Ветер между скал

Глава 1 «Огонь, лед и солнце»

Я прохожу босая по коридору, еще не до конца проснувшаяся. В доме тихо, только с кухни тянется легкий запах кофе и тостов. В ванной меня встречает прохладное калифорнийское утро.

Телефон вибрирует, новое сообщение в чате класса от незнакомого номера:

"Привет. Меня зовут Джесси. Если что, могу показать школу сегодня! Увидимся в 8:30 перед главным входом?"

В это время Дэн стучит в дверь ванной:

– Систр, ты шланг проглотила что ли? Тебя докинуть до школы?

Я машинально печатаю Джесси:

“Да, супер, хорошо!”

Чувствую щекочущее ожидание в животе и немного тревоги насчет первого дня, но мысль, что не останусь одна, греет. Услышав голос брата, я на секунду задерживаю взгляд в зеркале. На щеках легкий румянец от усталости, а глаза блестят от нотки волнения.

– Я поеду на своей машине, – говорю я ему и чувствую, как уголки губ поднимаются выше.

Перед глазами сразу возникает образ черного мустанга. Тепло разливается по груди, ведь этот старенький автомобиль словно часть семьи. Я помню каждый рывок руля на шоссе, каждый долгий разговор с самой собой за рулем в прошлом городе. Мустанг здесь, а это значит, и я здесь, дома или почти дома. Чувствую, как уверенность крепнет: я не одна, рядом то, что дорого.

Дэн улыбается в ответ, чуть приободряя:

– Ну что, шофер, устроим новый старт? Осторожнее на дорогах, ладно?

В этот момент телефон снова вибрирует. Джесси пишет:

"Если что, я в красной куртке, меня трудно не заметить!"

Я выглядываю со второго этажа, слышу, как захлопывается дверь, затем утихает звук машины Дэна вдоль улицы. Дом сразу наполняется особенной тишиной: даже остывающий чайник на кухне теперь, кажется, громче.

Я достаю сигарету, пальцы чуть дрожат, не от холода, а от той странной смеси волнения и одиночества, которая окутывает в такие моменты. Балкон, это моя маленькая тайная территория. Открываю дверь и выхожу на свежий воздух.

Балкон почти поглощен зеленью: вокруг ветви, пахнет морской солью и хвоей. Лес начинается сразу за оградой, его густые кроны почти касаются перил. Я глубоко вдыхаю запах утренней прохлады, слышу пение птиц и свист ветра. Океан отсюда не видно, но его присутствие чувствуется во всем: в легкой сырости воздуха, в криках чаек где-то вдали.

Затягиваюсь, отмечая, что ничего не изменилось, сигаретный дым щекочет небо в груди, ритуал успокаивает.

Честно говоря, когда мне было десять, я, наверное, только начинала осознавать, насколько непохож на других родителей Дэн. Хотя формально он, конечно, не родитель, а брат. Стать родителем ему пришлось из-за смерти мамы: если бы не, то утро, когда мама не проснулась, все могло бы пойти иначе. Тогда Дэну было всего двадцать, он только-только вернулся из армии, после двух лет в "зеленых беретах", как он любил при случае напомнить, если тема вдруг сводилась к армии или дисциплине. Но до армии Дэн был совсем другим. Я помню смутные фрагменты из своего раннего детства: шумные компании, визгливый смех его друзей вечерами под окнами, какие-то драки с соседями из-за футбола или музыки. Дэн был из тех парней, про которых говорили: "хулиган с золотым сердцем". Маму это злило, но он всегда знал, как ее обезоружить, и, скорее всего, только ее он по-настоящему слушал.

Армия, как сам Дэн потом шутил, научила его собирать себя по утрам не хуже, чем разбирать автомат. После возвращения у него волосы стали еще короче, края футболок начали подтягиваться на широкой мускулистой спине, а взгляд выпрямился, стал прямее, увереннее. Впрочем, это было не главное. Все изменилось той весной, когда нас осталось только двое. Мне не было и одиннадцати. Ему двадцать, и вдруг целая жизнь позади и огромная ответственность впереди. Мне казалось, что он не испугается ничего на свете, но однажды ночью я вошла на кухню и увидела, как он молча смотрит в окно, и впервые в жизни плачет.

С того момента между нами установилась своя, особенная, связь: никакой излишней утомляющей опеки, но и не абсолютная свобода. Мы всегда друг друга понимали с полуслова, и я была уверена, что мои мелкие шалости или дурные шутки никогда не вызовут у него "отцовского" взрыва. Дэн был еще слишком молод, чтобы быть нянькой с правилами, и слишком честен, чтобы казаться суровым просто ради порядка. Внутри себя он остался тем самым хулиганом, только теперь вся энергия уходила на тренировки. Как только я доросла до подросткового возраста, а он освоил профессию футбольного тренера, Дэн стал капитаном на своем поле, а я просто сестра, которую забирают с учебы и кормят ужином, если после тренировки, то чем-то вкусным в местной забегаловке. Кстати, дети на тренировках звали его исключительно "Дэном", а из редких рассказов я знала, что богатые родители порой вываливали кучу денег просто за то, чтобы их малолетний гений играл именно в его команде.

Месяц назад, когда мы наконец, после стольких переездов, решили обосноваться в мамином родном городе Монтерей, мне даже стало любопытно, как Дэн справится, ведь в небольшом, но дорогом городе найти себя сложнее, чем в Сан-Диего. Но Дэн не подвел: актуализировал резюме, махнул рукавами, и, кажется, ровно через неделю был зачислен в частный футбольный клуб, куда входят только дети из "элитных" семей. Никогда не пойму, как ему все это удается с той же легкостью, с какой он в детстве перепрыгивал через забор за школой.

В нашем доме всегда царит та самая взрослая, немного ироничная атмосфера: он не спрашивает, где я пропадаю весь вечер (если это не слишком поздно), я не докучаю ему глупыми вопросами, а проблемы решаем вместе. Но все же, это совсем иное утро, другой пейзаж, новый город, который еще не знает меня, а я не знаю его.

Думаю о маме. Хотелось бы рассказать ей о переезде, о том, как мы с братом нашли этот дом, о черной машине, которая перешла мне от Дэна в наследство, о Джесси из чата, о новой школе. Становится немного одиноко, но это быстро проходит.

Несколько минут проходят в тишине. Я тушу сигарету, стряхиваю пепел и задерживаю взгляд на танце теней и солнечных пятнах по балкону. Кеды шуршат о пол, когда я одним движением вешаю на плечо рюкзак – самый обычный, но с парой значков, напоминающих о прошлом.

Быстро спускаюсь по лестнице. На кухне легкий беспорядок первых дней: коробка хлопьев, пустая кружка, яркий свет через жалюзи. Беру кофе Дэна: несколько мелких глотков, остаток горечи и крепости. Свой пить не успеваю, он еще горячий.

Мустанг встречает меня выцветшей краской и теплыми креслами. Я буквально ощущаю родной запах. Немного бензина, немного лета. Повернув ключ в замке зажигания, вслушалась в тяжелый голос мотора. Звук двигателя был несовершенным: где-то в его глубине пряталась фальшь, усталый скрип, требующий ласки инструментов и новых деталей.

Дорога до школы занимает минут десять. Я ловко паркую свой мустанг. Мотор слышит вся окрестность, а стеклянные взгляды учеников медленно перемещаются с моей машины на меня. Медленно иду к школьному входу, волосы немного развевает бриз с океана. Из толпы выныривает фигура девушки, именно в красной куртке, как и обещала. Она уверенно машет рукой и кричит:

– Эй! Ты Ева?

Она появилась на фоне солнечного света, словно яркий отблеск заката, и я невольно задержала взгляд. Девушка была высокой, почти на пол головы выше меня, изящная, но с округлыми формами, что влекут к себе внимание не только взглядом, но и каким-то неуловимым внутренним магнетизмом. Ее волосы редкое рыжее золото, не просто медное, а с переливом огня и драгоценной медовой глубины, не слушаясь ветра, казалось, сами диктовали закону стихий свои правила. Когда она приблизилась, я заметила веснушки они были разбросаны по коже, будто солнце сыграло с ней в свою любимую игру, украсив нос и скулы маленькими рыжими точками. Но больше всего поражали глаза. Зеленые как лес после дождя, что казалось, она знает обо мне чуть больше, чем должна. Впечатление было мгновенным и необъяснимым, словно сама природа вложила в нее чуть больше жизни, чем обычно.

– Привет! – почти сразу склоняется вперед, чтобы лучше меня разглядеть, – Я рада тебя видеть!

Я чувствую, как смущение медленно поднимается где-то под кожей – взглядов к машине было много, но теперь они устремлены на меня. В груди легко и тревожно колотится сердце: переживаний сразу слишком много. Я быстро выдыхаю и, чуть сбивчиво, отвечаю:

– Да, это я. А ты, я так понимаю, Джесси… —Я неловко киваю, ощущая, будто слова немного застревают в горле.

В этот момент особенно остро хочется казаться увереннее, чем есть на самом деле.

– Ну, веди что ли… Какой у нас первый урок?

Джесси не теряет энтузиазма – она приветливо улыбается и будто согревает взглядом, сразу становится чуть спокойнее.

– Да, я Джесси! Все правильно. Пошли, я тебе все покажу!

Я позволяю ей взять себя под локоть.

Джесси по дороге быстро объясняет:

– У нас сейчас английская литература. Учитель строгий, но интересный. С ним скучать не получится!

Шаги отдаются в еще пустом коридоре. Я замечаю запахи кофе из буфета и слегка слышный школьный шум.

Джесси машет рукой, подбадривает:

– Все будет круто, Ева!

На душе становится чуточку легче. Я вдыхаю запах свежей школьной краски, смешанный с утренней духотой и робким ароматом дешевого кофе из учительского буфета. Захожу в класс, и первое, что ощущаю – гул голосов, словно улей. Энергия домашних разговоров, смех, полудрема витает в воздухе. Вдоль стены на первой парте парень с наушниками в пол-уха дремлет, уткнувшись лбом в руку, иногда подскакивая – будто во сне слышит звонок. В другом углу девчонка рисует что-то в переполненном наклейками блокноте, не обращая внимания на общую суету.

Джесси уверенно идет через проход между рядами, не оборачиваясь ждет меня, словно знает: я обязательно иду за ней.

– Место для звезд только в последнем ряду! – подмигивает она и призывно машет рукой.

Я задерживаюсь всего на секунду, взглядом скользя по классу: хочется разглядеть будущих одноклассников повнимательнее. Напротив парты Джесси, закинув одну руку на спинку стула, сидит парень.

У него темные, почти черные волосы – они казались мягкими, немного волнистыми, чуть удлиненными, едва доходившими до ушей. Челка небрежно падала на лоб, спрятав часть его широких, строгих бровей, таких прямых и густых, что им бы позавидовала античная статуя. На фоне светлой кожи волосы выглядели особенно ярко, добавляя какой-то внутренней загадочности. Глаза – ледяные и холодные, редкого оттенка серого, молчаливые, как зимний рассвет. В них словно был спрятан анализ каждого движения, каждого взгляда вокруг, вне зависимости от того, улыбается кто-то в его сторону или нет. Его черты лица строгие и выразительные: прямой нос, губы с четко очерченным контуром. Скулы – правильные, выстроенные, будто вырезанные резцом скульптора, придающие лицу ту привлекательность, которую сложно не заметить. Его взгляд был холоден и ясен, будто он оценивал каждого с той дистанцией, которая даже за партой делала его самым заметным человеком в комнате. Парень не отводит взгляда. В животе вспыхивает неуверенность: я чувствую себя на сцене, под прожекторами этих серых глаз. Я механически опускаю взгляд и быстро направляюсь к Джесси, чувствуя на себе его пристальное внимание до последнего шага.

Джесси, заметив мою реакцию, радостно нарушает напряжение:

– Каин, не пялься так на новенькую! Спугнешь ее еще, – со смехом кричит она на весь класс.

В классе кто-то тихо хихикает, Каин отрывается от своих мыслей, усмехается краешками губ и спокойно откидывается на спинку стула.

Джесси вежливо шепчет:

– Не переживай, он не кусается… разве что по сильно большому поводу!

В классе все еще шумно, когда дверь открывается, и в кабинет уверенной походкой заходит учитель – пожилой мужчина со строго причесанными сединой волосами, в классическом пиджаке и с утомленным, но добродушным взглядом. В тот же момент класс будто бы вжимается в парты: разговоры обрываются, телефоны прячутся, даже дремавший парень резко поднимает голову.

Джесси наклоняется ко мне, шепчет, улыбаясь:

– Это мистер Уотсон. Такой строгий только поначалу, а потом даже может рассказать пару скандальных историй о Хемингуэе. Не бойся – он больше любит юмор, чем оценки.

Я киваю, хотя сердце все еще пульсирует в висках: внутренне тянет спрятаться за партой, хочется исчезнуть среди одноклассников, не быть центром внимания.

Мистер Уотсон тепло осматривает класс, взгляд останавливается на мне – новенькой.

– О! У нас сегодня пополнение, – он улыбается уголками глаз, – представишься, пожалуйста, классу?

Голос сначала выходит чуть тише, чем я хотела бы:

– Меня зовут Ева Брайан.

Учитель кивает одобрительно:

– Добро пожаловать, Ева. Надеюсь, здесь тебе понравится, и ты скоро найдешь друзей. Давайте-ка поможем Еве освоиться, а не только пялиться!

Смешок раздается откуда-то справа, и я улавливаю, как Каин, чуть приподнимает бровь и полу улыбается. В его взгляде промелькнул интерес, но не насмешка.

Урок начинается с обсуждения романа "Гордость и предубеждение" – мистер Уотсон увлеченно рассказывает про силу характеров героев.

Джесси, хитро скользя карандашом по тетради, наклоняется снова ко мне и шепчет:

– Ты ему понравилась. Видишь, даже книжку открыл не до конца, а все на тебя косится!

Я снова ловлю на себе взгляд Каина, на этот раз, когда он якобы невзначай прокручивает ручку между пальцами, его серые глаза по-прежнему остановлены на мне. Джесси замечает мою неуверенность и, воспользовавшись тем, что преподаватель объясняет что-то ребятам впереди, наклоняется ближе ко мне, чтобы никто не услышал, кроме меня.

– Слушай, – шепчет она, кидая короткий взгляд в сторону Каина, – Если что, не переживай, Каин не такой страшный, как кажется! Мы с ним вообще с детства дружим, с шести лет вместе. Он тогда спас мне кота, который застрял на дереве. Правда, сам из-за этого упал и сломал руку. А с тех пор – супергерой от мира обычных.

Я вдруг отчетливо представляю себе маленького серьезного Каина, лихо лазающего по деревьям ради спасения, и на губах появляется невольная улыбка.

– А почему он такой… – ищу мягкое слово, – загадочный?

Джесси закатывает глаза и отпаивает из своей бутылки воды:

– Потому что его семья переехала сюда из большого города. Он из Нью-Йорка, представляешь? Он вообще не сразу влился. Тут все по-другому, многие не принимали его поначалу. Но он упрямый, за словом в карман не лезет. Иногда слишком… Местные до сих пор его немного побаиваются, но, если ему доверять, то он не подведет. Он просто… особенный.

Я чувствую себя немного легче, будто Джесси специально подсвечивает детали, чтобы мне было спокойнее.

– Спасибо тебе, что рассказываешь. – шепчу я.

Джесси протягивает мне дружескую записку с корявым сердечком и надписью “Ты в моей команде” – маленький прием от настоящей подруги.

Звонок на перемену звучит необычно мягко, не резко, а будто обещает: у тебя действительно есть время выдохнуть. Класс тут же наполняется суетой: кто-то хватает рюкзаки, в коридоре сгущается поток.

Джесси берет меня под руку, как свой трофей, и ведет по коридору, ловко лавируя между группками учеников.

– Пошли, у нас здесь кофе не как в Starbucks, но бодрит.

В буфете царит неспешная суматоха: кто-то обсуждает оценки, кто-то ссорится из-за куска пирога, кто-то все еще залипает в телефон. Руки у меня чуть дрожат – все непривычно, но уже чувствуется какой-то особый, теплый ритм этого места.

Джесси подходит к кофейному аппарату, покупает два кофе и вдруг останавливается, ловит взглядом кого-то за спиной.

– О, а вот и шанс, – шепчет она, и я понимаю, что рядом стоит Каин.

Он молчит, ладонь в кармане, другой рукой держит стакан черного кофе, взгляд прямой, серьезный – в нем улавливается что-то внимательное, не обжигающее, а именно изучающее. Джесси, пританцовывая на месте от удовольствия, решает все сделать за меня.

– Каин, знакомься, это Ева. – Поворачивается ко мне, – Ева, это Каин. Согласна, имя у него какое-то странное, надеюсь у него нет потерянного брата по имени Авель. Второго такого человека я не вытерплю.

Я встречаюсь с ним взглядом и ощущаю волну легкого напряжения: моя неловкость встречается с его ледяным спокойствием. Сердце на мгновение забывает ритм.

Каин смотрит прямо, не отводя глаз, говорит сдержанно, глубоким, немного грубоватым голосом:

– Привет, Ева. Надеюсь, тебе тут понравится.

В его словах нет наигранности, никакой фальши, только простая честность. Я смущенно улыбаюсь, пряча пальцы за стаканом.

– Привет …

Джесси вмешивается, чтобы разбавить немного сдержанную атмосферу:

– Каин у нас чемпион по быстрому бегу и по молчанию, – говорит она шутливо, – но, если что-то случится, будет первым, кто поможет.

Каин чуть качает головой, явно не слишком любит быть в центре внимания, но на мне взгляд задерживает дольше обычного.

– Здесь чужих не держат, – тихо добавляет он, – если что-то нужно – говори.

Я ощущаю, как волнение немного стихает, остается приятное – будто меня только что приняли в невидимый местный круг. Кофе становится чуть вкуснее, атмосфера роднее.

Я стою в буфете, забирая у Джесси вторую чашку кофе и ощущаю, как все внутри вибрирует. Присутствие Каина рядом почти физически ощутимо, кажется, еще чуть-чуть, и его темная тень прикоснется к кончикам моих волос.

Высокий, намного выше многих старшеклассников. Стоя так близко, понимаю: мне примерно до его плеча. Его фигура сразу бросается в глаза – уверенные прямые плечи, легкая походка, даже когда он просто стоит, видно: в нем много силы и внутренней собранности.

Джесси, заигравшись с телефоном, на минуту отходит к друзьям за соседний столик, подмигнув мне:

– Я сейчас, оставайся, потом покажу библиотеку!

