Одно НЕБО на двоих
Роман в двух частях
(основан на реальной истории)
Слово от автора
Эта книга родилась из любви. И я посвящаю её тем, чья любовь ведёт меня по жизни.
Прежде всего, я благодарю Господа, что никогда не отпускал мою руку и вёл меня, даже когда путь казался тёмным.
Я посвящаю свой первый роман своим родителям. Моему папе, Станиславу Степановичу Макарову, пилоту, героически погибшему в своём последнем полёте.
И моей мамочке, Любови Александровне Макаровой, оставшейся в двадцать шесть лет вдовой с двумя крошечными дочками на руках. Она пронесла свою любовь через всю жизнь, и я верю, что их разлука длиною в пятьдесят два года наконец окончилась светлой встречей в лучшем мире.
Рядом с ними в моём сердце – мой муж, мой Виктор. Двадцать девять лет назад он ушёл в мир иной, но так и не ушёл из моего сердца. Я люблю его, жду нашей встречи и верю, что мы будем вместе всегда.
Отдельная благодарность Небу за бесценный дар – мою дочь Иришу. Она очень светлый человек, мой самый верный друг, мудрый советчик и моя «скорая помощь». Она подарила мне двух прекрасных внуков, Ярослава и Владимира – наше с Виктором продолжение в вечности. Они далеко от меня: живут в Сибири. За них я готова отдать жизнь и люблю всем сердцем.
И ещё одно спасибо Небу – за мою младшую сестру, Ниночку, которая давным-давно живёт в горах Италии. Как подобрать слова, чтобы описать, что она значит для меня? Она – бесконечно мудрая, хоть и младшая. Её слово исцеляет любую мою тоску, а её вера в меня и в мой писательский дар всегда творила чудеса. Пожалуй, я даже могу назвать её моей Музой – настолько мощно она меня вдохновляет. И отдельная моя благодарность – за её щедрый подарок в самом финале моей работы над романом. Та идея, что она мне подарила, была поистине эпичной и поставила последнюю, совершенную точку в этой истории.
Эта книга – о любви, которая сильнее времени, расстояний и даже смерти.
Я знаю, о чём говорю…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«СИБИРЬ. ИСПЫТАНИЕ ХОЛОДОМ»
Пролог
Окленд, Новая Зеландия. Май 2003 года.
Ветер гнал по небу белые, словно выстиранные в чистейшем океане, облака. Здесь всегда пахло океаном и свободой. Питер Дюваль потягивал утренний кофе, сидя в своей безупречно чистой, почти стерильной гостиной, и смотрел на этот совершенный, выверенный пейзаж. Но он не видел его. Его взгляд был устремлён внутрь себя – туда, где бушевала стужа и метель, пахло хвоей и машинным маслом, а с неба сыпалась колкая сибирская крупа.
Прошёл ровно год с самого начала этой истории. Год, который нужно было стереть из памяти. Восемь месяцев терапии, где ему вежливо и профессионально объясняли, как отпустить то, что не должно было случиться. Он обязан был забыть хотя бы тот месяц. Всего лишь месяц в России. Месяц, который пах дизельным дымом, ледяным ветром с Енисея, дешёвым парфюмом из подъезда и… надеждой.
Он работал, общался с друзьями, снова ходил на регби, он даже научился снова спать по ночам. Его психоаналитик советовал ему «двигаться дальше». Он и двигался. По накатанной, как и всё в его жизни.
Но он не мог избавиться от странного чувства, что оставил там, в той далёкой, непонятной, суровой стране, частицу самого себя. Какую-то очень важную часть.
Питер прошёл в гостиную, его взгляд упал на полку. Среди строгих книжных корешков и фотографий с матерью уже привычно стояла нелепая здесь, в этом царстве минимализма, русская кукла в багряном сарафане и кокошнике, с глазами, полными загадочной грусти. Рядом лежал компакт-диск со слегка выцветшей надписью кириллицей, которую он уже выучил наизусть: «Любэ».
Он взял куклу в руки. Фарфор был идеально гладким, холодным. Он провёл пальцем по нарисованным румянам и чёрным, как смоль, волосам. Это была его маленькая Россия. Страна-призрак. Страна-воспоминание. Страна, которая осталась для него одним-единственным словом: «ой…»
Оно вырывалось у него иногда само по себе, когда он видел что-то по-настоящему красивое или пугающее. Его коллеги спрашивали, что это значит. Он отмахивался, говоря, что это русское заклинание на удачу.
Но он знал правду. Это был звук его сердца, разбившегося о гораздо более крепкую, чем ему казалось, русскую душу.
Он не знал, смогут ли шрамы когда-нибудь зажить.
Он даже не знал, хочет ли он этого!..
Он просто сидел в своём идеальном доме в самом прекрасном месте на земле, держа в руках большую куклу с фарфоровым лицом, и тихо сходил с ума от тоски по тому тёплому дому, которого у него никогда не было…
Письмо пришло как гром среди ясного неба. Тема состояла из непонятных, пляшущих символов, но имя отправителя заставило его сердце упасть, замерцать и забиться с бешеной силой. Он узнал этот адрес. Он выучил его наизусть, а потом пытался стереть из памяти.
Пальцы дрогнули. Он кликнул.
Текст был коротким, как удар хлыста. И таким же оглушающим.
Чашка с кофе опрокинулась, оставляя на идеально чистом деревянном полу тёмно-коричневое клейкое пятно. Но Питер не видел этого. Он видел только её лицо. Хрупкое, с пухлыми губами и огромными тёмно-карими, вишнёвыми глазами, в которые он просто проваливался каждый раз, как только закрывал свои. Он снова услышал её смущённое, переливающееся, как ручеёк, «ой!».
Он понял, что его предсказуемый, безопасный мир только что перевернулся с ног на голову. Снова…
ГЛАВА 1
Красноярск, Россия. Май 2002 года.
«Сеть»
Сибирская весна в тот самый год 2002 была обманщицей. Мартовский исход, обещавший капель, засыпал город колким зернистым снегом, апрель хлестал по щекам мокрым ветром, а только-только начавшийся май лишь робко и на короткие минуты прикасался к земле бледным, безжизненным солнцем. Казалось, сама природа застряла в состоянии тягучего, безнадёжного ожидания.
Наташка ощущала это ожидание каждой клеточкой. Оно висело в воздухе её чистенькой малогабаритной съёмной однушки, и ей казалось, что отчего-то немного пахло пылью и вчерашним супом, хотя она его вовсе не варила. А ещё ожидание звучало чем-то похожим на навязчивое тиканье часов, отсчитывающих не время, а упущенные возможности.
Ей было двадцать шесть, и её жизнь, казалось, застряла в лифте между этажами: уже не юность, но ещё не настоящая взрослость. Работа в крошечной конторе по продаже сантехники, где её титул «офис-менеджера» означал «девочка на побегушках», вечера перед телевизором, редкие свидания с парнями, чьи лица сливались в одно скучное пятно.
А ещё были родители. Их тихие, заботливые вздохи по телефону, и мамины робкие вопросы: «Ну что, доча, никого на горизонте?» Они уже не надеялись на внуков, они надеялись просто на хоть какого-нибудь хорошего человека рядом с ней. Их надежда давила на неё тяжелее надоевшей зимней шапки.
– Всё! – выдохнула Наташка однажды вечером, растягиваясь на потёртом диване рядом с подружкой. – Я сдаюсь. Если прЫнц не едет к нам, как в сказке, значит, мы поедем к нему. Или хотя бы найдём его. В сети.
Лена отложила книгу. Учитывая, что в то далёкое уже время международная переписка с целью познакомиться считалась в глубинке России чем-то весьма необычным, то идея эта показалась ей сумасшедшей, но безумно привлекательной.
– В смысле «найдём»? – уточнила она. – И кто это «мы»? У меня же мой Сережка есть, я его менять не хочу, во всяком случае, пока, – засмеялась она.
– В смысле, я заведу анкету на сайте знакомств. Международном. А ты мне поможешь, – её глаза, те самые, «вишнёвые и с грустинкой», вспыхнули решимостью. – Ну, сама посуди: компьютер у тебя есть? Есть! А у меня пока фигушки. Только коплю на него. Я в английском – почти ноль, а ты у нас на английском шпрехаешь. Переводить будешь. Так что, давай, спасай подругу, а то засохну во цвете лет, – Наташка с улыбкой развела руками.
Это была авантюра. Но в тот промозглый вечер, когда за окном сгущалась темнота цвета мокрого асфальта, любая авантюра почему-то казалась спасением. Они тут же включили Ленкин компьютер. Его голубоватый свет озарил их лица, сделав похожими на лица заговорщиц.
Подбор фотографий был священнодействием. Девчонки перерыли все Наташкины альбомы – и цифровые, и бумажные, которые она предусмотрительно принесла с собой. Улыбка на фоне Енисея. Задумчивый взгляд в кафе. Кокетливый, с прищуром, в новом платье. Они выбирали те, где сквозь привычную Наташу проступала та самая, «ненашенская» закавыка, которая заставляла оборачиваться ей вслед.
– Надо написать, что ты любишь долгие прогулки под луной и чтение у камина, – предложила Ленка, сгребая в кучу фантики от конфет.
– А я люблю? – искренне удивилась Наташка. – Я больше сериалы люблю. А, да! И ещё спать до обеда в выходные.
– Все так пишут! – засмеялась подружка. – Ты же не будешь писать, что мастерски чинишь сантехнику и можешь одним взглядом определить, сколько градусов в бутылке с водкой без этикетки. Это неполиткорректно. Да, именно неполиткорректно: мне нравится это слово, и звучит серьёзно. В общем, так, слушайся подругу, потому что я умнее, – и они расхохотались.
Анкета рождалась в смехе и спорах. «Ищу симпатичного и самостоятельного мужчину ростом от 175 см, стройного, в возрасте от 29 до 40 лет, который знает, как сделать свою женщину счастливую».
– «Знает, как сделать счастливой»? – хмыкнула Ленка. – А что, есть инструкция?
– Должна быть! – с наивной верой в сказку ответила Наташка и нажала кнопку «Опубликовать».
Они не ожидали такого шторма! Не прошло и пары часов, как их электронная почта начала задыхаться от количества писем. Пятьдесят два. Пятьдесят два мужчины из разных уголков планеты, от Айовы до ЮАР, видели в этой хрупкой брюнетке из Сибири свою будущую жену.
