На пути к цели

Глава 1. Госпиталь

Ветер, сильный и порывистый, трепал мои волосы, грозя сорвать с головы форменную фуражку. Одно, особенно сильное дуновение резко дёрнуло её, да так, что я не успел ухватиться за козырёк, и она, сорвавшись, полетела по воздуху, гонимая удалым порывом.

– Стой! – крикнул я, но не услышал собственного голоса. – Стой! – ещё сильнее закричал я, но мой сиплый кашель никто не услышал, даже я сам. Спазм перехватил горло и, согнувшись, я судорожно закашлялся, пытаясь одновременно вдохнуть и выдохнуть, проталкивая через себя спазм.

Ничего не получалось, кашель продолжал душить меня, отчего в глазах темнело, я принялся судорожно хватать себя за горло, пытаясь чем-то помочь, и внезапно очнулся.

Я лежал, таращась в высокий потолок, который украшала бело-голубая лепнина, по моему лицу активно стекал пот, и я кашлял, да так сильно, будто хотел выплюнуть собственные лёгкие, от этого, видимо, и очнулся.

– Где я, что со мной, как попал сюда? – теснились в голове самые разные вопросы, на которые не находилось ответов. Откашлявшись, я откинулся на подушку и, прикрыв глаза, погрузился в глубокий сон.

– Доктор, ну что?! – спросил дородный мужчина, одетый в военный мундир.

Пожилой мужчина в дорогом пенсне, с седоватым ёжиком волос на голове, снял очки и, потерев пальцами покрасневшие от недосыпа глаза, ответил.

– Будет жить! Восстановление предстоит долгое и весьма непростое, возможна частичная потеря дара, хотя юноша явно прошёл дополнительную подготовку по умению его использовать. Чувствуется опытная рука инструктора, но всё равно, выжег его до последней йоты. Это плохая новость. Хорошая же в том, что вызванный лекарством кашель показал правильную работу лёгких, и кислород вновь стал постоянно циркулировать в крови. Если бы не обширная кровопотеря, вызванная применением боевого дара, он очнулся намного раньше, да и вообще, с лёгкостью перенёс все нанесённые ему раны, но…

– Это понятно, что мне докладывать военному министру, а тому – императору?

– Докладывайте, что через месяц барон Дегтярёв сможет самостоятельно присутствовать на аудиенции императора, если таковая вдруг случится для него.

– Это точно?

– Я не господь Бог, и не могу оперировать со стопроцентной вероятностью. Но жить он будет, восстанавливаться тоже, нужный уход здесь, в госпитале, мы обеспечим, а дальше… Конечно, если его начнут посещать родные люди и приносить домашнюю еду, то он скорее пойдёт на поправку, но это окажется всего лишь дополнительным фактором к вышеизложенному.

– Он сирота.

– Понятно, невеста у него есть?

– Насколько я знаю, нет.

– Это плохо. Девушки, они, знаете, – тут доктор неопределённо покрутил в воздухе пальцами, – они такие, некоторых юношей буквально одним только своим видом могут с больничного ложа поднять. Особенно, если обладают эффектной внешностью, нежным голосом и чарующими формами, вы таких знаете?

– Гм, – дородный чиновник военного ведомства смешался и беспричинно оглянулся на сидевшую недалеко от них сиделку, занятую своими делами. Сиделка, женщина далеко за сорок, одетая в длинное, чёрное с белым орнаментом платье, с белой косынкой на голове, не производила впечатления заманчивой женщины и ничем не могла помочь юноше.

– Понимаю, желательно найти прелестницу, раз император лично озаботился судьбой этого юноши, или у него, всё же, есть, пусть не невеста, а добрая знакомая? Хотя, он же сирота, ещё и не из Павлограда, к тому же, учится в инженерной академии, где девиц отродясь не бывало, а если такие вдруг там ненароком и обнаружатся, то станут, скорее, похожи на юношей своим обличьем, чем на прелестных милашек.

– Я узнаю, что можно сделать по данному вопросу, – наконец выдавил из себя красный, как рак, чиновник.

– Узнайте, это не помешает, а поможет. Думаю, что всё нужное я вам сказал, юноша спит здоровым сном. Получать он будет внутривенно питательный раствор и эфирные маски, которые насытят его лёгкие эфирной смесью. Конечно, дорогое удовольствие, но раз военное министерство оплачивает затраты, то это быстрее поставит юношу на ноги.

– Я сообщу обо всём своему начальству.

– Сообщите, а сейчас нам, пожалуй, пора уйти, мы мешаем сиделке, да и, признаться, у меня полно дел: пациентов ещё много, и каждому нужно уделить время и заботу.

– Да-да, прошу меня извинить.

– Извиняться вам незачем, просто примите мои слова к сведению и доведите до должностных лиц, которым поручен надзор за состоянием этого героического юноши, а большего и не нужно.

– Сделаем, – кивнул чиновник и поднялся с тяжело скрипнувшего под его тяжестью табурета.

– Всего хорошего! – попрощался с ним доктор и направился к очередному больному, а чиновник – на выход.

О полученных сведениях посетитель госпиталя вскоре рассказал начальству, а то, хмыкнув, довело до военного министра, на что тот возмущённо отмахнулся и рассказал о просьбе доктора главном жандарму, совершенно случайно, когда состыковывал с ним по телефону какой-то второстепенный вопрос, касающийся произошедших событий.

– М-да, интересный у вас доктор, господин военный министр.

– Какой есть, зато самый лучший, но согласен с вами, весьма своеобразный.

– Все мы своеобразные, но я наведу справки и, возможно, мы найдём девушку, с которой встречался Дегтярёв, вроде, имелась такая.

– Было бы славно, – вежливо ответил военный министр и положил трубку.

Положив трубку, главный жандарм ещё несколько секунд стоял, недоумевая, что за хренью он занимается, но чувство незавершённости дела, порученного лично императором, не дало ему просто покрутить пальцем у виска и забыть о том.

– Дурдом! – вслух сказал он и, крикнув адъютанта, велел вызвать к нему полковника Живоглотова.

Живоглотов вскоре явился.

– Геннадий Петрович, не стану вас пока расспрашивать о ходе расследования, мне поступил сегодня весьма интересный запрос. Скажите, вы помните барона Дегтярёва, юношу из инженерно-духовной академии?

– Так точно!

– Личное дело у вас?

– Нет, у ротмистра Радочкина.

– Ясно, у Дегтярёва есть невеста?

– Нет.

– А девушка?

– Не знаю, я уточню.

– Уточните, надо как-то сообщить ей его местонахождение, чтобы она смогла посетить юношу в больнице. Он очнулся, и его лечащий доктор посоветовал, чтобы его навещали близкие люди, а так как он сирота, то ближе какой-нибудь малознакомой девицы у него и нет. Глупо, конечно, заниматься такими пустяками, а с другой стороны, ему нужны положительные эмоции, а кто, как не девушки, дарят их мужчине, особенно такому храброму и пылкому. Эх, где мои семнадцать лет, но нашему барону и здесь не сильно везёт, так как ни невесты, ни любимой девушки у него, я так полагаю, всё же, нет?

– Да, если бы таковая имелась, мы о том знали.

– Ясно, разбирайтесь, по возможности направьте, если же нет, то нужно с помощью сиделки надоумить парня, когда он очнётся, чтобы сам письмо написал, а вы уже проинформируете мадмуазель о том, что ей к тому будет всевозможная выгода. Выйти замуж за такого перспективного молодого человека не каждой девице дано. Девиц у нас в империи, Слава Богу, хватает, а вот инженеров с даром, да ещё и храбрецов, не так и много.

– Слушаюсь!

– Тогда ступайте и сегодня представьте мне письменный доклад по всем происшествиям в военно-полевых лагерях!

– Слушаюсь!

Граф Васильев после разговора с военным министром и последующей аудиенции у императора, которую чуть было не перенесли на другой день, пребывал в глубоких раздумьях, вспоминая произошедший разговор. Выслушав доклад графа, император стал расспрашивать его о делах губернии, сделал замечания и поставил новые задачи, а также уточнил некоторые весьма серьёзные, а иногда и щепетильные вопросы. Одним из последних оказался вопрос, касающийся академии, где училась его дочь.

– Граф, что вы можете сказать об инженерной академии, в которой учится ваша дочь, не слышали ли вы от дочери какой-либо информации, что может дать пищу к размышлениям?

– Ваше величество! Моя дочь ничего плохого не рассказывала об академии, да я и сам ничего не слышал о том, единственное, что не так давно присутствовали волнения и слухи, дестабилизирующее веру в справедливость, но они довольно быстро были развенчаны, и всё успокоилось. С той поры больше ничего, заслуживающего вашего внимания, там не происходило, насколько я знаю.

– Понятно. У нас есть пострадавшие из числа студентов различных учебных заведений, в том числе и из этой академии, что прискорбно, за их жизнь борются врачи, а многих уже не вернёшь. Враг способен нанести самый неожиданный удар, и я бы советовал вам плотнее заняться дочерью и, если есть такая возможность, назначить ей охрану или перевести на домашнее обучение, сами понимаете, почему. А если не понимаете, то я объясню. Вы – генерал-губернатор одной из основных и значимых губерний империи, у вас учится дочь, одна, в незнакомом городе, в компании разноплеменных студентов, среди которых, наверняка, присутствуют предатели и негодяи. А после такого наглого нападения я уже ничему не удивлюсь. Вашу дочь очень легко захватить и взять в заложники, чтобы требовать от вас невыполнимых условий, или выполнимых, в случае вашего предательства.

– Я никогда не предам Отечество! – вспыхнул от гнева граф.

– Верю, но потерять дочь я никому не пожелаю, тем более, в таком юном возрасте, в котором она находится. Она и ей подобные – будущее империи, его надобно сберегать. Подумайте над моим предложением, вам нужно защитить её в любом случае, ведь сама себя она защитить не сможет. Либо познакомьте её с таким человеком, рядом с которым она всегда будет в безопасности и которого станут опасаться, зная, что он собой представляет. Хотя, я думаю, что последнее недостижимо.

– Я понял, Ваше императорское величество, я подумаю и приму все необходимые меры, вплоть до прекращения очного обучения.

– Это, я думаю, окажется самым правильным решением, а учиться никто не запрещает и на дому, или конспективно, приезжая только на сессии. Это всего лишь совет. Аудиенция закончена, вы можете идти, граф.

– Благодарю вас за участие, Ваше императорское величество, я выполню ваше волеизъявление.

– Это всего лишь совет, граф.

Васильев поклонился и вышел, стараясь сделать это как можно степеннее и, в то же время, очень быстро. Оказавшись за дверью, он, нигде не задерживаясь, вышел из дворца, сел в свою машину и направился домой. Откинувшись на спинку автомобильного сиденья, он стал анализировать разговор с императором и военным министром. А поразмыслить было над чем. Нужно разговаривать с супругой.

Вот только супруга с дочерью сейчас находятся в Крыму и вернутся только в конце лета, а он не может взять даже пару дней для того, чтобы слетать к ним. Положение дел в империи настолько серьёзное, что он не вправе требовать для себя отдых. И всё же, супругу надо предупредить, пусть там наймут себе охрану или всегда берут с собой не только гувернантку, но и кого-нибудь из мужчин, умеющих постоять не только за себя, но и за других.

Глава 2. Женевьева

Женевьева прогуливалась по набережной в сопровождении гувернантки и одной относительно молодой особы, дальней родственницы князей Юсуповых. Болтали о том, о сём, смотрели на море, где скакали на волнах прогулочные шлюпки, курсирующие недалеко от берега, и на белоснежные яхты под косыми парусами, что качались там, где уже еле угадывались.

Обе держали в руках кружевные зонтики от солнца и прогуливались в лёгких льняных платьях, зауженных в талии и немного коротковатых, дань пляжному сезону.

– А вы давно видели Сергея? – обратилась к Женевьеве собеседница, имея в виду Сергея Юсупова, её жениха.

– Давно.

– А вы переписываетесь?

Женевьева молча глянула на собеседницу, что была старше лет на пять, не больше. Ей не хотелось отвечать на подобные вопросы, да и вообще, такое любопытство она посчитала верхом бестактности, но всё же, ответила.

– Нет.

– А почему?

– А почему вы спрашиваете?

– Сергей интересовался вами и намекнул, чтобы я узнала, почему вы не пишете ему.

Женевьева не считала себя невоспитанной графиней, скорее, наоборот, но тут не сдержалась и громко фыркнула. Дальняя родственница князя являлась баронессой, причём не наследной, и много чего не понимала, а если и понимала, то не слишком принимала к сердцу, иногда выдавая бестактности, уподобляясь роте солдат на отдыхе в городе.

– Так пусть напишет мне письмо, и я решу, как ему ответить, и что там написать.

– Так он же князь!

– И что? – Женевьева внезапно остановилась и холодно взглянула на свою собеседницу, зло сжав ручку зонта в белоснежной нитяной перчатке.

