Поэт и Судьба

1.Поэт себе во вред.

Мёртвая душа – поломанный цветок,

Сколько ж кровью ты истёк?

Как тебя жизнь измотала,

Что искра в тебе сиять перестала?

Истерзанный поэт боялся, что его рифма – это его бред.

Сломал перо,

Разлил чернила.

И всё не то

И стих – его могила.

Ничего из того, что он писал больше на здравый смысл не походило. Он гнался за тем чувством, которое когда-то его оживляло. Чувство вдохновенья вот чего ему не хватало. Он забыл себя и всё писал, писал, пока не понял, что устал, пока не понял, что его записи ни несут в себе не жизни, ни света.

Взглянув на окно, он увидел первые льющиеся от тёмно-красного круга лучи. Один из многих длинных рук солнца коснулся его бледной руки, он наблюдал, как луч освещает кожу бледных, с видными венами, полусогнутых пальцев. Когда последний раз свет разносил своё тепло по его плоти? Он не помнил, когда выходил из своего дома, который мысленно прозвал кельей. Отдёрнув руку подальше от света, взялся снова писать, поддавшись мимолётному сравнительному образу, пришедшему в голову.

В темнице долго жил своей

Пока в конце печальных дней,

Ни попали на кожи мёртвые куски

Божественные солнца лучи.

Отложив всё, он лёг в кровать, чтобы о многом подумать. Бились мысли в голове: быть может ни всё в нём отвердело, ни всё наскучило ему, но проиграл он эту битву размышлений – разум кричал, что ничего, кроме смерти не желал.

Почти ни один человек не думает о смерти, пока она не подошла к нему вплотную, – читал когда-то поэт у Эрих Мария Ремарка. Эта фраза как никогда придавала ему веру в то, что раз он думает о своём исходе – значит, конец близок.

Смерть казалась ему тайной и при том такой запретной, а тайна являлась началом романтики, которая дарит вдохновенье. Тайна, ради которой живут.

Но смерть была прекрасною мечтой,

Лишь в сути роковой,

Но наш поэт року не повиновался

И даже наперекор сделать старался.

И от того к смерти стремился,

Что в жизни во многом провинился.

Жаль, что его плоть не до конца прогнила,

Чтоб отпустить душу, которую томила.

За всем тяжёлым размышленьем он не заметил, как уснул, но его разгорячённое воображенье продолжало рисовать живые образы, размазывая краски по его серой жизни, но сон его прервало лёгкое прикосновение к плечу. Глаза его тяжело открылись, над ним стоял, склонившись, дом-работник, единственный человек, которого ему приходится видеть.

– Уже обед – вы не явились, я решил проверить вас – пояснил работник свой визит. – Вы не ели вчера ничего и выглядите болезненно, я принёс вам воды – он указал на графин на столе. – Мне стоит вызвать доктора? – продолжил он, при этом его голос не выражал беспокойства и в глазах не было ни капли интереса к происходящему. Его вид был едва ли лучше, чем у поэта, но в отличии от него его движения были полны энергии. Иногда ему казалось, что его работник тоже до крайности огорчён этой жизнью и если поэта на этом свете удерживали стихи, то работника удерживал присмотр за ним или мысль, что после смерти поэта ему отойдёт дом и всё оставшееся состояние поэта за то, что тот присматривает за ним.

– Нет, доктора не нужно. –Устало вздохнул поэт – Иди. Я скоро приду обедать.

Работник молча удалился из комнаты, а поэт быстро принялся перекладывать образы из сна на бумагу.

Переливается луг в лучах

Дневного света

И отражался блеск в очах,

Улыбка смеха.

Что за создание мира

В том лугу смеётся?

Из её уст лира

Небесная льётся.

Проведёт перстами по траве –

Бутоны станут появляться,

Запоёт на старом языке –

Станут они расправляться

К солнцу лепестками,

Под её голосок

Травинки – цветами

Да стебель высок.

Простые слова – но как они страшны! От них никуда не уйдёшь. Как они ясны, неотразимо сильны и жестоки! И вместе с тем – какое в них таится коварное очарование!1

Вдохновенье пронзало его до кончиков пальцев, передаваясь вместе с чернилами бездушному листу бумаги. В горле пересохло, он налил в гранёный стакан воду из графина и залпом выпил, продолжив писать. За долгое время он почувствовал лёгкость в душе, потому что она наконец его посетила, она – муза, ему миг счастья подарила. Он готов был вечно писать, лишь бы она не уходила.

Сколько времени длилось?

Сердце неровно билось.

Вот быстрою рукой окончен стих

И весь мир в ожидании затих

Услышал скрип, едва ли понял он его причину, как узрел свою кончину. Стоя со стороны, он видел разбросанные по столу листы, исписанные им самим; склонившись над столом, фигура закончила писать, положила ручку и, мечтательно закрыв глаза, откинулась на стул, который жалобно заскрипел. Лицо фигуры, вздохнув последний раз, не выразило больше ничего; тёмные взъерошенные волосы прикрывали глаза, закрывшиеся навсегда.

Конечно, минута торжества приоткрытой тайны начаться не успела, как душа отправилась туда, где лик смерти золотой, обрамлённый тьмой, вёл его за собой. Тот лик кого-то ему смутно напоминал. При жизни своей он повстречал много людей, за малые года он увидел лиц сполна, но это лицо точно не жизнь сотворила, тогда же откуда он знал эти черты?