Я внезапно остаюсь с Каином наедине. Голова чуть кружится, рядом с ним даже воздух будто становится плотнее, звук голосов вокруг уходит на второй план. Он смотрит на меня мягче, в его серых глазах появляется тепло, которого я не заметила раньше.

Каин слегка улыбается, отводит взгляд в сторону – будто это для него тоже непривычная ситуация:

– Новенькой быть тяжело, да?

Я смущенно киваю, сжимая стакан:

– Немного… Здесь все такое другое. И ты, пожалуй, единственный, кто смотрит прямо. Это… жутко и круто одновременно.

К его губам подбирается легкая улыбка – совсем не насмешливая, а какая-то искренняя, редкая. Он делает глоток кофе и чуть склоняет голову, чтобы видеть меня четче. Теперь ощущаю, что я маленькая, и в то же время защищенная рядом с ним

– Я всегда так. Смотрю, ты не прячешься.

Хочется что-то быстро сказать, чтобы не потеряться в этом внимательном взгляде.

Я тихо отвечаю, с легкой улыбкой:

– Возможно, просто еще не успела испугаться…

Каин вдруг улыбается мягче – так, что на мгновение его лицо кажется совсем открытым, почти лучистым. Он замечает, что я слегка сжала руки, и, чуть наклоняясь, говорит:

– На самом деле почти все боятся не вписаться.

Вдруг раздается громкий смех – это возвращается Джесси.

– Кофе уцелел? Надеюсь, Каин не напугал тебя своим супер-серьезным лицом? – она озорно толкает его в плечо.

Каин чуть усмехается и, неожиданно для себя, говорит мне уже совсем тихо, по секрету:

– Не верь Джесси. Я вполне могу быть обычным.

Звонок на следующий урок, разносившийся по коридорам, звучит тише, чем обычно, когда я вместе с Джесси стою в буфете. Она вдруг замечает расписание на телефоне, хлопает себя по лбу:

– Блин, у меня биология! – хватает рюкзак, машет мне рукой. – Не волнуйся, Каин тебя не потеряет!

В ее улыбке я чувствую что-то многозначительное. Я киваю – и вдруг осознаю, что осталась с Каином вдвоем снова. Немного нервно, немного волнительно. Каин смотрит на меня испытующе, но уже без той сухой отстраненности.

– Экономика у нас вроде вместе, да? – спрашивает он спокойным голосом.

Я киваю, потому что ряд эмоций не дает мне выговорить что-то внятное, уступая место щемящему ощущению, будто этот момент очень важен.

Мы двигаемся по коридору рядом. Я отчетливо ощущаю разницу в росте, он идет неторопливо, уверенно. Я замечаю его спортивную походку, подтянутые руки, легкость в кроссовках. Школа внезапно раскрывается для меня свежими красками.

– Там, – он указывает рукой на массивные стеклянные двери – спортзал. Баскетбол, волейбол… Когда тихо, можно просто побегать по дорожке.

Я ловлю себя на мысли, что иду чуть ближе, чем обычно себе позволяю с другими людьми. Его голос, низкий и спокойный, действует почти успокаивающе – не нужно притворяться уверенной, можно просто слушать.

Мимо проносится группа старшеклассников, кто-то бросает на нас короткие взгляды.

– Ты уже стала местной знаменитостью, – с улыбкой замечает Каин.

Я краснею и в ответ чуть прикусываю губу.

– Не уверена, что к этому можно привыкнуть…

Каин тихо хмыкает, открыто улыбаясь:

– Тут каждый хочет кому-то понравиться. Никто не признается, кроме, пожалуй, Джесси…

На лестнице он пропускает меня вперед:

– Осторожно, тут иногда скользко.

Все вокруг еще кажется новым, но его присутствие рядом возвращает ощущение безопасности. Обычные гулкие коридоры вдруг становятся почти уютными. С ним мне явно проще вписаться, почувствовать себя частью чего-то большего.

Когда мы наконец добираемся до кабинета экономики, я уже чувствую спокойствие. Каин задерживается у двери:

– Если будут проблемы, не тяни – просто скажи. Я, конечно, не отличник, но держусь лучше большинства.

В этот момент на его лице появляется та самая теплая, искренняя улыбка, которая потом будет со мной весь день.

Я захожу в светлый класс экономики, держусь ближе к дверному косяку. Внутри довольно шумно, все рассаживаются по привычке. Я ощущаю, как Каин остается где-то рядом, не дает мне раствориться в потоке лиц.

– Давай сюда, – указывает он на парту у окна, чуть в стороне от основной толпы.

Я сажусь, а он занимает место слева, так что между нашими локтями всего пара сантиметров. Снаружи слышно щелканье каблуков, в классе пахнет кофе и бумажными тетрадями. Преподаватель начинает урок, он говорит о рыночных отношениях, выводя на доске основные принципы спроса и предложения

Я ловлю себя на мысли, что даже формулы тут кажутся какими-то иными – почти как новый язык. Тетрадь у Каина аккуратная, почерк крупный, уверенный.

Он чуть склоняется ко мне:

– Если что-то не поймешь, спрашивай. Я не совсем зануда, просто люблю, когда понятно, – его улыбка получается немного виноватой, возможно, даже смущенной.

Я киваю. Чтобы выглядеть спокойнее, наклоняюсь за ручкой, но случайно затрагиваю его пальцы. Кожа у него теплая, ладонь крепкая, и этот легкий контакт будто электризует воздух между нами.

– Извини… – запинаюсь я, но Каин только качает головой.

– Все нормально.

В течение урока наши руки иногда снова встречаются, когда мы одновременно тянемся к учебнику, который лежит ровно посередине парты. Он не дергает руку, даже чуть сдвигает учебник ближе ко мне, чтобы было удобнее читать вдвоем. Каждый раз, когда локти почти соприкасаются, сердце начинает стучать чуть быстрее.

– Я не знаю… Ответ “Спрос” или “Предложение”?

Каин касается моей руки и тихо советует:

– “Спрос” лучше сюда подойдет… Поверь, ты быстро во всем разберешься. Я помогу.

Я улыбаюсь в ответ широко, не защищаясь от эмоций. Мои пальцы на секунду замирают на обложке его тетради рядом с его. Еще секунда и он убирает руку, чтобы сделать запись, но после этого наши движения становятся как будто гармоничнее. В конце урока я впервые ловлю себя на мысли, что чувствую не только благодарность, но и жадное желание узнать Каина еще чуть лучше.

Перед уходом он поворачивается ко мне:

– Если захочешь погулять после школы – покажу кое-что, что новеньким обычно не показывают. Договорились?

Последний урок я провожу без Джесси и Каина, но вот звенит долгожданный звонок.

На крыльце уже ждет Джесси, на плече у нее яркий рюкзак с какой-то игрушкой-талисманом. Рядом с ней стоит парень, которого я сразу замечаю:

На фоне оживленной толпы он словно излучает особый свет, будто несет в себе остатки летнего солнца в виде непослушных светлых волос – почти льняных, и смотревшихся очень естественно в солнечном свете. Карие глаза встретились с моими – теплые, живые, чуть смеющиеся, будто он не знает огорчений или попросту умеет рассеивать их своими взглядами. К его сиянию добавлялся слегка вздернутый нос, с крупноватым, но каким-то обаятельно-наивным кончиком – черта, которая делала профиль особенным, запоминающимся. Он оказался заметно накаченным, широкоплечим, движения его уверенные, как у спортсмена, и в то же время в них нет ни грамма нарочитой брутальности, скорее теплый, дружелюбный ветер, чем ураган. Челюсть – квадратная, сильная, с той правильной линией, что делают героев фильмов любимыми у публики. Когда он улыбнулся, все сомнения исчезли: улыбка у него детская, ослепительно-открытая, одна из тех, которым невольно отвечаешь своим собственным смехом. Казалось, он способен одним только взглядом или словом разогнать любые предстоящие испытания учебного дня.

– Ева! – радостно кричит Джесси, помахивая рукой. – Сэм, знакомься, это Ева. Ева, это Сэм!

Сэм распахивает объятия, будто собирается обнять сразу всех, но, заметив мою слегка смущенную улыбку, просто дружелюбно машет рукой.

– Привет, Ева! Не бойся, я страшный только в столовке, когда кто-нибудь пытается украсть мой омлет! – он морщится и пытается изобразить грозный вид, а через секунду снова расплывается в широкой улыбке.

Мы отправляемся в сторону старой спортивной площадки, и Каин берет на себя роль “гида”. Я чувствую легкое волнение. Мне хорошо в этой компании, особенно потому, что около меня идет мой оплот уверенности – Каин.

По дороге наши плечи пару раз почти касаются друг друга, и каждый раз внутри пробегает приятный короткий разряд.

Джесси идет чуть впереди, болтая без умолку, Сэм подшучивает над ней:

– Джесси, разве старшеклассницам, которые так пафосно обсуждают по биологии строение муравьев, полагается быть такими смешливыми?

Джесси бьет его легонько по руке:

– Лучше бы взамен мышц мозги накачать попробовал!

Сэм изображает театр обиженности, а потом подмигивает мне:

– Если страшно, просто делай вид, что ты член клуба “Смелых Скандалистов”, как Джесси.

Невольно улыбаюсь, напряжение отходит, и становится особенно тепло.

На площадке пусто, кубики трибун залиты светом, на ветру шелестит кленовая листва. Каин ведет нас к небольшому спуску за стадионом, где открывается вид на старый ручей и каменные валуны, по которым удобно прыгать.

Джесси уже разулась и держит ноги в воде, болтая ими и громко смеясь над Сэмом, который рассказывает какую-то очередную шутку:

– …и тут учитель биологии говорит: “Эти грибы есть нельзя”, а я уже доел половину пиццы!

Все смеются, даже Каин едва заметно улыбается, а Сэм в этот момент смотрит на Джесси чуть дольше обычного. На секунду его взгляд становится мягким и уязвимым, но он тут же отводит глаза и начинает подпрыгивать, изображая супергеройскую посадку.

Я ловлю этот взгляд и понимаю: между ними что-то есть. Это будто бы тайна, которую хочется раскрыть чуть позже.

Каин вдруг наклоняется ко мне, тихо, только для меня:

– Рад, что ты с нами. Тут как раз не хватало одной нормальной…

Пока солнце опускается все ниже, мы остаемся у ручья: смеемся, обсуждаем, какую бы суперспособность мы выбрали, если бы была возможность. Сэм, конечно, выбирает “дар становиться невидимым рядом с преподавателями”. Джесси затевает небольшой бой брызгами, и даже серьезный Каин смеется, потирая рукав и делая вид, что вода его совершенно не беспокоит. Я сижу на валунах чуть в стороне. Джесси все еще смеется, болтая ногами в воде, а небо становится золотисто-апельсиновым. Воздух напоен тишиной после смеха, те редкие мгновения, когда никто не шутит и не перебивает друг друга. В этот момент Сэм наклоняется ко мне, устраиваясь поудобнее на большом камне.

– Ева, ты ведь издалека сюда приехала, да? – его улыбка мягкая, голос доброжелательный, в словах искренний интерес.

Он подмигивает, пытаясь разрядить обстановку:

– Честно, надеюсь, что не из тайного лагеря людей с суперспособностями, а то мне тут с тобой не тягаться! – и многозначительно напрягает свои бицепсы, одновременно смеясь.

Я улыбаюсь, но внутри будто натянутая струна. Смешанные благодарность за легкость Сэма и тревога из‑за вопрос. Причина моего переезда – это то, что совсем не хочется обсуждать легко и между делом. Это почти как снова вскрыть старую рану. Сэм, не сразу уловив перемену, все же продолжает в своем шутливом тоне:

– Только не говори, что у вас там море круче местного бассейна… Я обижусь навсегда!

Каин смотрит на меня дольше обычного, глаза его мягкие, и в них немой вопрос: “Все ли хорошо?” Я киваю, и действительно могу наконец немного выдохнуть. Тишина, нарушаемая только плеском воды и редкими криками птиц, как будто бережет меня в этот вечер. Свет солнца мягко ложится на наши лица, делая все вокруг почти нереально уютным, будто сама природа поддерживает меня, когда я решаюсь заговорить.

– Никакой тайны нет, – мой голос все еще тихий, но ребята сразу замолкают, внимательно вслушиваясь. – Мама умерла от рака, когда мне было десять. – Слова выходят чуть хрипло, будто доносятся издалека.

Наступает пауза. На ладони опускается золотой свет, а холодок вечернего ветра слегка обвивает плечи. Я успеваю заметить, как губы Сэма сжимаются, лицо Джесси становится чуточку серьезнее и даже хрупким, Каин, просто наклонив голову, не отводит от меня своих серых глаз.

Я выравниваю дыхание и продолжаю, уже крепче:

– У меня есть старший брат, который взял надо мной опеку, ему двадцать восемь. Это подорвало его даже сильнее, чем всех остальных… До сих пор винит себя, что не смог спасти маму, не заметил чего-то вовремя. После ее смерти мы мотались из города в город, пытались убежать от этой боли… Только потом поняли – от себя не убежишь. И вот, мы решили остановиться тут – это мамин родной город, она его всегда очень любила.

Первой реагирует Джесси. Она аккуратно протягивает ко мне руку, крепко сжимает мою ладонь, не произносит ни слова, просто чтобы я знала- она рядом. Сэм выглядит растерянным: его обычно задорное лицо теперь очень серьезное, лоб чуть наморщен, он опускает глаза, но через секунду произносит:

– Прости… Я иногда спрашиваю не то и не вовремя.

Он пытается улыбнуться по-дружески, и я вдруг понимаю, как много в нем искренности. Он осторожно ломает высохшую веточку в руках – единственный звук, напоминающий, что мир все равно движется дальше.

Каин смотрит на меня по-особенному внимательно. В его серых глазах – ни капли жалости, только уважение и тепло. Он заговорил негромко:

– Ты все правильно говоришь… От себя не убежишь, но можно найти место, где будет не так больно.

Сэм, осторожно и бережно – почти как старший брат – хлопает меня по спине:

– Если вдруг захочешь куда-то сбежать, мы с тобой. Но мне, кажется, для тебя впереди не просто новая глава, а целая новая история.

На душе становится спокойнее. Я чувствую, что мама бы одобрила этот уютный вечер, новых друзей и этот неспешный, тихий город, который, наконец, начинает по-настоящему становиться моим домом.

Вечер стремительно холодает. От ручья начинает тянуть сыростью, над водой уже висят легкие сумерки, первая звезда проскальзывает на темнеющем небе.

Я перевожу дух и плавно поднимаюсь с валуна. Тело немного затекло от долгого сидения, но ноги уверенно держат, спина выпрямляется. Я оглядываюсь на ребят, их лица в остаточном золотистом свете выглядят особенно теплыми, какими-то настоящими. Я улыбаюсь, и, немного покраснев от искренности, говорю:

– Спасибо, что показали мне это место, – Я смущенно поправляю волосы и добавляю с улыбкой: – Уже поздно, а еще столько домашки… Могу подвезти вас домой, если хотите.

Джесси мгновенно вскакивает, отряхивает джинсы от листьев и с притворным воодушевлением шутит:

– О, королевский сервис! Вот это уровень! Спасибо, что спасешь мою задницу от вечерней прогулки!

Сэм поднимает руки, сдаваясь:

– Обычно плетусь домой как треножник после спорта, но сегодня отличный повод расслабиться. Заслужил шикарную поездку в твоем исполнении!

Каин молчит чуть дольше, привычно спокойный, но его глаза становятся задумчивее, появляется новый блеск. Он коротко кивает, чуть улыбается уголками губ.

– Спасибо, что предложила, – его голос мягче обычного.

По дороге к машине Джесси вплетается мне под локоть, Сэм не умолкает, подшучивает на ходу. Каин идет чуть позади, но я остро чувствую его присутствие – спокойное, надежное.

Мы садимся в Мустанг. В салоне пахнет кожаными сиденьями и легкой сладостью. На полу еще остались зернышки песка, а на стекле отражается приглушенный уличный свет.

Каин занимает место на переднем сиденье, движения у него спокойные, выверенные. При свете приборной панели его профиль кажется особенно четким. Он неторопливо оглядывает внутреннее пространство машины и тут я ловлю его едва заметную полуулыбку, в ней одновременно мужской интерес и одобрение.

– Мустанг? – он смотрит на меня, приподняв бровь, будто с легким вызовом. – Адрес перепутал… Думал, в тебе больше книжной скромности, а тут настоящая классика! Потрясающая машина, – он проводит ладонью по приборной панели так, будто ласкает девушку.

Моя улыбка становится шире. Горжусь и машиной, и тем, что этот комплимент звучит именно от него. Где-то внутри появляется особое тепло и какой-то личный, почти детский блеск восторга. Я включаю мотор, и низкий рык V8 возвращает уверенность, кажется, даже воздуху в салоне. С заднего сиденья доносится восторженный свист:

– Ну наконец-то! – Сэм хлопает в ладоши. – Каждый раз, когда слышу этот звук, аж коленки трясутся!

– Ты бы сначала пристегнулся, герой, – смеется Джесси, устраиваясь так, чтобы видеть в зеркало мое отражение.

Я бросаю взгляд через плечо:

– Пристегиваемся, граждане! За последствия отвечаю только я!

Сэм, делая вид, что все под контролем, пристегивается, но при этом подвигается чуть ближе к Джесси. В зеркале я замечаю его чуть напряженный взгляд. Он вроде бы все время подбирает слова, чтобы не сказать ничего лишнего.

– Слушай, Ева, – Сэм вдруг бодро отзывается, – может, заведешь автоклуб? Ты за рулем, а мы компанией!

– Главное, чтобы не музыкальной, – вмешивается Джесси, – иначе я не хочу быть с теми, кто фальшивит!

– Если ты поешь рядом, мне все равно, как я попаду в ноты, – Сэм улыбается чуть теплее обычного, и его глаза откровенны, хотя Джесси этого либо не замечает, либо делает вид, что не замечает.

Она наматывает прядь волос на палец и тихо напевает припев своей любимой песни. Дорога проходит легко и незаметно.

Каин, внимательно наблюдая за тем, как я веду машину, вдруг говорит чуть мягче, чем обычно:

– Ты ведь только приехала, а за рулем держишься так, будто с этими дорогами знакома лет десять.

Он бросает взгляд через окно, снова смотрит на меня сбоку, будто старается, чтобы остальные его не заметили. Я чувствую, как внутри поднимается легкая радость и даже дрожь – его слова значат для меня больше, чем он, возможно, думает. За рулем я действительно впервые за долгое время чувствую себя взрослой, своей…

В зеркале, я вижу, как Сэм, будто набравшись смелости, кладет ладонь ближе к руке Джесси, но в последний момент аккуратно убирает ее. Его молчаливая борьба трогает меня своей простотой: он все время кидает взгляды на нее, хочет что-то сказать, но не решается. Джесси по-прежнему болтает, легко прыгая с темы на тему, но временами смотрит на Сэма с неожиданной нежностью.

