Тайна украденной партитуры
Тайна украденной партитуры
Холодный октябрьский ветер рвал полы пальто, заставляя Глашу Соколову придерживать развевающиеся края одной рукой, а другой крепче сжимать потрёпанный кожаный портфель. Она медленно поднималась по широким мраморным ступеням музея, каждая из которых казалась тяжелее предыдущей. В горле стоял ком – тот самый, что появлялся всякий раз, когда она вспоминала позорный провал двухлетней давности. «Фальшивые экспонаты… Поддельные документы… И ты, Соколова, повелась как глупая фифа", – звучал в голове голос. Она машинально покрутила пальцами верхнюю пуговицу – этот нервный жест остался с тех самых пор. Пальцы сами тянулись, пытаясь защититься от невидимых обвинений.
"Но это дело другое. Просто кража нот. Никаких подвохов", – убеждала себя она, потянув на ручку тяжёлой дубовой двери.
Музей встретил её гулкой тишиной, нарушаемой лишь мерным тиканьем старинных часов где-то в глубине залов. В воздухе знакомый запах – пыль веков, смешанная с ароматом старых книг и деревянных витрин. Но сегодня к этому букету добавилось что-то ещё… Что-то живое и тревожное.
"Страх? Нет, не страх. Предчувствие. Неприятное и липкое, как лента для мух", – отметила про себя Глаша, медленно продвигаясь к месту преступления. Она постаралась убедить себя, что это всего лишь воспоминания всколыхнули тревогу. Эмоции полезли наружу, как червячки после дождя.
"Отбрось сомненья, всяк сюда входящий", – перефразировала Глаша Данте, поднимая боевой дух.
– Здравствуйте, Аркадий Николаевич, – поприветствовала она стоящего с потерянным видом директора музея. – А у вас тут режим полной открытости? Я прошла без досмотра, без охраны. Такое ощущение, что не только рукопись, а весь фонд можно вынести.
Директор только устало махнул рукой и промокнул глаза платком. Со вздохом произнёс:
– Мы вас ждали.
– Понятно, – на одной ноте пропела Глаша. И уже, обращаясь больше к себе, проговорила: – Что тут у нас?
Разбитая витрина – вор не просто крал, а в панике убегал от чего-то невидимого. Стекло провалилось внутрь. Явно по нему ударили сверху. «Либо очень торопился, либо любитель», – отметила про себя Глаша.
Осколки под люминесцентными лампами сверкали неестественно ярко. Они напоминали ей осколки собственной репутации – такие же острые и беспощадные.
Директор Грошев, стоя в углу, сжимая в одной руке платок, а в другой театральный билет. Лицо бледное, взгляд метался.
– Это единственная улика? – спросила Глаша, делая паузу, прежде чем взять билет. – И зачем вы его трогали? До осмотра улик лучше не касаться.
Грошев нервно облизнул губы, бросил взгляд на массивный сейф, затем на двери.
– Сигнализация сработала с опозданием… на тринадцать минут, – пробормотал он. Пальцы дрожали.
«Номер тринадцать… Билет на концерт тридцатилетней давности. Место №13», – мелькнуло у неё в голове.
Билет в её руке казался подозрительно новым. Бумага плотная, с резким химическим запахом типографской краски. Шрифт чёткий, как из лазерного принтера, а не из типографии прошлого века. На обороте едва заметные следы химического карандаша. «Старый приём. Отец учил: всегда обращай внимание на микрослои», – вспомнила она. На сгибе, под углом, её взгляд зацепился за царапину – тонкую, как нитка. В форме буквы "L". «Лурье? Снова он? Или это просто совпадение?» Она стиснула билет.
Внезапно дверь скрипнула, заставив Глашу вздрогнуть. В зал вошла девушка в чёрном платье – Анна Грошева, дочь директора. Двигалась бесшумно, похожая на тень, её глаза казались неестественно яркими на фоне бледного лица. В ее взгляде что-то тревожное – не испуг, не растерянность, а отстранённость человека, который давно живёт рядом с кошмаром и просто привык.
Пауза. Анна стояла, молча, выбирая, стоит ли говорить вообще. Потом медленно, без слов, протянула Глаше телефон.
– Это… мне переслали. От охранника. Он уже не работает, –тихо сказала она. – Но записал. Просто на всякий случай. Перед тем как уволиться.
Глаша включила запись. Голос охранника взволнованный, захлёбывающийся:
– В зале №4 кто-то играл на рояле. Без звука. Шептал: «Они в нотах». Я его сфотографировал. Но на фото он размытый. Чертовщина. Никого чужихне было. Я лично обошёл весь музей, все двери, всё проверил. Спросил: «Ты кто такой?» А он… взял и растворился в воздухе.
