Йен Скаво: Грань Создателя

Глава 1

Беловатый, ледяной свет ламп заливал лабораторию, высвечивая каждый угол – от рабочих мест до далеких стеллажей с реактивами. На металлических столах широко раскинулись приборы: хромированные поверхности сияли, отражая прямые, почти слепящие лучи. Между рядами тонкостенных пробирок, колб и аккуратных ячеек для образцов возникал целый прозрачный, хрупкий лес – воздух вибрировал от скрытой опасности и предельной стерильности. Звуки оживали в этом пространстве особым роем: равномерное позвякивание стекла, низкий гул вытяжки, отрывистое постукивание кнопок – всё сливалось в живой ритм, запуская механическое сердце лаборатории.

– Как-то уж слишком тихо сегодня…В этой режущей белизне над столом склонились двое: Элира управляла пипеткой с точностью часового мастера. Под её пальцами жидкость медленно просачивалась в чашку Петри, превращая простой стеклянный круг в целый микроскопический космос – фрагмент генома демона, воссоздаваемый нуклеотид за нуклеотидом по древним схемам. Рядом, чуть сутулясь на высоком лабораторном стуле, устроился Эдвард. Он методично дорабатывал настройки анализатора, сверяя параметры эксперимента с шаблонами. Виртуальные панели вспыхивали и гасли под его руками, когда он вносил коррективы – чтобы прибор был готов принять свежесобранные фрагменты ДНК, свести погрешности к минимуму и предупредить возможные сбои. Закончив процедуру, Элира аккуратно поставила чашку под защитный козырёк, сняла перчатку и поднялась с рабочего места, направившись к шкафу с лабораторной стеклотарой. Несколько секунд она сосредоточенно перебирала колбы, глядя на маркировку.

Элира аккуратно поставила колбу на подготовленный поддон рядом и, чуть пожала плечами.– По-моему, наоборот, идеально, – отозвался Эдвард, продолжая возиться с панелью. Элира выбрала подходящую колбу, на мгновение задержала её в руке, и, мельком взглянув на Эдварда, усмехнулась: – Ну да, тебе хватает только приборов. Хотя лично я скучаю по Вивьен и Алексу. Всё-таки с ними не так глухо. Я даже ловлю себя на мыслях, что их болтовня… ну, как будто живая ткань лаборатории. – Ткань, которая иногда мешает работать.

– Терпеть не можешь, когда тебя перебивают, да?

– Именно, – коротко, но с каким-то невысказанным облегчением ответил Эдвард.

– А я думал, мы друзья, доктор Скаво, – тихо добавил он, впервые за все утро повернувшись к коллеге полностью. Его взгляд был спокойный, но с искоркой тепла.– Ну-ну, подожди, вот вернутся – снова будет жизнь.

Элира первой почувствовала перемену, замерла, потянула взглядом по залу – выхватила знакомый силуэт и вздрогнула:В этот момент стеклянная дверь сдвинулась в сторону почти бесшумно, но затаившийся воздух ощутимо дрогнул. Ни звука, ни сквозняка – лишь едва уловимое изменение света в глубине лаборатории. Некто проскользнул в полумрак, растворяясь за пределами обычного поля зрения, там, где камеры не фиксировали движение. Его черты сливались с тенями, осанка выдавала только безупречный самоконтроль: ноги чуть расставлены, спина прямая, руки свободно опущены. Дыхание – как иллюзия, будто этот человек пришёл не из коридора, а из другого измерения.

Эдвард повернулся вслед за коллегой, встречая присутствие теневого кардинала «Инфернита».– Господи, Беннетт! – её голос прозвучал громче, чем обычно, вырываясь из невольного удивления. – Вы всегда появляетесь так неожиданно.

– Рад видеть вас, – сказал он, невольно выпрямившись под пристальным взглядом визионера. – Мы как раз на завершающем этапе.

Поймав их растерянные взгляды, Беннетт позволил себе почти незаметно скосить глаза в сторону, уголок рта едва заметно дрогнул, словно он безмолвно отметил успех своего появления. Тонкая, скрытая реакция – лишь для очень внимательных наблюдателей – быстро исчезла за обычной маской невозмутимости.

– Просто продолжайте.

Эдвард непрерывно следил за показаниями: зелёные светодиоды подтверждали стабильность среды, на крошечном экране контроля температура устоялась в безопасных пределах.Он сделал едва заметный жест рукой, словно отметая удивление учёных, и плавно переместился в конец помещения, заняв своё любимое место у высокого шкафа с записями. Металлические полки слегка отразили его силуэт, удваивая присутствие наблюдателя. Спустя пару минут Элира аккуратно, не торопясь, соскоблила получившееся вещество стеклянной палочкой и переложила его в подготовленную пробирку. Подойдя к анализатору – старому и потрёпанному временем, но уже скрупулёзно настроенному на нужные параметры – она осторожно поместила пробирку в приёмное гнездо прибора рядом с дрожащим от напряжения монитором.

Эдвард замер, всматриваясь в результат, а потом осторожно потер переносицу, будто не веря собственным глазам.– Всё стабильно, зелёная зона, – уверенно отчитался он, и только тогда запустил секцию сканирования. – Анализ пошёл. Держим курс. На основном мониторе замелькали разноцветные полосы и разросшиеся облака графиков: цифровые потоки сменяли друг друга, отображая в реальном времени каждый пик отклика образца. В тусклом свете лаборатории синие и зелёные вспышки спектра пульсировали в очках учёного, словно северное сияние отражалось прямо перед его глазами. На экране вспыхнул сигнал: секвенс успешно собран. «Совпадение структур – 96%» выскочило крупными буквами, будто неоновая вывеска, возвещающая о триумфе. – Невероятно! – у Элиры перехватило голос.

Беннетт неспешно подошёл, ни единым жестом не выдав ни волнения, ни удовлетворения. Его движения оставались плавными и собранными. Слабое отражение лабораторного света скользнуло по его лицу, не открывая никаких чувств.– Девяносто шесть…

Он выпрямился во весь рост, на мгновение заслонив свет лабораторных панелей, и тень легла на подчинённых словно порог опасности. Наклонившись чуть вперёд, но не переходя опасную грань вторжения, он произнёс спокойно, но безусловно властно:

– Проверьте повторно.

Прежде чем он успел выпрямиться, Элира обняла его, буквально бросившись навстречу радости и облегчению. Эдвард, всё ещё держа в руке распечатки, ответил на объятие неловко, но с заметным восторгом.Элира кивнула, быстро взглянув на Эдварда, и без лишних слов запустила процесс сначала. Она внимательно всматривалась в поток данных, опасаясь ошибки, которая могла перечеркнуть месяцы работы. Эдвард следил за индикаторами, его нога отбивала нервный ритм под столом – три удара, пауза, два удара – будто внутренний метроном их усталого тандема. Монитор коротко пискнул – расчёты завершены. Цифры окончательно закрепились в ожидаемых пределах – результат подтвердился. – Всё, – выдохнула Элира, сдавленно улыбаясь и не отводя взгляда от монитора. – Мы смогли. Получилось, Эд! Она быстро нажала пару клавиш, отправляя команду на печать. Листы зашуршали в её руках. Она, вглядываясь в цифры, невольно рассмеялась. – Дай-ка… – Эдвард вчитывался в бумаги, одной рукой машинально взъерошивая свои рыжие с проседью волосы так, что отдельные пряди встали дыбом. – Действительно… всё сходится. Теперь у нас верифицированы оба генетических профиля: серафимский и демонический.

В этот момент Элира перевела на него взгляд, и её внимание застало Беннетта врасплох. На миг он будто окаменел: дыхание замерло, а внутренняя буря была вынуждена спрятаться – все эмоции резко ушли внутрь. Он почти болезненно разжал кисти, вдохнул глубже, контролируя себя, – и словно натянутое до предела плечо разом расслабилось. Одной короткой вспышкой мелькнула сдержанная, социальная полуулыбка – и взгляд стал уравновешенным, холодно-деловым. Беннетт будто пересобрал себя изнутри.За этой сценой Беннетт наблюдал чуть в стороне, и на долю секунды в его облике появилось нечто живое: мышцы челюсти едва заметно дрогнули. В глазах мелькнул огонёк – быстрый, но яркий, выдающий внутренний взрыв радости и удовольствия, такие несвойственные обычно монолитному руководителю. Он сжал пальцы за спиной сильнее, чем обычно – на мгновение сухожилия натянулись, костяшки побелели, и вся его фигура чуть подалась вперёд, будто тело невольно готово разделить всеобщее ликование. Его дыхание стало прерывистым, грудная клетка едва заметно ходила, выдавая накрывшее возбуждение.

– Отличная работа. Это – первый настоящий шаг к реализации проекта.

– У нас получилось только благодаря вам, Беннетт, и вашей поддержке. Без ваших наставлений мы бы не справились, – сказала Элира, не разрывая зрительного контакта.

Эдвард кивнул, соглашаясь с коллегой.

Беннетт не сразу ответил. Он просто скрестил руки на груди, застыв в молчании. Белоснежные перчатки резко выделялись на фоне тёмного костюма – как снег на обожжённой земле. Никто никогда не видел, чтобы Беннетт касался чего-либо голыми руками – будь то оборудование, документы или даже обычная ручка. Некоторые сотрудники шутили шёпотом, что он, должно быть, и спит в них. Оба учёных невольно замерли.

– Впереди ещё больше работы, – произнес он с неожиданной мягкостью, которая казалась почти интимной. – Но сейчас вам обоим нужен отдых. Завтра нужно будет пересмотреть результаты свежим взглядом.

Эдвард поправил очки.

– С вашего позволения, я бы предпочёл остаться.

– Я тоже остаюсь, – решительно вмешалась Элира, – Мы не можем просто уйти домой после такого! – она указала на экран, где всё ещё светились результаты, подтверждающие их победу.

При всей мягкости его интонация не допускала возражений. Он внимательно посмотрел каждому в глаза, словно подчеркивая серьёзность своих слов.Беннетт окинул их долгим, оценивающим взглядом и слегка наклонил голову, словно взвешивая риски: – Вы оба выглядите так, будто вот-вот упадёте, – он сделал паузу, постукивая указательным пальцем по столешнице. Свет скользнул по запонкам в виде уробороса, блеснув на их металле. – Но я понимаю ваш энтузиазм. Два часа. Не больше. Затем вы идёте домой, спите и возвращаетесь с ясной головой. Это приказ.

– Два часа, – кивнул Эдвард.

– Спасибо, – тихо добавила Элира.

Беннетт сдержанно похлопал обоих учёных по плечу; ледяная прохлада латексной перчатки отчётливо ощущалась даже сквозь плотную ткань халатов, неожиданно напоминая о хрупкости, уязвимости – и о власти, которую этот мужчина имел здесь.

– Завтра в двенадцать жду вас обоих в кабинете с полным отчётом о сегодняшней работе.

***

Ровно через два часа, как по команде, компьютер Элиры издал мелодичный сигнал – установленный таймер напомнил о данном Беннетту обещании. Она вздрогнула, оторвавшись от экрана, и с удивлением обнаружила, что её шея и плечи одеревенели от напряжения.

– Уже? – Эдвард недоверчиво взглянул на часы, потирая покрасневшие глаза. – Чёрт, я только вошёл в ритм!

Он с сожалением посмотрел на разложенные по всему столу распечатки и наброски – хаотичный творческий беспорядок, в котором только он мог ориентироваться. Его пальцы нервно постукивали по клавиатуре, словно не желая прерывать поток мыслей.

– Беннетт узнает, если мы задержимся, – Элира потянулась, разминая затёкшие мышцы. – Он всегда узнаёт.

– Ещё пятнадцать минут? – с надеждой предложил Эдвард, но уже начал сохранять файлы и закрывать программы.

Элира покачала головой, собирая разбросанные заметки в аккуратную стопку:

– Помнишь, что случилось с группой Луиса, когда они проигнорировали его «настоятельную рекомендацию»?

Эдвард поморщился и решительно выключил компьютер:

– Ладно, ты права. Завтра. Всё завтра.

Они начали собираться. Элира бережно убрала образцы в холодильник, трижды проверив температурный режим. Эдвард методично расставил приборы, выключил оборудование, сверяясь с протоколом безопасности.

Элира резким движением сбросила лабораторный халат и накинула на плечи поясной плащ из плотной тёмно-синей ткани. Пальцы ее задержались на пуговицах, чуть неловко скользнули по материи, словно пытаясь удержать ощущение прошедшего вечера.

Эдвард, задержавшись у дверей, привычным жестом извлёк из внутреннего кармана карточку доступа. Он поднёс её к сканеру – в ответ раздался короткий электронный сигнал, знакомый, почти уютный звук, неизменно завершающий каждый их рабочий день. Дверь плавно закрылась с лёгким шипением, и лаборатория, хранительница их открытия, погрузилась в спокойное ожидание завтрашнего дня.

– Знаешь, если бы месяц назад мне сказали, что я буду вот так радоваться лишней ночи в лаборатории… – Элира тихо усмехнулась, откидывая непослушную прядь волос с лица, – Я бы рассмеялась им в лицо и предложила проверить голову!

Эдвард мельком взглянул на неё поверх очков и улыбнулся в ответ, обнажив белоснежные зубы:

– А теперь, наверное, и домой уходить не так хочется, да?

– Только если пообещаешь, что всё это не приснилось, – шутливо бросила Элира, поправляя на плече ремешок сумки. – Боюсь проснуться и обнаружить, что мы всё ещё в тупике!

– У нас есть доказательства. И очень, очень длинный список дел на завтра. Такой длинный, что даже во сне не придумаешь.

Они стремительно шли по пустынному коридору, их шаги эхом отражались от стерильных стен, создавая иллюзию невидимой свиты, сопровождающей победителей. Эдвард вдруг замедлил шаг, его лицо приобрело задумчивое выражение, словно он собирался с духом перед важным признанием.

– Кстати, хотел тебе сказать… – он запнулся, потом выпалил на одном дыхании: – Мы с Бри решились. Начинаем процедуру ЭКО в следующем месяце.

Элира остановилась как вкопанная, её глаза расширились от удивления:

– Правда?! Эд, это же… – голос зазвенел искренним восторгом, она схватила коллегу за руки. – Это потрясающая новость!

– Да, мы долго думали, – лицо мужчины мгновенно преобразилось, морщинки усталости разгладились, уступив место сияющей, почти мальчишеской улыбке. – После трёх лет бесконечных попыток врачи сказали, что естественным путём у нас, скорее всего, не получится. Но технологии сейчас творят настоящие чудеса, правда? Как и мы сегодня.

– Абсолютно! – кивнула Элира, крепко сжав его плечо в жесте поддержки. – Если всё получится, а я уверена, что получится, я буду безумно рада за вас обоих! Ты будешь отличным отцом, Эд. Просто фантастическим!

На мгновение её взгляд стремительно скользнул в сторону, опустился к полу, а в глазах промелькнула тень. Что-то глубоко личное, тщательно спрятанное за маской дружелюбия. Элира резко моргнула, словно захлопывая дверь в потайную комнату, и мгновенно вернула лицу выражение искренней радости.

– Брианна уже выбирает цвета для детской? – спросила она, возобновляя шаг.

Эдвард, воодушевлённый возможностью поделиться планами, не заметил этого мимолётного преображения. Он шёл рядом, бурно жестикулируя с заразительным энтузиазмом:

– О, ты не представляешь! У неё уже целая интерактивная папка с идеями – настоящий цифровой манифест будущей матери! Говорит, что хочет нейтральные тона, независимо от пола ребёнка – никаких этих банальных розовых и голубых стереотипов. И знаешь, что самое забавное? – он понизил голос до заговорщического шёпота. – Она уже заказала мобиль с молекулами ДНК – настоящие спирали, светящиеся в темноте! Говорит, с нашими генами ребёнку прямая дорога в науку! Представляешь, какое давление с первых дней жизни?

Элира слушала с широкой улыбкой, время от времени бросая молниеносные взгляды в окно, где отражалось её собственное лицо.

Они стремительно подошли к пункту пропуска у выхода из корпуса. Дежурный охранник – крупный мужчина с пухлым лицом и пушистой рыжеватой бородкой, в поношенном тёмном свитере, который, казалось, помнил лучшие времена, – сидел за высоким стеклянным окошком, с увлечением листая вечерний журнал. На фоне стерильных поверхностей, ровного света и глянцевых панелей холла он выглядел чужаком из другого времени – совершенно не вписывающимся в это ультрасовременное окружение.

