То в гору, то вниз

.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

На первую ступень своей карьерной лестницы я поднимался, осторожно открывая дверь заводского отдела кадров. Это была самая нижняя ступенька, даже и не ступенька, а так, шаткая дощечка перед нею. Сейчас вступлю на неё, а дальше… А дальше непременно должно сбыться пророчество заведующего кафедрой неорганической химии политехнического института – профессора Абрамова. Это именно он, еще на первом курсе, обрисовал верхушку моей будущей производственной карьеры. И обрисовал не просто так, а после того, как во время лабораторной работы усталая преподавательница химической премудрости пожаловалась заведующему кафедрой на мою исключительную тупость.

– Ничего, – сказал профессор, почти дружески хлопая меня по плечу и осторожно трогая своими тонкими пальцами мой, отнюдь не хилый бицепс. – Ничего, что он путается в валентности кислорода и водорода… Ничего, зато из него выйдет крепкий начальник цеха. На производстве такие люди только и нужны. Нужны, как воздух. На производстве о валентности некогда думать. Там всё по-другому, и если не они, то кто же?

Эх, профессор, профессор, знал бы ты, какую искру сеешь в душе моей, сплошь покрытой сухостоем из прошлых желаний поработать. Если бы ты только знал… А усохла та душевная тяга к общественно-полезному труду во время бытия моего в расположении отдельной военно-строительной роты – средь рек растворных, кирпичных берегов и злых парней с гор, презирающих физический труд, как вороной конь стекловату. До армии мне нередко хотелось ударным трудом прославить своё имя, и даже мечталось иногда мне стать токарем – новатором, как почетный гражданин нашего города – герой труда Иванов, но армию не зря называют – школой жизни… Я понял там многое и даже, местами, больше того. Руками водить много легче, нежели ими же кирпичи класть. Истина, не подлежащая никакому сомнению. Особенно, если она орошена обильным выделением пота в различных местах тела с раннего утра и до позднего вечера. Всё это прошел мой крепкий и стойкий к невзгодам организм. Всё он выдержал, и почти всё осознал. И потому после профессорского пророчества я уже и не представлял себя иначе, как в руководящем кресле да за широким столом, стоящим в атмосфере всеобщего уважения, всяческого почета и зарплаты, чтоб дальше некуда. Мне очень хотелось поскорее стать руководителем, но сразу попроситься на высокую должность я постеснялся.

Сунув строгой тетке с острым носом свои документы, я вежливо поинтересовался:

– На работу бы мне как устроиться. По направлению я. Из института.

– Куда ж мне тебя устроить-то? – призадумалась кадровичка, внимательно разглядывая мой диплом. – Значит, инженер – технолог ты по пластмассе. Вот, беда-то. Мы, ведь, запрос на такого инженера три года назад давали, а с той поры море воды утекло вместе с главным инженером, очень ратовавшим за развитие нашего пластмассового производства. Теперь у нас главный инженер новый. Он считает, что корень любого производства – это инструментальный цех. Теперь все инженерные кадры только туда направляют. Сейчас лишь там вакансии. В цехе пластмасс инженерных вакансий нет. Всё в инструментальном. А ты, ведь, поди, в обработке металлов ни бум-бум? Не та специальность… Куда ж тебя теперь?

Я хотел ей как-нибудь таинственно да неопределенно кивнуть, но тут меня от стола оттолкнули. Нагло так оттерли, по-хамски, со знанием дела, неожиданно и обидно. Как говорится, гром грянул не из тучи, а из навозной кучи. И вскипело во мне негодование со страшной силой, но человек, оттолкнувший меня от серьезного разговора, был с красной рожей и при галстуке. С таким свяжешься, так тебе же дороже и выйдет: если он тебе в морду не сможет дать, так по судам затаскает. Таких прохиндеев в галстуках хлебом не корми, а посудиться дай. Так что, фиг с ним, свобода дороже. Пусть борзеет… Перетерплю, но запомню. Узких дорожек на свете этом такое изобилие, что только держись. Куда ни глянь. Память у меня крепкая и третий разряд по боксу имеется. Ну, как говорится, погоди…

– Варя, – стучал по полированному столу указательным пальцем красномордый наглец при галстуке, – когда ты мне десять литейщиков найдешь? Когда? Третий месяц к тебе хожу!

– Да, где я тебе их возьму, Виталий Петрович, – мило улыбаясь подлому говоруну, ворковала моя недавняя собеседница. – Не желает никто идти к тебе работать. Что ж я тебе рожу желающих?

– Да, хоть, роди, Варя, – никак не хотел униматься мой обидчик, – хоть роди, но кадрами мой цех обеспечь! Если помощь нужна, скажи и не стесняйся! Что же вы так цех пластмасс не любите, Варвара Денисовна?! А?

– Как же не любим? – продолжала улыбаться Варвара Денисовна, указывая в мою сторону рукой. – Вот инженера – технолога по пластмассе специально для тебя вытребовали. Тебе только осталось у главного инженера вакансию выбить. Выбьешь – он твой.

Подлый тип исподлобья глянул на меня, пожал плечами и опять перевел взор на кадровичку.

– А на хрена он мне, Варя? У меня этих технологов шесть штук, только толку от них, как от борова кефира. Мне инженеры не нужны, самому ума девать некуда, ты мне литейщиков дай! Литейщиков!

– Как это «на хрена»? – резко подключилась к разговору женщина, сидящая досель молча у окна. – А кого ты вместо Зинки Матвеевой на приготовительный участок поставишь? А тут инженер готовый да еще с пластмассовым образованием. Где ты еще такого ценного специалиста возьмешь на время декретного отпуска?

После таких слов о моей скромной персоне, в глазах на красном лице вспыхнула бледно-розовая искра интереса. Мужик осмотрел меня с ног до головы, словно цыган памятник медному всаднику и задал глупый вопрос.

– Ты, чего, правда, в пластмассах хорошо разбираешься?

– Да, – нагло ответил я, твердо зная, как на какие вопросы отвечать надо. Каков вопрос, таков и ответ, как говорится!

Красная рожа, хотя нет, теперь уже не «рожа», а начальник цеха пластмасс Виталий Петрович Бирюков, еще раз озарил меня оценивающим взором и кратко бросил насторожившимся стратегам кадрового фронта.

– Оформляйте на время декретного отпуска Зинки!

2

Где-то, через полчаса, мы с Виталием Петровичем вступили в шум пластмассовой переработки. Хор литьевых машин, с гидравлическими прессами на подпевках, встретил не особо жизнеутверждающим гимном производству. Всё кругом хрипело, шипело и чавкало. С непривычки хотелось поглубже втянуть голову в плечи да бежать, куда глаза глядят и обязательно без оглядки. Другой на моем месте, может быть, так бы и сделал, но я с производством был уже знаком. Правда, длилось то знакомство всего четыре дня, а на пятый день производственной практики мой друг Мишка положил нашим ежедневным встречам с производством конец. У Мишки была «волосатая рука» на спортивной кафедре, и эта рука стырила со стола заведующего чистый бланк центрального совета общества «Буревестник» с печатью. Мы с другом скоренько написали на этом, почти волшебном бланке себе вызов на международные соревнования по спортивной ходьбе, показали данную писанину руководителю практики и уехали в деревню к Мишкиному деду ловить рыбу. Сперва мы хотели написать, что нас командируют на олимпиаду в Лос-Анжелос, но потом решили не выпендриваться, и ограничились турниром ходоков в рамках дней молдавско-румынской дружбы. Это потом я здорово пожалел об отсутствии у себя производственных навыков, на рыбалке же было здорово и весело…

А Виталий Петрович, между тем, привел меня в не особо просторное помещение без окон и с одной дверью. Все стены того помещения были обшарпаны, закопчены, но на них можно было еще угадать плохо различимые следы былой краски, кажется – её покупали зеленой. В помещении было жарко, как в кочегарке броненосца «Потемкин», и стоял тяжкий смрад, никоем образом не ассоциирующий себя с озоном или какой другой приятностью воздушной среды. Вдохнуть всю эту гадость полной грудью было боязно. Однако, газов бояться, в цех пластмасс не ходить.

По правую руку от входа, между двух шкафов, когда-то давным-давно обмурованных низкокачественной глиной, стоял сваренный на скорую руку стол с крышкой из изрядно вспученной древесно-стружечной плиты. За столом на железных табуретах сидели два понурых мужчины с огромадным унынием во взоре. Один сиделец был в тренировочных штанах и с лицом квартирного вора, никак не желавшего встать на путь исправления, а другой в брезентовых брюках, в серой трикотажной куртке одетой на голое тело да с взглядом быка на скотобойне после первого знакомства с обухом топора не особо умелого забойщика. Возле грустных мужчин стояла невысокая женщина очень красивая женщина, но с большим животом. Женщина была чем-то возбуждена и часто дышала, опасливо поглядывая в нашу сторону. А глаза у неё огромные цвета светло-синего весеннего неба.

– Вот, Зинаида, – ткнул в мою грудь пальцем начальник цеха, – смену тебе привел. Прямо из института. С кровью в отделе кадров выбил. Научи его всему – чего знаешь, чтобы…

– Чтоб он нам тоже ребеночка родил, – с ядовитой усмешкой в мгновенно просветлевшем взоре вмешался в монолог начальства мужик в майке. – Он родит богатыря нам к исходу…

– Сухов! – встрепенулся начальник, словно кто-то ткнул его в верхнюю часть бедра ржавой иголкой. – С утра бухой?!

–Ты, чего, начальник?! – вскочил с табурета обиженный насмешник. – Капли в рот сегодня не брал! Вчера позволил себе по причине исключительной склочности бабы своей, а сегодня – ни-ни! Да, пусть я последней падлой буду! Да, чтоб я…

Виталий Петрович резко отмахнулся рукой от пылких объяснений и на повышенных тонах решил отчитать молчавшую рядом и с ним женщину. Других достойных кандидатов для воспитательной работы под рукой руководителя не оказалось, а назойливый воспитательный зуд в душу внезапно явился. Крепко зудело в начальственной душе. И кто-то должен был непременно с этим зудом познакомиться поближе. Контингент же стоял перед Виталием Петровичем – еще тот. Такой контингент воспитывать – это даже не воду решетом носить, это гораздо бесполезней. Я тоже пока был не в счет. Но ситуация сложилась так, что воспитать надо было кого-то обязательно. Для авторитета надо! И для успокоения души.