Глаша сжала губы. Увеличила изображение. На снимке силуэт у открытого рояля, расплывчатый, как в старом проявителе.
– Ваш охранник… – начала Глаша.
– Уволился сегодня утром, – резко оборвал Грошев. – Сказал, что больше не может работать в этом проклятом месте.
– Алкаш? Наркоман?
– Ни разу не замечен. Иначе бы ни минуты у нас не работал. А тут сам…
В его голосе звучала странная смесь недовольства и непонимания.
Анна зашептала, не отрывая пустого взгляда от разбитой витрины:
– Мама тоже говорила так перед тем, как…
Грошев резко схватил дочь за руку, прерывая. Его пальцы впились в её худую руку так сильно, что костяшки побелели. Гримаса боли исказила красивое лицо девушки. Она, помогая второй рукой, вырвалась.
– У меня вопрос.
Глаша повернулась к директору музея, и внимательно, глядя в глаза, спросила:
– Почему не обратились в полицию?
– Понимаете, – директор музея растягивал слова, как бы напевая, – ээээ…
– Глафира. Глафира Соколова, – напомнила она.
– Да, да! Госпожа Соколова, вы же помните тот скандал с поддельными экспонатами? Не хотелось бы повторения подобной истории. Нам не нужна огласка. Поэтому обратились к вам – частному детективу.
Он на секунду замолчал, потом добавил:
– Тем более, что у вас есть опыт в этой сфере. Музеи, искусство…
– Я вас поняла, – уверенно сказала Глаша, кивнув. Про себя подумала: "Не очень-то положительный опыт, но лишние деньги не помешают. Не все же за неверными мужьями и женами следить".
Резко зазвонил ее телефон. Неизвестный номер.
– FrauSokolova… – произнес мужской голос по-немецки. –Spielen Sie nicht seine Partitur. Esist nicht fürSie.
Пауза. Затем тот же голос, теперь уже по-русски, но слегким, как показалось Глаше, театральным акцентом:
– Не играйте его партитуру. Она не для вас.
Щелчок.
– Это что немецкий? – себе под нос пробубнила Глаша. – Цирк какой-то!
Она медленно опустила телефон, ощущая, как по спине пробежали мурашки. Кладя телефон в карман, обнаружила там непонятным образом появившийся еще один билет и записку:
"Концерт для правой руки. Завтра. 21:00. Место №13 ждёт вас.L".
В тишине музейного зала её собственное дыхание казалось неестественно громким. Как это попало в карман, объяснить невозможно.
"Кто-то играет со мной. Кто? И главное – зачем?"
Она подняла глаза и встретилась взглядом с Анной. В глазах девушки она увидела только усталость.
***
Глаша проснулась неохотно, тяжело. Щели в старых окнах чуть слышно посвистывали от октябрьского ветра, гулко отдаваясь в батареях. Казалось, кто-то в трубах пытался докричаться не понятно до кого. Свет просачивался сквозь жалюзи, расчерчивая комнату строгими полосами. Они падали на стол, стену, её лицо, делая его похожим на снимок в полицейском досье.
Полусонная, она села на широкий подоконник, обняв колени. В руке чашка с чёрным, горьким кофе. Вместо сахара щепотка соли. Привычка, доставшаяся от отца. Он говорил:
– Кофе с солью помогает вспомнить, что мир тебе ничего не должен.
Фраза странная, конечно. Наверно поэтому она её и запомнила.
В комнате царил тот самый беспорядок, который не от неаккуратности, а от упрямства. Всё лежало на своих местах для удобства. Пусть и внешне это напоминало неразбериху.
На стене распечатки статей. Чёрно-белые заголовки, как архивные ленты: «Расследование года обернулось фарсом», «Журналистка попалась на подделке», «Глафира Соколова – обманутая или соучастница?»
Некоторые перечёркнуты красным маркером грубо, как ножом. Другие аккуратно приколоты булавками, как музейные экспонаты. Эта стена тоже своего рода витрина. Экспозиция неудач. И пары побед, которыми она не спешила хвастаться.
В центре старая фотография. Мужчина в лабораторном халате, с серьёзным лицом и сигаретой в уголке губ. Её отец. На обороте шариковой ручкой: «Береги голос. Он может быть последним, что ты услышишь».
Глаша не любила сентиментальностей. Но этот снимок её якорь. Напоминание, что ошибки – не всё, чем она стала.
На столе грубый конверт без марки. Её личный архив. Внутри письмо: «Настоящие улики могут не совпасть с твоими ожиданиями. Помни это. – Д.С.» Тонкие, почти отстранённые инициалы. Не «папа». Не «отец». А как заключение криминалиста.
С экрана телевизора доносился бархатистый голос диктора:
– Сегодня в галерее Лурье открывается новая экспозиция…
Она не дослушала. Имя Лурье звучало в её голове, как сигнал тревоги, как старая рана, которая до сих пор зудит под кожей. Она вздохнула и выключила звук. Одним движением.
