Сквозь Элад и туман

Экхарду Рупрехту Клинге ― хотелось бы мне, чтобы мы были близки не только по характеру, но и по генетическому материалу;

Эмерику Эверетту Фогелю ― я так тебя люблю, что даже не знаю, что ещё тут можно добавить;

о. А. ― спасибо Вам за то, что ещё терпите меня, наверное, Вам очень тяжело…

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

к двадцати четырем годам

научилась смотреть в глаза

проходить вдоль ж/д путей

широко раскрывать уста

закрывать Теллов рот рукой

шептать в пол словеса псалма,

плача в блёклом отсвете Мырке

Реку Горечи вспять пускать

убирать в дальний угол нож

отдавать другим атар а кс

и из тонко-прозрачных луж

ткать портал как ажурный плат

я смогла написать роман

не один и не два а пять

но не знаю я, Боже, слов

чтоб сказать насколько мне жаль

Эта работа похожа на акт то ли покаяния, то ли безумия. Я долго думала, что написать в предисловии, перебирала разные варианты и в итоге поняла, что всё это бесполезно, потому что «эта боль больше, чем я могу перенести или вынести, ею меня выворачивает на паперти, у аналоя на исповеди», и никто ничего не поймёт. Даже я.

А самое главное, пусть и весьма очевидное, заключается в другом. А именно в названии океана. Элад, Элохим-Адонай.

P.S. Теллы ― один из родов Третьего Основного, у изрядной части представителей имелся дополнительный рот на шее. Мырке ― одна из звёзд Четвёртого Основного, она же Звезда Раскаяния в созвездии Повешенного.

СПИСОК ДЕЙСТВУЮЩИХ (и бездействующих) ЛИЦ

Вительда Лейет ― дочь Элики Леймих и Лаккера Этхара, сестра Неймары Лейет, специализирующаяся на изготовлении светоусилителей.

Неймара Лейет ― дочь Элики Леймих и Лаккера Этхара, сестра Вительды Лейет, ныряльщица из Вальт-Альби.

Алькари Ллэрен ― веррин-исследователь, специализирующийся на фауне Кориэла, гибрид человека и эхильвы.

Вильма (Вилма, Вилема) Вейлин ― ныряльщица из Зеццера, чистокровная вилема, дочь Ирты Вейзорк и Рита Линеко, ученица Аберлика Цетры.

Экхи Нойрок ― старик-лодочник из Верр-Але, в прошлом ― заядлый любитель эфи-эка, супруг Тафрин Мельной. Изначально Экхи Нойроком звали одного из сотрудников лаборатории физико-магических явлений Лиэнсиса Коннис-Кано (отсылка на Третье Основное).

Якель Окойра ― ныряльщик из Ат-Мелиоля, младший брат Нэрики Окойры, также заядлый любитель эфи-эка, друг Неймары и Вильмы.

Ирта Вейзорк ― мать Вильмы Вейлин, гибрид человека и вилемы, ныряльщица из Зеццера.

Рит Линеко ― отец Вильмы Вейлин, гибрид человека и вилемы.

Элика Леймих ― мать Вительды и Неймары Лейет, изготовительница украшений и продавщица в лавке «Лей и Эт».

Лаккер Этхар ― отец Вительды и Неймары Лейет, доктор.

Тафрин Мельной ― супруга Экхи Нойрока.

Аберлик Цетра ― травник из Кориэла, веррин, наставник Вильмы Вейлин, гибрид человека и эхильвы.

Вилема Веральмо ― прародительница вилем и эхильв, проклятая ныряльщица.

Нэар-Фьор ― туман, падший страж горного хребта. Отсылка на Третье Основное: Нэар-Фьор там была Седьмой Тварью из Туманных миров, матерью Вайрэ Лезорда, и послужила причиной многовековой заморозки реки Фиво.

Керта Эннари ― первая ныряльщица, которой были выданы некоторые из Свитков. Энна Ри ― одно из кратких имён Энни-Ванери Ри-Крашер Вэраалис (отсылка на Третье Основное).

Вирильда Аконелл ― гениальная травница, изобретшая Неистовство.

Весалика Аривито ― одна из наиболее известных поэтесс Алеоста, написавшая семьдесят семь песней, посвящённых Эладу.

Рельмара Аррэто ― она же известная под псевдонимом Воспевающая боль, одна из наиболее известных писательниц Алеоста, получившая широкое признание благодаря формуле боли (см. эпиграф к главе 7).

Нормар Киндванд ― эладин-кер, написавший широко известный труд «Для просвещения верринов и утверждения эладинов», в котором излагались основы веры в Элад.

Также на всякий случай приведу памятку о временной системе, чтобы никто не запутался:

1. ильт-акель

2. эмм-акель

3. лико-акель

4. милэ-акель

5. амики-акель

6. фирр-акель

7. ярт-акель

8. макон-акель

9. нетт-акель

10. лог-акель

С ильта по амики длится день, с фирра по лог ― ночь. Каждый акель длится по два с половиной часа, соответственно, в сутках Алеоста двадцать пять часов. Десять суток составляют один фьяроаль, один год состоит из тридцати фьяроалей.

Про животных, растения и чудовищ не буду расписывать, лишь расставлю ударения:

Юктер

Эбель-норт, эбель-хок, эбель-ярт, эбель-церта

Вихтис (вихталь-костюм)

Илакия

Яктарта

Эукнемис

Оммель

Литвик

Ниферток

Дитвига

Велигерон

Актарина

Мералион

Хлико

Вилоцэка

Эфика

Ложная эфика

Мрон

Тор-ганар

Ликваль

Темноствольная рабера

Голубая емета

Керек

Ведьмина (вилемова) трава

Манопелес

Цинцика жёлтая

Веллекта

Нэртлор

Шушука

Еколи

Николи

Нэарин

Фьориол

Вилема

Эхильва

Юскатра

Яталинг

Эхтара

Локлок

Филимик

Вышэра

Нирма

Здесь на самом деле есть немного шуток и отсылок. Так, «хлико» образовалось от хлиоцитры (чудовище из Первого Основного); емета, рабера и ведьмина трава взяты из Третьего Основного (были компонентами различных растительных ядов, в частности, голубой еметой отравилась Еметона Осатэ); еколи и николи ― это вообще мем про латинское название кишечной палочки; филимики ― это, по сути, фельты из «Реки Горечи», а нирма ― крылатое чудовище, которое призывали фельты в той же самой «Реке Горечи».

«Новых чудовищ придумывают те, у кого старые нестрашные». (с)

ПРОЛОГ

Безмятежность бескрайнего Элада, голубые отблески на толстой шершавой шкуре, тишина океана, источающего свет. Сверху ― вода и нагретый за день воздух, влажный и солёный. Снизу ― та же самая вода и гребни мягкого песка, в который так и тянет зарыться. Мералион только сейчас понимает, как давно он уже не приплывал столь близко к берегу; сухо отмечает про себя, что позабыл, как тепло бывает у поверхности. Застыв ровно посредине в толще воды, он терпеливо ожидает ― чего у него не отнять, так это терпения. Если понадобится, он будет молчаливо висеть здесь хоть сотню, хоть тысячу лет, до тех пор, пока океан не изъявит ему свою волю и не скажет: «Пора». Мералион ― послушное дитя Элада ― куда послушнее, чем люди. И всё же океан любит их, и, возможно, намного больше, чем других своих отпрысков. Мералион не завидует этой любви. Мералион попросту не умеет завидовать.

Замерев в голубовато-зелёной пустоте между прошлым и будущим, он внимательно вслушивается в тишину, горделиво расправив плавники и позволяя воде омывать его жаберные щели. Он семиглазый посланник и семиплавниковый глашатай, он не больше одной из многогранных песчинок, которые в бесконечном множестве рассыпаны под ним. Мералион лениво шевелит массивными мясистыми плавниками, чуть корректируя своё положение в пространстве ― иногда едва ощутимое течение слегка смещает его к берегу. Слишком рано, ещё слишком рано. К самому побережью мералион поплывёт завтра утром, а пока что ему надо лишь ждать. Ждать, молчаливо застыв в блаженной тишине, чтобы чуть позже раскроить напополам время, разделив его на прекрасное «до» и ужасающее «после».

Сейчас мералион ― никто и ничто, лишь очередное порождение океана. Сколько их было до него, сколько их будет после него?.. Но завтра он станет чем-то несравнимо большим, ибо обратится исполнителем воли океана, станет его вестником и служителем, таким же неотвратимым и непреклонным, как сама смерть.

Но это ― позже. Мералион почти устало закрывает все семь глаз ― по три с обеих сторон вытянутой морды и один ровно по её центру ― далёкий путь утомил его. Вода у берега непривычно тёплая и почти невесомая, совсем не такая, как в тех местах океана, где обычно приходится пребывать мералиону. Даже плавать тут намного легче, чем на глубине или в открытом Эладе. И всё же мералион не завидует никому из тех, кто проводит всю жизнь на мелководье ― он и представить не может, что это за чувство ― зависть. Разум его холоден, кристально чист и сосредоточен лишь на одной задаче ― дождаться завтрашнего утра, а когда оно наконец наступит, осуществить то, ради чего он поднялся из тягучей и холодной бездны.

Вода вяло колышет жабры, плавники еле двигаются, мощный хвост висит без дела, а тяжёлые челюсти с бритвенно-острыми зубами плотно сомкнуты. Всё ещё слишком рано, чтобы что-то предпринимать. Океан безмолвствует, и мералион никак не смеет прерывать его величественное молчание, лишь вторит ему, зная, что с Эладом ему никогда не сравниться. Слабое течение вновь незаметно сносит посланника чуть ближе к берегу.

Мералион медленно приоткрывает глаза ― что-то изменилось, совсем рядом с ним кто-то есть. И правда ― вот она, заблудшее человеческое дитя, лежит на дне, незащищённая, слабая, все её мысли и чувства обнажены перед ним. Он видит её насквозь, ощущает через жабры и толстую шкуру почти животный ужас, что охватил её при виде семиглазого посланника океана. Мералион слышит, что она думает. Считывает её эмоции так же легко, как волю и замысел Элада во фрактальном узоре эбель-ярта. Скорбь, страдание, ревность, отчаяние, ярость, страх. Столько всего. Она ― открытая рана, кровавый излом, воплощённое безумие. Боль привела её сюда, а испуг парализовал. Нет смысла усиливать её агонию; пришло время явить милосердие.

Сохраняя невозмутимое молчание, мералион величаво взмахивает тремя парами плавников и хвостом, изгибает спину ― достаточно всего нескольких мгновений, чтобы уплыть прочь и скрыться с перепуганных человеческих глаз, растворившись в голубой воде. Океан спокоен и тих, а значит, всё идёт так, как надо; значит, эта встреча ― его воля.

Мералион вновь превращается в замершее изваяние, сторожа границу между прибрежными водами и неизведанными глубинами Элада. Человеческое дитя, оставшееся далеко позади, поднимается со дна и поспешно плывёт к берегу, не смея даже оглянуться. Мералион знает, что скоро они вновь встретятся.

ГЛАВА 1

Как всем среди нас хорошо известно, Большим Свитком Мералиона, полученным Кертой Эннари, было утверждено два особых пути служения океану: подводный и наземный. Подводный избрали для себя ныряльщики (однако, вернее было бы сказать, что Элад сам избрал их), и их благоговением, молитвами и непрестанной благодарностью океану за его бесчисленные щедроты ещё держится над поверхностью вод Алеост, погрязший в беззаконии. Те, кто каждый день погружается в океан, забывая о себе, своих желаниях и своих немощах, добывая дары и пищу и вознося непрерывную хвалу Эладу, заслуживают безмерного почтения, ибо только их молитвенным трудом мы, обычные люди, ещё живём на этой земле. Их знаками отличия, их символом веры служат кулоны с каплей воды из Элада, и для ныряльщика нет ничего страшнее, чем потерять свой кулон или, что в разы хуже, намеренно избавиться от него. Если в первом случае ныряльщик просто лишается права погружаться в океан до получения нового символа от эладин-кера, то во втором он отвергает оказанную ему неизреченную милость Элада и навлекает на себя проклятие.

Наземный же способ служения, для которого океаном были призваны эладин-керы, в большей степени направлен в сторону людей и их просвещения и укрепления в эладинар ― пламенной веры в Элад. Эладин-керы после принесения своих тайных четырёх обетов и трёх клятв обладают властью обращать людей в эладины, погружая их в воды океана, посвящать в ныряльщики тех, кого избрал Элад, отправлять умерших на другой берег Алеоста вниз по реке. И лишь у них есть право на чтение всех Свитков и их толкование.

«Для просвещения верринов и утверждения эладинов», Нормар Киндванд

Вальт-Альби лениво просыпался, и Элад, шепчущий переливами волн, щедро отдавал своё сияние прибрежному городу. После тёмной ночи, освещаемой лишь огненно-жёлтыми лентами, извивающимися в толще океанической воды, и их отблесками в небесах, Элад не полностью проснулся, и свет его всё ещё был мягким и рассеянным. Чем интенсивнее становилось мерцание Элада и влаги, распылённой в воздухе, тем больше людей высыпало на узкие изогнутые улочки. Набережная и вовсе уже полнилась любопытными, которые разглядывали постепенное затухание ночных лент, тщетно пытаясь разгадать их тайну, а у самой кромки воды стояли ныряльщики и ныряльщицы, облачённые в тёмные и блестящие вихталь-костюмы, тщательно подогнанные под пропорции их тел. Стройные, грациозные, гибкие служители Элада ― вихтали лишь подчёркивали их фигуры, словно специально созданные для быстрого и проворного подводного плавания. Под ногами ныряльщиков хрустела крупная серая галька, а в тёплом воздухе так и витали их непринуждённые, лёгкие, уже до дыр затёртые разговоры о правильной технике защиты от настырных юктеров и споры о свойствах разных подвидов эбеля.

Вительда Лейет слушала ныряльщиков вполуха ― часть слов ей казалась незнакомой, а оставшаяся доля не вызывала интереса. Голова её гудела после вчерашнего излишне весёлого вечера в компании друзей, в памяти звучали отголоски непринуждённых шуток. Разгорающийся свет неприятно резал по единственному глазу, и Лейет чувствовала, как её настроение с каждым мгновением становится лишь хуже и хуже. Её взгляд потерянно блуждал по людям, лицам, воде, ни на ком не останавливаясь и не задерживаясь. От сидения на гальке уже начинали болеть кости, и Вита пожалела о том, что поддалась на уговоры старшей сестры встать сегодня пораньше и проводить её на погружение. Этим утром Лейет хотелось просто выспаться на мягкой постели и подняться с кровати ближе к середине дня, но Неймара, всегда готовая к любым подвигам, была настойчива ― неимоверными усилиями ей удалось вытащить младшую сестру, растрёпанную и сонную, из дома вслед за собой. Неймара не дала Вительде времени хотя бы на умывание и расчёсывание кудрявых волос, из-за чего те, и так спутанные после буйной ночки, запутались лишь сильнее, превратившись в сплошной колтун тёмно-песочного оттенка. Вита раздражённо провела рукой по голове ― пальцы увязли в прядях, отчего её желание ворчать стало только сильнее. Неймара же, полная сил и энергии, так и лучилась счастьем, щедро одаривая улыбками и нахмурившуюся сестру, и невозмутимого Алькари Ллэрена, который явно любовался и фигурой старшей Лейет, облачённой в вихталь, и лицом Мары ― овальное, с мягкими чертами, с большими грязно-зелёными глазами, оно донельзя подходило к её характеру ― добродушному, честному и спокойному. От Вительды не ускользнуло и то, как Алькари смотрел на Неймару ― в этом взгляде было нечто намного более тёмное, чем простое любование. Желание.

Внезапно смутившись, Вита отвернулась ― это открытие всколыхнуло в глубине её души целый ворох эмоций, ранее незнакомых, основной из которых была ревность. Она не желала делить сестру с… этим. Неприятным чужаком из далёкого Кориэла, с неизвестными намерениями, веррина, отрицающего Элад. Лейет до сих пор так и не смогла точно определить причину своего неодобрительного отношения к Ллэрену, а тот факт, что Неймара что-то в нём нашла и теперь проводила большую часть времени с ним, ещё сильнее раздражал Вительду. Что-то с Алькари было не так, совершенно точно что-то было не так… За его мягкими чертами лица скрывалась червоточина, но в чём конкретно она заключалась?..

– Вита, ну улыбнись! Я же ради тебя стараюсь! ― тёплая рука сестры легла младшей Лейет на плечо, и та угрюмо посмотрела на неё снизу вверх.

– Спать хочу, ― недовольно буркнула Вительда, как бы невзначай отодвинувшись подальше от Ллэрена, ― могли бы и позже прийти. Я вчера домой после ярт-акеля вернулась.

– Мы не могли прийти позже, ― обезоруживающе улыбнулась Неймара. ― Вдруг этот камень кто-то заберёт прежде меня. Найти такой большой отпечаток нифертока ― великая удача, и я не знаю, получится ли мне ещё хоть раз отыскать нечто подобное. Надо было, конечно, взять его вчера, но у меня резко все силы закончились, не могла больше нырнуть.

– И хорошо, что не стала себя мучить, ― в разговор встрял Алькари, и Вительда заметно поморщилась ― так сильно её раздражало любое его проявление. К тому же, от его голоса голова внезапно вспыхнула болью. ― Не хватало ещё из-за какого-то булыжника рисковать. Океан очень опасен.

– Булыжник? Вечно опасный Элад? Не говори о том, чего не знаешь, за умного сойдёшь, ― презрительно фыркнула Вита, но под красноречивым взглядом сестры умерила пыл и послушно добавила: ― прости, Алькари, я и впрямь сказала грубо. Но ты действительно не разбираешься в этом!

Неймара лишь шумно выдохнула и нервно поправила рукой короткие тёмно-песочные волосы, оттенок которых походил на цвет спинных пятен матёрого, старого юктера, убрав их с лица, ― налетевший с океана ветер игриво растрепал причёску и умчался прочь. Упрямый нрав сестры ей, увы, было не переменить, да она и не желала этого ― яркая, эмоциональная, вечно угрюмая с утра, Вительда была по-своему очаровательна, и Неймара любила её такой, и обычно понимала все её поступки. Однако необъяснимая неприязнь к Алькари сбивала старшую Лейет с толку.

– Ладно, мне пора. Надеюсь, вы не поубиваете друг друга, пока я ищу отпечаток. И, Вита, веди себя хорошо, я всё же ради тебя стараюсь.

– Не переживай, буду паинькой, ― Вительда наигранно закатила глаз.

Неймара коротко улыбнулась и, наклонившись, поцеловала сестру в тёплый лоб ― их обычный ритуал перед разлукой на время нырка. Грациозно выпрямившись, она обняла Ллэрена, стоявшего рядом, ― тот оплёл её руками в ответ и прижал к себе, словно не желал отпускать ни на мгновение. В этом объятии было больше страсти, чем нежности, и Вительда в очередной раз ощутила явственную неприязнь к самодовольному веррину, который так и лип к Неймаре. И что хорошего она в нём нашла? Сутулый, тощий, с хитрым прищуренным взглядом и тонкими проворными пальцами, он выглядел как тот ещё прохвост, а слегка смуглая кожа, тёмного цвета мягкие волосы выдавали в нём выходца из городов, лежащих вдалеке от океана и раскинувших свои владения на предгорье. Однако глаза у него были необычные, Вительда никогда прежде не видела таких ― голубо-зелёные, с синими прожилками, они оттягивали всё внимание на себя.

