё и отъезд переносить. Ну ладно, схожу уж посмотрю. Интересно к тому же. Я согласилась и мы с соседкой пошли на кладбище. Дорога до него занимала всего минут 30, может чуть больше. По дороге она мне рассказывала, как бабушка радовалась когда я на свет появилась, светилась прямо от счастья.

– Мне кажется, она деда твоего так не любила как тебя. Пусть помладше я её, да и приехала сюда куда позжее её, но подругами мы стали сразу. Да и сама понимаешь, тяжело было с нею не дружить. Позитивная всегда, поможет всегда, эх…– вздохнула соседка.

По той же тропинке по которой проходила процессия, прошли мы к нужной могиле. Деревянного временного креста уже не было, на его месте возвышался новый памятник, блестевший своей чернотой. На нем черно-белый портрет с именем и годами жизни. Фотографию взяли хорошую, мне все нравилось. Даже как то на душе спокойно стало. Ощущение появилось, что все сделали правильно. Возле памятника стоял гранёный прозрачный стакан со свечкой внутри, пара сушек, конфеты. Видимо кто то уже приходил, это хорошо. Так, побыли мы там минут 15, подёргали сорняки, соседка сказала что мне нужно будет на могилу наведаться и в порядок её принести, как приеду. Я согласилась, попрощалась, и отправилась на автобусную остановку, а то так на ночь в Помпово и останусь.

Дорога прошла без происшествий. Дома встретил радостный муж, обнял, поцеловал, обнял. Уже успел соскучиться, приготовил неплохой ужин. Кажется порой, что это самое главное в мужчине. Внимание. Я ему все пересказывала, как и что.

– Мне очень жаль Маш, но я рад что все прошло хорошо. А ты точно уверена что поедешь обратно? Я понимаю что дедушка, но соседка же сказала что присмотрит за ним.

– Конечно я поеду, и конечно она так говорит – напористо проговорила я, нахмурив брови -хочет меня поскорей восвояси спровадить. Они там наверное все считают что раз из деревни уехала, значит предала его. Есть такое ощущение. Будто они там все думают что я зазнаюсь, хотя ничего подобного. Какой была такой и осталась… Вообщем деда я бросать не собираюсь, могилу прибрать надо, по огороду помочь. А то с этим карантином совсем дома засиделась, шарики за ролики уже едут – знала бы я, как смешно будут звучать эти слова через два дня… – Ты можешь со мной поехать, растрясёшь себе всё что надо и не надо.

– А деньги кто зарабатывать будет? Извини, но у меня тут дел предостаточно. К тому же скоро командировка у меня. Карантин карантином, а проекты в жизнь надо притворять. Дистанционно строительство к сожалению пока не проходит. И я хочу что бы ты поскорее вернулась домой, но запретить уезжать уж тоже не могу, родные всё таки.

– Как скажешь – спокойно ответила я, и отправилась в магазин за плотными перчатками, средствами и губками. Меня не было в городе всего два дня, даже меньше, а я уже начала отвыкать от цивилизации. Так даже лучше. Все равно завтра обратно в Помпово. Закупившись всем чем нужно, пришла домой, и мы с мужем провели настолько приятный вечер, что мне даже стало ещё легче. Думая о том, как хорошо иметь любящего человека дома, ненароком вспомнила слова деда. Вновь стало так тоскливо… Ну как же так…

Наутро, с сумкой наперевес я отправилась обратно в село, и чем ближе становился родной дом, тем больше возрастала непонятная тревога. Почему бабушка внезапно помешалась рассудком? Что она в панике искала по дому, да ещё так что в доме бардак стоял страшный. Почему если у неё был друг в ритуальной службе, ей так небрежно замазали шрам на шее? И вообще, как так быстро сделали новый памятник? Будто бы заранее. Несмотря на жаркую погоду, начал проходить мороз по коже. Ощущение затишья перед бурей. Пришла, увидела деда, сидящего на крыльце в клетчатой сине-белой рубашке, мутным взглядом смотрящего на забор. Он сам уже был похож на мертвеца. Брр, лучше об этом не думать.

– Как ты, дед? Видишь, вернулась, как обещала. А ты бугуртел.

– Да вижу. Спасибо. Да только это так всегда по началу. А потом аййй… – он махнул рукой – ты новый памятник то видела? Мне кажется Машке бы не понравилось. Она скромной была всегда.

– Дед, тебе не угодишь. Все ей бы понравилось. Вот сегодня кстати думаю сходить, убраться там.

– Спасибо тебе. Это правильно, о своих заботиться, даже о почивших.

Он задумчиво глянул на небо и вздохнул, скрестив руки на коленях.

Я перекусила парочкой бутербродов, запила чаем, взяла спортивную сумку и отправилась на кладбище. Хорошо все таки в селе, пусть и на кладбище, но как никак отдых от городской жизни. Дошла до Помповского кладбища, минула огромную мусорку с горой какой то травы, грязных искусственных цветов, потрепанных выцветших венков. Пошла по тропинке, мимо монументального чёрного длинного памятника. Грустно об этом задумываться. Вся семья из троих человек. Все вместе. Скорее всего ДТП или что то похуже. Сплошной чёрный камень скорби. Даже после смерти семья осталась семьёй. Дошла до нужной могилы, но чуть не прошла мимо. В недоумении смотрела по сторонам. Вроде место то, и грязь на месте. Посмотрела я на могилу бабушки, и меня ненадолго парализовал страх в вперемешку с удивлением. Смотрю – а вместо нового блестящего памятника стоит непонятное классическое советское уродство. Такой памятник, спаянный из листов металла. Выглядит как… Даже не знаю как его описать. Он в форме гроба, но один угол на одном уровне, а другой устремлён куда то вверх. Будто у памятника сколиоз, если бы его углы были плечами. Я поэтому сначала и прошла мимо, он сбил меня с толку. Обошла могилу, прошла чуть дальше, хотела отыскать новый памятник. Куда то же он делся. Ничего. Птицы в вышине пели не прерываясь. У них были свои птичьи дела, а у меня свои, не пойми какие. Зайдя за ограду я всмотрелась в памятник. Действительно, на нем было написано абсолютно все то, что и на новом. Только вместо качественной крупной фотографии был этот жуткий, черно-белый овал, с которого на меня будто бы осуждающе смотрела молодая бабушка. Строгая. Фотография как на паспорт. Под фотографией выбито имя и года жизни. Недалеко прошли люди. Все было как обычно. Я стояла, не в силах пошевелиться. Из ступора меня вывел звонок. Дёрнувшись взяла трубку. Звонила соседка. Сообщила что деда недавно увезли в больницу, что то с ним случилось. Я, позабыв сумку побежала с кладбища прямиком в больницу. Добралась на потрепанной жёлтой маршрутке. Прибежала в отделение неотложной помощи. Там врач спокойно сообщил, что беспокоиться не о чем. У деда был скачок давления, потерял сознание. На данный момент к нему нельзя, надо прийти как минимум завтра. Я кивнула, вышла на улицу. Надеюсь врач не ошибается, и с дедушкой все будет хорошо. Он у нас мужчина сильный, должен выкарабкаться. Видимо так распереживался от скорби, что сам чуть не слёг в яму. Может поэтому, а может… Что то его спровоцировало. С тяжёлой головой я отправилась домой пешком. Ноги еле передвигала. И как обычно, когда дела хуже некуда, на голову сваливаются дополнительные проблемы. Повстречала Стаса. Он как бы невзначай начал какой то разговор, я его особо не слышала. Он спрашивал как дела, ещё что то.