– Зинаида, – строго указал начальник пальцем на груду рваных мешков под шкафом, – когда кончится этот бардак?! Сколько мне еще говорить! Разуй глаза! Пыль, грязь, гранулы по полу рассыпаны! Ты знаешь, сколько один килограмм пластмассы стоит?! А вы её каждый день с дерьмом мешаете! А вон там чего у тебя?!

Разошелся Виталий Петрович не на шутку и повел шумно вздыхающую Зинаиду от стола по пыльным производственным углам. Я же остался возле стола, потому как идти без приглашения следом за гневным начальством особого желания не было. Нахожусь еще.

– Чего колом стоишь? – подмигнул мне говорун в линялой майке, и указал рукой на свободный табурет. – Садись.

Потом мне были протянуты одна за другой две жилистые руки, и мы познакомились. Первого моего нового знакомого звали Витьком Суховым, а второго Васяней Нечаевым. Васяня тотчас же после знакомства попросил у меня взаймы два рубля. Так жалостливо попросил, что не смог я ему отказать. Как только желтенькие бумажки оказались в Васянином кулаке, табурет его мигом опустел.

– К нам, значит, – почесал правую щеку левой рукой Витек. – А где до нас работал?

– Я в институте учился по специальности «переработка пластмасс», – мне почему-то непременно захотелось похвастаться.

– Студент, значит…

– Не, не студент, инженер уже я, – попробовал я прояснить истину перед собеседником, но тот меня не слушал, и, судя по мечтательному блеску глаз, находился где-то далеко в плену приятных воспоминаний.

– Вот, по второй ходке чалился со мной вместе один студент. Фраер, конечно, но пил всё, что горит. Один раз…

А вот что случилось в тот раз, мне узнать было не суждено. Сзади меня упал лист пыльного и плотного картона и из-за сушильного шкафа выбрался мужик верхний частью головы здорово напоминающий вождя пролетариата, а нижней частью бабу-ягу в исполнении одного весьма известного артиста. Выползший из-под шкафа тип неторопливо пошамкал губами и спросил Витька чуть негодующим тоном:

– Вы чего тут разбухтелись?

– Шеф ходит, – указал Витек рукой в сторону Виталия Петровича, читающего очередную нотацию Зинаиде. – Сердитый. Слинять бы вам отсюда, а то, ведь, неровен час…

– Эт, ешкин канделябр, – засуетился мужик с лысиной вождя. – Принесла его нелегкая! Капка вылезай! Малину тебе в рот!

Тут же за суетливым лысяком из-под шкафа выползла дородная женщина с растрепанной прической. Мужик, застегивая на ходу брючный ремень, торопливо затрусил к выходу. Женщина пошла туда же, но степенно и с высоко поднятой головой и грудью. Ну, пава павой, ни дать, ни взять…

– Боря Федул с Капой Куколкой, – просветил меня Витек, когда встревоженная нашим разговором пара скрылась из виду. – Он дробильщик, она кладовщица и у них здесь иногда временами любовь случается. Да, и не только с ней случается. Боря, вообще, ходок известный. Ети его мать. Любит баб, стервец. Ты тоже, если кого в цехе присмотришь – не стесняйся и сразу договаривайся. Там за шкафом для свиданий с утехами – милое дело. Лучше не придумаешь. Все по первому классу оборудовано. Лежанка крепкая, телогрейки постелены для мягкости, короче, договаривайся и сюда. Только учти один момент.

Витек подтянул к себе пыльный картонный плакат и продолжил свою поучительную беседу. На плакате красовался молодой улыбающийся рабочий в каске, указывающий рукой дорогу в сторону светлого будущего. Убедительный был плакат, куда укажет, туда и пойдешь, правда, один глаз передовика на плакате был выжжен окурком. То ли не в ту сторону он кому-то указал, то ли пепельницы в нужный момент у кого-то под рукой не оказалось…

– Вот, – подмигнул мне добровольный наставник, указывая на рабочего с широкой улыбкой, но без глаза, – если он головой вверх стоит, значит, помещение занято. Туда не суйся! А при других положениях головы – веди кого хочешь. Короче, учись, студент.

– Я не студент, а инженер, – вновь вступился я за свое высокое звание.

– Да, какой ты инженер, – махнул рукой Витек, а потом ею же указал в сторону угла, где начальник продолжал воспитание беременной Зинаиды. – Вон, Петрович – так тот точно инженер, а ты еще студент, на все сто…

Виталий Петрович в это время для чего-то стал себя бить по бедрам ладонями, словно петух после выяснения отношений с соседом, а затем резко нагнулся, схватил с пола щепоть чего-то и стал сыпать это «чего-то» перед носом, часто моргающей Зинаиды. Рот начальника открывался в половину лица, и казалось, что вот-вот, Зина будет проглочена в пылу воспитательной беседы. Еще чуть-чуть и… Потом между ними случилось что-то вроде короткого замыкания, и они, подобно искрам, разбежались в разные стороны: Зинаида к нам, а начальник к двери.

3

– Где Нечаев? – подбежала к нам запыхавшаяся Зинаида, старательно утирая рукавом голубого халата маков цвет своего лица.

Услышав вопрос, Витя тут же стал весьма артистично изображать поиск своего напарника. Искал он Васяню, присевши на корточки и под столом и под лавкой. Точно так искал, как подслеповатая старушка ищет свалившейся с колен клубок шерсти.

– Ладно, – продолжала волноваться Зина, – тогда один иди под вакуумные сушилки да подмети там, чтоб чисто было.

– А хи-хи не хо-хо, – окрысился Витек. – Я сушильщик, а не подметало! Не буду я ничего подметать! Не моя территория!

– Как не твоя? – теперь уже взъерепенилась Зинаида. – Чего ты передо мной ваньку ломаешь? Чья же она, если не наша? Читай свои обязанности!

Зина схватила лежащие на шкафу мятые листы, скрепленные ржавыми скобами скоросшивателя и швырнула их ими в Витька, тот ловко поймал их и отправил обратно.

– Здесь про рабочее место сказано! – орал он истошно, слегка обрызнув мою щеку слюной. – Мое рабочее место за столом! Не имеешь права! Будешь беспредельничать – уйду! Меня везде с руками и ногами!

– Да, катись отсюда! – еще крепче распалялась Зина. – Ты уж три раза уходил, а потом приползал на брюхе! Забыл что ли? А? Забыл? Кому ты такой нужен? Алкаш поганый!

– Я? Я не нужен?! – Витя резко вскочил из-за стола…, потом взял щетку на длинной ручке и пошел в тот угол, где совсем недавно воспитывали Зинаиду.

– Вот, гад, – тяжело вздохнула Зина и села к столу. – Сейчас посижу немного и покажу тебе ь всю здешнюю технологию.

На участке, где командовала Зинаида, пластмассу готовили к переработке. Здесь её сушили и смешивали с разными разностями. Видов пластмассы здесь было больше двадцати, но только три или четыре из них именовались так, как их назвали при рождении, остальные же назывались: то «стекляшка», то «сечка», то «горох», а один материал вторичной переработки со специфическим цветом звали ласково – «говнецом». Представляете? Я поначалу даже смущался слегка, когда ко мне подбегала молоденькая литейщица и спрашивала где ей насыпать килограмм тридцать сухого «говнеца», но скоро привык. Вот бы сюда нашего преподавателя по высокомолекулярным соединениям, который никак не хотел ставить мне зачета за то, что я не мог без запинки сказать «акриланитрилбутадиенстирольный сополимер». Вот бы его заставить «говнецо» посушить.

Не успели мы с Зинаидой обойти и половины её хозяйства, как, вдруг, в сушилку ворвалась толпа с металлическими ящиками в руках. Около сушильных агрегатов началось столпотворение. Люди, толкаясь и матерясь, подбегали к сушилкам, дергали заслонки загрузочных устройств и торопливо насыпали гранулы пластмассы в ящики.

– Разбор начался, – крикнула мне Зина и оттащила меня за ближайший шкаф. – У них сдельная оплата. Кто не успеет сухого материала набрать – «пролетит». Больше сухого материала наберешь – больше заработаешь. Сейчас им на пути лучше не попадаться.

Этот «разбор» почему-то живо напомнил мне нашествие саранчи на сельскохозяйственные угодья. Я такое недавно по телевизору видел, а явь всегда страшнее телевизора всегда. Жуть, одним словом!

Через десять минут народ из сушилки схлынул. Последние очень крепко ругались, а один широкоплечий мужик сером линялом халате в злобе своей ударил пустым ящиком по пыльной колонне. После этого удара от ящика отвалилась ручка, а от колонны кусок штукатурки.

Когда сушилка опустела, мы с Зиной вышли из-за шкафа. Если по первому моему впечатлению в сушилке был полнейший беспорядок, то теперь я понял, что впечатление меня здорово ввело в заблуждение. Не знало оно, что такое беспорядок. Мне кажется, что Москва после набега подлого хана Тохтомыша выглядела куда приличней, чем сушилка после разбора. А, хотя, черт его знает? Не было меня тогда в Москве…

Я искренне удивлялся тому, что видел, а Зинаида встревожено озиралась по сторонам. Она кого-то искала, но в сушилке кроме нас никого не было.

– Где же они? – прошептала Зина и пристально глянула мне в глаза. – Ты Ваське Нечаеву денег не давал?

Я потупил виноватый взор и сознался, а Зинаида заплакала.

– Я ж в положении, – причитала она жалостливо. – Мне ж тяжелого поднимать нельзя. Кто ж материал в сушилки загрузит? Ой, беда. Вот, твари! Нельзя им во время рабочей смены денег давать! Ни в коем случае нельзя! Что ж теперь делать-то?

– Давай я загружу, – робко вызвался я и погладил вздрагивающую Зину по плечу. – Чего реветь-то?