Со всех сторон его клянут,

И, только труп его увидя,

Как много сделал он, поймут,

И как любил он – ненавидя!2

По смерти поэта позаботились о гробе и о торжестве, оплакали его, и даже одна дама сказала, что очень ценила его поэзию, что каждое слово ей стимул давало. “Вечная память ему и его слову!” – сказал какой-то тоже известный поэт. Пару строк из его известных стихов рассказал ребёнок, в чей приют поступила некая сумма от имущества погибшего поэта. По телевизору сделали документальный фильм к чести горестного поэта. Но всё это была пыль: настоящая скорбь была, лишь у нескольких, близко знавших его людей, в числе которых находилась его мать.

Где-то там последний почитатель творчества горестного поэта, вздохнув, подумал: какой поэт был мечтатель, какой изысканного слова почитатель – но вот его могила, в газете памятная речь и долгие разборы: куда наследство его, бездетного, ушло? Какое дело было почитателю до наследства, он лишь думал, что его давний знакомый так и не написал великого произведения, о котором так мечтал. Сам почитатель принялся в его честь пару строк на бумагу изложить:

Мой давний друг,

Я помню твой недуг.

Как бы чего ты не желал –

Всё лучшее упускал,

Но слышен до сих пор

Твоих стихов звон.

Всю жизнь ты посвятил

Тому, что отчаянно любил.

Жаль, что дар твой

Не оставил жизни земной,

Загубил отчаянный порыв,

Сбросив тебя в смерти обрыв.

2.Переход.

Вокруг была мерцающая бледность душ, идущих, своего часа ждущих, и шёл поэт так же, как и они. Света не было нигде, лишь блик желаний в каждом загорался, вот так зал между мирами освещался.

Настал его черёд – прошёл в другую залу, там сотни глаз живых глядели на него. Попросил один среди тех людей, что с бородой до пят седой выглядел всех старей, держать честный ответ за жизнь свою. Поэт вышел на середину, обвёл всех взглядом и начал речь свою с рифмой, как подобает поэту.

Имел я счастье родиться

В полной богатой семье.

С малых лет трудиться

Сказали родители мне.

И я трудился в радость им,

Но сам трудами был томим.

Другой путь выбран для меня:

Стихи – отрада давняя моя.

С недоверием на этот труд

Взглянул отец и разозлился.

Он стал со мною груб,

За то, что я стихами обогатился,

А его тёмные дела не продолжал.

Но я на него зла не держал.

Хоть меня и любила мать –

Против отца она не могла стоять.

Уехал, дом в глуши нашёл,

Работника молчаливого завёл.

Однажды, на званом вечеру,

Я встретил юную Веру,

Её глаза, её улыбка.

Я ей дарил стихи,

Ей многие завидовали

И это ли не была моя ошибка?

Я доверился не той,

Перед тем как она стала змеёй,

Она любовью моей стала.

Для неё жил и без устали писал,

Пока она мне изменять не стала,

Тогда я вдохновенье потерял.

Теперь улыбку свою мир

От меня сокрыл – тысяча лир

Стали никому не нужны

И все друзья мне стали чужды.

Любовь покинула меня, как и все.

Что было делать мне?

Закрылся ото всех в своём доме

Томился часами в неволе,

В надежде музу обрести,

Но там, без света, без людей

Я не нашёл оживляющих идей,

Но продолжал вести

Монашескую жизнь,

Что стала словно казнь.

Томился в горести своей,

Боясь показаться людям на глаза.

Когда стихи делали их веселей –

Они меня боготворили. Зря.

Я потерял ценнейший дар

И они нанесли моральный удар:

Кто-то пустил слух,

Что я ни стоил своих заслуг.

И живо представлялось мне,

Как отец смеётся моей судьбе,

Но он не знал усилий сколько

К стихам я прилагал,

Он сам тратил не столько,

Когда людей обманывал,

А мой же труд во имя блага

Не победил против его вреда,

Враньё у людей за блага,

Я не мог принять для себя.

Так и увядал с каждым без музы,

Пока однажды она не пришла,

После, забрав с души моей грузы,

Жизнь из тела моего забрала.

Все слушали его, никто и слова ни сказал, пока он свою историю им рассказывал. По окончании его слов тот самый старик спросил его: “ Окончил ли ты свою историю?”

– Да, старец, история моя этим закончилась, – ответил поэт.

– Тогда, – вещал старец, – начнется суд твоей истории жизни.

После его слов комната наполнилась спокойными голоса, они не кричали, не шептали, но слова их поэт разобрать не смог. Он вглядывался в каждое лицо и не мог распознать черт – это были полу светящиеся образы, отличные от тех, что были в прошлом зале. От образов исходило что-то родное и неведомое его разуму. Эти образы не сидели, не стояли – парили в воздухе, если можно было это так назвать. Поэт посмотрел себе под ноги и удивился: под ними не было пола, однако ему отчётливо помнилось, что он шёл по ровной поверхности. За образами людей не было стен, это было похоже на бескрайнее пространство или на оптическую иллюзию, были лишь две двери – перед и за ним, размер их был примерно одинаков. Примечательно, что, хоть они были темными и огромными, на них можно разглядеть серебряные, золотые, поблёскивающее, рисунки и узоры. Одни рисунки были в виде львов, другие в виде змеев и разной другой живности.

Голоса образов затихли, что не сразу понял поэт. Его размышления о виде зала прервал резкий звук, похожий на звон. Звон исходил от старца, но при нём не было ничего, что могло бы звенеть.