Эдвард и Элира протянули дежурному свои электронные пропуска. Когда крупные неуклюжие пальцы охранника, неуместные рядом с аккуратными линиями электронного сканера, взяли карточки, ощущение разницы между ним и окружающим пространством только усилилось. Он мельком взглянул им в лицо, приложил обе карточки к сканеру на стойке и убедился в их подлинности. На экране тут же отобразилось уведомление о возврате. Охранник кивнул, подтвердил сдачу в электронной системе и с лёгким кликом закрыл смену для обоих.

– Спасибо, хорошего вечера, – не слишком громко, но с неожиданной теплотой бросил охранник, запирая связку в выдвижной ящик с металлическим лязгом.

– И вам спокойной смены! – тепло ответила Элира.

Эдвард коротко кивнул и сдержанно добавил:

– До свидания.

***Учёные переглянулись напоследок, их взгляды сцепились в молчаливом понимании: без громких слов, без пафосных прощаний – только короткие кивки и привычные жесты, в которых читалась абсолютная уверенность, что завтра они снова вернутся сюда, чтобы продолжить то, что начали сегодня.

Он медленно обернулся и, проходя вдоль книжного шкафа, скользнул взглядом по полкам, плотно уставленным толстыми фолиантами в потёртых кожаных переплётах. На самой верхней полке, за стеклянной витриной, находились археологические находки: глиняные таблички с клинописью, обрывки папирусов, миниатюрные статуэтки безымянных богов.Беннетт стоял неподвижно у окна своего кабинета, наблюдая, как две фигуры – высокая мужская и изящная женская – пересекают парковку внизу. Просторное панорамное окно уходило от пола до самого потолка. Сквозь тонированное стекло было отлично видно всё, что происходило снаружи. Сам Беннетт оставался невидимым для внешнего мира.

В этот момент в пентхаусе на берегу Женевского озера зазвонил телефон.Остановившись у массивного стола из красного дерева с изящно резными ножками, что занимал центр кабинета, Беннетт медленно снял перчатки и положил их на стол идеально ровно, параллельно краю. Он достал телефон из первого ящика стола – аппарат особой модели, без опознавательных знаков, с усиленной защитой. Немного покрутил его в руках, позволяя себе ещё одну короткую паузу. Только после этого, собравшись с мыслями, набрал номер, который знал наизусть и который не был записан ни в одной телефонной книге.

Пузырьки джакузи мягко массировали спину Маркуса, пока он потягивал шампанское из хрустального бокала. Его кожа казалась почти прозрачной в мягком свете, а на влажных плечах вода оставляла едва заметный серебристый налёт.

Он позволил себе редкий момент расслабления – день выдался напряжённым, дебаты о распределении ресурсов между фракциями затянулись до позднего вечера.

Тихий звук открывающейся двери прервал его размышления. Молодой человек в униформе бесшумно скользнул в комнату.

– Прошу прощения за беспокойство, господин Хейдж, – Произнёс слуга с лёгким акцентом. – Звонок по защищённой линии. Номер с пометкой «Приоритет Альфа».

Маркус слегка приподнял бровь. Только пять человек в мире имели этот уровень доступа к нему, и он точно знал, кто звонит в такой час.

– Подай телефон, – Коротко распорядился он, выпрямляясь в джакузи.

Слуга приблизился, держа на серебряном подносе чёрный телефон, подобный тому, который был у Беннетта. Маркус сделал небрежный жест рукой, и молодой человек мгновенно удалился, бесшумно закрыв за собой дверь.

Он вытер руку о полотенце, лежащее рядом, и взял телефон. Три гудка – мужчина намеренно выдержал паузу, показывая, что даже для Беннетта у него есть другие дела.

– Да, – ответил он наконец, голос звучал спокойно и властно, несмотря на неформальную обстановку.

– Проект дал результат. Совпадение структур девяносто шесть процентов. Это прорыв.

– Так быстро? – яркие голубые глаза, обычно задумчивые, заострились вниманием. – Когда мы обсуждали это, ты говорил о сроке не менее пяти лет.Маркус медленно отставил бокал с шампанским. Его расслабленность мгновенно сменилась сосредоточенностью. Он слегка наклонился вперёд, капли воды стекали по его груди, подсвеченной мягким светом, который делал кожу почти прозрачной и подчеркивал строгие, выверенные линии лица.

– Команда превзошла ожидания, – в голосе Беннетта промелькнула нотка, похожая на гордость. – Теперь нам потребуется увеличение финансирования. Следующая фаза будет ресурсоёмкой.

Маркус поднялся из джакузи и, накинув шёлковый халат, подошёл к окну. Его отражение в стекле наложилось на огни города – символичное напоминание о власти, которую он стремился укрепить.

– Я и так выделяю на этот проект аномально большие суммы. Совет уже начал косо смотреть на столь значительные траты с моей стороны. Рано или поздно у них появятся вопросы. Особенно после истории с «Белиалом». Даунинг до сих пор использует тот провал как аргумент против любых твоих инициатив.

– Это не «Белиал», – отрезал Беннетт, его пальцы сжались в кулак. – Риски минимальны, потенциал колоссален.

Резкий ответ заставил Маркуса усмехнуться. Он провёл пальцем по холодному стеклу, словно прочерчивая границу между настоящим и будущим.

– Ты всегда был уверен в своих проектах, Беннетт, – произнёс он с иронией, вспоминая катастрофические последствия прошлого проекта, которые ему пришлось замять ценой нескольких политических должников. – Даже когда «Белиал» вышел из-под контроля, ты до последнего утверждал, что всё идёт по плану.

– Маркус, если ты хочешь остановить проект сейчас, так и скажи. Но помни о том, что мы обсуждали. Тот, кто контролирует такое существо, контролирует всё.

На другом конце линии повисла короткая пауза, и Маркус ощутил, как напряжение передалось даже через защищённую связь.– Не горячись, – голос на другом конце смягчился. – Я просто ставлю тебя в известность: фракция Фрэда, этот их «Виридиан Синтез», сейчас активно набирает очки. Они настроены резко против любых экспериментов с гибридизацией такого уровня. Для них вся эта идея бессмысленна – Фрэд постоянно повторяет, что миру не нужно какое-то особенное существо, умеющее всё, если его можно заменить грамотными препаратами, оружием и современными технологиями. По его мнению, куда разумнее вкладываться в развитие того, что уже поддаётся контролю, а не создавать новые риски из ниоткуда.

– Фрэд всегда был трусом, – сдержанно ответил Беннетт. – Он не понимает, чем мы рискуем, если откажемся от попытки выйти на новый уровень. Вещи, которыми он гордится – это хорошая ремесленность, но не прорыв. Настоящее преимущество никогда не получают через компромиссы.

Маркус коротко рассмеялся. В этом они были похожи – оба считали большинство людей лишь препятствием на пути прогресса.

– Тем не менее, он имеет право голоса в Совете, – напомнил он, возвращаясь к джакузи. – Хорошо, я одобрю увеличение финансирования. Но мне нужны еженедельные отчёты. Подробные. И никаких сюрпризов.

– И помни, если что-то пойдёт не так, отвечать будешь ты, не я, – добавил Маркус с нажимом. – Полагаю, на этом мы закончили. Не смею более задерживать тебя… и себя.– Ты их получишь.

Он закончил разговор, не сразу отключая соединение: ещё несколько секунд смотрел на тёмный, потускневший экран, словно взвешивая услышанное. Затем, с лёгким вздохом, отложил телефон на холодный мраморный бортик и вновь медленно погрузился в тёплую воду.

Беннетт, напротив, закончил разговор резко – отключил соединение одним уверенным движением и с глухим стуком убрал телефон на место. Сделав паузу, он медленно достал из внутреннего кармана ключ. Нижний ящик стола оставался надёжно заперт – до этого момента. Замок щёлкнул, и спустя пару секунд в его руке оказалась тонкая папка с грифом: «Проект: Белиал. Совершенно секретно».

Он направился к одному из углов кабинета, где располагалась зона для неформальных бесед: глубокий кожаный диван и два кресла были сгруппированы вокруг низкого столика из тёмного стекла и металла. На столике лежали несколько научных журналов и массивная бронзовая астролябия – тяжёлая, загадочная.

За столиком, вдоль стены, располагался современный, лаконичный камин. На его широкой поверхности была выставлена коллекция минералов на чёрных подставках. Среди камней стояла фотография матери в серебряной рамке. Беннетт машинально выровнял один из камней, словно восстанавливая нарушенную симметрию, и лишь затем, держа папку, опустился на диван.

Открыв папку, он задержал взгляд на первой странице. Под официальным названием мелким шрифтом значилось: «Потенциальные применения: военное, медицинское, социальное конструирование». Беннетт медлил, прежде чем пролистать дальше. За сухими таблицами и схемами не скрывалось уже ничего важного – обширные материалы проекта были уничтожены, сегодня от них осталась лишь эта бесполезная тень.

Перелистывая страницы, он чувствовал знакомое тяжёлое напряжение в груди. Лишь в самом конце папки Беннетт нашёл то, зачем обращался к ней снова и снова: зарисовку замысловатого символа, сделанную его собственной рукой.

Он вытащил лист с рисунком, согнул пополам и убрал в тот же карман пиджака, где желал ключ, стараясь не задерживать взгляд дольше, чем нужно. Остальные бумаги Беннетт со странной решимостью поднёс к камину. Пламя жадно пожирало страницы, размашисто высвечивая его серьёзное лицо. Кабинет заполнил мягкий, горьковатый запах сгоревшей тайны. Взгляд его на миг задержался на фотографии матери – отражение пламени скользнуло по стеклу, на секунду оживив черты на снимке. Тень на стене дрогнула, и комната словно стала ещё тише.

Когда последние уголки бумаги исчезли в огне, Беннетт ещё долго стоял, наблюдая за затухающими языками пламени. В полумраке комнаты его силуэт был спокоен и неподвижен – решительный, сосредоточенный, напоминающий силуэт человека, который знает, на что готов ради своей цели.

Глава 2: Объявление

В огромном конференц-зале, обставленном немногословно и функционально, собрались все учёные, инженеры, сотрудники смежных отделов – редкое событие, всегда знаменовавшее либо прорыв, либо серьёзные перемены.

Воздух казался наэлектризованным от напряжения и ожидания. Под потолком тихо гудели системы вентиляции, а на огромных мониторах по периметру зала мерцали голубоватым светом логотипы «Инфернита».

Элира, с аккуратно собранными в косу волосами и в безупречно выглаженном лабораторном халате, и Эдвард, по привычке поправляющий свои тонкие очки в титановой оправе, заняли места ближе к панели, переглядываясь; только им пока было известно о масштабности сегодняшней темы.

Остальные, нервно ёрзая в эргономичных креслах, перешёптывались, создавая фоновый шум, похожий на жужжание встревоженного улья:

– Кто-нибудь знает, зачем нас здесь собрали? – пробормотал пожилой учёный с седыми всклокоченными волосами и глубокими морщинами вокруг глаз, свидетельствующими о десятилетиях, проведённых перед микроскопом. Он бросил мимолётный взгляд по сторонам, нервно постукивая пальцами с пожелтевшими от реактивов ногтями по планшету.

– В прошлый раз Беннетт говорил о «крае научного прогресса», – тихо заметил один из присутствующих, делая акцент на слове «край» и словно прячась за своей потрёпанной папкой, – а потом трое из генетического отдела просто… исчезли. Перевод, говорят.

– Перевод в могилу, – едва слышно буркнул кто-то сзади, но тут же замолчал, когда несколько голов повернулись в его сторону.

Дверь с шумом распахнулась, как от порыва ветра, ударившись о стену с глухим металлическим лязгом, от которого вздрогнули даже самые невозмутимые из присутствующих. Беннетт вошёл – спина прямая, как струна, плечи расправлены, движения выверенные до миллиметра. Его безупречно скроенный графитово-серый костюм с едва заметной голографической нитью подчёркивал атлетическое телосложение мужчины, а платиновый значок «Инфернита» на лацкане тускло поблёскивал в свете ламп.

Он на миг задержал пристальный взгляд своих серых глаз на каждом, и в этом взгляде читалась оценка – будто он проникает сквозь защиту, просвечивает насквозь, как рентгеновский аппарат. Некоторые невольно отводили глаза, другие, напротив, старались выдержать этот взгляд, доказывая свою лояльность.

– Коллеги, – голос Беннетта разнёсся по залу, глубокий и властный, заставляя мгновенно смолкнуть все разговоры, – Я рад приветствовать вас всех здесь. Сегодня мы стоим на пороге феноменального прорыва, который станет новой страницей в истории научных исследований.

Мужчина аккуратно поставил титановый кейс с биометрическим замком на стол и кивнул Элире и Эдварду – те непроизвольно выпрямились.

Элира сглотнула, чувствуя, как пересохло в горле, а Эдвард незаметно вытер вспотевшие ладони о брюки.

– Мы завершили первый этап, который многим казался невозможным, – продолжил Беннетт, медленно обводя взглядом аудиторию. – Эксперимент по восстановлению структуры геномов демона и серафима завершён успешно.

По залу прокатился невольный гул: кто-то зааплодировал, кто-то воскликнул, несколько человек вскочили с мест. Беннетт поднял обе руки – властным, чётким жестом, призывая к порядку.

– Поздравления уместны – но это только начало, – ровным баритоном произнёс он, не давая эмоциям сбить ритм своего выступления. – То, что я сейчас вам покажу, изменит не только науку. Это изменит само понимание человечества о границах возможного.

В глазах учёных – смесь радости, удивления, но, ещё сильнее, растёт настороженность. Некоторые обменивались тревожными взглядами, другие нервно теребили бейджи.

Элира незаметно сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя полумесяцы следов. Она знала и понимала – пути к отступлению уже нет.

Свет в зале начал медленно приглушаться, погружая периферию в полумрак, оставляя освещённым лишь Беннетта и загадочный кейс. Из чемодана теперь лился едва заметный свет, подсвечивая лицо мужчины снизу и придавая ему зловещий, почти демонический облик.

Внутри, в специальных углублениях с термостабилизацией, располагались два цилиндрических контейнера из сверхпрочного стекла. Они были установлены параллельно друг другу, каждый размером с небольшую колбу.

В левом контейнере, окруженном мягким золотистым свечением, парила субстанция, похожая на жидкий свет – переливающаяся, почти прозрачная, но с видимой структурой, напоминающей микроскопические перья или кристаллы, сплетенные в сложный узор. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, как внутри этой субстанции периодически вспыхивали крошечные искры.

В правом контейнере клубилась темная, почти черная материя с пурпурными прожилками, которая двигалась сама по себе, словно была живой. Она то сжималась в плотный шар, то растекалась по стенкам, образуя причудливые узоры, напоминающие древние руны или символы забытых языков. В глубине этой субстанции можно было заметить красные вспышки, похожие на крошечные глаза, открывающиеся и закрывающиеся.

Это были выделенные и стабилизированные ДНК серафима и демона, заключенные в специальный сдерживающий раствор.

Между двумя контейнерами располагался третий, центральный элемент – небольшая платформа с голографическим проектором, который демонстрировал трехмерную модель двойной спирали ДНК, но с явными аномалиями и модификациями. Модель медленно вращалась, показывая места, где генетический код был уже теоретически совмещен, подсвеченные зелеными маркерами, и проблемные участки, мерцающие красным.

Под контейнерами лежала тонкая металлическая пластина с выгравированной на ней формулой – сложное уравнение, описывающее прототип процесса слияния двух несовместимых геномов.

Когда Беннетт поднял один из контейнеров, чтобы продемонстрировать его аудитории, свет и тьма внутри словно отреагировали на его прикосновение, становясь более активными, будто признавая своего хозяина или, возможно, пытаясь вырваться из заточения.

– Следующий этап нашего проекта – создание существа, в генетической структуре которого сольются оба эти генома, – объявил он и медленно провел рукой над открытым кейсом; голос звенел в воздухе, как удар по хрустальному бокалу.

В зале на мгновение повисла абсолютная тишина – такая глубокая, что можно было услышать тихое гудение вентиляционной системы и далекий, едва различимый звук сирены где-то за пределами комплекса.

