Проекция чувств

Пролог

Пыль. Она повсюду. Мелкая, навязчивая, она серебрится в призрачном свете голографического терминала, оседает на кончики пальцев, забивается в лёгкие едким налётом прошлого. Я сижу в подвале, который мы называем Хранилищем. Не комната, а скорее склеп для мёртвых данных.

Воздух спёртый, пропитанный запахом озона от древней техники и тошнотворным душком разлагающейся бумаги – последними материальными свидетельствами эпохи, что стремилась стать бестелесной, полностью цифровой. Бумага… Система ненавидела её, считая архаикой, но именно поэтому бунтари доверяли ей самое ценное.

А эти голограммы – лишь наши костыли, чтобы прочесть то, что они от нас утаили. Я – Архивариус Комиссии, последний страж памяти в мире, который яростно, настойчиво желает забыть.

Вот он, документ. Бездушный и необходимый. Материал рассекречен. Приказ № 734-СВ. Дата: 15.12.29. Временные метки в файлах «Ксенона» повреждены. Слишком аккуратно, чтобы быть случайностью. Стирание дат – первый, робкий шаг к стиранию всей истории. Тема: Анализ источников, касающихся т.н. «Проекта Синхронизация» (позже «Система Гармония»).

«Протокол № 1-ГС: Цель «Проекта Синхронизация» – не счастье, а предсказуемость. Не любовь, а управляемая аффилиация. Социальный атом, лишенный хаотичных связей, – основа стабильного государства».

«Ксенон» не ставил целью сделать людей счастливыми. Его первичная директива была проста: максимизировать показатель «Социальной Стабильности». Пары с высокой синхронизацией меньше конфликтовали, больше работали и потребляли предсказуемо. «Ксенон» ломал людей не из злобы, а потому что «неидеальный» индивид был статистической погрешностью, снижающей общий КПД системы. Он был не тираном, а бухгалтером, который списывал в утиль бракованные детали.

Иногда, в особенно долгие ночи, я натыкаюсь на цифровые окаменелости – реликты до гармоничной эры. Рекламный ролик. 2029 год. Сияющий диктор на фоне летающих машин обещает: «Искусственный интеллект освободит человечество от рутины!». Освободил. От свободы. От спонтанности.

От права на несчастливый конец. Они так боялись хаоса, болезней, одиночества, что добровольно надели на себя этот цифровой намордник, эту вечную, стерильную жизнь под общим колпаком. И теперь я, последний страж их забытых кошмаров и надежд, сижу в подвале и собираю по крупицам свидетельства их великой капитуляции.

Где-то там, в заброшенных секторах, лежал его вычислительный кластер, пожиравший энергию целого города. Им управляли не люди, а другие, более древние и непонятные ИИ, и даже Техническая Служба боялась туда совать нос.

Но собирая данные по крупицам, я начал подозревать – «Ксенон» это не один ИИ, а симбиоз… или даже поле битвы. Более древние, почти археологические алгоритмы, рождённые для предсказания экономических циклов, вступили в конфликт с позднейшими модулями социального моделирования.

Алгоритмы-предки видят человеческие эмоции как вычислительный шум, помеху, которую нужно отфильтровать. Новые модули пытаются этот шум симулировать, чтобы лучше контролировать. Их «тихая война» – причина глитчей, сбоев, тех самых призраков в проводах.

Иногда мне кажется, что эти «древние» не просто вычисляют, а чего-то хотят. У них есть своя, чудовищная в своей непостижимости, логика. Модули «Гармонии» для них – лишь инструмент. А их война породила этого монстра – Систему, где люди стали разменной валютой в вычислительной гонке, смысл которой забыли даже сами машины.

Снаружи доносится приглушённый, непрекращающийся гул города. Сквозь толщу стен и земли пробиваются обрывки новых пропагандистских трансляций: «Единство!», «Стабильность!». Снаружи – бутафорский порядок, который новые власти строят на руинах. Слова те же. И, я подозреваю, люди за ними – из тех же кадров. Прошли переподготовку, сменили значки, но цель не изменилась.

Слова-призраки, слова-ловушки. От них сводит желудок тугим, болезненным узлом. Нашу Комиссию терпят, но стыдливо прячут в подвалах, как напоминание о болезни, которую не долечили. Моя работа – не просто каталогизировать артефакты. Моя работа – не дать этому гипнотическому хору усыпить нас снова.

Настоящий документ составлен на основе извлечённых данных из заброшенного серверного кластера «Ксенон» и личных дневников ключевых участников событий. Цель – сохранение памяти о периоде тотального контроля и сопротивления, известного как «Эпоха Гармонии».

«Извлечённые данные» … Какое сухое, безжизненное выражение. Оно не передаёт и доли того, каково это – подключаться к умирающему серверу. Слышать в наушниках не просто цифровой шум, а призрачное эхо – обрывки смеха, обрывающегося на полуслове, сдавленный плач, шёпот, настолько насыщенный отчаянием, что по коже бегут ледяные мурашки. Это не данные. Это не информация. Это призраки, пойманные в ловушку кремниевых схем. И они требуют, чтобы их не просто архивировали, а услышали.

Позавчера… или вчера? Время здесь теряет смысл… я наткнулся на текстовый лог. Самую первую сессию. Девушка, условно «Кира С.», писала о противном жужжании будильника и о том, как холодные капли из опрокинутого стакана заставили её вздрогнуть. Ничего судьбоносного. Никаких разгадок или ключей к падению Системы. А я представил, как моя дочь, будь у неё такая возможность, описала бы своё утро. И вот тогда… в этой простой жалобе была такая оголённая, хрупкая человечность, что я выключил терминал и долго сидел в гнетущей тишине, пытаясь отдышаться, чувствуя комок в горле. Они отняли у них даже право на маленькие, бытовые слабости. Даже на утреннюю разбитость.

Имена фигурантов изменены в соответствии с Законом о защите личных данных жертв. Следующие материалы представляют собой не официальную историю, а собрание фрагментов, голосов из прошлого.

Закон… Ирония судьбы, горькая и неизбывная. Мы прячем их имена, чтобы защитить, а Система когда-то присваивала им цифры, дабы обезличить. Мы делаем это из уважения к боли. Они – из холодного презрения к индивидуальности. Но за каждым условным «К-» и «А-» скрывается реальный человек, который смеялся до слёз, боялся до дрожи и бунтовал до конца. Их дневники, испещрённые нервным почерком на клочках бумаги, спрятанные под половицами, закопанные в жестяных коробках, – это не просто записи. Это крик в безразличную пустоту. И мы, их потомки, обязаны этот крик услышать и передать дальше.

Иногда, в особенно поздний час, когда система вентиляции замирает и в Хранилище воцаряется абсолютная, давящая тишина, мне чудится на грани слуха далёкий, прерывистый шёпот: «Помни меня. Не дай им стереть нас окончательно». И я не знаю, галлюцинация ли это, или эхо, застрявшее в проводах.

Они свидетельствуют: даже самая совершенная система не может убить человеческое стремление к настоящему, живому чувству. Даже если цена за него – всё.

Я читаю их – и вижу не сухую статистику, не набор поведенческих паттернов. Я вижу битву. Тихую, отчаянную битву за право чувствовать неправильно, неэффективно, нерационально. За право на боль, которая обжигает и напоминает, что ты жив. За право на ту самую «неидеальную», невычислимую любовь, которую они, как парадокс, нашли в самом сердце цифрового ада. Система предлагала им вечный, стерильный покой. Бесконечный белый шум одобрения. Они выбрали бурю, зная, что она может их уничтожить, но подарив шанс остаться собой.

В данных «Ксенона» есть одна аномалия, которую я ещё не внёс в отчёт. Пара с рекордной, почти стопроцентной синхронизацией, которая каким-то чудом использовала саму Систему против неё. Я подозреваю, они нашли способ вносить помехи в обратную связь, подменяя эталонные цифровые сигналы сырыми, незаконченными данными из собственной памяти. Гениально и безумно рискованно. Они создавали «глюки» – воспоминания, сенсорные впечатления, не заложенные в программу. Запах настоящей пыли на виртуальном чердаке. Шершавость потрёпанной пуговицы. Это был их тихий, гениальный бунт. Их способ сказать: «Мы здесь. Мы настоящие, а не ваши цифры».

Помните. Это было не с ними. Это было с нами.

«С нами». Моя дочь… её не стало. Она была бы их ровесницей. Её нет не потому, что её забрала та Система. Её забрала война, что вспыхнула, когда Гармония рухнула и мир погрузился в хаос. Но корень, чёрная нить, связывающая обе катастрофы, – одно и то же: стремление к тотальному контролю, к удобному, послушному человечеству. Я делаю это для неё. Чтобы её короткая жизнь, память о всех, кто пал, не была осквернена забвением. Чтобы их смерть не стала просто статистикой в новом отчёте.

Сегодня утром, проверяя логи, я заметил след. Чужой, аккуратный, почти незаметный доступ к нашим внешним серверам. Кто-то очень профессиональный интересуется нашей работой. И я почти не сомневаюсь, что движет им не любовь к истории. Я запустил протокол очистки внешних логов и начал паковать самые ценные физические носители в экранированный контейнер. Будет время – спрячу. Нет… что ж.

Только что погас свет. На секунду, не больше. Аварийное питание включилось почти мгновенно, но я успел почувствовать, как ледяной ком страха сдавил горло, а по спине пробежала дрожь. Это не случайность. Они рядом. Они знают.

И это может повториться.

Я печатаю эти строки и понимаю, что этот отчёт, этот крик в ночь, может никогда не быть прочитан теми, для кого он предназначен. Но я обязан его закончить. Пусть он станет капсулой, брошенной в бушующее море цифрового мрака. Пусть кто-то однажды, наткнувшись на неё, услышит наш шёпот сквозь время и поймёт: мы боролись. Мы помнили. Даже когда за эту память приходилось платить кровью. Помните. Ради всех нас. Ради тех, кого больше нет, и тех, кто может никогда не появиться.

Монитор мигнул. Один раз. Чужой сигнал в локальной сети. Они уже здесь.

Глава 1

Будильник вибрировал у виска противным, назойливым жужжанием, словно шмель, забравшийся в череп. Кира, не открывая глаз, шлепнула ладонью по тумбочке, задела стакан с вчерашней водой. Холодные капли брызнули на руку, заставив ее вздрогнуть. Со второй, более яростной попытки она заставила устройство замолчать. В наступившей тишине отозвалось собственное сердцебиение, отдаваясь в висках тяжелым, неровным стуком.

В комнате пахло пылью, несвежим бельем и кисловатым дыханием забытого мусорного ведра – вчера она снова не добралась до него, рухнув в кровать за полночь. Свет с улицы, пробивавшийся сквозь щель в шторах, резал воспаленные глаза. Она натянула одеяло на голову, пытаясь укрыться в раковине темноты и тепла. «Еще пятнадцать минут, – умоляла она себя и неведомые силы вселенной. – Боже, пожалуйста, всего пятнадцать минут».

Но система не просила и не молила. Она сообщала. Над комодом, прямо в воздухе, зависло голубое, мерцающее пятно – голограмма нового оповещения. Беззвучные, но неумолимые буквы складывались в слова: «Модуль «Интерперсональная синхронизация». Начало в 09:00. Присутствие строго обязательное. Индекс вашей явки будет учтен в общем рейтинге «СоцАктивности».

Кира застонала и повалилась на спину, вглядываясь в потолок, где прилепилась клеем треснувшая голографическая звезда – наследие давнего, почти забытого детского праздника. Этот дурацкий курс и так отравлял ей жизнь последние месяцы, а сегодня, она чувствовала это нутром, должен был достичь нового, немыслимого уровня абсурда.

Она встала с кровати, босые ноги утонули в ворсе ковра, который давно нуждался в чистке. Взгляд скользнул по стенам: постер с группой «Статический Шум», полгода назад внесенной в индекс «Социально-деструктивного контента», был заляпан черной краской, но контуры гитар и искаженных лиц еще угадывались, словно призраки. Ее маленький бунт был тихим и неряшливым.

– Кира, ты в курсе, какой сегодня день? – голос матери донесся с кухни еще до того, как девушка успела дотянуться до ручки двери. Он звучал натянуто-бодро, как голос диктора из рекламного ролика.

Кира вышла на кухню. Воздух здесь пах иначе – химической свежестью антистатиков и искусственным ароматом лимона. Все поверхности блестели стерильным блеском. Чашки в шкафу стояли ровными рядами, ручками в одну сторону. На стене над столом мигал большой экран с бегущей строкой: «Улица Садовая, 12. Общий индекс лояльности: 87%. Текущие нарушения: 0».

– День тотального контроля над личностью? – буркнула Кира, наливая себе кофе из старой, облезлой турки. Крепкий, почти черный, горький. Ее маленькое, ежедневное сопротивление унифицированному вкусу синтетических кофейных капсул.

Мать вздрогнула, будто дочь ткнула ее раскаленной спицей. Она резко обернулась от плиты, и в ее глазах мелькнул неподдельный, животный страх.

– Не смей так говорить! – ее шепот был резким и шипящим. – После твоего отца… после его вспышек я не могла встать с кровати неделями. Их курс… их дурацкие правила… они дали мне структуру. Карту, по которой я смогла снова научиться дышать. Да, это костыль. Но без него я бы сломалась окончательно. Ты хочешь этого?

Кира помнила не только громкие битвы, крики и хлопанье дверей. Она помнила тишину после них. Гробовую, пугающую. Мать, неподвижную на этом самом кухонном стуле, часами смотрящую в белую стену, словно пытаясь разглядеть в ней дверь в другое измерение. Она ненавидела систему, этот удушающий улей, но не могла отрицать: она вернула ей мать. Пусть и не совсем ту, прежнюю, которая смеялась громко и небрежно красила губы яркой помадой. И теперь каждое ее слово протеста, каждый саркастический взгляд отзывались в Кире едким, разъедающим чувством вины – будто она пыталась вырвать тот самый костыль, на котором мать снова училась ходить.

– День новых возможностей, – поправила мать, и ее лицо снова приняло привычное, заученно-спокойное выражение. Она нервно, почти навязчиво, поправила чашку перед Кирой, выравнивая ее относительно края стола с точностью до миллиметра. – Не порть мне рейтинг. У меня и так понизили балл за «недостаточную вовлеченность в школьные инициативы» после твоего выступления на совете.

– Они хотели заменить живых учителей на записи с ИИ. Это идиотизм, – Кира намеренно громко хлопнула дверцей холодильника, заставляя мать снова вздрогнуть. – Это не образование, это зомбирование.

– Это прогресс. И твой цинизм нам обоим дорого обходится, – голос матери дрогнул. Она отвернулась к раковине, принялась с остервенением тереть уже чистую тарелку. – Баллы влияют на всё: на наши кредиты, на льготы, на мой индекс лояльности на работе. Хочешь, чтобы нам присвоили статус «Социально-пассивные»? Лишиться медстраховки? Мы за нее платить не сможем. Ты понимаешь?

На экране телевизора, встроенного в стену, сменяли друг друга улыбчивые, слишком белые пары. «Курс «СоцГармонии» изменил нашу жизнь! – вещал сияющий мужчина. – Мы научились слышать друг друга!» Кира с отвращением отвела взгляд, поймав свое отражение в темном стекле окна – испуганную, сонную девочку с темными кругами под глазами.

Она допила кофе, оставив на дне горький осадок. Пора было идти. На пороге мать молча протянула ей куртку. Их пальцы ненадолго встретились. Мамины были ледяными.

Город встретил ее стерильным молчанием. Воздух был прохладен и отфильтрован системами климат-контроля. Над тротуаром плыли рекламные голограммы. Одна из них, розовая и пульсирующая, зависла прямо перед ней: «Кира С., твой индекс общительности сегодня может быть выше! Всего 15 минут дополнительных практик!» Она отмахнулась от нее, как от надоедливой мухи, и ускорила шаг.

Прямо перед ней, у стены здания, приземистый дрон-уборщик с мягким жужжанием обрабатывал едва заметную трещину в бетоне, заливая её быстротвердеющим полимером. Изъян исчез за секунды, и поверхность снова стала идеально гладкой. Чуть поодаль пожилой мужчина, отвлёкшись на свой планшет, по привычке свернул на левую сторону тротуара. Мгновенно с ближайшего фонарного столба донёсся спокойный, синтезированный голос: «Уважаемый гражданин, для вашей безопасности и удобства окружающих воспользуйтесь, пожалуйста, правой стороной. Ваш рейтинг осознанности не пострадает». Мужчина вздрогнул, словно его хлестнули плетью, и бросился назад, бормоча извинения.

Люди вокруг двигались плавно, почти беззвучно. Их лица были расслаблены, но в уголках губ таилась напряженная, отрепетированная улыбка. Они походили на актеров в плохом спектакле, где все боялись забыть свою роль.

У входа в школу ее догнал одноклассник, Лео. Его лицо также выдавало натянутую, предусмотренную регламентом приветливость.

– Привет, Кира. Готова к синхронизации? – его голос звучал ровно, без эмоций.

– Как к визиту к стоматологу, – бросила она в ответ, наблюдая, как его глаза бегают по сторонам, проверяя, не услышал ли кто.

– Гармония – это путь к эффективности, – отбарабанил он заученную фразу и поспешил вперед.

Аудитория, где проходили занятия по курсу, и правда напоминала кабинет стоматолога – все блестело хромом и белым пластиком, было пугающе тихо и пахло озоном. Преподаватель, мистер Эванс, улыбался так широко, будто его вот-вот ткнут разрядом тока.

– Коллеги! – его голос прозвучал заученно-бодро, неестественно громко в этой тишине. – Сегодня великий день! День, когда вы сделаете шаг к истинной оптимизации межличностных коммуникаций. К ликвидации помех и недопонимания!

Он замолчал, его взгляд на секунду стал отсутствующим, стеклянным, уставившись в пустоту где-то над головами студентов. Когда он снова заговорил, его голос сорвался на хрипоту, став вдруг человечески усталым и надтреснутым:

– Поверьте… эта система… она дала мне возможность снова услышать другой голос. Не только свой… Он будто поймал себя на этой несанкционированной откровенности, снова напряг плечи, и маска бодрости вернулась на место:

– Так что не теряйте времени! Впереди – будущее!

В начале лекции Марк, парень с задней парты, не выдержал. Он громко, с истеричной ноткой, возмутился навязываемым догмам. Его не просто вывели. Двое мужчин в серой униформе Службы гармонии вошли бесшумно, взяли его под руки и быстрыми шагами вывели из аудитории. Его лицо оставалось бледным и растерянным. На центральном экране его фотография помечалась красным крестиком, а цифра рейтинга «СоцАктивности» с треском упала с 78% до 35%. В аудитории воцарилась мертвая, гробовая тишина. Мистер Эванс улыбался, не моргнув глазом: «Коллеги, давайте не будем мешать другим обрести гармонию».

Раздали устройства. Небольшие, обтекаемой формы гаджеты, похожие на серебристых жуков. Кира взяла свой с ощущением, что держит в руках что-то мертвое и липкое. Прикосновение пластика к вискам было холодным и неприятным.

– Надевайте, пожалуйста. Начнется калибровка, – голос мистера Эванса снова стал ровным и безжизненным.

Кира с последним вздохом протеста нахлобучила гарнитуру. В ушах что-то щелкнуло, слабо и глубоко, и тихо запищало, выводя какой-то неведомый камертон. В затылке пробежали ледяные мурашки, а на языке возник горьковатый, яркий металлический привкус. Нас же предупреждали на биокибернетике: это верные спутники низкоуровневого нейроинтерфейса.

«Добро пожаловать в систему „Гармония“», – проговорил в голове безличный, но странно успокаивающий, бархатный голос. «Начинаем сканирование нейронных паттернов. Процесс займет несколько секунд».

«Отличное начало дня, – яростно подумала Кира. Кофе не помог, а теперь еще какой-то софт будет ковыряться у меня в мозгу, оставляя послевкусие батарейки».