Тогда, два года назад, она верила, что нашла настоящие улики. Подписи, документы, зацепки. А оказалось – спектакль. Срежиссированный Лурье. Для неё. А она даже не зритель, актриса без текста.
Два года спустя собирала крохи: мелкие дела, бытовая рутина, частная детективная практика, едва сводя концы с концами. Больше нет серьезных расследований, сенсационных разоблачений, оваций. Только тишина и кофе с солью.
Телефон завибрировал. Сухо, коротко. СМС от неизвестного: «13-й ряд. Правая рука». Она едва не уронила чашку. Только губы сжались. Номер «13». Снова. Проклятая метка, возникающая в разных формах. Концерт, билет, место, нота, письмо.
«Игра началась, – пронеслось в голове. – Или продолжается? Я просто не знала, что она не закончилась?»
Она встала, выпрямилась, подошла к зеркалу. Посмотрела на своё отражение. Та же Глафира, что и два года назад. Только глаза стали глубже. Темнее.
– Я не позволю снова втянуть себя в этот фарс. Не по его правилам. И не в эту игру, – прошептала она.
Пауза. Она почти поверила себе. И всё же, перед тем как надеть пальто, подошла к столу, взяла письмо от отца и аккуратно спрятала в ящик стола.
***
Архивный корпус музея дышал прошлым. Не ностальгическим, а тяжёлым, глухим, как старое пальто с запахом мела и плесени. Здесь стены не просто хранили документы. Они помнили. И смотрели.
Глаша спустилась по бетонной лестнице с облупившимися перилами. Ключ от запасного входа передали ей молча, без пояснений. Даже охранник, обычно разговорчивый, только кивнул и уткнулся в телефон.
Архив встретил её скрипом двери. В воздухе терпкий запах клея, старой бумаги и времени. Металлические шкафы, потёртые, как память, вытянулись вдоль стены. Она шла медленно, пальцы нащупывали корешки папок с маркировками. Они, как мумифицированные свидетели чужих ошибок, молчали. Взгляд зацепился: «Фонд Лурье. 1986–1991».
– Вот ты где, – прошептала она.
Выдвинула ящик. Внутри пыльные конверты, карточки с дырками, две коробки с плёнкой. Одна обычная, выцветшая. Вторая – закопчённая по краям, будто её достали из огня. На крышке чёткая надпись: «Experiment 536. ZurVernichtung» (На уничтожение). Почерк строгий, узкий.
Сзади послышались шаги. Резкие. Быстрые. Из-за стеллажей показался Грошев. Лоб в испарине. В одной руке перчатки, в другой скомканный платок.
– Отдайте её, – сказал он резко. Без приветствия.
Глаша отшатнулась на полшага, и прижала коробку к себе.
– Вы понимаете, что это? – голос его дрожал, но он не отступал.
– А вы понимаете? – ответила она спокойно, но внутри всё трепетало. Захотелось бросить коробку и кинуться к выходу. Что ее так напугало, она не поняла. Грошев не страшный… Возможно его неожиданное появление и резкий тон?
Директор музея закусил губу. Глаза метались. Хотел что-то сказать, не смог. Только брошенный взгляд на дверь,на окно. Неуверенно шагнул к ней.
– Это не просто плёнка, – выдавил, наконец. – Это… ключ. Но если вставить его не в тот замок, последствия будут необратимы.
– Не приближайтесь, – прошептала она,не угрожая, а просительно. – Ни шагу!
Он замер. Внезапно раздался резкий хлопок двери в коридоре. Глаша обернулась. В окне мелькнула тень. И исчезла. Она аккуратно поставила коробку на стол.
– Кто это? – спросила, не оборачиваясь.
Молчание. Потом:
– Я не знаю… –промямлил Грошев. – Возможно, работник. Может, кто-то другой.
– Работник… Угу… – задумчиво прошептала Глаша.
Она, привстав на цыпочки, пытаясь разглядеть в высоко расположенное окно хоть что-то. На улице пусто. Только фонарь, и на нём две вороны, деловито оглядывающие округу.
– Если вы нашли этот фрагмент, – Грошев проговорил медленно, почти с трепетом, – значит, кто-то дал вам его найти. Понимаете, о чём я?
– Кто? – голос Глаши дрогнул. – Лурье? Его помощник Штольский? А! Да! Он же уже скончался. Или… вы сами?
Он отвёл глаза.
– Хм… не знаю. Честно.
Телефон завибрировал. Она достала его, посмотрела на экран. Смс: «Вы слушаете не ту сторону». Как обычно, номер неизвестен.