– Ну, я думала, что его титул не предполагает просить вас написать ему письмо, и первой должны написать именно вы, и поэтому, дабы не ставить вас в неловкое положение, он поручил разузнать обо всём мне, так что, можете считать, что я официальное доверенное лицо его семьи.

– Послушай…те, Мария…, вас навязала мне в сопровождающие моя мать. Не знаю, с какой целью она это сделала, но несомненно, предполагала самую благую из них. Увы, она несколько ошиблась в вас и вашей роли при мне. Ваш дальний родственник не интересовался мною ни разу за весь год, пока я училась в академии. Более того, он не соизволил написать ни одного письма, а по разговорам родителей я поняла, что наша помолвка стала не более, чем формальностью, если она не являлась таковой с самого начала. И теперь вы позволяете себе говорить со мной в таком тоне, как будто я должна ему писать сама и это является моим промахом? Не много ли вы берёте на себя, мадам?

Мадам смешалась, не ожидая такого отпора, искренне полагая, что раз ей сказали, что можно говорить, значит, она вправе озвучить мнение семьи, и сделать это так, как считает нужным. Сейчас же она оказалась в довольно глупом положении и не могла закрыть рот наглой девице, младше её на пять лет, но гораздо статуснее по положению. От внутренних переживаний пот заструился по лицу мадам, но смахнуть его она пока не смела. Хорошо ещё, что гувернантка довольно сильно отстала и не слышала их беседы.

– Я думала, что вы не позволите себя так вести и говорить в таком тоне! Ваша мать…

– Говорить что? – перебила собеседницу Женевьева, – как вы, бестактности? Увольте меня от подобного, я пока их слушаю только от вас, что меня очень сильно удивляет. Вы говорили с моей матерью на эту тему?

– Да.

– И что она вам сказала?

– Я не стану передавать вам наш с ней разговор.

– Хорошо, но тогда и со мной на эту тему разговаривать больше не нужно. Разговор закончен, лучше посмотрите, сколько чаек летает над морем? Как они прекрасны и как гордо реют над волнами, не то, что люди.

Дама обратила свой взгляд на море и выдохнула.

– Да, очень много чаек, большего о них мне нечего сказать. Не вижу ничего прекрасного в наглых, прожорливых птицах, что гадят на людей сверху.

– У каждого свой взгляд, – дипломатично возразила Женевьева и, закрывшись зонтом, продолжила свой путь.

Достав платок из небольшой замшевой сумочки, Мария промокнула лоб и виски, и замолчала, опасаясь своей речью навлечь на себя гнев хоть и юной, но очень самовлюблённой особы. Однако, надолго их прогулка не затянулась, и вскоре, усевшись в личный экипаж, они отправились на загородную виллу, принадлежащую семейству Васильевых.

Здесь Женевьева покинула навязчивую мадам, уединившись в своей комнате. Распахнув окно в сад, она стала любоваться высаженными строго в ряд стройными кипарисами и аккуратно подстриженными вечнозелёными туями, сейчас выставившими напоказ свои крохотные, пахнущие хвоей, наросты на кончиках упругих сетчатых веток. Мысли её завертелись вокруг больной для неё сейчас темы.

Мать вчера разговаривала с отцом по телефону, а вслед за этим пришла срочная телеграмма, содержание которой осталось для Женевьевы тайной, но после которой мать стала как-то странно посматривать на неё, больше не отпуская никуда одну. О чём она разговаривала с отцом, интересно? Неужели узнала, что она наняла частного детектива и следила за Дегтярёвым, мучаясь ревностью? Вряд ли, слишком всё сложно, да и не совершала она никаких необдуманных поступков, и всё же, мать с отцом чего-то заподозрили.

Эх, как бы хорошо сейчас прогуливаться с Дегтярёвым по набережной, или прогуливаться на морской яхте?! Она бы много ему смогла показать и рассказать, он же моря никогда и не видел! И плавать, наверное, не умеет, а она умеет, и могла бы его научить. Вот только, тут она фыркнула, вот только купаться вместе неуместно, она уже давно девушка, да и Дегтярёв, несмотря на свой иногда откровенно детский вид, вполне себе сформировавшийся юноша, имеющий уже не только платонические желания, но и вполне земные, низменные, так сказать.

А с другой стороны, так хочется обниматься и целоваться, и в этом нет ничего предосудительного, особенно, если они любят друг друга и готовы в скором времени пожениться и…. Тут Женевьева оборвала сама себя, почувствовав, что слишком далеко зашла в своих глупых мечтаниях.

Она отошла от окна и уселась на пуфик, морща лоб в глубоких раздумьях. Чистый, покрытый лёгким загаром лоб девушки открыто сопротивлялся морщинам, что сгрудились на нём в результате напряжённых размышлений хозяйки, но ничего поделать не смог. Слишком неравны оказались силы. И всё же, придётся идти к матери, выяснять, а то всё слишком туманно, и ничего нельзя поделать. Нужно срочно поговорить с матерью и всё выяснить. Не в лоб, конечно, а иносказательно, но так, чтобы полностью понять, что происходит вокруг неё.

Разговор с матерью случился буквально на следующий день, когда они втроём прохаживались по улицам Симферополя, приехав туда прогуляться. С ними вместе следовал и их шофёр, вооружённый револьвером, спрятанным в наплечной кобуре под тонким пиджаком, что весьма удивило Женевьеву.

Нет, их иногда сопровождали мужчины из числа доверенных лиц отца или особо приближённых слуг, но никто из них и никогда не брал с собой оружие. Это нонсенс, однако…, и тут Женевьева заметила, что сумка матери немного раздувалась от несоразмерного для неё предмета.

Внезапная догадка осенила девушку. А что, если это дамский револьвер?! Нам грозит какая-то опасность? Но откуда? Она невольно оглянулась вокруг, но окружающий пейзаж не внушал тревогу: всё обыденно, спокойно.

Люди, как люди, улицы, как улицы. Город жил своей жизнью: неспешно прогуливались отдыхающие, скорым шагом перемещались горожане, торопящиеся по своим делам, скучали извозчики, лениво смотря на проходящих мимо потенциальных клиентов. Магазины, люди, машины – всё буднично, обыденно и без угроз. А тогда, кого бояться?

– Маман, а почему ты взяла с собой шофёра, да ещё и с оружием? – спросила Женевьева, когда, побродив по магазинам, они уселись на открытую веранду в летнем кафе.

Графиня в этот момент задумчиво смотрела в сторону моря, и лёгкий бриз игрался полями её белоснежной шляпки, удерживаемой шпильками на волосах. Она о чём-то думала или мечтала, и вопрос дочери застал её врасплох. Мгновенно выйдя из мечтательного состояния, она вперила строгий и прямой взгляд на виновницу прерывания её тайных грёз.

– Что ты сказала, Женя, повтори?

– Маман, почему ты взяла с собой шофёра, да ещё и с оружием? – старательно повторила вопрос Женевьева, пытливо заглядывая матери в глаза.

Мать помолчала, пристально смотря на дочь, но та не смешалась под её взглядом и продолжала ждать ответа. Графиня чисто машинально заметила в лице дочери новые черты, которые ранее не были ей присущи. Мягкая округлость нежных щёк сменилась некоторой резкостью, которую давали более обозначенные скулы и волевой подбородок, что не был характерен для женщин её рода и до сей поры никак не выделявшийся.

«Девочка растёт, – вздохнула про себя графиня, – и становится излишне дерзкой. Может, наказать её? Нет, слишком поздно, девица уже на выданье, восемнадцать лет исполнилось, она хочет любить и быть любимой, а князь Юсупов…» Графиня вспомнила слащавого, прилизанного юношу, что томным взглядом смотрел на мужчин высшего света, предпочитая находиться скорее в их обществе, чем в обществе экзальтированных и изнеженных барышень, и её настроение, и так не очень хорошее, испортилось ещё сильнее.

Конечно, барышни разные: и красивые, и безобразные, есть и умные, и откровенные дуры, высшего света и полу высшего, холодные в любви и страстные, но если князю они не нравятся, любые, то с этим ничего поделать нельзя, кроме как разорвать помолвку. Правда, для этого нужен достаточно весомый повод, а его всё никак не находилось.

– Ты слышала, как я разговаривала с отцом?

– Нет, но я знаю, что отец звонил тебе, маман.

– Да, так вот, – графиня замолчала, дав возможность официанту расставить чашечки с какао и тарелку с фруктами. – Отец звонил предупредить, чтобы мы приняли особые меры предосторожности, у нас в империи активизировались иностранные агенты. Конечно, мы в долгу не останемся, но пока весь мир против нас, и у наших противников больше возможностей навредить.

– И поэтому ты носишь дамский револьвер в сумочке, маман?

Взгляд графини невольно метнулся в сторону лежащей рядом на стуле сумочки, и тут же вернулся обратно. Она промолчала, не желая говорить ни да, ни нет.

– А ты, маман, умеешь пользоваться им? – не отставала от неё дочь.

– Женевьева, ты дерзишь, у меня нет никакого револьвера в сумочке.

– А, ну тогда извини, – и дочь уткнулась в свою чашку с какао.

Графиня помолчала, но дело касалось их личной безопасности, поэтому молчать ей не пристало, наоборот, уже давно надо поговорить на эту тему, но… графиня опасалась, и вот почему. Если говорить о безопасности, то придётся упоминать о нападениях на военно-полевые лагеря, о чём писали во всех газетах. Женевьева газет не читала, поэтому ни о чём не подозревала, а зря. И всё же, сказать придётся.

– Ты читала последние газеты?

– Маман, ты же знаешь, я не интересуюсь политикой.

– В газетах пишут не только о политике.

– Ну и новостями тоже.

– Это хорошо, но и одновременно плохо.

– Почему? – задала короткий вопрос дочь, отхлебывая при этом какао и вгрызаясь в хрустящий, желтовато-молочный круассан.

Графиня поморщилась, глядя, как аппетитно жуёт дочь, но ничего не ответила, а подозвала к себе официанта.

– Будьте добры, – обратилась она к нему, – принесите мне, пожалуйста, последний выпуск газеты «Вестник Крыма».

– Сию минуту, ваше сиятельство.

– Гм, мама, ты хочешь дать мне почитать газету?

– Да, думаю, тебе интересно почитать о своих сокурсниках, которые, пока ты тут отдыхаешь, продолжали учиться в военно-полевом лагере?! – говоря эти слова, графиня пристально смотрела на дочь, стараясь успеть поймать реакцию на её слова. Любой дрогнувший мускул лица или тела должен о многом ей сказать, сообщить то, чего не скажет язык.

Дочь, дожёвывающая почти съеденный круассан, спокойно проглотила его, запила какао и спросила.

– Опять что-то Дегтярёв натворил? И что на этот раз? – ни один мускул на её лице не дрогнул, только глаза заблестели каким-то насмешливым блеском.

– Ты, видимо, думаешь, что он там развлекался? Впрочем, принесут газету, почитаешь.

Через пару минут подошёл официант, неся на блюде свежую газету и, склонившись перед графиней, отдал её. Взявшись за газету, графиня развернула её, внимательно осмотрела все страницы и, найдя интересующую статью, свернула и передала дочери, указав, где читать. Женевьева приняла газету и полностью погрузилась в чтение. Мать внимательно следила за ней, не прекращая попыток понять её отношение по реакции.

На первой полосе газеты была напечатана статья с громким заголовком:

НАПАДЕНИЯ НА ВОЕННЫЕ ЛАГЕРЯ! ИМПЕРАТОР СДЕЛАЛ РАЗНОС ВОЕННОМУ ВЕДОМСТВУ! МНОГО ПОГИБШИХ И ЕЩЁ БОЛЬШЕ РАНЕНЫХ!

Дальше, собственно, кратко излагались прошедшие события, а в конце перечислялись лагеря, в которых всё и произошло. Отдельным списком шли фамилии погибших и раненых. Женевьева дошла до перечисления фамилий, начала читать, потом перечитывать, и стала стремительно бледнеть.

– Он убит!

– Кто убит? – опешила графиня, которая давно уже изучила все списки и нашла барона Дегтярёва в списках раненых. Об этом она даже упомянула в разговоре с графом, а тот подтвердил, что лично слышал от военного министра, что Дегтярёв ранен и находится в госпитале на излечении, правда, состояние у него тяжёлое, а остальные подробности он опустил, сказав, что расскажет их при личной встрече, и вот теперь такой пассаж.

– Дегтярёв!

– Нет, что с тобой, тебе плохо, дочь?!

– Да, мне очень плохо, очень-очень плохо, – Женевьева, не расслышав ответ матери, откинулась назад в кресле и выронила из рук газету.

Мать вскочила, выхватила из рук дочери газету и стала напряжённо её читать, подбежал официант.

– Барышне плохо?

– Да, вызовите срочно доктора! – отвлеклась графиня, лихорадочно выискивая фамилию Дегтярёва. И действительно, в числе раненых его не оказалось, а вот в списках убитых он имелся.

