Навь: хроники порога

Железный оберег.

Третий день. На третьи сутки всякие «автономные выживания», курсы МЧС и прочая романтическая муть выветриваются из головы, оставляя лишь первобытный, звериный инстинкт. Главное – выжить. Следующее. Дышать.

Алексей, с трудом переставляя ноги, уже не помнил, куда и зачем шёл. Его походка, обычно лёгкая и уверенная, превратилась в шаркающую походку зомби. Рюкзак, набитый когда-то дорогущим снаряжением, волочился по земле, как гиря. Навигатор сдох в первый же день, разбитый при неудачном падении с откоса. Телефон превратился в бесполезный кусок пластика – здесь, в этой богом забытой глуши, не ловило ничего, кроме птичьего щебета и зловещего шелеста листвы.

Он уже почти смирился с мыслью, что его скелет когда-нибудь найдут грибники, как сквозь частокол вековых елей мелькнул просвет. Не тропа – прямая, как стрела, просека, упирающаяся в … крыши. Деревянные, кривые, но самые прекрасные крыши в его жизни.

Деревня. Не «населенный пункт» с карты, а нечто архаичное, вымершее, будто сошедшее с фотографий позапрошлого века. Избы с почерневшими от времени срубами, покосившиеся заборы, колодец-журавль. И тишина. Та самая, оглушительная, которую он слышал последние три дня, но здесь она была иной – не природной, а настороженной, живой.

Он сделал шаг вперёд, и скрип гравия под его ботинком прозвучал, как выстрел. Из-за угла ближайшей избы показалась старуха с ведром. Их взгляды встретились. Алексей, собрав последние силы, попытался улыбнуться.

– Здравствуйте! Я заблудился, помогите, пожалуйста…

Старуха не ответила. Её глаза, выцветшие, как старые пуговицы, расширились не от удивления, а от чистого, немого ужаса. Она отшатнулась, ведро с грохотом полетело на землю, и она, не поднимая его, юркнула обратно за угол. Щёлкнул засов.

Алексей замер в недоумении. «Что, такой страшный?» – мелькнула усталая мысль. Он обвёл взглядом улицу. В другом окне мелькнула тень, и ставня тут же захлопнулась. Деревня буквально закрывалась перед ним, словно раковина от прикосновения.

Отчаяние, холодное и липкое, подступило к горлу. Он был так близок к спасению, но его здесь боялись, как прокажённого.

– Эй! – хрипло крикнул он. – Люди! Помогите!

В ответ – тишина.

И тут скрипнула дверь самого крайнего, самого обветшалого дома. На пороге стоял старик. Невысокий, коренастый, с лицом, напоминающим потрескавшуюся кору старого дуба. Он не выглядел испуганным. Его взгляд был тяжёлым, изучающим.

– Уходи, – глухо произнёс старик. – Не твоё здесь место.

– Я… я три дня в лесу, – Алексей едва стоял на ногах. – Воды… просто воды. Ради всего святого.

Старик молча смотрел на него ещё с минуту, будто взвешивая что-то на невидимых весах. Потом кивнул на свою дверь.

– Заходи. На ночь. Только на ночь. И на шею это надень.

Он протянул Алексею обычный, ржавый, чуть погнутый гвоздь, продетый в грубую бечёвку.

Алексей тупо уставился на него. Гвоздь? Это что, шутка?

– Надень, – повторил старик, и в его голосе не было места для возражений.

Уставший до полусмерти, Алексей машинально выполнил требование. Ледяное прикосновение ржавого железа к коже заставило его вздрогнуть. Это было начало его первого урока о правилах мира, в который он так нечаянно забрёл. Урока, цена за который – жизнь.

Изба оказалась такой же древней, как и её хозяин. Воздух густо пах дымом, сушёными травами и чем-то ещё – затхлым, забытым. Старик, назвавшийся Степаном, молча указал на лавку у печи и поставил перед Алексеем кружку с мутной водой. Та самая вода, о которой он мечтал все эти дни, показалась ему теперь подозрительной, но жажда была сильнее. Он выпил залпом, чувствуя, как холодная влага разливается по измождённому телу.

– Спасибо, – прохрипел Алексей, возвращая кружку. – Я … я Алексей. Из города.

Степан кивнул, не выражая ни интереса, ни дружелюбия. Его взгляд скользнул по гвоздю на груди гостя.