На светофоре Каин вдруг чуть ближе наклоняется ко мне. Между нами, на секунду зависает теплый взгляд. Для любого постороннего в нем нет ничего особенного, но для меня это будто маленькое электричество под кожей. Мы двигаемся дальше, разделяя этот почти невидимый момент.

Когда я подъезжаю к дому Джесси, она обнимает меня через окно за плечи:

– Спасибо за приключение, Ева! Без тебя это был бы просто понедельник, а не классный вечер.

Сэм выскакивает следом, улыбаясь с настоящей благодарностью, а потом тихо шепчет:

– Если что, звони.

Остаемся я и Каин. Дороги становятся почти пустыми, внутри – мягкое волнение и легкость от того, как прошел этот вечер. Здесь, за рулем, среди отражений уличных фонарей и музыки, я вдруг по-новому чувствую себя частью этого города. Мустанг катится по уже знакомым улицам. В небе еще живет закат, а окна домов светятся уютными желтыми огнями. В салоне жаркое ощущение защищенности, будто весь сегодняшний день собрался в этот короткий, особенный момент. Музыка звучит тихо, фон растворенного счастья и нежности. Каин сидит немного боком, долго смотрит на город, потом на меня, и его глаза вдруг теплеют этим узнаваемым, близким светом.

Каин смотрит на меня внимательно, как будто просит запомнить этот момент:

– Если вдруг не спится на новом месте – просто напиши. Или зови кататься. Обещаю быть хорошим пассажиром, – его улыбка становится чуть насмешливой.

– Проверим! – обещаю я. – Только предупреждаю: маршруты сложные.

В салоне звучит мой смех, легкий, искренний, а осенний вечер за окном, кажется, обхватывает нас невидимым, уютным коконом. Когда мы приезжаем к дому Каина, он не спешит выходить. Несколько секунд тишины, в ней нет ни капли неловкости, только приятное ощущение.

– Спасибо за этот день, Ева, – тихо говорит он перед тем, как открыть дверь. – Ты сделала его особенным.

Он задерживает взгляд, чуть касается пальцами моей руки, совершенно естественно и очень лично. Потом уходит.

Я улыбаюсь, и, когда он выходит из машины, провожаю взглядом его силуэт, теряющийся в сиянии вечерних фонарей.

Я подъезжаю к нашему уютному дому. Веранда, знакомые ступеньки, за окнами первого этажа светится любимый теплый свет. Легкий запах свежескошенной травы разносится по двору. Я паркую Мустанг под красновато-розовым небом уходящего дня. Захожу тихо, закрываю дверь за собой. В коридоре стоят мои старые ботинки и рабочие кроссовки Дэна. Из кухни доносится легкий стук посуды. Брат уже дома, переодетый, немного усталый, готовит быстрый ужин и на автомате напевает старую песню себе под нос. Я захожу на кухню, и он сразу отвлекается, встречая меня широкой улыбкой.

– Вот это да, водитель вернулся домой до заката! – он шутит и обнимает меня.

Мы садимся за стол. На нем стоят две тарелки макароны по-домашнему, моя кружка с чаем и его чашка с кофе. Окна кухни выходят в сад – я замечаю, как за забором бегает соседский пес, а на ветру качается молодая яблоня.

Разговор начинается просто:

– Как твой класс?

Я рассказываю о веселой Джесси, неугомонном Сэме и о Каине – не вдаваясь в подробности, но честно. Дэн внимательно слушает, и когда я доношу до его ушей, как смотрит на меня Каин и как мы ехали сегодня вместе, в его взгляде появляется легкое озорство.

– Подозреваю, этот Каин и правда оставляет впечатление, – подшучивает он, но мягко. – Часто бывает: парни держатся настороженно, а потом оказываются самыми верными.

Я смущаюсь, смеюсь, рассказываю, как горжусь Мустангом, и что его похвалил именно Каин. Это дает мне особое ощущение тихой уверенности.

– Рад, что тебя приняли! – Дэн подталкивает ко мне чашку, в голосе – поддержка и тепло. – Ты у меня большая молодец.

Я молча обнимаю Дэна за руку, ощущая его усталость и даже особую благодарность за такие минуты, когда можно быть живыми друг для друга.

– Дальше будет непросто, – признается он, – но, если мы днем держимся, а вечером поддерживаем друг друга, тогда я не боюсь.

Дом наполняется теплом, не только от чая и макарон, а от этого настоящего, искреннего укрытия. За окнами солнце уже заходит за горизонт.

Я благодарю брата за ужин, он привычно подмигивает, ставит чайник на вечерний травяной сбор и желает спокойной ночи. Легкий запах жареного сыра еще держится на кухне, и я чувствую, как этот уют окутывает меня даже когда я выхожу в холл и начинаю подниматься по ступеням на второй этаж. Лестница чуть поскрипывает, по стенам тянутся полоски теней – остатки сумерек ползут к потолку, делая дом еще более уютным. В своей комнате я выключаю верхний свет, оставляю только мягкий желтый абажур на столе. Подхожу к балкону, открываю дверь и ступаю босыми ногами на прохладные плитки. Уличный воздух теплый, но в нем есть свежесть. Остаточный свет заката едва подсвечивает верхушки деревьев: густая зелень превращается почти в черное полотно, по которому начинают проступать звезды.

Я достаю сигарету, щелкаю зажигалкой, маленький оранжевый огонек выхватывает мои пальцы, часть лица. Дым горячий, терпкий, он заставляет выдохнуть все пережитое за день. Вдох – и мне кажется, что лес и ночь дышат со мной, а все тревоги уносятся в сторону вместе с ветром.

Я тушу сигарету, возвращаюсь в комнату, закрываю балкон. За столом включается привычный режим: пара страниц тетради, формулы и примеры, все делаю почти машинально. Мысли возвращаются к сегодняшним встречам, к шуткам Джесси, к особому выражению лица у Каина. В комнате тихо. Даже если доносится лай соседской собаки и шепот ветра, все это звучит как естественное составляющее моего вечера. Я заканчиваю домашку, оглядываюсь – часики на стене показывают поздний вечер, а за окном теперь не видно даже силуэтов леса: ночь взяла свое.

В этот момент экран телефона мягко загорается светом. Внутри меня что-то трепещет, будто я сама себе боюсь признаться, как ждала этого момента. Но я совсем не удивляюсь, чье имя высветилось:

Каин: “Не спишь?”

Я перечитываю короткое сообщение дважды, понимаю: в этих двух словах гораздо больше, чем просто интерес. Там желание быть ближе. Это весомее, чем кажется.

Я: “Нет, думаю о сегодняшнем. Спасибо, что написал.”

Теперь замираю. Телефон греет ладонь, сердце бьется быстро – словно между этими несколькими строчками разлито особое ожидание. О чем он сейчас думает? Как выглядит его комната? Знает ли он, что меня по-настоящему радует его внимание?

Пара секунд, и я получаю ответ:

Каин: “Ты новенькая, но уже успела стать загадкой для меня. Легко не спится после такого дня?“

В животе скручивается тугая пружинка – от любопытства и легкой дерзости.

Я: “Меня редко называют загадкой. Обычно катастрофой, но в хорошем смысле. Ты правда готов разбираться с такими ребусами?“

Каин: “Катастрофы самые интересные. Особенно, если они увлекают за собой. А твой Мустанг – это тоже часть твоей загадки?“

Я смотрю на светлые пятна луны на стене. Тело совсем расслаблено, в груди – предвкушение. Есть ощущение, как будто в любую секунду балконная дверь распахнется, и он войдет.

Я: “Опасный вопрос. Мое личное правило: за руль допускаю только тех, кто не боится скорости и темноты. Думаешь, ты такой?“

Вижу, как во фразах появляются вызовы. Каждое слово чуть больше, чем просто переписка. Ответ приходит быстро:

Каин: “Я темноты не боюсь, если рядом тот, кому доверяю водительское сиденье. Может, проверим это когда‑нибудь?“

Я даже не сдерживаю улыбку: это флирт, осторожный и дерзкий. Растет внутренняя искра любопытства.

Я: “Может быть… Но предупреждаю: со мной даже обычные дороги ночью превращаются в приключение. Готов держаться крепче?“

Каин: “Главное не выпускать руль и не падать духом. А за загадками вечером приходят только самые любопытные.“

Я ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы эта ночь длилась чуть дольше. Дописываю последнее сообщение, глядя в ту самую тьму леса за окном, она почему-то уже не кажется чужой.

Я: “Завтра расскажу тебе, сколько всего можно разглядеть ночью, если не бояться темноты. Спокойной ночи, таинственный пассажир.“

Экран телефона медленно тускнеет, а я впервые за сегодняшний день чувствую то самое спокойствие: между мной и миром протягивается новая, теплая ниточка.

Глава 2 «Физкультура и ее прелести»

Я проснулась резко, почти слабо, словно кто-то выдернул меня из глубокой, липкой тьмы сна, где еще только что был Каин. Меня не отпускает легкое ощущение тепла, рассыпавшееся по коже. Сначала, кажется, будто сон все еще здесь: запах его рубашки, вместо воздуха в комнате, и хлопок его ладоней на моих плечах. Я крепко зажмуриваю глаза пытаясь задержать сон хотя бы мгновение. Во сне, в руках у него почему-то был учебник по анатомии, потрепанный и с цветными закладками. Он улыбался мне чуть насмешливо, наклоняясь над столом, и объяснял что-то важное, слова перекатывались по губам, но я слышала не их, а как ускоряется мое дыхание от близости его рук. Он все объяснял с какой-то непристойной терпеливостью, указывая пальцем на иллюстрации, но вдруг забылся, и сам склонился ко мне совсем близко, так, что на одну секунду комната стала тесной. Его губы коснулись моих так жадно и страстно, что весь учебник анатомии, схемы, названия – исчезли. Осталось только прикосновение, как короткая вспышка электричества под кожей. Сон растворялся, но оставлял послевкусие, будто не просто сон, а почти реальность, которую можно вызвонить по памяти.  На экране телефона все еще висит последнее “доброй ночи”.

Я осторожно прислушиваюсь, нигде не слышно шагов Дэна. Обычно он первым делом идет проверять, не проспала ли я школу. Сейчас в доме тишина: только небольшие звуки за окном, шуршание ветра в листве и щелкнувшая где-то калитка. Быстро, почти на цыпочках, выхожу на балконную плитку. Утро еще прохладное, с легкой дымкой на краю дворов, воздух пахнет свежестью и чуть влажной землей. Вытаскиваю из тайника тонкую сигарету, щелкаю зажигалкой. Огонек желтый, как уличные фонари ночью. Стою, вглядываясь в небо – утреннее, уже вовсе не ночное, с редкими облаками и первыми птичьими криками. Я докуриваю, спеша, слышу, как где-то скрипит пол и хлопает дверца холодильника на кухне. Быстро тушу окурок, прячу остатки в тайник за цветочным горшком и мягко закрываю балконную дверь.

Я быстро принимаю прохладный душ, чтобы стряхнуть остатки сна. Кожа становится бодрой, в голове проясняется мысли начинают складываться в четкую цепочку. Спускаюсь по лестнице, деревянные ступени привычно скрипят под пятками. В кухне уже пахнет чаем и чем-то теплым, знакомым, может, это свежий хлеб или остатки вчерашнего сыра.

Дэн хлопочет за столом, раскладывает тарелки, ставит чайник на плиту. Обычно в это время он уже дважды успевает проверить, не сплю ли я, и обязательно говорит, что‑то вроде «Не проспи, чемпионка!» или просто заглядывает в комнату с тихим «Доброе утро!» Сейчас же все иначе: он занят, кажется чуть задумчивым, может, рассеянным.

– Все хорошо? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос прозвучал просто, невзначай. – Обычно ты сам меня будишь с утра.

Он оборачивается, улыбается чуть уставшей, но очень теплой улыбкой.

– Все хорошо, просто сегодня немного задумался, – отвечает он. – Вот смотрю на тебя и думаю: так быстро взрослеешь. Еще вчера казалось, что ты не можешь без моего напоминания встать с кровати.

Я улыбаюсь, ощущая, как в этой короткой фразе есть и забота, и гордость, и что‑то чуть печальное, как бывает у родителей, когда дети вдруг становятся чуть самостоятельнее. Заметив мой взгляд, Дэн тут же встряхивается и, нарочито бодро, предлагает:

– Завтракать будешь? Или опять убежишь в школу на голодный желудок?

Я смеюсь и киваю. Позавтракав вместе с ним, я чувствую приятную легкость внутри. Когда он уходит на работу, я еще пару минут задерживаюсь у окна, смотрю ему вслед, как он привычно поправляет ремень на сумке и бросает мне напоследок короткое “Не спали дом!” через плечо. Потом быстро собираюсь: закидываю рюкзак на плечо, хватаю ключи и выскальзываю на улицу. Воздух уже совсем утренний, прохладный, но не колючий, а бодрящий. Садясь за руль своего Мустанга, я ощущаю, как этот автомобиль снова возвращает мне часть контроля над жизнью.

Пока мотор прогревается, листаю телефон, набираю быстрое сообщение в общем чате:

“Выдвигаюсь в школу. Могу заехать за вами, если не против. Через 5 минут у ваших домов!”

Через пару секунд мне прилетает “+” от Сэма и длинное “Ура, спасибо!” от Джесси. Я улыбаюсь, прибавляю газу и выезжаю на главную улочку нашего района.

Дома Сэма и Джесси стоят бок о бок, с разными заборами и похожими соснами на газонах. Я встаю где-то посередине между их домами. Ребята появляются на крыльце почти синхронно: Джесси с ярким рюкзаком и в солнечной куртке, Сэм с наушниками, которые привычно болтаются на шее. Они переглядываются, забавно синхронно закрывают двери и спускаются по ступенькам. Оба жестикулируют и спорят о чем-то, но, заметив мою машину, тут же улыбаются и машут мне. Я опускаю стекло и, чтобы немного разрядить атмосферу, спрашиваю:

– Кто из вас сегодня ставит музыку? Только, пожалуйста, не очередной плейлист с мемами, ладно?

Первым уроком у меня биология, и когда мы втроем заходим в школу, ребята довольно быстро расходятся по разным кабинетам у нас разное расписание на первый урок, и на биологию я иду одна. Это слегка портит настроение после такого классного совместного утра, но я стараюсь не унывать: повторяю в голове темы про анатомию, прислушиваюсь к шуму коридоров. Как только прозвенел звонок на перемену, я почти бегу к автомату с газировкой, где всегда тусуются “свои”. В этот раз первым меня встречает Сэм, притворно насвистывая и щелкая пальцами, как персонаж из старого мюзикла.

– Поверить не могу! – драматически восклицает он, едва я подхожу, – Я выжил на математике без твоей поддержки, теперь точно официально заслужил медаль мужества.

– А ты попробуй на биологии сесть в самый первый ряд, – поддразниваю я, – вот тогда и посмотрим, насколько хватит твоей храбрости.

Джесси появляется через мгновение, она стягивает резинку с волос, чтобы поправить прическу, глядя на самое чистое в школе стекло – в автомате с газировкой оно действительно как зеркало. Она изображает загадочную модель, вытягивает губы и, склонив голову, говорит:

– Надо же, кто бы мог подумать: я, Сэм и газировка – та самая золотая комбинация школьной популярности.

Сэм тут же откликается:

– Только ты не забудь: если у школы вдруг будет фотосессия, бери меня ассистентом. Буду держать тебе свет и одновременно пить за тебя эту жуткую колу с вишней.

– Спасибо, Сэм, без твоей поддержки я бы не выдержала славы, – дразнит его Джесси, но потом, склонившись ближе к стеклу, вполголоса добавляет: – А вообще, кстати, как мне этот хвост? Не слишком спортивно?

Сэм в этот момент делает вид, что критически осматривает ее прическу:

– Мне кажется, или ты просто зачаровала этот автомат? Теперь каждый раз, когда я прохожу мимо, из него выпадает банка фанты… только не для всех.

Она хихикает:

– Это только по “особым” дням. И только для самых преданных ассистентов.

Я понимаю, что пока они флиртуют и подшучивают друг над другом, я невольно отвожу взгляд и ищу глазами Каина, но его нигде не видно. На секунду даже ловлю себя на разочаровании. Пытаюсь пошутить:

– Каин что, получил особое разрешение на секретные перемены? Или его отчислили за слишком загадочный взгляд?

Сэм быстро подлавливает мою ноту:

– Уверен, он сейчас где-то на крыше размышляет о смысле жизни. Или спасает очередного кота с дерева.

Джесси добавляет:

– Или просто решил дать нам шанс показать себя без его сурового контроля.

Сэм подмигивает Джесси:

– Вот, к примеру, следующая история – у меня с тобой, мисс самостоятельность. Не забудь про традицию: кто проиграет спор – покупает газировку, даже если в автомате останется только ужасный лимонад.

Джесси улыбается и притворно закатывает глаза:

– Ну держись, Сэм Грин. Открою тебе мир истории так, что захочешь читать даже школьное меню!

Смеюсь вместе с ними, и, даже несмотря на отсутствие Каина, чувствую себя комфортно. Внутри тепло, этот вторник по-прежнему складывается для меня удивительно легко.

Я достаю телефон, открываю расписание и тут же подмечаю изменения в расписании. Быстро пролистываю чат, просматриваю табличку и замечаю кое-что интересное. Поднимаю голову и с лукавой улыбкой говорю:

– Эм, Сэм, вообще-то история у тебя сегодня со мной, а не с Джесси.

Сэм останавливается на полуслове, делая вид, что ужасно удивлен:

– Вот это поворот! Неужели кто-то из завучей решил спасти меня от диктата Джесси и добавить в мой день немного разнообразия?

Джесси делает вид, что оскорблена:

– Эй, ты что, намекаешь, что со мной не весело? Между прочим, благодаря мне ты знаешь, кто такие декабристы. Хоть и называешь их "декабриотики".

Я смеюсь, а Сэм скрещивает руки на груди, притворяется философом:

– Декабриотики – это, между прочим, такие революционные нарциссы. Очень редкий вид! История у меня с Евой? Ну тогда я лучше сразу приготовлюсь к опросу и позору.

Я качаю головой:

– Спокойно, я буду доброй. Только если не придумаешь историю о том, как Наполеон основал Starbucks.