– И принесите мне три самых тиражных и уважаемых газеты, если нет свежих, то вчерашние подойдут, – крикнула она уже вслед официанту и бросилась к дочери, напуганная её поведением.

– Он жив, только тяжело ранен, я видела в других газетах списки, он в числе раненых.

– Я не верю тебе, мама, не верю, – начала стонать дочь, и графиня с ужасов увидела, что она не врёт, и всё зашло слишком далеко, да так, что она даже не предполагала. Ведь невозможно подделать те чувства и эмоции, что показывал сейчас её родная дочь, и в этот момент Женевьева потеряла сознание.

– Врача, срочно врача! – вне себя от страха стала орать графиня. На их счастье, недалеко располагалась уездная больница, и вскоре оттуда прибежал врач, что привёл в чувство молодую графиню, её тут же отвели в тень, туда же принесли и пачку разных газет.

Графиня судорожно хватала каждую и, найдя искомую статью, совала её под нос Женевьеве, давая прочитать нужное место. Общими усилиями врача и матери Женевьеву привели в чувство и обнадёжили. На этом первая часть трагедии завершилась, и графиня Васильева приступила ко второй, но уже значительно позже, уже находясь дома.

– Дочь, тебе лучше?

– Да, маман, – ответила оправившаяся от потрясения Женевьева.

– Не соблаговолишь ли ты теперь объяснить мне своё умопомрачение, дорогая?

Женевьева, что едва пришла в себя и имеющая до сих пор бледный вид, отвернулась от матери, демонстративно смотря в окно.

– Игнорировать мои вопросы не получится, дорогая.

Женевьева по-прежнему смотрела в окно.

– Я жду, дочь, от тебя хоть какого-то ответа?!

Женевьева нехотя отвела взгляд от окна и в упор посмотрела на мать.

– У меня должны быть друзья и однокурсники, это нормально, и когда они вдруг умирают, не поговорив толком со мной, это больно и очень страшно!

– Какие друзья у юной девушки на выданье в восемнадцать лет?!

– Обыкновенные, какие и должны быть, и которых у меня нет. Да, я придумала, что он мне друг, я с ним разговаривала раза три всего, и да, мне хочется разговаривать с ним, видеть его, находиться рядом, хочется, а сейчас его больше нет. Нееттт! – сорвалась на крик Женевьева и, уткнувшись в подушку, разрыдалась.

Графиня растерялась, наверное, в первый раз за всю жизнь. Она не знала, что делать и как отреагировать на слова дочери, и начала с самого простого. Женевьева её дочь, а что должна сделать мать при виде рыдающей дочери? Успокоить её! И она стала успокаивать.

– Он жив. Вот газеты, в которых барон Дегтярёв указан в списках раненых, тяжелораненых. Я же тебе их уже читала?! Сейчас за его жизнь бьются лучшие военные врачи, в Крымском вестнике ошиблись, в других газетах информация более точная, я проверила пять газет, вот, посмотри.

Женевьева перестала рыдать и взяла у матери пачку газет, став их внимательно прочитывать по второму разу.

– И ещё, я не хотела тебе говорить, но когда отец звонил, он сказал, что разговаривал с военным министром, и тот сказал ему, что некий юноша, а именно, барон Дегтярёв совершил подвиг и чуть не погиб. Сейчас он находится в военном госпитале, его состояние стабильно тяжёлое, но он пришёл в сознание.

– Это правда, мама? – спросила Женевьева, подняв на мать взгляд, и что-то глубоко внутри него, такое тёплое чувство, сейчас совсем маленькое и крохотное, заблестело и засияло, даря свет всем, кто его мог увидеть. Может, это была надежда, может, радость, а возможно, и любовь, и это что-то тронуло сердце матери.

– Да, Женя, это правда, он действительно жив!

Женевьева моргнула, потом ещё раз и, прислонив ладошки к нежному лицу, вновь принялась рыдать, теперь уже, наверное, от счастья или от облегченья, кто их знает, этих юных девиц, отчего они рыдают. А может, она плакала от досады, что так глупо раскрылась перед матерью, но ничего уже не поделаешь.

Все те чувства, что она испытывала к Дегтярёву, сейчас обнажились и стали очевидны для матери. Ну и пусть знает, кого она любит и почему. А его и вправду, есть за что любить, раз военный министр лично об этом сказал отцу, а если об этом знает военный министр, то знает и император, а если знает император, то он обязательно наградит Дегтярёва, а значит, её шансы выйти за него замуж значительно увеличиваются.

Эта мысль, внезапно пришедшая Женевьеве в голову в результате нехитрых умозаключений, вызвала неподдельную улыбку на её лице, что растрогало мать, которая подумала, что она предназначена ей.

– Моя девочка! – всхлипнула графиня и прижала голову дочери к своей груди. У тебя всё получится, всё получится, слышишь!

– Да, маман, я знаю, я люблю тебя.

– И я тебя, дочь! – и графиня ещё крепче прижала Женевьеву к себе.

Глава 3. Госпиталь

Проснувшись в очередной раз в госпитале, я с неудовольствием разглядывал высокий потолок, что казался для меня таким же далёким, как ночные звёзды. Потолок не поражал ни великолепием классической лепнины, ни белоснежной чистотой, он просто был хорошо побелен и не осыпался мне на голову старой штукатуркой. Взгляд ни за что на нём не цеплялся, благодаря чему я спокойно обдумывал всё, со мной произошедшее, правда, с трудом припоминая отдельные события. Вернее, я почти всё помнил, но многие детали и грани боя в военно-полевом лагере оказались стёрты или, можно сказать, затёрты. Хотя после всего случившегося это как раз и неудивительно, удивительным оказалось, что я вообще выжил.

Я лежал в постели и, не имея возможности вставать, когда мне вздумается, от полученных ранений и износа организма, как физического, так и духовного, я постоянно размышлял и думал, в сотых раз прогоняя в голове свои воспоминания.

Делал я это с одной только целью – понять, всё ли я правильно сделал, и как можно было сделать ещё лучше. Думал, но никак не находил ответа на свой вопрос. С одной стороны, трудно что-то в тот момент придумать более достойного и правильного, чем я сделал, с другой стороны – всё произошло настолько спонтанно, и где-то даже очень глупо, что я просто терялся в оценках своего собственного поступка.

Я пролежал уже несколько дней в госпитале после того, как в первый раз очнулся, и мне уже разрешили вставать и самостоятельно передвигаться на небольшие расстояния. Голова часто кружилась, а подойдя как-то к зеркалу, я не узнал сам себя. На правой щеке красовался длинный, глубокий разрез, тщательно зашитый и заклеенный каким-то неизвестным мне материалом.

Раньше на голове находилась повязка, скрывающая всю эту красоту, но её сняли, и теперь я мог лицезреть воочию собственное лицо. Не сказать, что мне оно понравилось, но и поводов для самокритики я пока не нашёл. В конце концов, шрамы мужчину украшают, а не уродуют, тем более, боевые, главное, что руки-ноги целые и голова не пробита.

Щёку мне, правда, располосовали сильно, и крови из этого разреза вытекло изрядное количество, иначе бы здесь не лежал так долго. Ну, что поделать, надо скорее выздоравливать, я вздохнул. За эти дни ко мне никто не приходил, кроме врачей и медсёстры, да и кому я нужен?! Родных у меня не осталось, из друзей только Пётр, который и сам мог оказаться ранен, или его вообще ко мне не допускали, ну а девушки, а девушки, что называется, потом.

Какие уж тут девушки, нет их у меня. Одна так далеко, что Гималайские горы окажутся намного ближе, другую родители не отпустят, да и, положа руку на сердце, откуда они узнают вообще, что со мной случилось, и что я нахожусь здесь? Да и в каком качестве они меня посетят?

Невесты? Вряд ли, и я не готов к тому, а другого ничего и никто из них и не предложит, и то, это касается только Елизаветы, но там такой папашка, что… Впрочем, хватит ныть и жалеть себя, пойду-ка я полежу, так и время быстрее пройдёт, и раны заживут лучше. Жаль, что ни ротмистр Радочкин не зашёл, ни Кошко, ну так не до меня им сейчас, врагов нужно искать, а не по госпиталям шляться.

Так прошло несколько дней, когда ко мне пришёл первый посетитель, им оказался военный чиновник. Он опросил меня по прошедшим делам и, исписав кучу бумаги и изрядно утомив, ушёл. А вот второй посетитель, что пришёл буквально на следующий день и которому я несказанно обрадовался, оказался для меня весьма неожиданным.

– Так-так, юноша, а вот меня вы точно не ожидали увидеть?! – и в палату в сопровождении врача зашёл профессор Беллинсгаузен.

Я в это время сидел на кровати и вяло переговаривался с другими больными, что лежали со мной в одной палате. Оглянувшись на вошедшего, я воскликнул.

– Профессор!

– О! Вы меня узнали, господин барон! Похвально, похвально. А я смотрю, вы по-прежнему стараетесь держать себя в тонусе, то и дело, попадая в опасные ситуации? Я слышал, что у вас буквально каждый месяц что-то происходит?!

– Да, вы правы, профессор, последнее приключение чуть меня не доконало.

– Да-да, вот об этом я и хотел с вами поговорить. Доктор, можно найти здесь комнату, в которой я смогу спокойно обсудить с бароном Дегтярёвым особенности его дара?

– Да, безусловно, – откликнулся мой лечащий врач, – пойдёмте, я отведу вас туда, где вы сможете спокойно переговорить.

– Благодарю Вас!

Профессор приглашающе махнул рукой, и я вышел вслед за ним и доктором. Довольно скоро мы добрались до какой-то комнатёнки, кажется, подсобного помещения, и разместились в ней, как придётся. Я уселся на подоконник, а профессор принялся расхаживать по комнате, то и дело, натыкаясь то на обычный табурет, то на угол стола.

– Итак, молодой человек, прошло больше полугода с того момента, как мы с вами расстались в моей лаборатории, при весьма печальных обстоятельствах. Я чуть не погиб, а вас чуть не убили, но благодаря вашей юношеской отваге и уму, вы справились и спасли и меня, и себя, что похвально и радует меня не меньше, чем вас. К сожалению, я долго провалялся в больнице, потом проходил курс реабилитации и буквально только на днях вернулся к своей обычной практике. Всё это время я думал, почему так произошло, а узнав, что вы ещё не раз попадали в похожие ситуации, принялся анализировать всю имеющуюся у меня информацию. Вернувшись в лабораторию, я поднял все записи, а также провёл ряд экспериментов, и теперь с уверенностью могу утверждать, что тогда произошёл какой-то сбой в аппаратуре, который спровоцировало постороннее вмешательство. И вот, получился такой результат, весьма неожиданный, как для меня, так и для вас.

Я молчал, внимательно слушая профессора.

– О своих выводах я доложил в жандармское управление, отвечающее за безопасность, ну и решил рассказать об этом вам лично, тем более, после моего доклада мне разрешили вас посетить. Что скажете, уважаемый Фёдор?

Я только покачал головой. Отвык уже от специфической манеры разговора профессора и, подумав, ответил.

– Я не знаю, профессор, но приключения меня не оставляют, и я иногда не знаю, что с этим делать и как реагировать. Вернее, мне уже всё равно, и я спокойно воспринимаю постоянные происшествия, приняв их, как данность.

– Гм, я думал, что вы догадаетесь и станете думать, что я тому виной?

– Нет, у меня даже мыслей о том не возникло, профессор!

– Ясно, я, как обычно, перенёс собственные мысли на других, – почесал голову профессор. – Что же, так бывает, но всё равно, я просто обязан отчитаться перед вами, и предупредить, чтобы вы знали.

– Спасибо профессор, я это учту!

– Обязательно учтите, обязательно! Вам нужно обратиться к дару и понять его!

Я чуть с подоконника не упал.

– Каким образом, профессор?

– Ах, да, вы так не можете, – профессор потряс бородой и стал ещё сильнее расхаживать по комнате, то и дело бормоча себе под нос какие-то несуразности. Кажется, он спорил сам с собой, что меня уже не удивляло, только голова закружилась из-за его мельтешений.

Я сполз с подоконника и, подойдя к столу, устало сел на свободный табурет. Профессор очнулся, остро взглянул на меня, и, видимо, понял, что я устал от него и мне нездоровиться. Мне действительно, не стало легче от его визита, скорее, наоборот, что и понятно.

– Вам плохо?

– Да, нехорошо.

– Пойдёмте тогда обратно. Да, я совсем забыл, примите от меня в дар немного эфирной эссенции, вам такой здесь не дадут, а она хорошо восстанавливает силы, – и профессор протянул мне стандартный флакон с кислородной смесью эфира.

– Спасибо, профессор!

– Не за что, это всё, что я могу пока для вас сделать. Как только выздоровеете, можете зайти ко мне в лабораторию, я всегда вам рад. А когда начнётся учёба, то вы всегда у меня долгожданный гость.

– Спасибо, профессор, – повторил я ещё раз и крепко пожал ему руку.