– С закатом не шуми. Не подходи к окнам. И не смотри на то, что не должно смотреть на тебя, – произнёс он ровным, лишённым эмоций тоном, словно зачитывал инструкцию по технике безопасности на опасном производстве.

Алексей хотел спросить «что это значит?», но силы окончательно оставили его. Он рухнул на постеленные на полу толстые и плотные лоскуты, и сон накрыл его, как тёплое, тяжёлое одеяло.

Его разбудил звук. Не резкий, а настойчивый, ползучий. Скрип. Будто кто-то медленно, очень медленно проводил длинными ногтями по внешней стене избы.

Алексей замер, вслушиваясь. Сердце заколотилось где-то в горле. Скрип повторился, теперь ближе к окну. Он лежал, не двигаясь, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. «Животное какое-то… Лиса… Медведь?» – пытался он убедить себя, но инстинкт подсказывал – нет. Это было иное.

Потом послышался плач. Детский, жалобный, полный настоящей тоски. Он шёл прямо из-за двери.

«Ребёнок? Ночью? Здесь?» – мозг Алексея, воспитанный на логике и рационализме, отказывался верить. Но тело верило. Тело цепенело от ужаса.

Он медленно, стараясь не производить ни звука, приподнялся на локте и украдкой глянул в единственное закопчённое окошко.

Улица была залита лунным светом, неестественно ярким. И по этой серебристой мостовой, прямо по середине деревни, двигалась процессия. Высокие, худые, бесформенные тени плыли плавно, беззвучно. А между ними, словно плетясь на поводке, брели люди. Вернее, их подобия. С опущенными головами, с пустыми, невидящими глазами. Среди них был и тот самый ребёнок, который плакал. Его тонкий силуэт казался почти прозрачным.

И вот… они остановились. Все разом. И медленно, как по команде, повернули головы в сторону избы Степана. Десятки пар пустых глазниц уставились прямо на Алексея.

В тот же миг гвоздь на его груди, до этого ледяной, внезапно прожигал кожу раскалённым железом. Алексей вскрикнул от неожиданной боли и отшатнулся от окна, судорожно срывая с себя бечёвку. Гвоздь упал на пол с глухим стуком, и его жар тут же погас.

Но было поздно. Он почувствовал это кожей – ВНИМАНИЕ. Тяжёлое, безразличное, древнее. Оно было здесь. За стеной. Оно знало, что он здесь. И оно видело его.

Скрип у двери сменился тихим, влажным шорохом. Что-то большое, тёмное, заслонило лунный свет в оконце. Дверь сдавленно заскрипела, будто на неё навалилась вся тяжесть ночного леса.

Алексей, прижавшись спиной к печи, с ужасом смотрел на железную щеколду, которая медленно, с противным металлическим скрежетом, начала двигаться. Сама по себе.

Щеколда, изогнутая из толстого железа, с противным скрежетом приподнялась и замерла в миллиметре от паза. Воздух в избе сгустился, стал вязким и тяжёлым, как сироп. Алексей не мог пошевелиться, пригвождённый к стене ледяным ужасом. Он чувствовал ЗА ДВЕРЬЮ не просто существо – целую БЕЗДНУ, древнюю, безразличную и бесконечно голодную.

В ушах стоял оглушительный гул, в котором тонули отдалённые детские всхлипы. По стенам поползли тени, живущие своей собственной жизнью – они сползали вниз, собирались в углах в чёрные, шевелящиеся клубки.

И тут его взгляд упал на гвоздь. Он лежал на полу, обычный, ржавый и безжизненный. Воспоминание о его раскалённом прикосновении пронзило мозг, как разряд. «Надень», – прозвучал в памяти голос Степана.

Инстинкт выживания пересилил паралич. Алексей рванулся вперёд, его пальцы схватили бечёвку. В тот же миг дверь содрогнулась от мощного, глухого удара. Послышался треск – массивные доски не выдержали бы ещё одного.

Он набросил петлю на шею. И снова – шок. Ледяной ожог. Гвоздь на его груди не просто нагрелся, он вспыхнул тусклым багровым светом, будто раскалённый уголёк. Боль была невыносимой, но вместе с ней в тело хлынула странная сила – яростная, первобытная, заставляющая оскалиться и рычать.