Где-то с час я в поте лица своего (в сушилке было очень жарко) таскал двадцатикилограммовые мешки, разрезал их и засыпал содержимое мешков в загрузочные бункера. Зинаида показывала что и куда засыпать, а я всё показанное старательно засыпал. Тяжко мне было с непривычки, но я терпел и всю предложенную мне работу выполнял беспрекословно. И мне показалось, что я сейчас, ради Зины, гору Эверест перенесу с полюса на полюс. Гору переносить не пришлось, но материал куда надо засыпал вовремя. К началу следующего разбора мы успели всё засыпать, подмести и даже минут пятнадцать поговорили, сидя у стола. Витька с Васяней я в тот день больше не видел. Последствия следующего разбора уже ликвидировали сушильщики второй смены: серьезный да непьющий Николай Казарин в очках, не раз уже отремонтированных при помощи синей изоленты, и молоденький Саша Бабенко, проваливший экзамены в институт, а теперь решивший перед армией хлебнуть трудностей рабочей жизни. Сразу видно – умный парень. Понимает, что тяжело в учении, легко в бою. Конечно, сушилка не армия, но тоже не сахар. Это я быстро понял…

После работы мы с Зиной пошли вместе. Я взял свою сумку, хранившуюся под прикрытым очками оком бабушек из охраны, и Зинаида проводила меня до общежития, где я буду теперь коротать нерабочее время. По дороге мы разговаривали. И мне так нравился её голос, что я чуть было не запел, но вовремя перестроился на производственную волну.

– И чего теперь будет с Суховым и Нечаевым? – спросил я, когда мы вышли из проходной.

– А ничего не будет, – пожала плечами Зина. – Завтра опять на работу выйдут, поору на них для порядка и всё.

– Гнать таких надо! – заклокотала во мне гневная составляющая души. – Гнать! И три шеи!

– А работать, кто будет? – засмеялась Зинаида. – Не идет никто к нам работать. Зарплата маленькая, мешки тоже целый день таскать – не чай с бубликом пить, к тому ж – летом у нас очень жарко. Уж Витю с Васей раза по три выгоняли, а вот взять на их место никого не смогли. Одни пропойцы в сушилку идут. Я таких ухарей здесь видела, что голова кругом. У меня на участке только двое непьющих: Казарин и Бабенко. Но и с ними не без проблем. У Казарина жена в больнице работает, так он каждый месяц по две недели на больничном сидит, а Бабенко осенью в армию уходит, и выпивать уже потихоньку начинает. В третьей смене работают Жора Укропов с Саней Цаплиным. Еще те кадры. За ними тоже глаз да глаз нужен: чуть что – и запой у них начинается. Хорошо, если не у обоих сразу. Ежели по одному пьют, то терпимо, а вот когда вместе… Подготовку же материала с меня спрашивают. Начальник цеха каждый день, как резаный орет. Ой, беда.

Когда я ложился спать, то вдруг вспомнил старую бабушкину присказку:

– Спать ложусь на ново место, жениху приснись невеста.

Глупость, конечно, но что-то приятное струится от глупости этой по душе. Приснились мне в ту ночь: сушилка, начальник цеха и Зинаида без живота. Красивая…

4

На следующее утро Витя с Васей работали как ни в чем не бывало. В начале смены Зина провела с ними воспитательную беседу на повышенных тонах и швырнула в потупившихся сушильщиков кусок пыльной ветоши, в ответ мужики побожились, что больше «ни-ни» и всё пошло своим чередом.

Пока Витек с Васяней разбирались с последствиями утреннего разбора, мы с Зинаидой пошли на ежедневное совещанье к начальнику цеха, которое в простонародье называлось – «сводкой без водки». На сводке присутствовал весь цеховой бомонд: два заместителя начальника, начальник смены, мастера участков, старший диспетчер и еще кое-кто, чьих должностей я с первого раза не запомнил. Человек двадцать всего. Начальник цеха представил меня, как нового мастера приготовительного участка и все мне стали приветливо улыбаться.

– Какие милые люди, – подумал я и вздрогнул от внезапного грохота.

Этот началось основное действо сводки. Виталий Петрович часто бил кулаком по столу и орал до оконного звона.

– Когда это кончится! – метался по кабинету раздраженный глас руководителя. – Почему суточный план вчера только восемьдесят четыре процента сделали! Почему?! Выгоню! Вышвырну на улицу с волчьим билетом! Всех вышвырну! Вы меня еще плохо знаете! В колхоз пойдете! Коровам хвосты крутить! Я вам устрою! Почему на сборке сегодня сорок первого корпуса не было?! Сидоров!!!

Мастер корпусного участка вскочил со стула, как ошпаренный, быстро утер тыльной стороной ладони лоб и, пристально глядя в плинтус, просипел:

– Машина сломалась.

– Какая машина! – еще раз досталось столу от крепкого кулака руководителя.

– Семнадцатая.

– Механик!!!

Седовласый механик поднялся со своего места степенно, и, продолжая обследовать мизинцем широкую ноздрю, неторопливо вещал прокуренным баритоном.

– Как же ей не сломаться, Виталий Петрович? Уход за оборудованием нужен. Уход. Нет работы, возьми тряпочку да протри машину, вот он и не сломается. Всякая машина ласку со смазкой любит. Не нами придумано, не нам отвергать. Ты к ней по-хорошему и она не подведет. А у нас, ведь, как? Хоть бы один человек в цехе машину протер. Хоть бы один… Никому ничего не надо… Я, ведь, всем говорю, товарищи, берегите оборудование. Вот вчера, например,…

– Что с машиной? – дергая желваками на скулах, перебил механика Виталий Петрович.

– Шток оборвало.

– Так, поставьте другой, мать вашу!

– А где ж я его возьму? – широко развел руками механик. – Вы же мне сами, Виталий Петрович, заявку на запасные части не подписываете. Вам всё: дорого да дорого. А вот приперло, теперь, видишь ли, поставь «другой». Нет другого. Пожалеешь алтыну, готовь полтину. Так всегда бывает при недальновидном руководстве. Вот, ведь, какие дела-то творятся…

– С соседней машины сними! – побагровев лысиной еще раз грохнул кулаком по столу начальник.

– Вот так и приходится хорошую машину разорять, – глубоко вздохнул блюститель механизмов цеха пластмасс. – Бардак! Кругом бардак! Чего делать-то? А, снять, снимем… Да чего там «снимем»? Уж сняли и поставили. Только, чего делать дальше будем? Как жить?

– Значит, машину отремонтировали? – начальник цеха быстро перевел взгляд на мастера Сидорова. – Сколько корпусов сделали сегодня.

– Нисколько, – еще ниже опустил кучерявую голову мастер.

– Почему?!!

– Пресс-форма сломалась.

– А как же ей не сломаться, если в неё горелый материал впрыснули? – оторвал зад от стула мастер участка ремонта пресс-форм. – На время ремонта машины обогрев цилиндра надо было выключить. А у нас ведь никому до пресс-форм дела нет: всё подряд в них дуют, всё подряд! Бардак, кругом бардак. Никому ничего не надо.

– На себя посмотри, – огрызнулся Сидоров. – Кто мне вчера кривую секцию в пресс-форму сунул?

– Не звезди, – прошипел ремонтник пресс-форм и погрозил производственнику кулаком.

– Сам не звезди, – продолжал отстаивать честь своего участка Сидоров.

Виталий Петрович выпучил глаза, подобно вареному раку, и до бела сжал кулаки. Вместе с кулаками начальника напряглись все. Стало тихо. И этой почти гробовой тишине прошелестел голос старшего диспетчера – женщины пожилой, но тщательно следящей за своей внешностью, особенно за окрасом губ.

– А еще из сборочного цеха сообщили о том, что световодов у них нет. Вчера три часа простояли и сейчас стоят.

– Мокина! – еще раз взревел Виталий Петрович. – По-че-му?!!

– Материала сухого не было, – лучезарно улыбнулась беленькая девица с коротенькой стрижкой и с ярко выраженным греческим профилем.

– Как так не было?! – не дожидаясь реакции начальства на свежую информацию ринулась отбивать нападки на сушильный участок Зинаида. – Был материал! Ты сама не организовала работу, а на других сваливаешь! Я вчера Шурку Филину спрашивала, чего, дескать, световод не работаете, а она говорит, что людей у вас в смене нет! Ты же сама сразу троих в отпуск отпустила. Распустят людей, а на других..!

– А ты чужих людей не считай, – пошла малиновыми пятнами по лицу Мокина. – За собой лучше смотри! Забрюхатела неизвестно от кого, а туда же – людей чужих считать!

–Я, хоть, «неизвестно от кого» смогла,– тут же парировала выпад Мокиной Зина. – А на тебя вообще ни у кого ничего не поднимается! Швабра крашеная! Кошелка кривоногая!

Получив столь язвительный словесный отпор, Мокина рванулась в сторону Зинаиды, намереваясь дать волю рукам, но соседи её не пустили, а начальник, обложив всех нас семиэтажным матом, оживленную совещанию прекратил и громогласно предложил выметаться вон из его кабинета. И вняли мы все этому предложению с превеликой радостью. Мигом все вымелись. Мужчины пошли, обсуждая вчерашний проигрыш местной футбольной, в конец коридора покурить, женщины торопились в техчасть, чтоб посмотреть платья, в котором сегодня Любка Пронина на работу пришла (где она только такие наряды покупает?), мы же с Зинаидой пошагали в сторону сушилки.

– На сводке всегда надо ухо востро держать, – продолжала делиться со мной драгоценным опытом наставница. – Чуть расслабишься – вмиг заклюют. На сводке каждый норовит свое дерьмо другому подбросить. Как зазевался, так сразу же и огребай на полную катушку. Главное не мямли. Виталий Петрович мямликов не любит. Надо соврать – соври, но чтоб всегда уверенно да в полную глотку. Как начнешь один работать, так тебя сразу начнут на слабину проверять. Не поддавайся! И помни всегда: кто первее, тот правее.

У самых ворот в сушилку нас догнала белобрысая Мокина и с милейшей улыбочкой обратилась к Зине.

– Зиночка, радость моя, подготовь мне назавтра голубых стекляшек килограмм пятьдесят. Технологи ко мне придут новое изделие пытать. Будь они неладны со своей новой техникой. Помоги, будь добра!

– Конечно, конечно, – сразу же заулыбалась Зинаида, – как же я лучшей подруге и не помогу. Всё в лучшем виде сделаю. Без вопросов. Расстараюсь – дальше некуда.