Джесси подхватывает:

– А мне что, играть на подмене? Ну ладно, пойду очаровывать биологию своим уникальным взглядом.

Сэм мгновенно откликается:

– Главное, не очаровывай лягушек, они и так с тобой вечно конкурируют за внимание.

Джесси кривляется в ответ, держит воображаемый кубок победителя и театрально склоняет голову перед автоматом:

– Спасибо, спасибо! Приз за лучшую реплику недели уже у меня.

Я замечаю Каина, который появляется в коридоре. Он идет медленно, но как-то по-особенному целеустремленно, даже издали сразу узнается эта походка. Чем ближе он подходит, тем лучше я вижу: под его холодными глазами залегли тени, словно он всю ночь не сомкнул глаз. Лицо понурое, взгляд уходит чуть в сторону, но, когда он замечает нас, будто сразу надевает маску спокойствия. Он, как всегда, держится сдержанно, почти невозмутимо, но в этот раз во всем его облике чувствуется какая-то усталость. Плечи чуть опущены, движение экономичны, на лице будто вырезано это напряженное молчание. И все равно есть в нем что-то притягательное, невозможное не заметить.

Я прямо спрашиваю, стараясь, чтобы голос прозвучал не слишком сочувственно:

– Эй, все нормально? Ты как будто не спал совсем.

Каин смотрит на меня секундой дольше, чем обычно, и словно взвешивает каждое слово, прежде чем коротко ответить:

– Все нормально, просто длинная ночь была.

Сэм немедленно встревает с попыткой разрядить обстановку:

– Неужели придумал план, как сбежать со следующей контрольной? Или тебя обвинили в заговоре против школьного меню?

Джесси, бросив на Каина не совсем шутливый взгляд, быстро добавляет:

– Ты только без фанатизма, ладно? Мы тут все почти как зомби, но пока еще живем.

Каин чуть улыбается, но глаза остаются серьезными – видно, что он действительно чем-то занят внутри. Он бросает взгляд на меня, будто выискивает подтверждение – поддержу ли, замечу ли, спрошу ли еще.

Я улыбаюсь чуть теплее, решая не лезть в душу, но дать понять, что мне не все равно:

– Если что – зови.

Он осторожно кивает, и что-то в его взгляде на секунду становится мягче. В нашем кружке на мгновение появляется тишина.

Джесси вдруг делает шаг в сторону, чуть наклоняется к Каину и, понизив голос, говорит:

– Слушай, пойдем, мне надо кое-что обсудить.

Они отходят чуть в сторону, практически за угол автомата. Я не собиралась подслушивать, но улавливаю обрывок ее вопроса – «она опять за свое?» – в ее голосе одновременно слышатся и раздражение, и сочувствие. Я замечаю, как Каин еле заметно пожимает плечами, взгляд у него становится еще более усталым и отрешенным. Интуитивно понимаю: разговор про что-то личное и, похоже, тяжелое – но не успеваю уцепиться за детали.

В этот момент Сэм, будто дождавшись нужного момента, вскакивает прямо передо мной и громко хлопает в ладоши:

– Так, мисс загадочная! Признайся честно, ты уже видела, какой тест нам приготовила миссис Стоун на истории? Или, может быть, составила шпаргалку для всей параллели и просто хочешь нас удивить?

Я моргаю, на долю секунды теряя нить мысли, и не сразу понимаю, Сэм отвлекает меня специально или просто слишком любит внимание. Он явно старается развеселить, делая фальшиво серьезное лицо:

– Я вот тут подумал: а вдруг ты агент другой школы, внедренная к нам для тайного тестирования на стрессоустойчивость? Вот и Каина к бессонным ночам приучила, и Джесси к зеркалам…

– Сэм, – отмахиваюсь я, – если бы я была агентом, у тебя уже давно был бы браслет на ноге с GPS.

Он театрально хватает себя за сердце:

– Я знал, что ты жестока!

Я смеюсь, благодарна ему за попытку вытянуть меня из собственных мыслей, хотя краем глаза все равно слежу за Джесси и Каином. Их разговор наполовину растворяется в школьном  шуме, и даже если что-то серьезное происходит в их жизни, сейчас у меня есть только эта перемена, голос Сэма и его дурацкие шутки.

Перед тем как разойтись и уйти вместе с Сэмом в кабинет истории, я оборачиваюсь еще раз посмотреть на Каина. Он как будто чувствует мой взгляд – взгляд встречается с моим, и он неожиданно подмигивает, уголки губ чуть дергаются вверх.

– Увидимся на следующей физре, – говорит он негромко, но достаточно четко.

Это короткое замечание почему-то добавляет мне уверенности, будто кто-то незаметно подсунул запасной амулет в карман.

Мы с Сэмом идем по коридору. Он, конечно, не может пройти мимо ни одной знакомой головы, обязательно здоровается с каждым. Сначала кивает учителям и бросает привет мальчишкам из старших классов, потом подмигивает какой-то девочке из младшей параллели и не забывает гаркнуть “Привет, капитан!” завучу на ходу. Все привычно реагируют на его энергию: кто-то машет, кто-то закатывает глаза, кто-то отвечает веселой репликой. Я спокойно жду, пока Сэм закончит этот ежедневный ритуал приветствий, и только когда он, наконец, сбавляет обороты, мы вместе заходим в класс.

Внутри уже начинается привычная суета: кто-то быстро достает тетрадки, кто-то спешно наклеивает на учебник обложку. Я выбираю парту у стены – здесь удобно наблюдать за всеми и оставаться чуть в стороне, если захочется спрятаться от внимания. Сэм плюхается рядом, подмигивает мне заговорщически и специально театрально складывает руки на парте, изображая отличника, у которого сегодня самый ответственный день.

– Ну что, теперь мне точно нужна твоя поддержка, – шепчет он, – вдруг наш учитель истории объявит викторину на знание клички первой школьной крысы.

Я улыбаюсь, ощущая, как легкое напряжение уходит. Урок начинается с того, что в класс заходит наша преподавательница истории – миссис Стоун. Она появляется будто бы беззвучно, но все сразу чувствуют ее присутствие: фигура у нее тонкая, волосы собраны в строгий пучок, на переносице очки в тонкой золотой оправе. Она кладет свой кожаный портфель на стол, быстро окидывает взглядом класс через очки и голосом, в котором одновременно строгость и интерес, произносит:

– Надеюсь, сегодня никто не собирается спать. История – это не скука, а поиск ответов. За ней всегда следуют вопросы. Почему одни цивилизации исчезают, а другие поднимаются из руин? Поверьте, у прошлого всегда есть претензии к будущему.

Класс, обычно гудящий перед началом урока, будто выжидает паузу: появляется легкое напряжение, все привыкают, что здесь не получится отлынивать. Сэм исподтишка бросает мне взгляды, но я вижу, что сам уже пойман на крючок – миссис Стоун умела превращать даже самую скучную тему в детектив.

Она разворачивает на доске карту, прикалывает ее магнитами так, чтобы не было ни одной складки:

– Сегодня мы продолжаем обсуждать причину, по которой революции становятся возможны не только в учебниках, но и в головах живых людей. Вспомните: “История – не набор дат, а борьба идей”. Кто мне скажет, почему каждый раз, когда общество меняется, возникает сопротивление?

Кто-то неуверенно поднимает руку у окна. Миссис Стоун мгновенно фиксируется на этом ученике:

– Да, Джонатан, твои мысли?

– Потому что… э-э-э… люди боятся перемен?

Миссис Стоун кивает, не дает сбиться:

– Боятся ли? Представьте, что вся ваша жизнь устроена определенным образом, и вдруг появляется угроза привычному порядку… История – это хроника страхов и надежд, – она чуть улыбнулась. – “Сопротивление переменам – двигатель истории”. Об этом писал Генрих Манн. Но кто-то когда-то сказал, что “человечество делится на тех, кто ждет перемен, и на тех, кто их делает”. К какому типу относили бы вы себя?

В классе проходит легкий шепот – я чувствую, как сама мысленно перебираю возможные ответы. Сэм шепчет мне под руку:

– Сделай вид, что ты революционер – так хоть шанс на тройку есть, если спросят…

Миссис Стоун между тем продолжает:

– Сегодня мы разберем причины Французской революции. Но я жду от вас не сухого пересказа событий, а попытки взглянуть на мир глазами людей, которые все это пережили. Запомните: “Тот, кто не учится на ошибках прошлого, обречен повторять их снова”.

Она смотрит на всех нас, и я понимаю – ее урок невозможен без диалога, рассуждений, споров. Это не просто точка на расписании: здесь требуют думать, сравнивать, анализировать. Сэм снова склонился ко мне:

– Я все-таки надеюсь, что вопрос про кличку первой крысы все же будет.

Я чуть улыбаюсь, но глаза не отрываю от миссис Стоун: мне вдруг действительно интересно слушать, и кажется, даже немного хочется попытаться стать тем, кто делает перемены, а не только ждет их.

Когда вопросы и рассказы миссис Стоун немного утихают, а класс затихает в размышлениях, я, воспользовавшись моментом, решаю спросить у Сэма то, что давно крутилось у меня в голове. Я делаю вид, что записываю что-то в тетрадь, и тихо спрашиваю:

– Сэм, а как у вас вообще сложились отношения с Джесси? Вы так давно дружите… Между вами когда-нибудь было что-то… ну, большее?

Он на секунду смущается, явно не ожидал такого вопроса посреди урока. Но все же сдержанно улыбается, оглядывается, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, и говорит чуть тише:

– Джесси… Она вообще супер. Мы вместе еще со второго класса. Хотя, если честно, иногда я до сих пор не понимаю, как она способна столько всего успевать и везде быть своей. Она для меня… ну, как маяк, что ли. С ней всегда есть ощущение, что ты на месте, что бы ни произошло. Просто… иногда кажется, что никто меня так не понимает, как она. Мне важно, чтобы с ней все было хорошо. – Говорит он это довольно серьезно, черты лица на момент заостряются, но потом вдруг будто вспоминает о чем-то смешном, и на губах появляется живая улыбка: – Ха-ха, помню, как в седьмом классе решил удивить ее. Пригласил на выпускной по случаю окончания средней школы. Сделал дурацкую открытку, даже ручкой “по-взрослому” подписал. Она глянула и только рассмеялась – сказала, что на выпускной уже идет с подругой, потому что так веселее. А мне тогда казалось, что весь мой план идеален! Зато с тех пор просто договорились: никаких странных романтичных штук, только приколы, поддержка, дружба и ноль неловкости. По крайней мере, я стараюсь придерживаться этого. Иногда, конечно, думаю… вдруг что-то изменится… но мне и так хорошо. С ней всегда просто и легко.

Он смотрит на меня – вроде бы все рассказал и ждет, не скажу ли я что-нибудь в ответ. В его глазах только искреннее тепло и немного смущенное воспоминание о прошлом.

Я киваю, чувствую, как в душе становится чуть светлее: теперь я лучше понимаю их с Джесси

–А ты бы хотел, чтобы ваша дружба с Джесси изменилась? – чуть тише и осмелев, спрашиваю я.

Неожиданно, вижу, как привычная улыбка на лице Сэма будто меркнет, становясь задумчивой и почти грустной.

Он какое-то время молчит, вертит в руках ручку, по привычке что-то чертя ею на полях тетради. Потом негромко, чуть хрипловато признается:

– Не знаю… Иногда думаю, что было бы здорово, если бы мы были… ну, не просто друзьями. Типа как в кино. Чтобы мне не надо было делать вид, что я ее брат или лучший друг – я бы хотел иногда просто держать ее за руку и ничего не объяснять никому. Но… – он вздыхает, – когда слишком много ставишь на кон, можно все потерять. С Джесси я стопроцентно не хочу терять то, что у нас есть. Она – мой человек. Вот прям совсем. И если ради этого надо держать дистанцию, то я буду держать. – Плечи у Сэма поникают, голос звучит глуше. – Иногда жить с этим проще, чем если бы мы рискнули, а потом даже не смогли нормально разговаривать. Я уже не раз видел, как дружба у других ломается, когда встает между ними кто-то третий или какие-то чувства… А у нас так классно, что не хочу ничего портить.

Он поднимает на меня глаза – взгляд открытый, но в нем есть какая-то усталость и честность, которую редко показывают даже самым близким. Мне становится ясно: для Сэма их дружба с Джесси – это настоящая ценность, и он до конца не уверен, стоит ли пробовать изменить ее ради собственных чувств.

Мы с Сэмом еще немного болтаем – из его привычных шуток и коротких историй складывается ощущение, будто напряженный разговор и не случался. Он возвращается к своему бодрому тону, на прощание приподнимает бровь и кидает через плечо:

– Не потеряй меня среди исторических дат, я обязательно появлюсь снова, как нежданная викторина. Жди!

Я улыбаюсь ему в ответ, провожаю взглядом, а затем встаю, аккуратно складываю тетрадь в рюкзак и выхожу из класса. Не теряя времени на болтовню в коридоре и, встречу с Джесси возле аппарата в кафетерии, сразу направляюсь в раздевалку. Следующий урок – физкультура, а это значит, что пора переодеваться.

В раздевалке витает легкое волнение: то ли из-за того, что придется переодеваться рядом с другими девчонками, то ли, потому что впереди первая беговая разминка в новой школе. Выхожу из раздевалки, пряча волосы под резинку, и тороплюсь по коридору в сторону спортзала. Уже слышно, как в зале кто-то смеется и отдаленное эхо мячей, но до двери я так и не дохожу: в нескольких шагах впереди замечаю Каина. Он идет медленно, но уверенно, и, когда между нами сокращается расстояние, на его лице появляется та самая, редкая для него, широкая улыбка.

Внутри что-то обрывается – не могу понять, это больше волнение или нечаянная радость. Он подходит вплотную, на секунду задерживает взгляд на мне – в упор, вроде бы даже хмурится, но потом вдруг делает абсолютно неожиданное: аккуратно обхватывает меня за талию и чуть тянет к себе, словно встречает давно знакомого друга.

– Рад тебя видеть на совместном уроке, – произносит он немного не по-обычному, его голос вдруг становится мягче и живее.

Я чувствую, как его рука осторожно держит меня, но всего на мгновение – Каин тут же отстраняется, будто спохватывается, что мог перейти какую-то черту, опускает глаза и отходит на шаг назад. На лице появляется легкая неловкость, он почти шепчет, бросая по мне быстрый взгляд:

– Прости… Просто показалось правильным. Наверное, увлекся, – его уголки губ трогает смущенная, виноватая улыбка

Я смущенно улыбаюсь Каину, ощущаю остаточное тепло от его прикосновения и тихо говорю:

– Это было приятно. Спасибо.

Мы идем дальше по коридору к спортзалу, рядом друг с другом, стараясь не смотреть в глаза, будто оба боимся что-то выдать лишнее. Когда мы подходим к двери, я вспоминаю, каким он был сегодня утром – странно сосредоточенным и как будто напряженным. Почему-то хочется знать, не остался ли этот его настрой до сих пор.

– У тебя все нормально? – спрашиваю я осторожно, обгоняя его на шаг, чтобы не пришлось смотреть ему в лицо напрямую. – Просто сегодня утром ты был какой-то… другой.

Каин медлит и хмурится, на короткое время отворачивается к окну. Похоже, моя забота его даже немного тронула, но он тут же надевает на себя привычную маску спокойствия, даже чуть улыбается уголком губ:

– Все нормально, не переживай. Нет ничего такого, о чем ты должна волноваться. Правда.

Звонок на урок внезапно разрывает паузу. Мы заходим в спортзал, наполненный светом и эхом, и тут же сталкиваемся с фигурой тренера – рослый мужчина с коротко стриженными волосами, который ведет себя так, будто пришел командовать армейским взводом, а не обычным классом. Он сразу окидывает нас суровым взглядом и произносит:

– Ну что, спортсмены. Кто сегодня думает, что сможет отдохнуть на скамейке из-за “специфических женских дел”? – он говорит это громко, почти с вызовом, – Сразу предупреждаю: если живот болит – сидите, но если увижу с мобильниками, то передавайте родителям привет от меня!

Голос звучит жестко и уверенно, не оставляет ни малейшей возможности для споров. Он сразу же выстраивает всех вдоль линии, требует стоять ровно, смотреть вперед и быть готовыми “к настоящему труду”.

Я встаю в строй, ощущая, как сердце начинает биться чуть быстрее, как будто речь идет не о разминке, а о каком-то важном испытании. Где-то сбоку стоит Каин, кажется, что он сейчас даже спокойнее, чем был минуту назад – спортивная атмосфера, строгая дисциплина и четкие правила ему явно ближе, чем долгие разговоры в коридоре.

Я смотрю на него боковым зрением: в строгой линии он словно сразу становится частью этой жесткой, но понятной системы. А я – снова вспоминаю про свои лосины, про взгляд со стороны и про то, что, как бы ни было страшно, идти вперед все равно придется.

Уже через пару кругов по залу я понимаю, что разминка у нас – это что-то среднее между марш-броском и испытанием для курсантов. Тренер повышает голос, подбадривая и тут же принижая всех, кто сбавляет темп. Я чувствую, как дыхание сбивается, ноги начинают наливаться тяжестью, и в какой-то момент хочется свернуть к стене, сделать вид, что мне просто нужно срочно перевести дух.

И тут, неожиданно для себя, я слышу позади легкие, ровные шаги и вижу боковым зрением, как Каин догоняет меня. Он не выглядит уставшим, наоборот, бег для него – это что-то естественное, как будто он родился на беговой дорожке. На его лице нет хмурости, которую я видела утром: только спокойствие и чуть заметная, уверенная улыбка.

– Устала? – тихо спрашивает он на бегу, понизив голос, чтобы никто, кроме меня, не услышал.

Я делаю вид, что контролирую дыхание, хотя на самом деле боюсь, что если скажу что-то громкое, то сразу закашляюсь

– Пытаюсь не выдать себя слишком быстро, – признаюсь полушепотом, стараясь улыбнуться сквозь хриплый вздох. – Но, если ты собираешься сейчас обогнать меня, хотя бы сделай это красиво.

Каин бросает на меня укоризненно-игривый взгляд:

– А я думал, ты готова дать отпор. Мне даже скучно стало – обычно новичкам сложнее.

Я фыркаю, вытираю со лба каплю пота, и решаю немного поддразнить его в ответ:

– Уверен, что не хочешь слегка притормозить ради меня? Или у тебя по жизни все только на первом месте – и в беге, и в остальном?

Он усмехается, слегка сокращает шаг, чтобы мне не приходилось так мучительно гнаться за ним.