Секунда растянулась в вечность, словно время замерло, пока присутствующие осмысливали услышанное.

Затем, почти одновременно, по рядам пронеслись возгласы недоумения, кто-то замолчал ошеломлённо, другие тут же переговаривались приглушённо, с тревогой.

Пожилой профессор, ветеран генетических исследований, побледнел так, что его морщинистое лицо стало похоже на мятую бумагу, и схватился за подлокотники кресла, словно земля уходила из-под ног.

Молодая ассистентка в третьем ряду прижала планшет к груди, как щит, её глаза расширились от ужаса.

– Это невозможно! – выкрикнул кто-то из дальнего угла. – Мы говорим о несовместимых структурах!

– Вы предлагаете создать монстра! – прошипела женщина в очках с толстыми линзами.

В их взглядах – сомнение, страх, непонимание, а у некоторых – плохо скрываемое возбуждение от перспективы невозможного эксперимента.

Беннетт холодно отметил внутреннее раздражение, почувствовав, как желваки на его скулах напряглись. Эти люди, эти так называемые учёные, останавливались на пороге великого, цепляясь за свои мелкие моральные сомнения. Он сдержался, глубоко вдохнув через нос, и спокойно опустил руки, продолжая с особенно убедительным тоном, который отточил за годы выступлений перед инвесторами и военными:

– Я понимаю ваши сомнения. Однако наша задача – не просто расширять границы, а переписывать их, – он сделал паузу, обводя взглядом каждое лицо, словно запоминая тех, кто сомневается. – У нас есть всё необходимое для успеха. Неоценимые труды Ваших старших коллег доктора Скаво и доктора Купера, а также – решимость. Этот проект станет доказательством того, что нет ничего невозможного. Я прошу вашей сосредоточенности и отдачи.

Слова прозвучали почти как клятва, как обещание славы тем, кто последует за ним, и скрытая угроза тем, кто осмелится противостоять. Свет от проектора отбрасывал на стену за его спиной гигантскую тень, которая, казалось, обнимала весь зал своими крыльями.

Элира незаметно сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Её взгляд встретился со взглядом Эдварда, и в его глазах она увидела то же, что чувствовала сама – смесь научного любопытства и глубокого, первобытного страха перед неизведанным.

Некоторые присутствующие лишь опасливо переглянулись, отдельные группы начали тихо обсуждать технические аспекты, словно погружение в детали могло отвлечь их от моральной стороны вопроса.

Специалист по генной инженерии, что-то лихорадочно записывал в свой блокнот, его глаза горели фанатичным блеском.

Беннетт уже уверенно ждал, зная, что посеял семена, которые прорастут в умах этих людей. Свет его взгляда не гас, а внутренние сомнения и раздражение ещё сильнее подстёгивали к действию. Он знал, что некоторые уйдут – слабые всегда уходят.

– Завтра, – произнес он, поднимая руку в жесте, напоминающем благословение, – мы начинаем новую эру. И каждый из Вас может стать её частью.

За окнами конференц-зала сверкнула молния, словно само небо отреагировало на слова, и на мгновение силуэт Беннетта, очерченный вспышкой, показался нечеловеческим.

Глава 3: Брейншторм

В лабораториях ночи давно теряют чёткие границы: их сменяют лишь короткие перерывы на кофе и автоматическую еду из вечно гудящих диспенсеров в углу. Воздух становится сухим – от постоянной работы фильтров, пропитан характерным запахом озона и антисептиков. Сквозняки из вентиляционных шахт играют со старыми заметками, случайно забытыми на столе – желтоватыми листами с неразборчивыми формулами.

Белые медицинские халаты давно превращаются в мятые накидки с пятнами от реактивов и чернил, а на столах между бумагами и приборами ютятся пустые кружки с логотипом «Инфернита». На логотипе изображён щит, в центре которого переплетаются две полосы алого и золотого цвета – мотив, напоминающий одновременно спираль ДНК и песочные часы. Щит пересекают горизонтальные красные линии, а сверху его венчает лаконичная корона или стилизованный венец, придавая всему изображению торжественный вид.

Элира стоит у панельной доски, склонившись над голографическим дисплеем. Тонкие морщинки залегли вокруг её глаз, но взгляд остаётся ясным и сосредоточенным. Под длинными, изящными пальцами с коротко остриженными ногтями бегло мелькают электронные формулы, на экране – почти гипнотический хаос сплайнов, стрелок и уравнений, светящихся неоново-голубым цветом.

– Если расщепить D-цепь демона на фрагменты по 23 нуклеотида, а затем интегрировать B-мотивацию серафима в каждый третий сегмент… – бормотала она, то и дело вытирая баллончиком с растворителем свою небрежно накарябанную формулу, оставляющую призрачный след на голографической поверхности.

На другом конце стола, освещённом узким пятном света от настольной лампы, Эдвард задумчиво копающийся в стопке распечаток с результатами последних экспериментов. Он изредка моргает и сдерживает невольную зевоту, потирая покрасневшие от недосыпа глаза. Рядом с ним стоит чашка с давно остывшим кофе – уже пятая за эту ночь.

– Мы уже пробовали этот путь, – тяжело вздохнул он, пуская скользящий взгляд по ряду пробирок с лабораторными культурами, мерцающими под ультрафиолетом. – Каждый раз серафимовский материал отвергает демоническое вмешательство, вызывая хромосомные нарушения на 17-й и 23-й парах. Получается генетическое месиво, а не жизнеспособный организм.

Эдвард взял одну из пробирок, поднес к свету и покачал головой, наблюдая, как темная субстанция внутри пытается отделиться от светлой, образуя причудливые узоры. Жидкость пульсировала, будто обладала собственным сознанием, что заставило учёного нахмуриться ещё сильнее.

– Возможно, если мы изменим температурный режим при слиянии… –  начал он, но осёкся, заметив, как субстанция в пробирке внезапно потемнела.

Рядом, на высоком табурете с кожаным сиденьем, молодая лаборантка Вивьен, с волосами, выкрашенными в ярко-фиолетовый цвет, что странно контрастировало с консервативной обстановкой лаборатории, помешивала стеклянной ложечкой раствор для питательной среды клеточной культуры. Её руки двигались механически, с точностью, выработанной многочасовыми повторениями. Она сняла латексную перчатку с тихим щелчком и, откинувшись на спинку табурета так, что тот опасно накренился.

– Может, это и к лучшему. Лезем туда, куда не должны, – она понизила голос до драматического шепота. – Вы когда-нибудь задумывались, что, возможно, эти геномы несовместимы по какой-то высшей причине? Что мы пытаемся соединить то, что должно оставаться разделенным?

Вивьен бросила взгляд на запечатанный контейнер в углу лаборатории, помеченный биологическим знаком опасности, где хранились образцы неудачных экспериментов – искажённые, нежизнеспособные формы, которые они создали за последние месяцы.

Другой лаборант, Алекс, с растрепанными светлыми волосами и вечно расстегнутым воротником рубашки под халатом, потянулся над прозрачным инкубатором с биометрическим замком, где в мягком красном свете расширялись и сужались маленькие сгустки биоматериала, похожие на сердца. Он вдруг пискнул, когда хрустнули позвонки, и выпрямился, массируя поясницу:

– Остался кто-нибудь не зомби? Или только я чувствую себя персонажем из «Ходячих мертвецов»? – он потер глаза, оставив на лице след от маркера, которым делал пометки. Затем наклонился к инкубатору, регулируя температуру и уровень кислорода. – Клянусь, я видел, как одна из культур подмигнула мне минуту назад. Вот эта, в секторе C-4, ведёт себя странно с полуночи.

Эдвард тяжело вздохнул, даже не пытаясь скрыть усталость, и, не поднимая глаз от пробирки, буркнул с едва заметной натянутой улыбкой:

– Если у кого-то начнётся зуд или внезапная тяга к сырым мозгам, следующая шутка будет в протоколе внеплановой санитарной проверки, – он бросил короткий взгляд на Алекса, лицо его на секунду стало чуть суровее. – И вообще, поменьше бы фантазий, особенно когда половина смены уже на грани нервного срыва.

Элира оторвалась от своих расчётов и подошла к инкубатору, внимательно изучая указанный образец.

– Алекс, ты просто переутомился, – сказала она, постукивая пальцем по монитору с данными. – Образец показывает стандартную деградацию, как и все остальные. Никакой аномальной активности. Те же самые хромосомные нарушения, та же несовместимость, – она вздохнула и потёрла переносицу. – Думаю, тебе стоит сделать перерыв. Может, выпьешь кофе?

Лаборант недоверчиво прищурился, глядя на образец, но спорить не стал. Он пожал плечами и отошёл к кофемашине, бормоча что-то себе под нос.

Элира вернулась к своей доске, задумчиво постукивая маркером по подбородку. Она перечеркнула часть формулы и начала писать новую последовательность, бормоча что-то о возможности использования другого подхода к стабилизации.

С громким щелчком поставив пробирку в стойку, Эдвард окинул всех быстрым, напряжённым взглядом. На мгновение его челюсти сжались, и в срезанных движениях угадывалось раздражение, словно вся эта сцена только усугубляла его накопившееся напряжение. Он выдохнул, приглушил голос и попытался говорить ровно, но раздражённые нотки не до конца скрывались под внешним спокойствием:

– Поверьте, ребята, тут все перегреты, как наши инкубаторы. Но дело действительно стоящее.

Затем он обернулся к Вивьен. Его тон стал тише, однако взгляд оставался жёстким, а в голосе всё равно чувствовалось остаточное раздражение, едва прикрытое попыткой взять себя в руки:

– Новую партию для пересева ты уже закончила или всё ещё решаешь, дать клеткам шанс на отпуск?

Алекс украдкой потёр затылок и переключился на проверку показателей инкубатора, словно желая стать незаметнее. Вивьен хмуро кивнула, нацепила перчатку обратно и принялась отмерять компоненты для новой питательной среды, избегая встречаться с кем-либо взглядом.

– Ещё пять минут, и всё будет готово, – пробормотала она, аккуратно добавляя последний компонент в раствор. – Может, в этот раз повезёт больше.

Тяжёлая атмосфера, сгустившаяся после резких слов Эдварда, ощущалась почти физически и Элира решила разрядить обстановку. Словно стряхнув изнеможение одним решительным движением, она обернулась и присела на край лабораторного стола, случайно задев локтем пробирку, которая опасно качнулась, но устояла.

– Если когда-нибудь у нас получится… Это существо должно получить своё имя. Имя, которое бы отражало его суть.

Вивьен подняла голову, её напряжённое лицо чуть смягчилось. Алекс повернулся в сторону Элиры, держа в руках дымящуюся чашку. Учёная обвела взглядом молодых коллег, стараясь поймать их глаза, вовлечь в разговор, который не касался бы непосредственно усталости или неудач.

В лаборатории повисла короткая пауза – только гудение оборудования и тихое бульканье в системе охлаждения нарушали тишину. А потом внезапно посыпались шутливые идеи, словно плотина уныния прорвалась перед волной творческого энтузиазма.

– Демиарх! – воскликнул Алекс, оживившись. Он украдкой показал большой палец вверх и добавил: – Как «демиург», только с намеком на архангельскую природу. Элегантно и с подтекстом!

– Демиарх? – задумчиво повторила Вивьен, отрываясь от микропипетки, которой она отмеряла микролитры раствора. Её французский акцент придавал слову особое звучание. – Звучит как имя злодея из комиксов.

– Демосветик 001, – буркнул программист за батареей компьютеров, потягиваясь всем телом так, что затрещал шов на его и без того потрепанном халате. Его сосед, не отрываясь от экрана, где бежали строки кода генетического алгоритма, фыркнул, а потом оба расхохотались вслух, чем спровоцировали шквал дружеских шуток и подколок.

– Франкенхерувим или Херувимотроник…  – высказался Алекс, уже откровенно смеясь и вытирая выступившие от смеха слезы.

Кофейные кружки звякнули под руку, создавая неожиданную какофонию. Кто-то драматически уронил стеклянную пипетку, которая, к счастью, не разбилась, но едва не задела инкубатор с драгоценными культурами.

Элира, отдышавшись после приступа смеха, который на мгновение вернул ей ощущение нормальности среди этого безумного научного марафона, подмигнула Эдварду.

Эдвард, сидевший поодаль с отстранённым видом, поймал на себе взгляд подруги. По его щекам пробежала тень неловкости – он понял, что перегнул палку.

– А что если Серофимус? Чуть латинской магии, – слабо улыбнулся он, наконец включившись в игру. Его обычно напряжённые плечи чуть расслабились, а в голосе появились нотки, которых команда не слышала уже несколько бессонных ночей.

– Не знаю… – Элира понизила голос, словно делясь сокровенной тайной. – Что скажете про… Инферофим?

Она произнесла это слово медленно, почти нараспев, позволяя каждому слогу повиснуть в воздухе. В этом названии слышались отголоски древних языков, смешение латыни и иврита, огня и небес.

Казалось, сам воздух затаил дыхание, пропитавшись внезапной торжественностью момента. Даже главный компьютер, вечно гудящий в углу лаборатории, словно прекратил свое монотонное жужжание на миг, будто прислушиваясь к рождению имени. Капля конденсата сорвалась с охлаждающей трубки и разбилась о металлическую поверхность с отчетливым звуком, который эхом разнесся по притихшей лаборатории.

– В самый раз для нашего пациента Х, – кивнул Эдвард.

Морщины на его лице, обычно придававшие вид вечно недовольного профессора, сейчас словно разгладились, и на мгновение во взгляде промелькнуло что-то похожее на благоговение. Он взял пробирку с мерцающей субстанцией и поднял её, словно произнося тост. Свет от лампы преломился в стекле, создавая радужные блики на стенах лаборатории.

– Так уже почти научно, – улыбнулась Вивьен, и фиолетовые волосы качнулись, когда она наклонила голову, рассматривая формулу на доске под новым углом. – И звучит не как что-то из фильма категории B.

Лаборантка сделала шутливый жест, словно обводя воображаемый заголовок в воздухе, но в её глазах читалось понимание значимости момента.

– Пусть будет Инферофим, – разом согласились все, как будто невидимая волна единодушия прокатилась по комнате, объединяя этих разных людей в одно целое, связанное общей тайной и общим творением.

Алекс с размаху вывел новое имя ярко-красным маркером на стеклянной доске рядом с культиваторами. Буквы, немного кривоватые из-за его дрожащих от усталости рук, казалось, светились собственным внутренним светом. Парень добавил под именем небольшой символ – стилизованное изображение крыла, наполовину объятого пламенем.

– Вот теперь официально, – пробормотал он, отступая на шаг и оценивая свою работу. – Как в старые времена, когда ученые давали имена своим открытиям, а не просто номера и коды.

– Ну всё, теперь у нас половина совещаний будет уходить на хохот из-за этого названия, когда Беннетт попытается его выговорить своим фирменным тоном «я-слишком-важен-для-этого», – невозмутимо резюмировал программист, имитируя глубокий, командный голос их руководителя и выпрямляясь в пародийно-военной стойке.

Все снова засмеялись – теперь уже с облегчением, словно выпуская накопившееся напряжение. Смех разносился по лаборатории, отражаясь от стерильных поверхностей и создавая странный контраст с серьезностью их работы. Вивьен даже прослезилась, вытирая глаза рукавом халата и оставляя на нем след от туши.

– Представляете его лицо? «Что за Инферофим? Это звучит недостаточно научно для проекта такого масштаба!»  – продолжил программист, не в силах остановиться, и его имитация была настолько точной, что даже обычно сдержанный Эдвард усмехнулся.

– Пусть так, – пожала плечами Элира, когда волна хохота начала стихать. Она подошла к доске и легонько коснулась пальцами свежей надписи, словно устанавливая связь с тем, что еще не родилось, но уже получило имя. – Это временное название. Пока я не придумаю что-нибудь более «изощренно-научное».

Но в глубине души Элира знала, что имя уже прижилось. Оно ощущалось правильным, словно было предопределено задолго до того, как они начали этот эксперимент. Инферофим – существо между небом и адом, между светом и тьмой. Она представила, каким оно может быть – это создание, которое они пытаются вызвать к жизни, и на мгновение её охватило странное чувство, смесь восторга и страха.