Из его горла вырвался нечеловеческий рёв, полный такой же древней ярости:

– УБИРАЙСЯ!

И случилось необъяснимое. Тени на стенах взвыли и рассеялись, как дым. Давящее присутствие за дверью отшатнулось. Тишина. Абсолютная, оглушительная. Даже сверчки за окном смолкли.

Щеколда с грохотом упала на место.

Алексей просидел так до рассвета, прислонившись к печи, сжимая в руке гвоздь, который снова стал просто холодным куском железа. Он не спал. Он слушал. Но снаружи больше не было ни звука.

Когда первые лучи солнца упали в оконце, скрипнула дверь в горницу. Вошёл Степан. Он выглядел так, будто не спал всю ночь.

– Жив, – констатировал старик, окидывая его испытующим взглядом. – Значит, принял.

– Что… что это было? – голос Алексея был хриплым шёпотом.

– Охотники, – коротко бросил Степан, подходя к плите и наливая чай. – За блудными душами. А ты… ты для них был свежим мясом. Чужим. Без защиты.

Он протянул Алексею кружку.

– Железо… старая сила. Старее их. Оно память хранит. Память о первом огне, о первой ковке. Оно границу помнит. Они её боятся.

Алексей смотрел на гвоздь в своей руке. Этот кусок ржавого металла, который он принял за суеверный бред, спас ему жизнь. Его рациональная картина мира дала трещину, и в эту трещину хлынул настоящий, немыслимый ужас.

Час спустя он стоял на окраине деревни. Степан молча указал ему тропу, ведущую к большаку.

– Иди. И забудь дорогу сюда. Она тебе не нужна.

Алексей кивнул. Он повернулся и сделал несколько шагов, но потом остановился и обернулся.

– Спасибо, – сказал он. И это было благодарностью не только за ночлег.

Степан молча кивнул.

Алексей шёл по тропе, и с каждым шагом привычный мир возвращался к нему: щебет птиц, шелест листвы, запах хвои. Но что-то в нём изменилось навсегда. Он не смотрел больше на лес как на красивый пейзаж. Он видел в нём древнюю, живую границу. И понимал, что по ту сторону её правят иные законы.

А в кармане его куртки лежал тот самый ржавый гвоздь. На всякий случай. Чтобы помнить. Чтобы верить.

Через месяц, уже в городе, разбирая вещи, он нашёл его. Гвоздь. Решил выбросить. Но в последний момент передумал. Спрятал в шкатулку с документами.

Иногда, в особо тёмные и тихие ночи, ему казалось, что металл сквозь дерево и бумагу издаёт лёгкий, едва уловимый звон. Как будто предупреждая. Напоминая.

О том, что есть места, где наука кончается. А правда – только начинается.

Правило для чужого.

Асфальт оборвался так внезапно, словно его срезало гигантским ножом. Арендованная малолитражка Алисы с глухим стуком съехала на грунтовку, взметнув облако едкой, рыжей пыли. Девушка снизила скорость, но не могла оторвать взгляд от вида за лобовым стеклом.

«Боже мой… – прошептала она, и её голос прозвучал неестественно громко в тишине салона. – Да это же просто сказка».

Деревня Глушата приютилась в ложбине между двумя поросшими лесом холмами, будто стараясь спрятаться от всего мира. Деревянные избы с почерневшими от времени срубами и резными, хоть и облупившимися, наличниками. Кривые, но аккуратные плетни. Покосившиеся, но гордые колодцы-журавли. И тишина. Не городская, гулкая, наполненная отзвуками машин и голосов, а густая, бархатная, почти звенящая, нарушаемая лишь далеким криком петуха да стрекотом кузнечиков в придорожной траве.

Сердце Алисы, блогера-путешественника с тридцатью тысячами подписчиков, забилось в предвкушении хита. «Аутентичная Россия: Деревня, где время остановилось». Идеальный контент. Она припарковалась у края дороги, достала камеру и, включив запись, вышла из машины.

– Привет всем! Вы не поверите, куда мы сегодня забрались! – начала она своим заученно-жизнерадостным голосом, панорамируя камерой. – Это деревня Глушата. Посмотрите на эту атмосферу! Чувствуется, что здесь живёт сама история. Надеюсь, местные жители согласятся рассказать нам какие-нибудь байки…