– Если бы мне нравилось быть первым во всем, я бы не был сейчас здесь рядом с тобой, – отвечает с легкой обидчивой иронией. —держать темп для кого-то, это тоже приятно. Особенно, если этот кто-то не сдается.

Я чувствую, как в голосе Каина появляется какой-то интимный оттенок. Я улыбаюсь чуть шире, не скрывая удовольствия от его внимания.

– Значит, я могу рассчитывать, что ты поддашься мне? – и не только на беговой дорожке?

Он смотрит на меня с искренним интересом, по-настоящему оценив эту подачу – в серых глазах появляется игривый огонек.

– С тобой будет сложно соперничать и при этом сохранять лицо— шепчет он, – похоже, ты умеешь удивлять не только учителей. Только не говори потом, что не предупреждал: бег со мной может оказаться головокружительным. На свой страх и риск.

Каин немного ускоряется, но взглядом приглашает держаться рядом, а дальше, кажется, весь зал исчезает: есть только бег и его плечо.

Когда тренер объявляет следующее задание “подкачка пресса в парах”. Я слышу свою фамилию и тут же вторую, знакомую: Денвер. Мы быстро находим друг друга взглядом, и он чуть кивает, снова поднимая уголки губ в той самой полуулыбке. Мы устраиваемся на спортивные маты. Я ложусь на спину, пригибаю колени, упираясь ногами в пол, и ощущаю, как Каин аккуратно становится у моих ног, опускаясь на корточки. Его ладони очень уверенно и в то же время мягко ложатся мне на лодыжки, фиксируя ступни. Его пальцы немного сильнее сжимают меня, чем того требует упражнение, я ясно чувствую его тепло через тонкую ткань.

– Готова, чемпион? – спрашивает Каин полушепотом, чуть склонившись ко мне ниже, чтобы наши взгляды снова встретились.

Я киваю, стараясь не обращать внимания на то, что сердце бьется так громко, что его можно, кажется, услышать даже под свист тренерского свистка.

– Волнуешься, что я сейчас сдамся и выставлю тебя на посмешище?

Поднимаюсь на первых повторениях и чувствую, как напряжение в животе вплетается с удовольствием от его прикосновений. Каин чуть улыбается и отвечает так тихо, что слышу только я:

– Я бы не стал держать тебя, если бы думал, что ты сдашься.

При каждом подъеме я встречаюсь с его взглядом – он держит ровно, крепко, без суеты, но в этом есть что-то совершенно личное, почти интимное. Его пальцы слегка двигаются, будто он каждый раз заново ощущает мою ногу в своих ладонях. От этого по коже пробегает почти электрический разряд.

– Если так продолжишь держать, – стараюсь держать ровный голос, – я, может, вообще забуду, как усталость выглядит.

– Буду только рад, – тихо отвечает он, а затем чуть склоняет голову совсем близко, чтобы почти прошептать мне: – Не думал, что держать кого-то так приятно.

Я собираюсь с остатками сил после длительных упражнений – мышцы уже подрагивают от усталости, и кажется, даже у Каина не остается привычной невозмутимости: он пару раз сдувает челку со лба, ловит дыхание, но встречается со мной взглядом и чуть кивает, будто признает – тренер сегодня правда не жалеет никого.

Объявляют игру в волейбол, мы встаем по разным сторонам сетки: я слева, почти у самой линии, а Каин – рядом, ближе к центру команды. Вокруг все наполняется гомоном, жесткими хлопками по мячу.

На мгновение все вокруг Я слышу, как кто-то из его команды выкрикивает:

– Эй, новенькая, лови!

Я еще не успеваю повернуться, как мяч с силой прилетает мне прямо в голову. Все вокруг на мгновение смазывается, в ушах звенит, и я настолько теряю равновесие, что буквально падаю на пол – не на колени, а прямо на пятую точку. Зал взрывается неожиданным смехом и перешептываниями; кто-то из девчонок пытается поддержать, но я ощущаю только пульсацию в висках и жгучее смущение. В следующий момент я мельком вижу: Каин в один прыжок оказывается у сетки, глаза стремительно темнеют – он мгновенно забывает об игре, теряет свою сдержанность. Его привычная невозмутимость исчезает: сейчас это вспышка настоящей тревоги, резкой заботы. Он одним рывком преодолевает расстояние, между нами, и даже не обращает внимания на крики – соперники возмущенно вопят, мол, «игра идет», но для него в этот момент игра кончилась. Взгляд Каина впивается в парня, который слишком широко улыбается после удара по мячу. Он останавливается перед ним, сжимает кулаки и намеренно, резко толкает его в грудь. Парень отходит назад, ошарашенно округлив глаза. Еще секунда и Каин в ярости рвется вперед, но из всей этой какофонии выкрикивает тренер:

– Каин, стоять! Немедленно прекрати!

Тренер перехватывает его за руку прежде, чем Каин успевает нанести удар. Он еще какое-то время не может унять кипящую в нем ярость, стоит, дышит тяжело, взгляд метает искры прямо в лицо этому парню. Затем он резко опускается рядом со мной, почти на корточки, и крепко берет меня за плечо, внимательно всматриваясь в мое лицо:

– Ты в порядке? – голос у него низкий, напряженный. – Голову не закружило?

Стоит ли ему слышать отрицательный ответ – не важно, он уже помогает подняться, одной-единственной уверенной рукой берет под локоть. Его ладонь крепко, но аккуратно поддерживает меня за талию, второй рукой снимает волосы с моего лица, чтобы лучше рассмотреть – не осталось ли ссадины или крови.

– Все хорошо, – пытаюсь я выдавить, чувствуя, как от его близости становится не только спокойнее, но и невозможно прятать свое смущение.

Каин смотрит мне в глаза долго, будто проверяя, не лгу ли я.

– Если плохо – скажи сразу, – чуть тише добавляет он. – Мне все равно, что там подумает тренер. Сиди, если нужно. Я останусь.

Весь оставшийся урок я просидела на скамье, заверяя всех – и тренера, и Каина, и одноклассников, что со мной все в порядке, и мне не нужен медик. Легкая пульсация в висках постепенно стихла, да и хотелось показать, что я не из тех, кто распадается после первого неудачного момента. Каин, несмотря на свою вспышку, все же вернулся на площадку и доиграл игру, но теперь его взгляд то и дело нервно скользил ко мне – будто он пытался держать ситуацию под контролем, находясь в двух местах сразу. Я ловила это внимание: как только чуть менялась в лице или непроизвольно теребила рукав, он тут же напрягался, будто готов был бросить игру ради того, чтобы быть рядом.

Наконец, игра закончилась. Команды разошлись, кто-то с облегчением выдохнул, кто-то начал обсуждать финальный счет, а я осталась на своем краю зала, немного поникшая, но старающаяся держать лицо. Каин быстро направился ко мне и на ходу, не пряча злости, подошел к тому самому парню. Он не стал ничего говорить, просто прошел мимо и нарочно сильно толкнул его плечом, заставив помолчать и перестать криво ухмыляться. Потом он подошел ко мне. Его лицо было напряженным, но когда он сел рядом, тон сменился на сдержанно-заботливый:

– Пойдем. Надо отдохнуть, а то сейчас толпа набежит.

Мы молча направились к раздевалкам, оставляя позади шумный зал и усталых, переговаривающихся одноклассников. В этот момент я чувствовала только одну вещь – он не отступит, пока лично не убедится, что со мной действительно все в порядке. Мы разошлись по раздевалкам, и за те пятнадцать минут, что у меня было в тишине и под струями холодной воды, напряжение и остатки смущения чуть отпустили. Свежесть, наконец, вернула мне легкость – и когда я вышла в коридор, казалось, что даже воздух стал прозрачнее, а собственная неуверенность почти исчезла.

Каин ждал у стены, уже переодетый, с мокроватыми от душа волосами, которые неаккуратно торчали в разные стороны. В этот раз он не бросился с вопросами—просто уставился на меня внимательнее и чуть улыбнулся краем губ. Он медленно приблизился, и в короткой тишине между нашими дыханиями протянул руку к моей голове. Движение было осторожное, будто он боялся, что испугает или причинит боль – его пальцы на мгновение зависли в воздухе, прежде чем невесомо коснуться места, куда попал мяч. Он провел подушечками пальцев чуть выше виска, в точности туда, где недавно еще тянуще болело. В этот момент пространство, между нами, словно замкнулось. Его рука была теплее, чем я ожидала, и пальцы двигались медленно, осторожно, почти заботливо: не как у доктора, а как у человека, которому действительно важно не обидеть и не напугать. Я буквально затаила дыхание – и на секунду осталась совершенно неподвижна, будто что-то неуловимо важное должно было произойти.

В его движениях не было ни давящих вопросов, ни привычного ребячества – только робкая мягкость и, неожиданно для него самого, смущенная сосредоточенность. Он не смотрел мне в глаза, а наоборот, опустил взгляд, сосредоточившись на своих пальцах, будто этот момент был настолько хрупким, что любое неловкое слово может его разрушить. В этот короткий миг между нами зависла почти физическая близость: легкая дрожь в кончиках пальцев Каина, щекочущее напряжение в коже, и невозможность точно найти подходящий способ выдохнуть. Издалека доносился шум других ребят, но все это будто исчезло за какой-то прозрачной стеной. Наконец, его рука чуть задержалась – он мягко погладил то место, словно стараясь стереть даже воспоминание о боли, а потом, вдруг сообразив, что задержался, неловко отдернул руку и слегка покраснел.

– Кажется, следа не осталось… – тихо пробормотал он, впервые за день потеряв свою привычную уверенность.

Я даже боялась пошевелиться или что-то сказать – чтобы этот тихий, по-своему интимный момент длился хоть еще немного. Но мы оба быстро собрали свои мысли в кулак – будто по негласному согласию старательно задвинули на потом все странное и хрупкое, что только что возникло, между нами. Каин, чтобы вернуть себе привычную невозмутимость, расправил плечи, я – осторожно поправила волосы, прикрывая место удара.

Мы устремились по шумному коридору в заполненную светом и голосами столовую, где среди множества столов уже должны были ждать Сэм и Джесси.

Глава 3 «Пикантная игра»

Когда мы с Каином вошли в столовую, взгляд сразу упал на Джесси и Сэма, которые уже расположились за угловым столиком возле окна. Они были поглощены собственным разговором и, кажется, еще не заметили наше появление. Я увидела, как Джесси, чуть наклонившись, что-то оживленно рассказывает Сэму – легко, с азартом и таинственной улыбкой, словно делится своей маленькой вселенной, которую открывает только ему. Ее глаза светились, а в голосе звучал шепот, от которого даже я чувствовала: вот она, настоящая тайна.

Сэм слушал невероятно внимательно – его лицо словно застыло, но в глазах было столько заинтригованного тепла, что невозможно было не заметить. Он и сам чуть подался вперед, их плечи почти соприкасались, а головы были опасно близко друг к другу. В тот короткий момент я заметила, как его взгляд медленно скользнул с ее глаз на губы – так явно, что даже мое сердце екнуло. В этой маленькой сцене было что-то хрупкое и красивое, полное невысказанных чувств: Сэм осторожный, чуть застенчивый, а Джесси будто нарочно играет с этим молчаливым вниманием. Весь мир, кажется, пропал для них двоих. Каин едва заметно улыбнулся, и я тоже чуть смутилась, не желая вторгаться в этот почти интимный момент. Но впереди уже ждала большая перемена и нам оставалось лишь подойти, прервав их крохотную идиллию.

Мы с Каином принесли свои подносы и поспешили усесться к друзьям. Как только я опустилась на стул, все глаза сразу обратились на меня – Сэм с широкой улыбкой, а Джесси явно волнуется, глядя на меня пристально.

– Давай, выкладывай! – тут же затребовал Сэм, подтягивая поднос поближе и кивая на меня с лукавой ухмылкой. – Только не говори, что нокаутировала тренера, – добавил он, иронично подняв бровь.

Я неловко улыбнулась, запуская ложку в кашу:

– На физре мяч как-то резко вылетел от другой команды и прям по голове мне… Спасибо Каину – быстро среагировал и помог мне с лавки не навернуться окончательно!

Сэм не смог удержаться:

– Вот это новая тактика: мячом по голове и все – соперник нейтрализован! – усмехнулся он. – В следующий раз наденешь защиту от фехтования, – подмигнул мне.

Джесси, однако, волновалась, и голос у нее был чуть тише:

– А сейчас нормально себя чувствуешь? У тебя вид, как у героя после трех серий подряд…

Каин серьезно кивнул:

– Все-таки удар по голове – не шутки. Если вдруг закружится или затошнит, сразу скажи. Мог бы быть сотряс.

Я улыбнулась, стараясь всех успокоить:

– Спасибо. Правда, все в порядке, только чуть гудит голова. Но если станет хуже, сразу дам знать.

Сэм снова развеселился:

– Зато теперь точно есть повод урок пропустить! А если кто спросит – говори, что это я тебя случайно мячом… мне даже зачтется как спортивное достижение.

Джесси всерьез обеспокоена, трогает меня за плечи:

– Главное – не геройствовать и не молчать, если что-то не так. Ты нам нужна целая и здоровая!

Вдруг, в самой середине нашей беседы, Джесси резко хлопает ладонью по столу, глаза у нее становятся огромными, и она восклицает так, что все вздрагивают:

– Ребята, завтра выходной! У нас завтра День золотого листа, местный праздник осени! Мы не учимся!

Сэм замирает с вилкой в руке:

– Ты шутишь?! Завтра прям вообще не надо в школу?!

Джесси радостно кивает:

– Вообще-вообще! Можно спать, бродить по парку, ну или… – хитро улыбается, – после последнего урока давайте пойдем в кафе! Я угощаю фирменным пирогом!

Каин, как обычно спокойный, впервые улыбается шире обычного:

– Ну, раз такой повод – отказаться невозможно.

Сэм уже хлопает меня по плечу и говорит:

– Вот, теперь ты точно быстро поправишься! Пирог, праздник и никаких уроков!

Последний урок тянулся как жвачка, даже моя воображаемая энергия иссякла. Но я держалась, ведь впереди нас ждал уютный вечер в кафе "Корица и Мед".

Выйдя из школы, я сразу попадаю под противный моросящий дождик – тот самый, что за минуту умудряется намочить и джинсы, и душу. Шаркая по лужам, я уже издалека замечаю ребят у моей машины.

Сэм, полный детской энергии, носится кругами вокруг нее, размахивая зонтом явно пытаясь поймать Джесси.

– Стой! Сейчас поймаю! – выкрикивает он, делая вид, что сейчас накроет ее зонтом как волшебным куполом.

Он хохочет, а Джесси с визгом увертывается, подпрыгивает, сверкая белыми кедами, а дождевые капли подскакивают из-под ее подошвы словно маленькие фонтанчики:

– Отвали! Даже не думай! – смеется она, убегая и пряча мокрые от дождя, рыжие пряди под куртку.

Каин стоит немного в стороне, прислонившись к капоту машины. На его голове глубокий капюшон, отдельные локоны уже стали темными и тяжелыми от дождя. Все его спокойствие как будто притягивает взгляд: он не суетится, не торопится, только мягко улыбается, наблюдая за этой маленькой бурей возле машины.

Я приближаюсь, и между нами перехватывается взгляд. На секунду ощущение, будто весь шум растворяется, остается только он, с его глубокими глазами. В глазах Каина словно осенний океан: чуть хмурый, холодный, но завораживающий.

Капли дождя стекают по его коже, оставляя темные следы на скулах и подбородке. Кожа чуть светлеет от влаги, и становится видно, как ресницы утяжелились, став длиннее и выразительнее. Его взгляд цепляется за мой, он спокойный, уверенный и до странности теплый.

Сэм и Джесси едва успевают пристегнуться, как тут же затевают оживленный спор на самые глупые темы. Видно, что дождливый вечер окончательно развязал им языки.

– Я утверждаю, что, если бы у нас была возможность есть только одну еду всю жизнь, ты бы выбрала суши, – заявляет Сэм с важностью телевизионного ведущего.

– Суши? Да ты что, я бы за неделю стала бы ходить боком! Лучше уж пицца, – возражает Джесси, и чтобы подчеркнуть серьезность, стягивает с себя капюшон и трясет немного растрепанными, мокрыми волосами.

– Пицца банальна! – Сэм с нажимом на слова. – На твоем месте я бы предпочел что-нибудь мистическое! Например, суп из слез единорога.

Джесси поднимает бровь:

– Если бы я ела суп из слез единорога, мне пришлось бы самой ловить этих единорогов! А между прочим, я гуманитарий! Давай лучше о реальном. Ты бы ел лапшу?

Сэм картинно хватается за сердце:

– Мо-е сердце разбито! Ты задела все святое.

– Не возвращайся к суши, – смеется Джесси. – И вообще при упоминании суши, перед глазами встает та девка из тайского ресторана, которая была одержима идеей сделать тебе минет на вечеринке у Кэти. Фу! Какая мерзость!

Сэм надменно вскидывает подбородок:

– Ты просто ей завидуешь!

– О боже. Давайте не будем о суши. – кривлюсь я.

Я украдкой слежу за отражением Каина в лобовом стекле. Он почти не отводит от меня взгляда, даже когда отвечает на шутки с заднего сидения. От этого становится немного жарко внутри, и я начинаю аккуратно поправлять волосы, делая вид, что поглощена дорогой.

Но чем дольше продолжается это его спокойное, теплое внимание, тем сильнее румянец пробирается на щеки.

На одном из светофоров Каин очень тихо и отчетливо говорит:

– Знаешь, ты сейчас выглядишь очень красиво.

Я умудряюсь встряхнуть влажные, темные пряди, пряча смущенную улыбку, но он добавляет, склонив голову чуть ближе:

– Серьезно. Эти мокрые волосы…

Его взгляд становится еще мягче, ледяные глаза теплеют, будто в них появляется собственное солнце:

– Тебе очень идет.

В этот момент все мои мысли путаются, а в животе пляшут довольные бабочки. Мне хочется сказать что-то остроумное, легкое, привычное – но язык чуть заплетается:

– Э-э… Спасибо. Я, наверное, теперь буду чаще попадать под дождь, – выдавливаю с робкой улыбкой.

Сзади Сэм тут же подхватывает:

– Вот так! Дождь – и ты становишься красоткой! Надо нам тоже почаще обливаться!

–Нет! – резко выходит из задумчивости Джесси, – или я всех сама вымою из шланга, честное слово!

Впереди уже светится вывеска кафе.

Мы вбегаем под козырек – над дверью переливается деревянная вывеска, сквозь окна льется мягкий янтарный свет. Внутри пахнет карамелью, корицей, горячим шоколадом и, кажется, чуть-чуть апельсиновым ликером.

