Измайловский маньяк

Глава 1

Она бежала по парку. Московское время – два часа ночи.

Фонари светили тускло, роняя пятна жёлтого света на асфальт. Между ними тянулись чёрные пустоты, откуда могло показаться что угодно. Влажная трава шуршала под ногами, и тишина ночи отзывалась эхом её шагов.

Она бегала быстро, не зря участвовала в спартакиадах. Спросите эту дуру, почему она вообще оказалась здесь.

Да всё просто: не успела в метро. Заработалась, как обычно. Проспала, как сурок, до шестнадцати часов.

Только звонок начальника Воробьёва выдернул её из сна. На тумбочке дрогнула её гордость – Nokia с голубоватой подсветкой экрана. Настасья относилась к телефону аккуратно: покупка серьёзная, не из дешёвых.

– Алло, Боголюбова, ты где, мать твою? Сроки горят! Забыла, что ли, какую фамилию носишь? Кто рано встаёт, тому Бог подаёт! Сидишь сегодня до поздна, чтобы завтра сдала мне статью про домашний уход. И вообще ты мне обещала всю полосу про ваши косметические штучки. Сказала же, всё испробуешь на себе!

Голос его звучал сердито, но Настасья знала – это не только злость. Когда-то он сам писал репортажи, ночевал на вокзалах, пробивался в газеты. Теперь в нём осталась лишь усталость и привычка давить на молодых, будто иначе они вообще не сдвинутся с места.

– Да-да, Артур Павлович, я уже собиралась. Бабушка приходила, вы же помните, она деменцией болеет… Еле-еле до дома отвела. Сиделка не вышла, представляете? Пока другую искала… – закусила губу обманщица.

– Ты меня за дурака держишь, Настасья? У тебя бабушка в том месяце померла. Я тебе неделю давал прийти в себя.

– Так эта… – Настасья запнулась, чувствуя, что застряла. – Ну, по отцу… другая

– Тьфу ты, – вспылил он. – Давай приходи! Фотки возьми, чтобы не забыла. Зачем я тебя держу, не пойму.

– Потому что я всё сдаю в срок. И материал – отменный.

– Ой, всё, давай бегом, – буркнул Артур.

Она положила телефон на тумбочку, в спешке натянула джинсовую юбку и майку и уже через час сидела в редакции.

Настасьина конторка находилась у станции Измайловская. Всю полосу она подготовила: написала текст, сделала фотографии прямо в офисе. Взглянула на часы: время подбиралось к двум ночи.

– Блин, блин, – тихо пробормотала она и стукнула себя по лбу.

Метро закрыто, автобусный рейс на лето отменён. Перово – тридцать три минуты пешком через Измайловский парк, холодная арифметика ночного города.

Такси? Роскошь: бомбилы ломили цены, а рядовой журналист зарабатывал слишком мало. Воробьёв обещал повышение, но начальство молчало. Государство кормило обещаниями: «Башня-2000», скорый переезд… и всё оставалось словами.

Она вздохнула. В холодильнике – пара яиц и банка дешёвого майонеза. Зарплата задерживалась. На рынке покупала одежду «с рук», лишь бы было дешевле. Такси – не каприз, а билет в минус. Она знала: ещё один такой вызов, и платить будет нечем.

Она была спортсменкой: если что – побежит. Иногда ездила на велосипеде, иногда – пешком, привычно преодолевая расстояния. Сегодня воздух стоял свежий, летний. