Временное отсутствие

Глава 1

Сегодня я перестану существовать. Кажется, я знала это уже давно.

Не планировала поездку на концерт любимой группы в октябре; не покупала новый крем для лица; не расстраивалась из-за грядущей инвентаризации на работе.

Я была спокойна и расслаблена, потому что знала – скоро все закончится. Пачка чипсов всегда заканчивается. Этот день – моя последняя чипса.

Я уже ощущала ее хруст у себя во рту. Мелкие кусочки неприятно кололи щеки и небо, а соленый вкус предвещал скорый конец. Сейчас я сглотну – и исчезну. Навечно застыну в молодости.

Ведь старость же наступает в тридцать, верно? Почему-то человечество боится только ядерного взрыва, лишнего веса и тридцатилетия. Вернее, боится дожить до такого возраста и остаться на уровне студента университета. Хотя у студентов, кроме молодости, есть еще одно колоссальное преимущество – время.

Нам же в «предтридцатнике» грешно говорить, что у нас все впереди. Впереди у тридцатилетних климакс, ортопедическая подушка и куча таблеток на каждый день недели.

Впереди только кризис. Но я подготовилась. Уже к двадцати девяти годам, по мнению других, стала полной неудачницей и ничего не достигла.

Раньше было обидно, но уже слишком давно я не испытываю никаких чувств по этому поводу. Вообще в реальности я испытываю мало чувств. В основном только апатию и раздражение.

Мне просто захотелось все закончить. Погрузиться в сон. Главной его героиней буду, конечно же, я. Это будет славное путешествие.

Сейчас я стою на кухне.

Хочу остаться незаметной. Но все-таки есть что-то волнующее в том, что то, что я сделаю, очень быстро найдет себе свидетелей. Это как заниматься сексом, когда на одном диване с тобой спит подруга. Очень опасно, но очень притягательно.

Я много раз видела, как это делают в кино. Но практика… Кажется, нет в мире более нашпигованного ненужными знаниями человека, чем я.

Ведь действия – дети реальности. Как иронично, что для того, чтобы навсегда унестись в мир грез, нужно войти в максимальный контакт с реальным миром.

Голоса за стенкой становятся громче, и я начинаю нервничать сильнее. Вдруг моя затея оборвется только потому, что маме или сестре приспичит сходить на кухню попить водички?

Объясняй им потом, чем я таким тут занималась. Хотя что бы я ни сказала, в их глазах я всегда буду «Алисой не от мира сего». В своем репертуаре.

Главное, чтобы не сорвалось. Иначе родственники потом будут за мной по пятам ходить, наблюдать. Еще и к врачу отправить могут. Этого только не хватало.

В голове немного мутнеет. Нейроны уже что-то заподозрили и шлют неоднозначные сигналы в разные части моего тела: живот начинает крутить, а глаза слезятся.

Вот за тело, кстати, обидно. Хоть и самой привлекательной его частью для меня был мозг, но я находила себя симпатичной. И с отвращением представляла себя в гробу в компании червей, поедающих мою грудь. И левую ногу. Всю меня.

Кремация виделась выходом, но я-то знаю, что родственники этого со мной не сделают, напиши я хоть сотню завещаний. Мое последнее физическое пристанище – в двух метрах под уровнем жизни.

Голову вертит на карусели, уши уже не слышат голоса за стеной и постепенно подключаются на волну белого шума.

Мое тело становится ватным. Я чувствую покалывание в руках и ногах, которые, видимо, так прощаются со мной.

Еще несколько секунд.

Три. Прощай, мама.

Два. Прощай, сестра.

Один. Привет, папа.

***

Голова нестерпимо гудит. Сквозь шум пробиваются слова песни «Happy birthday» в исполнении мамы и сестры. Испанский стыд. Почему каждый год перед днем рождения я соглашаюсь ночевать в квартире мамы, если знаю, что из всех форм поздравлений она выберет именно эту?

Одинаковый набор действий и фраз. Каждый год – все тот же день рождения.

Я просыпаюсь раньше всех и лежу с закрытыми глазами. Кажется, это величайший на земле обман – притворяться спящим. Никакого особого дара не нужно. Только лежать неподвижно, не двигать веки и обострить слух.

Именно тогда случается самое интересное.

Обезоруживающие откровения.

Тайные поцелуи.

Действия, которые никто не должен был увидеть и услышать.

За закрытыми глазами псевдоспящего – миллион возможностей узнать о мире больше, чем по запросам в гугле.

Но обычно рядом со мной в этом притворном состоянии не происходит никаких тайных событий. Со мной в целом не происходит никаких событий. Я живу в огромном облаке из сахарной ваты, и стоит капелькам реальности попасть на нее, как вата начинает морщиться и уменьшаться в объеме.

Поэтому моя сахарная вата надежно укрыта дождевиками и зонтами.

В том, чтобы притворяться спящей, я находила свою выгоду. На границе сна и бодрствования всегда приходили лучшие фантазии. Пока оглушительный «Happy birthday» не вонзился в мои уши, я мечтала об идеальном дне рождении.

Мне хотелось встретить новый год жизни на катере в море.

Полное ощущение свободы. Две стихии одинаково ласково щекочут тело: брызги летят в лицо, волосы развеваются, рукава блузки тоже танцуют на ветру.

Скорость, с помощью которой я вот-вот растворюсь в морских брызгах. Как сахарная вата. Намокну и исчезну.

Я хотела исчезнуть. Перестать существовать физически. Если бы желания, которые загадываешь, задувая свечи на именинном торте, сбывались, я бы загадала только одно.

Исчезнуть.

Я стараюсь как можно дольше не открывать глаза. И никто не обвинит меня в переигрывании – слава богу, люди еще не научились безошибочно определять симулянтов.

Но затягивать эту пытку тоже не хотелось. Мазохизм – не моя жизненная философия.

Опираюсь на руки и подтягиваю себя ближе к изголовью кровати. Изображаю на лице социально одобряемую улыбку. Открываю сначала один глаз. Картинка нечеткая, но я различаю пятна света на большом цветном круге. Именинный торт.

Второй глаз. Мама и Лана. Их улыбки одинаковы до безумия. Человек средней эмпатии определил бы их как «доброжелательные». Добра желают, значит.

Я же точно знала, что стоит за каждой из этих улыбок.

Мама. Глаза неподвижны. Улыбается только ртом. Он немного подрагивает от напряжения. Мама не привыкла улыбаться так долго. Да еще и изображать искренность. Это улыбка-«плохая дочь». Это улыбка-«позор семьи». Это улыбка-нелюбовь.

Сестра. Рот сложен в прямую линию. Но глаза говорят многое. В них сквозит жалость. Неявная, потому что Лана знает: жалость разрушает. Но одного знания мало, поэтому глаза предательски блестят. Если бы взгляд мог легонько похлопать по плечу, он бы сейчас это сделал.

В таком странном звуковом и эмоциональном сопровождении я задуваю свечи на торте.

С днем рождения, Алиса. Сегодня ты стала на год ближе к исчезновению.

Дальше по плану было застолье. Не посиделки, праздничный обед или вечеринка. Именно застолье. От этого слова сквозило едва заметной постсоветской пошлостью. На застолье обязательно едят соленые огурцы и пьют водку. Рассказывают анекдоты про жену и тещу. Хвалят хозяюшку. Ругаются и кричат. Хвастаются детьми.

Упс. Вот на этом пункте застолья в нашей семье всегда превращаются в аттракцион неловкости. Для него требуются дополнительные участники.

Первый участник – тетя Люба. Придает аттракциону особый шарм вопросами, которые телепатически сообщает ей мама.

«Алисонька, ну расскажи, где ты сейчас работаешь?»

«Ой, а что-нибудь получше поискать не пробовала?»

«У нас есть дядя Рубен, может, у него можно поспрашивать, он столько людей в городе знает».

«А снимать квартиру с такой зарплатой не дороговато? Возвращалась бы к маме, тут накормят и спать положат».

«Ну твой папка, конечно же, что-нибудь бы придумал тебе с квартирой».

Слово «папа» всегда возвращает меня в реальность. Но сначала хлещет по щекам так, что сводит скулы.

Второй участник – дядя Саша. Отвечает на аттракционе за своевременное включение кнопки «семья».

«Алиска, у меня моего друга такой сын положительный. Надежный. Много зарабатывает. Сво-бод-ный».

«Ну как это, не хочешь замуж? Ты посмотри на меня с тетей Любой. Уже тридцать лет вместе, а еще друг друга не поубивали. Да ну че ты, Люб, я ж любя».

«Ну, а деток-то хочешь? Гляди, Алиска, тебе скоро тридцать. А там знаешь, как время быстро летит! Фьють – и жизнь прошла. А потом никто стакан воды не подаст. Или стакан пива. Смотря, что больше любишь».

Просто удалите меня из этой сцены. Я здесь лишняя. Здесь задают вопросы только ради вопросов. Всем плевать, что я на них отвечу.

Никто меня не защитит.

Что может сказать в свое оправдание не разделяющая традиционные ценности странная Алиса? Двадцати девяти лет. Работающая в кофейне. Зарабатывающая гроши, но снимающая квартиру. Только для того, чтобы не жить с родственниками.

Алиса, которая не хочет ни мужа, ни детей. Ни собаку, ни черепаху. Ни карьеру, ни семью, ни путешествий. Ни развития, не жизненных целей, ни морали, ни нравственности.

Все, чего хочет Алиса – жить в своей голове.

***

Я потянулась за бутылкой игристого, чтобы налить себе еще один бокал. Над столом повисла… не тишина, нет. Воздух в мгновение стал таким наэлектризованным, что одно неосторожное слово – и вспыхнет искра, и все будет в огне.

Мама взглянула на меня исподлобья, но реплику за нее произнес дядя Саша.

– Ха, ты глянь! Алиска уже третий бокал себе наливает! Подожди, я за тобой не успеваю.

За столом стало совсем тихо. Решали, видимо, продолжать эту тему или нет. Мама и тетя Люба переглянулись. Опять пустили в ход телепатию.

Ладно. Они первые начали. Должна же я себя защитить, в конце концов.

– Каждый раз, когда мы собираемся вместе, – я набрала в легкие побольше воздуха, – вы следите за тем, сколько я пью. Даже в детстве подшучивали. А я просто любила произносить тосты и чокаться бокалами. И что вы говорили на это маленькому ребенку?

Первой ответила тетя Люба.

– Ну, Алисонька… Мы же шутили, детка.

– Что. Вы. Говорили, – сухо отчеканила я.

На сцену вышла мама.

– Что ты нас тут стыдишь? Ну говорили, что у тебя это наследственное. Что гены деда-алкоголика играют. Ты же маленькая была и ничего не понимала.

Мне нужно еще воздуха. Вдохнула так, будто собиралась втянуть через ноздри всю комнату. И всех людей вместе с ней.

– Ничего не понимала? Почему же я сейчас об этом вспоминаю, как думаешь?

– Чтобы испортить нам праздник. Нормально же сидели.

Лана закрыла лицо руками. Ну же, помоги мне, сестрица. Неужели я не заслужила хоть чьей-то поддержки?

Я зажмурилась. Хотелось опять погрузиться в грезы, но голос дяди вытащил меня оттуда как щипцами.

– Алиска, ну че ты. У тебя же день рождения. А ты какую-то ерунду вспоминаешь. Наливай себе сколько хочешь. И слова тебе не скажем, да, Любка?

Дядя Саша привстал, дотянулся до бутылки шампанского и шумно поставил ее рядом с моей тарелкой.

– Вот. Твоя теперь. Папка бы твой разрешил.

Действительно. Разрешил бы, потому что был единственным, кто меня понимал.

***

Мне восемь. Мы на пикнике. Голову сдавливают огромные розовые банты. Жвачка прилипла к зубам, и я старательно пытаюсь отлепить ее языком. Наблюдаю за тем, как взрослые нанизывают скользкие куски мяса на шампуры. Пахнет костром, водкой и черным хлебом.

Подхожу к ним. Обхватываю маму за ногу.

– Алиса, брысь. Не мешай взрослым. Иди лучше поиграй с сестрой в бадминтон.

Сердито хмыкаю в ответ и размыкаю руки. Чтобы сомкнуть их уже на папиной ноге.

Папа довольно напевает себе под нос «От улыбки станет всем светлей». Кладет шампур на мангал и опускает голову. Смотрит на меня.

– Алискин, ты чего, заскучала?

Я быстро моргаю глазами. На нашем с папой языке это означает: ты чертовски прав.

Папа понимает условный знак и опускается на корточки. Теперь мы с ним на одном уровне. Папа не любит смотреть на меня сверху вниз. Говорит, что при разговоре нужно смотреть собеседнику прямо в глаза. Так можно лучше его понять.

– Па-а-а-п… А мы скоро будем есть?

Вдобавок к моей жалостливой реплике живот проурчал и несколько своих фраз для убедительности.

Ощущаю на своем носу палец. Весь в шашлычном соке. Сначала мне неприятно, но спустя пару секунд я догадываюсь: папа начал какую-то интересную игру – и улыбаюсь.

– Пойдем со мной, мой юный голодный друг.

Мы идем, держась за руки. Почти влюбленно наблюдаю за тем, как папа кладет на кусок черного хлеба разрезанную сосиску и щедро поливает ее кетчупом. Ставит два граненых стакана с апельсиновым соком передо мной.

– Перед тем, как мы вкусим эту запретную сосиску, – говорит шепотом, так, чтобы не услышала мама, – скажи-ка мне тост, Алискин.

Дыхание перехватывает. Что-то я разволновалась. Всегда волнуюсь перед тем, чтобы сказать что-то важное папе. Потому что хочу его рассмешить. Но боюсь, что у меня не выйдет.

– Хочу, чтобы мы всегда были вместе, – делаю паузу, чтобы придумать шутку, – вместе, как… Две подушечки «Орбит»!

Папа хохочет так, что пара птиц взлетает над лесом. Мама оборачивается на нас, но ничего не говорит.

– Чудесный тост, малышка! Давай чокнемся. Звон бокалов – самый радостный в мире звук.

Мы аккуратно соприкасаемся стаканами. Я делаю глоток апельсинового сока. За то, чтобы мы с папой всегда были вместе.

***

Звон бокалов за столом. Бутылка рядом с моей тарелкой уже наполовину пуста. Но легкость от алкоголя так и не пришла ко мне. Вокруг все те же лица. И меня все так же никто не спасает.

– Ну так что, Алиска, какие планы на жизнь?

Дядя Саша, умело приговоривший полбутылки водки, начал повторяться.

– Мы уже об этом говорили, кажется. Никаких.

– Действительно, Саша, – внезапно подала голос мама. – Алиса же сказала, что менять в своей жизни ничего не хочет. Ей и так все нравится. Нравится кофе варить и половину зарплаты отдавать за аренду. Нравится не иметь ни мужа, ни детей и постоянно пропадать в своих мечтах.

Кажется, всю свою боль и обиду на меня мама вложила в эти пару предложений. Я молча смотрела на нее. Мама не выдержала дуэли глазами, моргнула и продолжила.

– Но после того, как она потеряла сумку со всеми деньгами и документами… Потому что, видите ли, замечталась… После этого я не могу оставаться в стороне и спокойно смотреть, как она гробит свою жизнь. Поэтому мы… Лана… – мама посмотрела на тетю Любу, – Лана предложила подарить кое-что Алисе. Говорит, что это полезный подарок. Что это может помочь. Но я лично во все это мало верю. Но вдруг.

Лана оживилась и достала из кармана пиджака конверт из тонкой крафтовой бумаги.

– Спасибо, мама, что в лучшем свете представила мой подарок. Рекламщик из тебя вышел бы что надо.

Мама уже сосредоточенно ковырялась в селедке под шубой. Ноль реакции.

– Что ж, – выдохнула Лана, – это не совсем обычный подарок. Я бы даже сказала – экспериментальный.

Я удивленно уставилась на нее. Впервые за вечер хоть что-то вызвало во мне любопытство. Что за подарок? Прыжок с парашютом? Бесплатная кремация – ну, а вдруг? Силиконовый дилдо?

– Только, пожалуйста, не воспринимай это как-то не так. Я… мы с мамой действительно хотим помочь. И я верю, что это сработает.

Она протянула мне конверт. Он был слегка влажным в месте, где она держала его.

– Я люблю тебя, сестренка. И желаю тебе добра.

Да что же там, блин, такое?

Я достала из конверта аккуратно сложенный листок. Подарочный сертификат на пять сессий с психотерапевтом на одном известном агрегаторе по подбору психологов. Можно было посещать сессии и офлайн.

О, вот тут-то я и подумала о самоубийстве. Подумала, представила и совершила его в своей голове. Странная фантазия.

В реальности я бы вряд ли на это решилась. Но раньше фантазии о самоубийстве посещали меня гораздо чаще, чем сейчас. Когда мне было пятнадцать, я говорила об этом слишком часто. Начинала день не с «Доброе утро, мама», а с «Сегодня я тоже покончу с собой».

Не знаю точно, что чувствовала мама. Было ли ей больно это слышать? Или ей было все равно? Так или иначе, каждый раз на мои реплики о самоубийстве она отвечала мне: «Глупости говоришь. Иди лучше за стол, я завтрак приготовила».

Не знаю, было ли самоубийство первой моей фантазией, но точно помню, что с тех пор застревала в грезах все чаще и чаще. Они становились все реальнее, все сложнее, все ярче.

***

Мне шестнадцать. Просыпаюсь по будильнику, но продолжаю лежать в кровати. Потолок. Белый и чистый, как рубашка после стирки. Смотрю на него до тех пор, пока на нем не начинает проступать тень. Это я. В красном длинном платье. На ногах блестящие босоножки на шпильках. Я делаю шаг. Держусь на каблуках уверенно, будто они продолжение моих ног.

Волосы собраны в высокий пучок. Из него выбиваются две пряди и аккуратно обрамляют лицо. На нем яркий, но не вызывающий макияж. Тушь в несколько слоев, маленькие стрелки в уголках глаз, красный контур на тонких губах. Я улыбаюсь. Уверенной улыбкой. Делаю еще один шаг. Платье нежно скользит по моей ноге. Два шага – и я оказываюсь возле микрофонной стойки.

Свет софитов окатывает меня с ног до головы. Я – большое яркое пятно. Остальные люди, смотрящие на меня из зала, – большое темное пятно. Я не различаю их лиц. Лицо в этом зале есть только у меня. И я начинаю петь.

– Алиса, ты встала? – слышу я мамин голос из кухни.

Возвращаюсь с потолка в кровать. Но не роковой Алисой в красном платье, а обычной старшеклассницей с прыщами. Медленно поднимаюсь с кровати. Впереди – полчаса убийственно скучных ритуалов. Я всегда стараюсь проскочить их быстро, как надоедливые диалоги в игре, где хочется поскорее действовать.

Зачем люди придумали рутину? Кому приносит удовольствие чистить зубы с утра? Кто при этом смотрится в зеркало и улыбается своему отражению?

Я всегда смотрела на себя в зеркало с опаской. Я же Алиса. Казалось, что Зазеркалье так близко – стоило только дотронуться до отражения пальцем. И я дотрагивалась. Но ничего не происходило. В физическом мире. На уровне восприятия каждый такой тычок в зеркало делал меня менее реальной. Поэтому новый день и новое отражение в зеркале рождали в голове вопрос – «А это точно я?». И когда я пойму, что зеркало поглотило меня полностью?

– Алиса, ты скоро? Завтрак остывает! – еще один окрик мамы из реальности.

Я быстро моргаю. Смотрю на Алису в зеркале. Что, еще один такой же день, подруга?

На кухне пахнет слегка подгоревшим омлетом. Над плитой почти развеялся легкий дым маминой неудачной готовки. В полумраке кухни он кажется каким-то магическим.

Мама – противница верхнего света и любит включать только ночники и гирлянды. На кухне всегда светит единственная лампочка в вытяжке. Недостаток света вызывает у меня ощущение нереальности нашей квартиры.

– Ты чего вытяжку гипнотизируешь? Садись скорее, завтракай, опоздаешь ведь! – третий толчок от реальности за утро.

Единственное, что мне нравится в таких утрах, да и в днях в целом, – еда. Это – мой максимальный уровень присутствия в моменте. Пока я ем, не проваливаюсь в фантазии и мысли.

Но ем я очень быстро. Скорость усиливала яркость момента. Я могла с легкостью съесть тарелку омлета за две минуты. Пачку чипсов – за пять. Плитку шоколада – за семь.

Мама всегда одергивает меня. Якобы я не знаю, когда остановиться. Дай мне тележку еды – я умну ее не глядя. Я неэкономная. И в перспективе жирная. Мама так считает.

Я же знаю: не давайте мне еды, и я даже не замечу. Наверное, это неправильно. Но мне как-то все равно.

До школы я доходила всего за пять минут. Мама радовалась, что за это время меня вряд ли собьет машина. А мне всегда не хватало этих пяти минут. Хотелось растянуть время в пути до школы на вечность, чтобы попасть туда уже к концу учебного дня.

Школа – странное место. За одиннадцать лет здесь можно было прожить разные стадии социализации. Я прожила две.

В начальной школе – любимица учителей. Хорошая и умная девочка. Объект воздыхания всех мальчишек.

В старшей – неуклюжая ботанша. Не смотрит в глаза, когда говорит. Не врубается в r’n’b. Не смотрит MTV. Не ходит гулять после школы. Странная.

Я застряла в статусе странной пару лет назад. Мои одноклассники эмпатией не обладали, поэтому я осталась наедине с собой. Они меня не трогали и не обижали, нет. Просто не замечали. Кажется, что когда к тебе испытывают хоть какие-то эмоции, пусть и негативные – это уже что-то. Это значит, что ты есть. Я же была невидимкой. Алисы в классе не существовало. Вначале это пугало меня – вдруг меня действительно нет?

А потом я поняла, что это лучший подарок от одноклассников. «Спасибо» от меня и моей воображаемой жизни.

Лучше всего у меня получалось уходить в фантазии на уроках литературы. Но не в те моменты, когда какой-нибудь из одноклассников страдал за рассказыванием стихотворения наизусть. Или пытался выдавить из себя подобие мысли и ответить на вопрос: «А что же хотел сказать автор?». Это только сбивало.

Иногда мы просто читали главу из книги. Про себя. Тогда класс вынужден был погрузиться в тишину. Большинство, конечно, делали вид, что читали. Но я ныряла в книгу с головой. Конечно, лучше всего получалось ассоциировать себя с главными героинями. Какие-то меня бесили, другие казались старомодными. Но почти во всех было то, что тянуло меня как магнитом, – загадочная мечтательность.

Кто, как не они, могли трактовать взмах ресниц как проявление симпатии? Кто, как не они, могли одним поднятием груди беззвучно крикнуть «Я в вас влюблена»? Кто, как не они, любили страдания больше, чем реальные чувства?

Мои первые соулмейты. Страницы этих книг всегда говорили мне: «Алиса, ты не одна».

Поэтому я и любила читать. На других уроках так выпадать не удавалось. Математика била по голове каждый раз, когда я пыталась решать примеры и задачи. Цифры так реальны. Вот они – на доске. Умножь их и получи новую реальность. А потом еще одну. И еще.

Я не хотела плодить реальности. Поэтому моя тройка по математике была постоянна и незыблема. Как и неприязнь математички ко мне. Она умела вышвыривать меня из фантазий так же хлестко, как мама.

– Алиса опять в стране чудес. Эй, не витай в облаках! Ну, посмотрите на нее.

А что на меня смотреть? Как будто можно увидеть что-то новое. Все та же Алиса. Все то же окно, куда я смотрю и представляю себя птицей.

– Что из тебя вырастет, дорогуша?

Ну, Елена Викторовна, смотрите. Из меня выросло «что-то».

Держащее в руках подарочный сертификат на пять визитов к психологу.

***

Я оторвала глаза от конверта. Посмотрела на сестру. Все та же улыбка, что и с утра. Жалость, жалость, жалость.

Я больше не могла сдерживаться, вдоволь уже наигралась в вежливость. Мгновение – и конверт полетел на стол. Приземлился аккурат на салат «Оливье», задев одним из уголков горошину.

– Алиса, там можно найти хорошего специалиста… – начала сестра.

– Специалиста в чем? – устало поинтересовалась я.

– В мозгах, – голос мамы на секунду сорвался. – Твои мозги, конечно, сложно понять. Но вдруг мозгоправу удастся их вправить.

Мама наконец-то подняла глаза от тарелки. Смотрела не на меня, а на тетю Любу с дядей Сашей. О боже. Ей стыдно. Не передо мной. Перед ними.

– Так это че, Алиска, ты у нас типа тю-тю, получается? Это как в фильмах – будешь на кушетке лежать и рассказывать про сны? Или, упаси Господь, в смирительной рубашке в комнате с мягкими стенами… того?

Смех дяди Саши был разорвавшейся петардой. Громкой, страшной, неожиданной.

– Да, дядя Саша. Только вот я могу до психушки и не доехать.

Я встала, взяла со стола нож и дотронулась пальцем до его лезвия. Недостаточно острое.

Я физически чувствовала напряжение рядом со мной. Серьезно? Они серьезно думают, что я настолько сумасшедшая?

– Расслабьтесь, – выдохнула я, бросила нож на стол и села в кресло. – Мне не идут смирительные рубашки.

Сестра приподнялась и забрала конверт из приятной компании салата «Оливье». Протерла грязный край салфеткой.

– Слушайте, я понимаю – вам сложно принять, что психика тоже может болеть. Что это такие же болезни, как грипп или гастрит, – попыталась снизить градус напряжения сестра.

– Так это получается, я могу больничный на заводе взять потому, что мне сегодня как-то грустно? – гоготнул дядя Саша, но тут же осекся.

Голос подала тетя Люба.

– Ну, наша Алисочка всегда была чуть не от мира сего… Но прям психиатр? Лана, ты точно не ошиблась с подарком?

Я продолжала молча наблюдать за этим пинг-понгом. Наконец я дождалась хоть какой-то защиты сегодня.

– Не психиатр, боже, – Лана тоже начала закипать. – Психотерапевт. Как бы это вам попроще объяснить… Психотерапевт лечит словом.

Я все-таки не выдержала.

– Лечит что? Что, по-твоему, я должна вылечить?

Лана открыла рот для ответа, но мама опередила ее:

– Свои бесконечные фантазии, вот что.

Суд вынес приговор. Виновна в чрезмерной мечтательности.

***

Звонок. Толпа резвых школьников заполняет коридор. Я аккуратно прохожу этот лабиринт из людей и оказываюсь перед кабинетом, в который вхожи только хулиганы и двоечники. А теперь и я.

Кабинет школьного психолога Ларисы Дмитриевны.

Вдыхаю побольше воздуха и заношу кулак, чтобы постучать в дверь.

На пару секунд замираю. Мне страшно. Но еще страшнее – оставаться наедине с собой.

Тук. Тук-тук. Тук. Стук в дверь и стук сердца синхронизировались.

Вхожу в кабинет. Стандартный набор мебели для школы. Занавеска на окне слегка оборвана. Пахнет старыми бумагами и почему-то валерьянкой.

– О, привет. Заходи-заходи.

Но я-то уже зашла. Стою и не знаю, что делать дальше. Что вообще делают в кабинете у психолога?

Лариса Дмитриевна смотрит меня еще раз. Да, все верно, от меня инициативы не дождешься.

– Ты не бойся так, Алиса. Я тебя не укушу. Садись в кресло.