Подруг охватила «золотая лихорадка», и они чувствовали себя золотоискателями, просеивающими тонны породы в поисках крупиц золота. Сидя на полу, поджав босые ноги, девчонки зачитывали вслух перлы:
«Привет, я Боб, у меня есть ранчо и два пикапа. Люблю природу и бухло»;
«Ищешь настоящего мужчину? Я – он. Присылай свои голые фото, проверю»;
«Дорогая Наташа, твои глаза говорят мне, что ты ищешь сильное плечо. Моё плечо очень сильное».
Они хохотали до слёз. Это было и смешно, и вместе с тем немножко унизительно. Но среди этого потока попадались и нормальные кандидаты. Стыдливые, неловкие, искренние. Инженер из Германии. Учитель из Канады. Врач из Италии.
И он. Питер Дюваль. Новая Зеландия. Его письмо было не самым ярким, но самым внимательным. Он не писал о своих достоинствах, он спрашивал о ней. Что она любит читать? Какая музыка заставляет её танцевать? Какой она видит свою жизнь через десять лет?
– Ты глянь, какая машина! – Наташка ткнула тонким пальчиком в экран, где Питер улыбался, сидя за рулём спортивного автомобиля цвета морской волны. – А дом! Аж два этажа! И смотри, какая травка зелёная… Прям как на картинке.
Лена же смотрела не на машину и не на дом. Она смотрела на его лицо. Некрасивое. Длинное, с веснушками, с рыжеватыми вьющимися волосами, которые вихрились вопреки всем законам стиля. Но в его глазах была такая открытая, наивная доброта, что становилось тепло.
– Напишем ему? – спросила Наташка, и в её голосе прозвучала надежда, которую Лена не слышала давно.
– Напишем, – кивнула она. – Только давай не про машину. Спроси, умеет ли он готовить. Это важнее.
Они отправили выбранным ими потенциальным женихам пятнадцать ответов. Но только от одного, из далёкой, почти мифической Новой Зеландии, девочки ждали ответа с замиранием сердца.
И он пришёл. Быстро. Тёплый. Искренний. А через пару недель пришло ещё одно письмо, на сей раз конфиденциальное, на имя Лены.
Питер, с деловой прямотой, унаследованной от его отца-инженера, просил её помочь: он начал хлопоты по оформлению для Наташи гостевой визы в Новую Зеландию и нуждался в копиях её паспорта и прочих точных данных.
«Оформить визу – дело очень непростое и длительное. Именно поэтому я хочу начать этот процесс заранее. Только прошу тебя, пусть это будет сюрпризом для Наташи – на тот случай, если наши чувства окажутся взаимными, и она захочет приехать», – писал он.
Лена, до глубины души поразившись его дальновидности и серьёзности, тут же, под разными предлогами, чтобы преждевременно не выдавать информацию о сюрпризе Наташе, собрала и выслала Питеру все необходимые документы, чувствуя себя соучастницей в большом и немного безумном заговоре.
Так началось их лето. Короткое сибирское лето, целиком уместившееся в строки на экране компьютера. Лето, которое пахло не пылью и нагретым асфальтом, а электронными письмами и мечтой о другой жизни.
Питер писал много, интересно, с юмором. Он рассказывал о своей стране, о работе, о любви к регби. Его письма пахли океаном и свободой.
Всё лето Ленка работала с упоением художника, создающего шедевр. Каждое письмо от Наташи Питеру она выверяла, как алмаз, стараясь передать и хрупкую красоту подруги, и загадочность её русской, веками не познанной души. К каждому посланию они прикладывали тщательно отобранные фотографии: то крупный план её зовущих к поцелую губ, то глубокий, полный невысказанной тайной грусти взгляд. И Питер загорелся, как сухая трава в жаркий полдень…
Его письма приходили чуть ли не каждый день. Он скидывал фотографии: вот он на палубе яхты друзей, вот забавные овечки на бесконечном зелёном холме, вот он жарит на барбекю стейк – огромный, сочный. И этот мир с экрана казался таким же ярким, насыщенным и нереальным, как глянцевый журнал.
Но в Сибири лето короткое, вот оно почти и закончилось. Август уже засобирался. Воздух в Красноярске стал резким, прозрачным и больше не пах тополиным пухом. Он пах приближающейся зимой и надвигающимся ожиданием скорых холодов. А ночи уже точно давали знать, что зима – не за горами. На всю их переписку и несколько телефонных разговоров с помощью Лены у них и ушло это скоротечное сибирское лето.
И вот однажды, в самом конце августа, пришло письмо, от которого у Наташи похолодели пальцы.
«Моя дорогая девочка!» – прочитала вслух Лена. – «Я не могу больше ждать. Я хочу увидеть тебя. Я уже купил билет. Прилечу второго сентября. Всего через неделю».
В комнате повисла гробовая тишина.
Он приезжает?! В Красноярск?!
И Наташку как подменили. Энтузиазм, смех, лёгкое кокетство – всё куда-то испарилось. Её накрыла волна панического, животного страха.
– Я не могу, – сказала она Лене как-то утром, сидя в своей хрущёвке и заваривая чай. Руки у неё дрожали, и она пролила кипяток на стол. – Понимаешь? Не могу. Это ошибка.
– Что именно? – прищурилась та с улыбкой. – Тот факт, что он купил билеты, потратил кучу денег, или тот, что он вообще существует?
– Не смейся! – Наташка бросила на подругу взгляд, полный искреннего страдания. – Он… Он старый.
Лена фыркнула. Питеру было тридцать девять. Наташке – двадцать шесть. Тринадцать лет разницы. Для деревни – скандал. Для большого города – почти норма.
– Он не старый, он зрелый. У него есть работа. Дом. Машина. В отличие от нашего Витька с третьего этажа, который «зрелый» в том смысле, что у него пивной живот зрелый, и всё.
– Но он… Иностранец! – Это прозвучало так, будто он прибыл с Марса. – Я ничего не понимаю, когда он говорит быстро! Я буду выглядеть идиоткой!
– Он не будет говорить быстро, – продолжала улыбаться Ленка. – Он будет смотреть на тебя как завороженный и шептать комплименты. А ты просто говори «Thank you» (Спасибо) и кокетливо улыбайся. Этого достаточно.
Но Наташка устроила себе настоящую экзекуцию, перелопачивая всю их переписку и выискивая подвох. Она пересмотрела все его фотографии, цепко выискивая изъяны.
– Смотри, у него уши торчком! – объявила она, словно обнаружила улику в деле серийного убийцы.
– Уши?! – Ленка не выдержала и рассмеялась. – Нать, он жених, а не племенной бык на выставке! Кому какое дело до его ушей?
– А вдруг он окажется маньяком? Или скрывает, что у него шесть детей и он многоженец? Или… Или он просто приедет, глянет на меня, развернётся и уедет? Да я со стыда сгорю!
В её голосе слышались самые настоящие слёзы. Лена поняла, что дело пахнет керосином… Это был не каприз, а настоящая паника человека, который вдруг осознал, что играл со спичками, а теперь вокруг него полыхает настоящий пожар. Она тут же перестала шутить. Они сидели на кухне, и она говорила с Наташкой, как с испуганным ребёнком.
– Слушай меня. Худшее, что может случиться – он приедет, вы пообщаетесь неделю, поймёте, что не сошлись характерами, и он уедет. Ты получишь бесценный опыт общения с носителем языка и историю на всю жизнь о том, как к тебе из Новой Зеландии прилетал жених. Это же круто!
Наташка молчала, обречённо смотря в свой чай.
– А лучшее, что может случиться… – Лена позволила паузе затянуться. – Лучшее ты и сама знаешь. Океан. Белые паруса. Чистый воздух. Человек, который с первого письма хочет сделать тебя счастливой. Ты готова отказаться от этого из-за страха? Из-за его ушей?
– Неделю? – прошептала Наташа, и её лицо побелело. – Лен, я не могу. Я не готова. Посмотри на него – ему почти сорок!
Лена посмотрела на подругу с укором.
– Наташа, это твой шанс. Твой билет в другую жизнь. Ты сама этого хотела. И мы… мы не можем… мы просто не имеем права его сейчас бросить.
Но Наташка уже не слушала. Её охватила паника. Одно дело – флиртовать на расстоянии, и совсем другое – встречать незнакомого мужчину из другой вселенной здесь, в своём Красноярске.
Вечером накануне прилёта они с Наташкой репетировали встречу по телефону. Лена диктовала ей английские фразы русскими буквами: «Хэллоу, ай эм Наташа! Вэлкам ту Красноярск!» / «Хау вас йор флайт?» / «Ай хоп ю вил энджой йор стэй!»
С утра Наташин телефон затрезвонил особенно настойчиво, и Ленка, не терпя возражений, очень быстро и категорично, как отрезала, сообщила ей:
– Всё, отступать некуда! Я договорилась со своим батей о машине в аэропорт. Отвезёт и привезёт. Заедем за тобой вовремя. И не ной! Жди! И вообще, соберись, тряпка! – и тут же бросила трубку.
ГЛАВА 2
Красноярск, Россия. Аэропорт «Емельяново».
2 сентября 2002 года.
«Встреча на краю света»
День прилёта выдался на редкость холодным и ветреным. Наташа, закутанная в короткое клетчатое пальтишко, нервно теребила в руках одинокую розу. Рядом, грея мотор потрёпанного «Мицубиши», стоял отец Лены, Игорь Петрович, и скептически хмурился.
– Ну и зачем тебе этот австралиец, Наташ? Наших мужиков, что ли, мало? Совсем девки рехнулись, – ворчал он, выпуская клуб дыма в ледяной воздух.
– Он не австралиец, пап, он из Новой Зеландии, – парировала его Лена, поправляя на Наташе шарф.
– Да с Луны он, доча! С Луны! Гляди, чтоб не подвёл. Ладно, поглядим на вашего магараджу.
Лена видела, что Наташа вот-вот расплачется или побежит прочь. Она сжала её ледяную руку.
– Всё будет хорошо. Просто улыбнись. И помни: «Welcome to Krasnoyarsk. I’m so glad to see you» («Добро пожаловать в Красноярск. Я так рада видеть тебя»). Повтори.