– Ты как вообще? Бледная такая. Мы вот с пацанами недавно ласточку мою доделали.

– Это отлично.

– Я это все к чему… Может прокатимся? Ато она простаивает, хорошая такая.

– Ты прекрасно знаешь почему я здесь – выдохнула я – мне не до покатушек.

– Ну чего ты? Я ж с тобой по хорошему. А ты со мной как не родная. К тому же тебе вдруг куда надо будет, я всегда рядом малая, ты же знаешь.

– Не смей меня так называть. У меня муж есть.

– Ну и что? Кто этот чепух, малая?

Я на него зло глянула, отпрыгнув от меня от загоготал. Мда, чем больше ведёшься, тем ему веселее. Кто то растёт, а кто то остаётся в прошлом. Тогда решила ему подыграть.

– Ладно Стас, ты если так помочь хочешь то хорошо, я если что тебе напишу.

– Ну вооот! Наконец то шестерёнки заработали, заходили. Записывай!

Мне пришлось записать его номер. Мы добрели до дома, тучи сгущались.

– Ты гудни, как поправишься, а то бледная совсем.

– Хорошо. Ты уже это говорил.

– Да не придирайся к словам. Бывай! Свидимся, зайду за тобой как нибудь. Я для тебя вообще может, сюрприз кое какой готовлю.

– Ага, да.

Он неуклюже махнул рукой и пошёл дальше по улице. Я стояла напротив своего дома. Такого родного, но одновременно какого то отталкивающего. Вдали грянул гром. Это придало мне решимости, и я подошла к крыльцу, взошла на него, открыла пошарпаную, когда то бывшую синей, дверь. Войдя в сени почувствовала запах сырой земли и дерева. Снаружи начало покапывать. Впервые этот дом был так одинок и пуст. Снова в голове неприятно зашевелилась мысль – что то напугало деда? Я заперла дверь, прошла из сеней в зал. Сразу заметила неприятную деталь. Одно из окон в зале было разбито, хорошо разыгравшийся за секунды дождь, нещадно лупил по острым остаткам стекла в оконной раме. Я аккуратно подошла к окну, наступив на осколок подошвой ботинка, заметила грязные царапины на стене вокруг окна. Их вроде не было. Грянул гром, я обернулась. Никого нет кроме меня, отражённой в зеркале серванта, с которого судя по всему упало покрывало.

Под знакомый с детства скрип досочного пола я аккуратно начала обходить все комнаты. В зале ничего не было. В комнате для гостей тоже, лишь икона печально смотрела на меня из паутинного угла. Когда зашла в бабушкину комнату, я закричала так, как ещё никогда в жизни не кричала. На полу рядом с кроватью лежали комья земли. А на самой бабушкиной кровати лежал её новый памятник, заботливо укрытый простыней. Её черно белый портрет смотрел в потолок. Голова у меня закружилась, но я смогла устоять. Осторожно, будто бы боясь кого то разбудить, начала двигаться к кровати. Чем ближе подходила, тем нереальнее казалось происходящее. Дрожащей рукой стянула одеяло, увидела ту же надпись с годами жизни. Не знаю сколько времени я смотрела на эту сюрреалистичную картину. Нашла в себе силы приподнять памятник, что бы стащить его с кровати бабушки. Сзади, где обычно аккуратными буквами выводят молитву или слова скорби была совсем другая надпись. Следов что её переделали не было, будто она была на граните всегда. Но сомнений что она не та не возникало. Красивые белые буквы на чёрном фоне гласили: – Скрипят у бабушки колени, и по ночам кричит в гробу. В своей коробке деревянной, а замолкает лишь к утру…

Памятник громко стукнулся об пол, и я потащила его в сени. Под раскаты грома оставлял он грязевые следы и царапины. Втащила его в сени, облокотила на стену. Господи, как же мрачно белело бабушкино лицо в темноте сеней. Я накрыла памятник какой то тряпкой. Поняла что в этом доме больше находиться не могу, пошла проситься к соседу переночевать. Вышла в дождь, пошла на соседний участок.

Степан сидел, глядя в окно на разыгравшуюся грозу, грызя семечки. Обычный грозовой вечер. Жена что то варит на кухне, слушая еле работающее радио. Как вдруг – соседка идёт! По такому дождю! Он вскочил со своего стула, открыл дверь нараспашку:

– Ты чего Мань, совсем сдурела что ли?! Давай быстрее!

Соседка зашла, тряслась вся.

– Давай переодевайся скорее в сухое, на вот, что есть – Степан впопыхах достал из шкафа что то похожее на шорты, футболку, и ночную сорочку. Только размера на два больше.

Она медленно переодевалась в прихожей, совсем никакая.

– А ну ка веди её домой, быстро! – вдруг закричала вошедшая в прихожую жена. Радио на кухне умолкло совсем. Из него доносились только помехи.

– Ты что Рита, дура? Это ж соседка наша, я её как выгоню? Там же дождь стеной, это цистит…

– Не важно, уводи её отсюда, я тебе расскажу потом что такое! – кричала жена, воинственно уперев руки в бока.

– Рит, не буду я. Она ж своя. Мы ж её с пелёнок знаем, ну. Её даже оставляли у нас пару раз. Рита на Машу посмотрела и сердце сжалось.

– Ну хорошо, бес с тобой. Остаётся пускай. Но если вдруг чего случится – меня не вини! – сказала она, развернулась, и быстро покинула комнату.

– Что это с ней… – прошептал Степан.

– Ничего, я все понимаю, дядя Степан, но мне правда нужно было уйти..

– Хоспади да ты еле говоришь. Давай переодевайся, и положим тебя.

После того как соседка переоделась, Степан уложил её в кровать, когда накрывал одеялом она уже спала. Дверь в комнату закрывать не стал, мало ли чего. Поспешил к жене на кухню.