За окнами лаборатории начинал брезжить рассвет, окрашивая горизонт в оттенки розового и золотого.

– Ладно, народ, – Элира хлопнула в ладоши, возвращая всех к реальности. – Давайте сделаем перерыв на завтрак, а потом попробуем новый подход с модифицированными энзимами. Я думаю, мы близко.

И в её голосе звучала такая уверенность, что никто не посмел усомниться. Команда потянулась к выходу, оставляя позади мерцающие мониторы.

Беннетт появился на пороге с всё тем же пронизывающим, оценивающим взглядом. Он замер на несколько секунд, оглядывая потрёпанные, но странно оживлённые лица подчинённых, творческий хаос исписанных формулами листов, недопитых кружек с остывшими напитками и разноцветных стикеров с заметками, оставшихся после бессонной ночной смены.

Элира, поправляя медный крабик, выскальзывающий из её растрёпанных каштановых волос, первой заметила его силуэт в дверном проёме. Высокая фигура, застывшая между светом коридора и полумраком лаборатории, казалась почти призрачной. Лучи солнца, пробивающиеся через жалюзи, очерчивали его широкие плечи и создавали вокруг головы что-то вроде нимба. Элира замерла с рукой у виска, её пальцы слегка дрогнули.

– Доброе утро, Беннетт, – быстро перевела она дух, машинально одёргивая лабораторный халат с пятном от кофе на рукаве. – У нас… был невероятно продуктивный вечер. Мы даже придумали имя для гибрида.

Мужчина наклонил голову, позволяя себе чуть заметную, отточенно вежливую улыбку, не затрагивающую холодных серых глаз. Беннетт появился на пороге с всё тем же пронизывающим, оценивающим взглядом. Он замер на несколько секунд, оглядывая потрёпанные, но странно оживлённые лица подчинённых, творческий хаос исписанных формулами листов, недопитых кружек с остывшими напитками и разноцветных стикеров с заметками, оставшихся после бессонной ночной смены. Его безупречный тёмно-синий костюм и идеально выглаженная рубашка резко контрастировали с общей атмосферой лаборатории.

Элира, поправляя крабик, выскальзывающий из её растрёпанных каштановых волос, первой заметила его силуэт в дверном проёме. Высокая фигура, застывшая между светом коридора и полумраком лаборатории, казалась почти призрачной. Лучи солнца, пробивающиеся через жалюзи, очерчивали его широкие плечи и создавали вокруг головы что-то вроде нимба. Элира замерла с рукой у виска, её пальцы слегка дрогнули, выдавая внезапное напряжение.

– Доброе утро, Беннетт, – быстро перевела она дух, машинально одёргивая лабораторный халат с пятном от кофе на рукаве. – У нас… был невероятно продуктивный вечер. Мы даже придумали имя для гибрида.

Мужчина наклонил голову, позволяя себе чуть заметную, отточенно вежливую улыбку, не затрагивающую холодных серых глаз. Тонкий шрам вдоль правой скулы, обычно почти незаметный, серебристо блеснул в утреннем свете.

– Имя? Интригует. Покажите, что вы там придумали, – его голос, низкий и размеренный, заполнил пространство.

Вивьен лихо стёрла рукавом многочисленные отпечатки пальцев на интерактивной доске и уверенным движением обвела маркером слово «Инферофим». Беннетт секунд десять просто молча читал название, будто пропуская каждую букву через внутренний фильтр научной дисциплины и корпоративного прагматизма. Его пальцы едва заметно постукивали по кожаной папке, которую он держал под мышкой – той самой папке с грифом «Совершенно секретно», которую никто из команды никогда не видел открытой. Затем мужчина медленно поднял взгляд на Элиру и остальных членов команды, застывших в ожидании.

Алекс, стоявший позади всех, наклонился к уху их главного программиста:

– Ты был прав, – шепнул он с едва сдерживаемой усмешкой. – Наш кардинал слишком важная птица для таких несерьёзных названий.

Беннетт, обладавший почти сверхъестественным слухом, чуть повернул голову в их сторону. Его взгляд на долю секунды встретился с глазами Алекса, и лаборант мгновенно выпрямился, делая вид, что изучает данные на ближайшем мониторе. Затем мужчина медленно поднял взгляд на Элиру и остальных членов команды, застывших в ожидании.

– Креативный подход… весьма неординарный, – спокойно прокомментировал он, мастерски скрывая раздражение от неуместной, по его мнению, неформальности.

Беннетт шагнул ближе, внимательно изучая ряды пробирок с мерцающим содержимым и мониторы с пульсирующими графиками. Его взгляд на мгновение задержался на образце С-4.

– Я напомню вам всем: не позволяйте духу эксперимента и творческому энтузиазму затмить здравый научный смысл и протокол безопасности. Измеримый прогресс – наш главный ориентир, а не эффектные названия.

Внутри его по-прежнему резало раздражение – слишком вольно, слишком легкомысленно учёные позволяют себе шутки и отклонения от строгой методологии. Но ни один мускул на лице его не дрогнул. Беннетт был безукоризненно вежлив, собран и внушал непоколебимую уверенность, как и подобало руководителю проекта такого масштаба.

– Приступайте к следующей серии тестов согласно протоколу, – ровно заключил он, поправляя безупречно отглаженный рукав дорогого пиджака. – И пусть «Инферофим» пока останется рабочим кодовым именем.

Беннетт ещё раз окинул лабораторное пространство цепким взглядом, отмечая каждую деталь, коротко кивнул и удалился размеренным шагом, оставляя после себя атмосферу ответственности, скрытого вызова и едва уловимого холодка тревоги, который, казалось, проник даже в стерильный воздух помещения.

Глава 4: Формула и Заклинание

Было далеко за полночь, когда Беннетт наконец покинул пределы фракции. Даже его железная воля не могла противостоять изнеможению. Последние восемнадцать часов он провел в лаборатории. Его вторая попытка создать гибридное существо требовала практически непрерывного контроля. Каждая деталь – от калибровки инкубаторов до исправления генетических цепочек – проходила через его руки.

Сегодня в лаборатории не было ни души – он лично распорядился отправить всю научную группу на симпозиум в соседний город. Элира пыталась возражать, но он был непреклонен. Некоторые эксперименты требовали абсолютного уединения, без лишних глаз и вопросов. Особенно когда речь шла о модификациях, не указанных в официальном протоколе.

Синеватое свечение мониторов отражалось в воспаленных глазах, когда он в третий раз перепроверял стабильность серафимовкого ДНК. Пальцы, покрытые микроскопическими порезами от работы с образцами, порхали над голографической панелью управления. Проект «Инферофим» был его детищем, его одержимостью, его искуплением за прошлую неудачу.

Беннетт вздрогнул, когда инкубатор издал предупреждающий сигнал – геном демона снова проявлял агрессию к чужеродным клеткам. Он мгновенно ввел стабилизирующий раствор, наблюдая, как золотистые прожилки в образце медленно успокаиваются, сливаясь с темно-красной структурой демонической ДНК.

Формулы и схемы были безупречны в теории, но что-то постоянно шло не так при практическом воплощении. Беннетт потер виски, пытаясь вспомнить, какие именно манипуляции проводил Фрэд в прошлый раз, когда они работали вместе. Тогда всё казалось таким простым – он предлагал идеи, а руки его коллеги воплощали их в жизнь.

После лаборатории он, глотнув лишь стимулятор, отправился на полигон. Новобранцы, увидев его изможденное, но решительное лицо, мгновенно подтянулись. Беннетт не терпел слабости ни в себе, ни в других. Отчет для Маркуса он составлял уже на ходу, диктуя результаты в нейроинтерфейс, пока демонстрировал кадетам приемы сдерживания потенциально опасного объекта.

Свой черный спортивный автомобиль он оставил на подземной парковке – в таком состоянии садиться за руль было бы верхом безрассудства даже для него. Он вызвал такси через корпоративное приложение, выбрав опцию «повышенная конфиденциальность».

Дорога домой осталась в памяти размытым пятном. Беннетт смутно помнил, как автопилот такси несколько раз переспрашивал адрес из-за его невнятного бормотания, как он едва не забыл оплатить поездку, как долго возился с электронным замком своей квартиры, не попадая пальцем в сканер.

Дверь наконец поддалась. Беннетт ввалился в тёмную прихожую, не включая свет. Квартира встретила его прохладной тишиной – стерильное пространство, больше напоминающее гостиничный номер, чем дом. Никаких личных вещей на виду, никаких фотографий или безделушек. Только книги, разложенные по темам и алфавиту, да коллекция древних артефактов в запертых витринах.

Он не стал включать основное освещение. Слабого голубоватого света, проникающего через панорамные окна от городских огней, было достаточно, чтобы не натыкаться на мебель. Беннетт прошёл в спальню, стягивая на ходу галстук и расстёгивая рубашку непослушными пальцами.

Пиджак соскользнул с плеч и остался лежать там, где упал. Рубашка последовала за ним через несколько шагов. Беннетт тяжело опустился на край кровати, чтобы снять обувь, но даже эта простая задача казалась сейчас непосильной. Он возился с шнурками, словно ребёнок, только учащийся их развязывать, пока наконец не сдался и просто стянул туфли, не расшнуровывая.

Брюки он расстегнул, но сил хватило только на то, чтобы стянуть их до колен. В таком нелепом полуодетом состоянии он рухнул на кровать, даже не потрудившись откинуть покрывало.

Матрас принял его измученное тело, и Беннетт издал глухой стон – наполовину от боли в напряжённых мышцах, наполовину от блаженства наконец-то горизонтального положения. Его сознание уплывало, но где-то на самой границе сна и яви ему показалось, что в тенях комнаты на мгновение проступил знакомый силуэт с шестью крыльями. Но эта мысль не вызвала тревоги.

Беннетт провалился в сон. Сначала была только темнота. Затем – вспышка света, ослепительная и холодная, как взрыв сверхновой. Когда зрение вернулось, он обнаружил себя стоящим в центре огромного амфитеатра. Стены из чёрного мрамора уходили ввысь, сливаясь с бездонным куполом, где вместо потолка пульсировали созвездия, которых не существовало ни на одной астрономической карте.

Вокруг него – сложная геометрическая конструкция из металлических стержней и кристаллов, напоминающая одновременно квантовый компьютер и древний алтарь. Каждый кристалл светился своим цветом, создавая трёхмерную проекцию формул – не математических, а каких-то иных, где символы постоянно трансформировались, перетекая друг в друга. Пальцы невольно потянулись к ближайшему пульсирующему кристаллу.

– Границы возможного существуют лишь в твоём восприятии, создатель.

Голос раздался отовсюду и ниоткуда. Беннетт резко обернулся и замер. В центре амфитеатра, напротив него, возникла фигура. Сначала – лишь размытый силуэт, затем – существо, чья форма постоянно менялась, словно не могла определиться с окончательным обликом. Шесть крыльев, состоящих из чистой энергии, раскинулись за его спиной, каждое – с узорами, напоминающими схемы нейронных сетей и одновременно древние руны.

– Белиал, – выдохнул Беннетт, узнавая существо.

– Имена – условность. Я – то, что существует между определениями.

Существо приблизилось одним плавным движением, не касаясь пола. Два крыла закрыли его лицо, два – обвились вокруг тела, два – простирались в стороны, создавая вокруг него ореол переливающегося света.

– Между тем, что вы называете наукой, и тем, что вы называете магией.

– Но магии не существует, – возразил Беннетт, хотя его голос дрогнул. – Есть только непознанные законы физики.

Существо издало звук, похожий на смех, но звучащий как гармония сфер.

– Взгляни.

Одно из крыльев существа взмахнуло, и пространство вокруг них изменилось. Теперь они стояли в лаборатории, но не в той стерильной, современной, которую знал Беннетт, а в странной гибридной комнате.

Вдоль стен тянулись ряды компьютеров последнего поколения, но их корпуса были инкрустированы древними символами. Голографические проекторы создавали трёхмерные модели молекул, но внутри каждой модели пульсировали миниатюрные галактики. Центр комнаты занимал огромный круглый стол, на котором в идеальном порядке были разложены артефакты – те самые, что хранились в кабинете Беннетта, но теперь они светились внутренним светом, а между ними протянулись тонкие нити энергии, образуя сложную паутину взаимосвязей.

– Мой кабинет… но как? – Беннетт медленно обошёл стол, рассматривая преображённые артефакты.

– Не «как», а «почему». Почему ты собирал эти предметы все эти годы? Почему они звали тебя? Почему ты чувствовал их силу, даже отрицая её существование?

Беннетт остановился перед древней книгой, лежащей в центре стола. Её страницы сами собой перелистывались, показывая формулы, которые постепенно трансформировались в современные уравнения квантовой физики, а затем снова в древние символы.

– Я не понимаю, – прошептал он, хотя что-то глубоко внутри него уже начинало осознавать.

– Понимание приходит через действие. Смотри.

Существо приблизилось к столу и коснулось одного из амулетов крылом. Амулет поднялся в воздух, завис над столом и начал вращаться. Вокруг него возникла голографическая проекция молекулярной структуры, но с каждым оборотом она становилась всё сложнее, включая в себя измерения, которые Беннетт не мог даже представить.

– Ваша наука видит только часть реальности. Ваши инструменты измеряют только то, что вы запрограммировали их измерять. Но есть иные измерения, иные частоты, иные формы энергии.

– Ты говоришь о квантовых полях? О тёмной материи? – Беннетт пытался ухватиться за знакомые концепции.

– Я говорю о том, что лежит за пределами ваших категорий. О том, что древние называли магией, а вы называете неизвестным. О силе символов, которые не просто обозначают реальность, но формируют её.

Существо взмахнуло всеми шестью крыльями, и комната наполнилась вихрем энергии. Каждый артефакт на столе начал светиться своим цветом, проецируя в воздух объёмные символы, которые соединялись в сложную структуру с закручивающимися спиралями. Беннетт не мог полностью воспринять то, что видел.

– Вот что ты должен создать. Не машину, не организм, а нечто среднее. Технологию, которая понимает символы. Биологию, которая резонирует с квантовыми полями. Магию, выраженную через науку.

Беннетт почувствовал, как его разум расширяется, пытаясь охватить концепции, которые одновременно казались безумными и кристально ясными.

– Как? Как мне это сделать? – спросил он, не в силах оторвать взгляд от парящей структуры.

Существо приблизилось к нему, и на мгновение Беннетт увидел его лицо – бесконечно чуждое и странно знакомое одновременно.

– Расположи артефакты в лаборатории точно так, как ты видишь здесь. Каждый – на своём месте. Создай резонанс между древними символами и современными технологиями. Позволь им говорить друг с другом.

– А потом?

– Потом запусти эксперимент в точке схождения – когда квантовая запутанность достигнет пика, когда барьер между определённостью и вероятностью станет тоньше всего. В момент, когда наблюдатель и наблюдаемое становятся единым.

– Что произойдёт, когда я это сделаю?

Существо отступило, его форма начала размываться, крылья растворяться в окружающем пространстве.

– Ты создашь то, что всегда стремился создать. Новую форму жизни. Новую форму сознания. Мост между нашими мирами.

Комната начала терять чёткость, артефакты на столе замерцали, их свечение стало тускнеть.

– Стой! Я должен знать! – Беннетт рванулся вперёд, пытаясь удержать ускользающее видение. – Мой эксперимент станет ключём к эволюции или к уничтожению?

Существо почти полностью растворилось, остался лишь слабый контур крыльев и голос, звучащий теперь как далёкое эхо:

– Ты создаёшь не оружие и не спасителя… ты создаёшь выбор. И этот выбор изменит многое.

Беннетт проснулся резко, словно от толчка. Его сердце бешено колотилось.

– Невероятно, – прошептал он, проводя рукой по влажному лбу. – Всё это время я шёл неверным путём. Не синтез, а симбиоз. Не контроль, а диалог.

Он встал и подошёл к окну. Первые лучи рассвета окрашивали горизонт.

– Фрэд всегда говорил, что мы слишком зациклены на механике процесса, – продолжил он, разговаривая с невидимым собеседником. – Что нужно чувствовать материю, а не просто манипулировать ею. Я считал это ненаучным… а теперь понимаю, что он был прав.