Наташка повторила фразы с таким выражением лица, как будто готовилась к казни.
– Главное – не молчи, – наставляла её Ленка. – Говори что угодно. «Yes», «No», «Nice weather» («Да», «Нет», «Прекрасная погода»). Если совсем замрёшь, просто скажи: «Ой!». Это международное слово.
– Ой, мамочки, – безнадёжно прошептала Наташка.
Дорога в аэропорт показалась вечностью. Наташка молчала, сжав в пальцах увядающий цветок и глядя в заляпанное грязью окно. Ленкин отец периодически ворчал что-то про бабские «дурацкие затеи». Ленка вяло пыталась шутить, но смех застревал в горле. Все были напряжены, как струна.
Аэропорт встретил их суетой и гомоном. Они влились в толпу встречающих, и Наташка внезапно схватила подругу за руку. Ладонь у неё была ледяной и влажной.
– Я не могу, – просипела она. – Я сейчас упаду в обморок. Или меня вырвет.
– Соберись! – прошипела та в ответ, чувствуя, как и её начинает трясти. – Ты королева. Он летел к тебе через полмира. Помни это.
И вот пассажиры пошли потоком. Искали свои чемоданы и родные лица. И тогда девчонки увидели его…
Он был выше, чем на фотографиях. Худощавый, в простой ветровке и с большим рюкзаком за плечами. Он не суетился, а стоял, вглядываясь в толпу, и его некрасивое доброе лицо было сосредоточено и немного потеряно. Искал её. И нашёл. Его взгляд упал на Наташку, зацепился, и всё его лицо вдруг озарилось такой тёплой, такой сияющей улыбкой, что у Лены ёкнуло сердце. Он пробился сквозь толпу, не сводя с Наташи глаз.
Та замерла. Она не дышала. Лена чувствовала, как её пальцы впиваются ей в руку.
Он подошёл. И сделал то, чего они никак не ожидали. Он не остановился на почтительной дистанции. Он шагнул вперёд и обнял её. Обнял крепко, по-мужски, по-своему.
– Здравствуй, моя девочка! – сказал он красивым баритоном. – Какая же ты красивая! Ты ещё лучше, чем на фотографиях!
И Наташка… Бедная, перепуганная Наташка… Вся их зубрёжка, все «хэллоу» и «вэлком» напрочь вылетели у неё из головы. Единственное, что её организм смог выдать в ответ на этот порыв, на этот поток тепла и незнакомых английских слов, было маленькое, испуганное и давно знакомое Лене восклицание.
– Ой!..
Питер замер на секунду, а потом рассмеялся. Здорово, заразительно.
– Ой! – повторил он с восторгом. – Что это, ой?
Ленка, наконец, смогла высвободить свою руку и, сделав шаг вперёд и спасая ситуацию, затараторила по-русски:
– Питер, я – та самая Лена, я – её лучшая подруга. Ой! У меня аж сердце ёкнуло, когда ты показался! Мы тут все переволновались, просто ужас! – Она коротко приложила ладошку к груди. – В общем, всё отлично, Наташа очень счастлива. Тьфу, ты! – Она чертыхнулась, поняв, что тараторит по-русски, и тут же перешла на английский:
– It’s like your «WOW», Peter. She says she is very surprised and happy to see you. (Это как ваше слово «Вау», Питер. Она сказала, что это очень неожиданно и что она очень счастлива видеть тебя).
– Ой! – снова сказал он, смотря на Наташкино зардевшееся лицо. – Вау! Понял. Очень красивое слово. Ой!
Он всё ещё смеялся, его глаза сияли. Он не был обижен или смущён. Он был очарован. Он нашёл свою «Ой». И в этот момент Лена поняла: самое страшное уже позади. Он принял её подругу именно такой: испуганной, неловкой, настоящей.
По дороге в город их то и дело обгоняли огромные КАМАЗы с гравием (Красноярск активно строился), обдавая машину едкой гарью. Игорь Петрович чертыхнулся и поднял стекло.
– А почему… так много дыма? – с искренним недоумением спросил Питер, морщась. – Это же очень опасно для здоровья.
Лена перевела, не понимая, что ему на это ответить.
– Это у вас там опасно, – отмахнулся Игорь Петрович, а Лена перевела: – It’s normal here. We are used to it. (Это нормально здесь. Мы привыкли).
Внезапно мотор «Мицубиши» кашлянул пару раз и заглох посреди дороги.
– Ети-ит твою налево! – проворчал Игорь Петрович, выходя, чтобы открыть капот.
– Что случилось? Нужна моя помощь? – спросил Питер, выглядывая в окно.
Лена перевела фразу отцу, но тот только махнул в ответ рукой:
– Сиди уж на месте, лунатик. Сам справлюсь. Не впервой.
– Ничего страшного, – успокоила она Питера, переведя батю так: – Просто плохой бензин. Иногда с водой. Сейчас «прокашляемся» и поедем.
Питер смотрел на клубы пара из-под капота с вежливым, но абсолютно непонимающим выражением лица. Явление «бензина с водой» явно выходило за рамки его новозеландского опыта.
Машина, и правда, вскоре завелась, и они наконец добрались до центра города. Лена заранее позаботилась о том, чтобы поселить Питера в лучшей городской гостинице – небольшой, частной, но с отличной репутацией.
Фасад был аккуратным, стекла – блестящими.
– Wow, – на этот раз произнёс Питер, оценивая вид. – Nice place (Красивое здание).
Лена с гордостью кивнула. И эта гордость взлетела до небес, когда молодой парень-администратор за стойкой приветствовал их безупречным английским: – Good afternoon, sir! Welcome! Do you have a reservation? (Добрый день, сэр! Добро пожаловать! У вас забронирован номер?)
Наташа выдохнула с облегчением. Питер, явно приятно удивлённый, легко зарегистрировался. Администратор между делом заметил, что в их отеле часто останавливаются и российские звёзды, приезжающие с концертами. Лена тут же перевела это Наташе, и та просияла.
В тот момент им обеим казалось, что они могут дать фору любому европейскому сервису. Их Россия, их Красноярск были на высоте.
Питер разместился в номере, снова обнял Наташу и поблагодарил девушек за тёплый приём:
– Я немного отдохну с дороги, а потом увидимся, ты не против? – спросил он Наташу, и в его глазах читалась надежда. Она, смущённо улыбнувшись, кивнула и почти выбежала в коридор.
Вечером того же дня она позвонила Лене в состоянии, близком к панике:
– Лен, я ничего не понимаю! Абсолютно! Он так быстро говорит, и слова все другие! Я не смогу!
Та успокаивала подругу как могла, а потом спросила прямо:
– Отставить панику! Ты мне скажи одно: он тебе понравился? Вот как мужчина? Есть в тебе хоть какая-то крошечная искра?.. Может быть, хоть промелькнула?..
Из трубки донеслось долгое молчание, а затем нерешительное:
– Ой, не зна-а-аю… Наверное, нет…
И Лена, зная свою подругу, с сожалением поняла: это начало конца.
А что же делать с ним? Он ведь прилетел на целый месяц… Через полмира!..
ГЛАВА 3
«Русское гостеприимство и новозеландское терпение»
Первым делом нужно было найти ему более подходящее жильё. Гостиница, хоть и была хороша, но всё же серьёзно истощала его бюджет. Питер с Леной отправились на поиски квартиры.
Квартирка, которую в итоге сняли, была обычной «хрущёвкой», какими были застроены целые районы российских городов ещё в эпоху покорения космоса. Она была скромной, но чистой и уютной. Когда Питер впервые переступил её порог, он окинул взглядом небольшую комнату и спросил Лену с искренним любопытством:
– Эти дома… они из времён Сталина?
Лена улыбнулась. Ей нравилась и забавляла его прямолинейность. Приходилось всё объяснять ему немного примитивно, как первоклашке.
– Нет, позже. Но тоже ещё в прошлом веке. Их строили для обычных людей, чтобы у каждой семьи был свой угол. Свой дом. Пусть и небольшой. Это наша история.
Она видела, как он старается быть тактичным, но его глаза выдавали лёгкий культурный шок. После его просторного дома в Окленде с панорамными окнами это действительно выглядело иначе. Но Лена чувствовала не стыд, а скорее желание объяснить, показать историю, которая стояла за этими стенами.
Она понимала его, потому что во время их летней переписки много читала о Новой Зеландии и знала, что это очень молодое государство, которому всего сто пятьдесят лет, и в котором – почти всегда лето, а если и зима, то всё равно тепло, и океан, и белые паруса над водой – повсюду, а ещё – безупречная экология (там даже не курят!), великолепные, чистейшие продукты и почти полное отсутствие преступности. Питер писал, что местные полисмены даже во время дежурства держат свои табельные пистолеты в сейфах!
И со смехом поведал, что последнее серьёзное правонарушение произошло в их стране лет восемь назад, когда к берегу причалила яхта с русскими туристами на борту, которые вытряхнулись на берег в изрядном и уже хроническом подпитии, сделали набег на супермаркет, чтобы пополнить свои запасы, но что-то не поделили с продавцами и отказались платить! Это происшествие освещали все местные телеканалы как вопиющее нарушение закона.
Господи, это же не страна, а просто – МЕЧТА!
Программу пребывания гостя они с Наташкой лихорадочно расписали перед его приездом, планировали, что поведут его во все приметные места, однако всё это предполагало, что Наташка возьмёт на работе отгулы, и они начнут постепенно привыкать друг к другу.
На их первое свидание Лена с Питером пришли вдвоём, она – в качестве суфлёра и переводчика. Он спросил в цветочном магазине, какие цветы надо дарить девушке на первом рандеву? Продавец, подумав, сказала, что купить надо одну, очень крупную, красивую, сочного оттенка бордовую розу на очень длинном, почти метровом стебле.
Они сидели с ним в скверике, ожидая Наташку, и болтали обо всём на свете, он рассказывал ей о регби, о том, как захватывающе интересна эта игра и, узнав, что в Красноярске есть своя регбийная команда, тут же предложил пойти на ближайший матч, что они вдвоём через неделю и сделали.