Я медленно пересекаю комнату и сажусь напротив психолога.

– Ну-с, на что жалуетесь? – спрашивает она меня стандартной «докторской» фразой.

Во рту пересыхает. Пытаюсь разлепить губы. Приходится облизать их, прежде чем из меня пойдут слова.

– Я ни на что не жалуюсь. Просто…

Лариса Дмитриевна не смотрит на меня. Только на какую-то бумажку. В ее уголке приклеена фотография, напоминающая меня. Это что, досье?

– Алиса Чайковская, 9 «Б»… Так… у тебя недавно папа умер? Ты поэтому пришла?

Слезы наполняют глаза. Черт.

Я не хочу смотреть на Ларису Дмитриевну. Устанавливать зрительный контакт для меня всегда было тяжело. Он делал меня уязвимой. Реальной. Пока я говорила с кем-то, разглядывая какой-нибудь фикус, можно было представить, что я просто говорю сама с собой. Или с фикусом.

Но вид чужих зрачков всегда возвращал меня в момент. Чужие зрачки всегда хотели внимания, цеплялись за мои. Иногда цеплялись так сильно, что я не выдерживала и пяти секунд глаза в глаза.

Но сейчас посмотреть в упор казалось не таким страшным, как сказать: «Да, мой папа умер».

В тот день я не должна была приходить домой – отпросилась у родителей на ночевку у подруги. Взяла все нужные вещи с собой, но забыла зубную щетку. Пришлось зайти в квартиру.

Тогда казалось, что контрольная по физике – самое ужасное событие за день. Я решила заесть это переживание обедом, раз уж зашла, и поставила разогреваться обед. Села за стол, задев локтем желтый блокнот. Кажется, он был папин. Немного отдышалась, а потом отправилась в ванную за щеткой. На улице стояла невыносимая жара.

Я включила свет в ванной. Увидела его.

Выключила свет.

Опять включила. Нет, он не исчез. Все так же красиво и неподвижно лежал в красной воде.

Выключила свет.

Пошла на кухню.

Помню, что никак не могла выключить плиту, потому что руки сильно тряслись.

Опять ванная. Свет включен.

Я вошла внутрь. Нет, это точно не розыгрыш. Папа был бледен и даже слегка посинел. Красной вода была явно не от кетчупа. На запястьях были видны тонкие ниточки порезов.

Я опустилась на корточки возле него. Погладила по голове. Не знала, стоило ли спускать воду. Красная жидкость не пугала меня, скорее, придавала какую-то нереалистичность всей ситуации.

– Папа… – тихонько позвала я, хотя знала, что он больше мне ничего не скажет.

Я поцеловала папу в лоб. Мое последнее ощущение любви.

Лариса Дмитриевна видит мои слезы. Что-то в ее взгляде меняется. Она наливает стакан воды, капает туда немного валерьянки и ставит передо мной.

– Пей, детка. Пей и слушай.

Я делаю глоток и несмело гляжу на Ларису Дмитриевну.

– С точки зрения психологии, – начинает она, – самоубийство – простое решение. Хоть и принять его непросто. Но по итогу человек, который кончает с собой, просто убегает от проблем. На понятном тебе примере сейчас объясню. Вот смотри. Ты получила двойку. Но вместо того, чтобы ее исправить, ты покупаешь билеты на самолет и улетаешь в Мексику. Так и здесь. Надо было бороться. За свою жизнь. За благополучие своей семьи, да? Хорошо, что ты ко мне пришла, а не пьешь пиво где-нибудь в подворотне.

Стакан с водой падает у меня из рук. Обливает мне платье, часть кабинетного ковра и катится куда-то под стол.

Я молча встаю и иду к двери.

Я – мишень, а слова психолога – дротик.

– Ну, и куда ты пошла? Мы же только начали!

Дротик втыкается в закрытую дверь.

***

Я больше не хотела, чтобы в меня метали дротики.

– Чем плохи фантазии, мама? Когда ты последний раз мечтала о чем-то? У тебя вообще есть мечта?

Мама натянуто усмехнулась.

– Мне, доченька, мечтать некогда. Мне бы семью свою прокормить да внуков вырастить. Мечтают только те, у кого много времени.

«Нет, нет, Алиса, не надо. Они же не поймут. Не начинай, ты же знаешь, что это плохо кончится», – говорила я себе внутри. Но так и не послушалась. И начала монолог, достойный «Оскара» за чрезмерный драматизм.

– А каково вам тогда жить в такой реальности? Да этот мир ужасен, разве вы не видите? Каждый день я просыпаюсь и надеюсь, что сегодня всех нас укроет радиоактивный пепел. Зачем люди вообще придумали все, от чего страдают? Государство, деньги, религию, семью… Это так фальшиво. А вы… Неужели вы никогда не мечтали о лучшем мире? О лучших версиях себя? О тех… о тех, кого сейчас нет рядом?.. Я живу этим. Мои фантазии – моя реальность. И не говорите мне о том, что это плохо.

Вообще-то, раньше меня посещали идеи обратиться к психологу. Хотела узнать, каким образом можно разговорить мать о самоубийстве отца. Но не была уверена, что хоть что-то поможет. Сейчас сходить к психологу стоило только ради того, чтобы от меня отстали. Подтвердили нормальность фантазий. Желательно, чтобы выдали справку.

Я вытянула руку, намереваясь взять бокал со стола. Она едва заметно тряслась. Отправила предательницу за спину.

– Отмечу этот день в своем дневнике как лучший день рождения, – пробормотала я.

Мама бросила на меня странный взгляд. Какой-то новый. Удивленный и встревоженный, что ли.

Кажется, никто не собирался мне ничего говорить, и я вышла из комнаты. Прихватила пачку дядиных сигарет и вышла на балкон.

Обычно я не курю. Как-то подростком попробовала, но почему-то у меня не развилась зависимость. Взрослые пугали, что после одной сигареты вечно будет хотеться курить. Но мне не хотелось.

Я курила только в моменты высокого психического напряжения. Какое совпадение, сейчас как раз такой момент.

Да, со стороны могло показаться, что я монстр. Ненавижу свою семью. В штыки воспринимаю помощь. Но все, чего я хотела, – чтобы меня просто поняли. Поняли и отстали. Дали дальше жить свою маленькую незаметную жизнь. О принятии я уже и не мечтала. С тех пор, как умер папа, в нашей семье перестали разговаривать. Обсуждать чувства, проблемы. Я не могла поделиться ничем, кроме успехов. Ими как раз таки я похвастаться и не могла. Остальное либо не воспринималось всерьез, либо критиковалось. Неудивительно, что за годы такого странного общения я выработала привычку молчать. И огрызаться. Хоть как-то протестовать.

Да, мы стоили друг друга. Эгоистичная и самовлюбленная дочь против властной и неэмпатичной матери. Мама хотела видеть другую дочь. Поэтому и подсунула мне сертификат на психолога. Мне было очевидно, что идею подала она, а Лана просто нашла нужный сервис. Дочь хотела просто, чтобы ее никто не трогал. И курить.

Я медленно выпускала из себя дым. Хотелось курить сигарету бесконечно, но, к сожалению, ее жизнь так коротка.

Последняя затяжка. На балкон вошла сестра.

Молча обняла за плечи. Я чуть вздрогнула, но не отстранилась.

– Хэй, сестренка. Я понимаю тебя, я понимаю… Ты не больна. Ты не сумасшедшая. Просто ты не должна быть в этом одна. Я не хочу, чтобы ты была одна.

– Почему вы так настойчиво пытаетесь меня спасти? Я не пью, не курю… – взгляд на сигарету, – постоянно. Не наркоманка, не шлюха.

– Я помню тебя другой, сестренка, – прошептала Лана. – Я хочу, чтобы ты вернулась.

Я сбросила окурок с седьмого этажа. Посмотрела на дом напротив. В каждом из окон – своя маленькая жизнь. Кто-то в этих окнах так же смотрит на меня. Ждет, что я отвечу.

– Если я схожу один раз, и мне не понравится, вы от меня отстанете? Если я схожу один раз, и она выдаст мне справку о том, что жить так, как я, нормально – вы от меня отстанете?

– Конечно, Алиса. Могу поклясться тебе на мизинчиках.

Я рассмеялась. Впервые за вечер – искренне.

Сегодня я не перестану существовать. Кажется, я знала это уже давно.

Глава 2

Я закрыла инстаграм1. Сегодняшним объектом фантазий был юный и подающий надежды студент театралки.

Я не собиралась использовать что-то нестандартное. Наоборот, четко поработала над тем набором данных, который собирала всегда.

Любимая группа: The Cookies.

Любимая философия: экзистенциализм.

Любимый кофе: двойной капучино без сахара и всяких сиропных приблуд.

Любимый типаж девушек: с яркими и сочными губами (по этому поводу я как раз прихватила вчера в магазине матовую помаду цвета сочной фуксии).

Любимый фетиш: голые плечи (конечно же, я сегодня именно в таком топике).

Да. Кажется, если бы я использовала все мои навыки по сбору данных для более полезного дела, то могла бы защитить кандидатскую по психологии или стать знаменитым профайлером.

Но кому нужна эта реальная жизнь, когда можно придумать такое?

Он заходит в кофейню. Слегка растрепан после внезапного утреннего пробуждения не по будильнику (виновата голодная кошка).

Несмотря на то, что опаздывает, за утро успел удовлетворить себя (выдает едва заметная блаженная ухмылка) и закинуться парой печенек (в уголках рта крошки, ну что же ты такой неаккуратный). И теперь, конечно же, ему необходим мой божественный кофе.

Он явно готовился зайти именно так: глаза в пол, как будто стесняется сразу посмотреть на меня, рот слегка приоткрыт и безмолвно кричит: «Обрати на меня внимание».

Продолжает играть в игру «Я тебя не замечаю», взгляд скользит к меню. Теперь его улыбка стала длиннее на несколько миллиметров, и я понимаю – периферическое зрение у этого парнишки развито что надо. Он знает, что я на него пялюсь.

Но ожидание в таких моментах всегда играет на руку. Это как если бы вы намеренно оттягивали оргазм – вам все так же приятно в моменте, но вы точно знаете, что впереди будет гораздо ярче.

Ну, что же ты. Давай. Взгляд на пару сантиметров влево. Я готова. Мои яркие губы тоже чуть приоткрыты и готовы сказать: «Добрый день!».

Главное, не пропищать это, иначе весь туман игривости спадет.

О да. Контакт установлен. Следующая задача – не смотреть ему в глаза дольше пяти секунд, иначе я бессовестно себя выдам.

Приходится нарушить наэлектризованную тишину.

– Добрый день. Вам как обычно?

Между нами это первый «вам как обычно?». Когда я ломаю лед этой кофейной девственности, то всегда испытываю особый трепет.

Как дофаминово приятно видеть человека, которого заметили. Выделили. Сделали особенным.

Я спросила: «Вам как обычно?» – значит, я тебя запомнила. Ты чем-то меня зацепил. У меня за день столько клиентов, и уж точно не у всех я спрашиваю такое.

Это первая приманка.

– О, да… Если вы помните, то да… Конечно.

Слегка смутился такой прямотой, мочки ушей покраснели. Что ж, я пошла с козырей, это было ожидаемо.

– Двойной капучино без сахара и сиропа.

Мило улыбаюсь и молниеносно отворачиваюсь. Чтобы включить в колонках песню группы The Cookies.

Это вторая приманка.

Дав ему немного времени проникнуться моей красотой (а сейчас под The Cookies он смотрит на мои голые плечи), я поворачиваюсь с питчером молока в руке.

Некоторые люди находят сексуальным курение, я же точно изучила, как на окружающих действует вливание молока в кофе.

Две руки, которые твердо обхватывают чашку и молочник. Медленное, но уверенное слияние двух жидкостей. Струйка молока поднимается то выше, то ниже, заставляя чашку наполняться, а объем кофе – увеличиваться.

Слегка прикусываю очень розовую нижнюю губу.

Приманка номер три.

– Возьмите ваш кофе, пожалуйста.

Сердечко на пене обычно ничего не значит. Но три приманки явно подействовали. Крючок вот-вот вонзится в одну из его пересохших губ.

Он неоправданно долго смотрит на кофе.

– Крышечку можете взять вон там.

Слегка наклоняюсь вперед и одним голым плечом указываю в сторону. Потом смотрю прямо в глаза. Недолго. Только для того, чтобы закрепить результат.

– Ах да, извините, задумался.

Обхватывает длинными неуверенными пальцами крышечку (хотела бы я быть ей в этот момент) и старательно фиксирует ее на стаканчике.

Думает. Оттягивает время. Чтобы решиться быть пойманным на крючок, иногда смелости требуется больше, чем для прыжка с парашютом.

В кофейню входит еще один посетитель. Что ж, дружок, у тебя мало времени. Решайся.

Пока он расплачивается, я физически ощущаю движение его мысли. И движение его глаз по параболе – плечо, губы, второе плечо.

– Вы… Подскажите, вы свободны сегодня вечером?

Ох, вот тут бы не сорвался. Крючок уже коснулся его губ. Алиса, у нас нет шансов на ошибку.

– Человек обречен быть свободным. Так что да, сегодня вечером я продолжу быть в этом состоянии.

Он старается максимально не выдать удивление, но все же не может ничего сделать с глазами. Они раскрываются чуть шире, чем было прописано в моем сценарии. Спасибо, Сартр, за чудную экзистенциальную цитату.

– Что ж… я тогда зайду к вам еще вечером?

Ш-ш-ш-усь. Рыбка на крючке.

Я улыбаюсь. Тут прямого ответа не требуется. Достаточно короткого:

– До встречи. Хорошего вам дня!

Мда. Надо будет еще доработать эту фантазию. Что-то в ней казалось фальшивым. Только я пока не могла понять, что именно.

Такой фальшивой кажется и сама жизнь большинству людей на планете Земля.