– Знаем мы с твоих малых лет деяния тобой сотворённые. – заговорил старец, проводя рукой по бороде, – не успевши завершить свой путь и не исполнивши своего предназначения, ты отправился в изначальный обитель. В начале своего пути ты полностью предался своему предназначению, не смотря на все преграды, одухотворял людей мыслью здравой, только сбила с пути тебя сила коварная и не смог ты больше людей оживлять словом, ибо сам внутри стал мёртв. Не смог продолжить род свой земной, – в его словах послышалась грусть, поэт пожалел, что не может видеть глаза его, чтобы понять о чём тот думает, – ушедши, оставил после себя лишь множество испачканных чернилами бумаг. – Он молчал с минуты, возможно, ожидая, что поэт скажет что-то в своё оправдание, однако поэт молчал,– Подумав, вот что мы решили:

Поскольку горестный поэт

Совершил миру малый вред

И стихами своими людей

Души сделал когда-то светлей,

Он будет отправлен

Снова в земной свет.

Чтобы долг был исполнен,

Мы дадим тебе совет:

“Коли нужно жить хорошо,

Спроси у судьбы:

“Что нужно сделать ещё

На земле, при жизни?”

Когда припомнятся её слова,

Жизнь станет не напрасна

И восхвалим тот станет день,

В который сбросишь свою тень.”–

Поэт словами старца поражён, пытался в памяти все изреченья сохранить. –

В добрый путь

И ничего не забудь. –

Окончил старец речь свою. Из неоткуда появилось белое светящееся облачко, оно обволокло поэта и потянуло в большие двери, чему он не сопротивлялся.

За дверью оказалась густая темнота, он оглянулся – сзади не оказалось двери, там тоже было темно. Облако подсвечивало его тело и плыло вместе с ним в неведомом пути. Поэт сосредоточился на том, чтобы не забыть данный ему совет. Сколько времени продлился этот путь точно нельзя сказать, время от времени до него доносились какие-то звуки, одни внушали спокойствие, другие вызывали неясный протест. Иногда ему и вовсе казалось, что кто-то сквозь темноту обращается именно к нему. Он плыл и плыл по темному пространству, пока вокруг не начали загораться огни разных цветов, при этом звуки голосов и не только голосов продолжались. Сначала вспыхнул красный цвет справа от него, затем слева и над головой, цвет вспышек начал меняться как цвета радуги. Дышать становилось труднее. Когда все семь вспышек слились в одну и разлились белым свечением, дышать вовсе стало невозможно. Он провалился в сон или потерял сознание, точно нельзя было сказать.

Его глаза открылись и снова закрылись: слишком яркий был свет. В груди была боль, но воздух снова начал поступать в лёгкие. Слух его пронзил крик: это был его крик. Когда он открыл глаза во второй раз, то не смог ничего разглядеть, кроме больших пятен. Сейчас ему только оставалось беспомощно кричать, пребывая в непонимании. От происходящего он потерял дар речи на ближайшие два, а то и больше года.

3. Жизнь – бесценный подарок.

Наше грядущее обычно бывает подобно нашему прошлому и грех, совершённый однажды с содроганием, мы повторяем в жизни много раз – но уже с удовольствием.3

Прибывши в земной свет, с детской радостью дивился многому поэт. В его глазах была наивность и невинность. Он верил, что все горести забыты, что мир простил ему все прошлые ошибки, но, вероятно, есть негласный закон, по которому каждый получает то, что сотворил в прошлом. Конечно, от тягостей он не сбежал и на этот раз свою судьбу принимал.

Фамилия будущего поэта была под стать его жизненному пути – Роковой. Отец и мать дали ему имя Вадим, что было не случайно – как потом думал он сам, найдя у Лермонтова повесть “Последний сын вольности”, главным героем которой был его тёска. Название этой повести он посчитал судьбоносным для себя. Как и каждый ребёнок, он желал себе иметь какую-то тайну в жизни, необычный сюжет. Ему хотелось бороться, но было не с кем, по крайне мере, он ещё не знал кто его враг.

Шли годы. Он всё чаще забывал про тайну мира, всё меньше вспоминал свою лиру. Одно осталось твёрдо в его голове:

Спроси у судьбы:

“Что нужно сделать ещё?”

И восхвалим тот станет день,

В который сбросишь свою тень.

Порой мысли его занимала судьба: Как же её отыскать, чтобы спросить? В часы раздумья он не замечал, как тихо темнеть мир начинал и ввечеру читала мать ему и братьям сказки.

Видя грустный вид сына, мать причину грусти спросила. И сын ей отвечал: “Есть кое-что, что мне нужно помнить, но с каждой моей попыткой воспоминание становится всё тяжелей и слова от меня ускользают, а ведь мне столько всего ещё нужно запомнить.”

– Милый мой, не грусти. Возьми тетрадь и мысль тяжёлую запиши. Пиши всё, что захочется тебе запомнить. Бумага ничего не забудет, – отвечала мать.

– Спасибо! – Только и успел ответить сын, убегая за тетрадью. Мать улыбнулась и продолжила дела по дому, совсем не подозревая, что раньше значило для него слово писать.

Тетрадь открыла Вадиму новый вектор мысли: каждая запись являлась ключом к новой разгадке. Ему в точности удалось вспомнить слова старца, однако до сих пор не довелось спросить у судьбы о том, что ему делать.

От судьбы никому не уйти, и никто не знает, когда она тебя настигнет, – писал Эрих Мария Ремарк в свое произведении “Жизнь взаймы”. От судьбы не ушёл и горестный поэт: магия слова взяла над ним верх, когда он сам ещё не ведал, что есть стих.

Совершенно случайно, когда голову юного гения озарила мысль, прошенная мгновение летнего дождя, слова сложились на листок с рифмой.

Бил ветер, взывая,

И по стеклу, стекая,

Слеза небес плыла

По краю подоконника.

Всего пару слов подняли в мальчишке бурю. Его глаза горели: казалось, он прикоснулся к огню, который одарил его своим теплом. Это тепло переросло в пламя, когда старший брат, Женя, прочитавший это строки, сказал, что они похожи на стих. С тех пор мальчик подкидывал дров в огонь печи своей души: в его тетради начали появляться стихи, с ещё худо, но рифмой, некоторые и вовсе были белыми стихами. Огонь не погасал.