– Рита… – шёпотом проговорил он – ты чего на Машку взъелась? Соседка же…

– Я тебе скажу почему – испуганным шепотком ответила жена, сидя напротив на табуретке – после того как Маша уехала, я осталась могилку убирать, да притомилась. Подумала домой схожу, и вечерком ещё зайду. Пришла домой, чай попила, да вздремнула. Потом обратно пошла как проснулась. Глядь – а памятник то у ней другой совсем. Не тот новенький что сделали Мощины, а такой как в советском союзе то у нас были. Которые как гроб косой.

Степан сидел не шевелясь. Казался статичной картинкой, под тусклым жёлтым светом лампочки, свисающей на проводе. Пытался понять о чет это таком жена говорит.

– И подхожу я, фотография смотрю овальная такая, и из под неё кровь течёт как из раны… Ну я руки в ноги и бегом оттуда.

Риту мелко мелко потрясывало.

– Что ж ты ничего не рассказала?

– Да не знала с чего начать. Я и сама не понимаю что это вообще такое. Говорю тебе, бесовщина какая то проснулась как Воронецкая померла, зря ты Машку у нас оставил.

– Сказано тебе, нельзя так с соседями, что бы там не было. Но с тобою соглашусь, бесовщина и правда какая то творится. Только вот что да почему. Не ясно ничего. Машка то у нас не ведьма какая то, ничего. Столько лет рядом, ничего такого не замечали.

– Плохо может смотрели. Ты приглядывался к ней что ли?

– Тьфу ты, не приглядывался я к ней.

– Ну вот я и говорю.

– Ёмое, ну не угодишь тебе. Да не была ведьмой она, рано иль поздно узнали бы. У нас вон две были, и все знали что они ведьмы. Тут другое что то…

– А чего ж тогда Стёп, чего?

– Да я вот про Мощиных все думаю. Больно быстро памятник они забабахали. Как заранее.

– И Машка то как странно померла, доктора что её осматривали, гримёры эти, как их, тоже все люди ихние. Но они тож у всех на слуху у нас, все их знают. Никогда и ничего.

– Если с могилой что то происходит, думаю надо как раз к могильщикам обращаться. И ты это, как Машка проснётся про эту кровь ничего ей не говори. Девчёнка и так видно настрадалась.

– А Кешу в больницу увезли, почему?

– Старый он, вот почему.

– Какой старый. Он тебя старше то на пять лет всего. Старый. Вот ты если б я померла, прыгал бы тут от счастья да песни пел.

– Да чего ты такое говоришь, Рита.

– Да это я так, проверяю. Это я к тому что все по разному утрату переносят, думаю увидел он что то. Что то такое что аж плохо стало.

– Это мы узнаем опосля, как вернётся. Скоро должен, мужик он сильный.

Дальше разговор престарелой пары пошёл пусть и в другую сторону, но неприятное напряжение сохранилось.

Кое как разлепив глаза я увидела потолок. Кое как поднялась. Голова раскалывалась. Я провалилась чёрную мглу в которой не видно ни собственного носа, ни снов. Встала с постели, пошатываясь вышла из комнаты. Дядя Степан сидел на кухне, улыбнулся увидев меня.

– Проснулась! Ну как ты? Сейчас чаю тебе сделаем.

– Лучше наверное кофе.

– Ну кофу так кофу, как скажешь.

– Я надеюсь вас не сильно напрягла? А то завалилась на порог как мышь мокрая.

– Ни в коем случае, ты чего. А то что Рита бурчит ты не обращай внимания. Она у меня всегда такая была, ты наверное помнишь. Сначала бурчит, потом как успокоится, золотой человек.

– Да, дядя Степан, помню.

– Ты теперь расскажи, что такое случилось то?

– Да просто, страшно как то стало. Дом пустой, ещё этот запах ладана. Тревожно все это – решила сначала соврать я – вот я и прибежала.

– Понятно, понятно. Я вот что думаю, тебе нужно к Мощиным сходить, в ритуальную службу. Представься да попробуй разузнать про могилу то.

– Дядя Степан, ты откуда знаешь?

– Ну вот знаю я. Адрес тебе дам, как лучше станет сходи узнай. Мы с Ритой думаем раз они памятник ставили, они и знают что за чертовщина тут происходит.

Я отпила предложенный дядей Степаном кофе и сказала:

– Тот памятник… Он в сенях у меня стоит.

Глаза дяди Степана округлились: – Да что ж это такое…

Через пять минут мы уже стояли в сенях, сосед чесал голову, недоумевающе смотря на памятник с остатками земли у основания.

– Слов у меня на это не хватит… На вот тебе адрес – он протянул бумажку с номером и адресом – представляйся Воронецкой. Ты про памятник этот никому не говори. Я что-нибудь придумаю, да к деду твоему съезжу.

– Спасибо, дядя Степан – я обняла его – надо разобраться с этим.

Он улыбнувшись горькой улыбкой кивнул, и ушёл из дома, предварительно немного постояв, глядя на царапины на полу, оставленные моей тяжёлой ношей.

Снаружи стояла потрясающая погода, хоть это немного успокаивало мою порядком расшатанную нервную систему. Бросив взгляд на накрытый тряпкой памятник, я пошла к холодильнику. Разогрела на плите кашу с сосисками, пришла в свою комнату, села на кровать. Поесть было надо, хоть и вообще не хотелось. Что вообще происходит? – думала я, заталкивая в непослушный рот кашу. Сколько ещё это будет продолжаться. Все происходящее в целом не укладывалось в мою картину мира. Пусть и не хотелось, но делать что то было необходимо, кроме меня некому. К тому же дед вероятно в большой опасности. Внезапно захотелось, что бы он остался в больнице наподольше. Там с ним хоть не случится того, что случилось здесь. Я глянула на листок с адресом. Какой хороший почерк. Дядя Степан был учителем истории. Когда то. Находясь в своей комнате, глядя на солнце за окном и пролетающих по небу птиц, я не верила что такое происходит со мной. Меня уносило куда то в прошлое, в солнечные летние дни детства, когда меня сплавляли сюда родители, что бы немного пожить для себя. И такая тоска брала от того, что все эти тёплые, светлые воспоминания нещадно втаптывались в грязь происходящим тут дерьмом. Позвонила мужу, он весь на нервах. Сказал что завтра ему ехать в командировку а от меня ни слуху ни духу. Я в свою очередь не стала вываливать на него события произошедшие недавно, сказала что на огороде уработалась и по дому помогала, мол не до звонков было. Он поверил. Через трубку чувствовалось как он скучал, но я объяснила что в ближайшее время вернуться домой не смогу, рассказала про деда. Он у меня человек понимающий, донимать не стал. Мы поцеловались через телефон и попрощались. Эх, вот бы это все поскорей закончилось и я смогла вернуться к прежней жизни. А станет ли она прежней после такого? Или до конца дней своих буду я обходить кладбища стороной? Что ж, надеюсь нет. Отдохнула, пора в путь.