Я быстро поморгала, встряхнула головой и пошла мыть кучу кофейных чашек.

Включив погромче группу The Cookies.

Но меня прервал стук входной двери в кофейню. Я обернулась – теперь объект моих фантазий стоял там вживую. Весь такой реальный.

Быстро подошел к стойке, буркнул под нос что-то по типу «двойнойкапуч» и уткнулся в телефон. Никакой магии, напряжения, флирта. Вот тебе и реальность.

Я сделала и отдала заказ так же безэмоционально, как и объект повел себя со мной. Он даже не посмотрел мне в глаза, когда забирал стаканчик с кофе. И это после того, что между нами было? Пусть и в моей голове.

Ничего. Найду себе другого, возможно, похожего внешне. Мир ведь полон одинаковых людей. Иногда от этого даже бросает в дрожь. На протяжении всей жизни я периодически встречаю людей, которые на кого-то похожи.

Вот кассирша в супермаркете – точь-в-точь моя одногруппница. Вот блогерка в соцсетях, которая говорит так же, как моя покойная тетя. Вот парень с курсов по копирайтингу, который шутит так же, как мой бывший коллега-вожатый из детского лагеря.

В такие моменты я удивляюсь. Причем это два разных удивления. Одно вызывает природа, которая не заморачивается и штампует одинаковые параметры. Второе – матрица, в которой, кажется, все мы живем.

Моя рабочая смена почти закончилась. Обычно я заранее готовилась к закрытию: мыла кофемашину, собирала мусор, подбивала кассу. Когда минуты округлялись с :59 до :00, я пулей неслась к выходу и запирала кофейню на ключ. Потому что любая секунда промедления была чревата тем, что в кофейню ввалится очередной непунктуальный посетитель и попросит эспрессо.

– Мое, конечно, почтение вашей сердечно-сосудистой системе, о дорогой посетитель, но неужели вы никогда не спешили убежать с рабочего места? – этот немой вопрос в моих глазах такие клиенты обычно не замечали.

Сейчас такие заблудшие души опять стали нормой. В 2020-м же я приходила в кофейню, включала кофемашину, делала сама себе большой капучино и садилась читать. За день, как правило, приходили только пара человек, несмотря на то, что в Минске не вводили карантинные меры. Какая-нибудь бизнес-дамочка в маске-респираторе, защитных очках и перчатках, которая пшикала антисептиком на стаканчик с кофе, а только потом брала его в руки. Мужчина полностью без средств защиты, но требовавший полной экипировки от меня. Бабулечка, которая приходила не за кофе, а просто поболтать, и которая уверяла меня, что нет тут вирусов никаких, и по телевизору все правильно говорят.

Спустя три года ни ковид, ни ситуация в мире уже не казались мне высшей формой пиздеца. Зло за эти три года мутировало и приобрело совсем другие масштабы. А я все продолжала варить свой кофе.

Сегодня я закрыла дверь кофейню на пять минут раньше. Но собираться не спешила. Мне хотелось максимально замедлить время. Но через пятнадцать минут у меня был запланирован созвон с психологом прямо из закрытой кофейни.

Я поежилась. Рефлекторная реакция организма, которую я не контролировала. Главное – не делать так на сеансе и не выдавать свое волнение. Вести себя максимально уверенно. И всем своим видом показывать, что происходящее мне абсолютно не по душе.

Поэтому для первой сессии с психологом я выбрала онлайн-встречу. Интернет – чудесное место для таких фантазерок, как я. Спасибо тому человеку, который придумал, что с людьми можно разговаривать, не встречаясь.

В онлайне реальность размывалась. Твой собеседник – набор пикселей. При разговоре можно смотреть не ему в глаза, а в нижний правый угол экрана, где вырисовывается какое-то подобие тебя.

Из онлайна проще уйти. Сослаться на плохой интернет, просто захлопнуть крышку ноутбука – и все. Ты свободен. Гораздо легче, чем вставать из кресла под недоумевающим взглядом психолога. Слышать его последние, призывающие образумиться, реплики. Сражаться с дверью, которая может оказаться закрытой.

Чем меньше контактов с реальностью – тем лучше.

По контактам с реальностью у меня был свой человечек – Женя. Кажется, единственный в моей жизни друг. В целом, неудивительно, что пару лет назад мы сошлись на почве любви к фантазиям. Но Жене почему-то удавалось держать себя в руках. Она постоянно рассказывала мне о том, как замечталась о парне на лекции; о том, как столкнулась с прохожим, потому что представляла, как будет выглядеть ее еще несуществующая дочь; о том, как здорово перед сном пофантазировать о том, что в прошедшем дне могло пойти по-другому. Женя любила помечтать о том, как пошла бы ее жизнь, соверши она тот или иной выбор. Она, смеясь, расписывала мне, как бы замечательно сложилась ее жизнь, если бы она не подружилась со мной.

Но Жене всегда удавалось выныривать. Она занималась танцами, по выходным волонтерила в детском фонде, писала стихи, гуляла с мальчиками, хорошо училась в университете. Ей просто очень нравилось жить. Она кайфовала от абсолютно всего, чем занималась. Фантазии, кажется, были для нее просто соусом к уже и так вкусному блюду.

Я пыталась разгадать, почему степень нашей привязанности к грезам так отличалась, и пока не находила ответа. Кажется, Женя знала какой-то секрет, но на все мои расспросы она пожимала плечами и глубокомысленно изрекала: «Просто мы разные, малышка».

Думаю, что наша дружба со стороны не выглядела простой. Потому что мне было сложно поддерживать непрерывный близкий контакт с человеком. Женя была для меня кем-то вроде подопытного кролика. На ней я всегда проверяла степень своего контакта с реальностью и то, что эта самая реальность обо мне думает. Кажется, мне до сих пор было не все равно. Случались дни, когда я видела реальность чуть более притягательной, чем мечты.

Когда Женя смеялась с моих шуток. Когда обнимала меня, даже несмотря на мои протесты. Когда внимательно слушала о том, как мне больно.

Вместе с Женей казалось, что реальность может быть похожа на фантазии. Жизнь может быть не бóльной.

Но эти мысли посещали меня очень редко.

Сейчас мне нужно было спросить – стоит ли вообще ввязываться в авантюру с психологом? Очень вовремя, конечно, – за пять минут до сеанса. Но я, как никто другой, знала, что на любую встречу можно забить. Я часто отменяла встречи. Перед ними на меня всегда наваливалась тяжесть вселенной, и иногда я не могла даже пошевелиться.

Но, кажется, я любила в отмене встреч еще вот что – власть. В такие моменты я ощущала себя маленьким вершителем судеб – я решаю, быть этой встрече или нет. Я наношу удар первой.

Хоть бы моя реальность была онлайн и быстро мне ответила.

Я: Жеееень

«Женя печатает…» Фух, она на месте.

Женя: да, я тебя слушаю

Я: Я не хочу встречаться с психологом

Ставлю улыбающийся смайлик со слезинкой. Мой фирменный.

Женя: а ты и не будешь с ним встречаться)) это же онлайн, детка. очень лайтовая версия реальности. если ты понимаешь, о чем я)

О да, я понимала. И Женя понимала.

Следом прилетело еще одно сообщение.

Женя: при негативном исходе твоя мама услышит то, что хочет – все психологи козлы. при позитивном – она увидит, что ты наконец взялась за ум. вин-вин, малышка.

Я послала Жене три желтых сердечка. Контактер с реальностью у меня от бога. Что ж. Тогда открываем зум.

Я в тайне молилась о том, чтобы интернет в кофейне резко отвалился. Чтобы психолог забыла о встрече. Чтобы на планету упал метеорит.

Но нет. «Соединение установлено».

«Присоединиться».

На весь экран сразу развернулось лицо. Большие глаза. Приветливая (что бы это ни значило) улыбка. Маленький и вздернутый кверху нос. Лилия отдаленно напоминала мне Элис из «Сумерек». Кажется, я выбрала ее из-за внешности. То, что Лилия была телесно-ориентированным терапевтом с семилетним стажем работы, меня как-то мало интересовало.

Странно было видеть не всего человека целиком, а только по плечи. Казалось, там, внизу, ее не существовало.

Голова заговорила.

– Здравствуйте, Алиса! А вы бы не могли включить камеру?

Я посмотрела в нижний правый угол. Я образца трехлетней давности. Ракурс сверху и справа. Моя рабочая сторона. И чем ей не нравится?

– Здравствуйте, Лилия. А это обязательно?

Странно слышать свой голос через наушники. Я будто говорила через невидимый кляп.

– Мы сделаем так, как вам комфортно. Но давайте попробуем хотя бы на пять минут. Потом вы сможете отключить камеру, если захотите.

Психолог Лилия все еще приветливо, прости господи, улыбалась. «Как тебе комфортно». Первый раз слышу такие слова в свой адрес.

Я включила камеру. Нижний правый угол ожил и стал похож на меня.

– Здравствуйте еще раз! Могу обращаться к вам на «ты»?

– Да, конечно. Но говорить вам «ты» в ответ мне будет пока сложно.

– Конечно, как скажешь. Понимаю, первый визит к психологу – это всегда волнительно и страшно. Но мы не будем спешить. Эти сорок пять минут только для тебя.

Старается быть эмпатичной. Расположить к себе. Чтобы в конце сеанса я была вся в слезах и сердечно благодарила ее за работу.

– Вы же знаете про подарочный сертификат? Я, конечно, здесь по своей воле, но инициатива, мягко скажем, не моя.

Улыбка окончательно стерлась с ее лица. Она чуть отодвинулась от камеры и подложила руку под подбородок.

– Да, все так, Алиса. Я знаю, что твои родственники оплатили эти сессии. Но ты здесь. Значит, у тебя есть какой-то запрос. Чего ты ждешь от этой встречи?

– Жду, что у меня будет на кого ссылаться в спорах с мамой. Жду, что вы подтвердите, что я не сумасшедшая, и все наконец от меня отстанут.

– Хорошо. А если не доказывать что-то родственникам, то что тебе самой хотелось бы получить от нашей встречи? Чего хочется тебе?

И чем ее не устроил мой ответ? Почему она хочет копать глубже? Глубже – больно. Не хочу глубже.

Я вскинула руку, чтобы захлопнуть ноутбук. Лилия поняла, что я хочу сделать, но безмолвно наблюдала. Дала мне право самой решать.

Рука опустилась на голову. Я сделала два-три неубедительных почесывающих движения и положила руку на колено.

– Я ничего не хочу. Просто жить в фантазиях. Мне не нужны психологи и вообще какая-либо помощь. Мне нормально.

Лилия придвинулась обратно к экрану.

– А нормально – это как?

– Нормально – это когда ничего не происходит, и я просто автоматически живу свою жизнь.

Я рассказала ей, как проходит мой день. Мой повторяющийся алгоритм. Завтрак, метро, кофейня, метро, ужин, ютуб, сон.

Потом Лилия спросила меня про то, какие у меня есть источники стресса и радости, про то, с кем я живу и общаюсь. Собрала мою краткую биографию.

– Тебе нравится твоя жизнь? Вот эта жизнь, которую ты описала.

Вот же приставучая женщина. Я посмотрела на часы на ноутбуке. Прошло всего десять минут. О боже, ну за что.

– Я же сказала – мне нормально.

– Хорошо. А опишешь то, что тебя больше всего радует за день?

Я задумалась. Лилия знает про фантазии. Я сама минут пять назад ей сказала, что хочу в них жить. Но посвящать ее в мой хрупкий мир грез? Она может все там сломать своими толстыми, как палка, вопросами.

А вдруг я действительно больная? Шизофреничка? Хотя настоящие шизофреники так про себя, наверное, не думают. Но все же. Что, если меня после сеанса заберут в дурку и начнут пичкать таблетками? Отберут фантазии? Что тогда останется от той Алисы, которую я знаю?

Лилия, будто прочитав мои мысли, аккуратно бросила:

– То, что происходит в пределах этой беседы в зум – останется здесь. Только если ты не убила кого-нибудь. Тогда мне придется сдать тебя милиции.

Лилия смущенно рассмеялась. Я удивленно вскинула брови. Она, видимо, пробует на мне разные тактики. Неловкий юмор – явно не ее конек.

– Лилия, вот сейчас мне кажется, что мы закончим нашу встречу на фразе из мема: «Пусть все ваши тревоги уносят в лес единороги».

Лилия хихикнула. Подумала, кажется, что я начинаю таять и иду на контакт.

– Это была не шутка, – оборвала ее смех я. – Эта беседа начинает напоминать мне сюр больше, чем мои собственные грезы.

Я осеклась. Еще раз напомнила ей, ради чего мы тут собственно собрались. Ладно. На контрасте с этой беседой мои мечты действительно казались невинными.

– Да, – продолжала монолог я. – Если вы хотите услышать, что больше всего за день меня радуют фантазии, то вы сейчас это слышите.

Дальше Лилия спросила у меня разрешения на прохождение двух тестов. Первым был тест по шкале депрессии Бека. Второй был похож на опросник о фантазиях. Он заинтересовал меня больше.

Четырнадцать пунктов. Четырнадцать вопросов про грезы. Сколько времени фантазируешь, как это влияет на твои отношения и работу, контролируешь ли себя. И все в таком духе. Интересно, сколько можно набрать баллов в этом тесте? Хочу набрать максимум.

В конце опроса Лилия потратила буквально полминуты на подсчет баллов. Видимо, все настолько очевидно. Ну вот, сейчас меня разоблачат. Я зажмурилась.

– Алиса, не бойся. Официально могу подтвердить – ты не сумасшедшая.

Я открыла один глаз. Недоверчиво посмотрела на изображение Лилии на экране.

Не дожидаясь моего ответа, она вкрадчиво сказала:

– Алиса, по шкале депрессии Бека у тебя депрессия средней степени тяжести. С этим можно справиться, если ты захочешь, и я смогу тебе в этом помочь. Но она идет в связке с еще одним малоизученным синдромом.