Вика Мокина побежала по своим делам, и Зина ласково улыбалась ей вслед и шептала чуть слышно:

– У, стерва кривоногая. Погоди у меня, сука…

Ноги у Вики действительно были чуточку кривоваты, зря она короткую юбку на себя напялила. А, впрочем, может, и нет? В принципе-то, нормальные ноги…

До обеда время пролетело быстро. Я попробовал изучить устройство сушилок самостоятельно, потом под руководством Витька научился запускать в работу вакуумную сушилку. Не простое это дело. Запутаешься, не тот вентиль откроешь и еще лишних три часа материал сушить надо. Витек яростно матерился, когда после его объяснений я стал открывать как раз тот самый «не тот вентиль». И так меня здорово пронял выговор Витька, что разбуди меня теперь ночью, я за тридцать секунд сушилку в работу запущу. И не ошибусь ни разу. Вот, что значит, учитель у меня был правильный, с понятиями. Педагог. Не тем людям подрастающее поколение мы доверяем. Ой, не тем.

А после обеда, ближе к концу смены в действиях сушильщиков стало просматриваться легкое волнение. И невооруженным взглядом было видно, что они чего-то замышляют. Привычки замышлять что-нибудь хорошее у знатоков сушильного дела не было (это я уже хорошо понял), поэтому мне стало как-то не по себе. Казалось, что именно для меня готовят коварные сушильщики подлый подвох, чтоб проверить мою сущность на прочность. Но черт оказался не таким страшным, как его малевало мое воображение. Как всегда в жизни всё оказалось проще, чем в страшных думах. Витек, ходивший кругами около нас с Зиной, решительно плюнул на пол и сказал с улыбкой нашкодившей первоклассницы.

– Зин, а ты когда за декрет проставляться будешь?

– Мне еще неделю работать, – насторожилась Зинаида, по-видимому, догадываясь, куда её подчиненный клонит.

– Ясное дело, что неделю еще, – протяжно вздохнул тот, подтягивая повыше резинку тренировочных штанов. – Только, вот, Васяня с понедельника в отпуск уходит и к мамане в деревню уезжает, а, ведь, он твой товарищ, Зинаида. Второй год, так сказать, бок о бок, как родные. Нехорошо. Мы через неделю провожать тебя будем, а он у мамани на печи лапу сосать. Не по-товарищески это. А вот сегодня после работы всё один к одному сходится. Ты литр за декрет выставишь, студент литр за прописку и Вася пузырек за отпуск. А? Красота!

– А другие смены как же? – решила смутить подчиненного Зина.

– А чего «другие»? – махнул рукой Витя. – Николай не пьет, Сашке в армию скоро и так обойдется, а Жора с Саньком подтянутся. Им только свистни.

– Ага, подтянутся они, – вздернула бровью Зинаида. – Подтянуться, нажрутся в усмерть, а третью смену кто за них работать будет? Опять меня ночью из дома вызовут?

– Да, ладно, – обиженно поджал губы Витек, – не хочешь проставляться, так и скажи, а то гонит мне тюльку по ушам. Слушать противно. Зажилила ты, значит, свой декрет, Зинаида. Зажилила. Так и запишем…

– Ничего не зажилила, – теперь уже замахала руками Зина. – Не имею такой привычки. Только, не сегодня пойдем, а завтра, в субботу. В час дня встречаемся около трех ив.

– Вот, це гарно! – энергично потер Витя ладони и побежал к Васяне, который таскал мешки из кузова грузовика. – Я знал Зинаида, что ты человек! Учись, студент!

Последняя фраза была явно брошена в мой адрес, но мне учиться по указанию Витька никак не хотелось. Преподаватель основ безопасности труда нашего института – доцент Кузнецов не раз предупреждал нас на своих лекциях, что руководителю пить с подчиненными – последнее дело.

– Выпьешь раз и прощай весь авторитет, – строго хмурил бровь преподаватель, глядя в ясное небо за окном аудитории. – На шею мигом сядут. Им палец в рот не клади. Они, ведь, знаете какие…

Я подошел к Зине и прямо ей заявил, что ни на какую пьянку с подчиненными идти не собираюсь.

– Зря ты так, – вздохнула Зинаида. – Озлятся они, если ты им бутылку не поставишь. А тебе их злить никак нельзя. Разозлишь, так они тебе столько подлости наделают, что небо с овчинку покажется. Ты уж переломи себя на разок. Посиди с ними на берегу. Не пей, а посиди. Тебе же лучше будет. Положено так. А если нет денег, то я тебе дам.

Были у меня деньги. Силы воли не было, а деньги были. Вынул я из кармана штанов червонец, отдал его Зине, и договорились мы встретиться завтра в половине первого возле моего общежития.

5

К месту встречи я решил выйти пораньше, то же самое, видимо, решила сделать и Зина. Только я открыл дверь на улицу, так тут же и увидел свою наставницу, бредущую с двумя тяжелыми сумками в руках.

– Ух, – сказала она, передавая мне свою ношу, – упарилась. Вроде и сумки не особо тяжелые собрала, а метров сто прошла, и всё, не могу больше. Хорошо, что ты рядом оказался.

Шли мы молча. Зинаида думала какие-то свои думы, а я никак не мог придумать того, о чем бы мне спросить молчаливую спутницу для завязки разговора. Ничего путного в голову не лезло. Всё дребедень какая-то, вроде того: при какой температуре надо сушить пластик АБС, если он три дня простоял в открытом ящике под дождем. И как повернется язык такую глупость у молодой симпатичной женщины спрашивать? А, может, о погоде с ней заговорить? Тоже как-то не того. Чего я могу дельного о погоде сказать? Я не синоптик. Вот так и шли мы безмолвно до тех пор, пока Зина возле заводской проходной, мимо которой нам пришлось пройти, нашего затянувшегося молчания не решилась нарушить.

– Жалко мне с завода уходить, – кивнула она головой в сторону больших часов над главными входными дверями завода. – Привыкла уж здесь. Четвертый год работаю. Как ПТУ закончила, так сразу же сюда и пришла. Сперва литейщицей работала, потом кладовщицей… Теперь вот мастером стала. Вроде, как вчера всё это было. Эх, жалко.

– Так вернешься еще, – улыбнулся я, радуясь возможности поддержать беседу. – Вот родишь и опять в сушилку вернешься. Вон как у тебя складно получается мужиками командовать.

– Вряд ли, – вздохнула Зинаида. – Я, ведь, родом-то из деревни. Двадцать километров отсюда. Здесь у тетки жила. У двоюродной сестры моей матери. А я ей с ребенком нужна? Она и сейчас-то шипит хуже змеи подколодной… Помощи ей от меня мало. Я как рожу, так сразу в деревню поеду. В колхоз работать устроюсь. Ребенка нянчить родители помогут. Поругаются немного и помогут. Только он всегда со мной будет.

Мы прошли мимо заводской проходной. Спустились к реке, и пошли вдоль берега. Река была по правую руку от нас, а по левую народ копал картошку. Был конец августа и весь город ринулся на свои картофельные угодья. Вдоль речного берега стояло множество мотоциклов и велосипедов. Автомобили тоже на сельхозработах присутствовали, и даже несколько самых новых марок блестели новенькой краской средь пожухлой картофельной ботвы. Наш завод производил комплектующие для автомобильных гигантов, а те иногда, в качестве поощрения, напрямую поставляли к нам свою продукцию. Правда, на заводе для всех такого счастья не хватало, и народ вставал за ним в очередь. Очередей было несколько. Была общая очередь для всех желающих, по которой получить автомобиль считалось большим чудом. А еще были очереди: директорская, парткомовская, профкомовская, комсомольская и очередь передовиков производства. Вот в тех очередях автомобиль можно было быстро заиметь, но просто так в ту очередь не попадешь. Здесь без протекции никак. Мне об автомобиле мечтать еще рано, но Зина на свою судьбу злосчастную немного посетовала.

– Я, ведь, пока «в положение» не залетела, в комсомольской очереди третьей стояла. К новому году точно бы на новой «девятке» каталась. Я уж и на права учиться зимой поступила. Будь они неладны. Видно, не судьба…

Наши подчиненные ждали нас в условленном месте. Все шестеро собрались. Зина достала из сумки старенькую скатерть, и наш стол через несколько минут был уже готов к пиршеству. Собирали «стол» молча, и только Коля Казарин, повторял словно заведенный:

– Я, хоть, и непьющий, но компанию всегда поддержу. Я ради коллектива нашего, даже с супругой сейчас малость повздорил. Она меня зовет картошку копать, а я ей говорю – нет, Люся, рабочий коллектив мне дороже картошки. Вместо картошки макаронов потрескать можно, а без коллектива куда? Обиделась она и одна пошла копать. Ничего, на обиженных воду возят. Правда, ведь?

А как по первой разлили, так сразу же слово взял Витек. Говорил Сухов к моему удивлению долго и почти складно.

– Вот, значит, – начал он говорить с удивительной серьезностью для своего не очень серьезного образа, – стало быть, тля, собрались мы здесь не просто так, а по поводу, тля. И даже, тля, не по одному. Первый повод – это, чтоб Зина у нас ребеночка родила, тля. И, стало быть, вместе с этим поводом мы мастера нового «обмываем». Вот, тля. И вот хочу я сейчас, тля, дать тебе студент наш рабочий наказ, тля, чтоб ты всегда к нам с уважением и не закладывал бы никогда. Тля. Как ты к нам, так и мы к тебе, тля. А то ведь среди вас, среди грамотных частенько люди с гнильцой бывают, тля. Нет в вас понятия рабочей души… Тля…

Услышав насчет «гнильцы» и «понятия рабочей души», я внутренне как-то весь встрепенулся. За кого они меня принимают? Я до армии слесарем год отработал, после армии перед подготовительным отделением еще полгода возле верстака слесарного простоял, в стройбате два года оттрубил и неужто я не научился душу рабочую понимать? Еще как научился! И я им сейчас покажу! Первым делом я залпом осушил свой стакан. Да так лихо у меня это получилось, что даже Витек, понюхав дольку соленного огурца, покачал головой и сказал с некоторой толикой уважения:

– Молоток, студент. Вот это по-нашему.

Длинных разговоров за столом больше не заводили. Сначала всё тот же Витек молвил:

– Между первой и второй перерывчик небольшой!

А уж дальше было:

– Ну, чего, давай еще по одной.

После третьей дозы ко мне подсела Зинаида и шепнула мне на ухо:

– Ты, Андрей, за ними не гонись. Они привычные.