Маленькие столики, книги на полках, бархатная обивка кресел: все для того, чтобы чуть-чуть оттаять и спрятаться от промозглой осени.

Мы усаживаемся у большого окна: на улице барабанит дождь, а под нашими ногами уже скапливаются лужицы с капнувших курток. Заказываем кучу маленьких пирогов и глинтвейн – несмотря на возраст, здесь его делают чуть алкогольным.

На столе появляются высокие прозрачные кружки, и Джесси, уже оттаяв, первым делом начинает азартно шушукаться:

– Давайте сыграем в “Правду или действие”.

Сэм довольно потирает руки:

– Все как в лучших студенческих комедиях! Окей. Я первый спрошу… Каин, целовался когда-нибудь под дождем?

Каин, не моргнув глазом:

– Было дело. Но только один раз, и… – Он бросает быстрый короткий взгляд на меня. – Думаю, повторил бы.

У меня вдруг в груди становится странно тепло, в голове вспыхивает образ влажных губ Каина, которые страстно скользят о мои. А Джесси тут же вскидывает брови:

– Воу, мне нравится эта игра! Я хочу узнать про Сэма! Сэм, какая грязная фантазия посещала твою голову последний раз?

Сэм, краснея до ушей, давится глинтвейном:

– О, Боже. Это очень некрасиво. Ладно… позаимствовал фантазию из французского кино… Меня соблазняли две девушки одновременно… на пианино. Там еще был заигранный Шопен, и одна из них препод по математике. Не спрашивайте, почему!

Мы хохочем. Джесси заявляет:

– А ты, как будто случайно, начал ошибаться в задачах только ради нее?

Сэм театрально кивает:

– Конечно. Все ради славы и контроля над интегралом.

Очередь доходит до меня. Сэм с довольной неизбежностью спрашивает:

– Правда: о ком из присутствующих ты когда-нибудь фантазировала в ночи? Или действие: поцелуй любого из нас прямо сейчас.

Щеки начинают жечь, Каин, кажется, даже задержал дыхание.

– Правда… – выдыхаю я, подавляя смешок. – Это не фантазия. Ночью снилось, что Каин преподает мне… ну, что-то очень взрослое. И после пробуждения я думала об этом весь день.

В ответ у Каина на губах появляется едва заметная, улыбка.

– Если бы был балл за откровенность – он был бы точно твой, – произносит он.

– Так, – Джесси сверкнула глазами, – по-настоящему интересный раунд.

Она делает хитрый глоток и спрашивает у Сэма:

– Правда: какое самое “дикое” место ты использовал для секса? Без цензуры, друг мой!

Сэм притворно вскидывает руки:

– Ну раз без цензуры… На крыше школы, прямо в грозу! Молнию не ловил – но ощущения были наэлектризованы.

– Ты пропустил “или действие”, – замечает Каин с хипстерской невозмутимостью.

Сэм тут же парирует:

– Хорошо, Джесси, “действие": напиши своему бывшему: “Я скучаю по твоему язычку” и покажи нам.

Джесси округляет глаза:

– Вот уж действительно “горячо”! Ну что ж, правила есть правила! – она быстро печатает, хохочет и показывает экран чата: “Я скучаю по твоему язычку”

Все смеются, и теперь очередь доходит до Каина. Он задумчив, но принимает правила игры.

Сэм ехидно:

– Каин, действие: покажи, как ты соблазняешь кого-то взглядом.

Каин поправляет толстовку у горла, медленно наклоняется ко мне, его глаза становятся серьезными, потом неожиданно мягкими и чуть хитрыми. Пару секунд – и все за столом начинают нервно хихикать: даже официант мимолетно улыбается, унося пустые чашки.

– Ну все, теперь ты учишь меня этим трюкам! – шутит Джесси.

Настроение разогрето. То один наклоняется слишком близко, то другой говорит что-то с таким намеком, что официант чуть не оставляет записку “УДАЧНОЙ НОЧИ!” вместо чека. Все уходит в флирт, беззлобные подтрунивания, а за окном так и льет дождь – он будто дает нам отсрочку от всего мира, чтобы вечер длился подольше.

Я вдруг на секунду выпадаю из общего веселья. На губах еще играет улыбка, но внутри – нервная дрожь, как будто что-то сверлит изнутри. Привычная нехватка: давно уже не тянула дым, а теперь желание становится настойчивым, почти острым.

Джесси и Сэм спорят о чем-то глупом, когда я наклоняюсь к Каину, шепчу:

– Слушай, пойдем покурим? Если не против компании.

Каин вскидывает бровь, чуть улыбается, будто чего-то ожидал, и кивает.

– Только если не будешь читать мораль, – его голос ленивый, будто теплый бархат.

У сквозняка в коридоре я достаю пачку. Каин тоже вытаскивает свою, мы синхронно зажимаем сигареты в зубах.

 Снаружи под козырьком все еще моросит дождь – по асфальту перекатываются отражения фонарей и редких машин.

Мы стоим под навесом: двое своих среди бесконечного вечера. Первые затяжки отдают легким головокружением – не столько от никотина, сколько от свободы быть вне зала, вне шуток и чужих глаз.

Дыхание белое, в воздухе вяжется пряный запах табака и ночи.

Он бросает взгляд на светлое окно кафе, где видны смутные силуэты Джесси и Сэма.

– Давно куришь? – тихо говорит Каин, облокачиваясь на стену рядом.

– Два года как? – отвечаю я, выпуская струйку дыма в сторону улицы. – просто пара затяжек, и все настоящее.

В этот момент я вдруг понимаю, насколько легко быть с ним на одной волне без слов и объяснений. Наш маленький заговор под прикрытием дождя и вечернего города, где можно молчать и быть понятым. Я улыбаюсь:

– На такие паузы можно подсесть… даже без никотина.

Он усмехается краем губ, замирает на полсекунды, потом словно невзначай касается своей ладонью моей – мягко, осторожно, но так, чтобы ощущение осталось и дальше, независимо от того, кто первый догорит до фильтра. Между нами нарастает электричество: взгляд к взгляду, в теплой тишине уличной лампы. Кажется, в следующий момент Каин скажет что-то важное – но внезапно все срывает грубый голос:

— Ты я смотрю уже даже не прячешься?!

В груди тут же все замирает: внутри сжимается что-то маленькое, будто тебя поймали на горячем. Дэн стоит в трех шагах – высокий, в темном пальто, с фирменным усталым лицом после долгого рабочего дня… и удивительно красивой коробкой с логотипом нашего любимого пирога в руке. Я выронила бы сигарету, если бы не сковавший страх. Мне вдруг становится четырнадцать, а не восемнадцать, я чувствую себя маленькой, незащищенной, почти виноватой за каждую свою мысль.

Каин стоял чуть в стороне, по его лицу пробегает тень: он уважительно молчит, старается держаться прямо и не мешать, но я особенно остро ощущаю его рядом – он не уходит и не делает вид, что нас “здесь не было”.

– Ты… – голос Дэна срывается на выдох, – долго еще планируешь делать вид, что тебе все можно?

Момент – и вся легкость “пауз вне компании” сминается, как недокуренная сигарета о бетон. Я не помню, когда брат последний раз смотрел на меня так серьезно. Приходится подчинится без малейшей попытки сопротивляться, тушу сигарету – буквально раздавливая ее у урны, опуская руки. Он не сводит с меня взгляда, а Каин сдержанно кивает, будто понимает: лучше на секунду отойти в тень, дать нам пространство.

– Ева, – его голос уже не железный, но твердый. – Ты же знаешь, как я к этому отношусь. Ты взрослеешь, я понимаю. Но правда… курить рядом с кафе, где все могут увидеть… И с этим пацаном… – тут он кивает взглядом на Каина, который, не уходя далеко, стоит чуть поодаль, показывая, что готов взять ответственность.

Я густо краснею, и тут Дэн неожиданно обращается к Каину:

– Это и тебе касается. Я не думал, что у моей сестры такие "товарищи" – не самый лучший пример.

Каин, хоть и заметно напряженный, держится с самообладанием:

– Извините, мистер Брайан. Это был мой выбор тоже. Не хотел подставлять Еву.

Брат качает головой:

– Хотеть и не хотеть – это, конечно, выбор. Только взрослым становится не тот, кто делает все наперекор, а тот, кто умеет думать о последствиях.

Он вдыхает и уже мягче, почти устало, снова смотрит на меня:

– Я от работы сбежал пораньше, чтобы тебя удивить, а тут… такой сюрприз.

Он протягивает мне коробку с пирогом, и в его тоне появляется нотка грусти:

– Тут твой любимый с малиной и шоколадом.

Я чувствую себя и виноватой, и благодарной одновременно:

– Извини. Больше не буду делать этого у всех на глазах…

Он мягко качает головой, трет переносицу, но все же кладет руку мне на плечо:

– Просто думай. О себе, о том, как это выглядит, и кого это может расстраивать. И ты, – обращается к Каину, – если уж дружишь с ней, пусть твой пример будет не в этом, а в чем-то получше.

Каин слегка кивает:

– Понял, мистер Брайан. Не повторится.

Дэн не сердится, а просто переживает. Я это вижу, когда он чуть грубовато поправляет мне воротник и сдвигает прядь светлых, холодных от ветра волос с лица:

– Поехали домой, все равно холодно. А пирог нужно есть горячим.

Внутри поднимается ощущение облегчения – все могло быть хуже, но разговор больше про заботу, чем про злость или разочарование. Я подхожу ближе, все еще немного смущенная, но уже собралась с духом.

– Я отвезу друзей по домам, а потом сразу приеду. Дождь все еще моросит, не хочу, чтобы кто-то из них простыл по дороге. Хорошо?

Дэн смотрит на меня чуть дольше обычного. Видно, что его строгая маска вот-вот треснет: за серьезностью все равно проскальзывает доверие.

Он вздыхает, смотрит на капли, стекающие по крышке коробки с пирогом, и наконец кивает:

– Хорошо. Только аккуратно за рулем, резина голая, нужно поменять. – Он бросает взгляд на Каина, чуть смягчаясь: – И все – пристегнуты. Никаких глупостей.

Я, улыбаясь шепчу:

– Спасибо.

Брат смотрит на нас еще немного, потом машет рукой и уходит к своей машине. Мы с Каином забираем Джесси и Сэма из кафе, где они мило болтали, доедая десерт и делая глотки уже остывшего кофе. Внутри машины царит уютная атмосфера.

По пути домой, когда каждого уже почти довезли до своего дома, Джесси вдруг улыбается и говорит:

– Послушайте, а давайте завтра устроим у меня дома киношную вечеринку? Родители утром уезжают за город, будут собирать для Макса – моего брата какие-то редкие листья для школьного конкурса. Макса они с собой не берут, он простудился, и мне нужно за ним приглядывать.

Сэм сразу поддерживает:

– Кино-ночь – лучшее изобретение человечества. Я могу принести попкорн и свои старые комиксы!

Каин подмигивает мне:

– Я тоже за.

Я улыбаюсь и добавляю:

– Завтра меня точно никто не оторвет от пижамы и пиццы. Джесси, что-нибудь принести?

– Только себя и хорошее настроение! Все остальное – у меня, – с воодушевлением отвечает она.

Глава 4 «Пощечина для самого близкого»

После того как я завожу Сэма и Джесси к их домам, в машине становится подозрительно тихо. За окном пролетают кусты и редкие фонари, и в этот момент мы с Каином снова остаемся вдвоем.

Каин какое-то время просто молчит, смотрит в окно, потом вдруг лукаво улыбается и спрашивает:

– Так значит я тебе снился прошлой ночью? Прямо в подробностях? – в голосе явный интерес и, кажется, едва заметная насмешка.

Я чувствую, как краснею, будто только что снова оказалась в том сне.

– Это Сэм начал! – защищаюсь я, вспоминая, как он подколол меня за столиком в кафе: "Такие сны надо рассказывать только под грифом '18 плюс', ага, Ева?"

Каин не отстает:

– Ну так, расскажешь, чему я тебя учил? Объяснял “строение нервной системы на практике” или просто читал лекцию по анатомии?

Я закатываю глаза, стараясь выглядеть невозмутимо, но улыбка все равно расползается по лицу:

– Если честно, это был самый неловкий урок в моей жизни… Особенно с презентацией прямо на моем примере!

Каин бросает на меня взгляд с таким выражением, что становится совершенно понятно – шутки про 18+ ему определенно не чужды.

– Я надеюсь, тебе понравилось?

Я почувствовала, как щеки вздрогнули, словно кто-то щекотал их

– Ты уверен, что хочешь знать подробности? – бросаю я, чтобы хоть как-то сдержать дрожь в голосе.

– Если подробности содержат положительный отзыв, то да, – Каин расстегнул ремень безопасности, переводя взгляд куда-то в бок, как будто балансировал между игрой и серьезностью.

– Тогда… да, мне понравилось. Все было очень… реально. Может, даже слишком реально, – я призналась, не убирая рук с руля. Сердце стучало в висках, хотелось повернуть и посмотреть на него, но я упрямо смотрела вперед, на дорогу.

Каин тихо засмеялся изнутри, и на секунду закусила нижнюю губу, прежде чем, не глядя на него, ответить:

– В смысле… сон? – захотелось рассмеяться от абсурдности ситуации, но смех застрял где-то между сердцем и ртом.

– Ну, да, твой сон. – его голос стал чуть мягче, чуть слышно, как будто сам не ожидал такого ответа.

– А после сна ты еще несколько минут думала обо мне? – он повернулся ко мне, и теперь я просто обязана была встретиться с ним взглядом.

– Думаю, да. Даже больше, чем несколько минут… – сказала я, и, между нами, будто натянуло невидимую струну.

– Тогда мне стоит чаще появляться в твоих снах, – сдвигает брови, подмигивает, и на мгновение в машине стало тепло, даже слишком.

Смеюсь, сбрасывая остатки смущения, и включаю радио погромче, чтобы скрыть собственную неловкость.

Машина медленно въезжает в тихий, залитый дождем переулок. Фары выхватывают из темноты кривую дорожку к дому Каина. Тот самый дом, который всегда, кажется, немного одиноким и серьезным среди аккуратных участков соседей. Мы уже почти подъехали к дому, когда из темноты появляется странная фигура.

Женщина – босая, с растрепанными, спутанными волосами, в промокшей футболке и какой-то несуразной куртке, болтающейся с одного плеча. Одна ладонь стискивает бутылку, другая судорожно хватается за воздух. Она покачивается, делает шаг по мокрой траве, оступается и тяжело падает на колени. Блики фар высвечивают грязные ссадины на ее ногах.

– Ты это видишь? – ошеломленно шепчу я.

Каин вдруг сжимается в кресле, будто получил удар под дых. Его ладони сжимаются в кулаки. В этот момент он смотрит на меня с такой паникой, будто я вот-вот совершу нечто непоправимое, а он отчаянно пытается предотвратить это одним только взглядом.

Я напряженно смотрю на женщину. Та еще пытается подняться, цепляясь за придорожную траву мокрыми руками. Из-под волос слышится то ли кашель, то ли короткое ругательство. Она выглядит ужасно. Почти не соображает, где находится, а ее присутствие кажется одновременно трагичным и пугающим.

На секунду мне даже приходит в голову, что это не случайная пьянчужка. Слишком личная тишина пронзает машину, когда Каин смотрит на нее. Слишком застывший, слишком несчастный.

Дождь становится все сильнее, бьет по лобовому стеклу и шумит в темноте, но внутри машины гробовая тишина. Холод пробирает кости, не только от погоды, но и от того, как молчит Каин. В машине вдруг становится так тихо, что кажется, мир замер. Но эта тишина длится меньше секунды.

– Блять! – срывается с губ Каина, его голос пропитан такой злостью и болью, что у меня перехватывает дыхание.

Он почти выбрасывает себя из машины, дверь хлопает, и тут он уже под дождем. Я даже не осознаю, как автоматом мчусь следом. Мокрый асфальт скользит под ботинками, ветер срывает капюшон, облепляя лицо холодными каплями.

Каин уже возле нее. Он опускается на колени рядом, совсем не заботясь о том, что промокнет до нитки. Дождь льется так сильно, что сквозь мокрые волосы едва видна его покрасневшая кожа. Он трясущимися руками пытается поднять женщину с травы, неуклюже придерживая ее за локоть, плечо, встряхивает – в агрессии и отчаянии одновременно.

– Мама, идем в дом… – его голос дрожит, но в этих звуках слышна не злость, а всепоглощающая боль ребенка, который сам не знает, то ли злиться, то ли плакать.

Женщина, шатающаяся, держащая пустую бутылку, безвольно позволяет ему поддерживать себя. Она что-то бормочет – неразборчиво, полусонно, словно сквозь пелену. Волосы прилипают к ее щекам, на босых ногах царапины, грязь.

Я застываю, как прибитая к месту. Слово "мама" звучит, как гром среди ясного неба, привычный мир ломается и трещит по швам.

Все, что раньше было просто школьными днями и мелкими заботами, в этот миг кажется наивной игрой. Я смотрю на Каина – сильного, непоколебимого, "вечного уверенного" – и впервые вижу его хрупким ребенком, который изо всех сил держит на себе чужую трагедию.

Дождь стучит по плечам, холод пробирает до костей, но я не в силах отвести взгляд. Он почти плачет, но не позволяет себе сломаться. Просто держит эту женщину, свою мать и отчаянно тянет к дому.

И только эхом по асфальту:

– Мам, пожалуйста, домой… домой…

Все сливается в один нескончаемый поток дождя и боли.

Каин, насквозь мокрый, с отчаянной скорбью на лице, пытается поднять свою мать, но та вдруг резко, хрипло выкрикивает:

– Что тебе, сука, нужно от меня?! Как ты мне надоел! Оставь меня в покое, чертов сукин сын!

Ее рука неожиданно сильная, толкает его в грудь, а потом с замахом дает ему пощечину. Он отшатывается – поначалу просто шокированный, но тут же, сломавшись под натиском боли и ярости, отвечает резкой пощечиной ей в ответ. Она корчится на мокрой траве, волосы липнут к лицу, в глазах – боль, злость и что-то совсем острое, животное. Каин вдруг будто приходит в себя: смотрит на дрожащую ладонь, потом на мать, ужас в глазах.

Женщина пытается приподняться, но снова срывается, заливисто смеется.

– Отец ушел! – орет она ему прямо в лицо, захлебываясь и то ли плача, то ли надрываясь от ярости. – Слышишь меня, Каин?! Он ушел от нас! Не выдержал твоего сраного характера и просто свалил от нас в ебаный закат!