Писать было прекрасно, но жизнь всё чаще подводила его к вопросу судьбе. Заняла голову тяжёлая дума – стал он расспрашивать тех, кто по старше: что значит судьба и как её найти? Ответы получал ото всех разные, да смыслом одинаковые: судьба есть то, что даёт человеку определённый путь, который он пройдёт независимо от своего желания. Судьба являлась тем, что неизменно для человека. Однако никто так и не смог сказать, как поговорить с ней. Тогда юный гений слова обратился к писателям и философам.

Сбросить свою тень.

Неутешительны были его догадки по поводу тени. Действительно ли душа человека – лишь тень, заключённая в греховную оболочку? – прочёл однажды у Оскара Уайльда. Мысли, как пчёлы, опять заметались в нём. Как же можно сбросить душу? Разве можно жить без души? Для него, как и для других поэтов душа была главным в человеке. Лишь частица ли и вопросительный знак предохраняли его от того, чтобы всерьёз думать, как сбросить душу.

Был вечер, уже сияли фонари, светом затмевая звёзды. Ветер трепал волосы семилетнего Вадима, который, ёжась от холода, послушно ждал брата с аттракциона. Его мысли ежеминутно сбивались с своего обычного ритма, увлекаемые пёстрыми огнями парка. Ожидание наскучило, и он начал ходить туда суда, надеясь, что брат его потом отыщет.

– Вы ищите богатство, но оно вам ни к чему: у вас другая судьба,– говорила таинственным шёпотом женщина в синем платье с золотыми узорами угрюмому мужчине. – Вас ждёт великое открытие…

– На что мне открытие, – перебил её мужчина. – Мне деньги нужны, а вы мне голову морочите.

– Нужны деньги – иди работай. – Голос её стал серьёзным и более громким, – Сами вы мне голову морочите: им путь укажи – да всё не то. Поди тогда! Чего совета просишь, если не слушаешь – женщина сложила руки по бокам и отвернулась от мужчины.

Назвав её старой каргой, мужчина удалился, причитая себе под нос.

Судьба… Именно это слово он ищет в книгах. Нельзя упускать предоставленный шанс узнать что-то о судьбе. Именно это слово подтолкнуло его к следующим действиям.

– Извините, – запнувшись, проговорил Вадим, привлекая внимания женщины.

– Чего тебе, мальчик? – По ней было видна, что она ещё сердится на мужчину, но с ним она старалась говорить вежливо.

– Вы сказали, что даёте советы. Можно совет? – Вадим подошёл ближе к ней.

Лицо едва заметно тронули морщины, на вид ей было больше сорока, но назвать её старухой нельзя было.

– Конечно можно, если ты меня послушаешь, – она вздохнула и опустила руки, пронзительно посмотрев зелёными глазами на него. – Что ты хочешь знать?

Этот взгляд зелёных глаз он потом ещё долго не сможет забыть. Если глаза зеркало души, то в её глазах был туман, за которым ничего нельзя было разглядеть.

– Судьба… Вы говорили тому дяде про его судьбу. Мне уже много кто сказал, что такое судьба, но никто не знает, как поговорить с судьбой. Мне нужно знать, как найти судьбу, чтобы с ней поговорить.

– Какой ты интересный. Дитя, чтобы говорить с судьбой, не нужно её искать: она есть у каждого своя. Судьба – это последовательность событий, которые должны случиться с человеком. События вокруг нас – судьба вокруг нас. Хочешь поговорить с судьбой – слушай, что говорит тебе мир. Спрашивай себя, что хочешь знать и слушай, что тебе ответят здесь, – она развела руками, показывая пространство вокруг себя. – Главное помнить, что всё сказанное… – Её слова прервал чей-то крик.

– Вади-и-им! Вот ты где! – К ним подбегает запыхавшийся Женя. – Я тебя везде ищу, а ты, – он переводит взгляд на женщину и меняет тон своей речи. – Это вы его утащили, цыгане проклятые, у него денег нет – не приставайте к нему, – старший брат хватает его за руку и тянет подальше от тётки.

По дурости он назвал её цыганкой, только кроме одежды к таковым её не относило ничего. Черты её лица были близки более к русским, глаза были светлыми, зелёными. Волосы хотя были накрыты платком в тон одежды, но прядь светлых, каштановых волос всё же виднелась.

– Знай: жизнь – бесценный подарок, – кричит им вдогонку женщина.

– Чего эта, ненормальная, тебе наговорила? – спрашивает Женя, когда они отошли уже достаточно далеко, чтобы женщина их не слышала.

– Она не ненормальная. Я сам у неё спросил, – брат вырвал руку, изображая детскую обиду на лице, чего старший делал вид, что не замечает.

– Что ты у неё спросил?

– Про судьбу.

– Опять ты со своей судьбой…

В этот вечер его ждала долгая тирада о том, что нельзя говорить с незнакомыми людьми.Также его поругали за то, что он далеко ушёл от брата. Раздосадованный Вадим быстро уснул, забыв про новые отгадки тайны.

Утром, когда ещё все спали, Вадим достал свою тетрадь и начал записывать слова женщины.

Жизнь – бесценный подарок. Этими словами закончилась старая запись, открывая новую главу для размышлений. Теперь ему предстояло прислушиваться ко всему, что творится в мире.

С тех пор Вадим старался делать всё, что ему скажут, неважно был это учитель, родитель или простой прохожий. Он прислушивался ко всем, но, видно, было рано, не настал его черёд узнать новую тайну.

Настало время

Взять на себя бремя.

Юнец ещё не подозревал,

Что рок ему послал.