Беннетт быстро оделся, не обращая внимания на ранний час. По пути в лабораторию он сделал несколько остановок. В антикварной лавке, открывшейся специально для него после звонка владельцу, он приобрёл набор кристаллов определённой огранки.

Прибыв в лабораторию задолго до появления остальных сотрудников, Беннетт начал трансформировать пространство. Он отключил камеры наблюдения, заблокировал двери и приступил к работе.

Сначала он расположил артефакты из своей коллекции точно так, как видел во сне – в сложной геометрической конфигурации, которая при взгляде сверху напоминала нечто среднее между фракталом и древним символом. Затем модифицировал лабораторное оборудование, интегрируя в него элементы, которые любой здравомыслящий учёный счёл бы бесполезными украшениями – амулеты, кристаллы, металлические пластины с выгравированными формулами, одновременно напоминающими уравнения и древние заклинания.

Квантовый компьютер, сердце лаборатории, он окружил кругом из обсидиановых чёток, соединив каждую бусину тончайшей серебряной проволокой с основными процессорами. Голографические проекторы он настроил так, чтобы они создавали не только трёхмерные модели молекул, но и проецировали древние символы, наложенные на современные научные визуализации.

К полудню, когда начали прибывать первые сотрудники, лаборатория была неузнаваема. Она напоминала гибрид высокотехнологичного исследовательского центра и древнего храма. Беннетт стоял в центре, его глаза лихорадочно блестели, а руки были покрыты мелкими порезами от работы с металлом и кристаллами.

– Беннетт? – Элира застыла в дверях, её глаза расширились от изумления. – Что… что всё это значит?

– Прорыв, – ответил он, не оборачиваясь. – Мы были слишком ограничены в своём мышлении. Слишком зациклены на стандартных протоколах. Но сегодня мы выйдем за их пределы.

Остальные члены команды постепенно заполняли лабораторию, их лица выражали смесь шока, недоверия и невольного любопытства. Кто-то нервно перешёптывался, другие с опаской прикасались к древним артефактам, расставленным между привычным лабораторным оборудованием.

Беннетт наконец выпрямился и повернулся к своей ошеломлённой команде. На лице играла странная, почти безумная улыбка. Его обычно аккуратный лабораторный халат был измят и покрыт странными пятнами, а в растрёпанных волосах застряли мелкие кристаллические частицы.

– Знаю, это выглядит… необычно, – он обвёл рукой преображённое помещение. – Но прошу вас, отбросьте предубеждения. То, что мы сегодня попытаемся сделать, выходит за рамки традиционной науки, но не противоречит её фундаментальным принципам.

Он подошёл к голографическому проектору и активировал его. В воздухе возникла сложная трёхмерная структура – та самая, что он видел во сне.

– Это новая модель интеграции квантовых состояний с биологическими системами, – объяснял он, указывая на различные элементы проекции. – Но чтобы она работала, нам нужно создать особые условия. Условия, которые наши предки интуитивно понимали и выражали через ритуалы и символы.

– Особые условия? – Эдвард скрестил руки на груди, нервно постукивая пальцами по локтю. – Вы что, предлагаете нам заняться магией, Беннетт?

– Я говорю о расширении нашего понимания реальности, – Беннетт взял со стола древний артефакт и поднял его, позволяя свету играть на его гранях. – О признании того, что некоторые древние практики могли быть примитивными попытками взаимодействия с квантовыми явлениями. Что символы и ритуалы могли быть способом структурирования коллективного сознания для влияния на вероятностные волны.

Команда молчала, завороженная его речью. Только тихое гудение оборудования по обычаю нарушало тишину.

– Я не прошу вас верить, – продолжил Беннетт, обводя взглядом каждого члена команды. – Я прошу вас участвовать. Наблюдать. Быть частью эксперимента, который может изменить наше понимание реальности.

Эдвард покрутил в руках один из амулетов – бронзовый диск с выгравированной спиралью и странными иероглифами по краю. Его глаза заблестели неподдельным интересом:

– Знаете, – он повертел амулет в руках, – Если рассматривать эти символы как визуальное представление квантовых состояний… – учёный поднял глаза на Беннетта. – Можно попробовать запустить процесс квантовой синхронизации на фоне ритуальных чтений. Если даже это даст нам хотя бы полпроцента стабильности в матрице, уже будет прогресс. В конце концов, плацебо-эффект научно доказан, почему бы не использовать его в нашу пользу?

– Именно! – Беннетт просиял, видя, что самый упрямый скептик начинает понимать.

Элира подошла к древнему манускрипту, лежащему на консоли. Её пальцы осторожно коснулись потрескавшейся кожи переплёта, и она вздрогнула, почувствовав странное тепло.

– Эти тексты, – она провела пальцем по строчкам на неизвестном языке. – У нас есть их перевод?

– Лучше, – Беннетт кивнул на аудиосистему. – У нас есть их звучание. Фонетическая реконструкция, основанная на лингвистических исследованиях.

Элира, поколебавшись секунду, включила запись. Лабораторию наполнили низкие, гипнотические голоса, произносящие слова на языках, мёртвых уже тысячи лет. Странным образом эти древние звуки не конфликтовали с гудением современного оборудования, а дополняли его, создавая неожиданную гармонию.

– Я никогда не думала, что дойду до такого, – прошептала она Вивьен, но в голосе звучало не отрицание, а странное, почти мистическое предвкушение.

– Знаешь, – Вивьен неожиданно улыбнулась. – После стольких месяцев безрезультатных экспериментов я готова танцевать голой вокруг квантового компьютера, если это поможет.

По лаборатории прокатился смех, разряжая напряжение. Один за другим члены команды включались в работу, расставляя артефакты по схеме Беннетта. И что-то действительно начало меняться. Может, это было самовнушение, может, эффект плацебо на коллективном уровне, но приборы показывали более стабильные результаты. Случайные колебания в квантовой системе, которые раньше были беспорядочными, теперь становились более упорядоченными. Они начали совпадать с ритмом старинных песнопений, которые воспроизводились через динамики.

Лаборатория наполнилась энергией – не только электрической, но какой-то иной, почти осязаемой, заставляющей волосы на затылке вставать дыбом и сердце биться чаще.

Беннетт наблюдал за этой трансформацией с молчаливым удовлетворением, стоя в тени. В его глазах отражались голографические проекции данных, смешиваясь с отблесками древних амулетов, создавая причудливый симбиоз прошлого и будущего, рационального и иррационального. Мужчина позволил себе ухмылку – не холодную и расчетливую, а полную восхищения перед тайнами мироздания.

– Иногда нужно вспомнить о корнях, чтобы дотянуться до звезд, – прошептал он себе под нос, сжимая в кармане один из оставшихся амулетов.

Глава 5: Осторожно! Осадки в виде неудач

Несколько мучительно долгих месяцев команда продолжала сталкиваться с каскадом неудач: вязкие чёрные инфузии демонического генома, мерцающие зловещим пурпурно-алым свечением в ночной темноте лаборатории, безжалостно разрушали всё, к чему прикасались, словно космическая кислота; эмбрионы, один за другим, погибали от нестабильных энергетических всплесков, оставляя после себя лишь обугленные клеточные оболочки. Стены фракции были свидетелями бесчисленных разочарований – каждое утро начиналось с уборки очередного неудавшегося эксперимента и стерилизации оборудования.

Но каждый провал скрупулезно анализировали. Выстраивали многомерные модели, делали выводы, корректировали протоколы. И однажды, в особенно промозглую ноябрьскую ночь, когда за окнами бушевала снежная буря, случился прорыв. Модифицированная генная цепочка, обогащенная элементами древней ДНК, извлеченной из артефактов, наконец проявила долгожданную стабильность. Это был первый, крошечный, но решающий шаг к рождению «Инферофима».

В тишине дежурной смены, нарушаемой лишь приглушённым гудением приборов, вдруг раздался возглас:

– Смотрите! Боже мой, смотрите! – закричал Алекс, резко выкатившись на стуле к экрану. Его глаза, обрамлённые кругами от бессонницы, расширились и стали почти безумными. Он ткнул пальцем в монитор так, что по стеклу расползлись радужные пятна.

На мониторе линии впервые не прыгали беспорядочно, разрушая все надежды, а ровно и ритмично складывались в устойчивый паттерн. Казалось, на экране всплывают древние руны, такие же, как на старинных амулетах, рассыпанные по лабораторной полке.

Эдвард, стоявший чуть позади, не выдержал – с силой хлопнул ладонью по металлической поверхности консоли, от чего чашки с холодным кофе затряслись и одна чуть не опрокинулась. На его лице отразился целый спектр эмоций: от неверия и восторга до внезапной осторожности.

– Энергетика стабильна! – почти выкрикнул он, торопливо проверяя данные на мониторах ещё раз. – Впервые за всё время! Нет аномальных выбросов, нет распада генетической цепи. Квантовая матрица удерживает структуру!

Волосы на виске у Беннетта прилипли к вспотевшей коже, а из‑за напряжения вена пульсировала особенно отчётливо. Он окинул происходящее быстрым, цепким взглядом, – и тут же, почти беззвучно, оказался рядом с монитором.

– Вот оно. Я же говорил Вам всем, невозможного не существует, есть только недостаточное понимание возможного, – произнес он с трудно сдерживаемым триумфом. – Продолжайте наблюдение, не отрывайте глаз ни на секунду.

Собравшись тесным кругом вокруг инкубатора, учёные, затаив дыхание, увидели не аморфную, распадающуюся биомассу, а крошечного, но анатомически правильно сформированного эмбриона, чья полупрозрачная кожа мерцала странным внутренним светом. Вдоль крошечного позвоночника виднелись золотистые точки, похожие на звёзды, а на месте будущего лба проступал едва заметный символ, напоминающий древний руноподобный знак. Размером не больше виноградины, он имел необычную симметрию – шесть едва заметных выступов по бокам, которые в будущем могли стать крыльями. Все наблюдали, как эмбрион слегка движется в питательной среде, пульсируя в такт с древними заклинаниями, непрерывно звучащими из динамиков.

В доброй, почти защитной тени развешанных по периметру лаборатории талисманов чувствовалось электрическое напряжение – создано нечто принципиально новое, нечто, балансирующее на грани науки и магии.

Беннетт молча положил свою бледную руку на теплое стекло инкубатора, и на его непроницаемом лице мелькнула тень глубокого удовлетворения, граничащего с религиозным экстазом.

– Он дышит, – прошептала Элира, прижав дрожащие пальцы к губам. Её обычно безупречный макияж был размазан от непроизвольно выступивших слез. – Он действительно дышит… и, кажется, я вижу… сердцебиение?

В лаборатории установилась абсолютная, почти сакральная тишина, нарушаемая лишь тихим гудением оборудования и едва различимым бьющимся ритмом, исходящим от эмбриона – звуком, не похожим ни на что, слышанное ими ранее.

– Хорошая работа, – произнес Беннетт тихо, но в голосе звучала неприкрытая гордость. – Но не стоит расслабляться. Теперь нам предстоит самое сложное – вырастить его, сохранив стабильность.

Он осторожно коснулся древнего амулета, висевшего на шее под лабораторным халатом, и прошептал что-то на языке, которого никто из присутствующих не понимал. В этот момент эмбрион, словно отвечая на невысказанный призыв, слегка повернулся в своем искусственном лоне.

Состояние объекта, получившего кодовое название «Инферофим-Альфа», оказалось катастрофически непредсказуемым: поначалу эмбрион в инкубаторе, окруженном защитным кольцом из древних артефактов, развивался с поразительной стабильностью, превосходя все прогнозы команды, но спустя семьдесят два часа и семнадцать минут начали фиксироваться аномальные, пугающие скачки жизненных показателей.

Пульсация в полупрозрачных тканях становилась то лихорадочно быстрой, заставляя датчики выть от перегрузки, то вовсе прерывистой, почти замирающей – словно две фундаментально несовместимые силы вели непримиримую войну внутри крошечного, формирующегося тела.

Однажды ночью, когда в лаборатории дежурила только Элира и двое младших лаборантов, биосенсоры зафиксировали резкий, почти вертикальный всплеск неизвестной энергии, превышающий все допустимые параметры измерительных приборов.

Мощность выброса была такова, что в помещении мгновенно отключилось всё освещение, включая аварийное, а сверхпрочное кварцевое стекло инкубатора неожиданно покрылось замысловатыми белыми узорами, напоминающими иней. Когда через несколько секунд включились резервные генераторы, Элира с ужасом обнаружила, что узоры складывались в древние символы, значение которых было утеряно очень давно.

– Он… коммуницирует с нами? – прошептала она, когда узоры начали таять.

Рентген и ультразвук, проводимые каждые четыре часа, показывали совершенно противоречивые результаты: то наличие рудиментарных, но анатомически совершенных крыльевых отростков, растущих из лопаточной области эмбриона, то их внезапное, необъяснимое исчезновение. Существо произвольно могло менять свою физическую структуру на клеточном уровне.

Временами эмбрион продолжал совершать резкие, почти конвульсивные движения, вызывая микроскопические разрывы в своей защитной оболочке – команда, наблюдавшая за процессом, с растущим ужасом боялась, что он уничтожит сам себя в этой внутренней борьбе противоположностей.

– Мы теряем его! – закричал Эдвард во время одного особенно сильного приступа, когда температура внутри инкубатора подскочила на тридцать градусов за считанные секунды. – Нужно немедленно ввести стабилизаторы!

Магические реагенты, созданные на основе древних алхимических формул, иногда срабатывали с точностью до наоборот, вызывая пугающие моменты полной остановки развития, когда казалось, что проект окончательно провалился, или, напротив, опасные перегревы, грозившие превратить лабораторию в эпицентр энергетического взрыва.

– Это как пытаться удержать в руках живую молнию, – пробормотал Алекс, наблюдая, как внутри инкубатора пробегают крошечные электрические разряды, образуя вокруг эмбриона пульсирующий ореол.

Беннетт, не покидавший лабораторию уже третьи сутки, наблюдал за происходящим, его осунувшееся лицо освещалось странными всполохами изнутри капсулы, а в глазах отражался танец света и тени. Пальцы, скрытые в белых перчатках, непрерывно перебирали древние четки, словно отсчитывая удары сердца своего творения.

– Продолжайте наблюдение. Каждая аномалия – это не сбой, а новая информация.

В этот момент эмбрион вновь резко изогнулся и начал излучать свет – не мерцающий, как прежде, а ровный, глубокий, проникающий. Он становился всё ярче, ослепляя присутствующих. Сквозь этот свет только Беннетт мог различить, как крошечное существо медленно поворачивается внутри капсулы, словно осматривая их всех.

Свет погас так же внезапно, как появился. В лаборатории воцарилась тишина, нарушаемая лишь учащенным дыханием людей. Эмбрион в капсуле снова выглядел как прежде – крошечный, уязвимый, но теперь Беннетт знал: то, что они создали, смотрело на них в ответ.

Это случилось на тридцать седьмой день эксперимента. Инкубатор с «Инферофим-Альфа» залило ослепительное сияние – не просто яркое, а нестерпимое, первобытное, как вспышка при рождении вселенной. Автоматические системы затемнения захлебнулись потоком энергии. Сигнал тревоги взвыл, вонзаясь в барабанные перепонки, заставляя кровь стынуть в жилах.

– Опять! – Эдвард вцепился в консоль побелевшими пальцами, его зрачки сузились до точек. – Двенадцатый выброс за последние сутки! Если мы не удержим этого малыша в следующие тридцать секунд, от лаборатории останется только воронка размером с Манхэттен!

Беннетт рванулся вперёд, сжимая древний амулет так, что острые края впились в ладонь до крови.

– Вводите стабилизаторы, СЕЙЧАС ЖЕ! – скомандовал он.

Элира, бледная как полотно, уже вводила экстренный протокол, но графики на мониторах продолжали хаотично скакать, превращаясь в бессмысленные линии. Внутри инкубатора эмбрион начал излучать расширяющиеся волны энергии, как от камня, брошенного в зеркальную гладь реальности, которые, казалось, разрывали его изнутри.

– Его клеточная структура распадается! – Элира резко замерла всем телом. – Он… самоуничтожается.