Примерно уже понимала, где находится ритуальная служба. Когда была маленькая, мы с ребятами пару раз даже до неё бегали. Помню как меня пугала большая кирпичная труба недалеко от морга. Она возвышалась над небольшими зданиями как мрачное напоминание о чем то неизбежном. Слухи про неё ходили самые мрачные. Например, что она настолько старая, что кирпичи насквозь пропитались горелой трупятиной, а если к ней поближе подойти, то можно учуять запах палёных волос. Чего только молодёжь не выдумает. Но доля правды есть во всём. День выдался сырой но светлый. Проходила мимо деревянных избушек, двухэтажных, длинных, печальных домов. Видно что прогресс затронул это место. В детстве редко когда можно было увидеть тут спутниковую тарелку. Сейчас же почти у всех они висели. Шла мимо ларьков с облупившейся краской. Мы покупали там хлеб, ребята постарше – сигареты. Мимо рюмочной. Бывали случаи, папа моей подружки приходил с ней сюда, её оставлял снаружи, сам шёл пить с товарищами. Тогда приходила я, и мы с ней болтали часами напролёт. Под вечер её папа вылезал, и они вместе шли домой. Как её звали? То ли Люда, то ли Лера… Не помню уже. На своём пути заприметила кинотеатр. «Альянс» – гласили слегка покосившиеся пластиковые зелёные буквы. А когда то они светились. Зимой мы ходили сюда с дедом. Темнело рано, помню как мы выходим, а снаружи ночь и снег идёт. Большими такими комьями. И эта надпись, подсвечивала зеленоватым цветом, падающие мимо букв снежные хлопья. Умиротворение, спустя года достало до меня своей мягкой рукой, спокойно.

Плывя безмятежно по волнам воспоминаний, добралась до ритуальной службы. На чёрном лакированном фоне вывески, красовалась золотистая надпись «Вечный сон». Долго наверное думали над названием. Ну, что это я, тьфу. Вошла внутрь. Приятный, светлый зал с примерами памятников разной формы и величины, выстроенных вдоль стены по периметру, венками, разных размеров, почти все они пародировали материалом хвою, в центре располагались открытые гробы. С первого взгляда чем то мне это место напомнило магазин музыкальных инструментов. А в каждом таком магазине обязательно есть доставучий продавец… А вот и он…

– Приветствую вас. Давно или недавно, нам не важно, мы с уважением относимся к усопшим. Какова цель вашего визита?

Бедный парень, сколько же ты это учил. Видно как ему не ловко. Он ещё и выглядит младше меня. Он разве поймёт в чем дело если я назову ему свою фамилию…

– Здравствуйте – сказала я слегка громковато и это слово пронеслось над гробами – я Воронецкая Мария Васильевна, пришла кое что уточнить у вашего управляющего.

Парень озадаченно посмотрел на меня, отвёл взгляд в сторону: – На сегодня никаких записей не было, странно… Я сейчас ему сообщу. Одну минуту пожалуйста.

Он слегка поклонился и поспешил куда – то, исчезнув во мраке коридора. Магазин спокойный. Если не думать о всех этих памятниках, венках и гробах то вообще супер. Красоту такую навели, никогда без хлеба не останутся. Через как раз примерно минуту, продавец вышел с мужчиной. Выглядел мужчина солидно, серьёзно. Одет в тёмно-коричневый костюм и чёрную рубашку. Одежда выглажена, сидела как влитая. Он подошёл ко мне, представился:

– Здравствуйте. Меня зовут Анатолий Александрович. Обычно я не выхожу из своего кабинета по первому зову, но мнится мне сегодня у нас случай из ряда вон.

Я непонимающе смотрела на мужчину.

– Ваша фамилия Воронецкая? – спросил он выгнув брови дугой.

– Сейчас я уже Троянова, но по девичеству да. Воронецкая.

– Внучка Марии получается?

– Получается так.

– Ваша бабушка… Водила крепкую дружбу с моим отцом. Он меня давно предупреждал, что кто то из Воронецких в один прекрасный, или не очень прекрасный день придёт, задавая странные вопросы. Потому памятник так скоро был готов. Они с вашей бабушкой, вроде как, заранее договорились, он не особо вдавался в подробности. У престарелых людей отношение к смерти совсем другое, более осознанное. Отец сказал предупредить его, если кто то из Воронецких придёт, и устроить личную встречу.

Я обомлела.

– Личную встречу? – переспросила я.

– Именно так. Если вы конечно не против. Он предупреждал меня… Не соврать бы… Лет двадцать тому назад. Потом напоминал, сказал это может быть очень важно.

– Тогда… Звоните ему. Я сегодня совсем не занята – еле как произнесла я.

Мужчина кивнул и удалился в тот же тёмный коридор. Через примерно пять минут он вышел, сказал что сам меня отвезёт. Мы сели в его автомобиль, довольно дорогой. Редко такие увидишь в наших краях. Смерть прибыльное дело, я и не сомневалась. Он кому то позвонил, бросил пару сухих фраз, кивнул, и положил трубку. Почти всю дорогу мы провели молча. Что происходит… Видимо не раз я ещё задамся этим вопросом в ближайшие дни. Меня тут ждали что ли? Причём довольно давно, двадцать лет назад мне было пять. Я своим приездом привожу в действие какое то предсказание? Да ну, такое только в фильмах бывает. Понимаю, садиться в автомобиль к незнакомому человеку, ехать с ним куда то не самая лучшая идея. Но происходящая с этими памятниками жуть будто пугала меня больше. И разобраться с этим придётся мне, а значит надо рисковать.

Мы подъехали к шикарному двухэтажному особняку с блестящими деревянными деталями по углам, а стены приятного песочного цвета. С роду в таких домах не была. Мы вышли, прошли через дверь у ворот, открывающуюся магнитным ключом. Да уж, это конечно не наша калитка. Анатолий открыл дверь, любезно пригласил внутрь, предложил чай, но я отказалась.

– Что ж, в таком случае он вас ждёт. Поднимайтесь наверх, он в лоджии.

– Погодите, вы не пойдёте со мной?

– Мне может быть и хотелось бы – его тон стал снисходительным – да только отец сказал что это разговор один на один, так что… Поднимайтесь. Не заблудитесь уж.