– Да, ладно, Зин, – широко улыбнулся я в ответ на заботу, – мы тоже не лыком шиты.

– Может, домой пойдем, – прошептала мне в ответ Зина. – Пойдем, проводи меня.

Мне очень не хотелось уходить с берега реки. Здесь, ведь, становилось всё лучше и лучше. И мужики, оказывается, вполне нормальные. Васяня, вон, как разговорился. Рассказывает всем про ловлю налимов под корягой, словно Цицерон о греческой философии. Витек насильно заставляет Николая водки выпить, Сашка зачем-то к кустам пополз. А Жора с Саней никак не разберутся у кого майка крепче, вон, как друг друга за грудки дергают. Так душевно сидим, и, вдруг, в разгар веселья – уйти? Не хочется!

– Давай, Зин, посидим еще немножко, – чего-то, вдруг, ласково погладил я Зинаиду по плечу, – пойдем.

Тут же мы выпили еще по одной. Вася крепко схватил меня за локоть, отвлек от Зины и стал, часто матерясь, доказывать, что «налим налиму – рознь». Я хотел попросить Зину, чтоб еще немного на берегу посидеть, но на её месте уже сидел Жора с окровавленным носом и, утирая кулаком слезу сетовал, что все бабы козлы. Мне было радостно и здорово. И, видимо, от радости этой все вокруг как-то чудесно подрагивало и расплывалось. После следующего стакана мне захотелось освежиться и я, оттолкнул от себя Васю с Жорой, побрел густые заросли ивняка. Пробирался я по зарослям не долго, шагов пять, потом оступился и покатился куда-то. Очнулся я, стоя на коленях в прибрежной грязи. Рядом текла река. Я поднялся, с большим трудом сделал шаг и окунул лицо в холодную воду. Стало немного полегче, но, все равно, всё вокруг меня трепетало и вертелось, и лишь иногда мое сознание фиксировало четкие картинки. Вот серая кора старой ивы, вот зеленый лопух, вот желтый песок, чуть прикрытый подсохшими водорослями. А вот и тропинка вверх, на берег. Цепляясь за ветви, я куда-то полез. Лезть было тяжело, но я человек упорный. Я просто так сдаваться не люблю. Сперва я для чего-то стал считать свои падения. Потом сбился и полз бездумно. Сколько мне так пришлось ползти, теперь уж, поди, догадайся. Наверное, долго.

Выполз я на широкую полянку, с которой хорошо просматривалось плавное течение реки. Река степенно несла свои воды метрах в пяти ниже от меня. Я здорово утомился от своего восхождения, и мне стало так жарко, что тут же захотелось с крутого берега прыгнуть в воду. Захотелось и показалось, что если прыгну, то счастливее меня не будет на всем белом свете. Вот прыгну сейчас… И я прыгнул бы, непременно бы прыгнул, но, вдруг, оказалось, что я на крутом берегу не один. Чуть в стороне от меня на поваленном дереве среди светло-зеленой ивовой листвы сидела девушка в голубом платье. И не просто девушка, а настоящая красавица. Особенно меня поразили её смеющиеся глаза. Глаза золотисто-зеленого цвета. Почему, именно золотисто-зеленого? Не знаю. Мне так показалось. А еще в тех глазах кипело что-то бесовское. Именно, бесовское и непонятно-таинственное, каким-то образом проникающее в самую глубину души. Увидишь такие глаза, и всё…

Захотелось непременно заговорить с этой красавицей, познакомиться и… обязательно потрогать. А бывают ли такие чудеса? А, может быть, это видение? Фантом? Прекрасный фантом!

– Девушка, давайте знакомиться, давай, – хрипло выдавил я из себя (именно хрипло, по-другому не получилось) и попытался сделать решительный шаг навстречу своему счастью. Шаг не получился.

Когда я в очередной раз поднялся, девушка уходила в зеленые заросли. Я бросился следом. И уже почти догнал, даже кончиками пальцев коснулся её спины, но опять мне что-то попало под ногу.

Поднимаюсь. Вокруг ни души. Тишина. Где же она? Справа от меня шевельнулись кусты. Я туда! Мчу напропалую! Кругом туманная муть. Всё плывет и крутиться. Упругие ветки больно хлещут меня по лицу! Только мне на все наплевать! Черт! Опять падаю! Вставай! Вон она! Подбегаю! Хочу обнять её! Прижать покрепче к себе, чтоб больше не убегала! Обнимаю! Прижимаю! Она особо не противится, но шепчет испуганно:

– Что ты, Андрей? Что ты? Успокойся.

Откуда она меня знает? Надо спросить её. Хочу спросить, смотрю на неё и вижу в своих объятьях Зину. Четко вижу, как в кино с третьего ряда.

– Пошли домой, – шепчет она. – Пошли. Тебе домой надо. Пошли.

В глазах у меня опять пошла мутно дрожащая круговерть. Но, несмотря на происки этой круговерти, я пробовал петь русские народные песни. Во весь голос пробовал. Около крыльца общежития стало легче. Может от песен, может еще от чего, но чуть воспрянул мой измученный алкоголем организм. Немного просветлело всё вокруг, но попасть сразу в дверь я все же не смог. Больно ударился лбом о косяк. Зинаида проводила меня до комнаты. Усадила на кровать и хотела уходить, но я, вдруг, спросил её:

– Зина, а можно я тебя поцелую.

– С чего бы это? – засмеялась она.

– Хочется.

– Ну, раз хочется…

И мы стали целоваться. Здорово Зина целовалась, так здорово, что я несмотря ни на что решил дать волю рукам, но… только при своем решении и остался. Зинаида ласково шлепнула меня горячей ладошкой по лбу и ушла. Я уснул. Всю ночь мне снились заросли ивы, златоокая красавица с полянки меж речного кустарника и Зина.

6

А утром начался кошмар. Болела голова, горело лицо, но всё это были сущие пустяки против моих душевных терзаний. Буквально через десять минут после пробуждения на месте души у меня образовалось сплошное рваньё!

– Идиот! – шептал я себе под нос. – Дебил! Это ж надо так нажраться?! А, Зина? Она ж беременная, а я… Красивая она, нравится мне, но нельзя же так… Придурок! Тварь! Чего же полез-то к ней? А песни, зачем во всю глотку орал? Ну, не чудо ли в перьях? Как же я завтра на заводе людям в глаза смотреть буду? Как покажусь там?

Очень хотелось пить, но я боялся, что вчера весь город сподобился узреть мои художества. В комнате у меня даже воды не было, а мне хотелось чего-нибудь покислей. И чтоб хотение исполнилось – непременно в люди выйти надо. Сейчас выйду из общежития, а там… Меня, ведь, вчера многие видели. Как в цех завтра войду? Стыдоба, как говорится. Хорошо, что я еще один в комнате живу… А с другой стороны с соседом бы сейчас, может быть, и легче было бы. Человек, он всегда человека в тяжелую минуту поддержит. Тяжко!

Промучившись с полчаса, я решился: хрен с ней, с совестью, лишь бы сейчас чего-нибудь холодненького попить. Надеваю модную кепку, которая давно уже ждала своего часа на дне сумки, смотрю в зеркало… Страх и ужас! На лице у меня живого места нет. Вся харя моя сплошь покрыта ссадинами да царапинами. Как завтра на работу пойду? Стыдоба! Кепка летит в угол, сам падаю лицом на подушку, но сушь внутри спокойно полежать не дает. Явственно чувствую, что организме у меня Сахара в квадрате. От чего легче умереть: от жажды или от мук совести? А, может все-таки, лучше жить? Достаю из-под стола кепку (с таким лицом без кепки выйти на улицу страшно), кратко вздыхаю, словно перед прыжком с высокого берега в воду и выхожу…

В общежитии пусто, на улице также никого. Продавщице тоже до меня никакого дела нет. Взяла она деньги за трехлитровую банку яблочного сока и вновь уткнулась в книгу. Чего ей не почитать, если в магазине никого? Видно, весь город ушел на картофельные плантации, будто по мобилизации ушел. Страда!

Скорым шагом возвращаюсь в свою комнату, торопливо складным ножом открываю банку и пью… Сперва пью крупными глотками, потом глотки становятся все мельче и мельче. Пил я долго, но желаемого облегчения организму не случилось. Даже больше того, комок тошнотворный к горлу подкатил. Гляди того, весь сок наружу хлынет. Пришлось лечь. Лег, достал из-под кровати книгу, хотел почитать. Да где там? Не до чтения сегодня. Вообще-то, я читать люблю. Читаю постоянно и всё подряд. Запойно читаю. Причем стал я таким книгочеем недавно. До третьего курса института я, конечно же, читал, но всегда исключительно по принуждению. А на третьем курсе в моем мозгу случился какой-то удивительный сдвиг. Дело было примерно так. Я, прогуливая очередную лекцию, лежал на кровати в общаге и пытался задремать. Пытаться-то я пытался, но всё получалось как-то не в жилу. Короче, не спалось. А на кровати моего соседа Сани Крайнова лежала книга «Граф Монтекристо», вот я её и взял полистать. Страничку прочитал от скуки, потом еще одну, затем считать страницы перестал и зачитался до полуночи. Чего это, вдруг, на меня напало? Не знаю. За день до этого я в первенстве области по боксу участвовал, где как всегда в первом же круге, получив пять-шесть сильных ударов по голове, проиграл. Может у меня от мозгового сотрясения страсть к чтению открылась? А может, съел чего? Не знаю, но с того памятного дня у меня один образец для подражания – аббат Фариа. Вот, ведь, какая метаморфоза со мной приключилась: в одну ночь место кумира в моей душе занял тщедушный, но многомудрый монах, с позором прогнав оттуда рыцаря кожаной перчатки – могучего Кассиуса Клея. Впрочем, с мудростью у меня получалось точно так же, как и с боксом – стараний тьма, а результата полнейший нуль. Только, сдаваться я не приучен! Еще раз беру книгу о трудовых буднях советских рыбаков, читаю описания красот морской волны и, вдруг, как вспышка в кромешной тьме, образ зеленоглазой красавицы с речного берега. Неужто мне это не приснилось? Вскакиваю с кровати и начинаю взад-вперед бегать по комнате. Побегал немного, лег и опять стыдно за вчерашнее стало, попил, почитал, опять таинственную незнакомку в голубом платье вспомнил, вновь по комнате побегал. И так до вечера.