– Ну, что же, тогда позвольте довести вас до палаты и откланяться. А эфирную смесь примите под наблюдением доктора или медсестры, чтобы не стало плохо или хуже.

– Благодарю Вас!

Профессор довёл меня до палаты и ушёл, а чуть позже я под присмотром медсестры прошёл процедуру восстановления эфиром и действительно, мне стало немного легче.

Больше ко мне никто на этой неделе не приходил, да и на следующей тоже, я же, благодаря хорошему уходу, постепенно выздоравливал. Июль к тому времени подходил к концу, а с ним вместе и мой студенческий отпуск. Таким образом, я и весь август могу в больнице проваляться, но ничего, если повезёт, то получится домой хотя бы на неделю съездить.

***

Ротмистр Радочкин, который хорошо знал барона Дегтярёва лично, находился в командировке, и полковник Живоглотов раздумывал, кому препоручить довольно непростую задачу, полученную от главного жандарма. Официальных лиц для её выполнения направлять нецелесообразно, а вот кого-нибудь из внештатных сотрудников вполне можно подрядить под это дело.

Вот только, как обозначить семейству Синегреевых их заинтересованность в посещении госпиталя? Этот вопрос казался весьма сложным, однако решать его всё равно надо.

Венедикт Махоркин, частный коммивояжёр, а в дополнение к этому ещё и агент охранки, получив нетривиальную задачу, удивился, но принял к исполнению. Какая разница, за что платят деньги, лишь бы платили. Уяснив, что нужно сделать и куда идти, он сразу же направился по указанному адресу. Дверь открыла хозяйка.

– Слушаю вас?

– Здравствуйте, мадам! Я представитель достопочтенной фирмы «Зингер», не желаете ли приобрести в рассрочку швейную машинку столь прославленной тевтонской фирмы?

– Гм, желаю, сударь, но только если это окажется недорого.

– Для вас недорого, я по совместительству работаю правительственным курьером. Знаете ли, приходится брать работу по совместительству, иначе средств на жизнь не хватает. Так вот, работаю я сейчас на военное министерство, и мне поручено передать вам письмо для вашей дочери. У вас же есть дочь Елизавета?

– Есть, а при чём тут она?

– Ей адресовано письмо из военного министерства, я не знаю, что в нём. Позвольте вручить ей документ, она его может прочитать в вашем присутствии, кстати, а я вам после этого предоставлю купон со скидкой на покупку швейной машинки. Это я придумал для того, чтобы мне оплатили достойно доставку письма, а то курьеров не хватает, платят им мало, а я со всем уважением к вам, тем более, письмо то официальное.

Из путаных объяснений коммивояжёра мадам Синегреева мало что поняла, ухватив из его речи самое главное, то, что он готов предоставить им купон со скидкой на покупку мечты любой домохозяйки. Кстати, на крайний случай, Зингер можно продать на десять процентов дешевле, а разницу себе в корсет положить! Так думала мадам Синегреева, загоревшись идей покупки машинки и забыв, собственно, ради чего этот купон ей собираются вручить.

– Давайте купон. Ели-за-ве-та! – нараспев крикнула дочь мадам, с любопытством вертя в руках письмо.

Махоркин удовлетворённо улыбнулся, он всё правильно рассчитал. Обычного курьера приняли бы, выслушали, взяли письмо, прочитали, а что станет дальше с этим письмом и пожеланием в нём – неизвестно. Он изучил досье на эту семью, так что, понимал, с кем имеет дело, потому, собственно, ему и поручили эту задачу, вкратце проинформировав о содержание письма, дабы действие имело результат, причем, сугубо положительный.

На крик матери из соседней комнаты выглянула привлекательная молодая девушка.

– Лизонька?! Тебе письмо пришло из военного министерства, читай быстрее, если стоящее, то нам скидку дадут на покупку швейной машинки. Вот отец-то обрадуется.

– А почему из военного министерства и при чём тут я? – удивилась Лиза, обратившись к Махоркину.

– Не знаю, барышня. Я всего лишь курьер и коммивояжёр. Вы прочитайте и всё узнаете.

Елизавета нерешительно глянула на мать, взяла в руки конверт и вскрыла его ножницами. Достав письмо, она внимательно прочитала его, и растерявшись, отдала матери. Жадно схватив листок, мадам Синегреева быстро пробежала его глазами, и у неё поползли вверх брови от несказанного удивления.

– Это чегой-то? Барон Дегтярёв попал в госпиталь, в результате нападения на военно-полевой лагерь, и находится там на излечении. А мы-то тут при чём? И чего Лизка туда попрётся? С какой это радости? Она ему не жена, и не невеста, и вообще, нам за благотворительность ни денег не заплатят, ни льгот никаких не прибавят. Не согласные мы!

– Гм, насколько меня проинформировали, барон Дегтярёв встречался с вашей дочерью, о чём упомянул в анкете при поступлении в военно-полевой лагерь, а военное ведомство рассылает всем уведомления о тех, кто пострадал в результате данного теракта. Это общепринятая практика, поэтому вы вольны посетить его или нет, если он вам никто.

– Так Лиза ему даже не невеста! И встречались они всего пару раз, и всё, и вообще, мы никому ничего не должны! – раскипятилась мадам Синегреева.

– Оу, простите, я этого не знал. Дело в том, что барон Дегтярёв сирота, поэтому данное уведомление пришло только к вам, прошу простить меня, это чистая формальность. Вы ведь понимаете, что военное министерство не может игнорировать приказ императора и должно выполнить всё в точности, вот оно и разослало письма всем, кто хоть как-то имеет отношение к пострадавшим. Работа прежде всего!

Мадам Синегреева поджала губы, а Лиза готова была расплакаться и пребывала в лёгком шоке. Махоркин понял, что несколько переоценил эту семью, и толку в таком деле ждать напрасно, но в данном случае он сделал всё, что мог, или почти всё.

– Хорошо, раз вы не хотите его посетить, то прошу расписаться в получении сего письма и сделать на нём отметку вашей рукой, что не имеете к нему никакого отношения. Это для отчётности, ну и купон на двадцатипроцентную скидку на покупку швейной машины, что субсидирует военное министерство, я вам больше не предлагаю.

– Двадцать процентов, это сколько?

– Гм, – Махоркин сделал вид, что пересчитывает в уме сумму, хотя он знал её наизусть, – та модель, что я вам предлагаю со скидкой в целых двадцать процентов! – тут Махоркин сделал многозначительную паузу, заманчиво смотря на мадам, и, убедившись, что глупая рыбка заглотила крючок наживы достаточно глубоко, продолжил, – является модернизированной моделью с редуктором из настоящей тевтонской латуни, её выступающие части хромированы отборным хромом, добываемым в заморских колониях Тевтонской Восточной Африки. Она стоит ровно триста злотых, а скидка будет целых шестьдесят злотых, мадам. Представляете! То есть, вам покупка обойдётся ровно в двести сорок злотых, и если у вас нет такой суммы, то вы можете её купить в рассрочку на год, заплатив единовременно сто злотых, а оставшиеся сто сорок злотых станете выплачивать каждый месяц по двенадцать злотых.

Мадам Синегреева быстро пересчитала всю сумму в уме и тут же возмутилась.

– Но позвольте! Вы берёте сверху за каждый месяц ещё целых тридцать четыре гроша!

– Мадам, но так это же рассрочка, и данные тридцать четыре гроша, как вы справедливо заметили, являются небольшой компенсацией. И не забывайте, что вы получаете в самом начале аж двадцать процентов скидки. Поверьте, это очень много!

– Я знаю, – отрезала мадам Синегреева, – и что мы должны сделать, чтобы её получить?

– Отправить свою дочь посетить барона Дегтярёва в госпитале.

– Я сама могу сходить.

– Вам или вашему мужу там делать нечего, и вас не пропустят. Поддержать юного героя может только ваша дочь, и то недолго, и на расстоянии. Достаточно того, что она просто придёт и постоит под окнами здания. Это нетрудно, и не будет стоить вам ни гроша.

– Как же, как же, – не сдавалась мадам, – а стоимость проезда?

Венедикт Махоркин очень часто сталкивался с людьми скупыми, а иногда и просто жадными, но сейчас он просто выпучил глаза, удивляясь такой запредельной скаредности, и не сразу нашёлся, что ответить.

– Гм, и сколько, вы думаете, стоит проезд? Я могу вам вручить один злотый, от лица военного министерства, если вы мне напишите расписку и, прошу вас не забывать, что барон показал себя с самой лучшей стороны, и долг каждого гражданина помочь своим защитникам!

– Мы его туда не посылали, и он не нас защищал! Вообще, не понимаю, зачем нам нужна армия, они столько денег берут, ужас просто! И Лиза с ним встретилась пару раз, и всё, и речь о женитьбе не шла. И вообще, если Лизе ехать, то не на простом извозчике, а на машине, чтобы соответствовать, а то, как она появится там на обычном извозчике, да её ещё и не пустят. Зачем тогда ехать? А вот на машине если ехать, то стоит такая поездка не злотый, а целых два, да ещё за обратную дорогу нужно заплатить, а если передать передачу, то на какие деньги её покупать?

Венедикт молча пожал плечами, давать больше одного злотого жадной мадам он не собирался. Такого поручения ему не давали, а спорить с жадной женщиной не только бесполезно, но и смешно, а выставлять себя в смешном свете он не собирался.

– Увы, мадам, тогда я пожелаю вам всего хорошего, и прошу оставить мне расписку о данном письме. Да, вы всегда можете рассчитывать на скидку, в будущем, в нашем замечательном магазине «Зингер», что на Литейном проспекте, 52.

Махоркин водрузил на голову свой котелок, поправил большим пальцем правой руки пышные чёрные усы и собирался уже окончательно откланяться, когда в разговор резко вмешалась Лиза, до этого молчавшая, и то и дело переводившая взгляд то на него, то на мать.

– Мама, барон Дегтярёв страдает, он ранен, я должна поехать и навестить его!

– У тебя есть деньги, милочка?

– Нет, но мне хватит и одного злотого, чтобы съездить туда и обратно.

– Нечего тебе там тогда делать! Выздоровеет, явится.

– Но, мама, он же барон и…

– И что? Много тут таких баронов ходит по Павлограду, а твой отец богатый.

– Мама, Дегтярёв тоже богат, он водил меня в кафе и…

– И занимал деньги у других, чтобы пустить пыль в глаза молоденькой девице, меня даже не пригласил вместе с тобой, пожадничал на мать своей будущей невесты. Я уже тогда поняла, что он за человек!

– Мама, но он же всех нас спас от гибели! – не выдержала Лиза и предъявила матери свой последний аргумент.

Мадам хотела в пылу спора что-то сказать в ответ и заткнуть рот глупой дочери, что пререкалась с ней на глазах у курьера, но тут она вспомнила тот день, осеклась, изменилась в лице и, резко повернувшись, вышла, бросив уже через плечо.

– Делай, как знаешь.

Махоркин только подивился такой неожиданной смене настроения мадам Синегреевой и понял, что на то имелись важные причины, и барон Дегтярёв действительно их спас. Хотя, окажись он на его месте, крепко бы подумал, стоит ли оно того или нет.

– Дайте мне злотый, и я дам вам расписку, и купон на двадцати процентную скидку тоже давайте.

– Вы поедете?

– Да, – твёрдо ответила Лиза, – я обязательно поеду и постараюсь его увидеть. А купон нужен не мне, а отцу с матерью, иначе они меня не отпустят.

– Я понял вас, сударыня. Хорошо.

Махоркин тут же раскрыл свой чемоданчик, вынул оттуда письменные принадлежности, выдал один злотый, получил все росписи и вручил купон на двадцать процентов скидки при покупке швейной машинки «Зингер». Этот купон выдавали по какой-то акции в жандармском управлении и вручили и ему тоже, точнее, он сам попросил, понимая, к каким людям идёт.

– Только, мадемуазель, вы обязаны обязательно посетить данного барона, в противном случае, с вас вычтут этот злотый, и вообще, решения императора принято выполнять, а кто не желает этого делать, тот испытывает определённые трудности, прошу не забывать об этом.

– Я поняла, сударь, я скажу об этом отцу, и я не нарушу своего слова. Я обязательно навещу барона Дегтярёва и…, прошу простить моих родителей, они… В общем, прошу простить меня.

Махоркин кивнул в очередной раз, подивившись, как мог вырасти такой нежный и честный цветок в таком дремучем лесу. Впрочем, он знал одно правило: у родителей с какими-либо пороками дети вырастают либо точно с такими же, либо, наоборот, отрицательно относятся к тому образу жизни и поступкам, что совершали их родители. Такова жизнь.