Последовала ослепительная вспышка, от которой защитное стекло инкубатора покрылось сетью микротрещин. Охлаждающие трубки лопнули одна за другой, выплёскивая струи жидкого азота, мгновенно испарявшиеся в раскалённом воздухе. Система подачи питания взорвалась каскадом искр, а массивная верхняя панель с грохотом отделилась от корпуса и вонзилась в потолок, как гигантский сюрикен. Когда апокалиптический свет угас, внутри инкубатора осталась лишь горстка пепла, мерцающего призрачным сиянием – погребальный костёр амбиций, надежд и бессонных ночей.

Где-то в углу Вивьен рыдала, зажав рот ладонью, её плечи содрогались в беззвучном плаче. Алекс стоял рядом, защитным жестом обнимая её за плечи, его лицо было бледным как мел, но рука, державшая Вивьен, оставалась твёрдой – единственный якорь в мире, который только что рассыпался на их глазах.

Элира рухнула на стул, словно из неё вынули все кости, её взгляд остекленел.

– Мы… потеряли его, – её шёпот был похож на последний выдох умирающего. – Всё… кончено.

Эдвард опустился рядом с подругой на колени, его лабораторный халат был опалён по краям, а на щеке темнел след от ожога. Он молча взял её безвольную руку в свою, не произнося ни слова утешения – они оба знали, что никакие слова сейчас не имели смысла.

Беннетт застыл перед инкубатором. Капли крови из его сжатого кулака падали на пол, отмечая секунды оглушительной тишины. Затем он медленно разжал пальцы, и амулет засветился тусклым, но упрямым светом.

– Нет, – в его голосе не было отчаяния – только сталь и огонь. – Это не конец. Это только начало.

Он шагнул к центральному столу и с силой опустил на него амулет. Звук удара заставил всех вздрогнуть.

– Первая попытка не обязана быть успешной, – каждое слово Беннетта било, как молот по наковальне. Он обвёл взглядом команду – не просто посмотрел, а прожёг насквозь. – Вы думаете, Эдисон создал лампочку с первого раза? Или Кюри выделила радий без сотен неудачных экспериментов?

Беннетт активировал голографический проектор одним резким движением. Над столом вспыхнула трёхмерная модель эмбриона, пульсирующая красными точками нестабильности, как карта боевых действий.

– Теперь у нас есть данные. Мы знаем, где произошёл сбой и можем скорректировать протокол.

В течение следующих недель лаборатория превратилась в поле битвы против самих законов природы. Стены, пропитанные запахом отчаяния, видели рождение и смерть целой серии созданий – «Инферофим-Бета», «Инферофим-Гамма», «Инферофим-Дельта». Каждый эмбрион нёс в себе надежду и каждый становился очередным шрамом на душах создателей.

«Бета» боролся за жизнь сорок два мучительных дня. Команда не спала, наблюдая, как он растёт, как формируются первые признаки крыльев. Они шептали молитвы науке, богам, дьяволу – кому угодно, кто мог бы помочь. На сорок третье утро его клетки начали мерцать, словно звёзды перед смертью, а затем рассыпались в пыль, оставив лишь фантомное эхо возможностей.

«Гамма» был яростным, неистовым – рос так стремительно, что мониторы не успевали фиксировать изменения. Элира не отходила от инкубатора, забыв о еде и сне, её глаза покраснели от недосыпа и слёз. На двадцатый день энергетическое поле эмбриона взбесилось, разрывая реальность вокруг себя. Три лаборанта получили ожоги, когда пытались стабилизировать его. Беннетт сам нажал кнопку прерывания, его пальцы дрожали впервые за всю карьеру.

«Дельта» – их тихая надежда, их шёпот во тьме – прожил жалкие шестнадцать часов. Они даже не успели привыкнуть к его пульсации, когда он просто… исчез, растворившись в питательной среде, как кошмарный сон на рассвете.

Лаборатория умирала вместе с каждым эмбрионом. Смех, когда-то звеневший в перерывах между экспериментами, стал забытым языком. Разговоры иссохли до односложных команд. Учёные двигались как призраки собственных амбиций, их глаза потускнели, руки выполняли процедуры с точностью механизмов, в которых кончается завод.

В один из вечеров что-то сломалось и в Эдварде. Он смотрел на очередной отчёт о неудаче, и его лицо исказилось, как у человека, достигшего предела. Планшет полетел через лабораторию, ударился о стену и рухнул на пол с треском разбитого стекла – звуком, похожим на их коллективное сердцебиение.

– Это чёртово безумие, – его крик был похож на вой раненого зверя. – Мы пытаемся соединить несоединимое! Эти сущности… они отвергают само существование в нашем мире. Мы не боги, мы даже не дьяволы – мы просто идиоты с завышенным самомнением.

Элира стояла у инкубатора с «Инферофим-Эпсилон», её силуэт – хрупкий и надломленный – отражался в стекле рядом с эмбрионом, который уже начинал мерцать зловещим предсмертным светом. В её глазах, когда-то сияющих научным азартом, теперь плескалась пустота бездны.

– Может, нам стоит признать поражение, – тихо сказала она. – Некоторые границы существуют не для того, чтобы их пересекать, а чтобы защищать нас от того, что лежит за ними.

Беннетт стоявший в центре лаборатории, как одинокий маяк в море отчаяния, до боли продолжал сжимать пальцами амулет, который, казалось, с каждым днём становился тяжелее.

– Я найду решение, – пробормотал он, скорее себе, чем остальным.

Сирена взвыла. «Эпсилон» начал распадаться. Команда бросилась к приборам – движения отточенные, но лишённые веры. Их лица застыли в масках профессионального долга.

Беннетт не двинулся с места. Он смотрел на агонию своего детища, и в его глазах, всегда горевших непоколебимой уверенностью, мелькнула тень сомнения – тонкая трещина в броне человека, который осмелился бросить вызов самой природе существования.

В квартире царил приглушённый полумрак: тяжёлые шторы намеренно не раздвинуты, чтобы ни единого луча утреннего света не проникло внутрь – свет раздражал Беннетта до физической боли, словно каждый фотон вонзался в его воспалённый мозг острой иглой. Он сидел на высоком барном стуле из чёрного дерева, обивка в потёртом кожзаме скрипела при каждом нервном движении, этот звук отдавался в висках пульсирующей болью.

На стойке, заляпанной бордовыми пятнами вина и засохшими кругами от кофейных чашек, в хаотичном беспорядке валялись исписанные листки с формулами – некоторые смяты в приступе ярости, другие исчерканы до дыр. Между ними, как маленький тотем, лежал древний амулет, который теперь иногда светился сам по себе, без видимой причины. Беннетт время от времени проводил по нему пальцами, и каждый раз ему казалось, что артефакт отвечает едва уловимой вибрацией, словно живое существо, реагирующее на прикосновение.

Перед ним на столешнице стоял опустевший бокал вина, в дрожащей руке покачивалась тяжелая ножка. Он медленно провёл пальцем по ободу, ощутил прохладу стекла, на мгновение представив, как легко было бы сжать сильнее и раздавить хрупкий материал, почувствовать, как осколки впиваются в плоть. «Боль очищает. Боль открывает двери», – прошептал голос в его голове, и Беннетт не был уверен, принадлежал ли этот голос ему.

«Они просто не понимают. Никто из них не видит полной картины», – пронеслось в его голове, и губы искривились в презрительной усмешке.

Усталость наваливалась на плечи свинцом, движения были немного замедленными, порой обречённо-ленивыми: Беннетт то ронял голову на руки, то вдруг выпрямлялся, словно внутренний ток огня заставлял его подняться над обыденностью. В эти минуты зрачки его расширялись настолько, что радужка превращалась в тонкое кольцо, а в уголках губ появлялась хищная, отрешённая полуулыбка – еле уловимый отблеск большого безумия, которое он тщательно скрывал от коллег.

«Они все слабаки. Эдвард… Элира… предатели», – мысль обожгла сознание, и Беннетт судорожно сжал кулак, ногти впились в ладонь до боли. «Они недостойны видеть рождение нового мира», – добавил чужой голос в его сознании, и на мгновение Беннетту показалось, что он видит отражение шести крыльев в оконном стекле.

В этот момент мужчина резким движением схватил бутылку, плеснул себе ещё вина, расплескав несколько капель, которые растеклись по столешнице как маленькие кровавые лужицы, и с грохотом поставил её на край стола.

«Эпсилон… такой многообещающий… и всё равно не выдержал. Но я знаю, в чём была ошибка. Я вижу то, чего не видят они. Нужна не только наука… нужна вера… нужна жертва»

Беннетт прикоснулся рукой ко лбу, провёл ладонью по лицу, сжимая виски с такой силой, словно пытался физически удержать разбегающееся во все стороны сознание, которое лихорадочно перебирало варианты, формулы, комбинации. Иногда в его глазах появлялся странный, лихорадочный блеск, похожий на эйфорию великих открытий или религиозный экстаз. В такие моменты ему казалось, что символы из его сна проступают на стенах комнаты, пульсируя и перетекая друг в друга.

«Они боятся пересекать границы. Но великие открытия всегда делаются на грани запретного. Всегда».

Несколько секунд он неподвижно смотрел сквозь вино, видя в рубиновой глубине не жидкость, а пульсирующую жизнь будущего эмбриона – совершенного, стабильного, вечного. И на мгновение ему показалось, что в вине отражается не его лицо, а лик первого создания, которое улыбается ему, как старому другу.

– Они не понимают… не могут понять…, – прошептал он хриплым от долгого молчания голосом. – Но ты понимаешь, правда?

Он говорил, словно обращаясь к кому-то невидимому в комнате, его взгляд был устремлён в пустой угол, где, казалось, клубились тени гуще, чем должны были – или это было лишь игрой воображения в сумеречном свете квартиры человека, переступившего черту между гениальностью и безумием.

Беннетт услышал знакомый сигнал – пришло сообщение от Маркуса Хеджа. Он открыл его и прочитал: «Через несколько месяцев я покину Швейцарию, чтобы лично убедиться в успехах проекта, о которых ты писал в отчётах».

Сердце Беннетта сжалось, а в голове пронеслась буря мыслей. Несколько месяцев? Это же катастрофа. Он даже близко не достиг тех показателей, о которых рапортовал.

Беннетт резко отбросил телефон на диван.

– Да пошёл ты, Маркус, – процедил он сквозь зубы. Все эти отчёты, все эти бессонные ночи, все эти унижения – и ради чего? Чтобы какой-то напыщенный швейцарский индюк не вовремя приехал и всё равно закрыл проект?

Он схватил недопитый бокал со стола и с силой швырнул его в стену. Осколки разлетелись по комнате, жидкость потекла по обоям. Все неудачи, все провалы – всё это обрушилось в один момент. Мужчина молча закрыл лицо руками. Пусть всё катится к чертям.

Прошло несколько минут. Беннетт медленно опустил руки – пальцы дрожали. Он смахнул с себя остатки апатии и, резко выдохнув, сдёрнул рубашку, словно желая сбросить с себя весь груз последних дней. В тусклом свете на его спине проступила массивная татуировка: по плечам и лопаткам раскинулась шестиконечная звезда, лучи которой изгибались, принимая очертания крыльев серафимов и переходя в демонические руны. В самом центре символа словно мерцал круг, разделённый волнообразной линией на две противоположности – светлую и тёмную, а по самому краю изгибался двуглавый уроборос, будто замыкая на себе бесконечную борьбу.

Беннетт глубоко вдохнул. Выдохнул. Нет, так просто он не сдастся. Не после всего, через что прошёл.

– У меня есть несколько месяцев, – прошептал Беннетт. Он подошёл к окну и посмотрел на ночной город. – Я смогу. Я должен.

Он начал мысленно перебирать варианты, возможности, ресурсы.

– Я не позволю этому проекту умереть.

Глава 6: Протокол «Связанны»

Лаборатория гудела от напряжения. Новая серия эмбрионов «Инферофим» – «Омикрон», «Ро», «Омега» и «Сигма» – была наконец активирована после двух месяцев подготовки. Четыре инкубатора были размещены в отдельных лабораторных боксах исследовательского комплекса, каждый со своим набором датчиков, каждый с уникальными параметрами настройки. Только «Ро» и «Омега» делили одно помещение из-за схожести их метаболических процессов.

Беннетт собрал всю команду в конференц-зале. Его лицо сейчас казалось почти прозрачным от недосыпа, но глаза блестели.

– Следующие семьдесят два часа критически важны, – объявил он, постукивая стилусом по планшету. – Мы организуем круглосуточное наблюдение. Каждый эмбрион требует индивидуального внимания.

На большом экране появилась таблица с именами сотрудников и временными слотами.

– Для тех, кто еще не знаком с доктором Лиан Ченом, – Беннетт указал на угол комнаты, где сидел худощавый мужчина, методично выкладывающий перед собой канцелярские принадлежности. Лиан выравнивал ручки по длине с точностью до миллиметра, затем расположил стикеры строго перпендикулярно краю стола, а скрепки рассортировал по размеру в отдельные стопки. – Он уже доказал свое место в нашей команде, когда за одну ночь пересчитал все алгоритмы метаболической синхронизации и нашел ошибку, которую мы пропускали месяцами.

Лиан, не прерывая своего занятия, кивнул с точностью метронома. Закончив с раскладкой, он достал линейку и проверил расстояние между предметами, слегка подвинув блокнот на два миллиметра влево.

– Лиан, возможно, вы хотите что-то добавить?

– Отрицательно. Продолжайте, – ответил Лиан монотонно, убирая линейку в нагрудный карман халата ровно на ту же глубину, что и до этого.

Кто-то из команды тихо усмехнулся. Чен мгновенно повернул голову на звук, его взгляд на секунду задержался на источнике, словно сканируя и каталогизируя реакцию.

– Лиан, берёте «Омикрон». Эдвард, Вам доверяю образцы «Ро» и «Омега», а в помощь назначаю лаборанта Алекса Хилсинберга.

Алекс, едва услышав свою фамилию, мгновенно оживился и тут же подвинулся ближе к Эдварду. Широко улыбаясь, он быстрым, почти театральным движением легонько толкнул старшего коллегу локтем в бок – будто они были старыми приятелями.

– Слышали, док? Похоже, мы теперь родители-близнецов! – вполголоса, но весьма выразительно прошептал он.

В ответ лицо Эдварда мгновенно покрылось тенью раздражения. Он чуть отстранился, напряжённо втянув плечи.

– Просто разряжаю обстановку, – пробормотал Алекс, но уже тише.

По комнате прокатились нервные смешки, перетекая в неловкую паузу. Беннетт остановился на полуслове, недовольно сжал губы и выразительно посмотрел сначала на Алекса, потом на Эдварда. Тот тем временем аккуратно отодвинул свой стул подальше от лаборанта и сделал глубокий вдох, чтобы скрыть нарастающее раздражение. Нервный тик под его глазом стал более заметным, когда он осознал, что следующие семьдесят два часа придется провести в компании человека-шута.

Элира, забавляясь этим своеобразным дуэтом, не сдержала тихого смешка. Она почти пропустила момент, когда Беннетт окликнул её по имени.

– Элира, – на секунду замялся он, задержав на учёной внимательный взгляд. – Вам достаётся «Сигма».

Её улыбка мгновенно померкла. Хихиканье оборвалось, уступая место волнению. Она уставилась на экран с таблицей: «Сигма» – самый непредсказуемый из эмбрионов, с наименее изученными параметрами. Почему именно ей? Повышение это или неприятный сюрприз от руководства, она так и не смогла понять.

Когда Беннетт закончил распределение обязанностей и покинул конференц-зал, остальные сотрудники начали понемногу расходиться, тихо переговариваясь друг с другом. Элира осталась сидеть, уставившись в таблицу.

В этот момент Эдвард, собирая свои разбросанные бумаги, заметил задумчивое выражение её лица и подошёл ближе.

– Не переживай, – устало сказал он, опускаясь на стул рядом. – Кто знает, может, «Сигма» ещё проявит себя с неожиданной стороны. Уверен, что с твоими навыками ты справишься.

Он вдруг понизил голос, украдкой наклонился к Элире и, словно секретный агент, кончиком папки перепроверил, не смотрит ли на них Алекс, а затем многозначительно ткнул этой же папкой в сторону коллеги.

– А вот мне, – с притворной обречённостью прошептал Эдвард, – достался действительно суровый вариант испытания, – добавил он, чуть улыбаюсь и кивая на Алекса, который в этот момент уже отчаянно жестикулировал кому-то в углу.

Элира невольно усмехнулась, настроение чуть потеплело.