Утром, собрав все остатки воли в кулак (а чего мне еще делать оставалось?), решив плевать на всё и вся, я отправился на завод. Больше всего я страшился встречи с Зинаидой. Чего она мне скажет? Вот, ведь, идиот!

У входа в сушильное отделение волновались люди. Увидев меня, все замолчали, насупились и расступились. Подхожу столу – никого! Заглядываю за большой шкаф. Там притаились Николай с Сашкой.

– Витя Сухов ночью на работу не вышел, – таинственно прошептал мне Николай. – Ночью дежурный заводской диспетчер заметила, что в сушилке никого нет, и послала дежурный автобус за Зинаидой. Зина приехала, стала сама материал засыпать. В три сушилки успела засыпать, а потом ей плохо стало. Вот. Её на дежурном автобусе в больницу увезли. Теперь цеху работать нечем. Злые все, как собаки! Мы-то всё засыпали, но готов материал будет не раньше, чем через три часа. А сейчас еще и начальство подгребет! Блин!

Я еще не успел переварить в своем напряженно-возбужденном мозгу информацию, услышанную из уст подчиненного, а нас уже стали окружать. Разгневанные люди шли на нас «свиньей». Впереди старший мастер Евгений Николаевич, за ним мастера участков: Савельева и Ксенофонтов, а дальше был народ. Старший мастер смотрел на нас, молча, мастера чего-то шипели себе под нос, а народ говорил сегодня во весь голос. Не безмолвствовал в сушилке народ.

– Козлы! – чернявый лысоватый мужик, волосатую грудь которого плохо прикрывали полы застиранного халата. – Я, чего, сегодня на работу зря пришел?! Вы моих детей кормить будете?! Козлы!

– А им-то что?! – вторили чернявому оратору женские голоса. – Им бы только нажраться! Присылают нам всякую шваль! Обещали инженера – прислали алкаша – песенника! Где ему за производством следить, ему надо баб беременных тискать! И никакой он не инженер! Студент, одним словом!

Большинство этих криков напрямую касались моей персоны. Кто-то в такой ситуации всегда должен быть крайним. На этот раз сей тяжкий жребий выпал на мою еще не до конца отстрадавшую голову. И хотелось мне от этого жребия провалиться куда-нибудь подальше сквозь землю. Очень хотелось, по-настоящему… Я, наверное, так бы и сделал, но тут старший мастер Евгений Николаевич вытащил меня за рукав из-за шкафа, сунул мне в руки железную коробку и повел меня к литьевым машинам. Шумная толпа двинулась за нами.

Идею старшего мастера я понял возле первой работающей машины. Зинаида успела запустить в работу три сушилки, и потому, те, кто пришли первыми, засыпали бункера своих машин, как говорится, «под завязку». Кто рано встает, тому и Бог подает. Бог подает, но… Евгений Николаевич решил раскулачить «первых» чтобы дать немного поработать «последним». А «раскулачивать» – это дело, ой какое, непростое. Обладатели сухого материала грудью вставали за свое. Грудью и глоткой луженой. Только старшего мастера криком не особо с толку собьешь, и грудей он на своем веку он повидал да потрогал уйму. Всяческого размера и фасона были груди те. Он, молча, отстранял орущего литейщика в сторону, Ксенофонтов мигом открывал заслонку, а я насыпал в коробку горячий материал. Скоро весь цех работал.

– На два часа работы хватит, – утер рукавом лоб Евгений Николаевич, – а дальше надо молить Бога, чтобы материал быстрей подсох. Я думаю, что прорвемся.

После акта экспроприации зайти в сушилку я не успел. Незаметно подкралось время сводки у начальника. Это было второе действие драмы под названием «Витек загулял». Я здесь столько всего про сушильное отделение услышал, что хватай в зубы ручку и пиши роман в трех частях с прологом и эпилогом. Все беды цеха, оказывается, произрастали из сушилки. От недосушенного материала ломались машины, пресс-формы, а люди из-за него же не имели возможности, как следует заработать. И план каждый день не выполнялся только из-за того, что сухого материала из-за разгильдяйства сушильщиков никогда в достатке не было. И светлое будущее только из-за таких как мы из тьмы показаться не хочет. Я всё это слушал, уставившись неподвижным взглядом на темно-зеленый линолеум, и молчал. А чего мне еще оставалось делать?

А в ответ на мое молчание все требовали:

– Чего ты молчишь? Чего? Скажи, почему такой беспорядок на участке? Долго это продолжаться будет? Скажи!

Они кричали, а я все равно молчал. Пусть кричат! Пусть!

По поводу моей работы высказались все, только начальник все слова свои оставил при себе. За всё время сводки он даже ни разу кулаком по столу не ударил. Почему? Не знаю. Может быть, он просто меня решил пожалеть? Может быть. Не знаю…

Вернувшись с голгофы, я нарушил еще одну заповедь доцента Кузнецова, который категорически не рекомендовал заниматься перед лицом подчиненных физическим трудом. Я же, плюнув на рекомендации ученого, засучил рукава и стал работать наравне с сушильщиками. Мне очень хотелось забыться, но получалось это не очень. Думал я все об одном и том же. Мне хотелось убить Витька. Схватить голыми руками его загорелую жилистую шею и давить её, изо всех сил давить, за всё давить: за Зину, за свой позор, за ту беспомощность, какую я сегодня испытал на производстве. За все! Убью!

7

Конечно же, ничего я Вите Сухову не сделал. Он ждал меня у проходной.

– Ты, это, Андрей, не закладывай меня особо, – отводя меня за газетный киоск, бубнил проштрафившийся сушильщик. – Ну, выговор там… Тля… Короче, как всегда… А уж я… Не закладывай… Из-за бабы всё! Из-за неё. Тля. Довела она меня. Понимаешь? До белого каления довела. Вот я и не сдержался. Не закладывай. Слушай, я отработаю! Ты только не закладывай меня. А? Не закладывай.

Когда во время работы в сушилке, я представлял свой разговор с Витьком, то высказать ему хотел столько, чтоб у него уши в трубочку свернулись. Завяли, чтоб они на глазах! Но как дошло до дела, то все мои слова куда-то пропали. Я махнул рукой, оттолкнул Витьку от себя и пошел к больнице.

Старенькая нянечка, после моих расспросов о Зине, велела мне подойти со стороны скверика к третьему от угла окну. Когда я туда подошел, Зинаида смотрела уже на меня через стекло. Её лицо было бледным, а большие серые глаза – красивыми. Я как-то сразу удивился красе этих глаз. А еще больше удивился тому, что за все время нашего знакомства я ни разу не заметил столь удивительной красоты. Теперь я смотрел на неё как-то совсем по-другому, и сердце мое стучало, словно колеса быстро разогнавшегося на длинном перегоне поезда.

– Ну, как ты? – спросила она меня первой, чуть приоткрыв окно.

– Да, ничего, терпимо, – вздохнул я пробираясь сквозь цепкие кусты поближе к окну. – Ты-то сама как? Ты, Зин, прости меня.

– За что?

– Да, в субботу… Пьяный я был… Больше не буду пить… Прости.

– Чего ты? – улыбнулась Зина. – Всё хорошо в субботу было. Всё хорошо. Мне понравилось. На работе-то как?

– Прорвемся, – засмеялся я.

– Правильно! А я как выйду, так сама Сухову ноги вырву! Под самый корень вырву!

Мы еще поговорили немного, и поговорили бы подольше, но тут в палату Зины пришел врач и стал ругаться. Из-за этой ругани наш разговор и прервался.

После разговора с Зиной какое-то удивительное облегчение посетила мою душу. Будто камень многопудовый с неё свалился и я ясно осознал, что теперь всё будет хорошо, а завтра я опять обязательно пойду к Зинаиде в больницу. Обязательно. После работы заскочу на рынок, куплю ей всяких фруктов и пойду.

Когда я решал, каких лучше фруктов прикупить мне перед посещением больной, то на глаза мне попались большие окна школьного спортзала, где шла тренировка боксеров. Бокс мне нравится давно. С самого детства, а вот заниматься я им начал в армии. Замполит нашей роты был человеком весьма увлекающемся, и вот во время одного из своих увлечений он организовал в роте боксерский кружок. Сперва мы занимались каждый день. Хотя и с объекта приходили чуть живые от усталости, но все равно на тренировку шли безропотно и с удовольствием. Потом замполит увлекся хоровым пением, и тренировки стали сперва два раза в неделю, потом один раз, затем один раз через раз и всё стухло. Однако эти тренировки даром для меня не прошли. На третий день своей учебы (два дня я был занят, устраиваясь в общежитие и пил горькую, знакомясь с Мишкой) в институте я пошел записываться в боксерскую секцию, и на вопрос тренера о спортивном стаже, ответил:

– Два года.

Первая же тренировка в институтском спортзале прозрачно намекнула мне на то, что замполит наш разбирался в боксе, как деревенский гармонист в балете, говоря:

– Симпотные девки в балете, только питаются плохо, и плясать по правильному не умеют, а музыка без гармони, так та, вообще – полный отстой.

Два раунда спарринга с семнадцатилетним первокурсником показали мою полную никчемность в искусстве кулачного боя. Мой соперник за эти раунды отделал меня, как дихлофос муху в замкнутом помещении. Снимая перчатки после столь очевидного фиаско, я был уверен, что меня сейчас же начнут прогонять из секции, и, скорее всего, сделают это коленом под зад. Но меня не прогнали ни тут же, ни через день, ни через два и даже через полгода я все еще продолжал беспрепятственно посещать спортивный зал с рингами, мешками да грушами. Больше того, сам старший тренер, подготовивший нескольких призеров чемпионатов Советского Союза, нередко уделял мне свое личное внимание. А это дорогого стоит. Я долго не мог понять, чем я так приглянулся творцу чемпионов. Скорее всего, я никогда б этого и не понял, если бы не один подслушанный мною разговор. Речь в этом разговоре шла обо мне.

– Гнать его надо, – раздраженно говаривал мэтру кулачных наук начинающий тренер. – Он только место в зале занимает, а толку от него ноль!

– Э, нет, – покачал головой заслуженный спортивный наставник, – хотя боксер он никакой, но пользы от него целый воз да еще маленькая тележка в придачу.