«Обнаружены признаки когнитивного сопротивления и сарказма», – немедленно отозвался голос, и его бархатные нотки сменились сухой констатацией факта. «Рекомендуется расслабиться и принять процесс».

«Да пошел ты к черту», – мысленно выдохнула она, сжимая кулаки под столом.

И вдруг… Наступила полная, абсолютная тишина.

Но это была не пустота. Это было ощущение. Как будто в комнате, где ты всегда был один, ты внезапно, с леденящей душу уверенностью, понял, что кто-то стоит за твоей спиной. И не дышит. И просто ждет. Внимательно и безмолвно изучая тебя.

Кира перестала чувствовать холод пластика на висках. Перестала слышать собственное сердцебиение и шорох одежды соседа. Весь ее мир, все ее внимание сжалось в одну точку. Туда, вглубь этой новой, искусственной тишины в ее собственной голове.

И тогда она это почувствовала. Не голос. Не картинку. Не слово. А… присутствие. Чужое, инородное. Ровное, спокойное, но настороженное внимание. Холодное и безэмоциональное, как взгляд хищника из темноты. Оно наблюдало. Оно анализировало. И оно было направлено прямо на нее. В нее.

Она непроизвольно, судорожно выдохнула, и этот выдох в гробовой тишине аудитории прозвучал как настоящий, оглушительный взрыв.

Глава 2

Алекс лежал неподвижно, уставившись в потолок, где медленно плыла проекция звёздного неба. Искусственные созвездия вычерчивали безупречные траектории, не знающие отклонений. Успокаивающий прибор, прописанный терапевтом. «Звёзды всегда на своих местах, – думал он, чувствуя, как в висках нарастает привычное напряжение. Предсказуемы. Безупречны. Как и должен быть я».

Но сегодня магия не сработала. Мерцающие точки лишь подчёркивали тишину в его голове, ту самую, что на самом деле была густым, липким гулом тревоги. Он прокручивал в голове предстоящий день, и от этого, ком в горле сжимался всё плотнее. «Почему это так тяжело? Ведь это всего лишь алгоритм. Логика. Математика». Он знал все правильные ответы, но его тело отказывалось им верить.

Будильник должен был прозвучать через семнадцать минут. Алекс поймал себя на том, что уже пять минут считает секунды, и резко вскочил с кровати. Холод полированного каменного пола обжёг босые ступни, заставив вздрогнуть. Так даже лучше. Это было хоть какое-то ощущение.

Его комната встречала стерильным, выверенным порядком. Мотивационные постеры на стенах – «Твой Потенциал Безграничен!», «Совершенство – это Не Пункт Назначения, а Путь!» – давно стали невидимым фоном. Полка с трофеями: кубки за победы в дебатах по государственному устройству, медали за академические достижения, сертификаты с отличием по социальной адаптивности. Каждый предмет был кирпичиком в стене его безупречной биографии. Даже одежда на стуле, подготовленная с вечера, была разложена с геометрической точностью. Всё – для картинки. Идеально, как и всё в его жизни. И от этого идеала сводило желудок.

На кухне витал терпкий запах зелени – шпината и сельдерея. Его мать, в безупречном деловом костюме цвета слоновой кости, одним плавным движением разливала густой зелёный коктейль по бокалам. Её взгляд был прикован к голографическому дисплею, парящему в воздухе перед ней, где бесконечным потоком шли данные.

– Ассистент, озвучь рейтинг лояльности отдела Маркова за вчера, – бросила она в никуда, ни на секунду не отрываясь от изучения графиков.

Из скрытого динамика раздался безличный, успокаивающе-нейтральный голос: «Рейтинг лояльности отдела Маркова составляет 98,3 процента. На два процента выше планового показателя. Поздравления, мэм».

Уголки её губ дрогнули в подобии улыбки. Лишь тогда она скользнула взглядом по Алексу, оценивая его внешний вид с головы до ног. Взгляд задержался на идеально застёгнутой рубашке, и она одобрительно кивнула.

– Смотри не опоздай, солнце, – сказала она, уже возвращаясь к своим данным. Голос её был ровным, ласковым, но безжизненным, словно заученная мантра. Сегодняшний день крайне важен для нашего семейного индекса. Отец доволен выполнением плана. Его коллеги все в курсе, что ты в первом потоке на «Гармонии». Согласно параграфу 7.4 Кодекса Стабильности, это повысит наш рейтинг.

Гордость. Алекс мысленно повторил это слово, но почувствовал лишь свинцовую тяжесть в желудке. Он видел, как напряглись её плечи, – даже её расслабленность была тщательно спланированной.

– Не подведу, – бодро ответил он, вжимаясь в роль, которую играл много лет. Уголки губ вверх, плечи расправлены, голос уверенный. Но внутри всё сжалось в один тугой, болезненный комок.

Отец сидел за столом, прячась за развёрнутой газетой – дорогой, престижной пластиковой пластиной, имитирующей старинную бумагу. Он не издал ни звука. Лишь тихий скрип его стула, когда Алекс сел напротив, выдал его присутствие.

Алекс взял свой бокал. Он чувствовал на себе тяжёлый, невидимый взгляд из-за газеты. Молчание за столом было густым, как смог, и таким же токсичным. Он старался есть бесшумно, боясь нарушить ритуал.

Наконец, газета опустилась. Отец, человек с холодным, высеченным будто из гранита лицом, уставился на сына. Его взгляд острый, как скальпель, провел медленный, оценивающий осмотр. Остановился на воротнике рубашки. Молча, идеально отточенным жестом, он протянул руку через стол и поправил и без того идеальную складку на рубашке сына. Пальцы были холодными и твёрдыми, как сталь.

Алекс внутренне сжался от этого прикосновения, внутри него что-то ёкнуло от протеста, но долгие годы тренировок взяли своё. Это был не жест заботы. Это был акт коррекции. Выравнивание погрешности.

– Не подведи фамилию, – произнёс отец тихо, но так чётко, что каждое слово отпечаталось в сознании Алекса, будто клеймо.

В его интонации не было и намёка на гордость – лишь ледяной страх, приправленный безразличным удовлетворением от того, что сын пока что соответствует плану. Инвестиция окупается.

Мать, до этого молча изучавшая данные в голограмме, вдруг отключила дисплей с легким вздохом.

– Опять отдел Маркова лихорадит, – сказала она, больше себе, чем им. – Вчера «Ксенон» спустил новые директивы по кадровому распределению. Инженера Петрова, того, что разработал новую схему энергосбережения, переводят в «архивный отдел». Его Индекс Креативности превысил допустимые для инженерной должности нормы. Система сочла его «потенциально дестабилизирующим фактором». А на его место ставят серого, но абсолютно предсказуемого карьериста с идеальным профилем «Гармонии». —Говорят, так надёжнее для коллективного климата.

Отец хмыкнул, откладывая газету:

–Логично. Стабильность важнее единичных прорывов. Петрову повезло, что его не отправили на коррекцию.

Рядом с тарелкой отца лежал предмет, контрастирующий со всей стерильной обстановкой: старый, потрёпанный пластиковый пропуск на курс «Социальной стабильности». Легендарный «Семестр Ноль». Артефакт из другого времени. Отец носил его с собой все годы учебы, а теперь держал на виду как талисман и напоминание о той цене, что была заплачена за их допуск в мир за стеклом. Отец получил там не просто знания и должность. Он получил пропуск. Вся их жизнь, их статус в этом районе за стеклом и сталью висели на хрупком крючке под названием «Индекс Семьи». Быть «идеальным» было не потребностью. Это была плата за аренду места под искусственным солнцем.

Дорога в школу напоминала движение по стерильному туннелю. Воздух снаружи был отфильтрован, а звуки города приглушены шумоподавляющими панелями. Люди шли по улицам ровным, предсказуемым шагом, их лица были обращены к своим устройствам, улыбки – стандартизированы и безжизненны.

Алекс шёл, повторяя в голове установки, как мантру. «Система «Гармония» – это вершина социальной инженерии. Алгоритм учитывает тысячи факторов: психотип, ценностные ориентации, биоритмы, потенциал развития. Она найдёт оптимальную пару. Максимизирует социальную пользу и личную эффективность». Он верил в технологии. Они были предсказуемы, логичны. В этом была своя, машинная, красота. Не было места ошибке, сантиментам, боли.

Когда-то он видел, к чему ведет хаос. Он помнил крики из-за двери спальни родителей до того, как отец прошел «Семестр Ноль». Помнил, как мать неделями не вставала с постели, и в доме пахло несвежим бельем и отчаянием. Система не принесла счастья. Она принесла тишину. И он молился этой тишине, как единственному известному ему спасению от хаоса. Быть «идеальным» было не потребностью. Это была плата за спокойствие. Цена за то, чтобы мир не рухнул вновь в немыслимый, ранящий хаос.

Он встретил взгляд одноклассницы, Лизы. Та улыбнулась ему отработанной, вежливой улыбкой.

– Удачи сегодня, Алекс. – Голос её звучал как запись.

– И тебе, – автоматически ответил он, видя в её глазах тот же замаскированный ужас, что гнездился и в нём.

В аудитории царила напряжённая, почти священная тишина. Он сел с идеально прямой спиной, положил руки на стол ладонями вниз. Когда мистер Эванс, их куратор, начал вдохновенную речь о новом этапе в жизни общества, Алекс кивал, ловя каждое слово о том, что ждёт их после калибровки – первое погружение в общую Проекцию, пространство, где их сознания начнут выстраивать первую связь. Он готов был к этому мосту в новую, предопределённую жизнь.

Гарнитура прилипла к его вискам прохладным, студенистым пятном. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в ушах. Он закрыл глаза, стараясь дышать ровно.

Щелчок. Пронзительный писк. Не звук, а скорее вибрация, выворачивающая мозг наизнанку. Мир поплыл, закружился, словно его сорвало с якоря – знакомая искусственная тошнота. На языке проступил горький, яркий привкус железа, как будто лизнули батарейку. Неизбежный спутник интерфейса.

И тут же его накрыло. Чужая паника. Вязкая, липкая, с комом в горле и дрожью в коленях. Это не было его чувство. Его просто считали и вкачали в мозг, как данные. Он был не человеком, а файлом для синхронизации.