Неохотно разорвав крепкие объятия, возлюбленные отошли друг от друга, словно опасаясь взаимного притяжения, которое могло бы задержать Неймару на непростительно долгое время. Лейет вновь растянулась в улыбке, нежной и тёплой, и, повернувшись спиной к своим спутникам, неторопливо прошла к кромке воды, ещё не успевшей нагреться до стабильной дневной температуры. Вихталь-костюм защищал от переохлаждения, поэтому Неймара спокойно, с гордо поднятой головой вошла в океан, шлёпая ластами по крупной, жёсткой гальке, однако походка её оставалась медленной и величавой. Зайдя в воду по грудь, Лейет застыла на месте, постепенно растворяясь чувствами в океане ― влага, пропитавшая вихталь, солоноватый запах, едва различимый шёпот волн Элада. Всё остальное отступило назад, включая разговоры тех, кто сидел на берегу, переживания о близких, заботы о наземных делах. Вита, Алькари, родители, подруги, знакомые ― всё исчезало и слизывалось подчистую океаном, и, когда в голове у Неймары ничего, кроме Элада, не осталось, Лейет сделала глубокий, последний вдох ― и нырнула под воду, чёрной стрелой промчавшись вдоль дна и распугивая стайки дитвиг и илакий, любящих плавать у самого берега.

– Я до сих пор не могу к этому привыкнуть, ― честно признался Алькари, без спроса севший рядом с Вительдой и недовольно скривившийся от жёсткости камней.

– К чему именно? ― настороженно уточнила младшая Лейет. Не то чтобы она желала поддерживать разговор с Ллэреном, но ждать Неймару пришлось бы долго, и делать это в тишине и напряжённой атмосфере было бы совсем некомфортно. К тому же, она пообещала вести себя с Алькари чуть более приветливо, чем обычно.

– К способностям ныряльщиков. Как они просто берут и перестают дышать на акель.

– Ты ошибаешься: они не перестают дышать, когда ныряют. Они просто начинают дышать… по-другому. Эладом. И да. акель ― это ещё немного, ― хмыкнула Вительда. ― Неймара рассказывала, что один из её приятелей, Якель Окойра, может задерживаться в Эладе на пять акелей. Сейчас он, правда, покинул Вальт-Альби и отправился в Ат-Мелиоль, поэтому лично спросить у него не удастся.

Ллэрен присвистнул.

– Пять акелей… Это же половина суток!

– Такой срок исключение, а не правило. Средний показатель ― два акеля. В любом случае, длительность и глубина нырка ― это не заслуга ныряльщика, потому что Элад сам решает, кому и сколько позволено пребывать в нём, и лучше ему в этом подчиниться. Если задержишься сверх своей нормы, то потом придётся слишком долго восстанавливаться, ― с видом знатока пояснила Вительда.

Алькари сдержанно кивнул, переваривая полученную информацию. Взгляд его всё ещё был прикован к тому месту, где Неймара ушла под воду, и смутная надежда на то, что она вот-вот там же вынырнет, не покидала его. Однако разумом он понимал, что скорее всего ждать придётся долго.

Вита же смотрела на границу горизонта ― водяная гладь простиралась до самого конца, сливаясь с голубоватым небом, отражавшим свет и цвет океана. Элад был воистину бескрайним, и никто и никогда не смог бы его пересечь. Ни один из тех смелых глупцов, что всё же решался на это, не возвращался из своих «грандиозных» путешествий, и периодически, спустя много лет, Элад выплёвывал на берег останки их поломанных кораблей и послания, закупоренные в бутылках. «Здесь всё ― Элад», ― неизменно говорилось в них. Три слова, всегда лишь эти три слова. Здесь всё ― Элад. И его не пересечь, не сбежать от него, не скрыться. Куда бы ты ни отправился ― везде будет Элад ― в воздушной влаге, в белёсой дымке тумана, в раздутых брюхах облаков, в журчаньи лесного ручья. Вся вода, что текла по Алеосту, проносилась над ним в небесах или была растворена в воздухе, происходила из Элада. И вся она, подобно ему, светилась днём, озаряя Алеост, и потухала ночью, погружая архипелаг во тьму, которую освещали лишь длинные золотистые ленты ― акели, извивающиеся в океане, отражающиеся в небесах и походящие на гигантских, но безобидных змей. Время измерялось либо в акелях, либо в волнах. Период, за который одна из океанических лент разгоралась, светила в полную силу и исчезала в темноте, назывался акелем, а в одном акеле умещалось семь волн ― с такой периодичностью Элад, обычно спокойный и тихий, дыбился и выплёскивал на берег волну высотой в два человеческих роста, и после затихал. Однако, измерение в волнах было неприменимо в Зеццере ― городе, расположенном на самом краю Алеоста, в котором почти постоянно бушевал шторм, а волны достигали поистине гигантских высот. Элад там был всегда холоден и неприветлив, скуп на дары, и даже рыбы в нём почти не водилось. Но именно в Зеццере в любое время года сохранялся наибольший шанс повстречать мералиона ― загадочное, молчаливое, огромное создание, которое могло как спасти ныряльщика, попавшего в беду, так и оборвать его жизнь в мгновение ока. Мералионов почитали, как исполнителей воли Элада, его посланников и приближенных, и никто и никогда не осмеливался поймать одного из этих величественных созданий, не говоря уже о том, чтобы причинить им вред.

– Ты когда-нибудь ныряла, Вительда? ― Алькари прервал затянувшееся молчание, и Лейет неохотно перевела взгляд с края мира на Ллэрена.

– Нет, ни разу. Никто из нашей семьи не нырял, пока Элад не выбрал Неймару, ― она на мгновение затихла, ― это случилось, когда я заболела. Ей в то время было шесть, а мне ― четыре. Я почти перешла за хребты Алеоста, и эладин-кер сказал, что можно вверить океану больного ребёнка, чтобы тот защитил его и выходил, или же отдать здорового отпрыска на служение Эладу, чтобы заболевший мог оправиться и жить. Своеобразный выкуп. Океан сразу же оказал Неймаре изрядную щедрость ― три акеля под водой в первое же погружение ― это очень много. Особенно для той, у кого в роду не было ни единого ныряльщика. Эладин-кер тогда сказал, что на ней особая милость Элада и большие планы на неё. Ну и пообещал, что я выживу. Правда, глаз всё равно вырезать пришлось ― его нельзя было спасти.

Она подняла руку и задумчиво прикоснулась к тёмной тканевой повязке на правом глазу. Пустота под лентой мгновенно отозвалась тупой, едва ощутимой фантомной болью, точно намекая: «Раньше здесь было то, что принадлежало тебе». Вита не помнила, каково это ― видеть двумя глазами. Слишком рано правый затянуло туманной поволокой болезни и зеленоватой коркой гноя, Вита была ещё совсем мала, когда это случилось. Элад не принял Вительду, слабую и едва барахтающуюся на его поверхности, зато Неймару он с радостью призвал и нарёк своей служительницей. Отец девочек, Лаккер Этхар, сам провёл операцию по удалению глаза младшей дочери. Смерть отступила, и Вительда мало отдала, чтобы откупиться от неё ― Элад взял на себя большую часть расходов: на следующий день после того, как Вита лишилась глаза, на берег выбросило мёртвого мералиона ― об этом происшествии до сих пор иногда судачили в Вальт-Альби.

– Сочувствую, ― начал было Алькари, но Лейет прервала его:

– Не стоит, это всего лишь глаз. К тому же, с повязкой я выгодно выделяюсь на фоне остальных, и со мной все хотят подружиться, ― она залихватски подмигнула, но Ллэрен счёл это лишь за дёрганое моргание. ― Думают, что за его потерей стоит какая-то ужасная и загадочная история. А я каждый раз выдумываю новые версии, чтобы подогреть интерес.

– И даже сейчас? ― усмехнулся Алькари.

– Конечно! ― Вительда таинственно улыбнулась. ― Поверь, ты не захочешь знать настоящей правды…

Ллэрен рассмеялся, глядя на Лейет, ― смех у него был приятный и мелодичный. Именно в тот момент Вита почувствовала, что между ними постепенно ломается и тает лёд, который она зачем-то натолкала во все щели взаимоотношений с Алькари. Да, он был не из прибрежных поселений, не верил в Элад и вызывал настороженность, но Вительда позволила этому перечеркнуть все его возможные достоинства и даже не рассматривала вероятность того, что на самом деле он может оказаться вполне неплохим человеком, с которым её сестра будет счастлива и проживёт долгую, прекрасную жизнь на берегу океана.

– Пока мы сидим тут, расскажи о себе. Должна же я хоть что-то знать о том, с которым Неймара проводит так много времени, ― Вительда постаралась сказать это как можно более дружелюбно и непринуждённо в попытке загладить вину за прошлые предубеждения в отношении к Алькари. ― Мне интересно, что она в тебе нашла.

Если Ллэрен и заметил внезапную перемену в манере речи Лейет, то не подал виду и ответил:

– Родом я из Верр-Але, но семь лет назад переехал в Кориэл, чтобы получить хорошее образование. Отправился именно туда, потому что в окрестностях Кориэла помимо прекрасного университета Ликта-Вар по изучению наземной фауны есть огромное биоразнообразие. На предгорье просто непаханое поле для исследования ― столько необычных, прекрасных видов, которых нигде больше не найти. Мне там очень нравилось, но недавно я захотел узнать о тех животных, что обитают в Эладе. Так я здесь и оказался.

–Ты из Верр-Але? ― удивилась Вительда. ― Я почему-то была уверена, что ты и родился, и вырос в Кориэле.

– Они очень похожи, кстати. Архитектурой, людьми, даже общим строением городов: когда я первый раз оказался в Кориэле, то сначала подумал, что каким-то чудесным образом вернулся к себе домой. Как-никак, и Верр-Але, и Кориэл строились одними и теми же людьми.

– Первыми верринами? ― уточнила Вита.

Алькари кивнул.

– Или, как вы, эладины, ― он сделал особое ударение на последнем слове, ― любите их называть еретиками-изгнанниками.

– Сейчас в почёте терпимость к верринам. По крайней мере, показательных казней и вооружённых конфликтов за последние две сотни лет я не припомню.

– Настоящее не отменяет прошлое.

– Как будто жестокость была присуща лишь эладинам! А ты вообще слышал про тех еретиков, что переходили в эладины после того, как их погружали в Элад? Под водой они познавали истину! И становились ревностными служителями Элада и всеми силами искореняли ересь, ― горячо воскликнула Вительда. Алькари лишь усмехнулся.

– С чего такая уверенность, что они не просто-напросто врали, дабы сохранить себе жизнь? Или тебе такое в голову не приходило, м-м? ― в голосе Ллэрена прозвучали неприятные нотки презрения и высокомерия к своей оппонентке.

Лейет лишь фыркнула.

– Если они и впрямь предали свои убеждения ради собственных жизней, то это многое о них говорит. И бросает тень на всех верринов.

– Ты всерьёз считаешь, ― надменность так и сквозила в каждой интонации Алькари, ― что на подобный обман способны лишь веррины, а эладины всегда и при любом раскладе останутся преданы Эладу? Вера или неверие в океан никак не определяет личностные качества человека ― как среди эладинов, так и среди верринов есть и отъявленные мерзавцы, и настоящие праведники.

– Я так не считаю, ― словно в попытке оправдаться, возразила Вительда. Внезапно ей стало очень стыдно за все свои слова и аргументы в этом религиозном споре, и она сама не заметила, как начала говорить тише. ― Но при погружении в океан веррины действительно меняли свои убеждения и свои жизни. Они соприкасались с Эладом и познавали истину.

– Истина у всех своя, ― всё так же высокомерно ответил Ллэрен, задумчиво рассматривая руки, будто на них алела чья-то невидимая кровь. Вительда сделала вид, что не услышала этой реплики, и поспешила направить разговор в другое, более мирное русло ― как-никак, ей не хотелось, чтобы совсем недавно выстроенное хрупкое равновесие между ней и Алькари было разрушено до основания спором о природе Элада. Но его манера речи…

– А как вы с Неймарой познакомились?

Алькари на мгновение замер, а потом улыбка расцвела на его смуглом лице, украсив его и сделав его мягкие черты ещё мягче.

– О, это совершенно классическая, случайная история. В первый же день, как я оказался в Вальт-Альби, я быстро обустроился в общежитии и тут же помчался на берег. Какое-то время просто бродил у кромки воды, восхищался видом и бескрайней гладью, а потом, когда восторг немного поутих, стал искать под ногами образцы эбеля. Я почему-то хотел начать изучение фауны Элада именно с зарисовки всех четырёх подвидов эбеля, у меня даже был припасён с собой блокнот. Но я не знал, что Элад мало что отдаёт так просто, и то, что произошло из него, обычно в нём и остаётся. Поэтому все мои попытки найти эбель успехом не увенчались. Тогда я обратился к первой попавшейся мне ныряльщице, которая как раз надела вихталь-костюм и готовилась к погружению. Ты уже наверняка догадалась, это и была Неймара. Я был таким уставшим, что даже лица её толком не разглядел, просто попросил её достать мне образцы эбель-ярта, эбель-норта, эбель-церты и эбель-хока для сравнения. И ещё чего-нибудь интересного, на её усмотрение. Она предупредила, что ждать придётся не меньше акеля, но мне уже так надоело без успехов слоняться по пляжу, что я был готов просидеть на берегу и дольше. К тому же, я очень устал после дороги, заселения и беготни туда-сюда вдоль по побережью, поэтому согласился подождать Неймару в течение акеля. Но её не было намного дольше. Я уже подумал, что она забыла обо мне и, разозлившись, засобирался прочь с пляжа, как вдруг она вынырнула. Узнал я её не по чертам лица, а по походке, фигуре. Вся её сумка была битком набита эбелем, раковинами нифертоков и литвиков, вокруг шеи были обёрнуты талломы обычного и голубого вихтисов. Она извинилась за то, что проплавала в океане так долго, и достала из своего нагрудного кармашка на вихталь-костюме окаменевшее, мёртвое яйцо юктера ― оно застыло равномерно, нигде не потемнев, и на просвет в нём можно было увидеть малыша-юктера во всех деталях и со всех сторон. Удивительный экземпляр! Насколько мне известно, очень редко получается найти такие идеальные образцы. Яйцо можно было продать за немалую цену, но Неймара сказала, что это её подарок мне в честь знакомства. Меня это так поразило, что я тут же оторвался от созерцания юктера и наконец посмотрел на Неймару. Тогда я и понял, что такую необыкновенную девушку я просто не могу отпустить. Это была любовь с первого взгляда.

– Такого ведь не бывает, ― Вительда усмехнулась.

– Ладно, как скажешь, ― снисходительно сказал Алькари, ― это была симпатия с первого взгляда. Так лучше? В общем…

Он запнулся посреди предложения и замер, напряжённо всматриваясь в Элад. Вита проследила за его взглядом, но поначалу ничего не заметила ― однако почувствовала, что что-то в окружающем мире изменилось. Смутная тревога зародилась в глубине живота, разворачиваясь, как сжатая пружина, протыкая насквозь внутренние органы. Спазм скрутил желудок, к горлу подступила тяжёлая тошнота, от которой немедленно захотелось прилечь прямо на жёсткие, неприветливые камни. Из ниоткуда налетел порыв ледяного, пронизывающего до костей ветра, что спутал волосы и прикрыл ими единственный глаз Вительды. Она поспешила смахнуть их с лица ― и обомлела от того, что за то мгновение, когда она убирала пряди за уши, океан перестал быть похож на самого себя. Он изменил цвет полностью, от края до края став пурпурно-фиолетовым, небо отражало его и копировало, налившись гигантским синяком, в бесконечно-аметистовой глубине извивались чёрные, пугающие ленты-акели. Кричали где-то сбоку, кричали и позади. Со дна всплывали ныряльщики и усиленно гребли к берегу, в панике озираясь по сторонам. Когда они достигали берега, то в изнеможении падали на твёрдую гальку, громко и часто дыша.

Вита тщетно пыталась понять, что случилось. До неё доносились лишь обрывки фраз и слов, из которых сформировать полную картину произошедшего никак не удавалось. Суматоха и страх путали сознания людей, играясь с ними и оставляя в дураках. Лейет беспомощно посмотрела на Алькари ― он выглядел таким же потерянным и сбитым с толку, как и она.

Всё вернулось на круги своя так же резко, как и сошло с них ― ветер улёгся, превратившись в едва ощутимый, тёплый и приятный бриз, а Элад принял свой нормальный цвет, растворив в себе акели и вернув небесам прежнюю нежно-голубую безмятежность. Даже испуганные крики замолкли. Наступила блаженная тишина. И только одно кровавое пятно, распространяющееся в воде и постепенно приближающееся к берегу, нарушало воцарившуюся идиллию.

– А где Неймара? ― как во сне произнесла Вительда, не узнавая собственного голоса. Время словно замедлилось, и её слова ― вместе с ним, запутавшись в вязком студне из разогретого маслянистого сока вихтиса.

Лейет будто сквозь стекло наблюдала за тем, как Алькари медленно поднялся со своего места, а затем, едва передвигая ногами, двинулся в сторону океана. Внутренне она удивилась ― почему он идёт туда, откуда только что все сбежали в ужасе? Что вообще могло их так напугать? Какая-то часть её сознания всё ещё раздумывала над тем, где Неймара; почему сестра не вышла из Элада, когда он поменял цвет; почему осталась в нём, когда все другие вынырнули?

Вита отстранённо наблюдала за тем, как Ллэрен вошёл в воду, погрузился в неё по грудь, а кровавое пятно обступило его со всех сторон. Он позволил ему протечь сквозь него, пропитать его одежду и испачкать его руки, осквернить себя. Алькари сдавленно вскрикнул, почти полностью погрузился под воду, после чего поспешно вынырнул, бережно взяв что-то на руки, повернулся и, преодолевая сопротивление воды, упрямо вцепившейся в его тело, побрёл обратно к берегу. То, что он поднял из океана, мёртвым грузом висело в его объятиях, болталось из стороны в сторону окровавленными лохмотьями в такт его шагам.

Вительда взглянула в искажённое от ужаса лицо Алькари ― и только тогда всё поняла.

Ллэрен вышел на пляж и с поразительной заботой положил то, что некогда было полноценным человеком, перед Вительдой. На удивление, Неймара, искусанная, истерзанная, потерявшая правые руку и ногу, с дырой в боку, из которой проглядывали и вываливались внутренности, была ещё жива. В её горле клокотала кровь вперемешку с водой, дыхание превратилось в агонизирующие хрипы. Старшая Лейет незряче смотрела в небо, уже ничего не понимая и ничего не чувствуя, постепенно переходя в Элад, перетекая в него всем своим существом и жизнью. Вита с трепетом прикоснулась к её лицу ― кожа старшей сестры под её рукой была непривычно бледной и холодной, словно вытесанной из эбель-норта. Неймара слабо дёрнулась в ответ на это прикосновение ― то были лишь воспоминания о прежних реакциях, ничего более. Только отголосок. Отражение на беспокойной воде.