Второй глаз открылся немного шире первого.

– Алиса, ты слышала что-нибудь о синдроме навязчивых грез?

– Из синдромов я знаю только синдром Туретта, но это, скорее всего, не он.

Неудачная защитная шутка. Ну, извините.

Лилия выпрямилась и заговорила, как психиатр из роликов на ютубе.

– Синдром навязчивых грез или дэйдриминг – вообще-то, не признанный официально диагноз. Но он отмечен психиатрическим сообществом и активно изучается. При этом синдроме человек постоянно и очень интенсивно фантазирует. Это мешает его рутинным делам, работе и отношениям. Ухудшает качество реальной жизни. Хотя в фантазиях у человека может быть, скорее всего, все хорошо. Поэтому человек и выбирает зависнуть в грезах вместо того, чтобы мыть посуду или сводить квартальный отчет. Фантазии приносят кайф, прямо как наркотик.

– Получается, я наркоманка?

– В некотором роде это зависимость. Потому что ты себя не особо контролируешь. Все люди мечтают и фантазируют, просто некоторые люди видят в этом смысл жизни.

– В целом, я ни в чем не вижу смысл своей жизни. Фантазии просто помогают мне стоять на ногах. Хоть и для того, чтобы мечтать, я обычно использую положение лежа.

Я усмехнулась своей шутке. Кажется, уже лучше получается.

– Может быть, ты расскажешь, когда начала замечать за собой особую любовь к грезам?

– Следующий вопрос, – отрезала я.

Что-то невидимое глухо ударило мне в грудь. Я громко вздохнула, хоть и дышать было больно. Посмотрела на часы. Еще пятнадцать минут. Главное – продержаться до конца.

Лилия как-то странно на меня посмотрела. Черт, наверняка заметила, что этот вопрос вызвал у меня такую реакцию. Я уже видела в ее руках лопату для раскопок души. Но на страже моей шахты стоят острозубые псы. Извините, Лилия.

– Алиса, я думаю, мы сможем вместе вынести пользу из наших оставшихся сессий. Мы сможем снизить интенсивность депрессивного состояния. Я не буду давить и заставлять тебя отказаться от фантазий, ведь они часть твоих жизненных опор. Мы просто вместе исследуем их. Ты, я, твои близкие люди, если они есть…

– У меня нет близких людей, – прервала ее я.

В глазах помутнело.

***

Мы в парке Горького на аттракционах. Я прихожу в себя после «Зодиака», немного пошатываюсь. Молочный коктейль в руке пошатывается так же, готовый в каждую секунду выплеснуться из стакана на осенние листья. Подбираюсь к спасительному клену и опираюсь на его ствол. Кора шершавая и сухая. Глубоко дышу и смотрю под ноги.

Там красивые лакированные туфли, которые папа подарил мне к первому сентября. Я обещала ему не оставить на них ни царапинки. Поэтому аккуратно поддеваю желтый кленовый лист носком. Маленькое движение – а вокруг листика сразу все оживает, двигается, звучит. Осенью мне казалось, что все листья связаны между собой в единый организм. И стоит потревожить один – как оживают все.

Я закрываю глаза. Когда выключаешь один из органов чувств – остальные всегда обостряются. Теперь шелест листьев кажется какой-то неизданной песней, а вкус молочного коктейля усиливается настолько, что от насыщенности у меня сводит язык.

Мне нравится, когда чувства и эмоции яркие. Они подтверждают меня. Я тут. Я есть. Я существую.

Сначала я чувствую палец на моем носу, а потом слышу и громкий папин голос.

– Б-у-у-п!

Я открываю глаза. На папу все еще приходится смотреть снизу вверх, хотя для седьмого класса я довольно высокая.

– Ты как? Твердо чувствуешь под собой планету Земля? – смеется папа.

Я прищуриваюсь. На папины шутки всегда хотелось отвечать еще смешнее. Но сейчас я просто смотрю ему в глаза.

– Надо поговорить, пап.

Он теряется. Но через пару секунд бодро толкает меня плечом.

– Не вопрос, Алискин. Веди.

Мы ходили в парк аттракционов после каждой линейки в начале учебного года. Первое время с нами ходила и мама, но потом перестала, сославшись на непереносимость острых ощущений.

И это стало только нашим с папой ритуалом. Иногда мы пробовали что-то новое, но в итоге у нас сложился свой алгоритм посещения аттракционов. Опытным путем мы выяснили, что начинать лучше с легких, в середину поставить что-нибудь на быстрый выброс адреналина, а в конце успокаиваться на колесе обозрения.

Папа любит называть его «колесом оборзения». Мы часто оплачивали два заезда и говорили о всяком. Этот аттракцион превратился в место для откровений. Тут я рассказала папе о двойке по физкультуре, о предательстве подруги, о том, кем хочу стать, когда вырасту.

Поэтому сейчас мы стоим в очередь на колесо. Скоро мы запрыгнем в кабинку, и пути назад уже не будет. Неужели и правда решиться на откровение гораздо проще, когда ты висишь высоко в воздухе и тебе некуда сбежать?

Между нами чувствуется напряжение. Я коплю силы для разговора, поэтому молчу. Папа нервно покачивается на носках. Не выдерживает.

– Ну ты же не беременна, малышка? Тебе ведь всего двенадцать.

Я смотрю на него исподлобья. Нет, ну он серьезно?

– Ладно-ладно, – не дождавшись моего ответа, вздыхает он. – Понял. Дурак. Молчу. Захожу в кабинку.

Дверь за нами захлопывается. Больше оттягивать нельзя. Боковым зрением вижу, как папа внимательно смотрит на меня. Ловлю его взгляд. Вдох-выдох.

Открываю рот, но понимаю, что в горле настолько пересохло, что сейчас я ни скажу ни слова. Папа без слов протягивает мне бутылку с водой.

Делаю глоток. Мы набираем высоту. Объекты так странно меняются в зависимости от того, под каким углом на них посмотреть. Одно и то же дерево жители первого и девятого этажа видят по-своему. Для них это совсем разные деревья.

Все зависит от ракурса. Выбираю уверенный.

Я громко ставлю бутылку с водой на столик. Папа вздрагивает.

– Я хотела сказать, – смотрю ему в глаза, – что я влюбилась.

Слежу за эмоциями на папином лице. Испуг. Надежда. Растерянность. Страх. Умиление. Он решил остановиться на умилении? Да ладно, пап.

– Моя девочка, – только смог выдохнуть он.

Где-то с минуту мы едем молча. Я отчетливо слышу скрип каждого болтика кабинки. Интересно, какой из органов чувств сейчас отключился?

– Пап, но это ничего не значит.

Кажется, я вытягиваю его из размышлений. Он смотрит на меня взглядом человека, которого только что кощунственно разбудили.

– В смысле «ничего не значит»? Ты же его любишь? Он хороший мальчик?

И какой ответ выбрать, чтобы ответить на все три вопроса одновременно?

– Это «ничего не значит» в том смысле, что я люблю его по-другому. Да, он хороший, но он другой.

Папа продолжает недоуменно хлопать глазами. Он вообще-то у меня умный, но сегодня почему-то нещадно тупит. И продолжает бомбардировать меня вопросами.

– В смысле по-другому? Какой другой?..

Я готовлю нож, чтобы разрезать им плотный воздух кабинки.

– Он – не ты.

Из раны в воздухе полился нервный папин смех.

– Конечно, он – не я, малышка. Это ведь чудесно! Зачем тебе в возлюбленных лысеющий мужчина средних лет?

Я остаюсь серьезной. Папа не разделяет трагизм ситуации. Неужели для меня одной эта влюбленность была жутким предательством?

Хорошо, я открою ему глаза.

– Пап, понимаешь… Теперь я люблю не только тебя. Вернее… Я люблю его не так, как тебя. И я не стала любить тебя меньше. Я просто… Прости меня.

Черт, черт. Ну только не слезы, Алиса.

Кажется, папа наконец-то стал понимать. Он переходит на мою сторону кабинки. Она покачивается. Теряет равновесие. Я все еще про кабинку?

Папа садится рядом и обнимает меня за плечи.

– О, малышка… Ну конечно же, это совсем разные чувства. Романтическая любовь прекрасна. Тебе не нужно испытывать за нее вину. Папа всегда останется папой. И на меня любви у тебя точно хватит, поверь мне.

Он целует меня в макушку.

Я всхлипываю.

– Но я же обещала любить только тебя, помнишь?.. Да, я уже выросла, но…

Глухой папин голос, кажется, звучит откуда-то совсем сверху.

– Ты обещала мне это в пять лет, солнышко. И ты правда выросла. Любить только папу – отстой. Это же здорово, когда в сердце помещается так много любви к разным людям.

Я смахиваю слезы, отстраняюсь и смотрю в окно кабинки. Мы приближаемся к земле.

– Ну что, идем на второй круг? Можем поговорить об этом подробнее, если хочешь, – вкрадчиво предлагает папа.

Я не смотрю на него. Кажется, он так ничего и не понял. Что тут говорить.

– Нет, сойдем сейчас. Я накаталась.

Дальше мы едем молча. Но перед выходом я решаю замкнуть этот круг обозрения.

– В сердце действительно может помещаться сколько угодно любви, пап. Но ближе тебя у меня все равно никого не будет.

Дверь открывается. Не оборачиваясь, я выпрыгиваю на волю.

***

Руки по-прежнему лежали на бедрах. Только теперь ткань юбки почему-то была слегка влажной. Я поднесла руки к лицу. Пощупала. Вроде на месте. Я опять в реальности. Моя влажная от слез кожа тому свидетельство.

Я взглянула сначала на часы, потом на замершую картинку Лилии в середине экрана. Меня не было пять минут. Это значит, что до конца сеанса осталось десять.

Могла бы и подольше пропасть в воспоминаниях, Алиса. Почему-то когда нужно убить время, выпадать из реальности получается совсем ненадолго.

Лилия смотрит на меня как ни в чем не бывало. Решается нарушить тишину.

– Алиса, ты как? Можешь говорить?

Я уловила нотку сочувствия в ее голосе. Подкупает. Я люблю, когда меня жалеют. Вздыхают, гладят по голове и признают, что мне очень тяжело. Ведь я столько пережила.

Но меня всегда жалели только двумя способами.

Первый – меня обижают, все вокруг виноваты, а я – жертва обстоятельств.

Второй – сама виновата, но такая дурочка, что грех не пожалеть.

Сейчас мне остро захотелось сочувствия. Признания моей боли. Но все мои знакомые и родственники давали мне предсказуемые слова.

Кажется, я никогда не знала конструктивной поддержки. Психологов же вроде этому учат, да?..

Я прокашлялась. Вдохнула поглубже.

– Говорить могу. Извините за временное отсутствие. Это вышло само собой.

Извинения всегда работают. И вот я вижу в глазах Лилии надежду на то, что такой уникальный пациент, как я, останется с ней в терапии.

– Все в порядке, Алиса. У тебя… были фантазии?

– Нет. Воспоминания. Об отце. Он умер, когда мне было пятнадцать. Ближе него у меня никого не было.

Вот так в пять предложений я выразила самую большую боль моей жизни. Как просто и лаконично оказалось.

Тело охватили мурашки: «Алиса, что мы делаем? Зачем рассказываем незнакомой женщине такие личные вещи?»

Но нейроны уже шептали мурашкам: «Это новые связи. Мы уникальны в своей болезни. Пусть нами повосхищаются, поддержат. Это так приятно».

Я была согласна с нейронами. Лилия наверняка видела во мне подопытного кролика, но все равно это намного лучше упреков мамы. Для нее я была неудачницей, а для психолога – интересным пациентом.

– Хочешь рассказать об этом подробнее? – аккуратно спросила Лилия.

– Не сейчас. Не сегодня. Да и у нас с вами осталось мало времени.

«Не сегодня» означало, что я попалась на крючок психотерапии. Блин. Ладно.

– Хорошо. Тогда позволь мне немного пофантазировать… – Лилия внезапно замялась. – Извини, лучше мне не использовать такие слова. Позволь мне спросить у тебя кое-что?

Я медленно наклонила голову вниз. Скорость передачи изображения притормозила, и я распалась на много-много маленьких квадратиков. А мне идет.

– Хотелось бы тебе построить близкие отношения с кем-то сейчас? Насколько я могу судить из твоего рассказа, после смерти отца у тебя так и не появилось близких людей.

Квадратики снова собрались в меня, а я, чуть помедлив, кивнула.

– Хорошо. Ты способна на близость с людьми, Алиса. Твои отношения с отцом тому подтверждение. Мы можем поработать с этим запросом, если ты согласна.

Я опять аккуратно кивнула, а Лилия сделала пометку в блокноте.

– Еще я могу предложить тебе поискать опоры и радости в реальности. Чтобы ты смогла вновь радоваться, доверять миру и опираться на него. Так ты сможешь стать более устойчивой и не строить жизнь вокруг одних фантазий.

Я кивнула еще раз. Да что со мной? Киваю, как заведенная. В голове бешено пульсировала кровь. Давно я настолько сильно не ощущала собственный мозг физически.

– Тогда еще мы сможем попрактиковать несколько техник по развитию осознанности. Мы абсолютно точно не будем «лечить» твои фантазии. Мы просто постараемся установить близость с окружающим миром. Возможно, с человеком. Кто-то может стать тебе так же близок, как папа.

Боль в голове стала невыносимой. Это что, бунт? Мозг-наркоман всеми силами старается сохранить хрупкое равновесие моего фантазийного мира?

«Так же близок, как папа… так же близок, как папа… так же близок, как папа…»

Слова Лилии эхом отбивались от моей черепной коробки. Следом возник отчаянный вопль: «Мне так одиноко!..».

Я мотнула головой. Голос превратился в писк.