А Наташка уже шла им навстречу и одета она была в бордовые джинсы и бордовую водолазку, её красивые губы подчёркивала помада такого же цвета, и его роза оказалась просто абсолютно точным продолжением её образа! Наташка приняла её, зардевшись, и тихонько ойкнула, смущаясь. А Питер счастливо смеялся, называя её «моя милая Ой».
Однако неприятности начались тогда, когда она позвонила подруге:
– Лен, привет… – осторожно сказала Наташка, – Прикинь, такая ситуация возникла…
– Привет, Нать. Что случилось?
– Да меня начальство с работы не отпускает, прикинь… Говорят, заменить меня некем… А у нас сейчас прямо пик продаж… Странно, да?.. Вроде бы сезон ремонтов заканчивается, а тут на тебе…
После длительной паузы в трубке Лена почувствовала, что это – всего лишь уловка: она просто не хочет или боится этого тесного их общения.
Ну, не зажёг он её! Ну, не случилось пока той самой искры или чего-то там ещё, что должно быть между мужчиной и женщиной!
– Ну, ясно… – холодно ответила Лена. – Всё мне с тобой ясно, подруга. Иди ты… Трудись… В поте лица…
Е-е-пэ-рэ-сэ-тэ, Наташка, ну, вот ка-а-ак? Ну, вот что теперь делать, а?
Потом, уже гораздо позже, с возрастом, Лена поняла, что для того, чтобы понравиться женщине, мужчина должен быть хозяином положения, он должен быть на своей территории, чтобы быть уверенным и сильным. Женщина чувствует слабость мужчины неведомым каким-то чутьём, даже не отдавая себе в этом отчёта. Именно поэтому барышни так часто влюбляются в хулиганов.
Но это было потом, гораздо позже, а пока выводить Наташку на чистую воду она не видела смысла: надо приручать её постепенно!
Однако с этого дня Питера ей пришлось взять на себя…
За месяц они облазили с ним весь Красноярск, передвигаясь в обычных городских маршрутках, толкаясь плечами и скукоживаясь, если на них сильно напирали.
Поездки в переполненных маршрутках стали для него настоящим приключением. – Это – как регби! – смеясь, говорил он ей, когда на повороте их прижимало к стеклу всей массой пассажиров. – Нужно держать позицию и быть готовым к атаке!
Но если для местных жителей это – стиль жизни, то для него – потрясение! Он сказал, что никогда не забудет красноярские автобусы, и громко смеялся, потирая измятые бока.
Он вообще говорил громко, и его английский сразу же приковывал к себе всеобщее внимание. Люди, как загипнотизированные, глазели на них, а самые беспардонные даже подходили и, глядя на него в упор, спрашивали у Лены: «Че, иностранец, да? А откудова? Из Зеландии?! Ниче се! Ну, и как те наша РАША, иностранец?»
При этом слово РОССИЯ они старательно выговаривали именно так: РАША, имитируя английский акцент. Питер, естественно, понимал только Рашу и, поначалу, как заведённый, кивал головой в братском порыве, повторяя, что Раша это хорошо, а потом ему это поднадоело, и он просто улыбался, предоставляя ей право самой объясняться с земляками.
Неожиданно для Лены большой проблемой стала еда для гостя. Впервые зайдя в местный супермаркет, Питер долго ходил между полок, с любопытством разглядывая многочисленные разноцветные упаковки, но в итоге купил лишь йогурт, хлеб и воду.
– Рыба здесь… другая, – деликатно объяснил он Лене позже. – Я купил недавно и приготовил. Но… Она пахнет не океаном.
Лена кивала и только разводила руками. Она понимала, что дело не в качестве, а в привычке. Он был ребёнком другой земли, другой воды, других вкусов. Его организм тосковал по знакомой пище, а русская еда, сытная и простая, казалась ему чужой и тяжелой. Он терял вес, осунулся, и на его худощавом лице всё явственнее проступала усталость и растерянность.
Как-то раз они гуляли у здания краевой администрации. Питер остановился, разглядывая огромные каменные ордена на фасаде. Никто из местных их вообще никогда не замечал, а Питер вдруг спросил у неё:
– Это – ещё из СССР? Да? А зачем они вам? Почему их не уберут, ведь СССР уже нет?
Она подумала и выдала чистосердечное:
– Это – ордена, которыми в разное время награждался наш край. Это – награды нашим людям за их труд, за их подвиги. История наша. Память. Да и вообще, кому они мешают? Пусть себе висят.
Он внимательно посмотрел на неё, потом снова на ордена.
– Я понимаю. Уважение к истории. Это – важно, – произнёс он задумчиво.
Изредка с ними бывала Наташка, скорее всего, просто из чувства долга. А он всё это тоже чувствовал и спрашивал у Лены, почему Наташа так редко с ним видится. Лена упрямо гнула линию про безумную занятость подруги на работе и ценность её как специалиста.
Но глаза его с каждым днём становились всё грустнее и грустнее. Ему приходилось подолгу сидеть одному в своей, но чужой квартирке, поговорить ему, кроме Лены, было не с кем. Даже телевизор не был ему собеседником – всё чужое.
Погода в сентябрьском Красноярске тоже была грустная: всё серое, солнца нет неделями, по ночам – холодно, и весь город от этого – тоже серый и неприветливый. После его новозеландского почти вечного лета – да в нашу Сибирь!..
Он смотрел на всё её глазами, и Лена, впервые за долгое время, замечала не привычные недостатки, а то, что делало её город уникальным: мощь широких улиц, суровую красоту Енисея, неприступность скалистых берегов. Она видела, как его восхищает размах всего, что он видит, и даже скелет настоящего мамонта в краеведческом музее вызвал у него настоящий восторг.
Он бегал от мамонта к Наташе, потом снова к мамонту, а затем и к местной старушке-смотрительнице со словами: «Он настоящий?! Какой он огромный! Какой он гигантский!!! Ты видишь это?! Это просто ОЙ!!!»
А Лена снимала эту их экскурсию на свою «мыльницу» и так гордилась своей страной и её мамонтом в тот момент, что уже могла простить ей все вместе взятые хрущёвские кварталы, так удивившие их южного гостя.
Но были и моменты, которые больно ранили её патриотичное сердце. Как тот пьяный вусмерть парень на набережной, который среди бела дня, в самом центре города, перегнувшись через парапет, отчаянно блевал в Енисей-батюшку….
Питер тактично отвел взгляд, сделав вид, что не заметил. Но Лена заметила. И ей было горько не за страну, а за того парня. И за то, что кто-то может увидеть в этом частном случае портрет всей России. Она знала, что это не так.
Её Россия была в другом. В силе духа, в готовности помочь, в умении радоваться малому и надеяться на лучшее.
Вечерами она звонила Наташе:
– Он такой… одинокий здесь, Нать. Ему тяжело. Он тебя ждёт. Очень.
Из трубки доносилось лишь тяжёлое молчание, а потом тихое:
– Ой, не знаю… Я боюсь.
Лена уже почти смирилась с тем, что роман их лопнул, так и не успев начаться. Но однажды Наташа неожиданно согласилась на предложение Питера поужинать в ресторане.
ГЛАВА 4
«Ночной холод и первое тепло»
Лена заказала им столик в уютном итальянском ресторанчике с приглушённым светом, где у стены наигрывал что-то тихое и проникновенное седовласый скрипач. Казалось, сама судьба способствовала этому вечеру.
И начало было прекрасным. Наташа, в платье, облегающем её хрупкую фигурку, была неотразима. Сияющий Питер не сводил с неё восхищённых глаз. Музыка была приятной, еда (наконец-то!) оказалась сытной и понятной его изголодавшемуся по нормальной пище желудку. Он ел с аппетитом, и это придавало ему уверенности.
Он говорил медленно, подбирая простые слова, а она, краснея, листала разговорник и понемногу начала улавливать их смысл. Он вдохновенно рассказывал ей о Новой Зеландии: бескрайние океанские пляжи, зелёные холмы, уютный дом с видом на залив… Он звал её в свою жизнь, и в его голосе звучала такая беззащитная надежда, что у Наташи сжималось сердце.
Но как-то незаметно лёгкость ушла. Он отложил вилку, сделал глубокий вдох и, прежде чем она поняла, что происходит, взял её руки в свои. Его ладони были тёплыми и чуть шершавыми. Музыка словно утихла.
– Наташа, – его голос стал тихим, серьёзным. – Я должен спросить… Я виноват перед тобой? Я сделал что-то не так, дорогая моя? Скажи мне, прошу!
Она не понимала всех слов, но уловила интонацию – голую, пронзительную боль. Она растерянно заморгала, пытаясь выудить из памяти хоть какие-то подходящие слова, но в голове была пустота. Она увидела, как потемнели его глаза, и почувствовала, как по её спине пробежал холодок паники.
– I… I don't… (Я… Я не знаю…) – беспомощно прошептала она.
И тогда, не в силах вынести его страдальческий взгляд, она схватилась за соломинку – вытащила телефон и набрала подругу.
И Лена, сидя на своём диване с поджатыми ногами, висела на телефоне, став незримым проводником их сердец. Она переводила его сбивчивые, полные отчаяния вопросы и её путаные, оправдательные ответы. Слышала, как его голос срывается, а её – становится влажным от слёз.
Наташа говорила, что она не готова никуда ехать, что не может оставить родителей и брата, что она хочет, но отчаянно боится перемен.
Это был один из самых мучительных и самых честных разговоров в их жизни.
Но он нужен был им обоим.
Она не могла ему ничего обещать. Она не могла дать ему то, что уже было у него – полная, искренняя и готовая на всё ЛЮБОВЬ.
В её сердце были лишь пустота и лёгкая, испуганная симпатия.
Лена, слушая, как он искренне страдает, сжимала трубку так, что кости белели. Она слышала, как сдаёт её боевая подруга, и впервые за этот месяц тихо возненавидела её за эту чёрствость. Ведь он был таким… настоящим. А она – просто струсила…
Питер и Наташа вышли из ресторана далеко заполночь. Он привёз её в такси, к дому. Она, естественно, не пригласила кавалера к себе, так как они ещё не были близки, и попрощалась с ним у подъезда. Питер с рыцарской учтивостью поцеловал ей руку и откланялся:
– Спасибо тебе за этот вечер, дорогая. Спокойной тебе ночи, моя Ой.
И ушёл в ночь к своему убежищу, которое было в этом же квартале.
А дальше – ни в сказке сказать, ни пером описать…
Новые приключения новозеландца в России!
Когда он подошёл к своему подъезду, то буквально столкнулся с тем, что за несколько часов его отсутствия в подъезде рачительные жильцы установили дверь с домофоном. И как-то само собой разумеется, что никому и в голову не пришло, что у квартиросъёмщика с третьего этажа нет ключа…
Три часа ночи, Сибирь, конец сентября, минус два градуса на улице, новозеландец в одном пиджачке – на скамеечке под подъездом!
Что бы сделал наш, русский человек, в таком случае?
Правильно: наш мужик, во-первых, не ушёл бы от дамы, поцеловав ей ручку, а нахрапом напросился бы на рюмку чаю, или уж точно рванул бы сразу же обратно к своей бабе, которую только что проводил.
Или начал бы звонить по всем квартирам в домофон, чтобы открыли, или стучать в окна на первом этаже так, чтобы дребезжали стёкла, или орать истошно в ночное небо: «Лю-ю-ю-ди-и-и, две-е-ерь от-кро-о-ой-те-е-е-е-е!»
А если не поможет, просто выбил бы окно камнем – просто потому, что на генном уровне знает, чем грозит переохлаждение в сентябрьскую сибирскую ночь.
Но Питер был из Новой Зеландии, в которой все вышеперечисленное считалось бы тяжким преступлением. И этим всё сказано: он всю ночь тихо промаялся у подъезда, пряча замёрзшие руки под пиджак и пытаясь выжить.
Так он домучился до семи утра, когда из подъезда вынырнул первый жилец, спешащий на работу.
– Wait! Wait! (Стойте! Стойте!) – Питер рванул в открывшийся подъезд, как в отходящий поезд, и из последних сил ввалился в квартирешку, которую к тому моменту ещё не отапливали, так как отопительный сезон должен был начаться ещё через неделю. Его трясло и колбасило, он промёрз до самых своих южных костей и стал пытаться согреться хоть как-нибудь.
С утра Лена набрала Наташу по телефону:
– Привет, Нать. Не стала тебе ночью названивать, еле-еле до утра дотерпела. Ну, что там у вас, чем дело кончилось, чем сердце успокоилось?
– Да ничем не успокоилось. Вернее, не тем, чего он от меня ждал.
– Не поняла: давай честно, было что или нет?
– Ничего не было. Ну, не о чём особенно рассказывать, ей-богу. Проводил до подъезда, руку поцеловал и восвояси ушёл.
– Ну и дура! – в сердцах воскликнула расстроенная подруга. – Так он хоть отзвонился тебе с утра, как хоть он там, дошёл нормально или нет? Потому что он и мне не позвонил. А это на него не похоже
– Нет, молчит пока, я подумала, может, обиделся, – растерянно промолвила Наташа. – Слушай, давай звони ему скорее, а то что-то душа не на месте теперь…
И так как Питер не отвечал ни Лене, ни Наташке на телефон, они решили сами нагрянуть к нему поскорее, так как уже стали волноваться за гостя, а дошёл ли он вообще домой живым?
Когда девчонки, обеспокоенные его молчанием, приехали к нему, они застали жалкую картину. Питер, бледный и трясущийся, включил на полную мощность всё, что могло дать тепло: газовую плиту, утюг и еле тёплую воду в ванной. Он пытался согреться, но его била крупная дрожь.
– Господи, Питер! Что случилось? – вскрикнула Лена.
Он с трудом объяснил, тыча пальцем в сторону двери.
Лена, ругая себя последними словами, всё поняла.
Наташа, увидев его таким беззащитным, замёрзшим и по-детски беспомощным, засуетилась. В её глазах читались ужас и жгучее чувство вины. В тот момент её сердце дрогнуло. То самое «бабье сердце», жалостливое и отзывчивое, проснулось в ней.
– Надо его согреть! – распорядилась Лена, уже хватая кастрюли. – Я сбегаю за продуктами.
Пока Лена бежала в магазин, Наташа осталась с Питером. Она накрыла его всеми одеялами, что нашла, растёрла ему ледяные руки, согревая их своим тёплым дыханием, и, не зная слов, просто смотрела на него с таким состраданием, что ему, казалось, стало чуть теплее.
Вернувшись, Ленка нажарила на скорую руку полную сковороду картошки, нарезала маринованных огурчиков и поставила на стол чёрный бородинский хлеб. Купила она и бутылку русской водки – лучшее, по мнению её отца, средство от всех напастей и простуд.
Питер ел жадно, не стесняясь и проглатывая куски, как удав, а потом сделал несколько глотков торопливо налитой ему Леной водки, скривился, но с благодарностью кивнул. Постепенно краска вернулась к его лицу, дрожь прошла. Он выглядел измождённым, но спасённым. Намаялся, бедняга. А бабье-то сердце – оно жалостливое…
Ну, вот, что за натура у нас, баб, такая: «…она его за муки полюбила, а он её – за состраданье к ним…»
Он смотрел на Наташу, которая не отходила от него, и в его глазах читалась не только благодарность, но и новая, слабая надежда. А она, наконец, смотрела на него не как на проблему, а как на человека, которому она невольно причинила боль и которому захотелось помочь.
Слава Богу, пронесла нелёгкая, не заболел!
Именно в тот день Наташа решилась на отчаянный шаг.
– Я повезу его к родителям, в село, – тихо сказала она Лене, когда Питер наконец уснул. – Пусть посмотрит, как мы живём по-настоящему. Только, чур, ты с нами, а то там никто никого не поймёт.
ГЛАВА 5
«В гостях»
Воскресное утро выдалось на удивление ясным и солнечным. По пути в село, где жили родители Наташи, Питер с интересом разглядывал убегающие за окном пейзажи: могучие таёжные леса с вековыми кедрами, уютные деревянные домики с резными наличниками и неизменными огородами, ширь бескрайних полей.
– Очень красиво, – тихо произнёс он, глядя на могучее течение Енисея, отражавшего ослепительное солнце. – Очень… большое. Сильное.
Девчонки с гордостью улыбнулись. Они были рады, что он наконец видит не только асфальт и панельные дома, а настоящую, широкую Сибирь.
Их встречали с размахом, которого не ожидал никто, тем более Питер.
Отец Наташи, Николай Иванович, высокий, могучий, бородатый сибиряк, вышел на крыльцо и сходу обнял Питера так, что у того хрустнули кости.
– Ну, здравствуй, зеландец! – громко приветствовал он. – Добро пожаловать в нашу глухомань!
Лена быстро перевела, запнувшись на слове «глухомань», но тут же заменила его понятным: «Добро пожаловать в наше местечко на краю света».
Питер, слегка ошарашенный, но тронутый таким приёмом, улыбнулся:
– Спасибо! Очень рад быть здесь!
Мама, Галина, очень стройная, даже худенькая от природы, смущённо вытирая руки о фартук, тоже обняла его и тут же принялась за стол, который уже ломился от яств: тут были круглый большой хлеб из русской печи, и соленья, и пироги, и грибы, и любимое всеми русскими оливье, и, конечно же, гордая горка сибирских пельменей собственной лепки.
Питер с восторгом разглядывал необычные угощения, а Николай тем временем уже наливал первую стопку прозрачного, как слеза, домашнего самогона. – Ну, мусьё, – сказал он, поднимая стопку. – За знакомство! Чтобы с чистой душой и добрыми намерениями!
Лена быстро перевела. А Питер, помня свой недавний опыт с жареной картошкой и огурцами под водочку, мужественно кивнул и сделал большой глоток, чуть поморщился, но с уважением поблагодарил.
Почему-то батя называл Питера «мусьё», видимо, желая показаться интеллигентным человеком со знанием иностранных языков, но потом, после пары стопок, уже от всей души хлопал гостя по плечу, и Питер стал просто Петром, а потом – и вовсе Петей.
Атмосфера за столом быстро разрядилась. Питер старался изо всех сил: он попробовал все блюда, хвалил пельмени (и они ему, к его удивлению, понравились).
А мама всё подкладывала гостю пельмешки, приговаривая: «Кушай, сынок, кушай, а то ты такой худенький». А папа подливал самогоночку, снова хлопая его по плечу, и Питер размяк совершенно, оттаял душой и телом и уже не обращал внимания на многочисленных глазеющих на него соседок, которым именно в это время вдруг дружно понадобилась соль: «Ишь ты, Натаха-то, заморского себе привезла. Отхватила где-то в Красноярске, видать. Надо бы поглядеть, кто таков».
Ему было хо-ро-шо! Просто хорошо и всё: тепло и сытно (он впервые за последний месяц так хорошо и вкусно поел), и душа как-то вдруг перестала маяться, потому что вокруг – такие милые, хлебосольные и открытые люди с щедрыми сердцами и гостеприимством. И они не требовали от него ничего, кроме его искренности. И он платил им тем же.
Да и Наташка сидела рядышком и уже что-то очень простое сама переводила родителям и улыбалась ему, и, казалось, даже взглядывала на него как-то по-особенному.
Он привёз всем подарки: мягкую игрушечную птичку киви как символ Новой Зеландии – для младшего брата Наташи по имени Егорка, и богато иллюстрированные книги и календари о своей родине.
Для них этот набор показался странным: нам же, в России, всегда надо что-то более нужное в хозяйстве, но они всё же дружно и весело тыкали пальцем в книги и восхищённо рассматривали красоты чужой природы.
Наташа принесла семейный альбом с фотографиями и пыталась объяснить, кто где. Ленка была на подхвате и старательно переводила, пока Питер окончательно не запутался в сложных родственных связях.
Родные стены грели Наташу. Она видела, как тепло родители принимают Питера, и сама начинала смотреть на него другими глазами – не как на проблему или чужака, а как на человека, который стал частью их общего праздника. Что-то тёплое и спокойное зародилось у неё в груди.
Так что дело, вроде бы, пошло на лад.
Когда они уже уезжали, Николай обнял Питера на прощание и прошептал ему на ухо, глядя на Наташу:
– Ты её не обижай. Она у нас золото.
Питер, не поняв ни слова, уловил интонацию и серьёзно кивнул:
– Yes. Обещаю.
– Так, Петро, надолго не прощаемся. Через неделю картоху копать начинаем всем гамузом, лишние руки никогда не помешают. А потом и в баньку – попарим тебя от души. Так что ждём. Не забудь про форму одежды. – увесисто добавил Николай, похлопав Питера по плечу.