– Неймара, что ты?.. ― в шоковом состоянии спросила Вительда.

Старшая Лейет в ответ могла лишь хрипеть в предсмертной агонии, пуская кровавую пену. И вдруг, спустя несколько мучительных, тяжёлых вдохов, Неймара произнесла в полубреду:

– Вита… глаз… тебе… Вита…

Её разорванное тело, уже не чувствующее боли, забилось в конвульсиях. Из глубокой, жуткой раны на боку вываливались куски и ошмётки внутренних органов. Лохмотья кожи ― единственное, что осталось от выдранных из суставов конечностей, ― задёргались в такт предсмертным судорогам. Вительда, будучи не в силах оторвать взгляд от изувеченной старшей сестры, смотрела в искажённое нечеловеческой мукой лицо Неймары до тех пор, пока всё вокруг не заволокло тьмой.

ГЛАВА 2

Смерть приходит за каждым, но никто не умирает без воли Элада. Когда приходит время человека, океан покидает его кровь, и та перестаёт поддерживать жизнь в умирающем и заставлять его сердце биться. Тогда мы, эладины, отправляем тела вниз по реке, на другой берег Алеоста, чтобы почивший хотя бы плотью вернулся в Элад, из недр которого вышел. Душа же не остаётся в теле после смерти, но выходит из него и ищет свой путь на иную сторону океана, и чем ближе к Эладу душа была при жизни, тем быстрее она находит дорогу и упокаивается в святых водах, тем меньше препятствий встречается на её пути. Если же человек был далёк от океана, то душа его теряется в нэарине, плутает во фьориоле и не находит блаженного умиротворения, без конца скитаясь в скорби и бесплодном раскаянии, окружённая истязающими её призраками и чудовищными порождениями тумана. Участь эта воистину кошмарна: да убережёт нас Элад от вечного блуждания вдалеке от его благословенной милости!

«Для просвещения верринов и утверждения эладинов», Нормар Киндванд

Выныривание из глубокого, тяжёлого забытья походило на попытки всплыть из самых пучин Элада, тягучего и мрачного. Поверхностное и неосознаваемое пробуждение сменялось погружением в кошмары, наполненные отчаянием, криком и мраком. Никаких узнаваемых образов ― лишь их блёклые, замызганные кровавыми каплями схематические наброски, то и дело мелькающие во тьме. Иногда сквозь эфемерные вопли пробивался чей-то смутно знакомый голос, искажённый до такой степени, что понять, кому он принадлежал, никак не получалось. Голос звучал непривычно спокойно по сравнению с безумием, творящимся в забытьи, поэтому приходилось цепляться за него, чтобы удержаться на плаву. «Ткани в норме. Признаков отторжения нет. Реакция на свет присутствует. Можно ещё пару дней прокапать воду Элада для профилактики инфекций, но всё явно прижилось. Теперь остаётся только ждать. Скоро она проснётся».

Короткие, рваные предложения. За ними таилось нечто большее, чем просто сухая информация. Нераспознанные эмоции, к которым было сложно подобрать определение. Печаль? Забота? Любовь? Приходилось оставаться в пугающем неведении и, продираясь сквозь кошмары, грести по направлению к источнику голоса, последнему оплоту спокойствия в воцарившемся безумии.

Вительда пришла в себя резко, одним рывком преодолев оставшееся расстояние до света, и он ослепил её. То, что должно было подарить блаженство, причинило боль, и Лейет, не ожидав такого предательства, сдавленно вскрикнула и закрыла лицо рукой, прячась обратно во тьму, но та больше не принимала её ― Вита почти на физическом уровне почувствовала, что её отторгают и отталкивают как можно дальше. Вернуться назад ей было нельзя ― оставалось только идти вперёд. Стиснув зубы от напряжения, она опустила руку и осторожно, медленно приоткрыла глаз. Нет. Глаза.

Мир стал по-настоящему объёмным, глубоким и необъятным впервые за всю сознательную жизнь Лейет. Она с удивлением обвела взглядом то помещение, в котором находилась, но изучала вовсе не его, а своё новое, улучшенное зрение. Интерьер комнаты протекал сквозь её внимание и не задерживался в памяти, но запах дезинфецирующих выделений желез литвика, растворённых в воде Элада, въедался в волосы и одежду, проникал под ногти и кожу. Вита подняла взгляд выше ― и увидела над потолком подвешенную чашу с водой Элада, источающую яркий, неестественный свет. В воде явно была примесь лан-ви, во множество раз усиливающая нормальное сияние океана ― такие мощные светоусилители считались редкостью и были крайне сложны в получении, оттого цена за одну щепотку лан-ви неприятно кусалась. Однако лан-ви светила долго и ослепительно, и её часто применяли там, где был необходим высокий уровень освещения. Например, в больницах.

Взглянув на лан-ви, Вительда сразу поняла, где она. И голос, на который она шла в темноте, вдруг стал ей известным, а слова, что он произносил, ― понятными. Её отец, Лаккер Этхар, провёл ей операцию по пересадке глаза, утерянного Витой ещё в раннем детстве из-за болезни, и, более того, провёл успешно. Вот только… чей глаз ей достался?

– Мара… ― Вительда выдохнула это имя, и оно комом встало в её горле. Лейет почувствовала, что воздуха вокруг стало катастрофически мало ― удушье сжало шею в плотное кольцо.

Вита в мгновение ока всё вспомнила ― тёплое утро, безбрежный океан, Алькари с его хитрым взглядом и длинными пальцами, тёмный вихталь сестры, кровавое пятно в голубой воде, лохмотья кожи и внутренних органов, свисающие с правой стороны разорванного тела Неймары. И её глаза, её затянутые поволокой смерти зелёные глаза…

Теперь один из них принадлежал Вительде.

– Не-е-е-т… ― простонала Лейет, всхлипнув.

Хотелось плакать, но глаза словно пересохли. Хотелось кричать и громить всё вокруг, но не было ни голоса, ни сил встать. Лейет только и оставалось, что неподвижно лежать, уставившись в потолок и чувствуя, как жизнь потихоньку вытекает из её-не её правого глаза, ещё живого, но принадлежащего уже мёртвой Неймаре Лейет.

Лан-ви горел, разгоняя тьму внешнюю, но он никак не мог вывести тьму внутреннюю, завладевшую душой Вительды. Вита окаменела. Замерла. Застыла, подобно воплощённой скорби. Боль заполонила собой всё пространство, оплела Лейет как погребальные пелены и крепко удерживала её в своих объятиях. Каждый вдох давался с трудом, каждый выдох казался последним. Внезапно закружилась голова, и Виту начало мутить ― она кое-как проглотила вязкую слюну, заполнившую её рот, но лучше ей не стало ― было настолько паршиво, что даже горизонтальное положение не приносило никакого облегчения.

– Нет… ― она даже не заметила, что произнесла это вслух. Отрицание стекло с её уст само, без её участия и её воли ― отчаянная попытка всё исправить и спасти Неймару. Первая, но далеко не последняя. ― Неймара!

В ответ на её скорбный возглас где-то сбоку с тихим скрипом открылась дверь ― кто-то незаметно, почти застенчиво подошёл к Вительде, убитой горем, и молча обнял её, прижав к себе. На безликого утешителя был надет бледно-голубой длиннополый халат, его мягкие серые волосы приятно щекотали лицо Виты. От посетителя пахло смесью литвиковой жидкости и домом ― Лейет обняла его в ответ, вдохнув полной грудью знакомый запах, и от этого удушье и тошнота отпустили.

– Папа… ― прохныкала она, вернувшись в детство и вновь став маленькой, беззащитной девочкой.

– Мне жаль, Вита, ― ответил Лаккер, прижимая младшую, теперь уже единственную дочь к себе. ― Мне очень, очень жаль. Её нельзя было спасти… Я не смог её спасти. Я… Она уже была мертва, когда вас принесли сюда. Всё, что мне оставалось, всё, что я ещё мог сделать… Пересадить её глаз тебе. Алькари сказал, что она сама просила об этом. Глаз под водой Элада прижился мгновенно, встал как влитой. Вы были так похожи…

Он замолчал. Все слова вдруг кончились и стали ненужными: ни одно из них, уже существующее или ещё не созданное, не могло передать всю скорбь и всё сожаление Лаккера. Каждый день он спасал людей, вырывал кого-то из цепкой хватки смерти. Каждый проклятый день он договаривался с Эладом и переносил день ухода на другую сторону океана для своих пациентов. Элад часто был милостив и внимал мольбам Лаккера, отступая на время, затихая едва слышно шелестящими волнами. Но не в этот раз. В этот раз он не дал ни шанса.

Этхар не мог позволить себе заплакать. Он сцепил зубы, напряг каждую мышцу своего уставшего тела, его колотила мелкая дрожь. Не сейчас, не перед Вительдой, теперь казавшейся такой одинокой и маленькой в этом большом, чуждом и опасном мире. Не сейчас и не когда-либо ещё. Никто не узнает, насколько глубока и разрушительна та боль, что вгрызалась в его сердце и сосала из него кровь.

Лаккер никогда прежде не чувствовал себя до такой степени незащищённым и слабым. Словно неведомая, непобедимая сила содрала с Этхара и одежду, и кожу, распластала его на холодном белом полу и теперь разглядывала все мышцы и сухожилия, копошилась в его внутренностях и проникала в самые потаённые уголки разума. Где теперь можно было спрятаться, если даже Элад перестал быть укромным убежищем от всех бед? К кому оставалось прибегнуть в горести и страдании, если сам океан являлся источником боли?

Лаккер разжал объятия медленно, осторожно ― боялся отпустить дочь. Единственную дочь, последнюю дочь ― это всё, что останется после него. Впервые за много лет он посмотрел ей в оба глаза ― в обоих из них блестели страх и непонимание, но лишь в одном ― слёзы. «Как это могло случиться? Как это могло случиться с нами?», ― немо вопрошала Вительда, ещё не принявшая смерть старшей сестры.

– Сегодня надо будет прийти к реке. Проститься с ней… Пусть её путь на другую сторону Элада будет спокойным и тихим.

Вительда внезапно ощутила ярость при упоминании океана. Это злое, неуправляемое чувство ворвалось в её разум подобно урагану и смело со своего пути скорбь и горечь утраты.

– Почему Элад допустил это?! ― прорычала она, глядя отцу в глаза. ― Она была ныряльщицей, она была его приближённой, это особая честь. Так почему он так поступил с ней? Что дала ему её смерть? Для чего ему наша утрата?

– Вита, Эладу лучше знать… ― начал было Лаккер, но Лейет и не думала останавливаться ― её злость лишь набирала обороты.

Но к ней добавилось ещё и разочарование. Почему её отец, тот, кто должен был защищать её и Неймару, продолжал верить океану после того, что тот сотворил с его детьми и с ним самим? Ни в выражении лица Этхара, ни в интонациях его голоса не проглядывалось ни намёка на внутренний протест ― «нет, с моим ребёнком нельзя было так поступать!», ― лишь тупое покорство воле Элада и раболепство перед ним. Вительда не вслушивалась в слова отца, будучи целиком поглощена своими эмоциями.

– Всё, что сейчас мы можем сделать ― это проводить Неймару и надеяться на то, что на её пути по Реке Скорби не будет ни тумана, ни порождений гор, ― отстранённо продолжил Лаккер, будто всё это касалось не его. Словно не его дочь, а чьё-то чужое, изувеченное, разодранное на куски дитя сегодня опустят в реку, полную призраков, и именно оно скроется под толщей зелёной воды, и ему от этого не будет ни жарко, ни холодно.

За свою жизнь Этхар присутствовал на многих похоронах: родителей, друзей, пациентов. Но ещё ни одно предстоящее прощание не приводило его в такой ужас, и дело было вовсе не в ранах Неймары, приведших в её смерти, ― как врача, его мало пугали телесные повреждения, к тому же, тело бы всё равно закутали в голубой саван, скрывающий увечья. Лаккера ужасала собственная боль. Ему казалось, что если он хоть на мгновение вновь увидит тело дочери, то просто сойдёт с ума от той муки, что стиснет его сердце, не сможет больше сделать ни вдоха, падёт на колени, беспомощно хватая ртом воздух, вдруг ставший ядовитым и едким. Как только он представил это, непрошенные слёзы и сдавленные рыдания подступили к горлу ― Этхар проглотил своё горе, не позволив ему вырваться наружу сиплым криком. Не сейчас и не потом. Никогда.

Лаккер нацепил на лицо маску сдержанности и до крови прикусил щёку изнутри. Металлический привкус только сильнее дурманил голову.

– Мне надо идти. Твоя мама уже на пристани, ― как бы оправдываясь, сказал Этхар, поднимаясь на ноги. ― Нельзя надолго оставлять её одну. Я взял тебе сменную одежду, приходи, как будешь готова.

– Я не хочу, ― вяло ответила Вита. Ярость исчезла так же быстро, как и зародилась, уступив место опустошению. Лейет почувствовала, что её как будто кто-то выпил до дна, не оставив ни капли сил для того, чтобы хотя бы подняться с кровати, не говоря уже о том, чтобы дойти от больницы до Реки Скорби и там встретиться с ожившим ночным кошмаром. Но она понимала ― это надо сделать. Это придётся сделать, несмотря на то, что это будет самое трудное, с чем ей когда-либо приходилось сталкиваться. ― Всё начнётся в амики-акель?

Лаккер кивнул. Амики-акель был наиболее подходящим временем для похорон. В это время суток океан потихоньку начинал остывать и темнеть, воды его становились глубокого синего цвета, а река насыщалась изумрудной зеленью, переставала отражать свет лент, извивающихся в небесах, и начинала испускать собственное свечение, мягко обволакивая им покойника и его скорбящих близких, согревая и успокаивая.

– Уже почти середина милэ, так что не задерживайся, ― Лаккер положил в ногах Вительды свёрток ультрамаринового цвета ― цвета траура, цвета похорон. «Цвета всей дальнейшей жизни», ― безэмоционально отметила про себя Лейет. ― Мы будем тебя ждать.

«Вдвоём или втроём?»

Элика Леймих в нерешительности замерла над телом старшей дочери, ища мельчайшие изъяны и шероховатости в бело-синей цветочной композиции, окружавшей труп. Неймара выглядела бледной и до смерти уставшей, но всё же ― живой. Казалось, её веки вот-вот затрепещут, она распахнёт глаза («нет, глаз, только один глаз» ― тут же одёрнула себя Элика) и приподнимется на деревянном плоту, подмяв под локтями цветы, что Леймих с такой заботой раскладывала вокруг тела, укутанного в голубой саван. «Она не встанет, как бы я этого ни хотела», ― Леймих, наклонившись обратно к дочери, поправила выбившийся стебель и оторвала пару лишних листиков, тут же бросив их себе за спину. Те, подхваченные лёгким ветром, закружились в воздухе, упали в воду Скорбной реки и, влекомые её ленивым течением, поплыли прочь от причала. Элика осмотрела мёртвую Неймару ещё раз ― теперь всё выглядело идеально. С тяжёлым вздохом Леймих поднялась с колен и повернула голову, чтобы обратиться к Эладу, что размеренно и величаво катил свои волны к берегу, будто ища на его поверхности молчаливого одобрения.

– Теперь она готова, ― прошептала Элика, тряхнув тяжёлыми, тёмными кудрями. ―. Ты вынес её в этот мир через меня, так прими же её обратно в свои вечные объятия.

Элад в немом согласии выплеснул на берег крупную волну ― последнюю из семи в милэ-акеле. Милэ отступал, освобождая место для амики. Близился обряд прощания.

Душевная боль скрутила все внутренности Элики в узел ― та плотно сжала дрожащие губы, чтобы сдержать утробный крик, рвущийся изнутри. Плоть от её плоти, её первая дочь лежит сейчас на этом старом причале, деревянные занозы впились ей в спину, а прекрасные до тошноты цветы окружают её со всех сторон. Её укутали в похоронные одежды, скрыли посеревший цвет лица за слоем пудры из раковин нифертоков, над ней уже поют скорбные песнопения. А все вокруг только делают вид, что понимают, что сейчас чувствует Элика.

Она не допустила никого до тела. Сказала, что проклянёт и убьёт любого, кто посмеет предложить ей помощь в подготовке Неймары к обряду прощания. Не позволила даже мужу участвовать. Это было её и только её дело, её личное таинство и её привилегия как матери ― провести всё оставшееся до прощания время с погибшей дочерью наедине. Элика Леймих сама перевезла Неймару от больницы до пристани, отмыла её тело от запёкшейся крови, одела её в похоронное облачение, пошитое под оттенок тихой и безмятежной воды Элада, в одиночку расположила на плотике цветы и не позволила никому подойти к себе с глупыми словами утешения. «Пусть подавятся ими, ― с мрачной решимостью думала Элика, украшая нежно-голубыми бутонами венок на голове Неймары, ― ими и своей жалостью». Ей никого не хотелось видеть ― ни мужа, ни Вительду, ни уж тем более сердобольных знакомых. Для неё на всём Алеосте остались лишь двое ― мать и дочь, скорбь и смерть.

Непрошенные слёзы подступили к глазам ― Леймих смахнула их одним грациозным жестом, не позволив туши размазаться. Она подошла к самому краю причала и пристально посмотрела на своё отражение ― на лбу залегли глубокие морщины, лицо словно посерело и выцвело, лишившись всех красок, а губы, подведённые тёмно-алой помадой, казались и вовсе чёрными. Даже крупные серебряные серьги-кольца в ушах Элики утратили свой блеск и были больше похожи на почерневшее, окисленное серебро. Леймих внезапно ощутила всю ту усталость, что скопилась в течение последних двух дней. Вчера, когда погибла Неймара, она сломя голову мчалась через весь Вальт-Альби, как только узнала. Металась по берегу подобно раненому зверю, кричала на людей и хватала их за руки, спрашивая, где её девочка, пока какой-то сердобольный ныряльщик не отвёл её к тому месту, где Неймару вынесли на берег, но там было лишь кровавое пятно. Она побежала по алым следам, молясь Эладу о том, чтобы он был милостив, чтобы тот, кто принёс ей ужасную весть, лишь ошибся, и Неймара оказалась жива.

Но крови было много. Слишком много. Элика бежала, понимая, что надежды нет. Когда она догнала Лаккера, несущего Неймару, и Алькари, подхватившего на руки Вительду, она закричала.

Тёплые, сильные ладони опустились Леймих на плечи ― она позволила Этхару обнять себя и раствориться в той иллюзорной защите, что он дарил на короткое время. Подступал амики-акель, а вместе с ним ― момент, когда им обоим придётся отпустить их старшую дочь в неизвестность.