– Ну, что же, тогда я забираю свои бумаги и удаляюсь. И напоследок хочу вас предупредить, что вы должны посетить барона Дегтярёва в течение недели. А дальше уже на ваше усмотрение. Всего хорошего! – и, снова надев на голову котелок и поклонившись, Венедикт удалился с чувством выполненного долга. Придётся выпрашивать обратно свой злотый, но бумаги все имеются на то, и пусть их…

Глава 4. Между двумя девицами

Женевьева возвращалась домой из Крыма на скоростном дирижабле. Мать осталась отдыхать дальше, надеясь дождаться отца, а ей всё там уже претило. Тошнило от моря, от гадливых и крикливых наглых чаек, от таких же наглых, как и чайки, местных трабзонцев и картвел, что приставали со своей пахлавой и чурчхелой на каждом шагу.

Девушка брезговала покупать подобные кушанья, неизвестно какими руками и где всё это делалось, и как хранилось, да и продавцы не отличались абсолютной чистоплотностью, а их рекламе и расхваливаниям Женевьева не верила.

Возвращалась она обратно домой, но рассчитывала к началу августа заглянуть и в Павлоград, а больше всего она хотела поговорить с отцом, чтобы выведать у него то, чего сама не знала, и чего не ведала маман.

Дорога домой пролетела незаметно. С Женевьевой пытались разговаривать молодые люди, сидевшие рядом с ней в дирижабле, некоторые даже засматривались, она отвечала, но холодно и с явным неодобрением.

За пролетевшие летние месяцы девушка вытянулась, похорошела, у неё округлилась грудь, что не укрылось от мужских взглядов, и вообще, по мнению матери, оказалась выше всяких похвал. Кто бы теперь это смог оценить лично…, но таковых для неё пока не имелось. А барону Дегтярёву слишком жирно будет, хоть он, вроде, и герой, но воспользоваться сможет, если станет достойным, а пока одного геройства для того мало.

Приехав домой, Женевьева стала терпеливо ждать отца, который пропадал всё время на работе. Ей удалось с ним поговорить только на третий день, зато она смогла задать все интересующие вопросы, впрочем, отец, как оказалось, тоже готовился к разговору. Маман не стала ничего скрывать и отправила ему подробное письмо с рассказом о реакции дочери на известие о гибели барона Дегтярёва, так что, отец всё знал. И вот они, наконец, встретились за ужином для долгожданного разговора.

Отец устало взял кружку с налитым кофе и посмотрел на дочь, отметив, что она изрядно похорошела и очень привлекательно выглядит в своём сегодняшнем платье. Бело-жёлтое, лёгкое, в тоже время очень строгое, оно ненавязчиво подчеркивало достоинства её фигуры, в то же время, убирая возможные недостатки.

– Ты хотела со мной поговорить, дочь?

– Да, папа, – не стала скрывать своих намерений Женевьева.

– Ну, что же, я весь к твоим услугам, спрашивай, что считаешь нужным, ведь ты не зря вернулась раньше с отдыха?

– Да. Папа, маман сказала, что нам может грозить опасность?

Граф вздохнул, отхлебнул кофе и, отставив чашку, поднял глаза на дочь. Он ожидал первый вопрос совсем не таким. Что же, дочь молодец, в первую очередь заботится о собственной безопасности.

– Женя, меня лично предупредил император, что тебе и другим детям высших чиновников может грозить опасность. Могут убить и меня, но всегда есть вероятность того, что удар нанесут по детям. Нет, не думаю, что их цель убить. Скорее, похитить, увезти, взять в заложники, особенно девушку. Поэтому, пока ты летела в дирижабле, за тобой присматривали, по моему личному распоряжению. Ты не заметила этого?

– Нет, – немного удивленно ответила Женевьева, растерявшись от услышанного.

– Вот теперь знай. Слава Богу, с тобой в дороге ничего плохого не произошло, хоть путь и неблизкий. Поэтому здесь ты станешь всегда находиться под охраной и выезжать только на личной машине, а не на незнакомых извозчиках. Поняла?

– Поняла. Маман с револьвером в сумочке ходила, а мне можно?

– Тебе нет.

– Почему?

– Ты не умеешь стрелять.

– Я научусь.

Отец поморщился и, вновь подняв чашку, отхлебнул почти остывший кофе.

– Не говори глупостей, тебе нужен телохранитель, желательно с боевым даром, только тогда я смогу жить спокойно, и, скорее всего, ты не вернёшься на учёбу в академию.

– Это ещё почему?

– По той же самой причине, я не могу гарантировать твою безопасность в этом образовательном учреждении, просто не получится.

– А если у меня будет личный телохранитель?

– Пока у нас такого не предвидится. Что ещё ты хотела узнать, дочь?

– Папа, расскажи, что случилось в военно-полевом лагере, где проходил службу барон Дегтярёв?

– Ох, уж этот Дегтярёв…

– Что с ним?

– В госпитале лежит, с тяжелым ранением, но вроде как, жив и очнулся. Император приказал поставить на ноги любыми доступными средствами, а то не знаю, что с ним сталось бы.

– Так что там случилось, тебе же писала мама?

– Писала. Это ты из-за него в обморок упала?

Женевьева чуть поколебалась, но решила, что отрицать очевидное глупо, и она призналась, но частично.

– Да, почти.

– Что значит почти? Объяснись?!

– Я не ожидала, что кто-нибудь из моих знакомых студентов может умереть. Я просто привыкла, что есть такие, как барон Дегтярёв …, и вообще, я очень мнительная стала.

– Гм, я бы так не сказал, наоборот, ты стала слишком самостоятельная и решительная, что меня удивляет. Ладно, не стану тебя пытать, всё слишком очевидно и без твоих ненужных признаний, однако, я попытаюсь сыграть с тобой честно, дочь, ведь ты многого не знаешь о Дегтярёве. Мы и не говорили тебе, потому как надеялись, что твоя влюблённость пройдёт сама по себе, но вот не прошла. Однако, это не повод для печали или разочарований, никто не знает, что нас ждёт впереди, это известно лишь господу Богу!

– Папа, ты говоришь загадками, и так, будто он преступник или очень плохой человек. Скажи, что это не так, ведь тогда император никогда не стал бы помогать преступнику.

– Гм, ты неправильно меня поняла, Женевьева. С ним всё нормально, просто он добился, на самом деле, гораздо большего, чем ты знаешь. Исключительно неординарный человек, жаль, что он не потомственный дворянин, хотя, если бы я услышал, что кто-то смог стать им в течение одного года в восемнадцать лет, я бы не поверил. Что ты хочешь узнать о Дегтярёве?

– Да?! Так расскажи мне. Что он сделал? На него просто напали и ранили, или хотели убить?

Граф, выслушав дочь, задумался на некоторое время. Вопрос не оказался для него слишком неожиданным, да и вообще, не нёс никаких рисков и, тем не менее, услышав его, граф понял, что фактически ему нечего сказать, так как он просто не знает, что на самом деле там произошло.

– Гм, дочь, на твой вопрос я не могу ответить подробно.

Сам себе граф мог ответить таким образом: «Я разговаривал с военным министром и навёл несколько справок, чтобы лучше уяснить информацию, полученную от императора, после его предупреждения, но так глубоко не вникал в суть произошедшего».

Но сказать именно так дочери он не мог, она должна думать, что её отец знает всё, или почти всё. Поэтому он попытался вспомнить подробности того, что слышал о нападении именно на этот лагерь, и всё, что непосредственно касалось барона Дегтярёва.

Надо признаться, что графу нравился этот молодой человек, проявляющий храбрость и выживаемость в, казалось бы, самых невероятных ситуациях, но одновременно это и пугало его. Ведь, не дай Бог, такого проблемного жениха в свою семью! Однако, надо что-то отвечать дочери и, желательно, чистую правду.

– Как ты уже знаешь из газет, на их лагерь напали, как и на другие подобные лагеря, но в отличие от других, здесь сопротивление почти не оказывали. Не знаю, каким образом раздобыл оружие барон, но он смог вступить в бой с напавшими. Если мне не изменяет память, он убил несколько человек, и я бы даже не подумал, что такой молодой человек, где-то даже нерешительный, сможет собственноручно и хладнокровно отправить на тот свет целую шайку негодяев и, тем не менее, это факт. Также он спас несколько офицеров и убил кого-то из тех, кто руководил всей операцией по нападению на лагерь. Больше я ничего не знаю, разве только то, что о нём доложили императору, и тот распорядился применить все средства для его спасения.

– Он жив?

Граф глянул на дочь, но та не подавала признаков волнения, а вопрос звучал очень естественно и без надрыва.

– Да, жив, и уже в сознании. Потерял много крови и приобрёл ранение, но в целом никаких существенных повреждений его организм не получил. Военное министерство издало пожелание о посещении пострадавших в ходе нападения, поэтому он находится под присмотром, как врачей, так и служилых людей.

– А я могу его посетить в госпитале?

– Ты?! – граф опешил, – а с какой целью?

– С целью его поддержать, выполняя поручение императора, – безапелляционно заявила Женевьева.

– Император ничего не поручал ни тебе, ни мне, по поводу барона Дегтярёва.

– А мы можем таким образом отблагодарить его?

– Император о том не просил и не уведомлял меня. Поэтому я запрещаю тебе появляться в госпитале. Это может дискредитировать тебя, поползут невероятные слухи, что у вас есть какие-то отношения. А ведь их нет, так?

– Да, у нас нет ничего папа, только интерес к Дегтярёву, как к человеку. Он постоянно куда-то попадает, с ним всегда что-то происходит, подчас весьма невероятное. Мне интересно про него слышать, потому я и расстроилась, и больше не из-за чего. Жаль, если такого интересного инженера убьют, ведь он может принести много пользы для нашей империи. И расскажи мне, пожалуйста, за что он получил титул барона и кого он убил в Крестополе, когда его судили?

– Зачем это тебе знать, дочь?

– Ты же мне сказал папа – спрашивай! Вот я и спрашиваю.

Женевьева говорила осторожно, пытаясь показать, что она, с одной стороны, равнодушна, а с другой стороны – и сама не знает, чего хочет. Скорее всего, отец не поверит, но и никаких фактов её любви к Дегтярёву у него тоже нет, только догадки. Если бы она не показала свою тревогу, прочитав новости из газет, то и никаких подозрений у родителей в отношении её и Дегтярёва и не имелось бы, но уже как получилось. Пусть думают, что это её девичья блажь, что почти верно, но не совсем.

– Гм, титул барона Дегтярёв получил за то, что спас дирижабль. Тогда он тоже застрелил, вроде как, террориста, или нет, я уже и не помню. Про случай в Крестополе могу сказать, что Дегтярёв неожиданно нарвался на банду грабителей, терроризировавших окрестности и каким-то образом связанных с покушением на генерал-губернатора, поэтому его оправдали, хотя либеральная общественность следит за подобными случаями всегда и вмешивается, насколько это возможно. Правозащитники негодяев, так я их называю.

– Интересно, то есть, этот юноша уже давно хладнокровный убийца, может и умеет применять оружие в любых ситуациях, так, папочка?

– Это ты к чему ведёшь, дочь?

– Ты говорил, что мне нужен телохранитель, умеющий дать отпор и обладающий боевым даром. Дегтярёв умеет стрелять, давать отпор и уже открыл личный счёт врагов, которых собственноручно отправил на тот свет, ведь так?

Граф удивлённо посмотрел на дочь, подобная мысль пока не приходила ему в голову, а ведь и правда, барон показал себя с самой лучшей стороны, как защитник, а уж если сравнивать его с другими молодыми людьми, то и вовсе отличился отвагой и находчивостью.

– Возможно, но об этом ещё рано говорить. Я разрешаю тебе передать ему в качестве помощи продукты, а лучше всего, медикаменты. Они нужнее, это не возбраняется ни правилами, ни воспитанием, даже наоборот, является хорошим тоном, а дальше посмотрим. Мальчик поправляется, ты сможешь его увидеть, если продолжишь учиться в академии. Я даже не против твоей встречи с ним и общения, конечно, весьма умеренного.

– А если я захочу увидеть его раньше и вне стен академии?

– Это возможно только когда мы разорвём помолвку с князем Юсуповым, не раньше. После этого ты вольна встречаться с юношами благородного происхождения, в разумных пределах, естественно. Барон Дегтярёв своими действиями завоевал себе, причём, в прямом смысле завоевал, а не заслужил, уже не только личное дворянство, но и наследное, что ты, дочь моя, должна прекрасно сознавать. Ты ведь понимаешь разницу между личным и наследственным дворянством?

– Конечно, папа. Личное – это вопрос личного престижа, а наследуемое – это основание своего собственного рода, что ставит человека на одну ступень с теми, кто достиг этого гораздо раньше и является дворянином не в первом поколении.

– Да, ему теперь разрешено получить свой герб, это точно. Император заметил его, а если заметил, то уже не забудет, как не забудут и те, кто находится всегда рядом с троном.

– Я поняла, тогда я могу отправить ему письмо, вместе с подарком?

– Письмо можешь, медикаменты тоже. Ещё вопросы, дочь?

– А кто меня здесь станет охранять?

– В доме есть охрана, а если возникнет необходимость выйти в город, то с тобой последует охранник, из числа прислуги, я уже нанял нужных людей. Не беспокойся на этот счёт.

– Спасибо, папенька.

***

Воскресный день начала августа начался для меня весьма привычно, так же, как и предыдущее воскресенье. Ничем особым он не отличался и от любого другого дня, разве что врачей да суеты больничной поменьше, а так всё одно и то же. Надоело мне уже здесь валяться, в который раз, причём.

Слабость тела постепенно отступала, морда лица заживала, правда, не так быстро, как хотелось, но всё же. Похоже, что полученный шрам сильно исказит лицо. Не знаю, изуродует ли он меня, но красивее я точно не стану, всё же, шрамы украшают мужчину, но лучше, если они не на лице.

Постояв задумчиво возле зеркала и потрогав наложенную на лицо повязку, я молча отошёл к окну. Чего тут расстраиваться, сам, как говорится, виноват, мог сбежать, как и остальные, сломя голову через перелесок, и никто бы меня за это не осудил, как не осудили других сбежавших.

Но нет, я всё же полез в битву, благо пистолеты приобрёл, кстати, где они теперь? Один точно разорвало, а другой, наверное, подобрали после битвы, да и сдали в следственный отдел при полиции, или в архив военный, как вещдок, или просто на хранение.

Пистолет меня не подвёл, но вот с точностью у него не всё в порядке, к тому же, тяжёл оказался. Маузер в этом деле поточнее, хоть и не легче, и вообще, пора уже себе индивидуальный пистолет сделать, чисто под себя. Есть же такие, я видел в одном оружейном магазине, конечно, там и цена соответствующая, под тысячу злотых. Да и стреляет если не золотом, то серебром уж точно, в смысле, патроны на такой экземпляр весьма дорогие. Много не постреляешь.

Эх, я почесал кожу возле повязки, рана начинала зудить, но это мелочи, главное, что выжил и всё заживает, а если Женевьеве или Елизавете не моё лицо не понравится, то и ладно, могут не целовать в правую щёку, я обойдусь как-нибудь и без этого.

Не успел я сходить на завтрак, как ко мне зашла дежурная медсестра.

– Фёдор, – сказала она, опустив мой титул, – к тебе барышня какая-то пришла, она передачу принесла и письмо, выгляни в окно, что в коридоре. Сюда её всё равно не пустят.

– Какая барышня? – округлил я свои глаза.

– Откуда я знаю, какая, тебе виднее…

– Женевьева её зовут?

Пожилая медсестра сморщила лицо, припоминая.

– Нет, кажись, да она и не представилась, тебя спросила и передала что-то. Внизу возьмёшь, а пока выгляни в окошко, пусть на тебя, такого красавца, полюбуется, авось больше приходить и не станет, – и медсестра ехидно ухмыльнулась.

В полном недоумении и, в то же время, с великой радостью я выскочил в коридор и, подойдя к огромному окну, выглянул в него, выискивая жадным, возбуждённым взглядом тонкую девичью фигуру. Елизавету я увидел не сразу, она стояла под деревом, беспомощно переводя взгляд с одного окна на другое, видимо, высматривая меня.

Увидев её, я стал дёргать окно и, раскрыв, высунулся наружу. Да, я немного огорчился, что увидел не Женевьеву, но не время рыло воротить, когда к тебе девушки приходят. Я очень обрадовался, увидев Елизавету, очень…

– Елизавета! – помахал я ей рукой, я здесь! Привет!

Обернувшись на мой крик, барышня осветилась улыбкой и, выйдя из-под дерева, подошла ближе.

– Спасибо, что пришла! Как ты узнала?

– Мне письмо прислали из военного ведомства с просьбой тебя посетить, – ответила бесхитростная девушка. – Я тебе небольшую передачу оставила в приёмном покое, как ты себя чувствуешь?

– Нормально, лицо только болит, а так ничего, скоро выпишут, недели через две. Я зайду тогда к тебе?!

– Домой не надо, заходи, когда я начну учиться, прямо к музыкальному училищу, хорошо?

– Понял, хорошо.

На наши крики из других окон стали высовываться другие больные, смущая девушку своими взглядами, а то и восклицаниями.

– Спасибо, что зашла, мне пора. До встречи! – крикнул я и стал закрывать окно, дав тем самым понять Лизе, что ей не стоит здесь долго торчать у всех на виду. Неуместно это для молодой барышни, так как здесь лежали почти сплошь одни мужчины, а они бывают не сдержаны на язык. Так чего тогда смущать девушку?!

Лиза помахала мне на прощание рукой и тут же, не оглядываясь, вышла со двора госпиталя, направившись на выход, Я проводил взглядом её тонкую фигурку, затянутую в приталенное длинное платье, и вздохнул. Эх, обнять бы её сейчас, да поцеловать, да так, чтобы аж голова закружилась. Но это невозможно, к сожалению.

Однако, не стоит расстраиваться, а лучше пойти и посмотреть, что за передачу мне приготовили. Спустившись в приёмную, я стал обладателем небольшого лукошка, в котором оказались уложены разные пирожки, явно домашней выпечки. Возможно, что пекла даже сама Елизавета, даже, если и нет, спасибо ей за это. Забрав передачу, я направился в палату, чтобы съесть содержимое лукошка со всеми, кто в ней лежал.

Съев все пирожки, я раскрыл письмо и прочитал его. Ничего существенного там не оказалось, хоть и видно, что писалось оно со всей тщательностью и прилежанием. Округлый и красивый женский почерк Елизаветы грел душу, а её банальные слова утешения и поддержки откликнулись благодарностью в моей душе. Отложив письмо, я подошёл к окну и долго смотрел в него, надеясь увидеть там ещё одну девушку, но, увы, больше в этот день ко мне никто не пришёл.

В это время Елизавета, следуя к выходу, думала о бароне Дегтярёве, размышляя, нравится ли ей этот юноша с заклеенным пластырем лицом, или нет. Он будил в ней самые разные чувства: от благодарности до чего-то, похожего на влюблённость. Влюбилась ли она в него, она пока не поняла. Может да, а может, она сама себе это внушила.

Сев в повозку и заплатив извозчику за поездку, она уложилась в один злотый, как и предполагал курьер-коммивояжёр, даже ещё осталось. Передачу с пирожками она готовила сама, сделав их по старому рецепту, которому её научила бабушка. Мать разрешила взять продукты, отец же только махнул рукой, удовлетворившись полученным купоном. В общем-то, узнав о ранении Дегтярёва, никто из них не расстроился, приняв это известие весьма равнодушно. У родителей имелось желание выдать дочку замуж за него, но слабое, так как барон оставался настоящей загадкой для их семейства, и они не могли понять, стоящий ли он жених или нет.

Точнее, Елизавета знала, что стоящий, и хотела выйти за него замуж, если такая возможность ей представится, но убедить в этом собственных родителей пока не могла. Так как не знала о бароне ничего, кроме того, что он умён, имеет какие-то насущные средства, недурён собою, храбр и отзывчив. А что ещё нужно девице на выданье, кроме этого? Но это ей, а вот у её родителей на неё имелись другие планы. Им бы выдать её замуж, как можно выгоднее, а уж за кого, это их интересовало в последнюю очередь. Дворянский титул им безразличен, главное, чтобы в семье достаток имелся, а то: «Есть тут всякие голодранцы, – как говорил её отец, – у которых кроме титула за душой ни гроша. Гнать таких надо, а не в семейство допускать!» – и это тоже его слова.

Лиза вздохнула, оставался только один способ убедить родителей – точно узнать, каким состоянием обладал полюбившейся ей юноша и доказать, что он ей подойдёт, а дальше, как получится. Вот только как это сделать? На этот счёт у неё пока догадок не имелось, разве что прямо спросить, но это уже возможно гораздо позже, а пока всё останется, как прежде, то есть, никак.

Почти в это же самое время Женевьева, получив согласие отца на свои действия, начала их планировать со следующего же утра. Раз ей невозможно приехать лично, то всегда можно нанять человека, который привезёт от неё подарок. В передачу она положила дорогой эфирный эликсир, довольно редкие и ценные восстанавливающие микстуры, ранозаживляющую мазь, а также приложила ко всему этому своё письмо, над которым мучилась почти весь день, то и дело, переправляя и дополняя его.

Наконец, остановившись на лучшей версии послания, она переписала его набело и, запечатав конверт, отдала его курьеру вместе с посылкой. Курьер прибыл по указанному адресу во вторник и вручил через приёмный покой адресату, о чём и уведомил девушку. Оставалось теперь только ждать ответа на письмо.

Глава 5. 15 августа

Через несколько дней совершенно неожиданно мне пришло письмо и посылка от Женевьевы, доставленная в приёмный покой каким-то курьером. Содержимое посылки оказалось очень дорогим, что я понял гораздо позже, когда стал применять подаренные средства.

Конечно, я очень удивился такому проявлению внимания от Женевьевы, но мне было гораздо приятнее, если бы она пришла ко мне сама. Судя по способу передачи посылки, в Павлограде она отсутствовала, поэтому пока мне оставалось лишь мечтать о нашей встрече. Кроме полезных и практичных вещей в посылке оказался платок Женевьевы, пахнущий великолепными духами, с тонким цветочным ароматом.

На платочке имелись её инициалы, вышитые золотой прочной нитью, а также очень мелкая надпись у края одного из уголков, которую я увидел только через несколько дней, когда долго рассматривал платок, держа в руках.

Надпись гласила: «Настоящему герою от почитательницы». Когда я прочитал эту фразу, то меня накрыла волна сумасшествия, и я перечитывал письмо по нескольку раз, зачитав его буквально до дыр, даже спал вместе с ним, складывая его аккуратно под подушку.

В письме содержались одни намёки, но они в нём имелись, в отличие от письма Елизаветы, я даже сравнил их текст. Елизавета писала участливо, но сухо и без малейших намёков, хотя, если подумать, то в нём читалось её большое желание продолжить наше знакомство, и я уже начал понимать, почему.

В письме же Женевьевы всё оказалось ровно наоборот. У меня аж дух захватывало от недосказанностей, которые оно содержало, и от возможности извлечь из него массу намёков и полунамёков. В то же время, оно ни к чему не обязывало и ни на чем не заостряло внимание. Тем не менее, в письме мне показался посыл какого-то трепетного чувства, о котором я боялся подумать, и название которого напрашивалось само собою.

Значит, я ей нравлюсь, и она ко мне неравнодушна? Но что мне нужно сделать, чтобы она действительно могла встречаться со мной? Ответ на этот вопрос тоже напрашивался сам собой, ведь если ты сам любишь и не строишь иллюзий об окружающем мире, то понимаешь, что является в нём наиболее ценным. Я знал и понимал. Нужно стать ещё сильнее и ещё весомее в этом мире, чтобы завоевать её руку.

Сердце её уже почти согласно стать моим, или есть перспективы к тому, а вот попросить у родителей Женевьевы её руки – это та ещё задачка. Несколько раз я представлял эту картину, каждый раз перерабатывая её, и каждый раз расстраивался, понимая, что мне пока и предложить нечего. Но сейчас главное, Женевьева дала понять, что она ко мне неравнодушна, а остальное приложится.

В таких душевных терзаниях пролетело несколько дней, и пришло время моего выздоровления и выписки, о чём сообщил лечащий врач. Настенный календарь в его ординаторской показывал 12 августа.

– Ну-с, молодой человек, завтра мы вас выписываем, готовы к выписке?

– Готов, я чувствую себя хорошо.

– Ясно, конечно, ещё необходимо продолжить восстановление, но на улицу вас уже можно выпускать и без повязки. К сожалению, несмотря на все усилия, мы не смогли убрать полностью ваш шрам из-за того, что он нанесён не обычным ножом или пулей, а с помощью индивидуального боевого дара. Достаточно редкая способность оказалась у вашего противника, я даже писал специальный доклад в технический отдел отдельного корпуса жандармов. Надеюсь, они разобрались, что за человек нанёс его вам.

– Надеюсь, – пожал я плечами, зная точно, что этого человека я успешно спровадил на тот свет и теперь узнать о нём я хотел разве что только для того, чтобы понять, кем он являлся.

– Шрам можно убрать, но только с применением медицинского дара, то есть, его сможет убрать человек, обладающий не менее редким даром исцелять и заживлять. Обычно эти люди занимаются более серьёзными вещами, чем шрамы, их силы не безграничны и они постоянно востребованы, так что, вам сильно повезёт, если сможете найти необходимую сумму и уговорить целителя, чтобы он смог вам убрать дефект. Это я вас просто предупреждаю на будущее. Мы сделали всё, что могли, и даже больше, особенно помогла мазь, которую вам прислали, вы же ею пользуетесь?

– Да, – и я посмотрел на себя в зеркало, что висело возле двери. Доктор понимающе промолчал.

Из зеркала на меня глянуло серьёзное лицо молодого человека, правую щёку которого наискось пересекал багровый и тонкий, как лезвие скальпеля, шрам. Я смотрел на себя в зеркало и пытался представить, какое впечатление провожу со стороны с этим рубцом. Думается, скорее неприятное, или даже отталкивающее, и шрам придётся заклеивать, пока он не утратит свой багровый цвет.

– Я понял вас, доктор, спасибо за предупреждение и участие.

– Ну, что вы, я просто вам рассказал, что нужно сделать, чтобы избавиться от этого шрама, и объяснил, почему он заживает с таким трудом. А дальше всё в ваших руках, господин барон.

– Спасибо доктор! Я могу идти?

– Да, выписные документы заберете завтра.

– Благодарю вас!

На следующий день я вышел из госпиталя и, тут же поймав извозчика, направился в общежитие. А куда ещё ехать? Там у меня есть своя комната, тем более, Пётр сейчас находится дома у родителей. Он прислал мне три письма, но приехать так и не смог, сначала его не пускали в госпиталь, а потом он уже домой уехал, да я на него и не в обиде. Он спас меня, так что, скорее, я в долгу у него, чем наоборот.

Общежитие встретило меня пустотой, ведь все студенты разъехались на каникулы. Да мне только и нужно, что переночевать. Бросив вещи в шкаф и на кровать, я уселся на стул и стал смотреть в окно, когда в дверь постучали.

– Войдите!

Это оказался комендант.

– А, Дегтярёв, вернулся, стало быть, из госпиталя. Слышал я о том, вернее, уведомили меня в приватной беседе, и предупредили, что ты вернёшься сначала сюда, потому как после госпиталя вряд ли поедешь домой, в свой Крестополь. Далеко это, и нет там уже никого у тебя, почитай, только дальние родственники остались, да и с теми ты не общаешься.

– Да, Ерофеич, почти всё так, – пожал я плечами.

– Ага, а мне вахтёр сказал, мол, приехал постоялец наш, да всё лицо располосовано. Я сразу подхватился, да к тебе, поговорить. Насколько у нас остаться планируешь?

Я невольно коснулся рукой лица, щека была надёжно заклеена широким пластырем, под которым шрама не увидеть.

– До завтра, и в Крестополь поеду.

– Езжай, у тебя там есть что?

– Квартира родительская.

– Угу, мой тебе совет: продавай её и покупай жильё здесь, хотя бы на окраине, насколько денег хватит. Не нужна она там тебе, только мороки следить да платить за неё. Здесь жить станешь в своей, а не хочешь, так можно и сдавать её кому, а самому пока в общежитие жить, лишняя деньга не помешает. У тебя тут полный пансион уже, но ты его заслужил, в отличие от некоторых. Так что, смотри, я плохого не посоветую, да и отучишься, так здесь останешься, с твоим-то даром и образованием инженерным. С ним ты завсегда работу найдёшь, а не найдёшь здесь, так поедешь куда, тогда и решишь, как нужно.

– Согласен, Ерофеич, подумаю ещё, не всё так просто.

– Это твоё дело, Фёдор. Я вот тебе письма принёс, что пришли в твоё отсутствие, просмотри их да почитай, тут и официальные есть, больно любопытно мне стало, что в них пишут, но вскрывать нельзя. Хранил их у себя в сейфе, всё честь по чести. А сам из газет только узнал, что с тобой и с другими нашими студентами в военно-полевых лагерях приключилось. Совсем уже обнаглели, и страх божий потерял эти сволочи! Одни бандиты да шпионы, лезут к нам отовсюду, уже и на студентов напали. Хорошо, что их кое-где здорово прищучили, а так, да, неожиданно всё это.

– В лагере бой завязался, мясорубка почти, меня зацепило, но и я в долгу не остался, а в остальном лучше не вспоминать о том.

– И то верно! Глядя на тебя, Фёдор, я понимаю, что ты в стороне не стоял, и ранение у тебя весьма специфическое, и выжил ты, и рассказывать о том не хочешь, значит, реально повевать с бандитами пришлось. А письма официальные из военных министерств трусам не шлют, это я уж по собственной службе знаю. Ладно, хватит тебя отвлекать, отдыхай, читай, а как станешь съезжать, вахтёру скажи о том, он запишет.

– Хорошо, – кивнул я и забрал принесённые комендантом письма. Как только комендант вышел, я с нетерпением начал их вскрывать и читать.

Первым я вскрыл письмо от моих дальних родственников, в котором указывалось, что квартира стоит пустая и надобно за нею следить и оплачивать своевременно, спрашивали, почему до сих пор я не приехал, нужно обсудить несколько вопросов, и вообще, почему с родственниками не знаешься и не хочешь им помогать. Сплошные вопросы и предупреждения, словно я что-то им должен и обязан во всём отчитываться. Последнее меня весьма удивило. Насколько я помню, нам с матерью никто не помогал, да и некому, собственно, было, а сейчас вот объявились те, о которых я если и знал, то очень отдалённо. Просто слышал, что они есть, и всё. Странные родственные отношения, ну да ладно. Уеду и забуду о них, раз уж так пришлось.

В общем-то, ясно, что квартиру надо продавать и следовать совету коменданта. Всё равно я в Крестополь не вернусь, а оставлять жильё – мороки больше. Учиться мне ещё четыре года, и возвращаться домой я уже не хочу.

Второе письмо оказалось от Петра, видимо, он решил, что лучше написать на адрес общежития, на случай, если я уже выпишусь из госпиталя. Осталось ещё три: одно из них, судя по обратному адресу, исходило из военного министерства, другое – от частного лица, судя по фамилии – Илларионова, от женщины, которую я не знал, и третье – неизвестно от кого. На обратном адресе имелся только герб. Сам герб мне ни о чём не говорил, так как в геральдике я вообще не разбираюсь. Герб сам по себе простой, и в тоже время сложный, единорог, пальмовая ветвь, серебряное и золотое поле, ну и ещё что-то: я даже не понял, что именно изображено на нём ещё. Его я оставил на потом. К моему величайшему сожалению, от девушек не случилось ни одного послания. Да я и не надеялся.

Раскрыв и прочитав письмо от Илларионовой, я понял, что пишет мне слова благодарности жена полковника Илларионова, который остался жив благодаря тому, что я вынес его из огня. Как я смог дотянуть до окна весьма упитанного и очень тяжёлого полковника, до сих пор не представляю, видимо, под влиянием стресса, по-другому никак не объяснишь. Письмо заканчивалось приглашением посетить их имение под Москвой, где-то в Мещерском крае. Что же, надо обязательно съездить и написать письмо-ответ.

Следующим я вскрыл письмо из военного министерства, в котором на официальном бланке, напечатанным с помощью печатной машинки, оказалось следующее послание.

«Барону Фёдору Васильевичу Дегтярёву, студенту второго курса инженерно-духовной академии имени Павла III.

Настоящим уведомляем вас, что вы приглашены на личный приём к заместителю военного министра. В связи с тем, что вы находитесь на излечении в госпитале, просим вас, при получении и прочтении данного письма, уведомить канцелярию военного ведомства о возможности выполнить полученное приглашение в определённый период времени, о чём сообщить письменно. Далее вам будет назначено время и место аудиенции, о которой вы получите аналогичное письменное уведомление».

Дата и подпись».

Я почесал затылок, что же, надо писать ответ и на одно, и на другое письмо, позже займусь этим. Интересно, зачем меня вызывают в военное министерство? И вызывают сразу к заместителю министра? Ответ надо отправить сегодня же, а сейчас приступим к последнему письму. Повертев плотный красивый конверт в руках, я взял письменный нож и вскрыл им краешек письма.

Из письма выпало два бланка. Один, совсем небольшой, оказался приглашением на приём к императору, а другой содержал более подробную информацию об официальном приглашении и пояснение от камергера императорского двора: во что нужно одеться, в какое время оказаться на месте, к какому входу подъехать, к кому обратиться и как себя вести.

Бланк приглашения с гербом Склавской империи, выдержанный в чёрно-золотых тонах с белыми, как бы светящимися буквами, являлся персональным, выписанным на моё имя, и содержал минимум информации. Становилось понятно, почему к нему шло отдельное письмо, с дополнительными объяснениями. Текст его гласил следующее:

«Барону Фёдору Васильевичу Дегтярёву.

Канцелярия Его Императорского Величества уведомляет вас о назначенной вам аудиенции тридцать первого августа в четыре часа пополудни в малом приёмном зале».

Отложив кусочек плотного картона, я взялся за письмо камергера императорского двора и несколько раз перечитал его, чтобы лучше уяснить, что и как мне делать. Меня никто не спрашивал, буду ли я или нет, судя по всему, моё отсутствие на приёме означало бы только одно: я физически не способен явиться на него по причинам, не зависящим от меня лично. Да я и не собирался его игнорировать, у меня даже руки задрожали, когда я понял, что за письмо держу.

Не наказывать же меня туда позвали, а побеседовать и, возможно, наградить. Однако мне надо соответствовать, а у меня нет никакой подобающей мероприятию одежды. Впрочем, за меня уже всё продумали, и камергер в своём письме указал, что я обязан явиться в мундире инженерно-духовной академии. Форма должна быть новой, чистой, идеально сидящей на фигуре. Сам я коротко подстрижен, чисто выбрит, если в этом есть необходимость, или иметь коротко подстриженные усы и бороду, если таковые у меня имелись изначально.

Остальное уже касалось самого прибытия и ожидания. Всё описывалось точно, просто и доходчиво. Оставалось только выполнить все указания, а времени не так уж и много до приёма, но я успею и съездить в Крестополь, и вернуться обратно, как раз к тому времени и мундир новый окажется готов. А ещё мне обязательно нужно уведомить военное министерство и записаться на приём, поэтому в Крестополь я поеду буквально на несколько дней.

Сердце забилось гулко и часто в предвкушении новых событий и впечатлений, но не стоит радоваться заранее, до того времени у меня есть ещё две недели, а за эти недели, учитывая мою везучесть, может произойти всё, что угодно. Учитывая такие обстоятельства, может, не стоит вообще ехать в Крестополь? Впрочем, это уже трусость, ехать обязательно надо, и я это сделаю, только пробуду там недолго, заключу договор с маклером по покупке и продаже квартир, а сам вернусь сюда. Как раз должен ответ прийти из военного министерства.

Прочитав все письма, я стал писать на них ответ, а затем отправился в ателье заказывать себе новую форму для аудиенции. Так день и прошёл, успел ещё купить билет на дирижабль до Ростова-на-Дону. Рейсовые дирижабли в Крестополь ещё не летали, поэтому оставался только наземный путь, хоть и долгий, и не слишком удобный, но зато надёжный. Однако, время поджимало, и я решил добираться до Крестополя с пересадками. Четырнадцатого августа, заказав себе новый мундир, я улетел в Ростов на Дону.

Я ехал в поезде из Ростова в Крестополь, когда все газеты вышли с заголовками о том, что манчжуры, подстрекаемые европейской коалицией во главе с Гасконской республикой, объявили войну Склавской империи, напав на её главный порт на Дальнем востоке.

Одновременно с этим послов Склавской империи в Гасконской республике и Кельтеберийской новой империи вызвали в МИД и вручили ноты, в которых указали о недопустимости боевых действий с манчжурами, так как они претендуют на свои исконные территории. В случае активных боевых действий оба государства не гарантировали своё невмешательство и помощь манчжурам техникой или технологиями.

Об этом писалось в газетах, которые купили на железнодорожном вокзале и теперь читали все пассажиры вагона. Я тоже приобрел пару разных изданий, и теперь вчитывался в страшные строки, пытаясь понять, чем это грозит нашей империи и лично мне. Самые разные мысли теснились у меня в голове, весь мир неожиданно менялся, и чем всё закончится для каждого жителя Склавской империи – неизвестно.

До Крестополя я доехал по расписанию и пробыл там всего три дня, заключив договор с юристом и стряпчим одной из контор по покупке и продаже недвижимости. Обещали, что за три-четыре месяца родительская квартира продастся, тысяч за восемь злотых.

Этих денег как раз хватит на однокомнатную квартиру в Павлограде, а если добавить из своих отложенных, то и на двухкомнатную хватит. Между тем, ситуация в мире становилась всё более тревожная, но Склавская империя пока не начала проводить тотальную мобилизацию, ожидая, что скажет Тевтонская империя, а та многозначительно молчала, уйдя в тень и заняв нейтральную позицию.

Пока войска перебрасывали через всю страну на защиту Владивостока, а местный гарнизон героически оборонялся от войск хорошо вооружённых, но плохо воюющих манчжур, Склавская империя вела дипломатическую войну, пытаясь найти противоречия между странами, входящими в европейскую коалицию и не допуская вхождения туда новых.

Газеты пестрели броскими заголовками, их расхватывали, буквально на лету, раскупая весь тираж, а я, завершив дела в Крестополе, собирался ехать обратно. Не знаю, найдётся ли в связи со сложившимися событиями у императора время на мою аудиенцию. Чувствую, что если ситуация станет ухудшаться, то мне придётся поменять мундир студента на мундир солдата, до офицера я пока не дорос.