– Па-а-ап! Ты с ума сошёл? – обалдела Наташка, у которой округлились глаза.
Питер вопросительно посмотрел на Ленку. Та, в шоке от только что услышанного, не стала переводить сразу, а только осторожно спросила у Николая:
– Дядя Коля, а вы уверены? Питер ведь, возможно, картошку только в супермаркете видел, очищенную да в пластике. А баня… он же, простите, сгорит там как новогодняя петарда!
– Тем более надо! – обрадовался Николай, словно только этого и ждал. – Пусть посмотрит, как мы, сибиряки, с землёй разговариваем и душу отводим. А то всё по музеям да ресторанам его водите – эка невидаль!
Ленка вздохнула, подняв глаза к небу, и перевела:
– Питер, Николай снова приглашает тебя в гости через неделю… В Сибири начинается сбор урожая картофеля… Надо помочь… А потом будет русская баня… И просит, чтобы ты взял с собой форму одежды для этой работы… А если у тебя подходящей одежды нет, то тебе найдут старый ватник, и дедовы старые штаны тоже подойдут, – добавила она уже от себя.
Питер расплылся в улыбке:
– Да! Спасибо за приглашение, Николай! Конечно, мы приедем все вместе! – Наивный, он ещё не знал, что ему предстоит копать картошку на их поле размером со средний стадион… – А… ватник? Что это?
– Одежда на все случаи жизни, – ответила ему Ленка, всё ещё пребывая в шоке, – кроме торжественных случаев, конечно.
На пути обратно в город он молча смотрел в окно на проносящиеся мимо темнеющие таёжные массивы.
– Они замечательные, – наконец сказал он. – Очень тёплые. Как солнце. Спасибо.
Наташа впервые за всё время улыбнулась ему легко и без тени смущения:
– Да… Они у меня лучшие.
Казалось, лёд тронулся.
ГЛАВА 6
«Проверка на вшивость»
Золотая сибирская осень стояла в самом разгаре, когда отец Наташи, Николай, позвонил дочери:
– Доча, – сказал он с той особой значительностью в голосе, с какой сообщают о событии государственной важности. – Завтра к шести чтобы как штык были! Сам вас заберу. Едем к нам, картошку копать. И баньку истопим, настоящую.
– Пап, не надо! Я думала, что ты пошутил в прошлый раз.
– Какие шутки? Это, доча, проверка на вшивость. А это дело не шутейное. – Сказал, как отрезал, и положил трубку.
На следующее утро, ровно в шесть часов, все втроём, похожие на сонных мух, они покорно ждали батю у подъезда дома Наташи. Питер, наученный горьким опытом русской действительности, был экипирован в невероятный ярко-синий с неоновыми вставками салатового цвета горнолыжный костюм для экстремального альпинизма, купленный им вчера в красноярском магазине спортивной одежды.
– Ты в курсе, что мы едем картошку копать, а не Эльбрус штурмовать? – удивилась Наташка, смущённо зевая и прикрывая рот ладошкой. Ленка сонно и вяло перевела.
– Я готов к русскому экстриму, – с полной серьёзностью ответил Питер, поправляя рюкзак.
В этот момент с грохотом, будто разрывая утреннюю тишину, подкатил старенький УАЗик Николая. Окно опустилось, и оттуда пахнуло бензином и духом безграничной уверенности в себе:
– Ну что, интернационал, погрузка! – прогремел Николай. – Покажу я вам, что такое сибирская жатва!
Дорога в село, за полтораста километров от Красноярска, была подобна отдельному приключению. Николай, покосившись на синий комбинезон оттенка «вырви глаз», спросил Наташку:
– А твой-то василёк как, на картохе не сдуется? Ты, Лен, это, скажи ему, пусть не трусит, мы его в бане, как следует, пропарим! Ниче-ниче, выживет! – и, чуть понизив голос, серьёзно добавил: – Проверим мужика на вшивость.
Лена перевела, деликатно опустив последнюю фразу:
– Дядя Коля спрашивает, все ли у нас хорошо. Говорит, не переживай, баня тебя взбодрит.
Питер засмеялся в ответ и показал оттопыренный вверх большой палец. Потом наклонился к Ленке и шёпотом спросил:
– Я никогда не слышал слово «вшивость». Что это? Это плохо? Николай сказал это так… грозно.
– Для тех, кто хочет понять Россию, это необходимо. Считай это посвящением в тайное общество, только вместо масонских знаков у нас будет картошка и берёзовый веник. И приготовься не ныть, – с философским выражением лица и также шёпотом ответила ему подруга.
Питер проникся:
– Я готов к посвящению. Я хочу понять.
– Ну, тогда добро пожаловать в наш орден, – хитро улыбнулась Ленка.
Питер обернулся к спине Николая и кивнул, как будто принимая незримый вызов. Теперь это была не просто поездка в деревню. Это была инициация…
Проверка на вшивость.
Село встретило их пением запоздалых петухов, брехливым лаем собак, дымком из труб и необъятным полем за околицей. Галина ждала эту компанию с чаем и с только что испечёнными пирожками, на крыльце уже сидели братишка Наташи Егорка и Витек – взрослый уже племянник Николая, который каждую картофельную битву за урожай стоял со своей лопатой в их рядах. Помощь эта всегда была взаимна.
– Ну, братва, за работу! – скомандовал после завтрака Николай, с размаху вручив Питеру… маленькую совковую лопатку:
– На, Петруша, с этой начнёшь. А нашу, штыковую, ты, поди, и поднять-то на первых порах не сможешь.
Питер с недоумением посмотрел на свой инструмент, потом на огромные лопаты, которые Николай и Витёк вонзали в землю с таким хрустом, будто ломали хребет самой Сибири, и лицо его вытянулось.
– I can do it (Я сделаю это), – пробормотал он себе под нос и с решительным видом приступил к раскопкам. – I am strong New Zealand man (Я сильный новозеландский мужчина).
Зрелище было незабываемым. Питер в своём васильковом костюме, сгорбившись над картофельным кустом, старательно копался в земле, как археолог на раскопках Атлантиды, в то время как Николай и Витёк работали с мощью и скоростью комбайнов. Егорка приносил мешки и держал их, пока в них ссыпали картошку из вёдер. Девчонки ковырялись вдалеке, изрядно отставая от мужчин.
– Натаха! – орал Николай, вытряхивая на свет божий целое гнездо картофелин. – Скажи своему, что он не червей для рыбалки собирает! Пусть шире лопатой машет, а то до морозов тут проторчим!
Но Питер не сдавался. Сбросив свою супер-куртку, он в одной футболке продолжил битву с сибирской целиной. И вот случилось чудо – под его лопаткой показалась целая охапка крупных, чистых картофелин.
– ОЙ! – завопил он так, что с ближайшей рябины слетели все птицы. – ОЙ! LOOK! POTATO! GOLD! (СМОТРИТЕ! КАРТОШКА! ЗОЛОТО!).
Николай расхохотался до слёз:
– Вот! Молодец, Петруха! На! Хлебни, – и кинул ему бутылку с домашним квасом.
Питер, довольный, отпил и скривился: – Ой… interesting…
– Интересный?! – понял его Николай. – Это тебе, брат, не фанта шипучая! Это напиток богатырей!
Лена была далековато от них, не стала переводить, сказав, что мужики и сами разберутся.
К вечеру выкопали они, конечно, далеко не всё, там работы было ещё валом, но уже уморились и решили свернуть на сегодня. После картошки их ждала баня с вениками. От бревенчатой избушки шёл густой, духовитый пар.
– Это и есть баня? – спросил Питер с наивным любопытством. – Очень… мистически.
– Мистически – это, когда ты из неё выползаешь заново рождённым! – пояснил Николай. – Пошли, Витек. Егорка, айда! Покажем новозеландцу, что такое сибирский пар!
Через полчаса дверь в предбанник распахнулась, и оттуда вывалился сначала Егорка, за ним Витёк, а затем Николай, который вёл под руку абсолютно алого Питера с заплетающимися ногами. Тот был завёрнут в простыню и напоминал гладиатора после боя с тигром.
– Жив? – обеспокоенно спросила Наташка, подавая ему стакан домашнего кваску.
– Жив, жив! – заверил Николай, сияя. – Настоящим сибиряком стал! Сначала ойкал, а потом терпел – молодцом! Говорит, у них в Зеландии такого пара и в помине нет!
Питер, шатаясь, сделал глоток и выдохнул:
– ОЙ… GOOD… Very powerful… (ОЙ… ХОРОШО… Очень мощно…).
– Не за что, – хлопнул его по плечу Николай. – Теперь ты наш, картошку копал, в бане парился! Можешь считать себя сибиряком! – И громко захохотал.
После бани все сначала разбрелись по дому, кто куда, и прилегли на полчасика – отдохнуть. А потом сидели за огромным столом. Дымилась парная картошка с грибами, шкворчала на сковороде вчера с вечера пойманная Николаем в озере рыба, а в центре стола стоял горшок с домашней сметаной – такой густой, что ложка в ней стояла.
Николай решил, что пора научить гостя русскому языку, показал пальцем на сковородку и громко и очень уж членораздельно сказал, глядя на Питера:
– Ры-ы-ба! – и оттопырил большой палец вверх.
Питер вопросительно глянул на Лену. Та перевела:
– Николай хочет научить тебя русским словам. Рыба – это по-русски, а по-английски просто фиш. Сам вчера ловил. Не в вашем море-океане, конечно, а в озере нашем, но тоже ничего. Ешь, не бойся. Не отравишься.
И Питер, уставший, но невероятно счастливый, ел за троих.
– Вот это еда, – говорил он, а Ленка переводила. – Настоящая. Я теперь понимаю, откуда в русских столько силы.
Николай разлил всем по стопочкам домашнюю настойку на кедровых орешках:
– За картошку! За баню! Всех с лёгким паром! И за то, чтобы ты, Петро, не забывал, как в Сибири гостей встречают!
Уплетали за обе щеки и вскоре застолье притихло. Все были сытые, довольные, щёки горели румянцем – и от бани, и от жара печи, и от выпитого, и от простого человеческого тепла. Девчонки тоже размякли и сидели, улыбаясь сами себе.