– О, Лаккер, ― судорожно вздохнула Элика, прижимаясь к мужу. Они смотрели в малоподвижные воды Скорбной реки, деля на двоих одно горе. ― Я не смогу с этим справиться.

– Ты не сможешь. А мы сможем, ― коротко ответил Этхар.

Они продолжили так стоять и не услышали, как на причал тихим привидением забралась Вительда, одетая в ультрамариновое платье с длинными рукавами и подолом до самых лодыжек. Она застыла на месте, опасаясь потревожить покой, воцарившийся на пристани ― безмолвие родителей, кричавшее громче вопля отчаяния, вечное молчание старшей сестры, улетевший прочь ветер и притихший океан. Подумав об Эладе, Вита вновь ощутила злость. Почему он умолк? Ему стыдно? Он хочет скрыться от гнева Виты? Ему всё равно? Ради чего он причинил ей такую боль, зачем ранил так глубоко, что пронзил само сердце?! «За что?» За что это ей, за что это её родителям, за что это бедной, безобидной Неймаре, которая никогда и никому не причинила зла, даже ненамеренно?

Позади неё тёмной тенью возник Алькари ― она тут же схватила его за руку, ища в нём поддержки. Крупные, горячие слёзы потекли лишь по одной щеке Вительды, она всхлипнула. Какая-то часть её надеялась, что Алькари волшебным образом утешит её ― прижмёт к себе, обнимет, погладит по спине, но этого не случилось ― Ллэрен стоял каменным изваянием, красивым, но донельзя холодным. Он обратился воплощённым бесчувствием. В конце концов она резко вырвала свою руку из его руки и закрыла ладонями лицо, разрыдавшись в голос. Мир, который она знала эти девятнадцать лет, в мгновение ока оказался неприветливым и мрачным местом. Вительда ощутила бесконечное, беспросветное одиночество ― впервые в жизни. Она плакала не только от горя, но ещё и от злости. Лейет злилась абсолютно на всех ― на Элад, на родителей, на Алькари, на сестру, на остальных, кто умудрялся каким-то образом счастливо существовать дальше после того, что случилось с Неймарой. Их жизнь не перевернулась с ног на голову, они занимались тем же, чем и раньше, как ни в чём не бывало. Почему же это всё случилось именно с ней?

Церемония прощания началась как-то незаметно для Вительды, погружённой в свою горечь. Мать и отец встали по обе стороны от неё, силясь оказать поддержку, но младшей Лейет была отвратительна любая попытка облегчить невосполнимую утрату. Всё это воспринималось не более чем издёвка, намеренная и злонравная. К горлу подступала тошнота, а к сердцу ― ненависть. «Почему это случилось с нами?!»

Звучали нелепые, неуместные, глупые соболезнования, от которых хотелось плюнуть в лицо всем тем, кто осмелился их выражать. Мимо прошаркал ногами высокий седовласый старик-лодочник Экхи Нойрок, который частенько рассказывал Неймаре о своих рейсах на другую сторону Элада. Что-то бубнил себе под нос эладин-кер, говоря про Элад и его тайны, сокрытые в тёмно-синих пучинах. О мералионах как проводниках и посланниках его воли, направленной непременно на благо всех и каждого. Вительде хотелось смеяться в голос, но из глотки наружу вырывались только жалкие рыдания. Все сохраняли каменные, бесстрастные выражения лиц, пока Лейет заходилась в плаче. Даже мать ― и та не проронила ни слезинки. Неужели никто из них не чувствовал ту убивающую, парализующую боль, с которой столкнулась она?

Как только церемония прощания была окончена, а Вита про себя сказала последние слова бездыханному трупу, что без предупреждения и спроса заменил её сестру («Как ты могла так с нами поступить?!»), тело начали опускать в воду. Элика, до тех пор державшаяся гордо и холодно, неожиданно взвыла подобно вилеме и осела на подмостки ― Лаккер бросился удерживать жену, толпа родственников и друзей семьи принялась хлопотать вокруг убитых горем родителей, и в наступившей суматохе Вительда отошла в сторону, всей душой желая оказаться как можно дальше отсюда, в тишине и одиночестве. Лейет посмотрела на противоположный берег реки ― такой близкий, вожделенный… Недосягаемый. В наступивших сумерках взгляд Виты зацепился за женскую фигуру, стоящую на коленях перед кромкой воды и облачённую в тёмное платье ― если бы Скорбная не светилась зелёным, Вительда бы и не увидела наблюдательницу. Справа от Лейет вышагнул вперёд Алькари ― неизвестная не укрылась от его внимания. И как только та поняла, что её присутствие не осталось незамеченным, она резко дёрнулась и растворилась в тени. Алькари грязно выругался и собрался было покинуть пристань, но Вита схватила его за руку.

– Кто это? Ты её знаешь? ― спросила Вительда.

– Нет, ― раздражённо бросил Ллэрен, вырвал своё запястье из ладони Виты и стремглав кинулся прочь, чуть ли не расталкивая тех, кто стоял у него на пути.

Вительда хотела бежать за ним, однако перед ней возник Экхи Нойрок и мягко, но властно положил руку ей на плечо. Лейет подняла взгляд на старика недоумённый взгляд. Нойрок покачал седовласой головой и развернул Виту обратно, лицом к реке и к Неймаре, окруженной сине-голубыми цветами, названий которых Вита не помнила. Возможно, веллекта…

– Твоей сестре понадобится помощь. Ты должна указать ей путь, ― слегка наклонившись, прошептал Экхи ей на ухо. Он легко, почти неощутимо подталкивал её к телу, и Вительда не сопротивлялась ― его движения были настолько заботливыми и ненавязчивыми, что она подошла к сестре абсолютно добровольно.

– Но как я ей его укажу? ― со слезами в голосе спросила Лейет.

– Не бойся. Это проще, чем отличить эбель-норт от эбель-ярта, ― в руках Нойрока и в звуке его шёпота Вительда ощутила долгожданное спокойствие. Из ниоткуда возникла сонливость. ― Если что, я помогу, но ты и сама с этим справишься. Тебе будет проще, чем кому-либо.

– Почему?

– Смотри, ― он подвёл её к самому краю причала, так, что носки её обуви нависали над водой, отливающей бледно-зелёным цветом.

Река здесь была неглубокая, и сквозь светящуюся воду можно было разглядеть слоевища вихтиса, тянущиеся по дну вслед за течением в сторону гор, и мелких рыбок, снующих туда-сюда. И вдруг, как только в небесах амики-акель достиг пика яркости, а вокруг него из ночной пустоты вспыхнули добавочные ленты, извивающиеся в только им одним понятном и известном танце, Вительда увидела в воде ещё кое-что, кроме её обычных обитателей.

Мертвецы, призраки, их воспоминания текли по реке ― кто плыл на самой поверхности, кто волочился по дну, кто завис где-то посередине. Липкий страх охватил Лейет, желудок болезненно сжался. Она замерла на краю пропасти, глядя на многоликую смерть, и та лениво смотрела на неё сквозь сотни и тысячи своих полуприкрытых век.

– Не бойся. Это всего лишь николи, призраки реки. Они безобидны в большинстве случаев, в отличие от еколи, что прячутся в тумане, ― Экхи был всё так же невозмутим и спокоен. ― Мало кто может их видеть, но некоторые, особенно те, кто проводит у Скорбной много времени, постепенно начинают их чувствовать.

– А вы, ихт Нойрок? ― с замиранием сердца спросила Вительда, будучи не в силах даже зажмуриться. Вид светящихся зелёным мертвецов с расплывчатыми контурами и силуэтами и умиротворёнными лицами завораживал.

– Не вижу, но ощущаю очень хорошо.

– Почему тогда я?..

– У тебя глаз сестры, Вительда. Глаз мертвеца. С этого момента ты будешь видеть больше, идти дальше, погружаться глубже, чем обычные люди. Николи ― это только начало. Теперь посмотри налево.

Вита послушно повернула голову ― под руководством Экхи ей было так безмятежно, что даже перспектива увидеть труп сестры не пугала. Близился конец обряда прощания с Неймарой ― мать Лейет, кое-как пришедшая в себя (судя по нездоровому блеску глаз и резким, дёрганым движениям, её напоили соком ложной эфики, разбавленным водой из Элада), и отец уже встали на колени по обе стороны от плота, слегка приподняли его и опустили на воду. Неймара плавно покачнулась, какое-то время оставаясь на месте, а после её утлое судёнышко медленно поплыло прочь, мимо Вительды, в сторону гор, подальше от Вальт-Альби ― в объятия другой стороны Элада, где отродясь не было ни смерти, ни боли. Вита проводила потухшим взором тело сестры, подавила всхлип, рвущийся из груди, ― и увидела свою сестру вновь.

Она лежала на поверхности, скрестив обе руки на груди, из-под подола её светящегося светло-зелёного платья выглядывали обе ступни. Короткие мокрые волосы липли ко лбу, мелкие шрамы от укусов надоедливых дитвиг и мелких любопытных юктеров на руках Неймары светились изнутри чуть ярче, чем остальная кожа, затягиваясь на глазах. Заворожённая, Вительда перевела взгляд на лицо сестры. Она была… умиротворённой. Словно вся боль и весь кошмар последних дней наконец остались позади и ушли без следа, растаяв во фьориоле, тумане забвения. Неймара распахнула оба глаза и вперила их взгляд, ярко-зелёный, пронзительный, посмертный, в Вительду. И позвала её за собой.

Лейет почувствовала безудержную тягу к воде. Будто ей накинули аркан на шею и насильно потянули в реку. И Вита не могла сопротивляться этому зову. «Умри вместе со мной», ― умоляла Неймара, околдовывая сестру и парализуя её волю.

Ладонь Нойрока, лежащая на плече Вительды, из мягкой и направляющей вдруг стала жёсткой и твёрдой. Он схватил Лейет обеими руками и силой оттащил её прочь от края причала. Немой крик звенел тишиной из закрытого рта Виты: она не двигалась и не сопротивлялась, когда Экхи держал её, но всё её тело было напряжено до предела, связки натянулись так, что были готовы разорваться, а мышцы сократились с тетанусе.

– Это николи Неймары. Николи тоже бывает страшно, и они хотят, чтобы кто-то сопроводил их в их долгом пути. Это просто наваждение, что скоро пройдёт. Не бойся, Вительда. Я держу тебя.

Помутнение рассудка прошло так же быстро, как и возникло. Встрепенувшись, Вита посмотрела на реку, но николи её сестры уже растворился в бледно-зелёных отблесках Скорбной, не оставив после себя ни следа. Со страхом Лейет поняла, что ей совершенно не хотелось высматривать призрака под агонизирующим светом амики-акеля, пусть даже это и был николи самого близкого ей человека.

Экхи разжал свою железную хватку, как только Вительда обмякла в его руках. Девушка заторможенно, вяло повернулась к Нойроку лицом, но не нашла в себе сил поднять голову и встретить его взгляд.

– Я соболезную твоей утрате, Вительда. Но не позволяй ей перечеркнуть всю свою дальнейшую жизнь. Не отрекайся ни от прошлого, ни от будущего, ни от Элада. Говори с океаном. Он милостив и внимает каждому, кто взывает к нему о помощи. Только он поможет тебе справиться с этим и никогда тебя не оставит. Но и я могу быть полезным ― в другом… ― скрипучий голос старого лодочника действовал, как отвар из стеблей юкк-тай ― навевал сонливость и странное, неестественное спокойствие. ― С глазом мертвеца поначалу сложно. Его надо понимать. Приручать. Он может подкидывать тебе обманки, играть с твоим восприятием. Иногда ― искать тайные знаки в бессмыслице и ошибаться. Время от времени он будет тосковать по своей предыдущей хозяйке, но в моменты опасности он незаменим, потому что видит то, что скрывается за завесой смерти.

– С ним мне будет казаться, что я схожу с ума? ― еле шевеля языком, спросила Вита. Больше всего на свете ей хотелось волшебным образом очутиться дома, упасть на кровать и надеяться на то, что всё произошедшее за последние два дня ― лишь кошмарный сон.

– Возможно, ― честно ответил Экхи. ― Если глаз будет чудить сильнее обычного ― приходи ко мне. Или если начнёшь думать, что всё будет плохо и никогда не кончится.

«Я уже так думаю».

– И, Вительда, прошу тебя… ― Нойрок замешкался, глядя куда-то поверх головы Лейет, словно его тянул к себе очередной настырный николи. ― Без меня не подходи к реке близко.

ГЛАВА 3

Многие задаются вопросом, почему рощи эфики, произрастающие рядом с Верр-Але, Кориэлом, Мирсеком и дурманяющие разум людей, до сих пор не были вырублены и уничтожены. На то есть целый ряд причин. Во-первых, её сок используется в болеутоляющих средствах, когда все остальные лекарства бессильны, а также в целом ряде других медицинских препаратов. Во-вторых, эфика нужна для некоторых обрядов, проводимых эладин-керами: вытяжкой из её листьев и плодов ныряльщиков помазывают при посвящении. В-третьих, её высушенная, безвредная древесина обладает удивительным пурпурным оттенком, что позволяет изготавливать из неё роскошную мебель ― за один прикроватный столик можно выручить два серебряных юктера.

Но главная причина, по которой эфику не искореняют с предгорий полностью, заключается в том, что она милостиво даёт утешение тогда, когда Элад остаётся равнодушен.

«Изобличение Алеоста», Рельмара Аррэто, Воспевающая боль

Есть и другие пути самоотверженного служения Эладу, например, осуществление лодочных переправ по реке, хоть некоторые безумцы и считают лодочников не более чем гребцами, безмерно обогащающимися за счёт высоких цен на билеты. Да будет сим презренным известно, что служение на реке куда опаснее ныряния, ибо оно неразрывно сопряжено со злобой тумана и коварством реки, а сами лодочники, несмотря на размер получаемой ими платы, живут в скромности, весь свой заработок жертвуя нуждающимся.

«Для просвещения верринов и утверждения эладинов», Нормар Киндванд

Волны сменялись волнами, акели загорались в пучине океана и в высоте небес друг за другом, исполняя свой извечный, чарующий танец, порядок движений которого менялся с каждым днём и никогда не повторялся. С формами, цветовыми палитрами, траекториями вращения по всевозможным осям и скоростью изменения двух основных акелей непрестанно происходили метаморфозы, да и сами акели порождали разное число добавочных лент, и те в свою очередь вели себя так, как вздумается им, то распластываясь жёлтыми кляксами, то вытягиваясь в алые нити.

Океан же оставался прежним ― дарил свет и тепло днём, а ночью остывал и темнел, отходя ко сну. Влага, распылённая в воздухе, берущая своё начало в океане и в итоге возвращающаяся обратно в него же, вела себя подобно прародителю, и весь Алеост равномерно освещался и прогревался в течение ильт-, эмм-, лико-, милэ- и амики-акелей, а затем, когда и в воде, и на небе правили фирр, ярт, макон, нетт и лог, воздушная влага теряла свет и тепло, и архипелаг погружался во мрак, пока в людских домах зажигались специальные чаши, наполненные водой с добавками и примесями, усиливающими естественное свечение воды во множество раз.

Вительда различала все эти порошки и жидкие средства почти так же легко, как подвиды эбеля, ― работа обязывала. Могла отличить лан-ви хорошего качества от подделки, знала срок действия каждой добавки, наизусть помнила необходимое соотношение светоусилителей с разной водой ― дождевой, речной или полученной напрямую из Элада, была способна приготовить почти любой из них. Светоусилители были самым популярным товаром, который продавался в их семейной лавке ― весь ассортимент «Лей и Эт» располагался на втором этаже деревянного домика, сложенного из брёвен мрона на улице Яревелль, а на первом ютились и мастерская, и кухня, и спальни. Яревелль была одной из самых длинных и старых улиц Вальт-Альби, крупнейшего города на Алеосте, и по всей её протяжённости раскинулась целая толпа трактиров, лавок, аптек, мастерских. Немалую часть из них занимали лавки, подобные «Лей и Эт», специализирующиеся на дарах океана, из которых владельцы и работники изготавливали красивые безделушки, обереги, талисманы, ювелирные украшения, чучела морских тварей и выжимки из их внутренних органов, усилители и гасители света. «Лей и Эт», открытая Эликой Леймих и Лаккером Этхаром ещё до рождения Неймары, пользовалась популярностью и была на хорошем счету у доброй половины Вальт-Альби. В основном лавкой заведовала Элика, способная как сотворить даже из треснувших раковин литвиков и кривых отростков эбель-хока подлинный шедевр, так и разглядеть мельчайший изъян в приносимом ей кальцинированном остове оммеля, попавшего в ловушку йевель, каменной смерти. Намётанный глаз, жизнерадостный нрав и непревзойдённое умение не лезть за словом в карман были оружием, защитой и очарованием Леймих, которая за свою жизнь успела нажить немало врагов, ещё больше друзей и целую толпу постоянных покупателей. Кто-то её обожал, кто-то ― ненавидел, но никто не оставался равнодушным после встречи с неповторимой Эликой Леймих. Лаккер днём почти не бывал в лавке, всё время проводя в больнице, латая подранных камнями и подводными хищниками ныряльщиков, заядлых любителей эфики и обычных людей, которым не посчастливилось стать жертвой болезни, травмы или старости.

Прежде Элике частенько помогали обе её дочери ― Неймара поднимала со дна эбель, сросшийся с самоцветами, клыки юктеров, причудливо закрученные раковины нифертоков и многое, многое другое, собственноручно делала из них украшения и обереги, умела мягко и вежливо обходиться даже с самыми вздорными и наглыми посетителями, которые приходили не столько для того, чтобы что-то купить, сколько для того, чтобы плюнуть продавцу в душу. Вительда же, нетерпеливая, неугомонная, неусидчивая, с трудом делала самые незамысловатые талисманы, вспыхивала при малейшей грубости и обещала поколотить нахамившего ей наглеца, ежели он посмеет ещё раз заявиться в «Лей и Эт». Однако ей не было равных в потрошении рыб и моллюсков, очистке панцирей и изготовлении чучел, а также заготовке целебных выжимок и веществ, поглощающих и разжигающих свет океанической воды. Да и оценщица из неё была лишь чуть хуже, чем из её матери.

Каждая из троих прекрасно выполняла возложенные на неё обязанности и поручения. Втроём они действовали как единый, слаженный организм, в котором всё было на своём месте, ничто не сбоило и не рассыпалось в труху. Но после смерти Неймары всё изменилось.

Вительда чувствовала, как дело её матери разваливается на части. Всё расползалось по отдельным нитям, начиная от высушенного вихтиса обыкновенного и заканчивая будущим. Неумолкающее эхо трагедии нависло над домом, над каждым членом семьи, сдавливало виски и пережимало горло, не позволяя сделать вдох. Стихли шутки и праздные, пустословные разговоры за столом. На восковых лицах истаяли улыбки, уступив место глубоким и тёмным морщинам. По вечерам больше не было слышно смеха ― лишь звенящая тишина. По ночам не снились глупые сны, что непременно забывались под утро, ― только кошмары, полнящиеся реками крови и плывущими по ним бледно-зелёными призраками, умоляющими умереть вместе с ними.