– Лилия… Давайте попробуем… Только сейчас это уже невыносимо… До встречи.

Я захлопнула ноутбук и побежала в уборную.

Остатки фисташкового круассана и флэт уайта покинули мой организм. Голову, как по щелчку, отпустило. Теперь в ней стало так же пусто, как и в моем желудке.

Я – абсолютная пустота.

Надо наполнить себя чем-нибудь приятным. Жаль, что кофейня уже закрыта, и помечтать о симпатичных мальчиках не получится.

Почему я согласилась продолжить терапию? Ведь мне и так неплохо живется. Или все-таки плохо, просто я никак не могу себе в этом признаться? Лилия была первым человеком за четырнадцать лет, который будто бы мог мне помочь. Выбраться из этого бесконечного круга одиночества. Что, если я рано поставила на себе крест? Что, если есть надежда?.. Мне было очень страшно довериться и позволить себе помочь другому человеку.

На столе завибрировал телефон. Добежать я точно не успею, так что я позволила человеку на том конце провода немного побеситься и положить трубку.

Все, кто имел твердое намерение до меня дозвониться, четко знали – шанс, что я сразу подниму, всегда стремился к нулю.

Поэтому в моем телефоне исходящих всегда было больше, чем входящих. Странно для человека, который не очень по контактам с реальностью.

Телефон засветился. На этот раз я была достаточно близко. Сообщение, а не звонок. Фух. Это была Женя.

Женя: эй, ты там жива? она тебя не съела? ответь, я волнуюсь.

Контактер с реальностью волнуется. Значит, и реальность тоже. Не знаю, чем их успокоить. Я взяла в руки телефон. Прохладный. Держать в скользких пальцах нужно достаточно крепко. Несколько минут просто постояла с телефоном в ладонях. Кажется, мне нравилось ощущать его.

Я: хэй. жива, но чувствую себя не очень. во всех смыслах.

Женя ответила мгновенно, как будто уже заранее напечатала ответ.

Женя: ну слава богу. я уже тут себе нафантазировала разного.

Я: я тоже)))

Ну тут хоть шутка уместна, ну правда ведь?

Следом я отправила еще одно сообщение:

Я: выяснилось, что я человек с уникальным неизученным заболеванием, что несказанно тешит мое самолюбие. решила отдать свое тело и разум на благо науки. подробности потом).

Женя прислала три удивленных смайлика, допрашивать не стала. Ну просто лучший контактер с реальностью, ну.

Я закрыла за собой дверь кофейни. Подергала ручку три раза. Точно заперто.

Живот требовательно заурчал. Что ж, начинаем приходить в себя, дружок. Купила себе шаурмы в ларечке на углу. Теплая. Аромат давно забытого семейного отдыха на природе.

Я аккуратно откусила верхнюю часть. Прислушалась. Больше не тошнит. Приятного аппетита, Алиса.

Поглощение шаурмы я прервала лишь на покупку жетончика в метро. Но девушка в кассе вместо того, чтобы кинуть мне розовый кругляш в обмен на деньги, секунд тридцать смотрела перед собой невидящими глазами. Я завороженно наблюдала за ней, боясь спугнуть ее состояние. Но очередь за мной была явно недовольна нашим безмолвным взаимодействием, и кто-то громко крикнул: «Ну, чего зависли там?».

Девушка дернулась, сморгнула и испуганно пробормотала: «Извините, замечталась».

Замечталась.

Я забрала жетончик, спустилась по эскалатору, а перед глазами у меня все еще стояла эта картинка.

Замечталась. Вдруг она тоже дэйдример, как и я?

Пока я стояла на платформе, все смотрела на людей. Сколько из них страдают от синдрома навязчивых грез? Как можно об этом узнать? Как они могут себя выдать?

Неужели это все правда? И я не одна такая?

Мои мысли прервал шум прибывающего поезда. Раньше я часто грезила, как спасаю кого-то, кто упал на рельсы, от идущего на него поезда. Или о том, что в вагоне взрывается бомба, а я выношу людей из дыма на руках. В метро много что могло пойти не так, и такие фантазии как будто готовили меня к любой чрезвычайной ситуации.

Сегодня мой поезд шел мягко и плавно. Даже люди в вагоне особо не ругались и всем хватало места.

Что ж. Впереди был целый вечер. Целый мягкий диван. Целая голова фантазий.

Но, кажется, я знаю, что буду делать этим вечером. Искать доказательства своей уникальности.

Глава 3

Я захлопнула за собой дверь квартиры. Если бы обо мне писали книгу, то сейчас бы наверняка на пару страниц затянулось описание моего жилища. Но, по правде говоря, описывать тут было нечего.

Я снимала квартиру за половину своей зарплаты бариста – достаточно дешево по столичным меркам. Все из-за старого советского интерьера: стенка с чайными сервизами, которые никто никогда не доставал, белая клеенчатая скатерть на столе, желтая эмаль на ванной и постоянно текущий бачок унитаза.

Сестра любила говорить, что в моей квартире обитает дух бедности. Соглашусь, но большее я себе позволить не могла. Могла лишь заполнять ее современными вещичками, которые были мне по душе: гирляндами, свечками, милыми открытками, книгами и растениями. Заполнять пустоту.

Растений, кстати, у меня было много. Сначала я маскировала ими дырки и грязь на обоях, а потом втянулась. Мне нравилось ухаживать за ними. Хотя поначалу пара подопечных пали под натиском моей гипернежности.

В мечтах о самостоятельной жизни у меня был последний невыполненный пункт – кошка. Главная беда арендованных квартир в том, что ты не можешь завести себе питомца – квартира-то не твоя. Не думаю, что хозяевам моей квартиры было жалко тридцатилетнюю мебель и облупившиеся обои, возможно, им просто было жалко мою будущую кошку. Так себе я кандидатка в хозяйки.

По правде, я и сама точно не знала, зачем мне нужна была кошка. Теоретически, я бы могла нафантазировать себе кого угодно. Хоть дельфина.

Возможно, дело было в физическом присутствии живого существа рядом. Иногда, когда я подолгу оставалась в квартире одна, я с трудом понимала, где сейчас нахожусь. С недавнего времени функцию проводника сквозь миры выполнял будильник. Он был моим маяком, на свет (а в данном случае, на звук) которого я шла в реальность.

В моем фантазийном мире не было будильников. Было бы странно, если бы там существовал предмет, который заставлял бы меня просыпаться. В реальном же мире я ставила самый противный рингтон на телефоне, когда мне нужно было куда-то идти или что-то сделать, и он всегда срабатывал безотказно.

Сегодня все будильники можно было отключить. Я никуда не собиралась.

Одной рукой я включила ноутбук, второй дотянулась до чайника. Одна рука была ответственна за поиск информации, вторая – за удовольствие во время этого поиска.

Через пару минут я залила кипятком молотый кенийский кофе и села за стол.

Та-а-к-с. Гугл, помогай.

«Синдром навязчивых грез».

Первое в поиске:

«Maladaptive daydreaming – психологическая концепция, впервые предложенная Эли Сомером для описания постоянной интенсивной мыслительной активности, в основном направленной на фантазирование и продумывание разнообразных сюжетов и миров».2

И еще пару абзацев на научном.

Вот еще важное: «Однако в науке нет критериев для выявления самого диагноза, и синдром навязчивых грез официально не считается психическим расстройством. При этом сам Эли Сомер описывал это явление как психическое расстройство. Существует шкала навязчивых грез (The Maladaptive Daydreaming Scale), состоящая из четырнадцати пунктов. Благодаря ей можно обнаружить людей с аномальной склонностью к подобным размышлениям».

Ах, так вот что был за опросник на встрече с Лилией.

«Из-за того, что феномен навязчивых грез исследован мало и официально диагноз не утвержден, способов лечения также нет».

Оу, что ж. Странная неизлечимая болезнь. Как романтично.

«Часто грезы у людей с данным расстройством появляются под воздействием «триггеров», которыми могут являться фразы из разговора, увиденные вещи, громкие звуки или физические ощущения, напоминающие о пережитых негативных событиях».

– Жиза, – прошептала я сама себе.

Но у меня была одна особенность – я сама искала эти триггеры.

Фраза «Ты сегодня замечательно выглядишь».

Розовое коктейльное платье.

Песня «Shape of my heart».

Мои слезы на папиных похоронах.

Я дотронулась до чашки с кофе. Все еще горячая.

Так, хорошо. Как там звали главного исследователя по проблеме?

Эли Сомер – поиск. Хм, всего пара книг на английском. Я нажала «скачать». Но в глубине души знала, что читать их не буду.

Что еще интересного таит в себе интернет? Запрос «Роль мечтаний», посмотрим-ка.

«Важная роль мечтаний двояка: отключение от страданий и волшебное превращение несчастья в желаемый опыт. Грезы использовали, например, чтобы сбежать от жестоких ссор между родителями. Погружение в сексуальные фантазии повышало настроение. В поиске близости и успокоения респонденты утешались, представляя, как воображаемый спутник жизни сопровождает их дома и на улице. Один субъект в грезах приводил в свою жизнь реальных людей, с которыми хотел бы поговорить, но ему казалось неловким завести разговор».

Я отхлебнула кофе. Зачем я все это читаю? Чтобы убедиться, что Лилия мне не наврала? Чтобы успокоить себя? Не успокоить?

Я посмотрела на экран телефона. Нет уведомлений. Часто для того, чтобы успокоиться, я щелкала телефоном.

Экран загорается.

Пусто.

Экран гаснет.

Темно.

Экран загорается.

Время на экране поменялось.

Все так же пусто.

Экран гаснет.

Сейчас это не помогало. Я снова начала читать.

Все статьи были похожи друг на друга, будто скопированы. Наверное, неудивительно, раз штука неподтвержденная и неизученная. Но статье я наткнулась на еще один любопытный абзац:

«В 2016 году профессор Сомер продолжил изучение предыстории и поддерживающих факторов неадаптивной мечтательности. Выборка состояла из 16 человек, которые искали помощь и советы по поводу навязчивых грез от сверстников онлайн. Главный вывод работы заключается в том, что основой навязчивых грез является детское одиночество. Неспособность родителей или опекунов реагировать на чувства респондентов, возможно, оказывала постоянное давление, направленное на развитие внутренних ресурсов для выражения сильных чувств, ощущения состоятельности или успокаивающего комфорта».3

Я сделала большой глоток из кружки. «Одинокое детство и неспособность родителей реагировать на чувства», значит, ага.

В голове стала мелькать мама. Разные ее физические и психологические проявления. Я потянулась к будильнику. Срочно поставить. Сигнал через минуту. Но, видимо, мама испугалась и сама быстренько исчезла из моей головы.

Пожалуй, хватит на сегодня сухой информации. Поищу-ка лучше какие-нибудь сообщества для таких, как я. Но тут тоже негусто. Старые форумы десятилетней давности; группы ВКонтакте, последняя запись в которых датирована 2019 годом; просто группы, где давно уже обсуждали не грезы.

Но мне все же удалось найти в Телеграме что-то живое. Канал под названием «Мечтатели». Совсем как фильм с Евой Грин. Для того, чтобы попасть к «Мечтателям», нужно было подать заявку и дождаться утверждения админом. Интересно, надо будет как-то доказывать, что у меня есть грезы? Если да, то как, блин, это докажешь?

Через пару минут мне пришло личное сообщение:

Света: Здравствуйте! Для того, чтобы вступить в нашу группу, вам нужно ответить на несколько вопросов.

Имя, возраст, род занятий?

Давно знаете о существовании термина «навязчивые грёзы»?

Как проявляются грёзы? Помните, когда и как впервые начали грезить?

Тема ваших грез?

Есть ли проблемы, связанные с тем, что грезите?

Если наличие грёз не устраивает, то поделитесь, что предпринимали, чтобы от них избавиться?

И тут опросник, боже.

Я ответила односложно почти везде. Зачем доверять личную информацию людям, которых я не то что не видела, а даже не читала, как они общаются?

Иногда по тому, как человек пишет сообщения, можно понять больше, чем при личном общении. Одно большое сообщение или много маленьких. Заглавные буквы в начале предложения или строчные. Внимание к знакам препинания и орфографии или полное игнорирование правил. «Ты» или «вы».

По всем этим мелочам я могла составить красноречивый психологический портрет.

Я отослала ответ админу. Нервно постучала пальцами по клавиатуре. Просто сидеть и ждать не было смысла, лучше кружку помыть, пожалуй. Вообще я ненавидела рутинные дела. Мыть посуду, пылесосить, даже заправлять кровать. Рутина высасывала из меня радость, как дементоры.

Но я понимала научное объяснение полезности рутины – уборка уменьшает энтропию. Меру беспорядка. Возможно, тем, что я помою чашку, я отсрочу смерть вселенной на миллиардные доли секунды. Ерунда по космическим меркам, но пусть это будет мой неоценимый вклад.

Иногда мытье посуды все же меня успокаивало. Как сейчас. Когда ждешь чего-то и фоново волнуешься, струя холодной воды на руках – это точно то, что нужно.

Я поставила чашку вверх дном возле раковины. Пара капелек тут же скользнули вниз. Кап-кап.

Бип-бип. Сигнал входящего сообщения в мессенджере на компьютере. Я аккуратно взглянула на монитор. Меня добавили в чат.

Сергей: оооо, у нас новичок! приветик!

Саша: Алиса, привет! Ты откуда?

Юлия: привет Алиса

Юлия: добро пожаловать

Юлия: к нам

Слава: А почему так мало написала о себе? Давай рассказывай)))

В этот поток вмешалась админ Света.

Света: Так ребята! Кип калм) Сейчас Алиса нам сама все расскажет. Не давите на нее)

Я пока ничего не собиралась отвечать. Не спеша пролистала чат, посмотрела на аватарки. Грезы здесь обсуждали последний раз два месяца назад. В основном чат использовался для всякой бессмысленной болтовни. Учеба, проблемы с родителями, расставания с парнями. Как будто просто переписка одноклассников. Хм-м-м.