Временем позже в жизни будущего поэта началась череда случаев, напомнивших ему про судьбу.

Был осенний день,

На школу набросила тень

Дубрава старая,

Чья ветка в окно,

Где рядом классная,

Напрягая своё око,

Глядит за нами,

Невольными учениками.

Едва рука скользнула по листку, дописав возникший образ, как листок утянул пробегающий мимо одноклассник, Максим. Он принялся размахивать им, припрыгивая.

И каждый звук его речей

Плодит ему врагов суровых,

И умных, и пустых людей,

Равно клеймить его готовых.4

– Смотрите, что наш писака сочинил, – Вадим встал и побежал за обидчиком.

– Отдай, – закричал горестный поэт, но Максим уже умчал в другой конец класса под смех своих друзей.

– Был осенний вечер, – кривляясь, стал он читать.– Фу, это что роман, который читает моя бабуля, – все стали смеяться.–Вадиму стало стыдно, он догнал одноклассника и стал отбирать листок. Мальчики стали драться.

– Что происходит! – вмешалась учительница, – Разошлись быстро!– Мальчики отошли друг от друга, каждый из-под лба зло смотря на противника, в ожидании нового боя.

– Мы ещё не закончили, – прошипел Максим, но учительница не расслышала и продолжала причитать:

– Развеможно пятый класс, а такое вытворяют.

После уроков, совершенно забыв о случившемся, Вадим и его друг Дима шли домой, как Максим со своей шайкой налетели на них.

– Эй, писака! – Максим стал напротив обзываемого, задрав подбородок и сложив руки впереди себя.

– Чего тебе? – Вадим также задрал подбородок и мысленно приготовился к атаке.

– А правда, что твою писанину даже твой отец не выносит? – Он надавил на больное: отец Вадима, и правда, не любил его стихи, тот в свою очередь их прятал.

– Что, если он узнает про это – Максим вытащил из кармана помятый листок и помахал им перед лицом. Вадим узнал листок – это было его стихотворение. – Это же надо: сын – бумагомаратель, так и не смог ничего сделать нормального – он говорил про конкурс мастеров, который недавно проиграл Вадим, преувеличив его “неумение”. Ведь Вадим выбыл только в полуфинале.

– Ты ничего не понимаешь в поэзии. Ты жалкий! Без вкусов и нравственных принципов.

– Нравственных принципов. Пуф! Ты в какой книжке это вычитал, а, зубрила несчастный. На себя посмотри, мной-то хоть отец гордится.

– Так вы чего, хвати – хотел их прервать Дима, но Вадим уже не слышал: он выхватил листок и замахнулся ударить недалёкого одноклассника, но тот увернулся.

– Да что ты можешь? – ткнул в него Максим.

– В час, когда небесное светило

К закату приклонится,

Ты упадёшь с перила,

Пока мать сорится

С соседкой дурной.

И плакать твоя мать

Будет над тобой –

Тебя уж будет не поднять. –

Максим, не ожидавший такого поворота, встал в ступор, даже Дима смотрел на друга с недоумением, друзья Максима хохотнули, не воспринимая его слова. Вадим сам не понял, как в его голове родилось это высказывание. Воспользовавшись ступором, он нанёс точный удар в лицо противника. Шайка подбежала к главарю, подхватив его и готовясь к бою, но Дима уже утаскивал друга с поля боя.

– Валите, чтоб мы вас не видели больше! – Кричал главарь им вслед, чтобы сохранить своё достоинство, – ещё раз увижу – побью!

– Что это было? – Спросил Дима, когда они ушли уже далеко. – Ты, прямо, будто проклятие наслал на него.

– Не знаю, само как-то вырвалось.

– Да это же круто, как в фильме. Ты такой, а он, – но друг его не слушал: он ушёл в себя, размышляя:

“Если судьба вокруг нас и говорит с нами через других людей, то что я должен делать, когда мне говорят, что я – бумагомаратель? Перестать писать? Но кому я помешал своею рифмой? Судьба, я спрашиваю у тебя: забыть ли мне твой дар или верно следовать по твоему зову – писать, пока слова мелькают в голове?”

Был вечер, ничего не предвещало

Страстей игривы взор,

Но вот что-то поэту помешало

Вести с душою разговор.

В ворота кто-то громко стучал, отвлекая внимания Вадима от книги, мать известила, что по его душу явился незваный гость. Когда он вышел за ворота перед ним оказался запыхавшийся Дима, опиравшийся одной рукой на забор.

– Упал, переломался… Мать плачет… Плохо дело! – Дима прервал свою речь, чтобы отдышаться, его глаза выглядели напуганными и в то же время удивлёнными.

– Я ничего не пойму. Отдышись и скажи понятнее.

– Максим! Помнишь: ты днём сказал, что он упадёт с перила, пока мать с соседкой сорится будет. Так вот, он упал, а мать сорилась с Марией Александровной. Её сын с моим братом дружит, рассказал ему, а тот побежал мне сказал – я за тобой. Ну там, это… – он замолчал и опустил взгляд себе под ноги, подбирая слова. – Говорят расшибся сильно, я точно не знаю точно,но – он опять затих. – Вроде насмерть.

Вадим молчал. Дима поднял на него взгляд, в нём не было сожаленья, лишь проявлялся фанатичный блеск.

– Как ты узнал, что он свалится? – Его глаза расширились, озаряясь догадкой, а рука накрыла рот, при этом он вскрикнул, – Я понял! Ты действительно его проклял.

– Что? Нет! Я ни хотел! – Вадим вдруг ощутил себя самым главным злодеем мира. Насколько бы ни задел его чувства Максим насылать на него смерть он ни хотел. В него голову начала проникать мысль. ОН УБИЛ ЧЕЛОВЕКА. ОН УБИЙЦА!