Хуже всего было то, что родители, словно сговорившись, пытались делать вид, что ничего не произошло. Вещи Неймары спрятали в углу мастерской и накрыли грубой, серой тканью. Окровавленные лохмотья её вихталь-костюма, всегда висевшего на крючке в их общей с Вительдой спальне, сожгли вместе с её набросками будущих украшений. Её имя старались не произносить, а если всё же произносили ― то не иначе как шёпотом, словно боясь всколыхнуть болезненные и оттого ненавистные воспоминания о прошедших, счастливых днях. Даже общие друзья обеих Лейет не говорили о Маре. Для всех она словно перестала существовать, ведь отрицать потерю оказалось намного легче, чем принять её и выдержать то испепеляющее страдание, что она несла в себе.

Забвение и малодушное молчание остальных было ненавистно Вительде. И всё же она завидовала тем, кто был способен обмануть себя хотя бы так глупо и наивно. Глаз мертвеца, глаз самой Неймары был с ней, всегда с ней, во сне и в бодрствовании, и от той боли, что он причинял, Вита не могла скрыться.

Она нередко приходила на берег Элада рано поутру, пока ещё воздух не наполнялся шумом перекрикивающихся между собой ныряльщиков, хвастающихся сегодняшней добычей, пыталась писать стихотворения на высушенных, спрессованных и отбеленных слоевищах вихтиса. Выплески накопившегося напряжения, запечатлённые чернилами из околоротовых желёз нетвы сразу же остервенело разрывались на мелкие клочки и выкидывались прочь, и лишь несколько написанных строф Вительда оставила при себе и время от времени повторяла их, едва шевеля губами:

«От тебя никуда не сбежать,

От тебя никуда не уйти.

Выйду ли я за порог ―

Ты стоишь на моём пути;

Ворочусь ли скорее домой ―

Ты встречаешь меня в дверях;

И в кошмарах ночных ― тоже ты.

Прячу крик свой в своих же руках,

Закрываю твой глаз рукой,

Предаю твою душу волнам.

…Но куда бы я ни пошла,

Ты идёшь по моим пятам».

Ночи, наполненные кошмарами, чередовались с бессонными, и Лейет не знала, что из этого хуже ― беспредельный ужас, иглой вонзающейся в разум на доли мгновений, или вялотекущая, затхлая тревога, равномерно размазанная по всем пяти ночным акелям. По утрам её мутило так, что она не могла даже выпить воды, и единственной эмоцией Вительды была злость. Ближе к ночи тошнота вновь подступала к горлу, но агрессия сменялась тупой, безграничной тоской и беспросветным отчаянием, от которого сводило и зубы, и желудок. Первое время Вита часто плакала ― но только своим, родным глазом. Потом перестала плакать и им ― в один вечер, беспросветный и длящийся целую вечность, слёзы попросту кончились, и на смену им пришло опустошение, казавшееся одновременно и благословением, и проклятием.

Лейет впервые в жизни начала осознанно молиться Эладу. Если прежде она относилась к океану с безразличием и вычитывала какие-то слова, написанные эладин-керами или Весаликой Аривито, без эмоций, чисто механически, то теперь она взывала к нему так долго и истово, что заплетался язык, задавала ему вопросы, надеясь услышать хоть какой-то отклик на свои мольбы, жалкие и жалобные. Элад молчал. Тогда она обратилась к его приближённым и посредникам ― подходила к эладин-керам, подкарауливала ничего не подозревающих ныряльщиков, искала в их ответах что-нибудь, что пролило бы свет на жестокую, несправедливую гибель Неймары, хоть как-то объяснило волю Элада, самую малость ослабило нестерпимую боль от потери. Все бубнили одно и то же, силились продать Вительде идею о том, что эта смерть ― свидетельство вовсе не жестокости Элада, а его особой милости и расположения, что мералион ― его избранное творение, стоящее выше не только других морских тварей, но и людей, и гибель от его челюстей ― не что иное, как благословение океана. Кроме того, особо одарённым не иначе как милостью Элада приходила мысль о том, что сохранение глаза Неймары и его передача (по воле самой Мары!) младшей сестре ― ещё одно значительное свидетельство в пользу особого промысла Элада обо всех людях.

С каждым таким разговором Вита всё сильнее чувствовала прорастающую в ней ненависть к океану и глубокое недоверие и презрение к нему и всем его сторонникам и служителям. В её голове не укладывалась мысль о том, что Элад, который все считают воплощённым милосердием, любовью и заботой, оказался способен на такую жестокость ― отгрызть её сестре руку и ногу, вырвать из её тела внутренности. Вительда не могла даже представить, как страшно и больно было её сестре перед смертью, какие мучения она испытывала.

А им всем хватило наглости сказать, что это ― благословение.

Вита прокляла всех их. В сердцах пожелала, чтобы их драгоценный Элад послал им не менее драгоценного мералиона, дабы свершить над ними такой же акт милосердия, какой был оказан Неймаре. Она не жалела ни об одном из своих слов, хотя дурная слава поползла о ней, и список её друзей и приятелей заметно поредел. Тем лучше. Всё равно общение с ними теперь не приносило ничего, кроме усталости и желания напиться неразбавленного сока ложной эфики до беспамятства.

В один из дней, когда одиночество и жажда ответов заставили Вительду отправиться на поиски очередной жертвы, ноги сами привели её к небольшому покосившемуся, серо-зелёному, покрытому мхом, лишайниками и плесенью уединённому домику на отшибе, куда когда-то давно её и её сестру пригласил на небольшую дружескую попойку один известный в кругах ныряльщиков юноша ― Якель Окойра, чемпион по длительности нахождения под водой и по совместительству мечта любой ныряльщицы от Эктинты до Мирсека. За свою недолгую жизнь он успел побывать во всех городах Алеоста за исключением Зеццера, и мог ночами напролёт рассказывать о своих путешествиях, похождениях, любовных победах и поражениях, пьяных выходках. Слушать его было безумно интересно, и Вита сразу ощутила, что к этому человеку её тянет, как магнитом ― было в нём что-то… влекущее. Цепляющее на крючок. За всю свою жизнь человека, подобного Якелю Окойре, можно встретить лишь однажды, всего на половину акеля, но потом будешь вспоминать о нём до самой смерти.

Однако на этот раз Вительда пришла не к Якелю. Тот, судя по всему, уехал в Ат-Мелиоль с концами. Нет, её интересовала девушка, которая делила с ним дом (но совершенно точно не постель) и была лучшей подругой Неймары. Вита видела её лишь однажды, на дружеской встрече, и хорошо запомнила её печальные, большие серые глаза и длинные серые волосы. Имя пришлось вспоминать дольше, но в конце концов Лейет выудила его из закромов прохудившейся памяти. Вильма Вейлин. Из холодного, неприветливого Зеццера. Понятно, почему она весь вечер выглядела такой грустной.

Подойдя к двери, покосившейся набок вместе со всем домом, Вительда решительно постучала в дверь. Для верности даже крикнула:

– Кто-нибудь дома? Вильма? Ты там?

В ответ в ушах просвистел ветер. Лейет нахмурилась, но не собиралась сдаваться так просто ― она постучала ещё, на этот раз требовательнее, и спросила снова:

– Вильма, ты тут? Открой, это важно!

На сей раз даже ветер не удосужился удостоить Вительду своим вниманием. Та раздражённо фыркнула и, отойдя от входной двери, подошла в окну и заглянула в него, ища в дома признаки жизни.

Изнутри жилище выглядело ещё хуже, чем снаружи. Всё было разбросано в хаотическом беспорядке, стулья и стол были перевёрнуты, тут и там валялись заплесневелые объедки, вся постель оказалась смята и скомкана, подушка валялась на грязном, пыльном полу. У Лейет возникло тяжёлое ощущение жуткой безнадёжности, ей захотелось как можно скорее уйти подальше от этого опустевшего, мёртвого дома, который оставили в столь плачевном состоянии. Интересно, куда Вильма могла запропаститься? Лейет давно не видела её на пляже, да и Неймара незадолго до своей смерти несколько раз говорила, что Вейлин как будто нарочно избегает её. Может, она в жуткой спешке покинула Вальт-Альби, и у неё не было возможности выкинуть хотя бы остатки еды? Это бы объяснило беспорядок в доме.

Разочарованная, Вительда отошла от заброшенного жилища. Странное ощущение: ей казалось, что именно здесь, у Вильмы Вейлин, она сможет найти ответы на все свои вопросы, получить долгожданное облегчение, но теперь, когда призрачная возможность освободиться от тяжкого душевного груза выскользнула из рук, Лейет не стало невыносимо. Стало просто всё равно.

Вита отвернулась от дома Якеля и Вильмы, чтобы посмотреть на океан ― тот отражал в себе пасмурное, серое небо, и оттого казался холодным и отстранённым. Элад… Тот, кто породил род человеческий, каждое мгновение поддерживал жизнь во всяком человеке, а когда она всё же иссякала (по его воле, разумеется), принимал людей обратно, даруя вечный покой в своих бесконечных и безмятежных водах на другом берегу Алеоста. Вот только не все доходили до иной стороны Элада.

– Почему ты сделал это с ней? С нами? Со мной? ― по щеке Вительды покатились непрошенные слёзы, но прохладный, злой ветер тут же слизал их, высушив кожу.

Молчание. Проклятое молчание и монотонный шум волн. Суждено ли ей хоть когда-нибудь узнать истину?

Ярость разгорелась огненным цветком в груди Виты, раскрыла тысячи своих лепестков, обжигающих и испепеляющих сердце.

– Это всё ложь, что про тебя говорят! Что ты милостив, добр, заботлив! В тебе нет ни капли сострадания, и тебе плевать на всех и каждого из людей! Ничего ты не слышишь, никому не помогаешь! А существуешь ли ты вообще, Элад, или ты просто светящаяся гигантская лужа, в которой нет разума? ― выкрикнула Вительда океану, и только тогда, когда последний слог вырвался из её глотки, она поняла, что только что сказала ― и ужаснулась.

Элад остался безучастен и безразличен к её гневу. Он всё так же размеренно и неспешно перекатывал свои волны и лизал ими прибрежную гальку, погружённый в самого себя. Воплощённое равнодушие.

Вита растерянно глядела на водную поверхность. Серьёзно? Совсем ничего? Ни малейшего знака, ни волны, ни грозного рокота из пучины? Она не понесёт никакого наказания за свои слова? Внезапно ей захотелось быть поглощённой разгневанным Эладом за свой проступок ― тогда бы ей было не так одиноко в этом мире, и она хотя бы понимала, что Элад всё-таки слышит её. Но раз он не обращал на неё никакого внимания…

Гнев захлестнул Вительду с новой силой. Она подбежала к самой кромке воды, подняла несколько больших, скользких, мокрых камней и принялась бросать их в Элад, крича:

– Ответь, прошу тебя! Умоляю! Ответь хоть что-нибудь, ну же! Ответь, ублюдок, ответь мне, ОТВЕТЬ!!!

Она кидала гальку, надеясь, что хоть это расшевелит океан. Проклинала его, ругала, отрекалась от него, думая, что это возымеет долгожданный эффект. От мольбы переходила к угрозам, а от угроз ― обратно к мольбам, падала на колени, слёзно прося прощения, и вновь поднималась, чтобы продолжить бранить Элад. Она обломала ногти о гальку, наставила синяков на коленях и предплечьях, пока билась в истерике ― но Элад, этот проклятый, ненавистный Элад оставался недвижимым, невозмутимым, невредимым.

В какой-то момент Вительда перестала кричать и двигаться, и просто замерла, стоя на коленях, беспрестанно повторяя про себя: «Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь, чтобы это, наконец, закончилось!» Она не знала, сколько продлилось это состояние. По ощущениям ― вечность.

Молчание. Отрешённость. Бесчувственность. Бессердечность.

Лейет с трудом поднялась на затёкшие, нывшие от свежепоставленных синяков ноги. Перед ней распростёрся безграничный, мёртвый океан. Позади неё молчаливо стоял призрак ветхого дома.

Больше здесь было нечего ловить. Развернувшись, Вита без сожалений покинула пляж, понимая, что больше никогда сюда не вернётся.

Работа в «Лей и Эт», раньше приносившая радость и удовольствие, стала больше походить на беспросветное мучение. Всё в лавке напоминало о Неймаре, всё вопило об Эладе. Каждый день, после очередной бессонной или наполненной кошмарами ночи, Лейет кое-как приводила себя в порядок (отражение в зеркале более не вызывало ничего, кроме глубочайшего отвращения), запиралась в мастерской, готовя всевозможные светоусилители и стараясь не вслушиваться в болтовню за дверью. От вымученных попыток матери вести себя, как прежде, и её фальшивой непринуждённости тошнило. Вительда почти ненавидела её за это лицемерие: Элика мило щебетала о погоде, ценах на хлеб и прочих пустяках с посетителями, но ни разу за все эти дни не поговорила с Витой о по-настоящему важных вещах. О том, как она сама плачет по ночам. Как ей не хватает старшей дочери. Как боль скручивает её внутренности в тугой узел. Действительно, зачем говорить об этом. То, что за буханку хлеба нынче требуют целых две медных илакии вместо одной илакии и сорока пяти стеклянных дитвиг, куда больше повлияло на дальнейшую жизнь Элики Леймих, чем смерть Неймары Лейет.

Вительда обвела усталым взором небольшую мастерскую. Два стола стояли у разных стен: за левым обычно работала Вита, мешая в ступках и смешивая в особых растворителях усилители и гасители света; правый прежде делили между собой Элика и Неймара, изготавливая поразительные украшения. На обоих столах лежало по несколько увеличительных линз, стояли маленькие чаши-светильники (в них добавляли яркие, но недолговечные, служащие не больше пары акелей светоусилители, например, «брюхо юктера», «эммлико» и «яйца юскатры»). В дальнем углу лежали накрытые пыльной, серой тканью вещи Мары. Сил находиться в этой душной и затхлой каморке больше не было ― Вительда просидела тут, скрючившись над столом и готовя из световых окологлазных мешков илакии сухой порошок усилителя «или-оль», с начала лог-акеля до самого конца эмм. Лейет пересыпала готовый или-оль в чистую банку, обёрнутую чёрной, непропускающей свет тканью, и, взяв стеклянную ёмкость подмышку, с облегчением вышла из мастерской, разминая затёкшие ноги и спину.

Оказавшись в куда более просторном торговом зале «Лей и Эт», Вита поставила банку с или-оль на стеллаж со всеми остальными светоусилителями, не забыв привязать на горлышко бирку с названием и ценой. На вихтисовом ярлычке помимо надписи «или-оль, 1 эбель/мера» красовалась приписка «волосы» ― в простонародье или-оль часто называли именно так, потому что при растворении в чаше-светильнике он расходился прямыми, тонкими, светящимися нитями, похожими на срезанные пряди волос. Одной меры или-оля хватало примерно на то, чтобы средний комнатный светильник работал ровно половину фьяроаля, иначе говоря ― пять дней. Один никелевый эбель вполне можно было потратить на то, чтобы в твоём доме пять дней горел свет. Всего-то цена десятка буханок хлеба.

– Всё получилось? ― откуда-то из-за стеллажей раздался голос Элики.

– Да, ― уныло отозвалась Вита. ― Вышло примерно сотня мер или-оля. Я проверила число и плотность нитей, всё в норме.

– Отлично. Можешь пока заняться своими делами, я тут сама справлюсь.

Лейет вздохнула с облегчением. Как хорошо, что не пришлось пересекаться с матерью вживую и смотреть в её тусклые карие глаза, из которых ещё десять фьяроалей назад пропал прежний блеск. Элика стала лишь блёклой, полинялой тенью себя самой, и её тяжёлые украшения и пышные бордовые наряды, прежде подчёркивающие её внутренний несгибаемый стержень, теперь преклоняли её к земле, превращая её в согбенную старуху.

Вительда вышла на улицу, без сожалений оставив позади «Лей и Эт». К эхильвам и вилемам всё это. Светоусилители, стопки высушенных листов вихтиса, поделки из эбеля, чучела из голов юктеров и жертвы йевель ― пусть хоть зелёным пламенем сгорят. Если Элике и Лаккеру так угодно, они могут и дальше продолжать играть в молчанку и делать вид, что всё в порядке, но на этот раз без неё. Она сыта их притворством по горло. Как и этим городом. Ей хотелось сбежать хоть в Верр-Але, хоть в Зеццер, лишь бы подальше отсюда, от этих людей, которые ничего не понимают и не желают понять. Быть может, Якель и Вильма сказали бы нечто дельное, но они предусмотрительно покинули Вальт-Альби ― видимо, тоже не выдержали его всепроникающей и вездесущей фальши.

Лишь Якель и Вильма казались Вительде настоящими. А помимо них ― Экхи Нойрок, старый лодочник. Имело ли смысл нанести ему неожиданный визит? Лейет призадумалась: он сам весьма настойчиво приглашал её, да и у неё сейчас были и время, и потребность в разговоре. У неё не вызвало бы затруднений постучаться в его дверь ― если Нойрок в рейсе или занят, она просто уйдёт.

Дом Экхи Вита нашла без труда ― Неймара умудрилась сдружиться со старым лодочником и частенько захаживала к нему в гости, и Вительда нередко напрашивалась вместе с ней. Нойрок был настоящим кладезем захватывающих легенд, красивых сказок, дома у него хранились сотни фигурок, вырезанных им из дерева собственноручно, он мог поддержать разговор на любую тему, и девочки думали, что он знает воистину всё. Сестёр Лейет печалило лишь то, что старый лодочник периодически уходил в рейсы, перевозя страждущих к другой стороне Элада по Скорбной реке, а после возвращения на несколько дней запирался дома и не принимал никаких гостей.

Нойрок жил у самого берега Скорбной, и из единственного, большого окна в его комнате было видно реку, медленно и неохотно текущую от Элада в сторону гор, чтобы за туманными хребтами и пиками впасть в океан снова, уже на ином берегу Алеоста. Его избушка стояла особняком от других домов на улице Экта ― люди не желали жить рядом с рекой, по которой ежедневно и еженощно переправлялись тела и души умерших, однако Нойрока Скорбная совсем не пугала ― с ней он был крепко связан много лет. По крайней мере, он работал лодочником задолго до рождения Мары и Виты.

Младшая Лейет в задумчивости остановилась на покосившемся пороге, но врождённая смелость и жажда приключений почти мгновенно побудили её постучать в дверь. С другой стороны сразу же отозвался скрипучий, надтреснутый голос старика:

– Входите, входите, у меня открыто.

Вительда послушно вошла внутрь, толкнув дверь ― та недовольно заскрипела, ― чуть пригнулась в проёме и проскочила в дом. Убранство жилища Нойрока было таким же, как и несколько лет назад, когда Вита в последний раз была у Экхи ― при переходе из детства в юность оказалось, что куда интереснее проводить время со сверстниками, нежели слушать сказки старого лодочника. Стол и два колченогих табурета стояли у самого окна, узкая идеально заправленная кровать ютилась в углу. На полках, прибитых над постелью, стояли расставленные в ровные ряды фигурки самых разных морских обитателей и горных тварей, предметов обихода и главных достопримечательностей Алеоста. Ни на одной поверхности не было ни пылинки, нигде не лежало ни одной лишней вещи. Идеальный порядок.