Я поблагодарила Анатолия, поднялась по шикарной деревянной лестнице наверх, вошла в большой зал. На стенах висели картины. Какие то пейзажи. Огромные часы в пол настолько хорошо подходили интерьеру, что казалось будто они вмонтированы в стену. А вот и лоджия. Зал был таким огромным, что я прошла его за восемь или даже десять секунд. Снаружи, в плетёном кресле сидел старик, в обычной серой футболке с пятнами и трениках. Рядом с креслом находился столик, на котором стояла пепельница и стакан. Видать дедушка пригубливает прямо сутра. Хотя кто знает, может это из за меня.

– Здравствуй, дорогая – проговорил он суровым басом – тебя же Маша зовут?

– Здравствуйте, да, Маша – осторожно ответила я.

– Ты присядь, нам поговорить с тобой надо, а ты стоишь над душой.

Я села в такое же кресло, стоящее по другую сторону столика.

– Тебе налить? – спросил он, доливая что то вроде виски себе в стакан.

– Да нет, спасибо, не пью я.

Он отхлебнул, некоторое время задумчиво смотрел вдаль и сказал:

– Этот памятник… Он не похож на остальные, так ведь?

Мои глаза округлились.

– Обычно памятники не выдирают другие памятники и не встают на их место, да?

Он посмотрел на меня с игривым блеском в глазах. Будто рассказывал шутку.

– Ты думаешь что я сыну про Воронецких талдычил. Запомнил все таки. Знал я, что так будет.

– Как будет?

– Ой, а я старый дурак не представился. Александр Сергеевич – он протянул мне руку и очень крепко пожал мою – только не Пушкин, а Мощин я.

– Очень приятно Александр Сергеевич. Продолжайте пожалуйста.

Он закурил.

– Рад что ты пришла, да и не рад одновременно. История, которую хочу я тебе поведать, прямо скажем, не из приятных. Такое же ощущение как со смертью, понимаешь? Вроде готовишься к этому, готовишься, а когда это наконец происходит, всё равно… Больно… С чего начать бы, с чего начать… Начну пожалуй с самого начала, что бы все было понятно – он затянулся и выпустил густой едкий дым из носа – батька мой все это начал. Мне было тогда шесть лет. Так давно, что аж мир уже совсем другой. Но к сожалению есть вещи, которые не забыть никогда, сколько бы не прошло времени. Как сейчас помню. Пасмурный летний день 1942 года. Война нехило задела нашу деревню. Тогда Помповкой она называлась ещё. Многих тогда война забрала. В самом расцвете сил. В том числе моего старшего брата. Батька мой водителем работал. Его ГАЗ АА стоял в небольшой пристройке возле дома. Он брату моему сказал мол, иди в гараж да меня дождись. Грузовик чинить будем. А то скоро провиант везти в соседнюю деревню, барахлит в нем что то. Ну брат и пошёл. А батька тогда в дом за чем то зашёл, и как раз в этот момент немцы бомбить начали. Я из дома гляжу – одна бомба на дорогу возле дома упала, ворота снесло. А вторая прям в пристройку ту угодила. Моментально все разлетелось. Вместе с ГАЗом. И вместе с братом. Щепки до крыльца долетели, помню как стою, смотрю на них. Голову поворачиваю, а там дыра дымится, доски торчат как толстая безобразная деревянная трава. Потом меня батька резко в дом затянул, дверь зачем то запер, да в подвал со мной залез. Так мы сидели вдвоём, при слабом свете лучины. Помню как его мертвенно бледное лицо, потерявшее всякие краски, быстро переняло на себя цвет лампы, став грязно – жёлтым. Как пустыми глазами, из которых градом капали слезы он смотрел на лампу, не издав ни звука. На следующий день мы вылезли. Надо всей деревней стоял женский вой, растворяясь, где то в сером безразличном небе. Батька пошёл к тому месту, где была пристройка, и стоял там где то час. Может меньше, может больше. Будучи ребёнком ты по другому воспринимаешь время. Мне показалось, что та яма его сейчас поглотит. Схватит деревянными обломками, утащит под землю, а он убитый горем и не будет сопротивляться. Периодически я наведывался туда, где стоял наш дом. Там все уже заросло, не пройдёшь – он отпил из бокала, и снова пыхнул вонючим дымом – хотя угадывается, что был тут чей то участок. Я оттуда взял кое чего на память, да и ушёл навсегда. По тому и одеваюсь по простецки, не так как сын мой или внуки. Они ж видишь, богатые. Хотят свою статусность кому то показать. А я милая моя это все не приветствую. Потому что думается мне… Так я и остался сидеть с отцом в подвале. Грязный оборванец…

В этот момент он так сощурился, будто сейчас заплачет. Этого я бы не перенесла… Но нет. Видимо сдержался. И грустно смотря вдаль, продолжил:

– Батька взял из ямы какие то железки. Понёс в сарай. Он у него как мастерская чтоль был. И вот он в эту мастерскую какие то детали таскать начал. Потом меня соседке зарёванной отдал, сказал чтоб я у неё побыл какое то время. Она целыми днями плакала, а по ночам рассказывала мне странные истории. Может она уже тогда с ума сошла, но потом то уж точно. Под конец и вовсе пропала. Жил я у неё три дня и три ночи. Отец все что то мастерил в своём сарае, меня всегда прогонял, чуть на горизонте появлялся. На утро четвёртого дня вынес он из сарая бандуру. Пусть и уродливую, особенно если сейчас посмотреть какую мы красоту делаем, зато самодельную. Погрузил её в тележку, и повез её по селу всем показывать. Смотрите мол, что сделал. Стал впервые предлагать свои услуги. При чем даром. Людей тогда погибло, сама понимаешь. Много. Спросом он стал пользоваться неимоверным. Да и люди его просто так не оставляли. Отплачивали, кто чем мог. Батька отказывался часто, за исключением дней когда нам совсем худо становилось. Материала ему тащили отовсюду самого разного. А он стал надгробия мастерить. В сарае. И все бы хорошо, если так можно выразиться, да только вот в то самое утро, после трёх дней работы вытащил он, окрашенный серебряной краской тот самый памятник. Как я уже потом понял, сделан он был из листов металла от грузовика, кровью моего брата окропленный… Царствие ему небесное – он перекрестился – возможно даже кусков той бомбы проклятой, возможно он уж не разобрал что тащит. Все это он соединил в надгробную плиту, которая по видимому, каким то образом впитала горечь войны. А нам это потом аукнулось…

Он снова отпил, достал следующую сигарету, закурил. Я сидела, онемев от удивления, смешанного с печалью и страхом. Александр Сергеевич продолжал:

– Ты как себя чувствуешь? Все хорошо? Лица на тебе нет.

– Обдумываю все это. В голове просто не укладывается, простите…

– Согласен, глупый вопрос. Я б на твоём месте подумал что старик рехнулся совсем. Хотя то ли ещё будет. Далее как я понял, отец первый памятник поставил на могилу моего брата. Петра Сергеевича Мощина. Сгрузили в деревянный ящик все что от него осталось, закопали, а сверху он это самодельное изваяние водрузил. Но не все в гроб попало, не всё… Могила и сейчас на месте, в старой части кладбища. Там потом безымянных хоронить стали, как кладбище разрослось. Раньше то оно поменьше было. И дело в том, что именно над братом моим был памятник тот первым… – он покурил, помолчал, и продолжил – и дела стали с ним непонятные твориться. Как то раз пришли мы на могилу, а он обратной стороной повёрнут. Как развернул его кто. Батька сходил, с инструментами вернулся, хотел как было сделать. Как начал памятник поворачивать, так из под фотографии овальной кровь полилась. Как из раны. А брат мой с фотографии кричит мол, не трожь! – на этом моменте Александр Сергеевич вскрикнул, и я дёрнулась – ну он памятник и отпустил. Потом, где то через месяц после этого к батьке моему пришла знакомая его, и вся бледная такая. На кладбище его повела. У ней вместо памятника её мужу стоял памятник с могилы брата, но с фотографией мужика того, недавно почившего. С его могилы надгробие потом нашли в сарае женщины. Будто приволок кто то да и оставил. Мужики тогда собрались на машине памятник выдернуть. Один конец верёвки перевязали вокруг надгробия, другой привязали к машине. Но он с места не двигался, как они не старались. В один момент когда особенно машина напряглась, раздулся откуда то крик мужской. Крик боли. Перепугались тогда все знатно. Потом плюнули, пусть так остаётся. Но слух дурной пошёл по селу про нашу семью. Говорили что батька мой или сам этим непотребством занимался, либо чертовщину какую то призвал. Потом, в течении нескольких лет, похожие случаи произошли с могилами всех наших родственников. Всех без исключения. Будь это Мощины или сменившие фамилию Мощины. Если кровь была родная, то всё. Памятник будет выдернут. Я как постарше стал, посчитал что памятник на месте могилы стоит от месяца до года. Возможно это как то связано с возрастом умершего. Возможно он питается воспоминаниями.

Александр Сергеевич снова отпил, посмотрел в небо.

– Памятник пропал на некоторое время. Видимо отправлялся искать могилы наших родственников в других местах. Мы даже подумали что все закончилось. Но памятник объявился весной 1956. На этот раз он находился уже на могиле подруги батьки. Которая его на кладбище водила. Все так же. Фотография её, года жизни её. Только памятник не её. И продолжалось это долго, и похоже продолжается до сих пор. Мария Воронецкая со мною дружила. Ну и с ним конечно. Тяжело с ней было не дружить. По огороду помогала, на праздники вместе они ходили. Я даже подумал один раз, может у нас роман. Была бы ты сейчас Мощина. Но до этого не дошло. Потом она и вовсе за Кешу вышла, деда твоего. Такая вот история…

Я не знала что сказать. Вообще. Но все же нашлась:

– Получается что надгробие какое то время постоит и уйдёт?.. Это происходит просто потому что они при жизни были знакомы?

– Получается так… И со мной так будет. И с тобой так будет. Только я так и не выяснил почему это происходит и для чего. Видать, только после смерти узнаю…

– Да что вы такое говорите! Надо это прекратить! Нужно остановить это, как вы сказали, непотребство. Эта штука что, неуничтожимая? И она будет продолжать этим заниматься?

– Маш, я тебя прекрасно понимаю. Но как это остановить никто не знает… Да и получится ли?

– Александр Сергеевич, мы должны попытаться. Я съезжу домой, попытаюсь хоть что то узнать. Приеду, и мы во всем разберёмся, обещаю.

Он очень грустно на меня посмотрел:

– Ну хорошо. Попробуй. Только вот я слишком уж стар стал для чего то такого… Ты поезжай, глянь. Я тебя не остановлю. Но не забывай, как мы с автомобильной тягой пытались его вытащить, а он даже не двинулся… Что то меня немного мутит… Пойду чтоль прилягу… Ты это… Сыну моему про это не говори, мало ли, ускоришь… Что то…

– Конечно конечно, пойдёмте.

Я помогла ему встать, и дойти до кровати. Он прилёг, с улыбкой мы попрощались, я пообещала вернуться. Спустилась вниз, где ждал Анатолий.

– Как прошло? – на выдохе, тоскливо спросил он.

– Нормально… Александр Сергеевич пошёл спать…

– Я его сейчас проверю, и отвезу тебя обратно.

Так он и сделал. Я попросила оставить возле кладбища. В машине прямо чувствовалось напряжение. Ясно было, что ему интересно что же мы обсуждали. Но оставить наш разговор в тайне теперь моя прямая обязанность.

Попрощавшись с Анатолием, направилась на кладбище. Солнце начинало клониться к горизонту, я все ещё успевала на автобус. С опаской пробиралась к нужной могиле. Теперь чувство что каждый покойник с фотографии на меня смотрит усилилось в сто раз. Будто они своими взглядами говорили: беги отсюда, что же ты делаешь! Но игнорируя страх я пробиралась вперёд. Дошла до неё… Памятник был на месте. Поблескивал посеребреный металл. Зашла за калитку. Какое то время просто стояла и смотрела на него, стараясь отгонять дурные мысли о том, из чего он сделан. Подошла ближе. Впервые за все время меня напугала надпись “Воронецкая Мария Ивановна”. До меня почему то только сейчас дошло, что это в принципе моё имя. Да, сейчас фамилия другая, но большую часть жизни я была Воронецкой… Стало вдруг как то даже мерзко. Само надгробие росло из металлического продолговатого бруска, похожего на те, что мальчики используют на уроках труда. Только этот был из металла. В этом самом продолговатом основании с правой стороны находилась вделанная в него маленькая вазочка, в которую кто то заботливо положил два вянущих цветка. Я, немного не понимая саму себя, приблизилась почти вплотную к этому изваянию. Любопытство пересиливало страх. Мне в нос ударил резкий, отчётливый запах краски. Будто его недавно покрасили. От этого запаха в носу и глотке моментально стало сухо. Ещё немного и голова закружится, будто за ним стоит открытая банка с краской. Но никакой банки за ним не было. Зато был звук. Его хорошо перекрывал шум ветра в кронах кладбищенских деревьев и щебет птиц, которые под вечер очень уж разорались. Звук этот, был похож на тот, что слышишь если приложить стакан или ракушку к уху. Что то похожее на шум волн. А ещё какие то шуршания. Очень тихие. Будто внутри что то ползает. Услышала я это только практически прислонив ухо к тёплому от летнего солнца металлу. Наверное, что бы расслышать звук получше, надо прийти ночью, когда птицы уснут а ветер затихнет, и памятник будет поблескивать серебром в свете суны. Меня передёрнуло от этой мысли. Я отпрянула от памятника, всё тело окатило мурашками. Тут же заметила свою спортивную сумку, подняла её, и сама опять таки не совсем понимая что делаю, погрозила надгробию пальцем, и поспешила на остановку.