Слова режут сердце не только Каину, но и мне, потому что слышно, как что-то внутри него хрустит и ломается именно сейчас, при мне, при всей этой мокрой, застывшей осени. Я вижу, как его плечи дрожат от сдерживаемых эмоций, и как из-под напряженной маски появляется что-то до боли маленькое и беззащитное. Но Каин вдруг будто просыпается. С силой и решимостью он вновь хватает мать, поднимает, не обращая внимания на удары в грудь, на ругательства, на то, что она кусается и рычит:

– Ненавижу тебя!

Она цепляется за бутылку, но Каин не сдается, бутылка выскальзывает из ее рук и с глухим звоном разбивается о камни дорожки, разбрызгивая стекло и остатки дешевого алкоголя в лужах. Кожа у Каина вся в каплях дождя, липкие пряди волос мокрыми сосульками висят у него на лбу, лицо краснеет от усилия и слез. Он словно стал вдруг совсем взрослым, в нем одновременно отчаяние мужчины и раненое бессилие ребенка. Он тащит мать к дому – тяжело, сцепив зубы, не слушая ее мата и воплей. Дверь с грохотом распахивается, они исчезают внутри, и вот уже я оказываюсь одна под леденящим ливнем посреди двора, среди раздавленного стекла и их криков, что разрывают ночь.

Я колеблюсь лишь мгновение. Вглядываюсь в темные окна – внутри слышится голос Каина, и эхом – то ли плач, то ли смех женщины. У меня нет права быть тактичной. Сейчас больше ничего не имеет значения – никакой этикет, никакие "можно ли войти".

Я бросаюсь следом в дом, отбрасывая мокрую куртку и осторожность. Дверь тяжело хлопает за спиной, отрезая наружный ливень. Внутри пахнет сыростью, острым алкоголем и затаенным, давно не проветриваемым горем.

Несколько секунд я стою на пороге, вжавшись спиной в холодную дверь. Передо мной раскинулась широкая лестница с потертыми ступенями цвета черного кофе. Мимо перебегают полосы тусклого света со двора – и все вокруг кажется застывшей декорацией, где будто бы только что прошел ураган. Наверху слышится плеск воды, то ли крики, то ли бормотания, голос Каина и его матери. Я решаю не совать нос выше, по крайней мере, пока. Пусть у них будет хотя бы иллюзия приватности. И начинаю исподтишка осматривать дом.

Здесь когда-то явно было уютно. Каждый угол намекает на чью-то любовь к “домашнему очагу”: уютные торшеры с бахромой, пузатые кресла, пледы, которые сейчас раскинуты небрежно – как будто бывалый когда-то уют заморозили на полпути между домашним сериалом и генеральной уборкой. Старинный буфет ломится от кружек и сервизов, которые уже больше года ждут особого случая. На стенах, фотографии людей, улыбающиеся каким-то давно забытым моментам, в рамках, пыль, толще самого стекла.

Все вроде бы на месте: и шторы в цветочек, и подушки, и вешалка с коллекцией забытых шарфиков, но дом будто кто-то выключил из розетки. Я почти чувствую, как здесь раньше пахло свежим пирогом или утренним кофе, а теперь этот аромат уступил место приторной смеси старой мебели и чего-то едва заметно болезненного.

Люстры и бра, которые могли бы делать комнаты теплыми и светлыми, теперь излучают усталую желтизну, больше похожую на воспоминания, чем на настоящее освещение. Украшения: фарфоровые слоники, кружевные салфетки, вазочки – и все это отчаянно не спасает атмосферу. Четкое чувство: дом хранит память о женской заботе.

Иногда в таких домах говорят: “Чувствуется, что здесь живет женщина”. Теперь здесь как будто больше чувствуется ее отсутствие. Даже шум воды наверху и голос Каина – как эхо по забытому театру, где публика давно ушла, а дежурная лампочка еще пока горит.

Я делаю шаг вперед, чувствуя себя в гостях не у людей, а у былого тепла. Прохожу на кухню, погружаясь в свои мысли тяжелее, чем мокрые ботинки на ковре. Что я вообще могу сказать Каину? Имею ли я хоть малейшее право становиться свидетелем этой семейной драмы, а тем более – участником? Как быть – утешать, делать вид, что ничего не видела, или просто сидеть и ждать хоть какого-то сигнала?

Оказавшись на краю бархатного дивана, аккуратно сажусь, словно опасаюсь лишний раз потревожить этот застывший дом. Все вокруг выглядит как коллекция воспоминаний, а я – словно забредшая внутрь случайная гостья, которая вдруг оказалась в самом центре чьей-то личной трагедии.

Время тянется нелепо долго. Десять минут… двадцать… Я начинаю думать, что Каин, может быть, вообще не спустится вниз. В этот момент за окном становится еще темнее, и кажется, что дождь усиливается, подсказывая мне невидимым шепотом: “Останься еще немного”. Может он заснул? Может, просто улегся на кровать рядом с матерью и наконец позволил себе отключиться? Я уже почти решаюсь уйти по-тихому, чтобы не навязываться, как вдруг наверху с лестницы раздается медленный ритм шагов.

В проеме, под выцветшим абажуром, появляется Каин: изможденный, сломленный, куда-то полностью ушедший в себя. Он останавливается на нижней ступеньке, словно не решается сделать последний шаг. Его плечи опущены, руки висят тяжелым свинцом. Я не думаю ни секунды, не ищу правильных слов, не вспоминаю советы из психологических роликов – просто поднимаюсь с дивана и бросаюсь ему навстречу. Обнимаю крепко, молча, с такой искренностью, какая бывает только в минуты полного бессилия.

Он не сразу отвечает мне, его тело долгое время остается твердым и закрытым, но через несколько секунд Каин медленно делает шаг вниз. Уже не просто со ступеньки, а, кажется, наконец, ко мне. Он сдается, позволив себе быть живым и ранимым, и позволяет мне держать его, пока он слабеет в моих руках. Каин сжимает меня в объятиях – неловко, сильно, будто боится, что стоит отпустить, и я исчезну, как все, что давно исчезает из его жизни. Его руки дрожат, но в этом движении столько благодарности, что даже если он ничего не скажет вслух, я все равно поняла бы: ему по-настоящему важно, что я осталась рядом.

Он шепчет мне почти у самого уха, очень тихо, с той теплотой, за которую обычно приходится пробиваться сквозь сарказм и колкости:

– Хочешь какао?

Я мгновенно киваю. Забавно, но именно сейчас этот детский напиток кажется чем-то грандиозно важным, правильным, нужным. Наверно, потому что он – про заботу и простое “давай попробуем согреться хоть так”.

Мы идем к кухне – теперь уже вместе, и даже не пытаемся изображать видимость легкости, но мне не хочется ничего менять в этой тишине. Я ощущаю рядом с собой Каина почти физически: его шаги тяжелы, словно он несет на плечах свою трагедию. Он двигается медленно, с выученной осторожностью – как человек, привыкший не надеяться лишний раз, что впереди будет легче.

Мы сидим за кухонным столом так близко, что можно разглядеть каждую морщинку, каждую мелкую царапину на лице друг друга. Полумрак мягкой лампы будто осторожно закрывает за нами дверь во внешний мир. Руки сжимают горячие кружки – как спасательный круг, за который не стыдно держаться даже взрослым.

Каин опускает глаза, подолгу молчит, потом тяжело вздыхает:

– Прости… За все, что ты сегодня увидела. Мне правда ужасно жаль. Я всегда хотел, чтобы хоть для кого-то из друзей этот дом был нормальным, – его голос срывается, но он заставляет себя продолжить.

Он объясняет все постепенно: шепотом, чем-то почти взрослым, но с детской дрожью на последних словах. Про то, что мама выпивает годами, скандалы, ночные "концерты", когда дом обретает новую жизнь – бессонную и лихорадочную. Что он не в первый раз встречает рассвет у кровати матери, не раз уже вставал, не выспавшись, рассыпанный изнутри, будто его собственная жизнь – это время между ее приступами.

Рассказывает, что отец сначала боролся: таскал по врачам, уговаривал, срывался на крик и снова прощал. А потом устал, стал раздраженным, отдаленным, все чаще задерживался на работе. В последнее время и вовсе, кажется, сдался – перестал говорить о будущем, исчезал по вечерам, словно из дома уходит не человек, а надежда.

– Мне всегда казалось, что если я буду сильнее, выдержу, то сохраню нашу семью, – хрипло бросает Каин. – Но теперь… Я вообще не уверен, что у меня хоть раз это получалось.

Он смотрит на свои руки, сжимая ими чашку слишком крепко, как будто боится, что сейчас она выскользнет – и от этого исчезнет последнее тепло, что у него осталось. Я чувствую комок в горле. Не знаю, что сказать, чтобы не прозвучать банально: "я рядом", "держись", "все наладится". Наверное, дело не в словах, а в том, что сейчас я просто с ним – и он сам решает быть честным. А это уже очень много.

Каин вздыхает, смотрит на меня покрасневшими глазами:

– Я не знаю, как быть дальше… Если отец ушел на совсем, то теперь я здесь как старший. Иногда думаю, что скоро и я просто исчезну…, понимаешь?

Я смотрю на Каина прямо, не отводя глаз. Слова где-то застряли в горле. Кажется, если сейчас заговорить, то либо расплачусь, либо сделаю только хуже. Все остальное становится неважно.

Каин стиснул кружку, будто в ней не какао, а какая-то последняя надежда согреться. Говорит медленно, монотонно, как если бы учился выговаривать вслух все самое страшное, чтобы это хотя бы на секунду потеряло свою власть над ним.

– Знаешь, – тихо начинает он, – в последнее время у мамы все стало хуже. Не только выпивка… Она начала терять связь с реальностью, иногда говорила такое… – он вздыхает. – Алкогольная горячка, так врачи говорят. Срыв, психоз – называй как хочешь. Однажды она… Она накинулась на меня с ножом, крича, что я не ее сын, а выродок Мэги.

Он впервые поднимает на меня глаза, в которых одновременно и стыд, и страх, и горечь.

– Мэги, – объясняет он чуть тише, – это ее школьная подруга. Когда-то давно Мэги пыталась увести у мамы отца, но ничего не вышло. Видимо, у нее в голове сейчас все перемешалось – где прошлое, где настоящее. Она не всегда понимает, кто перед ней.

Он снова смотрит на свои руки, теперь они трясутся чуть сильнее, чем прежде.

– Сначала, казалось, лечение помогает, – продолжает Каин. – Она выходила из рехаба, могла держаться несколько месяцев, иногда и дольше. И это было чудом – мама становилась совсем другой. Заботливой, спокойной, будто все плохое просто сняли, и в доме появилось лето… Я всегда за это время был ей благодарен.

Но потом она все равно срывалась. Все возвращалось. Месяцы работы – к черту, весь прогресс исчезал за одну ночь. А потом даже реабилитации перестали помогать. Ей становилось только хуже, срывалась быстрее… И, – он чуть улыбается уголком рта, очень горько, – и самые лучшие клиники намекали, что “горбатого могила исправит” … Если честно, после этого как будто пропала последняя надежда.

На кухне тихо, только дрожит чайная ложка о фарфор. А мне невыносимо больно слышать все это. Страшно за Каина. И еще сильнее – от осознания, что даже в самый мрачный момент он все равно благодарен за то недолгое счастье, которое мама все-таки ему подарила.

Каин смотрит на свою ладонь, как будто только что впервые ее увидел – она дрожит, словно пропитана огнем, оставшимся после удара. Его голос становится почти детским:

– Я ударил ее, Ева… – губы подрагивают. – Она не заслуживает этого, она просто больна…

В этот миг его плечи буквально проваливаются внутрь себя – кажется, его осанка вот-вот сломается, и весь Каин скрутится в темный клубок боли и исчезнет в следующую секунду.

Я быстро и крепко обнимаю его, прижимаю к себе так, как будто могу удержать и вечные кошмары, и вину, и самые страшные мысли. Он сотрясается, вырываясь из глубины своей боли, и очень тихо, с заметной дрожью говорит:

– Я так боюсь, что она скоро исчезнет…

Тепло моего объятия и мой молчаливый отклик становятся единственным островком безопасности, на котором он может позволить себе быть слабым.

Время словно замирает на этих долгих минутах, пока Каин находится в укрытии на моем плече – с каждой секундой его дыхание становится чуть ровнее. Я почти физически чувствую его усталость и осторожную готовность снова взглянуть в лицо миру, даже если это тяжело.

Он чуть отстраняется, и теперь наши лица становятся почти на одном уровне. Мы так близко, что невольно ловлю его взгляд – он задерживается на моих губах, но почти сразу на лице Каина появляется тень задумчивой хмурости. Что-то внутри него борется, просчитывает, решает…, и он делает шаг назад, бережно восстанавливая личную границу.

Я выдавливаю из себя робкую, немного натянутую улыбку, чтобы изменить тему и дать нам обоим немного воздуха:

– А Джесси и Сэм знают? Ну… о маме?

Каин, фыркнув ухмыляется с той самой тихой грустью, которая хрупко держит между болью и самоиронией:

– Да, знают. Если бы не они… – он немного пожимает плечами, – я бы, наверное, давно сошел с ума.

В его голосе слышна настоящая благодарность, даже гордость за своих друзей.  Тишину кухни прерывает вибрация моего телефона. Я мельком смотрю на экран, где появляется сообщение от Дэна:

Дэн: “На улице уже глубокие сумерки.“

Я невольно задерживаю взгляд на телефоне, к глазам подступает легкая усталость.

– Кажется, моему психологу срочно нужно домой?

Я зависаю на пару секунд, не в силах тут же подняться, внутри крутится вопрос, как я могу оставить его одного.

Каин словно читает мои мысли, и, то ли специально чтобы меня успокоить, то ли и правда почувствовав себя лучше, говорит уже значительно бодрее:

– Все нормально, я в порядке. Это не первый раз… Да и мама сейчас будет спать, скорее всего, до вечера завтрашнего дня. – Он улыбается немного шире и добавляет, подмигнув: – Тебе лучше домой пойти, не подставляй меня перед твоим братом. А то, глядишь, вообще больше не отпустит тебя гулять со мной.

Мы оба тихо смеемся, вспоминая строгое лицо Дэна.

– Завтра днем вызову наряд медиков, мама снова поедет в рехаб… – он на мгновение замолкает. – Пока другого выхода не вижу.

Я едва заметно киваю, собирая в себе остатки силы, улыбаюсь Каину в ответ и говорю:

– Позвони мне, если станет совсем тяжело, ладно? Я всегда приду.

Он улыбается, уже по-настоящему.

Допив остывшее какао, мы еще несколько минут болтаем о чем-то незначительном – о новой шутке Сэма, о дурацком школьном проекте, даже о каком-то видео с котиками. Оба понимаем: сейчас эти глупые штуки куда важнее больших слов.

Когда собираюсь уходить, Каин кивает, встает первым и тихо говорит:

– Я завтра буду у Джесси, как и обещал – он чуть улыбается своей характерной полуулыбкой. – Только не заезжай за мной, ладно? Я не знаю, когда точно маму заберут, не хочу тебя задерживать.

Я понимаю, киваю, забираю свои вещи. На пороге он ненадолго задерживается, будто хочет сказать что-то еще, но только крепко сжимает мою руку.

Плотный вечерний воздух встречает нас у двери. Каин провожает меня до машины, идет рядом молча, но это молчание – не неловкое, а очень теплое и родное.

Уже в машине я бросаю последний взгляд на него через лобовое стекло. Он стоит в свете уличного фонаря, немного сутулый, но в его взгляде, обращенном ко мне, появляется что-то новое – уверенность, спокойствие и самая настоящая надежда.

Я быстро доезжаю до дома – улицы пусты, мысли крутятся о ситуации Каина и тихом разговоре на кухне. Припарковавшись, замечаю: у входа стоит Дэн и тихо беседует с девушкой, кажется его ровесницей. Присмотревшись, понимаю: это привлекательная, аккуратно одетая блондинка, а рядом на земле, спокойно сидя и слегка виляя хвостом, сидит огромный светлый лабрадор. Я выхожу из машины и неловко нарушаю их уютный осенний вечер.

Дэн с улыбкой поворачивается ко мне:

– Ева! Иди сюда, познакомься: это наша соседка Сьюзен, – представляет он девушку. – А вот ее замечательный пес Апрель, – он ласково чешет пса за ухом. – Сегодня этот лохматый воришка был пойман на горячем, когда пытался утащить нашу почту прямо с крыльца!

Сьюзен смеется, ее легкий, теплый смех тут же наполняет воздух:

– О, поверь, Апрель каждый день находит себе работу! Сегодня – контроль вашего почтового ящика. Не удивлюсь, если он однажды принесет вам обратно вашу же газету, только немного помятую.

Дэн шутливо грозит псу пальцем:

– Если и дальше так будет продолжаться, придется проголосовать за Апреля на конкурсе “Лучший сосед года”.

Сьюзен смеется:

– Ох, он бы не отказался! Только награда ему нужна в форме огромной косточки.

В этот момент я замечаю, как брат чуть дольше смотрит на Сьюзен, чем обычно на соседей: в глазах – откровенная симпатия, мягкость и даже какое-то предвкушение. Сьюзен тоже улыбается в ответ, ее взгляд сияет искренней теплотой.

Апрель, тем временем, подходит ко мне и стукает своей мордой по моей руке, требуя внимания.

Я улыбаюсь Сьюзен, протягиваю ей руку:

– Очень приятно познакомиться, Сьюзен! И с тобой тоже, Апрель, – ласково обращаюсь к лохматому компаньону и чешу его за ухом.

Огромный пес сразу подставляет мне бочок.

– Мне тоже приятно, Ева, – отвечает Сьюзен с доброй улыбкой, а Дэн подмигивает мне, явно доволен знакомством.

Понимая, что у них развязался интересный соседский разговор, я оставляю его и Сьюзен обсуждать ограды, газоны и других обитателей улицы. Направляюсь в дом, где меня встречает легкий запах чего-то вкусного.

На кухне нахожу аппетитный пирог – тот самый, что Дэн купил днем. Быстро нарезаю себе щедрый кусок, едва ощущая голод, но тепло и уют домашней еды приятно оседают внутри. Все остальное кажется неважным.

Пару минут спустя я уже в своей комнате. Едва добравшись до кровати, сбрасываю одежду, заваливаюсь под одеяло и вдруг понимаю – спать не просто хочется, а нужно. Неожиданно для себя самой я засыпаю очень легко, будто все сегодняшние тревоги растворяются мягкой ночью.

Пускай этот день был трудным – сон приходит ко мне быстро и приносит долгожданный отдых.