– Я не расстроена. Просто… удивлена. Думала, Беннетт даст мне «Омикрон».

Она помолчала, затем решила сменить тему:

– Как у вас с Брианной дела? Есть новости?

Лицо Эдварда помрачнело. Он отвел взгляд, машинально поправляя очки. В тусклом свете конференц-зала его глаза показались почти прозрачными.

– Не очень, если честно. Третья попытка ЭКО не удалась. Эмбрионы снова не приживаются.

Что-то болезненно сжалось внутри Элиры. Знакомое чувство – словно ледяная рука сдавила сердце. Она опустила глаза, борясь с нахлынувшими воспоминаниями.

– О, Эд… Мне так жаль, – тихо сказала она, сжимая его руку.

– Знаешь, – продолжил Эдвард, глядя в пустоту, – у нас почти не осталось веры в то, что всё получится. Брианна вчера плакала всю ночь. Врачи говорят, что всё в порядке, что нужно просто пробовать снова, но… – он тяжело вздохнул. – Это так выматывает. Эмоционально, финансово. Всё.

Элира молчала. Перед глазами мелькали образы из прошлого – такие яркие, что на мгновение она забыла, где находится.

– Вы сильные, – наконец произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – И вы справитесь, что бы ни случилось.

– Иногда я думаю, что это какая-то ирония судьбы, – горько усмехнулся Эдвард. – Я целыми днями работаю над созданием искусственной жизни, а собственного ребенка создать не могу.

Элира почувствовала, как к горлу подступает комок. Она отвернулась, делая вид, что изучает что-то на экране.

– Прости, – наконец сказал он, выпрямляясь. – Не хотел нагружать тебя своими проблемами. Готова к трем суткам наблюдения?

– Придется быть готовой, – Элира пожала плечами и, радуясь смене темы, выпрямилась. Она стала быстро собирать свои вещи; ручка выскользнула из пальцев, и, поднимая её, она старательно избегала взгляда Эдварда, скрывая лёгкую дрожь в руках. – В конце концов, это моя работа.

Коротко кивнув, она застегнула молнию на своей сумке и аккуратно повесила её на плечо.

– Пойду готовиться к смене. – добавила она, направляясь к выходу. Ей нужно было остаться одной, хотя бы на минуту. – И, Эдвард… держитесь там, хорошо? Передавай Брианне мои наилучшие пожелания.

Эдвард поднял руку, будто собираясь добавить ещё что-то, но только кивнул:

– Спасибо. Удачи тебе с «Сигмой».

– Она нам всем понадобится.

Выйдя в коридор, она замедлила шаг. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого нет, Элира на мгновение прислонилась спиной к холодной стене. Закрыв глаза, она уронила голову вперёд, глубоко вдохнула и так же медленно выдохнула. Пальцы сжались в кулак, прежде чем она заставила себя расслабиться. Прошлое должно оставаться в прошлом, напомнила женщина себе. Сейчас главное – «Сигма». Работа. Всё, что угодно, только не воспоминания.

Мягкий свет от капсулы резал непроглядную темноту помещения, окутывая лицо Элиры призрачным сиянием. За стеклом слабо пульсировало крошечное существо, его едва заметные движения напоминали биение сердца. Сенсоры показывали очередной нестабильный скачок – хрупкая, неестественная жизнь внутри этого высокотехнологичного сосуда балансировала на грани существования, как пламя свечи на ветру.

Элира, не отрывая взгляда, провела кончиками пальцев по прохладной поверхности инкубатора. За эти семьдесят два часа она начала подмечать странную, необъяснимую закономерность: состояние этого эмбриона становилось намного устойчивее именно в её присутствии, словно между ними установилась какая-то невидимая, почти мистическая связь. Это напоминало ей о том, как растения иногда откликаются на тепло чьих-то рук или как животные способны выбрать одного человека среди многих – точно узнавая в нём что-то близкое.

Эта мысль, сама по себе тёплая, вдруг оказалась опасно близка к воспоминаниям, которых Элира так старательно избегала. Незаметно для себя она вновь шагнула назад, за стерильные, молчаливые больничные стены трёхлетней давности. Вспомнилась тягучая тишина палаты, неловкие взгляды врачей, наполненные словами, которых никто не осмелился произнести. Тогда её ладони привычно легли на живот – сначала с трепетом, потом с тревогой, затем с пустотой столь острой, что казалось: мир смялся в точку.

Самотёком в голове продолжали всплывать перерезанные нити жизни: тёплая рука мужа в её ладони, которая со временем стала холодной и чужой; разбитая в приступе отчаяния кружка на кухонном полу – её осколки впивались в кожу, когда она собирала их дрожащими пальцами; подушка, пропитанная горькими, бесконечными слезами и хранившая все её невысказанные слова; серое, безмолвное утро, когда вместе со сном и надеждой исчезло что-то живое внутри неё.

Потеря ребёнка на пятом месяце оставила не только физический шрам, но и тяжёлую, непроходящую тень страха: мучительную боль, проросшую сквозь неё, словно ядовитый плющ, опутавший каждую клеточку.

Элира сжала кулак так сильно, что ногти впились в ладонь. Датчик чуть не выпал из пальцев. Не отдавая себе отчёта, она повторила жест, привычный матерям: осторожно приложила руку к животу сквозь тонкую ткань халата. Под пальцами привычно отозвалась тонкая линия шрама, разделившая жизнь на «до» и «после».

«Я больше не смогу», – шептала она себе тогда, сидя на холодном кафельном полу ванной, обхватив колени руками, по-прежнему спрятавшись от всего мира. «Никогда больше не переживу этого».

Но теперь, глядя на пульсирующий эмбрион за стеклом инкубатора, Элира ощутила, как внутри начало – впервые за долгое время – что-то меняться. Не боль: нечто иное. Будто по тонкому льду внутри прошла трещина, открывая доступ давно забытому чувству – надежде, такой хрупкой, что от неё едва перехватило дыхание. В голове словно вспыхнул чёткий, тревожный вопрос:

«Возможно, человеческое тело с его естественными ритмами, гормональным балансом и иммунной системой сможет принять и гармонизировать противоречивые силы, бушующие внутри этого существа?»

И вдруг, почти пугающе ясно, прозвучала мысль, от которой Элира внутренне отшатнулась:

«А что, если рискнуть и попробовать имплантировать эмбрион в себя? Не просто наблюдать за ним через стекло, а дать ему настоящий шанс на жизнь – внутри себя?»

Стоя в мягком, призрачном освещении лаборатории среди холодных приборов и древних амулетов, Элира впервые позволила этой идее полностью оформиться в сознании. Она – не просто талантливый биолог, но и женщина с разбитым сердцем. Быть может, это именно её судьба – соединить научный проект с собственным телом, подарив этой необычной жизни настоящий шанс, а себе – возможность исцеления.

Но тут же сердце обожгло воспоминание: собственное тело, предательство, кровь, пустота, которой не заткнуло ни время, ни работа. Руки дрогнули – Элира резко отшатнулась от инкубатора, будто поверхность стекла могла обжечь. Это противоречит всем правилам, сути профессии, всему тому, чем она жила.

Стоя между холодной наукой и внезапно ожившей надеждой, Элира поняла – этот выбор невозможно сделать легко. Но впервые за три года она позволила себе по-настоящему задуматься о нём.

В этот момент показатели эмбриона резко упали. Мониторы залились тревожным красным светом, а кривая жизненных функций начала стремительно падать. Но что поразило Элиру больше всего – эмбрион начал сжиматься, словно сворачиваясь в защитную позу, как делают испуганные дети. Через полупрозрачную оболочку она увидела, как пульсирующее свечение внутри него начало угасать – медленно, будто догорающая свеча.

Что-то в этом угасании было настолько человеческим, настолько… знакомым. Элира вспомнила, как врачи говорили ей: «Ваш ребёнок просто перестал бороться».

Горло сжалось от подступивших слез и страха. Казалось, если она заговорит – голос неизбежно дрогнет, выдаст всю внутреннюю трещину, всю бездну отчаяния разверзшуюся внутри. А потому Элира шепнула почти неслышно, как мать шепчет больному малышу, нежную, отчаянную просьбу:

– Пожалуйста, держись… Я здесь. Я с тобой.

И словно в ответ на её слова, уровень стабильности поднялся, мерцание внутри сосуда стало чётче, увереннее, ритмичнее, будто «Сигма» услышал её и отозвался. На глазах женщины блеснула непрошеная слеза, прочертив влажную дорожку по щеке, но она тут же стёрла её тыльной стороной ладони, горько усмехнувшись самой себе.

«Ты накручиваешь… сходишь с ума»

Она осторожно положила ладонь на стекло инкубатора, и ей показалось, что эмбрион слегка повернулся к теплу её руки, как цветок к солнцу.

«Но в этом безумии я наконец чувствую себя живой, впервые за долгое время»

– Я буду рядом, – повторила Элира, уже не пытаясь сдержать слёзы. – Мы справимся. Вместе.

Внезапно, словно повинуясь какому-то невидимому зову, «Сигма» в питательной жидкости инкубатора начал медленное движение. Женщина замерла, не веря своим глазам. Крошечный организм, который до этого момента лишь пассивно пульсировал в центре капсулы, теперь совершал целенаправленные движения, преодолевая вязкое сопротивление амниотической среды.

«На этой стадии развития у него еще не должно быть осознанной моторики»

Но вопреки всем научным данным и логике, «Сигма» медленно, но уверенно подплывал к краю, к тому самому месту, где на стекле лежала её дрожащая ладонь. Мониторы фиксировали усиление биоэлектрической активности, но не показывали никаких признаков стресса или нестабильности – напротив, все жизненные показатели улучшались с каждой секундой.

Элира затаила дыхание, боясь пошевелиться, когда существо, окруженное мягким серебристым свечением, достигло стенки инкубатора. В этот момент произошло нечто, что навсегда изменило её жизнь и весь ход эксперимента: эмбрион, словно осознавая присутствие женщины, мягко прижался к прозрачному барьеру точно напротив её ладони, создавая иллюзию прикосновения.

Тонкая мембрана его полупрозрачного тела расплющилась о стекло, образуя почти идеальное отражение контура её руки в миниатюре. Свечение вокруг существа усилилось, концентрируясь в точке контакта, и Элира могла поклясться, что почувствовала тепло, проникающее сквозь кварцевый барьер – невозможное, необъяснимое тепло, которое растекалось по её ладони и поднималось вверх по руке.

– Невероятно, – прошептала она, не в силах отвести взгляд от этого зрелища.

В месте соприкосновения «Сигмы» со стеклом начали формироваться тончайшие узоры из света. Они пульсировали в такт с биением крошечного сердца, создавая гипнотический, почти мистический эффект.

Элира почувствовала, как по её щекам безудержно текут слезы – не горькие слезы утраты, а слезы глубокого, почти священного трепета перед чудом, свидетелем которого она стала. В этот момент она поняла с абсолютной ясностью: это не просто эксперимент, не просто научный проект – это живое существо, которое каким-то непостижимым образом выбрало её, установило с ней связь, преодолевающую барьеры физического мира.

– Ты чувствуешь меня, – прошептала она, не задавая вопрос, а констатируя очевидное.

«Сигма» слегка пульсировал в ответ, не отрываясь от стекла, словно боялся потерять этот хрупкий контакт. Все системы мониторинга фиксировали беспрецедентную стабилизацию его состояния – впервые за всю историю проекта.

– Я стану твоей защитой, – прошептала учёная, прижимаясь лбом к стеклу рядом с ладонью. – Твоей мамой.

И словно в ответ на её обещание, свечение эмбриона стало, теплее, словно маленькое солнце зажглось внутри лаборатории, освещая путь в неизведанное будущее.

После того памятного вечера, когда «Сигма» впервые отреагировал на её прикосновение, Элира полностью погрузилась в наблюдение. Она установила в лаборатории раскладушку и начала вести детальный журнал.

## День 1:

К концу первых суток она заметила закономерность: всякий раз, когда учёная приближалась к инкубатору с чашкой кофе, эмбрион реагировал не только беспокойными пульсациями красного цвета, но и резким изменением своей физической структуры. Его полупрозрачная оболочка покрывалась мельчайшими выпуклостями, напоминающими защитные шипы, а внутренняя субстанция начинала циркулировать в направлении, противоположном движению Элиры, словно пытаясь создать невидимый барьер.

Отставив чашку в дальний угол, Элира с удивлением наблюдала, как не только пульсации постепенно успокаивались, но и «шипы» медленно втягивались обратно. Внутренняя циркуляция замедлялась, а затем полностью менялась на плавное волнообразное движение.

– Ты что, не любишь кофе? – тихо спросила она, и «Сигма» мгновенно ответил короткой вспышкой зеленого света, сформировав внутри себя перечеркнутую молекулу кофеина.

Внезапно он начал генерировать серию энергетических волн, расходящихся от его центра с нарастающей интенсивностью. Волны создавали видимые вибрации в питательной среде, которые, достигнув стенок инкубатора, не затухали, а усиливались, передаваясь через стекло в окружающее пространство.

Элира с изумлением наблюдала, как невидимые, но ощутимые колебания распространяются по лаборатории, заставляя дрожать мелкие предметы.

Чашка с кофе, стоявшая на краю стола, внезапно задребезжала, сдвинулась и с громким звоном разбилась о пол, разбрызгивая темную жидкость.

– Эй! – воскликнула Элира, невольно повысив голос. – Что ты делаешь? Так нельзя!

«Сигма» мгновенно отреагировал – его свечение стало пульсировать быстрыми, короткими вспышками, переходя от красного к фиолетовому и обратно. Он начал мимикрировать, демонстрируя последовательность образов: молекулу кофеина и фигуру Элиры под защитным куполом.

– Ты… пытался защитить меня от кофе? – недоверчиво спросила она, начиная понимать.

Эмбрион вновь вспыхнул зеленым, но уже более насыщенным.

Элира не могла сдержать улыбки, несмотря на разбитую чашку и лужу на полу.

– Это… трогательно, но разбивать вещи – не лучший способ заботы, – мягко сказала она.

Инферофим сжался, его свечение потускнело, а внутренняя структура приняла форму, напоминающую сдувшийся шар – универсальный жест раскаяния.

– Не переживай так, – Элира подошла ближе к инкубатору, положив ладонь на стекло. – Я ценю твою заботу, но нам нужно поработать над методами коммуникации. Разбивать вещи – это последнее средство, хорошо?

Эмбрион медленно развернулся, его свечение постепенно вернулось к спокойному голубому и начало еле заметное вращение.

– Договорились, – кивнула Элира, делая в журнале наблюдений запись, которая начиналась словами: "День 1: Первое проявление заботы и первый урок этики…"

## День 2:

Элира начала систематизировать реакции эмбриона, создавая простейшие тесты. Она обнаружила, что инферофим использует не только цветовые сигналы, но и сложную систему визуальных проявлений:

– Зеленый с концентрическими кольцами, расходящимися от центра – согласие, положительная реакция.

– Красный с быстрыми пульсациями и формированием защитной мембраны вокруг ядра – тревога, отрицание.

– Пульсирующий фиолетовый с образованием тонких щупалец, тянущихся к объекту интереса – любопытство.

– Глубокий синий с медленным вращением внутренней структуры по часовой стрелке – спокойствие, удовлетворение.

Когда она случайно уронила планшет, эмбрион вспыхнул ярко-красным, образуя вокруг себя барьер. По поверхности капсулы пробежала рябь микроскопических электрических разрядов, а датчики зафиксировали мгновенный выброс энергии, достаточный, чтобы вызвать кратковременные помехи в ближайшем мониторе.

Когда Элира подняла устройство, «Сигма» не только перешел к спокойному синему свечению, но и медленно развернулся, подобно цветку, раскрывающему лепестки. Внутри его полупрозрачной структуры вокруг ядра появились тончайшие кристаллические образования, напоминающие снежинки, которые начали синхронно вращаться, создавая гипнотический трехмерный узор. Особенно поразительным было то, что эти кристаллические структуры точно повторяли молекулярную формулу окситоцина – гормона привязанности и доверия.

Элира не могла сдержать улыбки:

– Ты беспокоился за меня или за планшет?