– Этоже, как можно всех теперь пугать! Он вообще дурак, как можно насмерть с перила свалиться? Это ж надо – Дима явно полагался на другой ход мыслей и решил искать выгоду от произошедшего. Вадим схватился за голову, растрёпывая пальцами волосы, спадающие на лоб. Увидев этот жест Дима прервал свою речь. – Ты чего? – спросил он через минуту внимательного изучения лица друга, тот был шокирован, на его лице была паника.

Вадим дёрнулся, опустил руки и побежал что есть мочи. Дима пытался его догнать, но так и не смог. Горестный поэт всё бежал и бежал, не глядя на сою дорогу. УБИЙЦА – проносилось в его голове. Внезапно его будто что-то отпустило. Он остановился. Мысли пришли в свой нормальный ход, плавно перетекая с одной на другую. Огляделся. Это был знакомый ему парк, тихо место для раздумий, где никто не спросит, что он здесь забыл. Здесь ошивались многие мыслители, но никто никогда без особой надобности никого не доставал. Поэт уже было хотел идти назад домой, как увидел знакомый ему силуэт. К нему навстречу шла женщина в синем платье с золотыми узорами, её зелёные глаза смотрели на него с теплотой. Сейчас туман её глаз слегка рассеялся, появились полосы особенно яркого оттенка.

На секунду он забыл про Максима, про всё. Столько лет прошло, а она в той же одежде – подумал Вадим.

– Что случилось, судьбоносный мальчик? – заговорила она первой.

Вмиг все события дня с новой силой сотрясли сознание Вадима.

– Я, кажется, человека убил, – он совершенно не думал, что сейчас говорит,что эта женщина могла его отвести в полицию и поставить пятно на всю его жизнь. Хотя в полиции бы посмеялись: как можно словами убить человека?

– Как же так произошло? – она не выглядела удивлённой или напуганной, какой следовало бы быть женщине, узнавшей об убийстве.

Вадим рассказал ей всё, от листка со стихотворение до прихода к нему домой Димы. Женщина его не перебивала, а по окончании рассказа выглядела задумчивой.

– Я предполагала, что такое может произойти, – Вадим уставился на неё в оба глаза, ожидая продолжения её слов. – Ты действительно навлёк беду на это мальчишку, но не будь так уверен в его смерти. Твоё слово – великий дар. В преть, ты должендумать, что говоришь, но большей силой чем слово обладает только записанное слово. Если ты хочешь спасти того мальчика, то ты должен сегодня, придя домой, написать стих в котором он выздоровел. Это должно быть только стихотворение, ты понял: стихотворение? – Вадим кивнул головой. – Ещё действеннее будет, если ты будешь использовать те же слова, что и сказал ему в прошлый раз.

–Хорошо. Я так и сделаю, а что мне потом делать со стихотворение.

– Хороший вопрос. Просто храни его как память о могуществе твоего слова и ни в коем случае не сжигай – иначе действовать не будет.

– Ага – он ожидал, что она ему скажет что-то ещё.

– А теперь ступай домой и сделай, не медля, всё, как я и сказала – она посмотрела ему в глаза, словно ища ответа и что-то найдя, добавила. – Не играй с судьбой! Помнишь я тебе говорила: жизнь – бесценный подарок! Иди же теперь, уже темнеет. – Она развернулась и уже сделала шаг от него.

– Подождите! – она остановилась. – Как вас зовут?

– Вера, – не оборачиваясь, ответила она и зашагала прочь.

Придя домой, он еле как отделался от навязчивых расспросов: кто приходил, куда пропал? Пришлось сказать про то, что узнал о ужасном случае с его одноклассником (врать он не любил), но умолчать о встрече с Верой. Сказал ещё, что был очень потрясён и решил убежал узнать, что же случилось с Максимом. Если бы он сказал, что навещал Максима, то это выглядело бы неправдоподобно, о чём он сразу подумал, потому что теперь был осторожен в словах.

После родительского допроса он, чувствуя необычайный прилив писательской мысли, открыл драгоценную тетрадь, хранящую всё памятное. Принялся писать стихотворение для оживления Максима.

Рассвет – небесное светило

Поднялось, и то злосчастное перила

Уже несчастья не несёт.

И вот уже весёлый,

Некогда больной, идёт.

Теперь он как новый.

Второй уже день рожденья у него:

Чуть не помер из-за перила того.

И мать, любя его всё больше,

Обнимает крепко.

Да только стал он тоньше,

Пока кормили редко

В больнице

Мед сестрицы.

Немного рифмою увлёкся чарующий поэт, и вот плоды его творенья: через неделя уже живой по школе весело шагает Максим, как будто бы в его жизни и не было перил.

Радость великая нашла душу Вадима: он стал судьбу испытывать, напишет про хорошие оценки – вот он отличник, скажет про новые шторы – ремонт. Каждое его слова рождает действие, а в действии судьба, ей он как хотел вертел, но каждый вечер в голове его возникали слова “не играй с судьбой”. Понемногу, узнав его даре, друзья стали себе стихи просить, а он же добрая душа им пишет, кому про богатство, кому про красавицу жену, а то и вовсе всякую белиберду. За размножение его стихов прогневался отец. “Не позорь меня”– сказал он строга, ему для сына виделась другая дорога. Нахмурившись берет поэт своё орудие – перо и пишет благодатное письмо:

Пущай же гневается отец,

Но он прознает точно,

Что его сын кузнец

Судьбы и точка

Не ставится над

Творчеством его

И будет очень рад

За сына своего.

Горжусь! – коснётся

Ушей поэта.

Мать клянётся –

Её душа задета.