И в этой внезапной тишине Питер поднял взгляд на Наташу. Он смотрел на неё не как на красивую картинку или экзотическую «русскую невесту», а как на что-то родное и бесконечно дорогое. В его взгляде была какая-то новая, взрослая нежность и понимание. И этот дом, этих людей, эту землю он принял это всё как своё.
И тут Галина, улыбаясь его взгляду, тихо, словно сама для себя, завела:
– О-ой, да не вечер, да не ве-е-че-ер…
Николай тут же подхватил, его низкий, чуть хриплый голос наполнил комнату:
– Мне-е малым-мало спало-о-ось…
Девчонки, не сговариваясь, присоединились, и вот уже всё застолье гудело знакомой, пронзительной до слёз мелодией. Потом пели «По диким степям Забайкалья», и ещё, и ещё. Питер, не понимая слов, сидел, заворожённо глядя то на Наташу, то на них на всех. Он видел, как преображаются их лица, как светлеют глаза, и, казалось, самой душой чувствовал, о чём эта песня – о тоске, о дороге, о любви.
Когда песня стихла, в наступившей тишине он тихо выдохнул:
«This is… the real Russia. I see it now» («Это… настоящая Россия. Теперь я это вижу»). И это прозвучало не как удивление, а как глубокое, почтительное признание.
Но силы его были на исходе. Едва встав из-за стола, он извинился и, почти не помня себя от усталости и банного жара, с трудом доплёлся до предложенной ему Галиной комнаты и рухнул на кровать с пуховой периной. Голова его утонула в белоснежной горке пуховых подушек, и через мгновение он уже спал крепким, младенческим сном, не шевелясь до самого утра.
ГЛАВА 7
«Утро с удочкой»
Сон в деревенском доме – дело особое. Питер спал тем беспробудным сном, когда тело отключается после банного жара и дневного труда. Поэтому, когда в пятом часу утра дверь скрипнула, он не услышал. Осознание пришло, только когда чья-то большая, тяжелая и тёплая ладонь бережно легла на его плечо. Он открыл глаза. В сизом предрассветном сумраке стоял Николай в старом ватнике.
– Ш-ш-ш, Петро… Подъём, – шёпот Николая был густым и хриплым, как скрип снега под валенком.
Питер сел на кровати, зевая:
– What? (Что?) – прошептал он в ответ, протирая глаза.
Николай не стал долго объяснять. Он поднёс палец к губам, а потом сделал два выразительных жеста: сначала изобразил, как закидывает удочку, а потом, прищурившись и сделав серьёзное лицо, показал на себя и на Питера, словно связывая их невидимой нитью общего дела.
– Рыба? – догадался Питер, вспомнив вчерашний урок русского языка.
– Ага, – кивнул Николай, и в его глазах мелькнуло одобрение. – Рыба.
Больше слов не было. Питер выбрался из-под одеяла и потянулся к своему «вырви глаз» горнолыжному костюму.
– Не-не-не, – Николай с отвращением помотал головой, тыча пальцем в светящуюся в сумраке ткань. Он порылся в углу и швырнул Питеру тот самый, обещанный на прощание, поношенный ватник, штаны и стоптанные кирзовые сапоги. – Наша… униформа, – с гордостью произнёс он, похлопав себя по груди.
Через десять минут они молча шли по мокрой от росы тропинке к озеру. Николай шагал впереди, не оглядываясь, закинув за спину старые бамбуковые удочки. Питер ковылял сзади, в своих громоздких сапогах, чувствуя себя космонавтом.
Он чутко ощущал эту первозданную тишину. Это был звук самой земли, медленно пробуждающейся ото сна. В его Новой Зеландии природа была яркой, кричащей: оглушительный рёв океана, пронзительные крики чаек, буйство красок субтропиков. Здесь же всё было иным. Сумрак тайги на горизонте был не угрожающим, а величественным, словно спящий великан. Сизый туман стелился по воде озера, как призрачное одеяло – будто сама земля тихо дышала. Щебет просыпающихся птиц, хруст ветки под сапогом и их собственное дыхание, превращающееся в пар, – этот тихий диалог был красноречивее любых слов.
На озере Николай выбрал место, сгрёб с воды веткой плавающие листья и, как жрец, совершающий таинство, начал готовить снасти. Питер наблюдал. Он смотрел, как грубые, натруженные пальцы Николая ловко привязывают к леске поплавок из гусиного пера, и думал о бездонной пропасти, отделявшей эту древнюю, почти мистическую простоту от его мира – от шумных марин Окленда, сверкающих спиннингов с безынерционными катушками и холодной электроники эхолотов, вырисовывающих на экране призрачные силуэты рыб. Там рыбалка была спортом, состязанием с природой. Здесь же… здесь это было похоже на молчаливое общение с ней.
Николай протянул ему одну из удочек: – На. Лови.
Питер взял удочку. Она была живой, тёплой. Он попытался сделать заброс, как привык это делать с яхты своего друга Тома – с размаху. Поплавок с шумом шлёпнулся в воду в двух метрах от берега. Николай фыркнул со снисходительным пониманием. Он встал рядом, взял руки Питера в свои и плавным, точным движением показал, как это делается. Не было слов «плавнее» или «аккуратнее». Было только его движение – уверенное, спокойное, древнее. Поплавок Питера мягко упал в нужную точку.
– Да-а-а, – протянул Николай с одобрением. – Так.
Они замолчали. Сидели на мокром бревне, уставившись на свои поплавки, рядом пощёлкивал небольшой костерок. Питер смотрел, как первый луч солнца пробивается сквозь макушки кедров, окрашивая туман в золотисто-розовые тона. Он вдруг с абсолютной ясностью понял, что значит «дышать полной грудью». Этот воздух, густой, свежий, с примесью дыма и хвои, был настоящим наркотиком.
Прошёл час. Не клюнуло ни разу. Питер начал замерзать и ёрзать, начиная думать, что эта странная рыбалка похожа на глубокую медитацию или на то самое тяжелое испытание при его инициации, о которой говорила ему Лена в машине.
Николай, заметив это, не глядя, протянул ему термос. Он отпил. Это был не чай, а какой-то терпкий, горьковатый травяной отвар, который обжигал горло, но тут же согревал изнутри.
– СпасЬибо, – кивнул Питер.
– Наша… настойка, – хрипло улыбнулся Николай, сделав жест, будто держит стопку, потом поправился: – водка… – И широко показал на видневшуюся тайгу. – Из тайги. Травы…
И в этот момент поплавок Питера дёрнулся, ушёл под воду и резко пошёл в сторону.
– Ой! – вырвалось у Питера. Это слово понимали оба.
Николай оживился, закивал, показывая жестами: «Тащи! Не зевай!». Последовала короткая, но азартная борьба. Питер, забыв про весь свой океанский рыбацкий опыт, с замиранием сердца выуживал на бамбуковую палку трепыхавшуюся на крючке серебристую плотвицу. Николай помог ему завести сачок, его лицо в этот момент светилось почти отцовской гордостью. Когда рыба была в садке, он хлопнул Питера по спине:
– Молодец, Петь! – Это «молодец» Питер понял без перевода. – Наш… Рыбак.
Они просидели до восьми утра, поймав с десяток плотвичек. На обратном пути, когда солнце уже слегка припекало спины, Николай остановился, по-отцовски положил ему руку на плечо и, глядя в глаза, ткнул его пальцем в грудь, а потом в себя:
– Ты… наш. Понял?
И Питер понял. Не слова, а их суть. Он кивнул, повторив дословно:
– Ты… наш. ПонЬял.
Когда они вернулись, пахнущие дымком, рыбой и утренней прохладой, их уже ждал завтрак. Наташка, разливая чай, с удивлением посмотрела на Питера – на его какое-то просветлённое лицо, на старый ватник, в котором он казался своим, родным.
– А вы где пропадали? – спросила она.
– Мужики, – коротко и исчерпывающе ответил за обоих Николай, ставя ведро с уловом на порог. – Дело делали.
Лена, наблюдая за сценой, подумала, что самый главный разговор за всё утро прошёл без её помощи. И проверка на вшивость, кажется, была сдана на отлично.
А на столе их уже ждали золотистые блинчики с таявшими на них кусочками сливочного масла, рядом дымилась гора свиных котлет из свежего мяса со своего подворья, а в глиняном горшочке манила густая, прохладная сметана. Посередине стола возвышался ещё горячий круглый каравай, только что из печи. К нему – мёд с собственной таёжной пасеки, вкусный чай с душицей и парное молоко в глиняном кувшине. Каждый брал, что хотел, создавая себе тарелку абсолютного счастья.
Проголодавшийся Питер смотрел на это изобилие с почтительным благоговением:
– Ой… – прошептал он. – Это… это настоящий пир!
Галина, улыбаясь, положила ему на тарелку самый румяный блин:
– Кушай, Петя, на здоровье. В деревне без сытного завтрака далеко не уедешь. А вам до Красноярска ещё ехать и ехать. Так что кушай давай.
Питер взял блин. Он был тёплым, почти живым. И он понял, что это не просто еда. Это – продолжение того утра, того озера, той тишины. Это та самая «русская душа», которую нельзя объяснить словами, – её можно только ощутить кожей, вдохнуть с воздухом, попробовать на вкус. И в этой простоте заключалась такая глубина, перед которой меркли все океанские закаты его прежней жизни.
Возможно, именно в это утро, за этим щедрым деревенским столом, что-то в сердце Наташки, наблюдавшей за ним с тихой улыбкой, сдвинулось, наконец, с мёртвой точки?
ГЛАВА 8
«Комбат-батяня и русская душа»
Кульминацией визита Питера должен был стать грандиозный концерт группы «Любэ» на главной площади города. Один из кандидатов в губернаторы Красноярского края привёз легендарный коллектив, чтобы завоевать голоса избирателей. Для Красноярска это было событие огромного масштаба.
Ещё за час до начала площадь уже напоминала разбуженный улей. Люди текли со всех сторон, сливаясь в одно мощное, шумное, возбуждённое море. Лена крепко держала Питера за рукав, пробираясь с ним поближе к сцене.