– О, ихталь Лейет, ― Экхи, прежде задумчиво глядевший в окно, повернул голову и приветливо улыбнулся юной гостье. ― Признаться, я думал, ты забыла о моём приглашении. Проходи, садись, я сейчас налью тебе…

– Спасибо, ихт Нойрок, не стоит, ― Вительда растянула губы в неискренней улыбке, чувствуя, как её тошнит от собственного притворства.

– Вот ещё, что за глупости! Садись, я только что заварил эфлит, ― Экхи словно из пустоты достал глубокую чашку, на которой проглядывался фрактальный узор эбель-норта, и налил до самых краёв душистого, горячего отвара.

Лейет послушно села на один из покачивающихся табуретов и с удовольствием втянула запах напитка ― никто во всём Вальт-Альби не умел заваривать эфлит так же мастерски, как это делал Нойрок. Старик разработал свою особенную технологию приготовления эфлита, используя листья ложной эфики, собранные во время цветения этого дерева, и литвиковые капли строго светло-лилового оттенка. Вительда заглянула в чашку ― две бусины, вытащенные из литвиковых раковин, лежали на дне, медленно растворяясь и окрашивая эфлит в нежно-фиолетовый.

Нойрок долил остатки отвара себе в кружку и сел напротив Вительды, терпеливо дожидаясь, когда она сама начнёт разговор. Сколько Лейет его знала, он всегда был спокойным и рассудительным, никогда не позволял себе ни слова осуждения в адрес других людей, а на лице его, морщинистом и смуглом, навечно застыла мягкая, располагающая полуулыбка. В то же время в его впалых голубых глазах плескалась едва заметная, тихая печаль, источник которой до сих пор оставался загадкой для Виты.

Лейет попробовала эфлит на вкус ― сладковато-терпкий, отвар мягко обволакивал всю ротовую полость и словно покрывал её тонкой перламутровой плёнкой, которая постепенно растворялась слюной. Неймара обожала эфлит, часто готовила его, вынимая из свежевыловленных литвиков капли, экспериментировала с температурой воды, цветом бусин и количеством листов ложной эфики, но её попытки не шли ни в какое сравнение с эфлитом Нойрока. При воспоминании о сестре болезненный укол тоски прошёл сквозь сердце Вительды, и та непроизвольно сморщилась.

Экхи воспринял это на свой счёт.

– Что-то не так? Горчит? ― обеспокоенно спросил он, но Лейет покачала головой.

– Нет, ихт Нойрок, ваш эфлит прекрасен, как и всегда… Я и не знала, как сильно соскучилась по нему, пока не попробовала. Я просто… запуталась. И уже ничего не понимаю.

– Это касается Неймары? ― в вопросе было больше утверждения, чем уточнения.

Вительда кивнула и повторила снова:

– Я просто не понимаю… Ни родителей, ни ныряльщиков, ни эладин-керов, ни Элад. Мать с отцом молчат, делают вид, что ничего не случилось. Другие говорят, что смерть Неймары от челюстей мералиона ― это милость, ― последнее слова она не произнесла, а сплюнула с отвращением. ― А мой глаз мертвеца ― ещё большая милость. Моя сестра умерла ужасной, мучительнейшей смертью ― где в этом хоть малейший намёк на милосердие?! И я всё думаю: может, нет вообще никакого Элада?

Нойрок слегка нахмурился ― его впалые щёки стали казаться ещё более впалыми.

– Что ты имеешь в виду под «нет никакого Элада»? ― уточнил он, слегка подавшись вперёд.

– То, что вокруг Алеоста ― просто вода. Она не наделена ни разумом, ни чувствами, она вовсе не заботится о людях, потому что это… лишь вода. Гигантская светящаяся лужа. и ничего более.

– Я понял тебя, ― Экхи посмотрел в окно и задумчиво постучал пальцами по столу, отбивая ведомый только ему одному ритм. ― И давно тебе пришла в голову эта мысль?

– Конкретно о его несуществовании ― нет. Я каждый день, каждую ночь обращалась к нему с вопросами, умоляла об ответах, но он всегда молчал, как бы я ни упрашивала. Может, он и существует, но… Но даже если так, почему он молчит? ― голос Лейет дрогнул против её воли. ― Чем Неймара заслужила такую смерть? И… чем я заслужила такую боль?..

Нойрок тяжело вздохнул. Он знал, что в подобные моменты слова утешения и сочувствия бесполезны, а объяснения, сказанные не тем тоном и не с той подачей могли быть восприняты, как оскорбление. Собравшись с мыслями, он осторожно начал:

– Понимаешь, Вительда…

Она вскинула голову и посмотрела на него своими разными глазами: живым голубым, и мёртвым грязно-зелёным. Нойрок смело выдержал её требовательный взгляд, понимая, что у него нет права на ошибку.

– Мы далеко не всегда получаем то, что заслуживаем. И нередко мы склонны думать, что заслуживаем совсем не то, что получаем. Ныряльщики и эладин-керы твердят тебе одно и то же про милость, потому что это напрямую прописано в Алом Свитке: «Милость Элада на том, кто принимает смерть от его посланника, и на родственниках его, и на скорбящих о нём». Насчёт глаза Неймары… Далеко не всем удаётся попрощаться перед смертью. А у вас двоих это получилось. Более того, она оставила тебе последний дар, то, что свяжет вас до самой твоей смерти. Она всегда будет приглядывать за тобой и оберегать тебя, этот глаз ― символ её любви. Даже умирая, Неймара хотела облегчить твою боль и смягчить твою утрату. Она была… хорошим человеком, прекрасной ныряльщицей. Элад любил её и понимал её желание позаботиться о семье, потому и забрал её таким способом, даровав милость не только своей верной служительнице, но и её близким. Ещё в Свитке Керты говорилось о том, что людям невозможно всецело понять Элад, его заботу и его промышление о каждом человеке, и часто люди неправильно истолковывают его влияние. Считают, что разрушение их планов и надежд ― зло, а не благо.

– Это было разрушение не моих планов, а целой жизни, ― Вита почувствовала, что в ней пробуждается неусыпная ярость ― как и во все предыдущие разы, когда речь заходила о благе, которым одарил Неймару Элад, убив её.

– Неймара была ныряльщицей. Стало быть, знала, что гибель от клыков мералиона ― лучшее, о чём только может мечтать любой служитель океана. Она ведь была истовой эладиной, да?

– Да, ― неохотно согласилась Лейет. Мара явно чаще перечитывала Свитки и задумывалась об Эладе, чем Вительда, нередко предпочитала дружеским посиделкам заумный разговор с эладин-кером и почти ежедневно ныряла. Вита позволяла себе подкалывать сестру, говоря, что у той скоро вырастут жабры на шее, а между пальцами натянутся плавниковые перепонки.

– Она могла специально молить Элад о такой смерти.

Вительде показалось, что у неё ушла почва из-под ног, а Нойрок ударил её по голове чем-то тяжёлым и оглушил. Приятное послевкусие эфлита сменилось тошнотой, симпатия к Экхи ― недоверием.

– Нет… Она не могла, ― руки Лейет задрожали так, что она чуть не расплескала ещё горячий эфлит. ― Нет, нет…

Нойрок сочувствующе взял Вительду за руку и крепко сжал её, чтобы Вита не забывала ― он не оставит её наедине с её горем.

– Это же… так больно. Он её на ч-части разорвал! Он от-т-ткусил ей руку и ногу, у неё из д-д-дыры в боку в-выв-валивались кишки! ― Вита заикалась. Ей не хватало воздуха. Её мир, жестокий и мрачный, но хотя бы существующий, теперь вовсе рассыпался на зеркальные осколки, острые, режущие до костей, окрашенные кровью обеих сестёр Лейет. ― Она не могла… Не могла ж-ж-желать т-такого! Только безумец будет молиться о своей смерти, и безумец вдвойне ― о столь жестокой!

– Она была юна. Наивна. Возможно, не вполне понимала, о чём на самом деле просит.

– Раз Элад такой мудрый, почему он исполнил это?! ― Вительда сорвалась на крик.

– Это лишь предположение, что она хотела подобной смерти, ― Нойрок сохранял спокойствие, но печаль в его глазах висела крупными слёзными каплями. ― В конце концов, никто из людей не сможет сказать тебе точно, почему это случилось с Неймарой. Все ответы кроются у Элада.

– Он не отвечает, ― Вительда оскалилась.

– Возможно, ты спрашиваешь не в том месте, ― Экхи улыбнулся. ― На другом берегу Алеоста Элад отвечает на все вопросы.

– Вам тоже ответил?

– Я никогда не был на той стороне, ― Нойрок пожал плечами, ― я лишь перевожу туда людей. Лодочники высаживают их на Последней пристани, и от неё они идут пешком. Вся дорога занимает не больше акеля. Некоторые потом возвращаются к лодке, и их отвозят обратно. Но подобное ― редкость. Обычно они не остаются там навсегда.

– Что с ними происходит?

– Не знаю, ― усмехнулся Экхи. ― Никто не знает. Те, кто вернулся, никогда не говорят, что видели на том берегу.

– Может, они ничего и не видели?

– Тогда почему не сказали прямо?

– Чтобы не разрушить веру в Элад? ― неуверенно предположила Вительда.

– О, ихталь Лейет, я столько перевёз верринов, что сбился со счёта. Вернулись немногие, конечно. Но все возвратившиеся сказали мне, что Элад ― истина и любовь.

– Ихт Нойрок, а вы никогда не хотели узнать самостоятельно, что там?

Экхи неспешно подлил себе в кружку эфлит и бросил в напиток одну каплю литвика, подождал, пока бусина растворится полностью. Сделав пробный глоток и удостоверившись, что получившийся отвар удовлетворял всем необходимым параметрам качества, лодочник задумчиво, нараспев произнёс:

– Раньше ― почему-то нет. Думал, что когда придёт время, я сам всё узнаю, и нет смысла торопить события. Но недавно я перевозил кое-кого… свою жену. Мы жили вместе в Верр-Але, держали небольшое хозяйство, не бедствовали, у нас родилось трое детей, здоровых, крепких. Но я всё испортил. Верр-Але… Он же расположен на предгорье. Там росли целые рощи эфики. Говорят, чтобы жить в Мирсеке, Кориэле или Верр-Але, и при этом не употреблять эфи-эк, надо быть сделанным из камня. Что ж, мою милую Тафрин Мельной Элад вытесал из гранита. А я, к сожалению, оказался обычным человеком из крови и плоти.

Нойрок взял паузу. Собирался с мыслями, нервно постукивал по столу, бросал косые взгляды то в окно, то в кружку с эфлитом. Лейет по воздуху передавались его волнение и стыд, раскаяние и сожаление ― эти чувства были не менее мучительны, чем страдания от утраты старшей сестры.

– В итоге она ушла от меня и забрала детей. Мудрая женщина, всё сделала правильно. Я какое-то время глушил горе порошком эфи-эка, пока однажды чуть не умер, вынюхав слишком много за раз. Я сделал это специально ― я ненавидел себя за зависимость, за слабость, за то, что я не мог остановиться, за то, что собственноручно разрушил свою семью и репутацию. И всё же каким-то чудом я выжил ― у Элада были иные планы на меня. Как только я оклемался, то тут же уехал прочь из города ― в Верр-Але мне бы не хватило сил справиться с тягой к наркотику. Добрался до Вальт-Альби и тут же осел на пристани ― почему-то именно возле речной воды меня переставали мучить галлюцинации, возникшие после передозировки. Так я и проработал тут тридцать четыре года, а год назад вдруг пришла Тафрин. Я с трудом узнал её. Она была одна, в лохмотьях, выглядела совсем старухой, хотя и моложе меня на шесть лет. Тафрин так похудела… От неё как будто остался только длинный нос, запавшие зелёные глаза и ломкие волосы цвета соломы. Она часто говорила вслух с нашими тремя детьми, хотя при встрече призналась, что все они умерли. И все трое ― от эфики. Дом у неё отобрала сестра вместе со своей ушлой роднёй, и Тафрин какое-то время жила на улице. Прежде она даже никогда не видела Элад, но слышала, что он облегчает любые страдания, исцеляет любую скорбь. Она пешком дошла до Вальт-Альби и, не имея в кармане даже медной илакии, решила попытать удачу и вымолить у какого-нибудь сердобольного лодочника проход по реке. Я сразу понял, что нас вновь свёл Элад.

В пути мы много говорили. По сути, мы только и делали, что болтали друг с другом, почти не спали, вспоминали прошлое и рассказывали, как сложилась наша жизнь. Мы оба глубоко сожалели о нашем разрыве, но оба понимали, что если бы Тафрин тогда не ушла, то всё стало бы только хуже.

Она была не в себе и признавалась, что над ней часто подшучивали как дети, так и взрослые. При этом Тафрин смиренно переносила все насмешки и была со всеми любезной, даже со своими обидчиками. Незадолго до Последней пристани она подтащила меня к краю лодки, показала пальцем на воду и сказала, что видит там всех наших детей и прежде, чем я успел среагировать, прыгнула в реку. Николи утащили её под воду мгновенно.

– Соболезную, ― только и смогла прошептать Вительда.

– Спасибо, но я сам во всём виноват, ― Экхи ласково улыбнулся. ― Давай отвлечёмся от этих грустных историй. Не хочешь сходить к реке? Лико-акель ― моё любимое время для прогулок.

– Как скажете, ихт Нойрок, ― согласилась Вительда.

Он распахнул перед ней дверь, и Лейет проскользнула мимо него наружу, вдыхая запах реки. Сильнее всего Скорбная пахла по ночам ― рядом с ней так и витал аромат зелёной печали, похожий на смесь запахов свежескошенной травы и заболоченного пруда вкупе с солоноватым привкусом эбеля. К милэ-акелю запах почти полностью рассеивался, но как только океан остывал и гас, а в нём возрождался фирр-акель, река вновь начинала пахнуть, её течение становилось быстрее, а призраки в ней внезапно обретали смелость и силу и более агрессивно заманивали людей в воду, после чего топили.

Вальт-Альби целиком располагался на левом берегу Скорбной, и лишь пристань, от которой отходили лодки в путешествие на другую сторону Алеоста, и на которой опускали в воду тела умерших, была построена на правом берегу, чуть в отдалении от города, за эфемерной чертой, разграничивающей мир живых и мир мёртвых. Через Скорбную было перекинуто всего два моста ― один, сложенный целиком из эбель-ярта, трёхарочный, назывался Кертовым, в честь Керты Эннари. Керта была первой, кто осмелился нырнуть и подплыть к мералиону, и именно ей был вручён Бледный Свиток, он же Большой Свиток Мералиона или Свиток Керты, краеугольный камень человеческого знания об Эладе и его воле, на котором были изложены основные догматы эладинар ― единственной религии Алеоста, приверженцы которой, эладины, поклонялись океану и верили, что всё сущее из него изошло и в него же вернётся. После обретения Свитка Керты были получены и другие: Алый Свиток, ещё известный под названием Малый Свиток Мералиона, Свиток Эбеля, Свиток Юктера, Каменный Свиток (он же Свиток Йевель) и Свиток Оммеля. Каждый из Свитков был посвящён разным темам: Большой слегка приоткрывал завесу тайны об Эладе, повествовал о сотворении человека и прописывал, что каждому должно делать при жизни, чтобы после смерти вернуться в океан. Алый Свиток был посвящён только ныряльщикам и вводил для них более строгие ограничения, чем для обычных людей. Эбелевый ― проговаривал основные вехи посмертного пути человека и поджидающие его на этом пути опасности. Юктеровый Свиток был посвящён наиболее часто встречающимся в океане и в горах существам ― в нём впервые было дано описание нирма. Каменный ― самый короткий ― вводил параметры правосудия, обозначая границы приемлемых наказаний за то или иное преступление. Свиток Оммеля был недоступным для обычных людей, и читать его могли исключительно только эладин-керы ― он был написан именно для них и проговаривал, какие у служителей океана есть обязанности и ограничения, а также приводил тексты четырёх обетов и трёх клятв эладин-керов.

Керта Эннари положила начало эладинар, и по легенд, все её сыновья стали эладин-керами, а все дочери ― ныряльщицами, её дети свято чтили и знали наизусть тексты Свитков ― в особенности Большого, Алого и Оммеля. Керта жила здесь, на территории нынешнего Вальт-Альби, задолго до того, как он разросся до столицы Алеоста, и в её честь был назван не только мост, но ещё и улицы, лавки, таверны. Когда пришло время, мералион забрал жизнь Керты. Её дети и внуки умерли такой же смертью.

Помимо моста Керты над Скорбной так же был перекинут небольшой деревянный мостик, узкий и несуразный. Он почти прилегал к пристани и именно по нему Экхи Нойрок пригласил пройтись Вительду. Дойдя ровно до середины моста, Нойрок остановился и жестом подозвал Лейет подойти к краю, вдоль которого стояло ограждение в половину человеческого роста.

Она с опаской подошла к барьеру, казавшемуся хлипким и ненадёжным. Если особо упрямый николи её позовёт, эта ограда не сможет её остановить.

– Не бойся, Вительда. Днём они значительно слабее, как и твари с гор, ― попробовал успокоить Виту Нойрок.

– Но они же не из гор, ― возразила она.

– Зато точно не из океана. Эладин-керы склонны считать, что это клочки фьориола, тумана забвения. Когда он растворяется в реке, то становится николи. Но мне кажется, что они ошибаются, и это то, что появляется и живёт только в реке.

– Я думала, николи ― это призраки. Души людей.

Нойрок покачал седой головой.

– Призраки, но не людей. Скорее призраки воспоминаний и человеческих чувств. Они бессильны вне реки и не могут покинуть её, в отличие от еколи, прячущихся в тумане.

– А разве реки ― это не часть Элада? Они ведь текут из него и впадают в него же. Как в Скорбной существует то, для чего вода Элада смертельна?

Экхи растерянно улыбнулся и пожал плечами, как бы прося прощения за своё неведение.

– По логике ― да, любая из рек Алеоста ― это часть океана. Но тогда почему в них совсем иная вода, которая светится в ночные акели, а не дневные? Почему эта вода пресная? Почему в ней плавает то, что не должно в ней выжить? Мы совсем ничего не знаем о нашем мире.

– А кто знает? Элад?

– Он самый.

– Я бы многое хотела у него спросить, ― задумчиво проговорила Вительда, глядя себе под ноги. Там, внизу, бледно-зелёными пятнами текли в сторону гор николи, молчаливые и неподвижные.

– Я тоже, ― честно признался Нойрок.

– Мы могли бы… Отправиться вместе?

– Почти наверняка это дорога в один конец. Я уже отжил своё, но ты молода, да и смогут ли твои родители пережить утрату второй дочери? Конечно, решать только тебе, но подумай о них.

– Я ведь могу вернуться.

– Я бы на это не рассчитывал. Почти никто не возвращается.

– Но я могу.