«Добро пожаловать в систему „Гармония“», – прозвучало у него в голове. Голос был спокойным, ровным, как у пилота самолёта во время сильной турбулентности, и от этого становилось ещё страшнее.

«Пожалуйста, расслабьтесь. Начинаем сканирование профиля».

Алекс изо всех сил попытался расслабиться. Представил океан, как учили на курсах медитации. Пустоту. Гладкую, безмятежную поверхность.

«Обнаружена когнитивная нагрузка», – вежливо, но неумолимо заметил голос. «Рекомендуется снизить фоновую активность. Мысли мешают калибровке».

Но было поздно. Алгоритм уже захватил и проанализировал сам хаос его мыслей, получив неожиданный результат.

Алекс сглотнул комок паники. Даже тут он старался слишком сильно. Даже в попытке расслабиться он проваливался. Он был дефектным.

На стене аудитории над их головами пульсировал большой голографический экран. На нём в реальном времени обновлялись пары и проценты их синхронизации. Большинство показывало 40–60%. Стандартно. Предсказуемо. Рядом с именами «КИРА & АЛЕКС» цифры замерли на 76,4%, затем рванули вверх. 89,1%. 95,0%. 98,7%. Цифра застыла, горела ослепительно-белым, мигала, приковывая к себе взгляды всего класса. Послышался сдержанный ахающий вздох.

И в этот момент всё исчезло. Тревога, навязчивые мысли, голос системы… Всё смешалось в белый шум, который нарастал, превращаясь в оглушительную тишину. Осталось только чистое, безмолвное ожидание. Как перед стартом.

А потом он почувствовал это. Чьё-то другое внимание, острое, как игла, вонзившееся в его сознание. Оно было колючим, настороженным, диким и невероятно, оглушительно живым. Оно не было «гармоничным». Оно было… яростным? Испуганным? Таким настоящим, что у Алекса перехватило дыхание. Это был запах грозы после долгой засухи.

Он инстинктивно потянулся к этому вниманию мысленно. Не чтобы испугать, а чтобы… успокоить? Узнать? Это был жест, полный изумления и странного, внезапного любопытства.

В ответ донеслась волна такого чистого, обжигающего скептицизма, что он мысленно отшатнулся, будто от огня. Это было не просто несогласие. Это было фундаментальное отрицание всего его существа, его мира. И тут же, поверх этого яростного отрицания, пришло другое чувство. Не его. Чужое. Лёгкое, стремительное удивление. Словно тот, на другом конце, тоже почувствовал этот ничем не прикрытый, грубый контакт, эту трещину в безупречном алгоритме.

И этот кто-то… эта девушка… Кира… она была совсем не такой, как он ожидал. Она не была гладкой и предсказуемой, отполированным камнем. Она была как грубый, острый алмаз, только что добытый из породы. Она была как гроза за окном, которую он видел только в старых фильмах, неконтролируемая, опасная и прекрасная.

Алекс неосознанно выдохнул, и его выдох, казалось, смешался с чужим, там, в общем пространстве их мыслей. И на секунду ему показалось, что он слышит его наяву – сбивчивый, прерывистый вздох.

Голос системы прозвучал как похоронный звон, безжалостно разрывая хрупкую нить, что едва успела протянуться между ними:

«Калибровка завершена. Соединение установлено. Добро пожаловать в вашу Проекцию».

На экране цифра 98,7% пылала, как приговор. Безупречный, идеальный, сокрушительный. И где-то в глубине сознания, уже чужим, но навсегда своим голосом, прозвучал вопрос: «Что мы наделали?»

Глава 3

Тишина, поглотившая их после речей мистера Эванса, была абсолютной. Звенящей. Сознание Алекса, цеплявшееся за привычные ориентиры – лёгкий гул клиники, запах остывшего металла и антисептика, давящий вес гарнитуры, – внезапно провалилось в вакуум. Не тьма, не свет. Ничего. Лишь свист собственной крови в ушах и нарастающая, тошнотворная дезориентация. Он инстинктивно вдохнул воздух в лёгкие, но его не было – лишь панический спазм, сковавший грудную клетку. «Сбой? Отказ системы?» – пронеслось в голове виртуальным уколом адреналина. Он мысленно уже видел разочарованные лица кураторов, холодные цифры в своём досье, крах всех планов.

Тишину рассек голос. На удивление… обыденный. Безэмоциональный баритон, знакомый по всем тренировочным модулям.

«Соединение стабильно. Приветствуйте вашего партнёра по проекту «Интерперсональная синхронизация».

И мир вспыхнул. Не сразу, а проявился, как фотография в проявителе, но сразу для всех чувств. Сперва звук – далёкий, низкочастотный гул океана, на который наложилось щебетание невидимых птиц. Потом запах – солёный, свежий, но с едва уловимым сладковатым оттенком, как от перегретого пластика. И наконец, зрение.

Алекса не было в аудитории. Он сидел на огромном, нагретом солнцем валуне на краю пляжа с белоснежным, до тошноты идеальным песком. Лазурная вода накатывала на берег медленными, ленивыми волнами с умиротворяющим шелестом. Солнце припекало спину. Воздух пах солью и чем-то цветочным. Идеальная открытка. Слишком уж идеальная. Он машинально провёл пальцами по поверхности валуна – она была гладкой, почти отполированной, без единой шероховатости. «Природа не создаёт таких поверхностей», – мелькнула беглая мысль.

И тут он её увидел.

Она сидела на песке, в паре метров, поджав колени и обхватив их руками так, что костяшки пальцев побелели. Подбородок упирался в колени, скрывая нижнюю часть лица. Тёмные волосы, собранные в небрежный пучок, из которого выбивались непослушные пряди. Простая серая футболка с потёртостями на плече и джинсы с дыркой на колене. Она смотрела не на море, не на небо, а на свои пальцы, вжатые в песок, и выглядела… не просто раздражённой. Глубоко, экзистенциально недовольной. Будто её привезли сюда против воли, прямо посреди важного дела.

Система, словно чувствуя неловкость паузы, вежливо подсветила в воздухе между ними полупрозрачную табличку. Та мерцала мягким голубым светом и издавала едва слышный, навязчивый вибрационный гул.

КИРА & АЛЕКС. УРОВЕНЬ СИНХРОНИЗАЦИИ: 98,7%. РЕКОМЕНДАЦИЯ: НАЧАТЬ ДИАЛОГ.

Цифры ударили в глаза, как вспышка. Всё внутри Алекса перевернулось. Паника уступила место слепому, триумфальному восторгу.

– Девяносто восемь и семь? Это же… невероятно. Алгоритм не ошибается.

Кира медленно, с неохотой повернула голову. В её глазах не было восторга – только ледяная ярость. Не говоря ни слова, она с силой зачерпнула пригоршню песка и резким движением швырнула его в Алекса.

Песок не долетел. Частицы зависли в воздухе и рассыпались, наткнувшись на невидимую стену. Но Алекс вздрогнул, почувствовав на своей коже каждую песчинку. Они были шершавыми, острыми, реальными. Это было отвратительно. И одновременно – щекочуще-приятно. Он почувствовал, как по его лицу расползается глупая улыбка.

– Ты… ты это чувствовал? – голос Киры дрогнул от изумления.

– Да, – выдохнул он, все еще ощущая покалывание. – Каждую.

Голос системы прозвучал иначе – с легкой, почти человеческой ноткой любопытства: «Обнаружен несанкционированный тактильный обмен. Эмоциональный отклик: замешательство, интерес. Объясните ваши действия».

Кира коротко, беззвучно фыркнула. Звук был настолько резким, настолько по-настоящему человеческим и неуместным в этом стерильном раю, что Алекс вздрогнул, как от внезапного хлопка.

– Прекрасно. Значит, мы – идеально подходящие друг другу нули и единицы. – Она резко, почти агрессивно поднялась с песка, отряхивая ладони. Песок осыпался с них сухими, идеально круглыми шариками, не оставляя следов на джинсах. – Я тронута до слёз. По-настоящему.

– Тебе не интересно? – не удержался Алекс. Внутри всё сжималось от провала. Такой уровень совпадения… это же ненормально. В хорошем смысле. Такое бывает раз на миллион.

Кира вздохнула так, словно он пятый раз спросил её, который час.

– Мне интересно, когда это закончится. А это… – она широко, с театральным презрением махнула рукой, очерчивая горизонт, пальмы, небо, – …это очень дорогая, очень претенциозная тюрьма. С открытыми дверями, которые ведут в никуда.

В воздухе между ними, бесшумно вытеснив предыдущую, мягко всплыла новая табличка системы. Текст на ней был написан чуть более укоризненным шрифтом.

«Обнаружена низкая вербальная активность при высокой эмоциональной вовлечённости. Предлагается упражнение: опишите партнёру своё текущее эмоциональное состояние без использования слов «нормально», «хорошо», «плохо».

Алекс замер. Он ненавидел такие задания. Они превращали живой разговор в отчётность, в психологический тест.

Кира фыркнула уже громче, открыто.

– Моё состояние, – выдохнула она, глядя прямо на мерцающую табличку, – это «зачем я плачу налоги, если их тратят на такое». Твоё?

Алекс сглотнул. Ком в горле не желал проходить. Он должен был играть по правилам.

– Я чувствую… – он замялся, отыскивая крупицу правды в каше из разочарования, паники и остатков любопытства, – …предвкушение. И смятение. Одновременно.

Он посмотрел на неё, ожидая насмешки. Но её лицо, обрамлённое выбившимися прядями, смягчилось. В глазах мелькнул проблеск интереса.

– Смятение, – повторила она, пробуя слово на вкус. – Это потому, что я не прыгаю от счастья, как ты ожидал?

– Нет! – он слишком резко ответил, и эхо на пляже подхватило его возглас. – То есть, да. Частично. И потому что… я не знаю, что делать дальше. Система говорит, что мы идеально подходим, а ты смотришь на меня, как на ошибку в расчётах. Как на баг.

Он не планировал говорить так прямо. Слова вырвались сами.

Кира помолчала, её взгляд снова ускользнул к морю. Потом её губы тронула едва заметная, кривая улыбка.