Счастье придёт

В их дом,

Когда поэтом

Он взойдёт

На трон великой славы,

Покорив лирические нравы.

Ровно через год (не всё так быстро, как хотелось. Судьба своё время берёт) как по взмаху палочки, точней пера, на Вадима пришла слава поэта. Чему же обязана слава эта узнал он потом. Как-то вечерком на чай пришёл отца знакомый, видный был человек в свой век. Он невзначай похвалил дар слова молвить рифмой. Отецтогда сильно удивился и возгордился. С тех пор на сына он не наводит свой укор. Для матери же тоже счастье было: она, в отличие от мужа, стихи и так любила. У сына слушала пару строк, затем его хвалилада ставила в пример. И всё бы ничего, но время шло, а Вадим рос – юношей стал, был едва ни хулиган. Он рифмой опьянел и сердца всех задеть хотел. Бывало разным дамам, дабы потешить их ликование собой, писал он с думаю любовной. Вот некоторые из тех его забав:

***

Просить не смею я

Вашего взгляда,

Но помираю от огня –

Мне столько надо

Вам рассказать.

Боюсь всё написать,

Всё, что во сне

Видится мне.

Не оставьте без ответа

Душу поэта.

Убейте, если нет –

Будет ваш ответ.

***

Вы смотрели –

Мне стало душно,

Но вы зрели

Больно равнодушно.

К вашим ногам

Бросился бы я,

Если б моя душа

Была нужна вам.

***

Твои голос помню,

Я зачарован им,

Но ты с другим

Поёшь “Люблю”.

Я помню твои руки,

Но теперь только разлуки

Между нас –

Огонь погас.

Со смехом часто между друзей читал он эти письма. Он хулиган – для них это идеал. Это забавляло и его, и его друзей. Каждая, его читая, на свои счёт принимала эти слова, но не каждая понимала – это его игра. Конечно, ни одной из них бывало в порыве страсти мимолётной писал чарующий роман, но страсти утихали, и он понимал: всё это был его самообман. Не думая останавливаться тешить самолюбие своё и чужое, он продолжал писать письма к выдуманным образам, навеянными страницами романов или эротическим кино. Однако к чести его, письма были безобидными и пошлостей не имели, зато шалостей сполна наделали эти письмена.

4.Новый мир тайн.

Как-то раз беззаботная жизнь познакомила его со старым поэтом. Его звали Игнатий Георгиевич Моршин. Старый поэт, ему было лет пятьдесят, создавал впечатление философа, знающего весь мир, этим он и притягивал Вадима. Их беседы в городском парке затягивались надолго. Перед этим человеком прошлой интеллигенции Вадим переставал быть весёлым писакой и вспоминал, что изначальный замысел его пути представлял что-то большее, чем есть он сейчас. После чтения своих стихов,Моршин внезапно сказал ему пару фраз, давших новое развитие событий в судьбе когда-то горестного поэта.

– Некоторые из твоих слов совсем как у дяди. Тебе явно передался талант вашей семьи.

– Какого дяди? – Вадим знал много родственников, но поэтов в роду его знать не приходилось.

– Какого – какого, – Игнатий Георгиевич был удивлён, что столь умный мальчишка, как бы кого он из себя ни строил, не знал своей самой ближайшей родословной. – Ивана Думного.

– Вы, наверное, что-то путаете. У меня нет родственника с фамилией Думный. Иван Думный известный поэт, погибший лет двадцать назад, не мой дядя.

– Как не твой? Ничего я не путаю. Ты Вадим Тимофеевич Роковой, твой отец Тимофей Алексеевич Роковой, верно?

– Верно, – Морщин улыбнулся, а Вадим не понимал к чему старик клонит.

– Иван Алексеевич Роковой – твой дядя, – старик смотрел в его глаза в надежде увидеть в них возникающую мысль понимания. Молодой поэт думал. Он вспомнил, как дед однажды сказал, что у него был ещё один сын, которого, вроде, звали Иван. Про него Вадиму рассказывали мало, лишь то что, он не захотел заниматься семейным бизнесом, из-за этого поссорился с отцом, семья не поддерживала с ним контактов, уехав жить далеко, вскоре он умер.

– Возможно, у меня был дядя Иван Роковой, но Думный-то как к нему относится.

– Очень просто, – Моршин начал с добротой объяснять ему, как маленькому. – Иван Роковой, дабы не позорить отца, имел псевдоним Иван Думный. – Не увидев понимания у Вадима старик продолжил. – Я дружил с твоим дядей, Иваном Думным, почти всю его жизнь он был единственным сыном у Алексея Рокового, но всё же когда начал появляться разлад между твоим дедом и дядей, появился на свет Тимофей Роковой, сын Алексея Рокового. Я твоего отца ни разу не видел, но слышал о нём от Ивана.

– Странно, что мне о нём ничего не рассказывали, – взгляд Вадима устремился в задумчивости на зелёную даль деревьев парка.

– Может и не так уж странно. Твой дядя очень поругался со своим отцом, поэтому твой дед не посчитал нужным рассказать тебе о своём первом, зло настроенном, сыне. Я не уверен, что твой отец много виделся с братом, благо, если он помнит, что он у него был. Ему просто нечего рассказать тебе.

Повисла тишина: Вадим усваивал услышанную информацию, почему-то он не сомневался в достоверности слов старика, Игнатий Георгиевич погрузился в воспоминания прошлого.

– Вы сказали, что дружили с Иваном Думным, можете мне рассказать что-то о нём? Он был тоже поэтом, как поэту мне интересна его жизнь.

– Конечно, могу. Да и не только расскажу. Если захочешь, у меня есть его записи – дам тебе почитать. Мне, старому, надоело их хранить без надобности.