– Какая от него польза? – продолжал ерепенится молодой. – Это же полный отстой!

– Он прививает молодым способным боксерам вкус победы. Им же надо кого-то бить. Вот они его и бьют. А ты заметил, как он держит удар? Залюбуешься. Он самое то, чтоб натаскивать на нем молодняк. Понял? Самое то!

Вряд ли кто другой пошел бы после таких откровений на тренировку, но я помучался немного сомнениями и остался верен искусству кулачного боя. Очень я бокс любил. И изменил ему только на четвертом курсе. Мишка меня тогда с панталыку сбил. Мишка – мастер спорта по спортивной ходьбе, вот он и заставил меня пару раз на соревнованиях пройтись. Прошелся я так удачно, что меня во вторую сборную института по ходьбе скоро включили. Включили, да еще и талоны на бесплатное питание на целых два месяца выдали. Вот из-за этих талонов я бокс и покинул. В боксерской секции мне талоны давали только в дни соревнований, на которых я провел двадцать три боя и даже пять из них выиграл.

При виде в окне сгорбленных силуэтов, отчаянно размахивающих руками, любовь к боксу проснулась во мне с новой силой, и я стремительно ринулся к двери спортзала. Верховодил на тренировке крепкий мужчина в десантной тельняшке по имени Шура. Я рассказал ему о своем третьем спортивном разряде и большом желании потренироваться. Шура немного сморщился, оглядел меня оценивающим взглядом с головы до ног, потом почесал затылок и сказал:

– Тесно у нас здесь, а третий разряд в твоем возрасте это, конечно ни в какие ворота… У нас вон Юрик Шиловский из армии с первым разрядом пришел. Ну, да ладно, приходи в среду к шести часам. Посмотрим. Пока обещать ничего не буду. Там видно будет.

8

На следующее утро я проснулся в четыре утра, поел белого хлеба со сладким чаем и пошел на работу. Решил я проверить, как там Витя Сухов исполняет свои трудовые обязанности. Больше всего мне хотелось застать сейчас Витька спящим на полу, чтоб удобней было его ногой по ребрам шандарахнуть. Так хотелось, что нога чесалась от пятки до верхней трети бедра. Только вот сбыться хотению моему – было не суждено. Когда я вошел в сушилку Витя трудился, если и не в поте лица, то вполне старательно. Все сушилки были заполнены материалом, и даже пол был почти везде подметен. Витек, узрев мою чуть разочарованную физиономию, сделал мне приветственный жест метлой и весело прокричал:

– Привет, Студент! Решил проверить, как я работаю?! Зря! Витек сказал – Витек сделал! Я,тля, лишнего базара не люблю!

Несмотря на кажущийся полный порядок, я все равно обошел участок и внимательно проверил все, что был в состоянии проверить. Мне очень хотелось, хотя за что-то бы отругать Сухова, но, к моему великому сожалению, причины для яростной брани сыскать не удалось. Ругаться без причины я пока не умел. Опыта у меня еще было маловато.

Около семи пришел Сашка, а Николай сообщил через своего соседа – литейщика Васина, что он с сегодняшнего дня на больничном. Я помог немного Сашке после утреннего разбора и побежал на сводку. Успел я туда вовремя. Только сел, как тут же кулак начальника грохнул по столу.

– Почему вчера план только на восемьдесят восемь процентов выполнен?! Когда это кончится?

Начались обычные разборки. О сушилке в этот день никто и полслова не сказал. Видимо, вчера все выговорились до донышка. Сегодня все яростно нападали, на главного механика цеха Борисыча. Отбивался Борисыч от нападок мастерски, свято соблюдая принцип, что лучшая защита – это нападение. Искоса и с превеликим уважением глядя на механика, я ясно понимал, что, сколько моська не тявкай, а хобот у слона все равно толще. Несмотря ни на какие происки производства, механик держался молодцом. Когда количество матерных слов в производственной беседе стал явно переваливать за половину от всего сказанного, начальник нас из кабинета выгнал. Я сразу же хотел идти в сушилку, но тут меня ухватил за рукав старший мастер Евгений Николаевич.

– А ты чего, Андрей Алексеевич, коллектива нашего сторонишься? – подмигнул он мне. – Пойдем, покурим.

– Я не курю.

– За компанию и поп пляшет, – засмеялся Борисыч, и мы пошагали к открытому окну в конец длинного коридора.

Вели себя в курилке мои коллеги весьма удивительно. Во всяком случае – для меня. Пять минут назад разъяренные мужики готовы были перегрызть друг другу глотки, а теперь ласково называют себя «Колями» да «Васями» и добродушно хвастаются, у кого на участке больше картошки уродилось. У меня участка с картошкой не было, хвастать было нечем, а потому я молчал и слушал. Молчал до тех пор, пока ко мне не обратился Евгений Николаевич.

– Чего пригорюнился, Андрей Алексеевич? – еще раз подмигнул он мне. – Досталось тебе вчера на орехи?

– Было немного, – пожал я плечами. – Сам виноват.

– Ты особо-то себя не вини, – выпустил в окно струйку дыма механик. – Это дело житейское. Если взялся руководить, так всегда будь готов, что на тебя орать будут. Здесь без этого никуда. Закон жизни: на кого не орут, тот для производства совершеннейший ноль. Главное, спуску никому не давай, на тебя орут, и ты ори. Вот тогда тебе почет и уважение будет. А если смирным будешь, так тебя мигом с дерьмом смешают и не поперхнутся. Смирные в производстве никогда не приживаются. Смирные по конторам сидят. Так что, если хочешь чего-нибудь добиться – ори погромче.

– Пусть он сначала «проставится», а потом орать начинает, – хлопнул меня по плечу мастер участка ремонта пресс-форм – Вася Гулюкин. – А то без «проставы» охрипнет быстро. Верно, мужики?

Все засмеялись, а я покраснел до корней волос. Это ж надо так опростоволоситься? Чего ж я сам-то о «проставе» не сообразил? С сушильщиками пил до чертей в глазах, а о руководящем составе цеха и не вспомнил. Быстро прикидываю, сколько у меня «подъемных» денег осталось и приглашаю всех в ближайшую субботу на берег по случаю моего, так сказать, слияния с руководящим коллективом. И стоило мне это сказать, все вокруг вроде бы как-то потеплело. Что-то резко изменилось вокруг меня, не знаю что, но я ясно почувствовал – жить мне становится гораздо легче.

Зина вечером приглашение мое одобрила, и немного огорчилась, что я с этим делом здорово затянул.

– Всё я виновата, – махнула она ладошкой, – я, ведь, сама должна была в эту субботу за «декрет» «проставиться» и тебе хотела предложить. А оно вон как получилось. Надо было тебя раньше предупредить. У тебя если денег нет, так ты мне скажи. Я тебе дам.

– Не надо, – засмеялся я. – Денег у меня куры не клюют.

Соврал я, конечно, – последние пятьдесят рублей у меня оставались, но и первая зарплата не за горами. Деньги – это сущая ерунда, главное, что жизнь у меня начало потихоньку налаживаться. Все стало получаться. Витя после себя с ночи сюрпризов никаких не оставил, правда, его запал искупления вины резко пошел на убыль, и всю ночь метла пола в сушилке не касалась. Ничего страшного. Я сам после сводки всё подмел. Не велика забота.

В шесть часов вечера в среду я пошел на бокс. Тренер Шура встретил меня чуть заметным кивком, а улыбающийся белобрысый пацан показал, где можно переодеться. Хороший мальчик. Дальше дело привычное: разминка и работа на снарядах. На большее я на первой тренировке не рассчитывал, но тренер предложил мне провести спарринг бой с Юриком Шиловским. Идею тренера я разгадал сразу. Юрик должен в первый же день отбить мою охоту к боксу. Народу в спортзале действительно было много. Лишние люди здесь были явно не ко двору. А кто здесь лишний, тот сам должен, как можно скорее догадаться. Сам не догадаешься, так быстро помогут. Я, вроде как, пока не догадался.

Юрик решил дела с моим отвращением к кулачному бою в дальний ящик не откладывать, ударил он своим перчатками друг о друга и попер на меня, как бык на овсяное поле в начале июня. Всё было у моего спарринг партнера, чтобы уложить меня с трех – четырех ударов. Вернее, почти всё. Информации было у Юрика мало. Если бы Юрик знал, сколько до него было желающих меня побить, тогда бы он так широко руками не размахивал. Кто меня только не бил, начиная от подающих надежды юнцов, кончая призером юниорского первенства Советского Союза. А за одного битого, как известно двух небитых дают. К тому же, если честно сказать, техника у Юрика была слабовата. На первый разряд она никак «не тянула». Секунд сорок я его не бил, а только уходил от его ударов. Без особого труда уходил. Уходил, уходил, а затем быструю серию ударов по корпусу провел. После моей серии Юрик смутился и на рожон лезть перестал, но это не уберегло его от тройки крепких ударов в голову. В третьем раунде Шура бой прекратил.

– Чего же ты про разряд-то мне соврал? – поинтересовался у меня тренер и попросил помочь одному мальчишке отработать защитные действия от боковых ударов. К концу тренировки я был в секции за своего.

В четверг сводка началась крайне необычно. Угрюмый Виталий Петрович сообщил нам принеприятнейшую новость. Умер бывший начальник этого цеха – Максим Максимович. Я этого человека не знал, но для порядку расстроился вместе со всеми. Всегда плохо, когда человек умирает.

– Похороны в субботу, – сказал начальник, предлагая почтить память покойного минутой молчания. – Всем быть.

После минуты молчания кулак нашего руководителя привычно грохнул по столу. Через несколько минут на меня попытался «наехать» мастер корпусного участка Семенов, но я мигом дал ему словесный отпор. Правда, сперва немного невпопад получилось, но я мигом поправился, и Семенов, приняв мою поправку к сведению, слегка примолк. Это была моя первая производственная победа, и душа моя начала ликовать. В курилке я предложил Евгению Николаевичу перенести мою прописку на следующую субботу, но старший мастер на это предложение руками замахал:

– Ничего отменять не надо. Сразу после поминок на берег пойдем. Оно так даже лучше. Мы все люди семейные и лишний раз на берег отпрашиваться тоже не особо фонтан, а тут всё один к одному сошлось, как нельзя лучше. Ты тоже на похоронах должен быть обязательно.