– Дело ведь не в возможности, а в желании. Захочешь ли ты вернуться, Вительда? Элад не привязывает к себе путами, не поглощает волнами, не порабощает волю. Он всегда даёт выбор. Просто на другой стороне мало кто предпочитает возвращение.

– Я подумаю, ― уставшая Лейет поспешила закончить этот разговор. Внезапно он показался ей тоскливым и высасывающим последние крохи жизненных сил. ― Но если что… Ихт Нойрок, когда вы уходите в следующий рейс? Сколько будет стоить билет туда и обратно?

Экхи посмотрел на неё грустными глазами.

– Билет стоит пятьдесят серебряных юктеров. Только туда или туда и обратно ― значения не имеет. Цена всегда одинакова ― пятьдесят юктеров.

Вительда принялась лихорадочно подсчитывать в уме. Один серебряный юктер ― это десять никелевых эбелей. Один эбель ― двадцать медных илакий. Одна илакия ― пятьдесят стеклянных дитвиг. Получается, один билет до другой стороны стоил либо пять сотен эбелей, либо десять тысяч илакий, либо пятьсот тысяч дитвиг. Немалые деньги. Четверо человек могли питаться целый фьяроаль на один юктер. За год семье Виты удавалось скопить не более сорока юктеров.

– Вы не ответили, когда…

– Никогда, ихталь Лейет, ― перебил её Экхи. ― Я больше не поплыву на другую сторону на лодке. Тот рейс с моей Тафрин был последним. Если я и решусь увидеть иной берег Алеоста при жизни, то я пойду туда путём искупления.

– Через горы? ― ужаснулась Вита.

– Да. За то, что я сделал со своей семьёй и с собой… Есть проступки, за которые полагается путь искупления, и все они прописаны в Каменном Свитке: убийство, отречение от Элада, измена. К тому же, я лодочник. Мы все даём клятву о том, что если мы приплыли на лодке, то никогда не зайдём дальше Последней пристани. У нас есть право дойти до самого конца, только если мы прошли весь путь своими ногами.

Вита вздрогнула. Конечно, она читала Каменный Свиток, но из её памяти начисто стёрлись слова о том, что отречение от океана ведёт к пути искупления.

– Получается, я тоже должна пройти через горы.

Нойрок тяжело вздохнул.

– Надеюсь, что нет. Слова об отречении ― наиболее расплывчатые из всех постулатов Свитка Йевель. С этим лучше подойти к эладин-керу, в Свитке Оммеля обозначены более чёткие границы отречения. Я понимаю, Вительда, ты ищешь ответы. И цепляешься за любую возможность их получить. Но, прошу тебя, дай себе время залечить раны, нанесённые смертью сестры. Не бросайся в реку с головой, не проклинай океан и не кидайся из стороны в сторону.

– Прошло уже десять фьяроалей. Сколько ещё мне ждать? ― нервно рассмеялась Лейет. ― Становится только хуже, пока Элад отмалчивается.

– Ты не можешь знать причины его молчания.

– Поэтому я и хочу на другую сторону! ― Вительда начала терять терпение, и Нойрок попытался сгладить острые углы:

– Ты ещё даже не определилась, есть Элад или нет. Хочешь ли ты, чтобы он был, или нет. Сначала надо выяснить это, а не причины гибели Неймары. Элад важнее.

– Нет, не важнее! ― рявкнула она. ― Нет ничего важнее, чем Неймара! Вы же сами сказали, что мы связаны через глаз! Мы одно целое!

– Нет, ― возразил Экхи. ― Ты сама по себе, а Неймара ― на ином берегу. Вы связаны, но вы никогда не были едины: ни при её жизни, ни после её смерти. Нравится тебе это или нет, она умерла, и это никак не исправить. Тебе придётся научиться жить одной, без сестры, и жить не для того, чтобы её вернуть или отомстить за её смерть, а для себя.

– Но я не хочу жить без неё!

– Ты готова все отмеренные тебе годы потратить на горе? ― поинтересовался Нойрок, и Лейет не нашла, что ему ответить. ― Не имеет значения, сколько боли ты выпьешь и вылакаешь из реки горечи, это всё равно не воскресит её. Я не говорю, что ты должна мгновенно позабыть о Неймаре ― это и неправильно, и невозможно, но нельзя сводить всё к ней и думать только о ней. Ты ищешь истину, и я это уважаю, но ты слишком спешишь, цепляешься лишь за её осколки и готова пожертвовать ради них не только собой, но и другими, не считаясь с их желаниями. Вительда…

Нойрок взял Лейет за руку и посмотрел ей в глаза: живой и мёртвый. Границы были условны и стирались с каждым прошедшим акелем всё сильнее и сильнее. Даже цвета их, казалось, стали менее контрастными ― в голубом проступали грязно-зелёные точки, а в грязно-зелёном ― голубые.

– Вительда, прошу тебя… Потерпи ещё немного. Поговори с эладин-кером, поговори с родителями. Остановись. На другую сторону ты всегда успеешь. Так или иначе, рано или поздно, все мы окажемся там. И получим ответы, которые могут нам не понравиться.

ГЛАВА 4

Тот, кто обагрил землю неповинной кровью, или предал доверие супруга, или отрёкся от Элада и проклял его, но хочет покрыть содеянное им беззаконие, пусть идёт путём искупления, уповая на милость океана и умоляя его о защите от тумана забвения и от тумана болезни.

Свиток Йевель

Вительда лежала в постели, тупо уставившись в потолок. Все мысли кончились, и в голове звенела благословенная тишина, изредка прорезаемая шумом за окном: то чьим-то пьяным выкриком, то всхлипом ночной птицы, то далёким раскатом грома. Комната освещалась чашей, в воде которой был растворён светоусилитель с неприглядным названием «яйца юскатры» (он же просто «юска») в малой концентрации, отчего он едва-едва разгонял ночной мрак и наполнял спальню чёрными, пугающими тенями. До смерти Неймары Вита не боялась ни темноты, ни чего-либо ещё, но сейчас могла спать только с ночником и незанавешенными окнами ― чтобы всегда видеть свет пяти ночных акелей. От кошмаров это, конечно, не спасало, но после тревожного пробуждения позволяло значительно быстрее успокоиться.

Сегодня Лейет не могла заснуть вовсе, потеряв счёт времени. Она надеялась лишь на то, что Элад, а вместе с ним и влага, растворённая в воздухе, уже скоро начнёт разгораться и разогреваться, порождая новый день. Однако с каждым новым фьяроалем дожидаться ильт-акеля становилось всё сложнее, ночи удлиннялись и делались непроглядными, пока дни сокращались и тускнели. Вительда последние дни с замиранием сердца наблюдала за наступлением амики-акеля, опасаясь, что на этот раз ночь будет длиться вечно и никогда не кончится, и хоть ильт-акель в конце концов наступал, её страх лишь укреплялся, потому что ждать утра и впрямь приходилось всё дольше и дольше.

Лейет легко, почти невесомо встала с кровати и подошла к окну. Знакомый вид успокаивал. За низкими крышами Вальт-Альби высились холмы и горы, с вершин которых спускались облака и туман, наполненные призраками и неведомыми тварями. В детстве Вита слышала много сказок о тех существах, которым был настолько невыносим свет и тепло Элада, что они прятались от них в сухих горных пещерах, поджидая незадачливых путников. Много легенд было связано с историей появления тех или иных чудовищ. Вита больше всего любила сказку о Вилеме Веральмо, от которой якобы происходили и вилемы, и эхильвы, но подробности её истории стёрлись из памяти. «Было бы неплохо перечитать её», ― поставила себе мысленную заметку Вита, продолжив смотреть в окно.

Днём пейзаж выглядел куда контрастнее и изумительнее. Крыши и стены домов разноцветными пятнами раскидывались от Скорбной и до конца улицы Яревелль, перетекали из пунцового в палевый и из сизого ― в мятный. Небо синело Эладом, агонизировало акелем, покрывалось рябью, когда океан возмущался. Со стороны гор приплывали на невидимых крыльях белоснежные, мягкие облака, а иногда ― тёмные, дождевые, проливающие дождь и свежесть на плодородную землю. В самих горах непрестанно клубился туман, иногда сползающий вниз, на холмы, но никогда не осмеливающийся подойти к самому Вальт-Альби. Вительда любила пугать старшую сестру, говоря ей, что видит гигантские силуэты в тумане, озлобленные и жестокие. Тогда ей было смешно. Сейчас же, вспоминая свои выдумки, Вительда боялась и тщательно всматривалась в туман, надеясь, что в нём не будет ничего, что подтвердило бы её детские россказни.

Белёсая дымка застыла бледной непроглядной пеленой, скрывающей за собой чистый, концентрированный ужас. Чем дольше Вита искала за молочной мглой намёк на загадочных существ, тем сильнее её правый глаз ныл раздражающей, сковывающей болью, и когда дискомфорт стал невыносимым, она резко отвернулась от окна и упала обратно в постель. Тут же наступило облегчение, но боль не ушла полностью, оставив едва ощутимое послевкусие.

Единственной надеждой Вительды был ильт-акель.

Он наступил раньше, чем она смела надеяться ― провалившись в неосязаемую дрёму, Вита не заметила, как нетт-акель перетёк в лог, а лог ― в ильт. Её разбудил осторожный стук в дверь ― по числу и ритму постукиваний она поняла, что беспокоила её Элика.

Лейет поднялась почти мгновенно ― не было ни сонливости в глазах, ни разбитости в теле ― и, натянув на себя траурное, тёмно-синее платье в пол, вышла к матери. Та выглядела ещё более постаревшей, чем вчера, а спутанные после сна тёмные кудри придавали неряшливый, отталкивающий вид всему её облику. Лицо Элики Леймих совсем осунулось и стало болезненно-воскового оттенка. Вита почувствовала, как от жалости к матери сжимается её сердце.

– Садись за стол, Вита. Нам с отцом надо с тобой поговорить, ― сухо произнесли потрескавшиеся губы матери.

Лейет охватил страх. Что случилось на этот раз? Это как-то связано с ней? С отречением? Нойрок рассказал её родителям, что она собиралась отправиться на другую сторону? Тревога нарастала, разбухая из маленькой капли литвика в болезненный ком в желудке, сдавивший все остальные внутренности и не оставивший им места в животе. Вительда нервно сглотнула и на негнущихся, ватных ногах подошла к массивному обеденному столу, за которым уже сидел отец, сцепивший руки в замок. Его мрачное лицо тоже не предвещало ничего хорошего, плотно сжатые челюсти выдавали напряжение Этхара. Но, увидев младшую дочь, он сразу расслабился, одобрительно улыбнулся ей, и Лейет, чуть осмелев, села рядом с ним, чтобы ещё сильнее ощутить его поддержку.

Элика встала напротив мужа и дочери и достала из кармана тёмно-бордового платья письмо, написанное на вихтисе не лучшего качества ― Вительда могла судить об этом потому, что чернила на нём растекались кляксами.

– Это от твоей тёти, Вита, ― пояснила она. ― Которая из Нермина.

– Твоя сестра Миароль? ― уточнила Вита.

– Она самая, ― Элика кивнула. ― Не мы одни в этом году столкнулись с утратой. Она и её супруг чем-то заболели, и врачи и эладин-керы Нермина не знают, чем. Её муж уже умер, а она очень слаба, но хотя бы идёт на поправку. У них пятеро детей, самому старшему двенадцать, а самому младшему ― три. Хозяйство большое, дети не справляются, да и почти все деньги утекли на докторов и лекарства. Она просит о помощи. Мы с отцом выезжаем сегодня же, а ты остаёшься следить за домом и лавкой.

– Но, ― начала было Лейет, однако мать резко её перебила.

– Никаких «но», это не обсуждается. Тебя что, так пугает самостоятельность? Сколько тебе лет, Вительда?

Вита обиженно отвела взгляд. Она опасалась не того, что и лавка, и дом останутся на ней ― это совершенно не пугало её, а наоборот, бодрило и будоражило. Это было похоже на вызов, сложную задачу, которую предстояло разгадать ― как грамотно распределить время, чтобы обслуживать покупателей, пополнять запасы светоусилителей и при этом поддерживать минимальный порядок в доме и успевать поесть. Боялась же Лейет совершенно другого ― остаться одной. Проснуться среди ночи от кошмара и знать, что никто не услышит твой крик, если вдруг ужас из сна найдёт лазейку в реальность. Потеряться в бесконечной ночи и понимать, что никто не вытянет тебя в ильт-акель.

– Я поняла, ― резко ответила Вительда. ― Когда вы вернётесь?

– Это будет зависеть от состояния Миароль и динамики выздоровления, ― отозвался Лаккер. ― Ещё не меньше фьяроаля уйдёт на дорогу туда и обратно. Надеюсь, через три фьяроаля уже вернёмся. Мы напишем тебе из Нермина.

Вита вздохнула с облегчением: её тревога немного улеглась. Она была рада тому, что серьёзный разговор никак не оказался связан с ней и её реальными и предполагаемыми проступками. Разумеется, ей было жаль Миароль Леймих и она сочувствовала её потере, но сочувствие это было таким же слабым, как свет гаснущего ночника в самый тёмный акель. Вительда толком не знала своей тёти, видела её всего однажды, и из её внешнего облика заполнила лишь кривые жёлтые зубы и неприятный запах изо рта, слишком горький и едкий.

И внезапно, словно стрелой, Виту пронзила мысль: «Когда они уедут, я смогу отправиться к иному берегу».

Сборы проходили не просто быстро, а стремительно. Пока Элика набирала в дорогу вяленые мясо и рыбу и складывала в стопки одежду, Лаккер запихивал в дорожную сумку всевозможные лекарства и полоски из вихтиса, пропитанного специальным раствором для оценки состояния крови. Вита не вдавалась в подробности получения этой жидкости, но знала, что её основными составными элементами являлись вода Элада, железистая жидкость литвика и целая смесь разномастных растительных компонентов.

Как только всё необходимое было упаковано, Лейет послали за повозкой, и уже вскоре вещи были погружены в неё, а Элика и Лаккер, попрощавшись с дочерью, отправились в долгий путь, начинавшийся с улицы Яревелль и заканчивающийся на окраине Нермина.

Вительда хорошо помнила карту Алеоста, по преданию начерченную кем-то из сыновей Керты Эннари, отправившимся в длительное и опасное путешествие по всему архипелагу. Вокруг карты витало много слухов и споров о её правдивости и о достоверности истории её появления на свет, но большинство исследователей сходилось во мнении о том, что половина карты, посвящённая обжитой части Алеоста, действительно была создана сыном Керты и здраво отражала реальность.

Весь архипелаг Алеост, затерянный посреди безграничного и бесконечного океана Элада, состоял из пяти островов, разделённых между собой узкими реками. На самом маленьком и далёком от Вальт-Альби острове Эллемо, холодном и мрачном, где Элад был всегда неспокоен и сер, расположился Зеццер, такой же угрюмый, как и океан, плещущийся у его подножия. Справа от Эллемо, за рекой Сумрачной, раскинул свои владения остров Нирналь, с двумя городами на побережье ― Нермином и Эктинтой, и одним, основанным верринами и приближённым к горам ― Верр-Але. За Нирналь спокойно и плавно текла река Мелика, разделяя Нирналь и Ирикано. На Ирикано развернулись прибрежные Ат-Мелиоль и Эбельтата, а в предгорье ютился Кориэл, второй город верринов. За Эбельтатой пряталось небольшое озеро Ильн, а за Кориэлом ― длинное, но узкое озеро Веральмо. Река Лиектер разделяла Ирикано и Вальт-Аме, разделяясь на два рукава ― Лиектер-нок и Лиектер-яваль. Лиектер-яваль отделял от Вальт-Аме уединенный горный остров Хисту, на котором никогда не жили люди. Вальт-Аме же включал в себя два крупных прибрежных города ― Ихтату и Вальт-Альби. А за Скорбной рекой лежал остров Миренио, на крае которого раскинулся Мирсек, небольшой и тихий, с двух сторон окружённый горами.

Так или иначе, путь до Нермина предстоял долгий. И Вительда знала, что одной в большом, опустевшем доме ей будет невыносимо.

Как только амики-акель закончился, она закрыла «Лей и Эт» и решительным шагом направилась к самому началу Яревелль, к истоку Скорбной. К лачуге Экхи Нойрока.

Нойрок задумчиво глядел на реку, уже в полную силу разгоревшуюся бледно-зелёным, призрачным светом, и изредка кидал в неё небольшие обкатанные камешки, тщательно подбирая время и место, куда их кинуть ― полагаясь на свои ощущения, он старался не задеть и не тревожить николи, в изобилии плывущих по Скорбной. Несмотря на то, что они считались порождениями гор, Экхи не хотел лишний раз причинять им боль. Он всегда им почему-то сочувствовал ― причём не только николи, но и отпрыскам тумана. Каждый раз, когда он слышал потусторонний вой эхильвы или скорбный плач вилемы, у него разрывалось сердце. Рёв эхтары помимо страха вызывал жалость. Визг юскатры ― глубочайшее сострадание.

Последние годы старый лодочник всё с меньшим желанием отправлялся в рейсы именно по той причине, что не хотел больше слушать те пугающие звуки, которые раздавались из плотного, непроглядного тумана, сползающего со скал к поверхности бледно-зелёной воды. При этом всякий раз, как Экхи возвращался обратно в Вальт-Альби, он чувствовал безудержное желание сразу же отправиться обратно вниз по течению Скорбной. Его притягивала атмосфера тех уединённых склонов, его манил загадочный туман, в котором скрывалось множество неразгаданных тайн.

Нойрок кинул ещё один камешек, и тот с тихим всплеском ушёл на дно, распугивая мелких рыбок. Экхи поднял голову, чтобы получше рассмотреть фирр-акель, извивающийся жёлтой змеёй высоко в небесах. Скоро всё решится. Один или нет, Экхи всё же начнёт свой путь искупления, а дойдёт ли он до конца ― на то уже воля Элада. Нойрок примет её, какой бы она ни была, ибо это ― его долг и прямая обязанность. Ему следовало все эти годы плавать вниз и вверх по реке, стоя на коленях и бесконечно воссылая похвалы Эладу, ибо он не заслужил ни малейшей милости от океана. Он собственноручно разрушил и загубил не только свою жизнь, но ещё и жизнь жены и их троих общих детей. Он должен был послужить хорошим примером своим сыновьям, но они, глядя на зависимого отца, пошли его дорогой, и та привела их к ранней смерти. Их кровь ― на его руках. Он тот, кто обрёк их на смерть. Он убийца.

Нойрок со старческим кряхтеньем поднялся на ноги ― суставы его были уже не столь подвижны, как в молодости. За спиной раздались чьи-то шаги ― обувь стучала по дереву, а оно в ответ скрипело на все лады и тональности. Экхи повернулся и ни капли не удивился, увидев Вительду, растрёпанную, взбудораженную и запыхавшуюся.

– Ихталь Лейет, ― Нойрок улыбнулся, но глаза его так и остались печальны. ― Что же привело тебя сюда в столь поздний час?