Внизу чата всплыло новое сообщение. Я нажала на него.

Слава: Чего молчишь? Мы тут любим поболтать. А ничего о тебе не знаем о сих пор. Расскажи что-нибудь.

Слава: Ауууууууу

Меня напугало такое к себе внимание, и я захлопнула ноутбук. Да ну их.

Больше всего на свете меня бесила фраза «Расскажи что-нибудь». После нее я никогда ничего не рассказывала. Не потому, что мне нечего было. Просто считывала эту фразу как доминацию и почти что агрессию.

«Расскажи что-нибудь» – это завуалированное «развлеки меня». «Мне скучно, давай, рассказывай». Возможно, это не совсем правильная трактовка, но люди, которые мне так говорили, почти стопроцентно имели это в виду.

Поэтому меня и триггернуло. Что ж. Если у них за молчание удаляют из чата – то мне такой чат и не нужен. Буду справляться со своей супер-уникальной болезнью сама. Без сородичей.

Я знала место, где можно быть кем угодно. И чем страннее, тем лучше.

Тиндер.

Я не всегда использовала его по назначению, хоть и мой первый секс случился с парнем оттуда. Мне было интересно изучать анкеты людей. Рассматривать фото. Заходить в их соцсети. Иногда удавалось находить такие бриллианты, которые потом дарили мне не один час прекрасных фантазий.

Мои грезы не всегда носили сексуальный характер. Чаще я просто фантазировала об идеальном свидании, совместном уикенде на диване перед телевизором, иногда о красивой свадьбе.

Секс в фантазиях был прекрасен, чего я не могла сказать о реальности. Мой опыт не был большим или продолжительным, все началось только пять лет назад. Моя сексуальность созрела очень поздно. В подростковом возрасте, пока все подружки целовались с мальчиками по углам, я сидела дома за книгой или компьютерной игрой. Мне было неинтересно. Я не чувствовала потребности в близости, не чувствовала даже возбуждения. Видимо, бог не отсыпал мне гормонов на переходный возраст.

Хотя, возможно, дело было не только в этом. Мама почему-то очень боялась ранней беременности для меня и сестры. Может, это была ее какая-то личная травма. Но она очень старательно переносила ее на нас с Ланой.

Я не хотела ни с кем ни встречаться, ни спать. Но мама упорно и даже с какой-то злостью твердила: «Никаких мальчиков! Сначала выучись». Да, образование в нашей семье стояло выше личной жизни. Это загоняло мои гормоны, если они все же были, еще глубже.

В целом, в нашей семье секса как будто и вовсе не существовало. Мама после смерти папы так ни с кем и не сошлась. По вечерам включала дешевые мелодрамы и плакала на особо плохих сюжетных поворотах. Порно она явно не смотрела. В школе одноклассники обсуждали «те самые» родительские кассеты, а у нас дома мама переключала на другой канал, когда люди начинали целоваться в кадре.

Помню, когда мне было лет пятнадцать, по телевизору начинался фильм «Стриптиз». Я тогда очень наивно спросила у мамы: «Мы что, будем смотреть фильм с таким названием?». Мама покраснела и пробормотала что-то вроде: «Ты еще не должна знать такие слова».

Вот такое вот сексуальное образование от мамы. Спасибо хоть, что когда у меня начались месячные, она рассказала мне, что это нормально и я не умираю. Но тоже без подробностей.

Поэтому не особо удивительно, что первый раз я помастурбировала в семнадцать лет, а поцеловалась с мальчиком в восемнадцать. Вообще поцелуй – одно из самых больших разочарований в моей жизни. Я, дитя фантазий и грез, представляла себе это событие чем-то очень волшебным и приятным. По итогу я не почувствовала ничего. Ни возбуждения, ни радости. Это было странно. Мокро, неловко, равнодушно.

Но я продолжила встречаться с этим мальчиком. Подумала, вдруг мне нужно время. Раскачаться, влюбиться, почувствовать что-то. Но нет. Все только продолжало ухудшаться. В итоге через месяц мы разошлись после моей фразы: «Извини, я так и не смогла ничего почувствовать».

Поэтому я не видела смысла в сексе ради секса. Я решила подождать до того момента, когда мне самой захочется. Я ждала. Ждала и ждала. Мне нравилась мастурбация, но я никак не могла представить за процессом получения сексуального удовольствия двоих людей. Хотя нет, представить как раз таки могла. Но на практике этот опыт казался мне жутко отталкивающим.

Доверить свое тело кому-то? Откуда другой человек будет знать, как сделать мне хорошо?

Вклад в мой первый секс, как ни странно, внесла Женя. Она подумала, что такое сильное переживание поможет мне почувствовать вкус реальности. Смысл в этом был. Так я и скачала тиндер.

Я очень долго выбирала его. Пробиралась сквозь сотни анкет в духе «шлюхи мимо», «ищу голубоглазую блондинку с пятым размером груди», «разведен, но адекватен».

Его анкета оказалась простой, без лишней информации. Пара фоток с разных ракурсов. Для верности я использовала его для нескольких фантазий.

Он сразу согласился встретиться. Мы пропустили в баре по коктейлю и поехали к нему.

Вообще с реальностью всегда так – она почти никогда не соответствует твоим ожиданиям. Так случилось и с сексом. Я возбудилась, и мне не было больно или неприятно. Но мне было никак. Это длилось всего пять минут, потому что он заметил кровь. Спросил что-то про месячные, а я ответила, что девственница. Он странно на меня посмотрел и сказал, что вызовет такси.

Так все и произошло. Больше секса мне не хотелось.

Хотя, когда Лилия на сеансе сказала про близость с человеком, я почему-то сразу подумала про секс. Кажется, что из всех возможных видов близости я сейчас была способна только на него. Он не требует почти никакого эмоционального включения. Значит, наверняка не будет больно морально. Но вряд ли такая близость могла мне чем-то помочь. Отвлечь, развлечь и сместить фокус – да. Хотя, может, для начала и этого хватит?

Но хотелось человеческого внимания. Не такого, которое я получила в чате «Мечтатели». Мне хотелось внимания, которое я сама могла контролировать. Рассказывать только то, что хочется. Возможно, уместно привирать. А не отвечать на очередной опросник по моей болезни.

Я открыла редактор анкеты в тиндере. Пу-пу-пу-у-у-у. Что же теперь написать?

«Девушка-загадка»? «Алиса в стране фантазий»? «Nightmare or daydream»? «Нафантазирую нам светлое будущее»? «Меня не нужно водить на свидания, все произойдет в моей голове»?

Нужно сделать акцент на болезнь. Но ненавязчиво, чтобы никто не подумал, что я сумасшедшая.

«Девушка, больная дэйдримингом, сделает тебя своей фантазией»?

Вот. Кажется, подходит.

Я сохранила изменения. Фотографии решила оставить прежние. Но из-за нового описания они заиграли другими красками. Вот я в наушниках, с книгой в парке, селфи с закрытыми глазами. Глядя на эти фото, точно можно было сказать: «Да по ней заметно, что она больная мечтательница».

Не прошло и пяти минут, как в приложении высветилось новое сообщение.

Максим. Фотография в на фоне гор.

Максим: Приветик

Я зашла в его анкету. Айтишник, 30 лет. Живет в одном районе со мной. Есть собака. Любит кофе, инди-рок и путешествия.

Какой. Стандартный. Набор.

Но ничего. На нем можно опробовать свою новую личность.

Я: Привет, Макс)

Я решила сразу сокращать дистанцию, долгие прелюдии меня сейчас не интересовали.

Максим: Интересно, что такое дэйдриминг) Объяснишь?)

Ну конечно, он уже все загуглил. Но хочет, чтобы я сама ему объяснила. Это плюсик, Макс. Я с удовольствием, этого-то я и хотела.

Я: Ну смотри. Это такая штука, когда фантазировать о сексе с тобой мне интереснее, чем заниматься им.

Говорю же, долгие прелюдии сейчас не мое.

Максим: Фантазии о сексе почти всегда привлекательнее, так что не убедила) Но ты ведь не только о сексе фантазируешь?

Ну вот. Выдал себя. Точно знает, что дэйдриминг – это не только пошлые навязчивые мыслишки.

Я: Да, ты прав. Мне в целом нравится находиться в фантазиях больше, чем в реальной жизни. Войны, эпидемии, смерти, мытье посуды – такой мир меня вообще не привлекает.

Максим: )))

Максим: Понимаю. Но раз это болезнь, это как-то тебе мешает?

Я: О том, что это «болезнь» я узнала только сегодня. Но это вообще ничего не поменяло. Кажется, я особо и не хочу лечиться.

Я: Да и науке пока особо не известно, как это сделать))

Максим: Оу. Ничего непонятно, но очень интересно)

«Максим печатает…» Делал он это долго. Видимо, печатал, стирал, потом опять печатал.

Экран моего телефона то гас, то снова загорался.

Бип-бип.

Максим: Встретимся? Не в фантазиях, в реальности)

Я: С удовольствием, Макс.

***

Я чувствую, что не сплю. Приятное тепло окутывает все тело. Такое волшебство можно ощутить, только когда спишь голой. Одеяло еле прикрывает бедро.

Я поворачиваюсь на бок. Макс лежит на спине, закинув руки за голову. В этой позе он похож на отдыхающего на пляже. Такой беззащитный сладкий котеночек.

Я нависаю над ним. Мои соски едва касаются его груди. Кажется, он не чувствует. Наклоняюсь еще ближе. Целую в лоб. Потом в нос. Дохожу до губ.

М-м-м. Мягкие и слегка припухлые.

Макс открывает глаза. Улыбается. Достает руку из-под одеяла и кладет ее на мою левую грудь.

– Доброе утро, – чуть сбивчиво шепчу я.

– Ты уверена, что доброе? – с хрипотцой в голосе спрашивает он.

Дотрагивается губами до моего соска. О боже. Сразу так ошеломительно приятно.

В следующую секунду я оказываюсь под ним. Мы синхронно громко выдыхаем и смеемся.

– Ты готова к доброму утру? – шепчет он мне на ухо.

Я дергаюсь от электрического заряда возбуждения, пробежавшего по моему телу.

– Макс. Не над… – конец предложения превращается в стон, когда Макс опускается слишком низко к моим бедрам.

Его губы все еще мягкие и припухлые, а язык гладкий и нежный. Моя спина выгибается, и все, что я могу – громко дышать и наслаждаться моментом.

Оргазм наступает быстро. Он всегда пронзает меня насквозь, а потом оставляет умирать от блаженной слабости.

– Вот теперь доброе утро, – самодовольно улыбается Макс.

Я приподнимаюсь на предплечьях, чтобы отплатить ему тем же «добрым утром», но он успевает улизнуть на кухню.

– Полежи пару минут, приди в себя. А я сварю нам кофе, – доносится его голос из другой комнаты.

Я смотрю в потолок. Грудь все так же часто поднимается, но судороги после оргазма уже начинают сходить на нет. Пожалуй, самое прекрасное утро за последнее время. Дофамин делает свое дело.

Спустя минут семь я захожу на кухню. Мягкий солнечный свет. Дымящаяся мока на столе. Макс стоит возле плиты и переворачивает на сковородке яйца, зажаренные в хлебе.

Я облокачиваюсь на угол стены. Вещь номер пятнадцать, которая меня умиляет, – любимый человек готовит для меня еду.

Макс наконец замечает меня. Улыбается и выкладывает яйца на тарелки.

– Завтрак для моей любимой мартышки готов, – торжественно объявляет он.

Вещь номер двадцать, которая меня умиляет, – у нас появились свои прозвища.

Я сажусь за стол. Чашка наполняется ароматным напитком, и я вдыхаю самый лучший утренний запах. Мы желаем друг другу приятного аппетита и начинаем завтракать.

Хо-ро-шо.

Будильник под названием «Я вытяну тебя из фантазий» звенит настойчивее обычного. Черт, все-таки один из них я так и не отключила.

В чате тиндера все так же высвечивалось сообщение «Привет» от Макса, а в моей голове уже успело пройти целое безмятежное утро с ним.

Вот такую грезу выдал мой мозг на тему «близость». Так я себе ее представляла. Слишком шаблонно. Как в дешевом женском романе в мягкой обложке.

Могла ли я пойти в другую, настоящую близость? Этот вопрос заинтересовал меня не столько потому, что сулил избавление от фантазий. Мне вдруг стало любопытно: а способна ли я еще на близость? После стольких лет? Осталась ли во мне хоть капля смелости и безрассудства? Или все заменила злость, обида и любовь к страданиям?

Я закрыла тиндер и откинула телефон. Не сегодня. Пожалуй, не сегодня.

***

Я подскочила на кровати. Вот уже несколько дней подряд я просыпалась именно так. Мне снился папа. Это были не кошмары. Просто сны, где мы с ним гуляем вместе, смеемся и болтаем. Но каждый раз в конце сна он повторял мне: «Проснись. Сделай что-нибудь. Хотя бы ради меня».

Раньше папа приходил ко мне в фантазиях. В первые годы после смерти особенно часто. Я представляла, что бы он сказал, если бы увидел мой отчетный концерт в школе; что сделал бы, если бы узнал, что у меня больше нет друзей; как отреагировал бы на мамино молчание. Он был жив в моих фантазиях. Со временем они стали более сюжетными. В грезах мы могли ходить на прогулки, есть мороженое и обсуждать последние новости.

Но с каждым прошедшим годом фантазий с папой становилось все меньше. Иногда мне казалось, что я даже заставляла себя грезить только ради того, чтобы увидеть его. Но постепенно грезы стали самыми разными. Романтика, мечты о лучшей жизни и иногда катастрофы стали заменять теплые беседы с папой.