Глаша закрыла глаза. Плёнка, которую она незаметно положила в карман, жгла, как раскалённый металл. «Ты хотела доказательств? – пронеслось в голове. – Вот они. Только не забудь…» Она слышала голос отца, как на старой магнитофонной плёнке: «Правда – самое опасное оружие. Особенно, если ты держишь его голыми руками». Она глубоко вдохнула. Появилось осознание: это не выбор, это приглашение. Втянута она уже в это дело по уши. Только теперь, в отличии от дела двухлетней давности, осознанно.
***
Кафе «Клевер» осталось где-то между эпохами. Мраморные столики с потёртыми краями, кожзаменитель на меню, запах ванили, сквозь который пробивался терпкий запах кофе и свежеиспечённого хлеба.
Глаша сидела у окна прямо напротив здания музея. Глухое, угрюмое, подсвеченное холодным утренним светом. В чашке остывший эспрессо. Ложечка крутилась по поверхности медленно, как заведённая. Она даже не пробовала кофе. Просто сидела. Просто помешивала его.
Телефон. Да, да! Может это ее отвлечет от всей этой нуарной мути? Глаша достала его. Пролистала адресную книгу. Почти на автомате. Нужный номер. Голос в трубке, когда-то родной, чуть хрипловатый:
– Алло?
– Сань, это я. Соколовская.
– Ну, надо же. Нашла, наконец, идеального изменщика или снова «Мону Лизу» ищут?
Она усмехнулась. Коротко. Шутить он никогда не умел.
– Музей. Снова Лурье. Билеты. Плёнки. Только теперь шёпот из пустого зала и тень на фотографии.
– И ты в это влезла?
– Уже, – тихо сказала она. – Хотя и боролась с собой.
Он помолчал. Потом:
– Брось. Серьёзно. Опять будут сплошные мистификации этого бывшего фокусника. Ты не обязана жить в чужой пьесе. Ты не персонаж. Ты– человек.
– Вот и я думаю: не лезь глубже. Просто кража. Просто музей. Всё!
В этот момент пришло СМС. Незнакомый номер. Короткое: «13-й ряд. Правая рука. Могу помочь». Глаша даже забыла про собеседника. Но он напомнил о себе сам:
– Ладно. Давай. Бежать надо, – произнес голос в телефоне. – Держи меня в курсе. На связи.
Раздались короткие гудки. Глаша медленно положила телефон на стол.
–Да тебе пофигу, бегун. На связи ты, – язвительно проговорила она.
Глаша поднялась. Подошла к зеркалу у входа. Посмотрела в отражение.
– Я не позволю снова втянуть себя в это. Не по этим правилам. И не в эту игру, –опять повторила себе она. И опять почти поверила себе. Почти. Но перед тем, как надеть пальто, она вернулась к столу. Взяла телефон. Снова посмотрела на сообщение.
Идя по улице, Глаша все-таки перезвонила по незнакомому номеру, с которого пришло смс. Ответивший представился Марком Беловым. Сказал, что у него есть информация, которая поможет в розысках партитуры. И предложил встретиться у него.
***
Дверь в квартиру Марка – талантливого молодого пианиста, о котором Глашауже навела справки, слегка приоткрыта. Это насторожило. Хотя, сам пригласил, значит, должен ждать. Она постучала. Тишина. Ни шагов, ни голосов. Рука легла на ручку. Та поддалась с неприятным, сухим скрипом.
Внутри пахло каким-то лаком, пылью и чем-то едва уловимо. Свет пробивался сквозь наполовину задёрнутые шторы, рисуя на полу полосы, как струны. На вешалке пальто. Он точно не ушёл надолго. Или не уходил сам. На полу разбросанные нотные листы. На одном странная гармония: интервалы слишком широкие и кластеры, слипшиеся в нотные комки. На столе чистые нотные листы. Поверх надпись маркером: «Для Г.С.»
Глаша провела пальцами по краю. Бумага теплая. Кто-то совсем недавно держал её в руках. Рядом со стопкой обнаружила небольшой фонарик. Ультрафиолетовый. Опять все похоже на какой-то спектакль. Она включила. Навела его на поля. На бумаге проступили цифры: широта, долгота. И рядом, почти детской рукой надпись: «Рояль поёт только в темноте».
В задумчивости она подняла глаза на стену. Афиша. Старая, пожелтевшая.16.12.1991. Все лица на ней вырезаны аккуратно канцелярским ножом. Музыканты, публика – все. Кроме одного – дирижёра. Глаша наклонилась ближе. Вгляделась. Где-то она уже видела эти глаза. Пульс участился. Она почувствовала чье-то присутствие. Резко обернулась. Кроме неё никого. Но воздух стал плотнее. Словно кто-то только что дышал ей в затылок. Телефон издал тихий сигнал. Она проверила экран. Пусто. Ни сообщений. Ни вызовов.