– Я искала вас, ихт Нойрок, ― робко ответила Вита, вся решимость которой тут же улетучилась, как только она увидела старика и призрачные отблески реки. ― Так вот… Насчёт пути искупления…

– Ты не передумала, ― Экхи не спрашивал. Он знал. Знал и как обычно улыбался, хотя ничего радостного в этом не было. ― Несмотря на всё, что я тебе сказал.

– Я сделала выбор, ― Вительда теперь уже не была уверена, кого она пытается убедить в этом: себя или Нойрока. ― С учётом высокого риска невозвращения, опасностей на пути и последствий для родителей.

– Не мне твой выбор оспаривать. И не мне решать, правильный он или нет.

– А кому? Эладу?

– Тебе самой.

– Я не смогу и дальше жить в неведении. Я должна узнать всё.

– Как скажешь, ― Экхи пожал плечами. ― Пойдём отсюда, я за чашкой свежего, горячего эфлита скажу тебе, что понадобится в пути искупления. Кроме того, я советую поискать ещё одного человека, который бы согласился пойти с нами. Лучше всего ― крепкого юношу, если таковой найдётся. Так или иначе, если не передумаешь, я буду ждать тебя у моего дома послезавтра на исходе лог-акеля. И, Вительда, пока есть время… Подумай ещё раз.

Они закончили обсуждать грядущий поход лишь тогда, когда в небе и в океане в полную силу разгорелся ярт-акель, и Вительда, не слушая уговоры и просьбы Нойрока, в одиночестве направилась домой. Экхи предлагал ей заночевать у него, или хотя бы позволить ему проводить её до дома, но та была столь непреклонна, что умудрилась переспорить старого лодочника. Лейет намеревалась побыть в одиночестве ещё раз, решить окончательно и бесповоротно, как ей поступить. Она чувствовала, что если уйдёт на другую сторону, то предаст родителей, сотрёт осколки их жизней в мелкодисперсную пыль. Как они справятся? Смогут ли вообще пережить потерю обеих дочерей? Но Вительда не могла бросить и Неймару. В каком-то смысле всё это было ради неё: понять наконец, в чём заключался смысл её смерти, и, если что, выплюнуть океану прямо в лицо всё своё отвращение и несогласие с его решением. Почему он забрал её? Почему отнял её будущее?

Вительда сама не заметила. как плотно сжала зубы до боли в челюстях. Нет, нет, нет! Она приняла решение и никогда не отступит от него. Это ради Неймары. Во имя той жизни, что она могла бы прожить, если бы её у неё столь вероломно не отняли.

Из груди Лейет поднимался и рвался наружу яростный крик, и она из последних сил подавляла его, заглушала в себе, тщетно пытаясь проглотить его и переварить. Почему, почему, ПОЧЕМУ это случилось именно с ЕЁ сестрой?! Почему это случилось не с весёлым и разнузданным Якелем, не с печально-унылой Вильмой, не с этим неприятным Алькари, почему с Неймарой?! Чем она отличалась от остальных? Она была хуже или лучше? Можно ли было хоть как-то избежать этого, могла ли лично Вита предотвратить трагедию, или всё было предначертано ещё до рождения Мары, Элики и Лаккера, Керты, до сотворения мира?!

Ещё и Нойрок… Сказал ей сейчас, найди, дескать, кулон Мары, потому что на церемонии прощания Экхи его у Неймары не заметил. Тот самый кулон, который у каждого ныряльщика висел на шее, символ веры в Элад, в стекле которого плескалось несколько капель воды океана. Лодочник сказал, что кулон позволит им в дороге защититься от тварей гор. Вот только Экхи не подозревал, насколько больно Вительде будет перебирать все вещи Неймары, сваленные в угол мастерской и накрытые драным и запачканным покрывалом, чтобы найти в них этот проклятый кулон. «Лучше бы меня сожрала вилема», ― мрачно подумала Вита, понимая, что это не преувеличение, а чистая правда. Она бы и впрямь предпочла стать жертвой хоть яталинга, лишь бы не копаться в вещах Мары. Кроме того, Экхи сам упомянул, что скорее всего его подвели старые, утомившиеся глаза, и Неймару на самом деле отправили по реке вместе с её кулоном. Так был ли тогда смысл мучиться и разрывать себе душу, ища то, что давным-давно уплыло к иному берегу Элада?

Вительда остановилась посреди улицы, как вкопанная, размышляя о злосчастном кулоне. Прямо над её головой вился змеёй ярт, мерцая и переливаясь, и Лейет впервые за всю жизнь ощутила, что это ― не просто свет, танцующий в небе и в воде, а нечто большее. Нечто живое. Страдающее и одинокое, извивающееся в вечной агонии. Сочувствие шевельнулось в её груди, прошептав тихое «как же я тебя понимаю». Внезапно находиться под этим светом, исполненным безмолвной муки, стало невыносимо, и Лейет согнулась, желая скрыться от ярт-акеля, от Элада, от воспоминаний о сестре.

– Да плевать на этот паршивый кулон, ― прорычала Вительда, пряча лицо в руках, искажённое злобой. ― Чтоб его юктер сожрал. Кому он нужен? Сама справлюсь, без всяких кулонов дойду до другого берега. А если и сдохну на полпути ― кому какая разница?

Её сотрясало в беззвучных рыданиях. Даже слёз не было ― просто удушье. Горе ушло, уступив место ярости и бессилию. Что и кому она хотела доказать, отправившись путём искупления? Это попытка загладить вину отречения? Волшебный способ избавления от боли? Отчаянная надежда принятия и смирения со смертью? Или просто хитрая уловка, чтобы сбежать от себя, реальности, памяти?

Вительда усилием воли заставила себя выпрямиться и снова поднять голову наверх. Ярт всё так же молчаливо кричал от боли, извиваясь и пульсируя мягким золотистым светом. Весь мир вокруг перестал существовать, пока Лейет широко распахнутыми глазами вглядывалась в больное, умирающее небо. Как странно ― прежде она и не замечала, как красивы ночные акели, сколько в них едва различимых, переливающихся друг в друга тонких оттенков и фрактальных форм. Лейет из праздного интереса прикрыла живой глаз рукой и посмотрела на ярт-акель правым глазом, глазом мертвеца. Золото акеля приобрело зеленоватый оттенок, заискрилось алым, вспыхнуло белизной. Фрактал распускался каменным цветком, завораживал и гипнотизировал, в нём таились не только всевозможные узоры эбеля, пятнистая чешуя юктера и золотое сечение раковины нифертока, но и нечто большее ― загадки мироздания и мироустройства, математические выкладки Вселенной, прошлое, настоящее и будущее Алеоста, жизнь и смерть, и даже…

Вита испуганно ахнула и открыла левый глаз. Наваждение тут же испарилось, не оставив после себя ни следа в разуме. Увиденное не просто поразило Лейет ― оно привело её в ужас. Там, в акеле, сумев заглянуть за завесу смерти правым глазом погибшей сестры, она разглядела то, что не могла осознать или хотя бы вспомнить, но она точно знала, что это не то, что должно видеть человеку.

Ночь вокруг сгустилась тёмными красками. Из переулков и углов выползали мрачные тени, с гор струился туман, полный призраков. Вительда затравленно оглянулась вокруг ― и побежала в сторону дома, подстёгиваемая страхом и безмолвным криком ярт-акеля, продолжавшего хранить свои тайны.

В эту ночь ей так и не удалось заснуть. Стоило Лейет только прикрыть глаза, как на внутренней стороне век тут же проступали жёлто-зелёные фракталы, перемежающиеся синими пятнами. В конце концов, когда ей надоело ворочаться, она подсыпала в чашу ночника, наполненную водой Элада, нормальное количество светоусилителя, и спальня озарилась мягкими, тёплыми лучами. Вита села в постели, какое-то время поглядела в одну точку, а затем вскочила и твёрдым шагом прошла в мастерскую, чтобы в вещах Неймары отыскать мелкий, едва заметно светящийся голубым кулон на обычном, грубом шнурке.

Она перерыла весь дом, но так и не нашла его. Залезла в родительские шкафчики, все известные ей тайники, в места, где мать хранила самые дорогие её сердцу вещи. Ничего. Кулон как в воду канул ― судя по всему, именно это и случилось. В голову так и лезли жуткие образы растерзанной Неймары, и Вительда изо всех сил старалась вспомнить, был ли на ней кулон, когда Алькари вытащил её на берег, или он уже тогда ушёл на дно океана. В конце концов, когда в небе забрезжил ильт-акель, Вита поняла, что дальнейшие поиски бесполезны, ибо она обыскала всё, до чего только могла дотянуться. Но несмотря на неудачу на успешное завершение пути искупления оставался ещё один шанс.

Вительда поглядела в зеркало, сделанное из застывшей воды Элада, и оттого имеющее лёгкий голубовато-зелёный оттенок. Под глазами залегали круги, кожа приняла отталкивающий серый цвет, все черты лица заострились и ожесточились, волосы выглядели блёклыми и потускневшими. С одной стороны, отражение вызывало жалость. С другой ― скрывало в себе решимость дойти до конца любой ценой, граничащую с умопомрачением.

Лейет озлобленно улыбнулась самой себе. У неё получится. Неважно, чем и кем ради этого придётся пожертвовать ― итог окупит всё. Она докопается до истины.

Вительда не просто предчувствовала ― она заранее знала, что Алькари Ллэрен согласится отправиться вместе с ней.

Она не видела Алькари с того момента, как он сбежал с пристани в момент прощания с Неймарой, бросившись за девушкой, наблюдавшей за происходившим на причале с другого берега Скорбной. Догнал ли он её? Кто она такая и для чего ей было следить за похоронами? Вительда долго была уверена, что Ллэрен после смерти Мары уехал обратно в Кориэл или даже домой, в Верр-Але, но почему-то сегодня ночью она поняла, что он никуда не делся из Вальт-Альби. Он всё ещё был где-то здесь, прятался и ждал нужного часа, чтобы проявиться во всей своей красе. И Вительда собиралась дать ему эту возможность.

Алькари и Неймара недолго были вместе ― их влюблённость в друг друга оборвалась, не успев толком начаться. Из всей семьи старшая Лейет рассказала о Ллэрене только сестре, да и Вита всего трижды пересекалась с ним. И в каждую их короткую встречу она умудрялась начать с ним спор, выйти из душевного равновесия, потерпеть поражение и ещё сильнее разочароваться в выборе Неймары. Элада ради, что Мара в нём нашла? Однако Вительда была вынуждена признать, что взгляд у Алькари был… особенным, манящим. Этим он и отличался от всех остальных ― Лейет никогда прежде не видела таких глаз: голубо-зелёных, искрящихся невидимым магнетизмом, с тем особым блеском, который так и притягивал к себе людей. Даже у донельзя харизматичного Якеля Окойры не было столь обворожительного взгляда. Может, именно глазами Алькари околдовал Неймару?

Первая встреча Виты с возлюбленным её сестры произошла у него дома, если так можно было назвать то место, где он проживал ― простое общежитие в самом низу улицы Ахта-ньок, в котором в основном ютились незадачливые ныряльщики, либо ещё не успевшие накопить на более приличное жильё (в отличие от того же самого Якеля Окойры), либо проигрывающие весь свой заработок в азартные игры, либо счастливо пропивающие его и живущие одним днём. При этом само общежитие не было похоже на притон любителей эфи-эка ― его обитатели проводили влажную уборку по строгому графику и следили за порядком и дисциплиной. У ныряльщиков даже был староста, который обладал непререкаемым авторитетом и заботился о том, чтобы проживание оплачивалось всеми без исключения без задержек, а также приглядывал за тем, чтобы в небольшом, вечно переполненном домике не разгорались конфликты. Якель в течение пары лет прекрасно справлялся с этой ролью и только совсем недавно, к вящему расстройству других ныряльщиков, переселился в отдельное жильё, прихватив с собой Вильму Вейлин. С переездом он тянул, несмотря на то, что давным-давно накопил на него ― привязанность, забота и чувство долга не позволяли ему оставить своих подопечных. Привычка тоже делала своё дело, но с приездом Вильмы Якель почти сразу решился на этот шаг. Слухи об них двоих так и ползли-змеились по полу общежития, витали в воздухе, а кривотолки не прекращались ни днём, ни ночью. Окойра прежде ни разу не был замечен в серьёзных отношениях. Его частенько видели флиртующим, в открытую соблазняющим и нагло заигрывающим, но всё это были развлечения на одну ночь, короткую и мимолётную, словно вспышка молнии. Все девушки мечтали о том, чтобы стать его избранницей, и тратили чуть ли не годы, стараясь привлечь к себе его внимание, и потому, когда взявшаяся буквально из ниоткуда Вильма Вейлин, серая, невразумительная и тихая, вырвала из их рук драгоценный трофей, их возмущению не было предела. Её неизвестное прошлое обрастало домыслами и сплетнями, ветвилось на десятки предположений и небылиц. Кто-то говорил, что она заядлая любительница эфи-эка и пришла в Вальт-Альби, чтобы побороть свою зависимость. Кто-то обвинял её в воровстве. Кто-то ― в торговле своим телом. Так или иначе, у Вильмы Вейлин была дурная слава, и в дружном коллективе ныряльщиков она была изгоем, сумевшим найти поддержку лишь в лице Якеля и Неймары. Вительда искренне считала, что Вильма всей той необоснованной неприязни, что на неё свалилась, не заслужила. «Однако, она её всё же получила», ― мрачно отметила про себя Лейет. Как там говорил старый Экхи Нойрок? «Мы далеко не всегда получаем то, что заслуживаем. И нередко мы склонны думать, что заслуживаем совсем не то, что получаем».

Как же он, всё-таки, был прав.

Вительда шла по улицам родного города не спеша, прогулочным шагом, излучая уверенность всем своим видом. Слабый ветерок, носящийся у самой земли, игриво приподнимал подол лёгкого платья, порхал с одной пряди волос Виты на другую, подобно бабочке. В воздухе так и витал солоноватый привкус океана, вездесущего и всеведущего. Ахта-ньок петляла и дыбилась выступающими булыжниками под ногами Лейет, щерилась трещинами, насмешливо ускользала вперёд, но вечно длиться не могла даже она ― в конце концов, Вительда пришла к обители ныряльщиков, со всей силы трижды постучала в дверь, грозно сдвинула брови и уткнула руки в боки, надеясь на то, что её боевой и угрожающий вид испугает кого угодно.

Почти сразу же дверь открыла хрупкая, миниатюрная девушка, ниже Вительды на полголовы, тонкая, как тростинка, и бледная, как брюхо илакии, с идеально круглым лицом и небольшими, тусклыми глазками. Суровый вид Лейет её не впечатлил ― она чуть ли не фыркнула, окинув Виту то ли снисходительным, то ли презрительным взглядом, и, скрестив руки на груди, опёрлась плечом о дверной проём, сплошь покрытый зазубринами, вмятинами и осыпавшейся побелкой.

– Кого-то ищешь? ― лениво спросила ныряльщица, всем своим видом показывая, что у неё полным-полно куда более увлекательных и захватывающих дел, чем разговоры с Вительдой.

– Да, ищу. Алькари Ллэрена. Высокий, тёмные волосы, очень необычные глаза, смуглая кожа, из Кориэла… ― пустилась было в описания Лейет, но её нахально перебили:

– Знаю, знаю, ― ныряльщица закатила глаза ― белые пятна на круглом белом лице. ― Он здесь.

– Спасибо, ― искренне поблагодарила Вительда и сделала было шаг, чтобы зайти в полумрак, клубящийся за спиной её неприветливой собеседницы, но та резко вытянула руку, преграждая Лейет путь.

– Куда? ― рявкнула она так громко и резко, что Вита дёрнулась от испуга и отступила назад. Вся её решимость и бойкость тут же улетучились. И как в этой небольшой девушке умещалось столько неприязни?

– К Алькари, ― недоумевающе ответила Лейет. ― Я же…

– А он тебя что, звал? ― её снова перебили, только теперь ещё более нагло.

– Я просто хочу с ним поговорить, ― в голос Вительды, к её глубочайшему стыду, закрались нотки оправдания. Она мгновенно одёрнула себя ― перед такими людьми, как эта круглолицая ныряльщица, нельзя выказывать слабость ни на миг ― иначе они начнут наседать и наступать всё сильнее и дальше, до тех пор, пока полностью не сотрут в порошок своего невольного оппонента. Вита вдоволь насмотрелась на таких в «Лей и Эт», они лезли с нападками и на неё, и на её покойную сестру, и на мать, но быстро стушёвывались, стоило им лишь раз получить отпор. Элика хорошо обучила обеих дочерей, как действовать с такими людьми, и попросила их обеих пообещать, что они никому не позволят унижать себя. ― Раз я не могу зайти, то позови его.

– Я не обязана, ― нахально усмехнулась круглолицая.

– Я выше и сильнее тебя, ― холодно произнесла Лейет. Не угроза, не предупреждение. Сухая констатация факта, не более.

– Я передам старосте твои слова, ― гаркнула ныряльщица, в глазах её сверкнула злость и… страх? ― Посмотрим, что он на это скажет!

– Сдаётся мне, он не поймёт, почему неопытная и невоспитанная ныряльщица не пускает в дом сестру Неймары Лейет, когда та хочет всего-то поговорить со своим знакомым, ― видя, что её слова возымели эффект, и вся спесь разом слетела с круглолицей, Вительда в знак превосходства тоже сложила руки на груди.

Ныряльщица скривилась так, будто ей в рот налили бутылёк лимонного сока, и её миловидное круглое личико стало больше походить на сморщенный изюм.

– Сейчас позову Ллэрена, ― сквозь зубы процедила она и круто развернулась на пятках, исчезнув за дверью.

Вительда осталась стоять на пороге, отсчитывая каждое прошедшее мгновение. Про себя она решила, что если досчитает до сотни, и Алькари не появится, то она будет ломиться в дверь или выбивать окна, чтобы добраться до него. К её облегчению, вскоре с обратной стороны двери раздались поспешные шаги, и наружу вышел Ллэрен, явно только что проснувшийся. Сонные глаза с трудом сосредоточились на Лейет, недоверчиво сузились, затем широко распахнулись.

– Что ты здесь делаешь? ― Вита физически ощутила раздражение, исходящее от Алькари.

– Хотела поговорить с тобой, ― она слегка опешила от подобного приветствия. ― Мне нужна твоя помощь.

– Мне бы кто помог, ― под нос себе пробормотал Ллэрен. ― Так и что тебе надо?

Вита оглядела его с головы до ног ― он выглядел намного хуже, чем на церемонии прощания с Неймарой. Под его глазами залегли глубокие тёмные круги, волосы топорщились во все стороны, правое верхнее веко ритмично подёргивалось, кожа стала болезненно-желтушного цвета.

– Я хочу отправиться на другой берег Алеоста, к иной стороне Элада. Хочу спросить у него, почему Неймара умерла. Хочу сбежать из этого города ― здесь всё прямо-таки вопит о ней. Я договорилась с Экхи Нойроком, старым лодочником. Мы вдвоём точно отправимся, но в этой дороге будет слишком опасно вдвоём. Он рекомендовал мне найти третьего, ― разом вывалила Вительда, не отводя взгляда от Алькари.