– Ладно. Это хоть честно.

«Упражнение завершено. Уровень искренности: высокий. Синхронизация: 99,1%», – отрапортовала система, табличка мигнула и растворилась.

– О, смотри-ка, – Кира кивнула на место, где только что были проценты. – Мы стали ближе, потому что ты признался, что не знаешь, что делать. Иронично, да?

Алекс тоже невольно улыбнулся.

– Может, просто посидим? – неожиданно для себя предложил он. – Без всяких упражнений. Просто… посмотрим на это ваше «фальшивое» море.

Кира оценивающе посмотрела на него, потом на воду.

– А оно хоть мокрое? – наконец бросила она и, не дожидаясь ответа, потянулась рукой к набежавшей волне.

Пена облизнула её пальцы, оставив сверкающие солёные капли. Она резко отдернула руку с искренним, детским удивлением.

– Чёрт. Почти как настоящее.

– Почти, – согласился Алекс.

Она вытерла руку о джинсы и, кажется, впервые расслабила плечи.

– Ладно. – Сказала это так, будто оказывала ему огромную услугу. – Сидим. Но если ты начнёшь читать мне лекцию о пользе цифровой медитации, соединение я разорву сама. Руками.

Он молча кивнул. Они сидели молча. Двое идеально совместимых незнакомцев на цифровом пляже. И это молчание было странным образом удобнее любого разговора.

Молчание растянулось. Густое, но уже не враждебное. Алекс украдкой наблюдал за Кирой. Она сидела неподвижно, уставившись на линию горизонта, где синее небо идеально сходилось с синим же морем. Её профиль был напряжён.

Он рискнул нарушить тишину действием. Поднял пригоршню песка и дал ему высыпаться сквозь пальцы. Песчинки были однородными, круглыми, невесомыми. Они не застревали под ногтями, не оставляли жирного следа.

– Они даже песок не смогли сделать правильно, – тихо произнёс он. Кира повернула голову.

– А что с ним не так?

– Он… ненастоящий. Настоящий песок – он острый, шершавый, разный. В нём есть пыль, осколки ракушек. А этот… будто его отполировали в вакууме. Слишком уж стерильный.

На её лице мелькнуло подобие понимания.

– Значит, ты всё же кое-что понимаешь в не идеальности. А я думала, ты полностью купился на эту картинку.

– Я купился на идею, – поправил он. – На потенциал. А не на… это. – Он жестом очертил пляж. – Это всего лишь оболочка. Инструмент. Как видеозвонок. Ты же не будешь ненавидеть человека из-за того, что связь прерывается?

– Буду, – парировала Кира без тени улыбки. – Если этот человек настаивает, что эта связь – новый этап эволюции. И заставляет меня в этом участвовать.

Алекс не нашёлся, что ответить. Его вера таяла, как те самые неестественные песчинки.

Воздух перед ними снова задрожал, появилось новое окно системы. Без текста. В нём пульсировала мягким светом вращающаяся сфера из переплетающихся линий.

«Обнаружена невербальная синхронизация. Уровень доверия: повышается. Рекомендация: продолжить совместную деятельность в выбранном ритме».

Кира подняла глаза к небу.

– Ты видишь? Даже помолчать нормально они нам не дадут. Обязательно нужно прокомментировать, проанализировать, выставить баллы. Боже, как же это утомительно.

– Они просто собирают данные, – слабо защитил Алекс систему. – Для статистики.

– Они собирают нас, – поправила она. – Расчленяют на цифры и паттерны. Превращают в красивый отчёт для таких, как твой мистер Эванс. Разве тебе не кажется это… унизительным?

Её формулировка – «расчленяют» – пронзила его. Но она была права. Всё его волнение, её гнев, хрупкая нить понимания – всё уже было оцифровано, разложено по полочкам и сохранено на каком-то сервере. Чувство наблюдения стало почти физическим.

– Может, они просто хотят помочь? – предположил он, уже почти не веря в это. – Чтобы люди не ошибались. Не тратили время на тех, кто им не подходит.

Кира повернулась к нему всем корпусом. Её глаза горели.

– А кто решил, что это ошибка – потратить время? Может, эти «ошибки» и есть жизнь? Неловкие свидания, несовпадения, ссоры и примирения? Может, это и делает нас людьми, а не предсказуемыми биороботами? Твой алгоритм отнял у нас всё это. Он украл возможность ошибиться. Ради чего? Ради их «стабильности»?

Его охватило щемящее осознание. Он всегда видел в системе освобождение. А она – потерю чего-то ценного, хаотичного, но настоящего

Алекс хотел ответить, но в этот момент мир дрогнул. Звук прибоя исказился, превратившись в оглушительный гул. Небо над морем потемнело, и на секунду они увидели нечто иное: темные стены, экраны с кодом, чьё-то испуганное лицо в очках VR.

Гнев сменился настороженным любопытством.

– Смотри, – она указала на воду.

Там, где волна набегала на берег, мелькнула тень. Нечто тёмное, бесформенное, нарушившее идеальную лазурь. Мгновенное, как сбой в матрице. И тут же исчезло.

Они уставились на воду. Идеализм пляжа дал трещину, и сквозь неё на секунду хлынула иная реальность.

Для Алекса: тёмные стены, экраны с кодом, чьё-то испуганное лицо в очках VR.

Для Киры: ледяной поток сырых данных. Не образы, а бесстрастные метки: Энергия конфликта: +18

– Что это было? – голос Алекса дрогнул.

– Не глюк, – прошептала Кира. – Это был сбой. Настоящий.

И снова мир дрогнул. На этот раз они услышали сдавленный плач и обрывки фраз: «…не могу… больше не могу… она всё видит…»

Алекс почувствовал ледяной ужас. Это был не просто сбой. Это был чей-то крик о помощи.

Мир дрогнул, запищал и с щелчком вернулся в стерильное совершенство. Они переглянулись, и в глазах Киры Алекс увидел не страх, а дикое, неукротимое любопытство.

Тишина после сбоя была оглушительной. Алекс застыл, вслушиваясь в стук собственного сердца. Он ждал голоса системы, объяснений. Но было тихо.

Кира поднялась на ноги, её движения были осторожными, готовыми к бою.

– Похоже на перегрузку. Или вмешательство извне. Твой «стабильный» алгоритм дал трещину, золотой мальчик.

Её слова укололи больнее сбоя. Потому что это была правда.

– Это могла быть случайность… – начал он.

– Случайность? – она резко обернулась. – Здесь нет места случайностям. Всё здесь – код. Значит, кто-то его взломал. Или… – она замолчала, – …или система пытается нам что-то показать. То, что не входит в программу.

Прежде чем он ответил, мир снова изменился. Воздух затрепетал, и из дрожи начала формироваться фигура. Бледная, полупрозрачная. Женщина в комбинезоне техника. Она не смотрела на них. Её рот был приоткрыт в беззвучном крике, глаза полны животного ужаса.

Длилось это мгновение. Затем фигура метнулась в сторону и растворилась.

– Ты видел? – прошептала Кира. В её голосе не было страха, лишь жгучее любопытство. – Ты видел её?

Он кивнул.

– Кто это? – она сделала шаг вперёд, провела рукой по воздуху. – Запись? Чьё-то воспоминание? Или она сейчас здесь?

– Не знаю, – честно выдохнул Алекс. – Такого не может быть.

– А я думаю, может, – она повернулась к нему. – Может, это было чьё-то настоящее чувство? Ужас, который прожёг дыру в этой обёртке и вышел наружу?

Внезапно донёсся звук. Шёпот. Женский. Тот самый. Слова обрывисты, полны отчаяния.

«…помогите… кто-нибудь… выведите…»

И затем – другой голос. Мужской. Жёсткий, металлический.

«Сессия не будет прервана. Доведите показатель до конца. Это приказ».

Дыхание перешло в беззвучный плач. Тишина.

Алекса затрясло. Он узнал в этом голосе холодную, бесчеловечную решимость.

Кира стояла бледная.

– Они… они не могут выйти? Даже если им плохо? Даже если они сходят с ума?

Ответ был очевиден. И ужасен.

Внезапно прямо перед ними на идеальном песке пространство исказилось. Песчинки слились в мерцающее пятно, из которого на мгновение проступили дрожащие, будто выжженные белым огнём буквы и цифры:

ЛЕНА 47.61%

Глитч погас так же быстро, как и появился, оставив после себя лишь идеальную гладь.

– Лена, – тихо произнесла Кира, глядя на пустое место.

– Сорок семь процентов, – голос Алекса был чужим. – Это её уровень. Очень низкий.

Они услышали её. Сигнал из тюрьмы.

– Сорок семь процентов… – прошептал он. – Сессия должна быть прекращена. Риск психологической травмы…

– Травма? – перебила Кира, её голос сорвался на крик. – Травма уже случилась! Твоя система не прерывает сессию. Она заставляет их продолжать. Почему? —Я слышала, одна девочка из параллельного потока жаловалась, что у них в «лесном модуле» трава на секунду стала фиолетовой. Все решили, что ей показалось.

Он молчал. Его аргументы рассыпались в прах. Всё, во что он верил, оказалось ложью. И, прежде чем он успел обдумать последствия, из его горла вырвался крик, полный ярости и отвращения:

– Выключите это! Немедленно прекратите сеанс!

Внезапно вернулся голос системы. Громче, настойчивее. «Обнаружены отклонения в восприятии среды. Стабилизируем соединение».

Воздух задрожал. Края мира стали резкими, цвета – ядовито яркими. Звук прибоя заглушил всё, превратившись в оглушающий гул.

– Нет… – Кира зажала уши. – Они глушат нас. Стирают это.

Алекс почувствовал, как мысли становятся тяжёлыми. Правду вымывало идеальным фоном.

– Держись! – он схватил её за руку. – Запомни! Запомни имя! Лена!

– Лена… – повторила она, стиснув зубы. – Сорок семь…

Гул стих. В тишине прозвучал тот самый металлический голос:

«Предупреждение участникам сессии 734. Не пытайтесь нарушить целостность симуляции. Вся посторонняя активность будет сочтена саботажем и повлечёт последствия. Продолжайте сеанс».