Девятнадцатого августа я пустился в обратный путь, вновь решив его сократить и доехать сначала на поезде до Ростова, а там пересесть на дирижабль, что летел в Павлоград.

Почти перед самым отъездом, я зашел в уже знакомый мне оружейный магазин. Приказчик, что там работал, меня тоже узнал.

– Здравствуйте! Как пистолеты? Кажется, мы вам продали два Шварцлозе в прошлый раз?

– Да, спасибо, хорошие были пистолеты.

– Были? – приподнял брови приказчик.

– К сожалению, да. Они оба вышли из строя, один пал жертвой экспериментов, а другой вышел из строя в бою.

Приказчик взглянул на моё лицо, по-прежнему заклеенное свежим пластырем, и не стал уточнять, в каком бою участвовал студент-инженер. Да я бы и не поделился с ним.

– Я так понимаю, что вы зашли за новыми?

– Да, я бы хотел купить, но только один. Мне нужен небольшой короткоствольный револьвер, желательно на мощный патрон.

– Гм, такой мы вряд ли вам подберём. Револьверы есть самые разные, но большинство из них имеют весьма внушительные размеры, а короткоствольные встречаются преимущественно дамские. Сами понимаете, что их калибр не подходит под ваши запросы. Они не предназначены для подобных патронов.

– Я понимаю, – кивнул я, но мне нужен мощный револьвер, и чтобы он легко помещался в карман, для скрытного ношения.

Приказчик на минуту задумался, а потом стал выкладывать передо мной на прилавок разное оружие. К сожалению, выбор оказался не столь разнообразен, как бы я хотел, в основном присутствовали револьверы, для меня не слишком удобные. Не нравятся мне револьверы, сам не знаю, почему, мне удобнее вставлять готовую обойму, а не вкладывать патроны в каждую камору по одному, но это мои предпочтения.

В конце концов, мне приглянулся браунинг, модель №1. Калибр 7,62, не маломощный, также имелся в продаже револьвер уэбли с калибром больше 11 мм, но это уже чересчур, да и точность у него очень плохая, и по размерам он совсем не мал, остальные представленные модели имели либо большие размеры, либо наоборот, слишком уж малые.

– Браунинг хорош? – спросил я у приказчика, указав на интересный для меня пистолет.

– Лучший из всего представленного.

– А ещё лучше есть?

– Ещё лучше есть, но стоит он не 25 злотых, а гораздо больше, и это у нас, а в столице вообще штучный товар, но тяжёлый он очень.

– А что за модель? – заинтересовался я.

– Переделка браунинга, патроны стандартные, но за счёт усилителя пуля вылетает из ствола с большей скоростью, чем обычная. Пробивает, что хочешь, если не свинцовая, а стальная. Такие есть, но дорогие, будете брать?

– Покажите мне его и какова цена?

– Цена – пятьсот злотых, – и приказчик выложил на прилавок пистолет, чтобы я смог его рассмотреть.

– А кто сделал? – спросил я, удивляясь дорогой стоимости.

– Местный умелец.

– Ммм, – неопределённо промычал я, вертя в руках пистолет.

Пистолет мне не понравился, не знаю, насколько он хорош в стрельбе, но судя по его грубому виду, сделан в частной мастерской, и не сильно умело, как бы не утверждал обратное продавец. Да ещё и стоил несусветную цену. Нет, если я разбогатею, то куплю подобный пистолет себе в коллекцию, а пока пусть полежит в магазине.

– Хороший, но денег на такой у меня не имеется, а вот браунинг я, пожалуй, возьму.

– Как скажете, мне всё равно, какой пистолет вы приобретёте, лишь бы купили. Патроны брать будете?

– Да.

– Сколько?

– Немного, пару пачек вполне хватит.

– Хорошо, ещё что-то?

– Нет. Разве что, кобура у вас найдётся под него небольшая?

– Найдётся, мы вчера как раз получили новую партию различных кобур, в том числе и совсем мягких, из кожи ягнёнка.

– Давайте.

– Хорошо.

За пистолет, кобуру и патроны я отдал тридцать злотых и, вполне довольный покупкой, вышел из магазина, сразу же нацепив её на себя, почувствовав себя намного комфортнее. Сев в поезд, я обложился газетами, которые купил утром на вокзале, и всю дорогу читал их, прервавшись только на обед, а вскоре мы уже и к Ростову подъехали.

Когда я ехал в Крестополь, в Ростове не останавливался, почти сразу же пересев на поезд. Город оказался для меня большим, меньше, чем Павлоград, но больше, чем Крестополь. Чем-то особым он меня не поразил, разве что река рядом, а больше ничего. Крикнув извозчика, я поехал на нём в аэропорт, где пришлось проторчать пару часов, пока я смог купить билет на утро, и уехал искать себе гостиницу.

А ранним утром я уже стоял у гондолы рейсового дирижабля Ростов-Павлоград.

Глава 6. Дирижабль

Рейсовый дирижабль медленно подплыл к высокому помосту для посадки пассажиров и застыл, медленно работая двигателями. На площадке засуетилась небольшая кучка людей, собравшихся в путь. Сам дирижабль внешним видом не внушал особого доверия: его гондола оказалась потрескавшейся от частого использования, а обшивка баллона значительно потёртой, но другой придётся ждать полдня, а мне торопиться нужно.

Уже по стародавней привычке я стал внимательно присматриваться к людям, ощущая тяжесть пистолетной кобуры под мышкой. Не знаю почему, мне показалось, что люди старательно избегали моего взгляда, а наталкиваясь на него, поспешно отводили взгляд.

Возможно, я слишком пристально смотрел на них, а может из-за моего шрама, что упорно не желал бледнеть, и мне приходилось каждый день менять на лице пластырь. Один из пассажиров явно занервничал и принялся ходить взад-вперед по площадке.

У меня проверили билет и документы, что стало нововведением после объявления нам войны Великой Манчжурией. Войдя в гондолу, я быстро нашёл и занял своё место, немного позже на входе появился и занервничавший пассажир. Это мне не сильно понравилось, но не выгонять же его теперь? Да и на каком основании? Поэтому я отвернулся и начал смотреть в иллюминатор.

Вскоре, приняв на борт всех желающих, дирижабль сильнее заработал обоими двигателями и поднялся в небо. Лететь до Павлограда нам предстояло около шести часов и я, удобнее устроившись в кресле, раскрыл газету, желая подробнее ознакомиться с последними новостями.

Как оказалось, Великую Манчжурию решил вдруг поддержать Ниппон и, заключив военный союз, собирался направить свои войска на её поддержку. Наше положение, в связи с подобными изменениями, усложнялось в разы. Газеты пестрели заголовками, предрекая то победу, то поражение, обвиняя в том всю Европу, и не только её.

Однако ситуация даже мне, несведущему в политическом закулисье, представлялась очень серьёзной. Как поведет себя император, и какие действия предпримет под его руководством вся Склавская империя, мне лично оставалось неясным, как и всем остальным.

Дирижабль разогнался и теперь скользил в воздушном пространстве, пожирая километр за километром. Внизу проплывала земля, еле видная за облаками, а если я направлял взгляд прямо, то те же самые облака, только намного гуще, полностью закрывали весь обзор. Лишь солнце иногда пробивалось сквозь них, но ненадолго, почти сразу же вновь скрываясь.

Пассажиры гондолы, расслабленно устроившись в креслах, занимались своими делами: спали, читали газеты, а кто-то, как и я, смотрел в иллюминатор, думая о своём. Такая спокойная поездка продолжалось часа два, после чего один из двигателей начал барахлить. Команда дирижабля засуетилась, стараясь при этом не спровоцировать панику у пассажиров.

А двигатель стал чихать или даже «кашлять», захлёбываясь то ли воздухом, то ли керосином, пока окончательно не заглох. Дирижабль стоически тянул гондолу на одном двигателе, а я подумал о том, что моя невезучесть переходит все границы, и я уже устал от неё. Вот если сейчас дирижабль рухнет, что делать? И как вообще быть?

Неработающий двигатель – это не террорист, его в пузырь не возьмёшь, не заставишь работать дальше, и не остановишь, да он и так уже сам остановился. Оставалось только уповать на лётное и техническое мастерство команды, что сражалась сейчас, как за корабль, так и за собственные жизни.

Из рубки управления то и дело выбегал техник и пытался что-то сделать с помощью каких-то рычагов управления в заднем отсеке гондолы. В самой рубке тоже не теряли времени даром, пробуя запустить двигатель дистанционно.

Попытки восстановить работу двигателя продолжались примерно минут десять, и всё это время дирижабль продолжал снижаться. Пока не быстро и не сильно, всё-таки хорошо работал второй двигатель, приняв на себя дополнительную нагрузку, да ещё заработали мелкие двигатели, что обычно использовались для точной стыковки гондолы к помосту. Однако и второй двигатель вскоре стал гудеть с перебоями.

Всё это длилось ещё минут десять, пока капитан дирижабля окончательно не понял, что либо он обратится за помощью к пассажирам, в надежде её получить, либо гондола рухнет, со всеми вытекающими последствиями. Может, и не катастрофическими, но весьма существенными. Поэтому капитан вышел из рубки управления и, встав в центре гондолы, произнес.

– Граждане пассажиры, прошу вашего внимания! Наш дирижабль сейчас медленно опускается, в связи с поломкой первого из двигателей. Мы идём на одном двигателе на снижение и через несколько десятков минут найдём удобную площадку для приземления, где совершим экстренную посадку, но у меня вопрос ко всем пассажирам. Есть ли среди вас люди, имеющие дар?

Я, внутренне сжавшись в ожидании неминуемого и лихорадочно перебирая в голове возможные варианты спасения, тут же насторожился и, подняв голову, внимательно посмотрел на капитана, не торопясь отвечать.

Со всех пассажирских мест тут же раздались возгласы удивления, страха, возмущения, но никто так и не признался, что имеет дар, хоть какой-нибудь. Один лишь мужчина, что изрядно нервничал перед полётом, занервничал ещё больше и после повторения вопроса капитана вскочил со своего места.

– Я владею даром, я!

– Каким?!

– Воздушным!

– Тогда вы можете нам помочь и обеспечить более плавное снижение дирижабля.

– Нет, нет, нет, я не могу, я не умею, я умею своим даром только усиливать ветер и всё, – почти стал биться в истерике мужчина, и у меня появилось подозрение, что у него что-то не то с психикой.

Дольше тянуть нельзя, и я подал голос.

– У меня есть дар, капитан, но не знаю, как он может пригодиться, у меня он защитный и не имеет определённую природу. Очень уж разноплановый, но с воздухом я тоже работаю.

И капитан, и мужчина тут же повернулись ко мне и уставились во все глаза, особенно незнакомец.

– Я умею вот так, – и, описав рукой полукруг, я нарисовал в воздухе корзину с подвешенным в нём двигателем, точно таким же, что висел под баллоном дирижабля.

Все вокруг раскрыли рты, а я убрал картину, вопросительно уставившись на капитана.

– Не поможет, – покачал головой тот, – нам нужно создать тягу и по инерции отпустить дирижабль, как можно плавнее.

В этот момент внезапно чихнул и остановился и второй двигатель. Два вспомогательных взвыли на высокой ноте и один за другим замолкли, издав поочередно громкий хлопок. Наступила мёртвая тишина, которую нарушал только свист ветра за тонкими стенами гондолы, да истерические всхлипывания какой-то мадам.

Дирижабль какое-то время продолжал висеть в воздухе, медленно двигаясь вперёд и одновременно снижаясь, но так продолжалось недолго, и более тяжёлый нос гондолы с рубкой управления стал тянуть его вниз. Осталось буквально пять минут до того, как мы можем воткнуться вертикально в землю.

– Спасите! – взвизгнула какая-то барышня, её поддержала пожилая мадам, и… Решение пришло неожиданно.

– Умеешь делать ветер? – схватил я за плечо мужчину – носителя дара. Почему я схватил его за плечо, я так и не смог потом себе объяснить. Сделал это практически интуитивно, просто почувствовал, что так надо.

– Да!

– Откройте иллюминатор, нам нужно видеть землю.

Капитан, который не потерял присутствия духа, кивнул обоим стюардам, и общими усилиями они распахнули один из аварийных иллюминаторов. В гондолу тут же ворвался ветер. Дирижабль – это не самолёт, и он не падает с большой скоростью, и сейчас он скорее тонул в воздушном пространстве, медленно запрокидываясь на нос и устремляясь к земле. А до неё уже не так и далеко оказалось. Поэтому поток воздуха за бортом не являлся настолько сильным, чтобы сбить нас с ног и, высунувшись наружу, я смог увидеть многое, как и мой психически неуравновешенный напарник.

– Смотри вниз, – дёрнул я в сторону иллюминатора оцепеневшего мужчину, благо он оказался меньше меня и намного слабее, да и вообще больше напоминал какую-то безвольную куклу. Тот подался моим усилиям и глянул вниз, чуть не потеряв сознание при этом.