Через автобусное окно наблюдала потрясающий закат. Такой бывает только в деревне. Но даже этот, полный восхищения момент был испорчен поганенькими мыслями. Закат будет всегда. И после моего ухода. Земля продолжит вращение. И точно такой же закат, будет освещать мой надгробный памятник. Который скорее всего, будет серебряным… Фу! Надо скорее домой. По дороге созвонилась с дедом. Говорил он вяло, но утешил новостью о нормальном состоянии своего здоровья. Я попросила его особо домой не торопиться пока меня не будет, но он сказал, что к сожалению, скоро его вероятно с больницы выпрут. Койку занимает лишнюю. Ну и сволочи. Можно подумать так уж много людей у нас там. Мы попрощались и я с тяжёлым сердцем вернулась в городской дом. Заказала на вечер суши, нормально помылась. Ещё никогда этот процесс не был таким напряжённым. С деревни осталось неприятное ощущение паранойи. Поэтому мылась я с включённым на всю громкость видео. Жаль что муж уехал, и поговорить теперь совсем не с кем о происходящем.

Поедая суши копалась в интернете с надеждой найти хоть какую то информацию. Попадались лишь истории про обряды и страшилки про похороны. Почему эта хрень живая? Что она делает? А вдруг моя бабушка из за этого страдает? Я конечно не верю в потусторонний мир, но в такой ситуации всякие убеждения насчёт этого пошатнутся. Что если это так? Надпись на её новеньком памятнике, о том как она стонет в гробу до утра, лишь подогревала эту теорию. Эта штука бродит по земле 78 лет… Почему она ещё не проржавела и не развалилась вообще? В поисках ответов на эти вопросы я провела весь оставшийся вечер, часам к двум ночи стало клонить в сон. Поставила будильник, и легла спать. Наконец, удобная большая кровать, вдали от всего этого…

Проснулась в итоге, проспав будильник. В обстановке городской квартиры настроение понемногу повышалось. Весь день я убиралась, поливала цветы и конечно же сидела в интернете. Самое распространённое мнение касательно чего – то неупокоённого состоялась в том, что кого то не так похоронили, либо смерть была насильственной. Я это и так знала, из фильмов и сериалов. Ничего принципиально нового найти не удалось, под конец я и вовсе посмотрела фильм. К хорошему быстро привыкаешь. Возможно те кто думают что я стала городской, всё же отчасти правы. Таким образом, наконец почти совсем расслабившись, провела второй вечер. Легла спать. Если б знала, что произойдёт, не сомкнула б глаз вовсе. Сплю, и снится будто я куда то иду. Иду иду, а куда не понимаю. Потом вдруг холодок небольшой по ногам и телу пошёл. Такая ночная летняя прохлада. Начала просыпаться. Открыла газа. Стою на балконе, ночной ветер безмятежно шевелит полы ночнушки. Проморгалась. Что это я? Во сне что ли ходит начала? Докатились. Потом развернулась, и увидела то, что забыть уже никогда не смогу. Всю свою жизнь буду это вспоминать… Развернувшись, я увидела овальную кладбищенскую фотографию… Только размером она была с дверной проём. Как я это поняла? Она целиком занимала дверной проём кухни. Ярко – белый овал, на фоне чернеющего коридора. Огромная фотография бабушки смотрела мне прямо в душу. Фотография как из очень давних времён. Она в белом платке, рот немного перекошен, уголок нижней губы сползает куда то вниз. Она пустыми, потерянными, мёртвыми глазами сверлила меня. Под фотографией, отчего то вдруг показавшиеся такими отвратными, буквы. Аккуратно выведенные красивым прописным почерком. Её имя. Моё имя. Года жизни. Я отчётливо вновь услышала этот шуршащий звук, словно за белым овалом что то было. Или в нем самом… Заметила, как фото бабушки начинает темнеть, будто проваливаясь в темноту коридора. Мир начал уходить у меня из под ног, и я отключилась.

Очнулась на полу кухни. Голова сильно болела. Дверной проём был пуст и залит солнечным светом. За окном пролетали поющие птицы. Слышался гул машин. С трудом поднявшись я осторожно обошла всю квартиру. Ничего. И тут мой взгляд зацепился за спортивную сумку, которую забыла на кладбище а потом притащила домой. Открыв её, помимо садовых принадлежностей обнаружила горсть покрытых грязью и паутиной конфет. Вот черт! Почему сразу не проверила сумку. Сама же принесла в свой дом конфет с кладбища. Вероятно это как то связано с кошмарным сном, но тогда почему в первую ночь все было нормально? Сев на кухонную табуретку, смотрела в стену. Приснится же такое… Возможно кое кто зовёт меня обратно. Хочет довести до конца своё непонятное жуткое дело. Выпив кофе взбодрилась, вновь собравшись с духом направилась в Помпово, и не могла отделаться от мысли, что в этот раз, возможно уже навсегда. Приехала, шла в сторону дома, и до меня кое что дошло. Возможно рысканья в интернете все же не прошли даром. Что если все эти 78 лет, единственное что требовалось, это… Довести самые первые похороны до конца… Александр Сергеевич же сказал, что в деревянную коробку положили то, что батька его смог найти, возможно нужно найти все… Мои мысли прервал Стас, проезжая мимо на своей развалюхе. Караулит что ли.

– Привет, малая, ну ты чего не звонишь не пишешь? Сказала будешь писать звонить. Косяяяк. Ну ничего, это исправим. Тебя может подвезти куда? Запрыгивай, мигом домчим.

Тогда я думала о словах Александра Сергеевича о том, как у них на участке всё заросло:

– Знаешь, а давай.

– Ну наконец то ты поняла, сколько можно за тобой бегать!

Села к нему в оранжевую четырку, пропахшую бензином, она с грохотом поехала в сторону моего дома.

– Ну чё, рассказывай как дела твои.

Я только собиралась что то сказать, как он сам продолжил говорить, не давая ответить. Он всегда так делал, сколько его знаю.

– А ты помнишь, как мы вместе тусовались, а? Как классно было а? Как целовались с тобой на заброшке, гуляли по рельсам. Ты все про книжки какие то затирала свои.

– А ты про машины свои дурацкие.

– Какой дурацкие, сама такая. Помнишь как клубнику собирать бегали и в прятки играли? – он мечтательно посмотрел вдаль своими голубыми глазами, растворяясь в воспоминаниях – ты тогда мне дала себя в первый раз поцеловать.