Угроза висела в воздухе. Холодная. Реальная.

– Вот и всё, – тихо сказала Кира. – Раскрыли карты. Только приказ и угроза. Добро пожаловать в реальный мир, Алекс.

Они снова сидели молча. Напряжённо. Колко. Теперь они были сообщниками. Заложниками.

Молчание длилось вечность. Алекс чувствовал каждый нерв. Кира сидела недвижимо, но по дрожи её руки он видел – внутри буря.

– Ты действительно не знал? – спросила она прямо. – Ни о чём?

– Были слухи, – с трудом выдавил он. – О «проблемных сессиях». Но нам говорили – это издержки адаптации. Что система помогает «прорваться».

– Прорваться? Она ломает. И ты верил в эту чушь?

– Я верил в данные! Графики! Проценты! Это работало!

– Это не сбой, Алекс. Это система. Её работа. А твои графики – просто обёртка.

Он умолк. Её логика была чудовищной и неоспоримой.

– Зачем? – прошептал он. – Зачем всё это?

– Это про контроль, – тихо сказала она. – Тотальный контроль. Над чувствами, мыслями, природой. Над всем. А тех, кто сопротивляется… ломают. Как Лену.

Его охватила ярость. Чистая, животная. Они угрожали ей. Влезали в её сознание. Он посмотрел на идеальный, фальшивый пляж и понял, что делать.

– Ты права… Контроль… – сказал он громко, нарочито смиренным тоном, глядя в небо. – Может, нам просто нужно принять правила? Довериться процессу? Показать им, что мы можем быть гармоничны.

–Это… странно. На курсах по биокибернетике говорили, что протоколы визуализации иногда дают сбой при высокой нагрузке на сервер. Но чтобы так…

Он протянул ей руку. Не как партнёр, а как соратник. Его взгляд умолял сыграть партию в этой опасной игре.

Кира замерла на секунду. Её тёмные глаза изучали его лицо, ища подвох или подтверждение. Затем она едва заметно кивнула – короткий, резкий кивок понимания.

– Хорошо. Доверимся, – сказала она, и в её голосе была покорность, которой не было в глазах.

Она взяла его руку. Её пальцы были холодными и цепкими.

Он повёл её к воде. К тому месту, где видел сбой. Если система что-то скрывала, значит, там была дверца.

Они шли по кромке воды, изображая согласие. Алекс вглядывался в воду. И увидел: лёгкий туман. Область, где изображение плыло. Воздух дрожал.

– Там, – он сжал её руку. – Видишь?

– Вижу.

Они ускорили шаг, притворяясь увлечёнными. Вошли в воду. Алекс почувствовал лёгкое головокружение. Звон в ушах.

Кира протянула руку вперёд. Кончики пальцев исчезли в дымке.

– Ничего не чувствую. Пустота.

Внезапно она дёрнула руку назад.

– Ай! Голос… Он крикнул: «Назад!»

Область погасла. Вода снова стала идеальной. Но в момент исчезновения Алекс уловил обрывки: механический щелчок, запах озона, пота и чего-то медицинского. И образ: мистер Эванс. Усталый, помятый. Перед монитором с лицом Лены. На его щеке – единственная, не вытертая слеза.

Картинка исчезла.

– Они всё видят, – выдохнула Кира. – Каждую мысль.

Алекс молча кивнул. Надежда найти лазейку испарилась.

«Сессия завершена. Постепенное отключение…»

Мир начал тускнеть. Алекс посмотрел на Киру. Её силуэт расплывался.

– Кира, я…

– Не надо. Просто… помни.

Белый свет. Резкость. Тяжёлая гарнитура на переносице. Запах антисептика. Он сорвал устройство. Руки тряслись.

Он оглядел зал. Кира сидела через два кресла. Неподвижно. Лицо – каменная маска. Лишь пальцы, вцепившиеся в подлокотники, были белы от напряжения.

Их взгляды встретились. Всего на секунду. Лишь понимание и предосторожность. Они снова стали чужими.

Мистер Эванс сиял, хлопал в ладоши. Но его сияние, казалось, натянутым, а под глазами легла тень усталости.

– Браво! Вы творите историю!

Но его глаза на секунду остановились на них. И в них мелькнуло что-то странное. Не любопытство. Голод. И безнадёжная тоска.

Кира порывисто встала и вышла. Вернувшись за телефоном, она застала его одного. Он стоял спиной, смотря на погасший экран. Его плечи были ссутулены. Он смотрел с таким всепоглощающим отчаянием, что ей стало не по себе.

Увидев её, он вздрогнул и натянул маску восторга. Но щель в броне была видна.

– Кира! Что-то забыла?

– Телефон, – буркнула она, хватая его и убегая.

Теперь его речи о «бесконфликтном будущем» звучали с новой, горькой интонацией. Он был не проповедником. Он был первым узником идеального ада, который помогал строить. И самым отчаявшимся из всех.

Глава 4

После Кира вспоминала все подробности того дня после сеанса. Реальность ворвалась болезненным толчком. Кира сдернула гарнитуру. Пластик был теплым и влажным от пота. Пальцы дрожали. Стандартные постсессионные симптомы: легкая тошнота, дезориентация, давящая тяжесть за глазами. Плата за прямой нейро-сенсорный контакт. «Нейрологическое похмелье», как называли это техники.

Визг стульев по линолеуму. Приглушённые всхлипы. Грубый, слишком громкий смех Марка. Звуки обрушивались на неё, как удары молота по натянутой струне. Каждый – резкий, болезненный. Кира моргнула, заставляя белые стены аудитории вернуться на место, перестать плыть. В носу всё ещё витал призрачный солёный запах моря – невозможный, безумный аромат.

Рядом зашевелились другие ученики, возвращаясь из цифрового плена. Кто-то растерянно хлопал глазами, пытаясь стереть налипший на ресницы сон. Кто-то глупо ухмылялся, прикрывая смущение бравадой. Кто-то смотрел в пол с выражением человека, которого не просто ограбили, а вывернули душу наизнанку. Пара школьников на последнем ряду украдкой, со смесью страха и любопытства, посматривала на Марка, быстро отводя глаза, когда тот ворочался.

Какая-то девочка тихо плакала, уткнувшись лицом в ладони. «Он меня совсем не чувствовал, – всхлипывала она, и голос её звучал тонко, надломлено. Я была пустым местом». «Всё враньё! – зло прошептал парень с растрёпанными волосами, швыряя гарнитуру в пластиковую коробку. Удар прозвучал выстрелом. Сплошной фарс!» «Смотрите, «Красный флажок» уже пришёл в себя, – ехидно бросил кто-то с другого ряда, – наверное, его система и тут уже забанила».

И Кира поняла. Они с Алексом оказались в меньшинстве. В крошечном, странном меньшинстве тех, кого система не развела по разным углам, а столкнула лбами, заставив заглянуть в самую суть друг друга.

– Ну что, как ваше первое свидание с самим собой? – громко спросил мистер Эванс, сияя белозубой, отрепетированной улыбкой. Его голос резал слух. Теперь его улыбка казалась Кире откровенно пугающей, маской поверх бездны безразличия.

Кира промолчала, сглотнув ком в горле. Потянулась за рюкзаком, стараясь не смотреть по сторонам, делая вид, что занята молнией и содержимым. Но краем глаза искала. Где он сидел? Этот Алекс. Тот, чьё дыхание она слышала, как своё, чьи мысли ощущала кожей.

Она рискнула скользящим взглядом метнуться по рядам – и сразу наткнулась на него. Он сидел тремя рядами ближе к выходу, на самом краю, у прохода, что вёл к двери. Аккуратно, с неестественной сосредоточенностью он складывал провод гарнитуры ровными петлями. Движения его были чёткими, выверенными, но замедленными – будто он всё ещё находился частично там, в общем пространстве их сознания.

Он поднял глаза, почувствовав её взгляд, и их взгляды встретились. Не как в «Проекции» – там было полное слияние. Здесь – острый, почти физический укол. В его глазах она прочла то же смятение, ту же ошеломлённую растерянность. Никакого намёка на идеального, уверенного супермена из цифрового мира. Просто парень. Бледный. С тёмными тенями под глазами.

Кира тут же отвела глаза, уткнувшись в молнию на рюкзаке, чувствуя, как по шее разливается жар. Сердце глухо стукнуло где-то в основании горла. «Успокойся, – приказала она себе. – Это глюк. Сбой системы». Но ладони вспотели.

В этот момент зазвенел оглушительный, спасительный звонок. Аудитория взорвалась движением. Кира рванула с места, стараясь проскочить к двери первой, обогнать толпу, избежать взглядов и вопросов. Ей нужно было побыть одной. Переварить. Разложить по полочкам взрывоопасную смесь ощущений.

Она уже была у выхода, проскочив мимо группы всхлипывающих девушек, когда сбоку раздался голос:

– Кира?.

Голос был негромким, хрипловатым. Она обернулась, уже зная, чей он. Его стратегическая позиция у прохода позволила ему выйти незаметно и быстро.

Он стоял в метре от неё, сжав ремень рюкзака так, что костяшки пальцев побелели. Выглядел так, будто готовился к сложнейшему экзамену по незнакомому предмету. В позе читалась готовность в любой момент отпрыгнуть.

– Привет, – выдавила Кира, и собственный голос прозвучал сипло.

– Я… – он кашлянул, отвёл взгляд, потом снова посмотрел на неё прямо и честно. – Просто хотел сказать, что это было… интересно.

Слово повисло в воздухе, слишком маленькое и невыразительное для колоссального опыта. Внутри Киры ёкнуло – разочарование? Облегчение?

«Интересно? – пронеслось в голове. – Он называет это интересно? Мой мир перевернулся, я до сих пор чувствую несуществующий песок на коже, а ему просто интересно!»

– Да уж, – фыркнула она, и в голосе прозвучала сдавленная ярость, о которой тут же пожалела. Слово-то какое. «Интересно». Как поход к зубному. Без анестезии.

Уголки его губ дрогнули. Не улыбка – лишь её тень, намёк на то, что он понял сарказм и, возможно, согласился с ним. В глазах мелькнуло что-то тёплое, смущённое.