Я этого не хотела. Оно как-то само так вышло. И до сих пор я надеялась, что каждая новая фантазия будет об отце. Но он все не приходил.

Но сон тоже своего рода фантазия. И хоть я не толкователь снов, но и без этого навыка было понятно: сейчас мое подсознательное в виде папы хочет, чтобы я начала действовать. Что делала я на самом деле? Сбегала от проблемы.

Вчера должен был быть мой второй сеанс с Лилией. Успешно профилонено. Я сослалась на плохое самочувствие и перенесла запись. Но конкретной даты не указала. Возможно, этой даты вообще не существует. Как не существует инопланетян. Хотя тут все же вероятнее.

Я филонила и на работе – попросила сегодня дополнительный выходной. Последние дни я заполняла бесконечным круговоротом тиндера, фантазий и снова тиндера.

Моя анкета оказалась очень популярной, и все вокруг желали знать, каким таким загадочным дэйдримингом я болею. Я рассказывала. По идее, чем больше я об этом говорила, тем больше должна была привыкать. Я привыкала. Но это не значило, что я хочу что-то с этим делать.

Но для разнообразия я согласилась сегодня сходить с Женей на занятие по йоге.

Женя, как настоящий друг-спасатель, сразу же предложила мне тренировать осознанность.

– Алиса, я тебе говорю, это тема. Возможно, тебе не сразу понравится, но ты хотя бы попробуй! Я схожу с тобой. Буду поддерживать, ну.

Отказывать тем немногим людям, которые еще меня терпели, я не умела, так что, скрипя зубами, согласилась. Ничего же не помешает мне уйти, если не понравится. Будет не так просто, как захлопнуть крышку ноутбука, но все же. Надеюсь, они не запирают дверь зала на время занятий.

Пропустив все возможные утренние ритуалы, кроме чистки зубов, я отправилась на кухню. Перед глазами всплыла недавняя фантазия с Максом. Такое доброе утро сейчас мне явно не светило. Так что я сделала себе другое по следующему рецепту:

1. Берем колонку, включаем ее на громкости «пятнадцать». Не слишком громко, чтобы не помешать соседям, но и не слишком тихо. Во взрослой жизни я привыкала слушать музыку не тихо. Для мамы громко было все, что не походило на писк мыши. Мы с сестрой всегда держали в руках пульт, на случай, если мама вернется раньше с работы. Такой же рефлекс у нас был и на интернет. Провод тянулся от компьютера в коридор, и пока одна переписывалась ВКонтакте с кавалером, вторая тревожно несла вахту возле телефонного разъема.

Но мы отвлеклись. Музыку добавляем по вкусу. Обычно я любила проводить утра за неспешной современной классикой. Она умиротворяла и обволакивала меня спокойствием.

2. Ставим чайник. Пока он кипит, раскручиваем моку, достаем любимый кенийский молотый кофе. Пьем стакан воды натощак. Раньше, поддавшись тренду на правильное питание, я пила ее с лимоном. Но лимоны портились быстрее, чем я вспоминала о них.

3. Заливаем кипяток в емкость, сверху ставим ситечко с кофе, закручиваем верхнюю колбу, ставим на плиту на отметке «шесть».

4. Кофе по готовности наливаем в чашку, добавляем овсяное молоко.

5. Достаем из холодильника вареное яйцо, помидор и выкладываем на тарелку. Берем во вторую руку чашку с кофе, засовываем под мышку глазированный сырок и выходим на балкон.

6. Приятного аппетита!

За завтраком я любила наблюдать за людьми. Мои окна выходили на оживленный проспект, так что людей, особенно по утрам, там было много. Мне нравилось представлять, кем является каждый из этой толпы.

Вот ухоженная дамочка на каблуках, к примеру. Важно цокает по асфальту. А вдруг она работает уборщицей?

Или этот милый дедушка. Может быть, он только недавно вышел из тюрьмы за убийство?

Парочка, держащаяся за руки. Муж и жена? Тайные любовники? Или брат с сестрой?

Иногда я думаю, что из всех супергероев я бы выбрала быть Человеком-контекстом. Знать секреты людей. Такая роль была бы мне по душе.

Женя прислала мне смс, что пора выходить на йогу. Да пребудет со мной Сила.

– Малышка, извини, я ведь почти не опоздала, – сбивчиво выдохнула я. – Просто сегодня замазывала прыщи дольше обычного. Чтобы они не помешали моей осознанности.

Женя усмехнулась и потянула меня в раздевалку.

– Вот если бы ты не сказала, я бы и не заметила твои прыщи.

Всегда так. Люди реально не видят мелкие чужие недостатки, пока ты сам на них не укажешь. Прыщи, лишние килограммы, синяки под глазами – это действительно имело значение только для тебя. А остальным было все равно. Не потому ли что каждый из нас следит именно за своими прыщами, килограммами и синяками?

Мы вошли в зал. Там ненавязчиво пахло благовониями. Я выбрала себе коврик в самом последнем ряду, заранее активировав режим «ниндзя».

– Все будет хорошо, – подмигнула мне Женя, перед тем как уйти в «собаку мордой вниз».

Все занятие преподаватель давала нам совершенно непонятные указания.

«Подкрутите копчик».

Он что, умеет крутиться?

«Соедините лопатки».

Так, секунду, как это сделать-то…

«Выше таз».

Да не могу я выше.

«Выровняйте крестец».

Где он вообще находится?

«Удерживайте мула-бандху».

Простите, что?

«Дышите капалабхати».

О, боже, я не понимаю, о чем она.

«Держите ногу на одной оси с тазом».

М-м-м, невидимые оси.

Я пыхтела. Но не из-за тяжести. Я злилась. Потому что не понимала собственное тело. Я не знала его настолько, чтобы управлять копчиком и крестцом. Если пресловутая осознанность и присутствие в теле – именно про это, то я пас. Буду продолжать жить в неосознанности. В мечтах, где у меня подтянутое спортивное тело, я обычно просто была красивой и ничего для этого не делала.

В конце занятия нас ждало полное расслабление – шавасана, или поза мертвеца. Мысленно отождествляя себя с трупом, я наконец-то легла на коврик и рассчитывала на пять минут спокойствия и тишины.

Но преподаватель хотела, чтобы мы почувствовали мизинец на левой ноге и расслабили бедра, предплечья, лодыжки. Я не смогла расслабить всю Алису, а сейчас нужно было расслабить ее по частям. И тут я не справилась. Кажется, мне нужно купить анатомический атлас, чтобы понять, где именно находится то, что нужно расслабить.

На протяжение десяти минут у меня чесался нос, першило в горле, затекла шея. Полная шавасана. Эх, я безнадежна.

Я первая вскочила с коврика и унеслась в раздевалку. Даже не одарив учителя прощальным «намасте». Грубо, конечно, но я хотела как можно быстрее ретироваться с места позора.

Женя молча подошла ко мне и обняла сзади.

– Осознанность – не мое, – буркнула я.

– Ну, это же первый раз. Первый раз всегда трудно.

– Знаешь, Женя, я вот что думаю, – я села на скамейку. – Каждый человек должен заниматься тем, что у него хорошо получается. Повара готовят, комики смешат, писатели пишут. А я – фантазирую. В этом я хороша. А не в йоге.

Естественно, на последней фразе в раздевалку вошла преподаватель.

– Знаете, – совершенно просветленно сказала она, – каждый из нас может развить абсолютно любой навык. Без попыток вы так и не сможете узнать, в чем же еще хороши.

Я молча кивнула ей, закинула рюкзак за плечи и вышла из раздевалки.

Нет, правда. Хватит на сегодня осознанности.

***

Я швырнула рюкзак в дальний угол комнаты. Срочно нужно успокоиться. Досчитать до ста? Глубоко подышать? Побить подушку?

Никакие техники не помогали, когда меня накрывала плотная пелена тревожности. Хотелось сжаться в настолько маленькую точку, чтобы тревога выскользнула из меня. Испарилась. Сбежала.

Я бродила по комнате. Руки дрожали. Такой тремор обычно накрывал меня после передозировки кофе. И во время необъяснимой паники. Сейчас я ее могу объяснить, конечно. Неудачная тренировка, недосып от кошмаров длиною в несколько дней. Грядущая ночь. Такая же беспокойная, как и ее предшественницы. Сон с папой сегодня повторится опять. Что мне сделать, чтобы это прекратилось?

Я села на кровать. Ноги нервно дергались. Когда я замечала эту пляску, они обычно успокаивались на пару минут. Как малышня во время тихого часа, когда на них прикрикнет воспитательница.

Но потом все начиналось заново. Если бы шагомер считал за прогулку эти мои подергивания, то я бы точно «проходила» пару лишних километров за день.

Музыка. Немного помогает музыка.

Я включила на телефоне Агнес Обель. Размеренное пианино, обволакивающий тембр голоса. Она как будто убаюкивала взрослую Алису и говорила: «Ну-ну. Страдания – такая же часть нашей жизни, как и радость».

Идеальный саундтрек к моей жизни. Я часто представляла себя героиней фильма, когда музыка идеально попадала в настроение и обстановку. Музыка раскрывала новое измерение реальности. Она была как проводник между двумя мирами.

Под музыку было проще всего погрузиться в грезы. Но сейчас я не хотела грезить.

Я достала из холодильника сырники и принялась жевать их, не подогревая. До начала своей самостоятельной жизни я и понятия не имела, как выглядят нормальные сырники. То, что они должны быть толстыми и пышными, я первый раз узнала во время похода в кафе.

Дома мама готовила их тонкими, буквально прозрачными. Их всегда было много. Они были вкусными, хоть и слегка пригорали.

Когда на тарелке много еды, тебе никогда не придет в голову мысль, что вы чего-то себе не можете позволить. Тонкие сырники были признаком бедности. Из одной пачки творога мама могла сделать десять сырников. А не три, как в кафешках.

Сейчас я ела сырник пышный, как облачко. Сырник протеста против своей семьи.

Я не монстр. Я люблю свою семью. Мы не всегда были такими, как сейчас.

***

Стол полностью уставлен новогодними яствами: тут тебе и оливье, и котлеты с пюрешкой, и селедка под шубой, и бутерброды с икрой, и заливное, и маринованные грибочки с огурчиками. Мы с Ланой уже наелись до отвала и блаженно созерцали какую-то новогоднюю передачу по телевизору. Мама пообещала, что скоро будет еще и десерт. Мы с Ланой переглянулись и хором сказали:

– Ну, для десерта местечко всегда найдется!

Пока мы заливисто смеялись, папа с мамой переглянулись и вышли из комнаты. Я знала, что это значит: скоро в зал войдут наши домашние Дед Мороз со Снегурочкой. Эта традиция появилась недавно, но уже успела особенно полюбиться нам с Ланой. Конечно, кто откажется от дополнительных подарков на Новый год? Обычно это была всякая приятная мелочь: небольшие игрушки, сладости, канцелярия. Но родители подбирали их с особым трепетом и тщательностью. Если мне в последнее время нравились динозавры, то все подарки были так или иначе с ними связаны.

Пока мы с Ланой шептались и наспех повторяли стихотворения, в зал шагнул Дед Мороз. Мы с сестрой поразглядывали его и дружно покатились от смеха. В этом году Дедом Морозом была мама. Она хорошо подготовилась и густо намазала нос и щеки губной помадой, только вот накрашенные ресницы и подведенные глаза выдавали в ней не совсем традиционного Деда Мороза. Едва успела закончиться наша истерика, как рядом с Дедом Морозом появилась Снегурочка. Очень высокая и с усами. Папа безуспешно пытался закрасить их маминой тоналкой, отчего усы стали походить на какую-то зубную щетку.

У меня свело живот от смеха, а Лана начала икать. Вот тут-то родители тоже сдались и принялись хохотать так, что в Альпах точно начался сход лавины.

– Ну-с, детишки – первым пришел в себя папа, – наш Дед Мороз вдохновлен вашим радушным приемом! Как насчет того, чтобы порадовать Дедушку парочкой новогодних стихотворений?

Домашний Дед Мороз в этом году был особенно щедр: мы с Ланой получили по огромной фарфоровой кукле с роскошными локонами и нарядным платьем. Весь оставшийся вечер мы с ними не расставались. После десерта я помогала папе вымывать тональный крем из усов, а Лана стирала ватным тампоном губную помаду с маминых щек. Заснули мы едва за полночь перед телевизором в ногах у родителей.

***

Да, было время, когда мы походили на семью, которую изображают на пачках майонеза. Счастливые и улыбающиеся.

Но потом папа умер, и майонез в нашей семье есть перестали. А сырники становились все тоньше и тоньше.

Еще казалось, что из нашей семьи выкачали ощущение любви. То самое приятное чувство, которое делает для тебя человека родным и особенным. Улыбка в ответ на шутку, мимолетный чмок в макушку, звонкое «доброе утро» за завтраком и нежное «доброй ночи, малышка» перед сном. Теплые и глубокие объятия. Взгляд глаза в глаза без стеснения и смущения. Принятие. Полное и безусловное.

Ощущение любви сменилось ощущением перманентного страха. Скорби. Тревоги.

Трагедия всегда поражает внезапно. Еще вчера вы хохотали за утренней чашкой кофе и обсуждали жизнь в свое удовольствие, а завтра ты находишь его в ванной, полной красной от крови воды.

Когда я нашла его мертвым, то не заплакала. Но внутри полностью и вся сжалась до размеров нано-точки. Замерла. Остановилась. Кажется, именно в тот момент моя жизнь застыла. Реальность застыла.

Он оставил записку. Всего пару слов: «Я люблю вас, но это невыносимо. Простите».

Прощение пришло не сразу. После шока и горевания я пришла в ярость. Злилась. Очень сильно злилась. Сначала на отца. Как он мог меня бросить? Как он мог оставить свою любимую дочь одну? Неужели ему было наплевать на меня? На мои чувства? Он не подумал о том, каково будет мне?