– Держись за меня, а то нас толпа растащит в разные стороны! И рюкзак – на живот, а то сопрут что-нибудь и концов не найдём! – скомандовала она, и Питер послушно выполнил приказ: тут же перевернул рюкзак вперёд и крепко взял Лену под локоть, его глаза округлились от масштаба происходящего.
Наташа должна была приехать на площадь после рабочего дня, и они вместе планировали встретиться здесь, но народ всё прибывал и прибывал, и они уже просто физически были не в состоянии найти её в этом океане людей, созвонились и решили, что найдутся уже после концерта, и тут же влились в гущу толпы.
Воздух трепетал от предвкушения. Питер, привыкший к порядку и спокойствию новозеландских мероприятий, был одновременно напуган и буквально очарован этой бурлящей человеческой энергией.
Они стояли почти у самой сцены, упираясь в оцепление. В этот момент, отчаянно буравя толпу, к ним с трудом пробрался парень в гражданской одежде, уже изрядно подшофе, и с несколькими бутылками спиртного за пазухой. Он попытался разорвать их с Питером сцепку, чтобы пробраться ещё дальше.
Но Питер стоял насмерть! И даже начал что-то довольно сердито говорить ему по-английски, а парень кричал им убедительно:
– Я – милиционер! Тут сегодня мои пацаны дежурят, в оцеплении стоят! Пустите меня к ним, они меня ждут! – Он нёс товарищам за пазухой верное, истинно русское средство… А это – святое! Именно поэтому толпа перед ним и расступалась.
Лена, вздохнув, крикнула другу:
– Let him through! He’s a policeman! It’s okay! (Пропусти его! Он полицейский! Всё в порядке!)
Питер с огромным недоумением посторонился, пропуская «полисмена», и посмотрел на Лену вопросительно.
– Day off, – развела она руками, исчерпав свой объяснительный лимит. – Выходной.
А что она ещё могла ему ответить? Было ясно, что он её просто не понял.
В воздухе витало что-то большое и даже опасное, но необыкновенно прекрасное, какой-то дух единства этой огромной массы людей.
И когда раздались первые аккорды «Любэ», толпа взорвалась приветственными криками! Гром гитар и такой родной хриплый голос Николая Расторгуева прокатились над площадью, и тридцать тысяч человек взревели в едином порыве. Звук был физически осязаемым, он бил в грудь, заставляя сердца биться в унисон.
Люди пели вместе с «Любэ», хорошо зная каждое слово, чувствуя песни душой и пропуская их через свои души. Площадь просто стонала в едином порыве и скандировала: «Ком-бат-ба-тя-ня-ба-тя-ня-ком-бат! Ты сердце не прятал за спины ребят!..» Музыка охватывала всю площадь, гитары, барабаны и мужественный вокал Расторгуева в гимнастёрке пронизывали просто до печёнок каждого, кто там был.
Наверняка никто и никогда не сможет забыть этот концерт.
Потрясённый Питер громко спросил Лену:
– О чём поют эти парни?
– О Родине, о России, о войне, о своих товарищах, о любви, о верности долгу – о русской душе они поют, Питер! – Видя его потрясение и стараясь перекричать грохот, ответила она ему прямо в ухо. И в этот миг он не просто услышал её…
ОН ЕЁ ПОНЯЛ…
Питер замер, его глаза были широко открыты и в них плескалось бесконечное удивление, смешанное со смятением… Он не понимал слов, но он чувствовал всё. Он видел, как люди вокруг, от мала до велика, поют каждую песню, смотрят на сцену с благоговением, с восторгом, со слезами на глазах. Это была не просто музыка. Это был гимн. Гимн силе, верности, любви к своей земле и своим товарищам.
Он вдруг как-то разом ПОНЯЛ ту самую загадочную «русскую душу», о которой ему так часто говорили. Он увидел её – не в словах, а в этом едином дыхании толпы, колышущейся от огромной, как невероятная глыба, сокрушительной и одновременно первородной, объединяющей всё и всех энергии, в этом мощном, идущем от самого сердца порыве десятков тысяч русских людей.
Его собственное сердце сжалось от чего-то гораздо большего, чем любопытство или интерес. Это было уважение, даже благоговение. Он смотрел на поющие лица, на слёзы на глазах у суровых с виду мужчин, и ему тоже хотелось петь вместе со всеми в едином порыве это непонятное, но такое мощное: «Ком-бат-ба-тя-ня-ба-тя-ня-ком-бат!».
Концерт закончился так же внезапно, как и начался. Толпа ещё долго не расходилась, взволнованная, потрясённая. Питер стоял молча, не в силах сдвинуться с места и пытаясь хоть как-то переварить только что пережитое.
– Это было… ОЙ… – нашёл он наконец единственно верное слово, – Это было самое большое ОЙ в моей жизни…
Потом, уже на почти опустевшей площади, они нашли Наташу, которая тоже была взволнована. На обратном пути в машине царило молчание. Все были переполнены эмоциями. Питер держал девушку за руку, но смотрел в окно на огни ночного города, и в его глазах читалось что-то новое – не страх и не растерянность, а глубокое, серьёзное понимание чего-то очень важного.
Он улетал через несколько дней. Но теперь он увозил с собой не только воспоминания о трудностях и холоде, но и частичку этого тепла, этой щедрости, этой невероятной, всепобеждающей силы духа, которую он увидел и в гостеприимстве родителей Наташи, и в мощном хоре тридцати тысяч голосов.
Он увозил с собой свою «маленькую Россию». И в его сердце для неё уже было место.
ГЛАВА 9
«Прощание с Ой»
Последние два пронзительных дня висели в воздухе тяжёлым свинцом. Каждая минута была на счету, каждое мгновение отдавалось эхом грядущей разлуки. Питер стал молчаливым и задумчивым, а в его глазах поселилась тихая, покорная грусть. Он уже не задавал вопросов, а просто старался впитать в себя каждый образ, каждый звук, каждый запах этой незнакомой и так поразившей его страны.
Накануне отъезда они вдвоём гуляли по центру города и зашли в небольшой магазин сувениров. Наташа, чувствуя вину и желание сделать что-то приятное, сказала:
– Выбери себе что-нибудь на память. Обо мне. О нас.
Он долго ходил между полок, разглядывая картины, керамику, матрёшек, медведей всех мастей и размеров и шапки-ушанки со звездой во лбу, но остановился у витрины с куклами в национальных костюмах. Его взгляд привлекла одна: с тёмными гладкими волосами, заплетёнными в косы, и большими печальными глазами на фарфоровом личике. В её нарядном сарафане и кокошнике угадывались знакомые черты.
– Возьми эту. Она на меня похожа, – тихо сказала она.
– Да, эту, – так же тихо ответил он. – Это будет моя маленькая Наташа. – Он держал куклу в руках так бережно, словно это было хрустальное сокровище.
Для Наташи этот жест значил больше тысячи слов. Он увозил с собой не просто сувенир, а её образ.
Вечером они сидели втроём в той же самой «хрущёвке» Питера. Лена принесла торт, купленный в лучшей кондитерской города. Было тихо и почти неловко. Говорили о пустяках, боясь коснуться того, что действительно витало в воздухе.
– Я научусь готовить борщ, – вдруг негромко пообещал Питер, разглядывая свой кусок торта. – И пельмени. Я запомнил вкус.
Наташа улыбнулась, и её глаза наполнились слезами. Она смотрела на него, так сильно похудевшего и осунувшегося за этот месяц, но такого стойкого и доброго.
И её сердце вдруг испуганно дрогнуло. Не от жалости, а от осознания, что она может потерять человека, который проделал такой долгий путь почти через всю планету ради неё.
Хотя на другой чаше её весов лежало и гораздо перевешивало то, что она так боялась утратить, то, что увидел и даже сумел почувствовать Питер за этот месяц: это были родители, братишка, её верная Ленка, тайга за околицей их села, это была РОДИНА, Россия-матушка…
Её выбор, хотя и был очень трудным, но он был очевиден.
Утро в аэропорту «Емельяново» было серым и тоскливым. Питер прошёл регистрацию и теперь стоял перед линией паспортного контроля, за которой была его другая жизнь. Он был бледен и казался ещё более худым в своём строгом пиджаке.
Лена вручила ему небольшой свёрток:
– Это – тебе. Диск «Любэ». Чтобы помнил.
Его лицо озарила слабая, но искренняя улыбка. Он взял диск так же бережно, как и куклу.
– Спасибо. Это самый лучший подарок. Я буду слушать и вспоминать.
Потом он повернулся к Наташе. Она не плакала, лишь с трудом сдерживала дрожь в губах. Он взял её лицо в свои большие тёплые ладони, внимательно посмотрел в её огромные вишнёвые глаза, в которых плескалась вся невысказанная грусть последнего месяца.
– Моя девочка, – прошептал он. – Моя Ой.
И он поцеловал её. Впервые по-настоящему, не в щёку и не в руку. Долго, нежно и с той самой тоской, что съедала его изнутри все эти дни. В этом поцелуе было прощание, благодарность и недосказанность целой истории.
Он отпустил её, улыбнулся напоследок ей и Лене, крепко пожал руку её отца, который вновь привёз их сюда на своём задрипанном «Мицубиши».
– Я не забуду. Ничего из этого, – сказал он, глядя прямо на Наташу. – И помни, твой пропуск в другую жизнь… он есть. Он ждёт тебя. До следующего 1 октября. – Он имел в виду срок действия визы. Развернулся и пошёл к контролю, не оглядываясь.
– Какой пропуск? Я ничего не поняла… – спросила дрожащим голосом Наташа у Лены, на которой не было лица.
– Да визу он тебе сделал, дурища. Ещё в мае начал всё оформлять. Думал, это обрадует тебя. Вот только позавчера дали официальное разрешение.
Наташа закрыла лицо руками. Именно в этот самый момент, и только сейчас, когда он ушёл, когда у него уже не было пути назад, она вдруг ощутила мгновенную и странную тоску, ощущение огромной и безвозвратной потери накрыло её…
Всё её существо кричало, что нужно, просто жизненно необходимо, броситься за ним вслед, схватить его за руку и не отпускать, прижаться к нему всем телом, говорить ему что-то торопливое, горячечное и такое искреннее, такое тайное, ещё совсем не вызревшее в ней, но уже робко пробивающееся на свет, что-то такое, от чего он не сможет… Да! Он просто не сможет уйти и не вернуться!..