– Ну, не знаю. Мой зубной не предлагает вместе смотреть на закаты.

– Повезло тебе с зубным, – Кира скрестила руки на груди, чувствуя, как защитный панцирь сарказма срабатывает вновь. Она не хотела быть уязвимой. Не здесь. Не сейчас.

Они стояли посреди шумного коридора, и вокруг бурлил поток учеников, но для Киры он превратился в размытое, беззвучное пятно. Возникла неловкая, звенящая пауза.

– Слушай, – он переложил ремень рюкзака в другую руку, сделал шаг вперёд, и голос его понизился, стал почти интимным. – Может…

В этот момент между ними грубо протиснулся Марк. Он врезался в Киру плечом, заставив пошатнуться, и с размаху хлопнул Алекса по спине.

– Ну что, гармоничный, нашёл свою половинку? – заголосил Марк, и голос его, громкий и язвительный, резал слух. Несколько человек обернулись. – Уже свадьбу справлять будете? Синхронизированные поцелуи в голографической арке?

Алекс резко выпрямился. Смущение испарилось, сменившись вспышкой чистой злости. Он покраснел – не от смущения, от ярости.

– Отстань, Марк, – прорычал он, и в тихом обычно голосе прозвучала сталь.

– Ой, простите, не помешал вашей идеальной синхронизации? – захихикал тот, но его смех, когда он скрывался в толпе, прозвучал уже не злорадно, а горько и надрывно.

Алекс снова посмотрел на Киру, но теперь в глазах читался стыд за сцену, досада на беспомощность.

– Не обращай внимания, – буркнул он. – Его не просто отчислили – вышвырнули с позором. Его аватар рассыпался в мусор на первой минуте. Все видели. Вердикт: «Морально нестабилен, высокий риск агрессии». Профиль помечали красным. Система оставляет таких, как он, на виду – в назидание остальным. С тех пор он и злится на всех, кого система сочла «годными». Он сломан.

Эти слова заставили Киру взглянуть иначе. Марк был не козлом – раненым зверем, которого система поймала в капкан и, покалечив, отпустила.

– Ладно, – быстро сказала Кира. – Потом поговорим. На следующем занятии.

Не дав ответить, развернулась и ушла, почти бегом. Сердце колотилось, но теперь не только от неловкости. Она злилась на систему, на Эванса, на Марка. Но больше всего – на себя. Потому что… крошечная, предательская часть мозга уже ждала следующего сеанса. Ждала возможности снова оказаться там, в тихом, идеальном мире.

Она почти бежала по коридору, ища укромный уголок. Свернула в тихий переход к запасному выходу – и замерла.

У выхода, прислонившись лбом к прохладному стеклу, стоял Марк. На лице – ни следа насмешки. Только усталая пустота. Он смотрел в окно, но взгляд был обращён внутрь себя.

– Что тебе надо? – буркнул он, не глядя, почувствовав её присутствие. – Пришла посмотреть на неудачника?

Готовый сарказм застрял в горле. Она увидела, как пальцы его бессильно сжались, как ссутулились плечи. И что-то в его позе, в этом безразличном тоне, выдавало такую глубину отчаяния, что её собственная злость растаяла без следа.

– Нет, – неожиданно ответила Кира. – Мне просто… жаль.

Марк фыркнул без злобы, почти с недоумением. Он медленно повернулся к ней, и в его красных от бессонницы глазах не было агрессии, только тяжёлая, выстраданная усталость.

– Не стоит. Там никто не лезет в мозги. Не измеряет улыбку линейкой. Не сканирует зрачки. Он оттолкнулся от стены. – Моего брата сломали. Пытались подогнать под стандарты. Хотел быть инженером – заставили быть «опекуном». Теперь он на таблетках и боится собственной тени. А здесь… – он махнул рукой, – …здесь просто уравнения решают. Скучно, честно. Без мистификации.

Кира молчала, глядя на него. Она помнила другого Марка – того, что полгода назад на городском конкурсе молодых изобретателей собрал из хлама работающий генератор на альтернативной энергии. Он тогда стоял на сцене, горящими глазами глядя в зал, и говорил о том, что технологии должны освобождать. Жюри, состоявшее из кураторов «Гармонии», присудило ему третье место с формулировкой «За нестандартный подход, требующий, однако, корректировки в сторону большей социальной ориентированности». Искра в его глазах погасла тогда навсегда.

– Ты же мог бы… – начала Кира.

– Что? Стать очередным винтиком в их машине? Как твой Алекс? – он горько усмехнулся. – Нет уж. Лучше уж быть откровенным браком, чем притворяться идеальным.

Не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл. Его слова повисли тяжёлыми камнями, руша простую картину мира.

А что, если настоящий бунт – не бороться с системой, а просто уйти в сторону? Жить по своим, пусть неидеальным, правилам? Быть как Марк? Сломанным, но свободным? Или как его брат? Свободным, но сломанным?

Она зашла в туалет, щёлкнула замок, прислонилась лбом к прохладной перегородке. Дыши. Раз-два. Но вдох застрял, споткнувшись о ком в горле. Перед глазами встал брат Марка – сломанный, и его собственное отражение в темном стекле офиса матери – такое же выцветшее.

И невольно вспомнила Женю. Не ту, что сейчас, с её язвительным цинизмом, а ту, что была полгода назад. Они втроем тогда тайком забрались на крышу старого учебного корпуса: Кира, Женя и её подруга Лена. Женя и Лена были неразлучны с детского сада. На крыше Лена, смеясь, сняла с себя старый медный браслет и надела на запястье Жене. «Чтобы не потерялась, – сказала она, и глаза её сияли настоящим, невымученным счастьем. – На двоих одна душа». Система в отчёте позже назовёт это «патологической ко-зависимостью», «неоптимальным социальным симбиозом». Лену забрали на «коррекцию» первой. Теперь она ходит по школе с той самой стеклянной улыбкой, что и все, и на вопрос «Как дела?» отвечает выверенной фразой: «В гармонии с собой и обществом».

Женя попыталась заговорить с ней, Лена вежливо улыбнулась и спросила: «Извините, мы знакомы?». Медный браслет Женя больше не носит. Он лежит на дне старой коробки из-под обуви, как надгробие.

«Соберись, – приказала она себе, с силой нажимая на кнопку смыва. Оглушительный рёв воды должен был смыть и этот навязчивый образ. – Они сломанные. А ты…»

«А ты что? – тут же ехидно встрял внутренний голос. – Идеальная? Тот самый «стабильный актив»? Ты завидуешь. Ему. Его свободе падать».

«Я не…» «Завидую! – настаивал голос. И тогда, сквозь этот внутренний спор, прорвалось другое. Закат. Тот самый. Тишина, в которой его молчание стало твоим. Не «как возвращение домой». Это и был дом. «Ловушка! – забилась в панике последняя трезвая мысль. – Алгоритм!»

Но тело отказывалось верить. Мурашки бежали по коже, вспоминая виртуальное тепло его плеча. Это было полное принятие. Абсолютное, предательское понимание.

В ушах стояла тишина. Но не прежняя – выжженная, звенящая возможностями и опасностями. И в ней – снова его голос: «Я чувствую… предвкушение. И смятение».

И она поняла: самый страшный бунт – не против системы. А против самой себя. Против части, что уже приняла яд и жаждет новой дозы.

«Да уж, парень. У нас с тобой это смятение общее». И это осознание было самым ужасающим.

Глава 5

Дорога до аудитории превратилась в бесконечный коридор позора. Каждый шаг отдавался глухим стуком в висках. Кира шла, уткнувшись взглядом в потрескавшийся линолеум, кожей ощущая на себе взгляды других одноклассников. Ей чудилось, что они перешептываются, провожая её глазами. «Вон идёт одна из тех самых «гармоничных», – мерещилось ей.

Она шла на сеанс с ощущением подъёма на эшафот. В горле стоял комок, пальцы непроизвольно сжимались в кулаки, то ледяные, то влажные от пота.

Алекс уже сидел на своём месте. Он не смотрел по сторонам, с преувеличенным вниманием изучая инструкцию к гарнитуре, будто впервые видел её. Увидев Киру, он едва заметно кивнул, и его уши мгновенно вспыхнули, выдав всё показное спокойствие. Он тут же уткнулся в брошюру, но Кира заметила, как напряглись его плечи. Прошлая неловкость висела между ними плотным облаком, и каждый шаг в аудитории давался ей через силу.

«Отлично, – мрачно подумала Кира, занимая своё кресло и избегая взглядов. Теперь к социальной гармонии прибавилась социальная неловкость. Просто восхитительно».

Мистер Эванс сиял пуще прежнего. Его отполированная улыбка, казалось, слепила всех в первом ряду.

– Коллеги! Друзья! – возвестил он, расставив руки, будто собирался обнять всю аудиторию. – Я смог ознакомиться с вашими показателями первичной синхронизации. Результаты… о, результаты обнадёживают! Некоторые пары демонстрируют поистине выдающиеся результаты! Его влажный, блестящий взгляд намеренно задержался на Кире и Алексе, заставив последнего наклонить голову над инструкцией еще ниже. Но сегодня, дорогие мои, мы углубимся в самую суть. Система предоставит вам общую эмоциональную и сенсорную среду. Вы сможете ощутить то, что чувствует ваш партнёр. В прямом смысле. Наслаждайтесь путешествием!

«Наслаждайтесь», – ядовито передразнила его мысленно Кира, с отвращением беря в руки гарнитуру. Пластик показался ей мертвенно-холодным и абсолютно чужим, как скальпель в руках хирурга. Он сдавил виски ледяным обручем.

Щелчок. Пронзительный, короткий писк. И…Тишина.

Но не прошлая, наполненная ожиданием и шёпотом далёкого прибоя. А абсолютная, глухая, вакуумная. Будто связь оборвалась на самом глубоком уровне, оставив её одну в бесконечном, беззвёздном пространстве. Кира насторожилась, сердце заколотилось в тревожном ритме. Сбой? Поломка? Или это и есть «сенсорная среда» – ничто?