Глава 5 «Мамина пижама»

Я просыпаюсь под мягким светом, пробивающимся сквозь занавески. Несколько секунд лежу молча, и только тогда вспоминаю – сегодня выходной, праздник Золотого Листа. Внутри приятно щекочет: на вечер запланирована ночевка у Джесси, впереди целый день для себя.

Я тянусь и зеваю, чувствуя свежесть постели. Где-то внизу уже тихо шумит кофеварка – Дэн не изменяет ритуалам. Сквозь дрему в памяти всплывают события вчерашнего вечера: Каин, его признание, груз его боли. Сердце сжимает – все еще отзывается тяжесть после разговора.

На кухне уже уютно пахнет кофе и ванилью – брат разливает его по чашкам, на плите греется каша. Он улыбается, увидев меня на пороге:

– Доброе утро, систр, выспалась?

Я киваю, сажусь за стол, и почти сразу вспоминаю:

–Я сегодня ночую у Джесси. Ты не против?

Дэн усаживается напротив, морщит лоб, делая вид, что обдумывает ответ, хотя я знаю, что он «за»:

– Конечно, не против.

Я быстро добавляю:

– Родители Джесси уехали за город собирать редкие листья для гербария, их не будет до завтра. Дома будут только сама Джесси и ее брат Макс, ему десять. Придут еще Каин и Сэм, мы вместе решили устроить кино-ночь.

Дэн тут же становится серьезнее, прямо смотрит мне в глаза:

– Ева, я понимаю, что ты хочешь провести время с друзьями, – его голос стал тише, но тверже, – но ты уверена, что у вас все будет под контролем? Все-таки мальчики остаются у девочек на ночь, это не закончится незапланированной беременностью?

Я сглатываю и киваю, стараясь выглядеть максимально уверенно:

– Все будет супер, честно. Мы просто посмотрим фильмы, приготовим что-нибудь на ужин, поиграем с Максом – у него, кстати, куча настолок. Я тебе сразу позвоню, если что-то пойдет не так.

Он выдерживает паузу, вздыхает и чуть подтягивает чашку ближе к себе:

– Просто помни, – говорит он уже мягче, – что такие ночевки могут проходить по-разному: кто-то может что-то выкинуть, парни иногда бывают непредсказуемы. Если тебе станет не по себе – набери мне, даже ночью. Обещаешь?

– Обещаю, – улыбаюсь я спокойно.

Дэн кивает. Он быстро собирается на работу, привычные движения, ключи в одной руке, чашка кофе в другой. На пороге ловит меня озорным взглядом и, уже натягивая куртку, бросает:

– Только смотри там, сильно не напивайся! – подмигивает, а я закатываю глаза, но не удерживаюсь от улыбки.

Дверь хлопает. Остается тишина, в которой внезапно хочется сделать что-то привычное. Я уже в который раз думаю набрать Каина, спросить про дела, просто поговорить. Но тут же останавливаю себя: у него сейчас забот выше крыши, не буду его отвлекать.

Открываю чат и пишу Джесси:

Я: “мне приезжать? Все точно в силе?“

Почти сразу приходит ответ:

Джесси: “Жду вас всех к пяти, как раз родители уедут и оставят нам запас пиццы и сладкого! Макс уже носится с настолкой“

В этот момент в общий чат врывается Сэм с фирменной веселой гифкой и шуткой:

Сэм: “Окей, я готов взять всю вину на себя, если что-то сгорит или взорвется!“

Я смеюсь – с такой компанией точно скучно не будет.

Времени до пяти еще куча, настоящая гора свободных часов. Я решаю не валяться без дела и наконец разобраться с остатками переезда. Коробки уныло притулились к стенке – ждут, когда кто-то найдет в себе силы покончить с ними.

Начинаю с самого простого: сортирую вещи. Шуршащая гора бумаги и разбросанных мелочей разлетается по пакетам, старый дневник загадочно маячит из-под стопки, а один из плюшевых зайцев вываливается мне прямо на ноги, будто специально шел в рукопашный бой со мной. В какой-то момент вступаю в неравную схватку с коварной пылью под диваном, будто она специально годами тренировалась уклоняться от моих попыток ее достать.

Сражаюсь с веником героически, попутно жалуясь на отсутствие рыцарских доспехов: сухая пыль коварно оседает на носу, а я чихаю так звонко, что даже плюшевый заяц подпрыгивает. Пока вытираю зеркала, обнаруживаю на лице пятна, похожие на боевую раскраску – ну ничего, теперь я настоящая амазонка уборки!

Коробки разбираются быстрее, чем ожидалось. Постепенно дом освобождается от хаоса, наполняется чистым светом и приятным запахом свежести. Дэну наверняка будет приятно вернуться в такую уютную и чистую квартиру, будто здесь уже давно живут.

Иногда, когда вытираю пыль с подоконника или перебираю старые записки, в голове неожиданно всплывают глаза Каина – такие светлые, ледяные, с каким-то непонятным напряжением внутри. Вспоминаю, как он вчера смотрел, будто хотел сказать что-то важное, но сдерживал себя до последнего… Смахиваю с окна пыль и с этими мыслями – иду дальше к следующей коробке, потому что дел еще много.

Оцениваю свой труд – дом сияет чистотой и уютом, глаза радуются, а спина только чуть жалуется… Я плюхаюсь на диван, позволяя себе маленький отдых. В этот момент сзади, со двора, доносится шум.

Выглядываю в окно – и вот он, герой дня: соседский пес Апрель, золотистый и мохнатый, упрямо копошится под яблоней. Его хвост смешно подпрыгивает из-под куста, а сам он уже по уши в земле, отчаянно старается добраться до какого-то зверька, который притаился в норе.

– Апрель! – окликаю его сквозь приоткрытую форточку.

Пес моментально вздрагивает, поднимает морду, теперь взгляд у него самый невинный в мире, мол, “это не я так раскопал, оно тут уже было!” Хвост виляет все равно подозрительно, и стоило мне улыбнуться, как Апрель тут же забывает про свои великие охотничьи планы. С довольной мордой и языком набок он радостно мчит ко мне.

Времени у меня еще вагон. Решаю провести небольшой «кинологический курс» – вдруг получится сделать из непоседы чемпиона! Тащу из кухни горстку хлопьев и выхожу на задний двор.

– Сидеть! – командую строго, протягивая хлопья.

Апрель реагирует с энтузиазмом: сначала садится, но тут же подпрыгивает обратно, будто мячик, пытаясь ухватить награду. Пока учу его командам, он делает все по-своему:

– «Лежать» – ложится, но только половиной туловища, остальная часть туловища бодро виляет хвостом.

– «Дай лапу» – радостно сует мне обе сразу, потом зачем-то лижет палец.

– «Голос!» – вместо лая издает шальной рык, который больше похож на попытку прочихаться.

Через минут десять мы уже оба смеемся (ну, я смеюсь, а он радостно дышит мне в лицо и судорожно лижет ладонь, чтобы не оставить ни одной крошки). Пытается угадать мои мысли наперед – то тянется за лакомством, то смотрит с таким выражением, будто готов стать цирковым артистом ради еще одной хлопушки. В этот момент я понимаю, что идеального пса из него не получится, зато Апрель – чемпион по созданию хорошего настроения.

Мы с Апрелем сидим, переводим дух после веселых команд, когда со двора слышу звонкий голос:

– Апрель! Ну что ты опять придумал, шкода? – появляется соседка, вчера Дэн нас с ней уже знакомил.

Я улыбаюсь и тихо шепчу псу:

– Все, Апрель, попался, сейчас за твой талант копать ямы получишь нагоняй!

Соседка подходит, улыбаясь:

– Привет! Он опять у нас “ученый пес”? Спасибо, что присматриваешь за этим чудиком.

– Всегда пожалуйста, – улыбаюсь. – Он сегодня решил быть охотником и чуть не уехал в гости к землекопам.

Апрель в этот момент подбегает к хозяйке, виляет хвостом и заглядывает ей в ладони в поисках угощения.

– Ох, лопоухий мой, – вздыхает она. – Опять тебя балуют? А ты молодец, что не убежал далеко.

Потом вдруг смотрит на меня:

– А твой брат давно уехал? Он такой вежливый. Улыбается всегда.

– Пару часов как, да, он просто солнышко – смеюсь.

– Передай ему привет от меня, ладно? Когда увидишь.

– Обязательно, – киваю я.

Соседка ласково треплет Апреля между ушами:

– Ну что, шкода-мордочка, будешь слушаться или дальше убежишь к соседям портить газон?

Апрель с хозяйкой уходят домой, и во дворе снова становится спокойно. Я иду доставать вещи из сушилки – они еще теплые, приятно пахнут свежим порошком. Складываю рубашки и направляюсь в комнату брата, чтобы разложить их в комод.

У кровати замечаю еще одну коробку, незнакомую и как будто чуть забытую. Рубашки откладываю в сторону – меня тянет узнать, что там. Сажусь на корточки и осторожно открываю крышку. Внутри лежит фотография мамы, в сиреневой рамке. Сердце как будто подвисает на секунду: мама на фото здоровая, счастливая, такая… настоящая и живая. Провожу по стеклу кончиками пальцев – настолько отчетливо вспоминаются ее голос, улыбка, мягкие черты лица, которых уже давно боялась забыть. Со временем ее образ в памяти стал мутнеть, стираться, как картинки на старых обоях. Но сейчас, с этой фотографией перед глазами, все возвращается: каждое движение, каждый взгляд.

Мы с Дэном редко смотрели на ее фотографии после того, как ее не стало – было слишком больно, будто открывать заново не зажившую рану. Но внутри чувствую, что так больше не должно быть. Мы ведь решили – новая жизнь, новый город, и пора научиться не убегать от прошлого, а учиться с ним жить. Стараясь сделать это очень бережно, ставлю мамино фото на комод напротив кровати. Пусть она будет рядом с нами и в этом доме.

Стою минуту молча, отпуская воспоминания. Потом возвращаюсь к коробке – там, среди других вещей, нахожу мамину нежно-голубую ленту для волос. Я помню, как она вплетала ее мне в косу и говорила: «Смотри, как подчеркивает твои голубые глаза». Внутри становится вдруг очень тепло. Я не раздумываю ни секунды. Беру ленту, подхожу к зеркалу, накручиваю ее на прядь и плету небрежную косичку – стараясь повторить мамины движения. Лента ложится мягко в мои волосы, и я вижу в отражении не только себя, но и частичку мамы рядом. Коробку закрываю, чуть дрожащими руками. К разбору ее всей я пока не готова – пусть с этим пока разберется Дэн. Ему ведь тоже нужно перестать бежать от памяти.

Часы пробили четыре, наконец-то можно расслабиться! Мчусь в душ, чтобы смыть усталость и хлопоты дня. Волосы не мыла, голубая лента мамы осталась в волосах – никуда ее теперь не дену.

– Так… пижама с котиками – суперудобная, но на шортах пятно от клубничного варенья.

В конце концов, вылавливаю свой секретный вариант: голубая пижама с принтом в облачка. Еще раз оглядываюсь в зеркало: голубая лента идеально подходит к пижаме с облаками – будто так и задумывалось.

Вспоминая, что Каин просил не заезжать за ним, а Сэм и вовсе живет в двух шагах от дома Джесси, еду одна. И вот уже без восьми пять я, наконец, паркуюсь возле знакомых домов. Выбравшись из машины, с облегчением выдыхаю и позволяю себе оглянуться, внимательно разглядывая дома друзей.

Дом Джесси – словно из уютной книжки. Белая веранда с качелями, на перилах аккуратно развешаны цветочные горшки, от входа тянется дорожка из пестрых плиток. У окна, сверкая в лучах солнца, висят детские поделки и милые кружевные занавески. Все вокруг как будто шепчет: здесь всегда тепло, много смеха, запаха печеного печенья и розовых мечтаний. Даже почтовый ящик расписан в горошек! Окружают дом ухоженные кусты сирени и лавандовые грядки – в целом, место, куда хочется возвращаться и в плохую, и в хорошую погоду.

А вот дом Сэма совсем другой. Он высокий, из темного кирпича, с большими панорамными окнами и тяжелыми металлическими ступеньками. Здесь все строгой геометрии: газон подстрижен, перед входом два огромных, припорошенных серебристой пылью автомобиля. С фасада смотрят зеркальные стеклянные двери, за которыми уже угадывается холл с мраморным полом и чуть надменными люстрами. Дом будто говорит: «Внутри все на высшем уровне, не забудь снять обувь и пригладить волосы». Они контрастируют, но – на то они и друзья: у каждого свой стиль.

Едва я успеваю подойти к двери дома Джесси и постучать, как она распахивается сама, и на пороге появляется Джесси— веселая, яркая, в пижаме ядовито-зеленого цвета. Рыжие волосы сияют, а зеленые глаза просто светятся шаловливым настроением. Я невольно замираю – цвет пижамы ей идет настолько, что почти завидно!

Джесси, покрутившись на пороге, хохочет:

– Ну что, как тебе мой лягушачий прикид? Если Сэм сегодня случайно задохнется от вида, ты его реанимируешь, ладно?

Я не могу сдержать смех:

– Да уж, Сэму придется записываться к окулисту после сегодняшнего вечера – иначе к утру у него глаза закосеют в разные стороны!

Джесси, подмигивая:

– Ладно-ладно, ты там тоже не скромничай… Я вижу, ты сегодня с лентой в стиле «девушка-одуванчик»!

Я театрально делаю реверанс:

– Ага, это мой штатный боевой лук. Хотя если судить по твоей пижаме, я могу проиграть битву за внимание.

Джесси пропускает меня внутрь, шепчет на ухо:

– Все, ставки сделаны, парад нелепых пижам объявляю открытым! Заходи, сейчас начнется шоу!

Не успели мы переступить порог дома, как с улицы вдруг доносится бурный разговор и топот со стороны роскошного особняка Сэма. Он буквально с грохотом вылетает на крыльцо – перепрыгивает через все массивные ступеньки одним мощным прыжком, словно олимпийский спринтер в экстремальных условиях. На ходу натягивает футболку от какой-то странной пижамы, а пижамные шорты сидят на Сэме так плотно, будто у него есть тайная миссия рекламировать спортзал. Футболка укорочена настолько, что без труда можно разглядеть его пресс. Шорты отчаянно борются за жизнь и каждый их шов вопит: "Пощадите!" Сэм летит, перепрыгивает оградку между домами, а мы, с Джесси, сползаем по стенке от смеха. В этот момент распахивается дверь дома Сэма, и на пороге возникает женщина – такая же блондинистая, как он сам, только гораздо убедительнее и с более серьезным "взглядом матери мирового футбольного судьи".

– Негодник! Верни мою пижаму на место! – кричит на весь уютный район.

Сэм, не замедляя хода, машет ей рукой как белым флагом:

– Мам! Ну тебе жалко, что ли? У нас сегодня пижамная кино ночь! Я что, виноват, что ли, что у меня нет ни одной забавной пижамы?!

Мама Сэма замечает нас на крыльце, натягивает самую приветливую в городе улыбку, резко прибирая.

– Ой! Девочки, привет! Джесси, как дела у мамы?! Натали давно ко мне не заходила на бокал мартини! Передай ей, пожалуйста, что я ее очень жду!

И тут снова взгляд на Сэма – мама-блондинка из ангела превращается в грозовое облако в один миг. Она резко разворачивается и что-то тихо бормочет на смеси английского, гнева и церковного латинского, в чем явно разбирается только она и, возможно, святой Антоний, а вот церковь Воскресения точно это не одобрила бы! Головой мама качает так, что кажется, вот-вот закружится как волчок.

Мы вбегаем в дом, визжа от смеха и немного оглядываясь на маму Сэма, будто за нами и правда вот-вот влетит грозовое облако. Дверь захлопывается, и мы наконец можем перевести дух. Сэм уже позирует в самом центре прихожей, заложив руки в боки, с видом победителя конкурсов красоты:

– Ну что? Вы уже приготовили кубок «Лучшая пижама ночи»? – с широченной улыбкой хлопает себя по смешной, стесненной пижаме.

Джесси, не удержавшись, хлопает его по плечу – по-дружески, но с оттенком благодарности:

– Идем наверх, я дам тебе переодеться прежде, чем у кого-нибудь из нас случится шок из-за этого зрелища.

Сэм смеется, совершенно не обижается, и бодро марширует за Джесси на лестницу. На полпути она вдруг останавливается, поворачивается ко мне с заговорщицким видом и говорит:

– Ева, можешь пока располагаться на кухне, мы с этим оболтусом скоро спустимся. Дам ему что-нибудь из папиных вещей.

Я киваю, машу рукой и направляюсь на кухню, а в голове вдруг прокатывается теплая, необычная волна осознания.

Может, со стороны кажется, что Сэм просто дурачится, все эти его номера, нелепые пижамы, шутки – нескончаемый цирк ради смеха. Но тут, в пустой кухне среди уютных запахов дома Джесси, до меня доходит: он ведь все это затеял только ради нее… Ради того, чтобы она улыбалась, чтобы была счастлива сегодня, хоть немного чуть-чуть больше, чем обычно. Даже эту нелепую пижаму у мамы он стащил, чтобы повеселить Джесси, а не ради очередной дурацкой выходки. Вдруг становится невероятно тепло на душе: у каждого – свои способы заботы, и Сэм, каким бы шутом он ни притворялся, в душе огромный друг и готов на что угодно ради Джесси. Мне хочется хихикнуть, но уже с легкой нежностью.

Я стою на кухне и растворяюсь в тепле и уюте дома Джесси. Здесь воздух пахнет корицей, выпечкой и ванильными свечами. Мягкий свет золотистых ламп наполняет комнату нежным мерцанием, по полкам расставлены керамические кружки, которые хочется разглядывать бесконечно. Окна украшены кружевными занавесками, внутри – мягкие кресла, подушки с цветами, милые детали, вроде небольших акварельных рисунков на стенах. Все словно создано для того, чтобы здесь жили радость, тепло и дружба.

Внезапно из прихожей доносится приглушенный грохот открывающейся входной двери – будто теплый уютный кокон дома слегка нарушили, впустив в него свежий воздух вместе с неожиданностью. Из-за коридорчика появляется Каин. Фигура четкая, уверенная, он движется легко и удивительно бесшумно, почти по-кошачьи. На нем черная облегающая футболка, будто нарочно подчеркивающая рельеф плеч – такие широкие, что их хочется измерить взглядом еще и еще. Серые спортивные штаны расслабленно сидят на его бедрах, но взгляд все-таки неотрывно приковывает футболка: в полутени кухни ткань чуть просвечивает, угадываются четкие линии его торса, намек на кубики пресса, словно быстрый штрих скульптора по мрамору.