В пятницу вечером Зина мне погрозила пальцем и велела особо на берегу не увлекаться.

– Да, ладно, – махнул я рукой. – Ученый уже. Два раза на грабли наступать не приучен. В субботу вечером расскажу, как всё было.

9

Я похорон не люблю и стараюсь всегда держаться от них на порядочном расстоянии. Стараюсь всегда, но часто ничего у меня не получается. Чем старательней стремлюсь я от них подальше быть, тем ближе они ко мне подбираются. И отца я уже схоронил, и мать, и друзей детства , аж четырех человек с этого света туда проводил… Вот. Никак у меня не получается от похорон в стороне оказаться. Прямо, беда. Не люблю я их, а вот только в этот город приехал, и почти с порога – добро пожаловать на кладбище.

Народу проститься с Максимом Максимовичем пришло много. Видно, хорошим он был человек. Плохого человека на руках три километра до погоста не понесут. Максима Максимовича несли.

Городское кладбище было старым и заросшим. Может, кому-то такое состояние погоста покажется не особо хорошим, то по мне оно было в самый раз. Чтоб не видеть самых страшных минут последнего прощания с человеком, у меня возникла идея ретироваться в кусты. Я осторожно выбрался и молчащей толпы и зашел за развесистый куст сирени. И уж от того куста я пробрался к следующему, а потом медленно пошел, разглядывая кресты и надгробья, а, вернее, фотографии на них.

Смотрел я на еще живые изображения уже мертвых людей и думал:

– Сколько же здесь народу уже полегло. А сколько еще ляжет? Неужели и вправду мы все здесь будем? Страшно.

И, вдруг, меня, словно кипятком ошпарило. Не от мыслей мрачных! Нет! От глаз я остолбенел. От тех глаз, которые смотрели на меня с бетонного надгробья. Я узнал эти глаза! Я запомнил их тогда на всю жизнь, и вот они снова передо мной. Смотрят на меня внимательно с цветной фотографии. Те самые золотисто-зеленые удивительно живые с искоркой бесовской глаза. Те самые глаза, которые я видел неделю назад на речном берегу. Они. Точно они! Я не мог ошибиться.

– Жалко, девчонку, – прошептал кто-то у меня за спиной.

Резко оборачиваюсь и вижу перед собой старика с загорелым дочерна морщинистым лицом.

– Жалко,– повторил он, снимая с головы темно-зеленую шляпу, местами облепленную грязной паутиной. – Жить бы могла еще да жить.

– А кто это? – спросил я незнакомца внезапно охрипшим голосом.

– Ты не знаешь?

– Нет.

– Это Лиза. Три года назад она приехала сюда погостить и её убили. Изнасиловали, задушили и бросили в омут. Подонки! Её нашли только через пять дней. Ты представляешь, что стало с ней за пять дней? При жизни Лиза была красавицей, а через пять дней… Твари! Она сирота, поэтому её здесь и похоронили.

Я слушал старика и продолжал внимательно разглядывать фотографию. Я не мог ошибиться – это была она. Точно она! Да как же так-то? А, может?

– А у неё есть сестра? – вновь обернулся я к старику. – Я на той неделе…

– Ты видел её?! – старик резко схватил меня за руку. – Видел?!

– Кого? – мгновенно вырвал я локоть из дрожащих стариковских рук.

– Лизу?!

– В прошлую субботу на реке я видел девушку очень похожую на неё, – я на всякий случай решил отступить от старика немного в сторону. – Я не знаю, кто это был, но она была очень похожа на эту фотографию. Один в один.

– Это была она, – прошептал старик, и вновь ухватив меня за рукав, потащил в густые заросли травы.

Метров пятнадцать протащил меня старик по кустарнику и подвел к другой могиле. С надгробья этой могилы на меня смотрел молодой парень.

– Он тоже видел её, – глухо молвил назойливый проводник и подвел к следующей могиле, там тоже был похоронен молодой человек. – И он перед своей смертью разговаривал с ней. Весь город знает, если увидишь её на реке, готовься к худшему. Лиза просто так не приходит. Теперь твоя очередь. Берегись!

Мне стало немного жутко от предупреждения старика. Не то, чтобы я испугался. Нет. Я никогда не верил всяким там мистическим бредням. Не испугался я, но какой-то противный холодок по спине моей пропорхнул. Чтоб прогнать от себя этот зачаток страха, я решил порасспросить старика поподробней обо всех этих смертях. Не от страха решил расспросить, а только лишь из интереса. Пусть боязно, но что я не мужик? Только с чего начать? Я набрал в грудь воздуха, но тут сзади меня часто затрещали кусты, и послышался глухой гул голосов. Старик испуганно юркнул в заросли начинающей желтеть крапивы, а ко мне вышли наши. Церемония прощания с Максимом Максимовичем завершилась, и народ пошел к автобусам, ожидавшим людей возле кладбищенской ограды. И путь их лежал, как раз возле той могилы, где незнакомый старик пытался напугать меня. Впереди всех шел Виталий Петрович, а за ним все руководство нашего цеха. Я тут же влился в, уже почти родной, коллектив.

В автобусе я сел рядом с механиком нашим, с Борисычем. Только сел и сразу же к нему с вопросом:

– А, правда, Геннадий Борисович, что у вас в городе по реке бродит мертвая девушка и молодых ребят в могилу сводит?

– Чего? – переспросил меня механик, и посмотрел почти как на человека лишенного вдруг ума.

– Легенда, такая, – улыбнулся я, стараясь всем своим видом показать, что душевное здоровье мое без особых изъянов. Мне её сейчас один старик на кладбище рассказал.

Борисыч пожал плечами, и толкнул в спину мастера Сидорова.

– Слышь, Жень, – поинтересовался механик у обернувшегося мастера, – а чего это за байка у нас по городу гуляет, про бабу на реке, которая мужиков на тот свет сводит. Тебе литейщики ничего такого не говорили?

– Нет, – пожал плечами Сидоров, – в детстве бабка рассказывала, о барыне, которая по любви к конюху с обрыва речного бросилась в реку, а потом лет сто подряд каждую ночь выла из-под берега от тоски. Такую легенду я слышал, но чтоб мужиков в могилу…

– Какая барыня? – я даже чуточку повысил голос на непонятливого мастера. – Не барыня она была, а молоденькая девчонка. Её убили и в реку.

– В реку? – крепко наморщил лоб Сидоров.

– В реку!

– Не, про это ничего не знаю. Если не барыня, то я пас. Без понятия.

– Было такое дело, – подключился к нашему разговору, сидящий рядом с Сидоровым старший мастер Евгений Николаевич. – Три года назад девчонку на реке убили и в воду сбросили. У нас тогда директором музыкальной школы был Куксин Валерий Васильевич. С его племянницей такое безобразие приключилось. К нему она приезжала погостить. С неделю тогда наш город от этой новости гудел. Ты, Женька, тогда в армии служил, а ты, Борисыч, в рыбацкой артели на кооператив калымил. Вот вы про тот случай ничего и не знаете, а я его хорошо помню. Красивая девчонка была.

– Только с головой у неё «не того» было, – подхватила разговор старший диспетчер цеха Брызгина, занимавшая сразу два места через проход от нас. Куксин-то, как раз напротив меня жил, на одной лестничной площадке. Лизку я хорошо знала. Она весь год в каком-то психическом диспансере лечилась, а каждое лето к Куксиным приезжала.

– От чего лечилась? – спросил я Брызгину.

– Да разве они скажут, – обижено поджала губы старший диспетчер. – Они ж интеллигенты. Они ж гордые… Ох, какие люди бывают…

Мне еще захотелось уточнить, а живет ли сейчас директор музыкальной школы на той же лестничной площадке, но у меня не получилось. Автобус чего-то дернулся пару раз и остановился. Приехали.

10

Поминки по Максиму Максимовичу были в столовой возле проходной завода. Народу на печальную тризну собралось не мало, и сидели мы достаточно плотно. С одной стороны меня поджимало костлявое плечо нашего энергетика Сашина, а с другой хрупкая фигура мастера Вики Мокиной. Не успели мы, как следует, со столовыми приборами разобраться, как Вика сразу же потребовала моего внимания к своей достаточно привлекательной персоне. Сперва она попросила накласть в её тарелку салат. Так и сказала мне, озарив свое лицо легонькой улыбкой:

– А, накладите мне, пожалуйста, вон тот салат из помидоров. Уж больно аппетитно смотрится… Накладите, самой не достать.

Получив нужную закуску, Мокина, страшно морщась, отпила половину рюмки и стала интересоваться моим настроением.

– Небось, скучно вам здесь после столицы-то? – спросила она меня. – Я смотрю – вы всё какой-то серьезный ходите.

“Видела бы ты мою серьезность неделю назад, – подумал я и улыбнулся соседке”.

– Понимаю, – кивнула она мне головой. – В нашей дыре с тоски в раз помереть можно. Ничего нет. Я сама два раза в институт поступала, но не получилось… Здесь у нас одни козлы и каждый день одно и то же. А вы, наверное, когда учились – часто в театр ходили?

Сказать Вике, что в театре я не был ни разу, язык у меня не повернулся. Голова утвердительно кивнула, а язык в смущении застыл, как вкопанный. Блин! Вот не пришлось мне ни разу в театре побывать. На концерты разных там вокально-инструментальных ансамблей мы с Мишкой первые два курса ходили часто. С третьего курса ходить перестали. Освоились мы тогда в столице. Определенные маршруты у нас сложились: и концертные залы с театрами лежали здорово в стороне от наших натоптанных тропинок. Общага – пивная – общага – вот самый наш популярный маршрут выходного дня. На товарную станцию иногда ходили – вагоны разгружать, чтоб возле пивной слюну часто не сглатывать. Этого же всего Вике не расскажешь. Вот и смутился мой язык. Правда, смущался он не долго, а только до второй рюмки. После неё, я стал Вике перечислять ансамбли и знаменитых людей, которых мне посчастливилось видеть живьем. Наш оживленный разговор за поминальным столом прервал Евгений Николаевич. Он протиснулся к нашим спинам и поинтересовался у меня о том, купил ли я уже водки? Получив отрицательный ответ, старший мастер велел мне из-за стола вылезти и следовать за ним. Не за столом, конечно, стол на месте остался, а я за Евгением Николаевичем потрусил.