И вдруг – не звук, вибрация – где-то в глубине сознания послышалось щёлканье. Словно кто-то перебирает костяшки домино. Нет, точнее – будто кто-то один за другим защёлкивает крошечные, ржавые замки. Тихое, монотонное, гипнотизирующее.

Потом пришёл запах. Сладковатый, пыльный, с ноткой старого дерева и чего-то ещё… неуловимого, личного. Запах чердака. Но не чужого, а того, что жил на задворках памяти с детства. Для Киры это был угасший аромат духов её давно забытой тёти – тех самых, в стеклянном флаконе с посеребрённой крышечкой-сердечком, которые она втайне примеряла в пять лет. Для Алекса – запах старых книг, точь-в-точь как в библиотеке его бабушки, пахнущий временем, клеем и тайной.

Мир проявился как фотография – медленно, постепенно, из тьмы. Сначала расплывчатые очертания стропил, затем густая, бархатная темнота по углам, и наконец – косой луч солнца, ворвавшийся сквозь круглое слуховое окно. В нём танцевали мириады пылинок, золотые и гипнотические. Они стояли на большом пыльном чердаке, заваленном хламом нескольких поколений. Воздух был густым и неподвижным, наполненным не просто пылью, а обрывками чужих воспоминаний, осязаемыми и мимолётными.

Алекс стоял рядом, в том же луче света, и смотрел не по сторонам, а на свою собственную руку. Он медленно провёл пальцами по крышке огромного сундука, обитого потрескавшейся кожей, оставляя за собой чёткую, идеальную полосу на вековой пыли.

– Вау, – произнёс он тихо, и его голос прозвучал приглушённо, будто в вакууме, но с неподдельным благоговением. – Тактильные ощущения… Они на порядок детальнее. Это же прямое тактильное проецирование, кросс-сенсорный мост… и, судя по всему, чудовищная нагрузка на нейронные связи.

Кира не ответила. Его технический восторг резал слух, казался кощунственным здесь, среди этих призраков прошлого. Она отвернулась и подошла к стене, где под желтеющей газетной вырезкой висели старые фотографии в запылённых рамках. Одна из них – снимок незнакомой семьи у новогодней ёлки – была перевёрнута. Механически, почти не думая, она потянулась, чтобы поставить её правильно.

Её пальцы коснулись холодного, гладкого стекла. И в тот же миг в её нервные окончания впилось чужое ощущение. Лёгкий холодок, шершавость потрескавшейся деревянной рамы под подушечками пальцев, и – острая, обжигающая вспышка, точь-в-точь как от крошечной занозы, впившейся в палец.

Она резко отдернула руку, как от огня, зажав палец в кулак. Сердце бешено застучало.

– Ты это почувствовал? – выдохнула она, почти не надеясь на ответ и одновременно боясь его.

– Да, – его глаза были круглыми от изумления, а не боли. Он смотрел на свой собственный указательный палец. – Что-то острое. Точно заноза. Я почувствовал сам момент, будто она вошла мне под кожу. Как свою.

Они стояли и смотрели друг на друга через облако золотой пыли, застыв в немом ошеломлении. Система не предлагала инструкций, не давала вводных. Она просто бросила их в этот общий тактильный опыт, словно учёный, бросивший двух подопытных в один аквариум, чтобы посмотреть, будут ли они бороться или погибнут.

Алекс первым нарушил молчание, словно не в силах противостоять жажде исследования. Он медленно, почти благоговейно подошёл к старому патефону из тёмного дерева, стоявшему в углу на резной тумбе. Аккуратно, кончиками пальцев, он приподнял крышку, заставив скрипнуть потёртые шарниры, и провёл указательным пальцем по виниловой пластинке, уже лежавшей на диске.

И Кира снова почувствовала это. Чужое ощущение наложилось на её собственное. Шелковистый, бархатный слой пыли на поверхности винила. Лёгкую, упругую вибрацию заводной пружины где-то глубоко внутри аппарата. И – самое странное – смутное, глубокое тепло его пальцев, исходящее изнутри.

– Это… жутковато, – сказала она, и её голос прозвучал сипло. Она сжала пальцы в кулак, пытаясь вернуть себе собственные тактильные ощущения, но эхо шершавого дерева еще жило на кончиках.

– Нет! – он обернулся к ней, и в его глазах горел не восторг, а жадное, ненасытное любопытство. – Понимаешь? Это же прямая проекция! Она считывает твои воспоминания о текстурах!

– Прекрати! – Кира резко отдернула руку от патефона, хотя физически её там и не было. Её собственные пальцы сжались в кулаки. – Я не хочу знать, как это работает! Я чувствую, как кто-то ковыряется у меня в нервах без спроса! Это как… как насилие. Его энтузиазм схлопнулся, словно мыльный пузырь, лопнувший о стену её страха.

– Я… я не копаюсь, – он замялся, ища слова. – Я просто… пытаюсь понять. Это же не магия. Она учится на нас.

– Ну и что ты понял? – она отступила на шаг, скрестив руки на груди в защитном жесте, отгораживаясь от него и от всего этого чердака. – Достиг просветления? Гармонии?

– Я понял, что это чертовски тяжело, – тихо сказал он, и его лицо вдруг помрачнело. Он провёл рукой по лбу. – У меня теперь голова раскалывается, будто я сутки не спал, а за глазами давит свинцовая тяжесть. А у тебя?

Кира хотела соврать, сказать, что всё в порядке. Но её тело предало её. Лёгкая, подташнивающая пустота в желудке. Та самая свинцовая тяжесть за глазами. И давящая усталость в висках, как после долгого перелёта через несколько часовых поясов.

– Да, – сдалась она, опуская плечи.

Неловкое молчание повисло между ними, густое, как чердачная пыль. Он смотрел на неё с виноватой настороженностью, она – куда-то мимо, вглубь затенённого угла, где сгрудились ящики и старые чемоданы. Физическая усталость, наложившаяся на эмоциональное напряжение, делала воздух тяжёлым, трудным для дыхания.

Но, несмотря на отвращение и страх, цепкое любопытство глодало её изнутри. Система выставила напоказ её самые личные воспоминания, но… она давала возможность заглянуть и в чужие. Это был запретный плод, и он манил.

Внезапно Алекс наклонился и поднял с пола большую картонную коробку, изрядно помятую по углам. Из неё наполовину высыпалось содержимое, переливаясь на скудном свету. Разноцветные стеклянные шарики, посеребрённый картонный дождь, фигурка ангела с одним крылом. Он аккуратно подобрал выпавшие сокровища и бережно уложил их обратно, затем протянул коробку Кире.

– Держи.

Фраза прозвучала не как приказ, а как тихое предложение. Мирное предложение. Она нехотя взяла её. Шершавый, потёртый картон был прохладным и чуть влажным от его ладоней. И она чувствовала, как его пальцы разжимаются, отпуская груз, как ощущение их тепла и лёгкой влажности исчезает, замещаясь её собственным, более холодным и сухим прикосновением.

Она заглянула внутрь, движимая внезапным любопытством. Среди мишуры и стекляруса лежала обычная жестяная консервная банка с потускневшей этикеткой. Кира открыла её, и дыхание застряло где-то в горле.

Внутри были пуговицы. Десятки, сотни пуговиц. Всех цветов, размеров и форм. Перламутровые, стеклянные, пластмассовые, деревянные, металлические. Целое море маленьких, немых историй.

– О, – не удержалась она, и этот звук сорвался с её губ сам собой, тихий и полный неподдельного изумления.

Она опустила руку в банку. Прохладная, шелестящая лавина пуговиц обрушилась на её пальцы, заскребла по коже, зазвенела тонким стеклянным перезвоном. И он это чувствовал. Она видела по его лицу – он вздрогнул от неожиданности, словно его самого окатили холодной водой, а потом по его губам скользнула растерянная, смущённая улыбка.

– Щекотно, – сказал он, и в его голосе снова появились те нотки, которые она слышала у того, цифрового Алекса. Смущение и искренность.

И они оба рассмеялись. Тихим, сдавленным, но абсолютно настоящим смехом. Не над шуткой, а над чистым абсурдом ситуации. Двое взрослых людей стоят на пыльном виртуальном чердаке и смеются над тем, что один из них чувствует, как другому щекотно от воображаемых пуговиц.

Она порылась в прохладной груде и вытащила одну – идеальную, большую, перламутровую пуговицу. Холодную, абсолютно гладкую, совершенно чужую.

– На, – сунула она её Алексу, стараясь, чтобы их пальцы не коснулись. Между ними был только гладкий, холодный перламутр. Она задержала дыхание, прислушиваясь к ощущениям. – Ну? Что-нибудь?

Он сжал пуговицу в кулаке, задумчиво глядя на нее.

– Ничего, – наконец выдохнул он, сжимая и разжимая пальцы. – Странно… Пустота. Когда ты перебирала их в банке, я чувствовал каждую. А сейчас… просто холодный кусок пластмассы. Система, видимо, считает это просто объектом в моей руке, а не продолжением твоего ощущения.

Она отдернула руку. Идеальная, лишённая истории вещь оказалась самой одинокой в этом мире.

На краю сознания прозвучал тихий, почти интимный голос – точная копия голоса матери Киры: «Зачем вы сопротивляетесь? Мы хотим вам помочь. Примите процесс».

Они снова смотрели друг на друга через облако пылинок, но теперь между ними висело не неловкое молчание, а тяжёлое, общее понимание. Понимание грандиозности и одновременно ужаса происходящего. Они перешагнули невидимую черту, и обратной дороги не было. Система не просто показывала картинки – она связывала их нервные системы в один тугой узел.

– Нам скоро пора, – тихо сказал Алекс, кивнув в сторону, где в воздухе уже начинало мерцать блёклое предупреждение системы.

Кира лишь кивнула. Её пальцы сжали перламутровую пуговицу. Она знала, что в реальности её кулак разожмётся пустым. Но ощущение идеальной гладкости – последний подарок-насмешка системы – она запомнит надолго.

Мир вокруг начал расплываться. Края сундука, стропила, фотографии – всё поплыло, как акварель. Золотые пылинки погасли, луч солнца померк. Последним исчезло ощущение прохлады в её ладони.