В ответ эмбрион сформировал две отдельные пульсирующие области – меньшую, направленную в сторону планшета (бледно-зеленую), и гораздо более крупную, интенсивно светящуюся, обращенную к ней. Сообщение было недвусмысленным.

– Значит, за меня, – прошептала она, делая пометку в журнале наблюдений. – Ты не просто реагируешь на стимулы, ты… расставляешь приоритеты.

Эмбрион ответил формированием идеально симметричной спиральной структуры, которая, согласно показаниям приборов, создавала микроскопические колебания в питательной среде – колебания, частота которых в точности совпадала с частотой её голоса.

## День 3:

В лабораторию неожиданно ворвался глава отдела этики, требуя объяснений её самовольному решению жить в лаборатории.

Во время напряженного разговора Элира заметила, что эмбрион пульсирует в такт повышению её сердцебиения, отражая её растущее раздражение алыми всполохами.

После ухода мужчины она подошла к инкубатору и прошептала:

– Прости за этот спектакль.

Инферофим медленно перешел к успокаивающему голубому свечению, словно утешая её. Но произошло нечто большее – внутри питательной среды инкубатора начали формироваться тончайшие нити серебристой субстанции, которые медленно сплетались в подобие узора. Эти эфемерные структуры, похожие на морозные узоры на стекле, складывались в геометрически правильную форму, напоминающую стилизованную мандалу.

Элира затаила дыхание, наблюдая, как узор медленно пульсирует, словно дышит в такт с ней. Когда она невольно подалась вперед, серебристые нити отреагировали, изгибаясь в её сторону, будто тянулись к источнику тепла.

Компьютер лаборатории внезапно издал серию тихих сигналов – на мониторе появилась диаграмма, показывающая, что «Сигма» впервые продемонстрировал способность к микроманипуляции окружающей средой на молекулярном уровне.

– Ты… успокаиваешь меня? – прошептала она, осознавая, что эмбрион не только отражает её эмоции, но и активно пытается на них воздействовать.

Элира поняла, что это существо не просто реагирует на внешние стимулы – оно эмпатически настраивается на её эмоциональное состояние и, что еще более поразительно, пытается установить двустороннюю связь, используя доступные ему средства взаимодействия с физическим миром.

## День 4:

Измотанная бессонницей, Элира потерла воспаленные глаза и активировала аудиосистему лаборатории.

– Компьютер, включи что-нибудь из классики. Моцарт, может быть?

Первые ноты сонаты №16 C-dur наполнили пространство, и «Сигма» мгновенно преобразился. Его внутренняя структура вновь мимикрировала, формируя сложную трехмерную решетку, каждый узел которой колебался в идеальном соответствии с музыкальным ритмом. Мягкие голубые тона сопровождали струнные пассажи, золотистые вспышки подчеркивали акценты, а во время крещендо вся структура озарялась каскадом переливающихся оттенков, создавая визуальную симфонию, синхронизированную с каждой нотой.

– Невероятно, – прошептала Элира. – Ты слышишь музыку!

Эмбрион сформировал внутри себя подобие миниатюрной звуковой волны, точно повторяющей частотный спектр сонаты, словно демонстрируя: «Да, я не просто слышу – я понимаю её структуру».

Заинтригованная Элира начала перебирать разные жанры.

Джаз Дэйва Брубека вызвал у эмбриона разделение на пять пульсирующих секций с игривыми фиолетово-синими переливами. По периферии формировались спиралевидные отростки, двигавшиеся в импровизационной манере, напоминающей соло саксофона.

Электронная музыка Афекса Твина трансформировала эмбрион в геометрически совершенную структуру из концентрических шестиугольников, колеблющихся в соответствии с отдельными звуковыми слоями. Цифровые, почти механические паттерны света создавали иллюзию трехмерного аудиовизуализатора.

Тяжелый рок Металлики вызвал тревожную реакцию – внутренняя структура эмбриона распалась на хаотичные фрагменты с красно-оранжевыми вспышками. Наиболее тревожным было формирование защитной мембраны вокруг центрального ядра эмбриона – той самой реакции, которую Элира ранее идентифицировала как признак стресса или опасности.

– Компьютер, стоп! – быстро скомандовала она, обеспокоенная столь интенсивной реакцией. В наступившей тишине эмбрион медленно вернулся к более спокойному состоянию, хотя остаточные красные вспышки еще несколько секунд пробегали по его поверхности.

– Прости, малыш. Похоже, хэви-метал – не твой жанр, – мягко сказала Элира, наблюдая, как защитная мембрана постепенно рассеивается.

– Компьютер, вернись к Моцарту.

С первыми нотами сонаты «Сигма» словно вздохнул с облегчением. Его структура реорганизовалась в гармоничную кристаллическую решетку с голубым сиянием.

– Похоже, у тебя есть музыкальные предпочтения.

В ответ инферофим не просто засиял голубым светом – он сформировал внутри себя миниатюрную модель человеческого мозга с выделенными участками, активными при прослушивании классической музыки. Рядом возникло изображение самого эмбриона с аналогичными активными зонами.

– Ты показываешь, что мы похожи? Что музыка воздействует на нас одинаково? – прошептала она, осознавая глубину происходящего.

Элира сделала запись в журнале: «Эмбрион не просто реагирует на стимулы – он интерпретирует их, создавая собственную систему значений и ассоциаций».

Она отложила планшет и просто сидела, наблюдая за танцем света и формы внутри инкубатора, позволяя музыке Моцарта омывать их обоих. Впервые за много дней напряжение начало отпускать её, и веки отяжелели.

## День 5:

Ночью системы мониторинга зафиксировали нестабильность в показателях «Сигмы» – его свечение стало тусклым, прерывистым, а внутренняя структура начала терять целостность, распадаясь на фрагменты, которые дрожали.

Пронзительный звук тревоги вырвал Элиру из беспокойного сна. Она вскочила с раскладушки, на мгновение дезориентированная, затем бросилась к инкубатору, на ходу активируя дополнительные мониторы.

– Диагностика! Полный спектр! – скомандовала учёная, лихорадочно просматривая показатели. Температура, pH, содержание кислорода, питательный состав – все параметры среды были в норме. Но эмбрион явно находился в состоянии дистресса. Его обычно плавные движения сменились судорожными сокращениями, а защитная мембрана то формировалась, то рассыпалась, не способная стабилизироваться.

– Что с тобой происходит? – прошептала Элира, чувствуя, как к горлу подступает паника.

Она перепроверила все системы, запустила дополнительные тесты – никаких внешних причин для такой реакции не обнаруживалось.

Внезапно женщина заметила, что пульсации «Сигмы», хоть и хаотичные, имеют определенный ритм – почти как… сердцебиение. Испуганное, учащенное сердцебиение.

Повинуясь внезапному импульсу, она положила руки на стекло инкубатора. Стекло было теплым – теплее, чем обычно, словно эмбрион лихорадило.

– Тише, тише, – прошептала Элира и, сама не зная почему, начала тихо напевать колыбельную, которую помнила из собственного детства – простую мелодию без слов, которую мать напевала ей во время грозы.

Поначалу ничего не происходило. Инферофим продолжал свои беспорядочные движения, но учёная не останавливалась, интуитивно чувствуя, что делает что-то правильное.

Постепенно, почти незаметно, дрожь и пульсации эмбриона начали меняться. Хаотичные вспышки стали реже, а затем, к её изумлению, начали синхронизироваться с ритмом её голоса.

Внутренняя структура «Сигмы» медленно восстанавливалась. Элира продолжала петь, наблюдая, как с каждой нотой эмбрион становится спокойнее. Его движения приобрели плавность, напоминающую легкое покачивание в такт колыбельной.

К третьему повторению мелодии случилось нечто неожиданное – «Сигма» окутался розоватым сиянием, плавно переходящим в жёлтые тона, что стало для Элиры совершенно новым феноменом. За всё время наблюдений инферофим использовал жёлтый спектр лишь однажды – в момент их первого контакта, не считая сегодняшнего случая. Розовый же оттенок вообще отсутствовал в её систематизированных записях, представляя собой неизвестное ранее проявление.

Она продолжала петь, наблюдая, как показатели на мониторах постепенно возвращаются к норме. Частота пульсаций стабилизировалась, энергетические уровни выровнялись, а защитная мембрана полностью рассеялась, больше не нужная.

Когда последние ноты колыбельной растворились в тишине лаборатории, эмбрион сформировал внутри себя маленькую светящуюся сферу, которая медленно билась в ритме, удивительно напоминающем сердцебиение спящего ребенка.

– Это будет нашей маленькой тайной, – прошептала Элира, не убирая рук со стекла. Она осознавала, что только что перешла невидимую грань между научным наблюдением и личной привязанностью. Что-то изменилось этой ночью – не только в эмбрионе, но и в ней самой.

Женщина сделала запись в личном журнале, отдельном от официального протокола исследований: «День 5, 3:42 ночи. Он испытал первый ночной кошмар. И я спела колыбельную».

## День 6:

Элира провела бессонную ночь, разрабатывая систему коммуникации. К утру её рабочий стол был завален схемами, диаграммами и распечатками различных цветовых кодов. Она модифицировала один из лабораторных лазеров, создав устройство, способное генерировать направленные световые импульсы различных цветов и интенсивности.

– Сегодня мы попробуем поговорить по-настоящему, – сказала она, устанавливая аппаратуру напротив инкубатора. «Сигма», казалось, наблюдал за её действиями с любопытством – его внутренняя структура сместилась к передней стенке капсулы, а фиолетовое свечение, которое Элира уже научилась ассоциировать с интересом, стало интенсивнее.

Она начала с самых простых сигналов. Одиночная вспышка зеленого света – «да». Одиночная вспышка красного – «нет». Синий импульс – «внимание» или «новый вопрос».

– Смотри внимательно,– произнесла Элира, активируя устройство. Зеленая вспышка, пауза, еще одна зеленая вспышка. – Это означает согласие, подтверждение. Попробуешь повторить?

Эмбрион помедлил несколько секунд, словно обдумывая просьбу, затем он испустил две отчетливые зеленые вспышки, идеально имитирующие интенсивность и длительность сигналов Элиры.

– Отлично! – воскликнула она, не скрывая восхищения. – Теперь попробуем отрицание. – женщина послала красную вспышку, затем еще одну. Инферофим мгновенно повторил последовательность.

К полудню они освоили базовый «словарь» из десяти различных сигналов. Элира была поражена скоростью, с которой «Сигма»усваивал новые комбинации. Он не просто механически повторял увиденное – он понимал смысл, стоящий за каждым сигналом.

После короткого перерыва учёная решила усложнить задачу, комбинируя уже известные сигналы в новые последовательности. Синяя вспышка (внимание), затем две зеленых (согласие) – «я слушаю и согласен». Синяя, затем две красных – «я слушаю, но не согласен».

К её изумлению, эмбрион не только безошибочно повторял эти комбинации, но и начал демонстрировать понимание их значения, используя соответствующие сигналы в контексте их взаимодействия.

Когда Элира случайно уронила стилус и наклонилась его поднять, «Сигма» послал синюю вспышку, привлекая её внимание, а затем две зеленых – словно говоря «я вижу, что происходит, и всё в порядке».

К вечеру они перешли к еще более сложным последовательностям. Элира создала простую игру – она показывала определенную комбинацию цветов, которую эмбрион должен был повторить, а затем добавить свой элемент. С каждым раундом последовательность становилась длиннее и сложнее.

Она показала две вспышки зеленого, затем одну красную. Инферофим безупречно повторил комбинацию, а затем, после короткой паузы, добавил синюю вспышку. Его внутренняя структура изменилась, формируя нечто, напоминающее вопросительный знак.

– Ты спрашиваешь, что дальше? – удивленно произнесла Элира. – Ты не просто повторяешь – ты ведешь диалог!

В ответ эмбрион испустил две яркие зеленые вспышки – однозначное «да».

Элира откинулась в кресле, пытаясь осмыслить происходящее. Она ожидала, что создание базовой системы коммуникации займет недели, если не месяцы. Но «Сигма» освоил основы за один день и уже демонстрировал инициативу в общении.

– Ты учишься быстрее, чем мы могли предположить, – произнесла она, чувствуя удивительную смесь научного восторга и какого-то более глубокого, почти материнского чувства гордости.

Эмбрион ответил сложной последовательностью вспышек, которую они еще не обсуждали: зеленая-синяя-зеленая-фиолетовая. Его субстанция сформировала подобие спирали, которая медленно вращалась, создавая гипнотический эффект.

Элира не могла расшифровать этот сигнал, но интуитивно чувствовала его значение. Это было нечто вроде: «Я только начинаю. Смотри, что будет дальше».

– Ты невероятный, – улыбнулась Элира, делая пометки в журнале. – Знаешь, мне кажется, тебе нужно настоящее имя. «Сигма» звучит слишком… технически.

Инферофим замерцал, словно в ожидании.

– Давай подумаем, – она отложила блокнот. – Может быть, Лео? Или Чейз?

Эмбрион вспыхнул синим, затем дважды красным.

– Нет? Тогда… Эдди? Дэвид?

Никакого изменения.

Элира задумалась, барабаня пальцами по столу. Потом, почти неосознанно, произнесла:

– А как насчет… Йен?

Имя сорвалось с губ прежде, чем она успела себя остановить. Имя, которое она выбрала много лет назад. Имя, которое никогда не было произнесено вслух для того, кому оно предназначалось.

В тот же миг эмбрион вспыхнул ярко-зеленым цветом. Пульсации стали быстрее, ритмичнее, словно в возбуждении.

– Йен? – повторила она, чувствуя, как перехватывает горло. – Тебе нравится это имя?

«Сигма» создал каскад переливающихся оттенков, завершившийся тем же зелёным свечением. Датчики показали всплеск нейронной активности.

Элира упёрлась рукой к стеклу инкубатора, опустив голову, не в силах сдержать эмоции.

– Йен, – прошептала она. – Так звали… так должны были звать моего сына.

Она никогда никому не рассказывала об этом. О выкидыше. О маленьком свертке, который ей даже не позволили подержать. О имени, выбранном с такой любовью и оставшемся лишь в ее сердце.

Эмбрион медленно изменил цвет на глубокий синий – спокойный, умиротворяющий.

– Знаешь, что самое странное? – Элира грустно улыбнулась. – Иногда мне кажется, что он был бы похож на тебя. Такой же любопытный. Такой же… особенный.

Йен – теперь она не могла думать о нем иначе – создал мягкую вибрацию, словно пытаясь утешить.

– Это будет нашим вторым секретом, хорошо? – прошептала она. – Официально ты останешься «Сигмой». Но для меня… для меня ты Йен.

## День 7: Момент истины

Неделя непрерывного взаимодействия завершалась. Элира сидела перед инкубатором, просматривая собранные данные, которые полностью противоречили первоначальным прогнозам проекта. Йен демонстрировал не просто реактивное поведение, а признаки формирующегося сознания.

– Знаешь, по всем протоколам я должна рекомендовать прекращение эксперимента. Ты развиваешься непредсказуемо.

Эмбрион медленно пульсировал, переходя от глубокого синего к фиолетовому, словно внимательно слушая.

– Но я не могу этого сделать, – продолжила она, касаясь стекла. – Ты уже не просто эксперимент для меня.

В ответ Йен сотворил невероятное – его структура преобразилась в сложнейшую трёхмерную конструкцию, напоминающую хрустальный лабиринт, где каждый проход и перекрёсток светился собственным оттенком. Эмбрион начал вращаться вокруг своей оси, создавая эффект калейдоскопа, а затем внезапно замер и выпустил тончайшие нити света, которые, касаясь стенок инкубатора, оставляли на них мимолётные узоры, похожие на древние символы единения. Завершилось это представление тем самым розовым свечением, появившимся во время колыбельной.

Элира поняла значение без всяких приборов и анализов. Это была привязанность. Возможно, даже нечто, что можно было бы назвать любовью.

Она начала напевать их мелодию, и впервые за семь дней позволила себе заплакать – не от усталости или стресса, а от искреннего умиротворения.

Йен светился в такт её голосу, создавая в полутемной лаборатории иллюзию звездного неба – их собственной маленькой вселенной, существующей вопреки всем научным прогнозам и протоколам.

Глава 7: Цена шанса

Когда Йен находился в состоянии покоя, Элира выскользнула из лаборатории, прикрыв дверь с осторожностью матери, не желающей разбудить