– И в тот же день ты заехал мне по глазу с локтя!

– Ой Маш, я столько раз уже извинился, к тому же я случайно, ты так сказать под руку попала когда в гору поднимались. Ты дуешься чтоль до сих пор? Ээээээээ!

Стас махнул рукой. Но все это правда. Мы и правда встречались. Какой дурочкой тогда я была. Хотя сейчас сидя рядом с ним понимала, что меня в нём тогда зацепило. Его глаза, манера говорить, некая безбашенность. Это ценится, когда тебе 14 лет. Только вот мне уже 25, а ему всё ещё 14. Кто то остаётся в этом возрасте навсегда. Мы ехали, вспоминая минувшие дни, даже смеялись. Я каким то образом поймала его волну, а когда ловишь его волну, он уже вроде и не такой мудак. Стас высадил меня у дома, на прощание крикнув:

– Давай Машк, будет чё надо гудни. Я тебе вообще сюрприз готовлю!

Как напрягал меня его сюрприз… Ну ладно. Мы попрощались, он грохоча уехал, оставив меня дышать дымом. Вот и дом, уже не такой милый дом. Зашла к соседям, от дяди Степана узнала что дедушку завтра выписывают. Мы сошлись во мнении что тут ему ой как не безопасно. Но деваться некуда. Завтра надо будет забрать. Сосед обещал привезти деда домой. Я в свою очередь рассказала всё что рассказал мне Александр Сергеевич, и свои догадки. Дядя Степан поддержал мою мысль и даже выразил желание помочь.

– Не гоже девушке одной в земле копаться. Я с тобой поеду, помогу как смогу. Завтра как деда твоего привезу, можем отправляться.

Мне было очень приятно, но нужно было ещё поговорить насчёт этого с Александром Сергеевичем. Адреса его дома у меня не было, потому решила отправиться в ритуальную службу. Добралась до туда быстрым шагом, на пороге так скажем, магазина, встретила Анатолия. Своего угрюмого выражения лица он не сменил.

– Здравствуйте, Анатолий! Если у Александра Сергеевича будет время…

– Не будет, у Александра Сергеевича времени – оборвал он меня – и вообще вам лучше здесь больше не появляться, по хорошему прошу.

– Подождите… Но что случилось? Он в порядке?

– Не сказал бы. Ему после вашего разговора поплохело. Теперь с постели не встаёт. Пришлось младшего отправить за ним следить.

– Он выпивал во время разговора, может в этом дело?

– Не знаю в чем именно дело, но факт остаётся фактом. После вашего разговора он слёг. А ещё – он огляделся и подошёл ближе – понятия не имею как наши семьи связаны, и что там за чертовщина прошлых лет даёт о себе знать, но… – он замялся – сегодня я оставался на работе допоздна. Периодически и вовсе тут ночую, много бумажной волокиты с этими памятниками знаете ли. И вот прохаживался я по залу с памятниками, думал о своём, как вдруг заметил… Не знаю, прозвучит как шутка, но фотографии с образцов памятников начали перепрыгивать с одного памятника на другой. То есть вот тебе Леонид Иванович, любимый муж, как вдруг раз, он перетекает на здоровый памятник для всей семьи, и лицо его растягивается на всю ширину поверхности. И лица вот так перепрыгивают с первого памятника на другой, с другого на первый… – его затрясло – я заперся в кабинете и до утра не выходил. И все это в тишине, понимаешь? Я так перепугался, вон до сих пор трясёт. Не знаю как теперь работать. 30 лет работал, никогда ничего подобного не было. Ты припёрлась, и вот пожалуйста.

– Это просто ужас, в моей жизни тоже начали происходить отвратительные вещи. Но как мы поняли, это как то связано конкретно с нами. У меня даже есть мысль как всё это прекратить, понимаете? Нам надо работать вместе, что бы такого не повторилось. Нужен адрес первого дома вашей семьи, что бы…

– Я не собираюсь вам помогать – перебил Анатолий – это все какой то непонятный мрак, пришедший с тобой. Если ты что то там придумала то флаг тебе в руки. А отца моего не трогай. Он и так на ладан дышит…

С этими словами Анатолий ушёл, закрыв за собой дверь. Понятное дело он обижен. Столько лет от него скрывают тайну, и не говорят даже тогда когда что то тёмное начинает происходить в реальном времени. Тут появляюсь я и его папа начинает чувствовать себя плохо. Я бы наверное тоже не обрадовалась. Что поделать, надо найти адрес другим способом. Вернулась домой. Тут все стало таким чужим. Даже тёплые воспоминания, всегда казавшиеся мне бессмертными, куда то улетучились. Пока погода позволяет поработала по огороду, подёргала сорняки, полила все грядки. Во время обеда пообщалась с мужем. Хоть у кого то из нас всё в порядке. Это порадовало. Потом убралась дома, паутину убрала. Что же тут бабушка искала… Может она знала как это остановить? Александр Сергеевич ничего не говорил про какой нибудь оберег или талисман. Тоже искала, вдруг потайная дверь есть или сейф… Пока подметала ящики, случайно обнаружила двигающуюся заднюю стенку тумбочки с какими то разводами. Немного поковырявшись отодвинула её, и поняла, что возможно всё более прозаично, безо всяких талисманов. В небольшом углублении стены было охотничье ружьё. Возможно бабушка просто собиралась отбиваться по суровому. Она теперь не расскажет. По крайней мере я на это надеюсь…

Под вечер сходила на базар. Купила пирожок и маленькую бутылку «Буратино» с отклеивающейся этикеткой. Позвонила Стасу. Он судя по голосу был приятно удивлён. Я хотела узнать нет ли у него тримера. И оказалось что такой наличествовал. Похоже кое кто наконец придётся кстати. Пригласила его с нами завтра ехать косить траву. Он с радостью согласился. Но ехать куда… Вернувшись домой села на крыльцо. Смотрела на закат. Так красиво, но забор портил всё. Когда то давно, на этом крыльце сидел дед, и задорно играл на баяне. А я плясала и кружилась с платочком, зажатым между двух пальцев. Забор тогда стоял ровно, и был недавно покрашен, судя по всему в последний раз, потому что сейчас я могла наблюдать остатки, той самой зелёной краски, Никогда бы не подумала что подобное вообще возможно. Кому расскажи, покрутят пальцем у виска и всё. Поглядела на бочку, в которой лежала кукла. Да уж, лучше тебе пока побыть здесь. Поужинала, и легла спать. Кровать приняла меня с распростёртыми объятиями, но было так жарко, что пришлось отодвинуть тяжёлое белое одеяло ногами вниз. Я уснула, и мне приснился самый страшный кошмарный сон в моей жизни.