– Хочу. Это же великое достояние, – у него появилось воодушевление. – Как к вам попали его записи? Хотя, странный вопрос: вы же его друг.

– Отчего же странный, напротив, хороший вопрос. Пожалуй, с этого мне и придётся рассказывать о твоём дяде. Когда он умер, – старый поэт откашлялся, как обычно кашляют, когда хотят известить о своём присутствии. – Плохо как-то начал, но что уж поделать? В прижизненном завещании его было указанно: часть имущества должна отойти на благотворительность. Впрочем это не так важно. А важно, что остальное имущество передавалось дом работнику, который присматривал за ним, как за больным, вплоть до его смерти. Ухаживал-то он,не помню, как его зовут, из-за имущества, ему отписанного. Иван умер рано: ему было тридцать три года. Ходили слухи, что этот дом-работник его отравил, но это не было доказано. Ой, я всё ни о том, старая моя голова! – Он зажмурил глаза, словно испытывая боль при этих словах.

– Ничего – ничего, вы продолжайте. Мне интересно.

– Так вот, о бумагах. Тот дом-работник ничего не понимал в искусстве слова и все стихи, оставшиеся от поэта, что не забрала редакция для издания посмертного тиража, а токовых стихов осталось много, он хотел сжечь или выбросить, но никак не хранить. Это я узнал случайно из интервью это дом-работника, на записи театрально поругались, мол, как это так: великое творение – в печку, но назначение бумагам найдено не было. Тогда я забрал все бумаги себе на хранение – думал пригодятся. Вот так ко мне они и попали. Видно, для тебя хранил, – старик приятно улыбнулся и вздохнул.

– Почему редакция не забрала те стихотворения?

– Больно депрессивные были его последние стихи. Понимаешь, они бы подрывали дух людей, устраивали разлад, такие стихи обществу были не нужны – как они тогда сказали. Некоторые стихотворения посчитали бредом, будто перед смертью Думный был не в себе. Но ты не думай, что он плохо писал. Эта была оборотная сторона медали поэта. Знаешь, у всех творческих людей судьба странная, как будто именно необычные сюжеты жизни дают развитие таланту. У твоего дяди были свое проблемы, он решал их как мог, но в конце концов стихия мысли и слова навалилась на него,– лицо Игнатия помрачнела, брови свелись. Ему было трудно вспоминать друга.

– Какие у него были проблемы? – Вадим также свёл брови.

Старик в очередной раз вздохнул.

– Если бы я только сам знал. Я знал его историю, но события его жизни на первый взгляд такие же, как и у всех, от них не должно было быть таких результатов. Прочитаешь его записи – сам поймёшь: он был необычный человеком. Одна мысль могла поразить его настолько глубоко, что его порывы с силами стихии сменялись друг за другом, создавая необратимые последствия. Тебе, как такому же яркому поэту, должны быть знакомы эти перепады чувств. Ты, наверное, сможешь понять, что же стало его концом.

– Вы думаете: он сошёл с ума?

Старик задумался и с минуту молчал, Вадим терпеливо ждал, когда его знакомый что-то вспомнит.

– В науки он вперит ум, алчущий познаний;

Или в его душе сам Бог возбудит жар

К искусствам творческим, высоким и прекрасным –

Они тотчас: разбой! Пожар!

И прослывёт у них мечтателем! Опасным! –

Старый поэт сделал паузу и пристально на него посмотрел – Читал?

Вадим был поражёнтем, что по прошествии стольких лет Игнатий столь точно помнил эти строки.

– Да, это Грибоедов “Горе от ума”. Мы его в школе проходим.

– У Вани случилась подобная история: он был слишком занят познаниями и получил переизбыток информации, с горя с ним начали происходить странные вещи.

Аналогия с комедией Грибоедова привела в замешательство Вадима. Он начал судорожно вспоминать сюжет. В этот день он не смог спокойно спать: всю ночь он думал про своего нового родственника, перечитывал его биографию и на конец, когда он уснул, ему снился то Иван Думный, то Игнатий Моршин, то отец. Родителей он не стал спрашивать про Ивана Рокового: если бы хотели, то они бы сами рассказали, тем более, пришлось бы объяснять откуда он про него узнал, а про Моршина он не хотел говорить родителям.

Настал тот день, когда бумаги из-под пера таинственного родственника попали в руки Вадима. Это были две больших тетрадей и стопка с отдельными листами, так же Игнатий Георгиевич передал ему две книги, два прижизненных издания рассказов и стихотворений. С нетерпение и каким-то особым ощущением в кончиках пальцев открыл первую тетрадь, по хронологии жизни Думного относившейся к его тридцатилетию и следующему году, как сказал ему Игнатий Георгиевич. Другая тетрадь была исписана в последующие два года, вплоть до смерти.

***

Я жил в прекрасном мире,

В нём много было места лире,

Но правду горькую узнал:

Весь этот мир – обман.

Его историю так тщательно

Сложил наш враг

И мы так невнимательно

Изучали её с бумаг.

За редким исключение

Мы вспоминали мир другой,

Но жили с обречением

Жизнью чужой,

Что навязали нам,

Как глупым дуракам.

Забыты ныне детьми

Предания старины.

Я видел, мне во сне

Явился, будто извне,

Священный образ

Древнего мира.

Слёзы пошли из глаз.

Заветной стала лира.

Читая других поэтов,

Я находил больше ответов.

***

Читая страницы,

Забытой ныне небылицы,

Истории жестокой

Ту боль я внял.

Зачем же я высокой

Поэзией её прославлял?

В ней кровь, пророки.

Увы, не пройдены её уроки

Нашим человеком:

Он в ногу с веком

Считал, что история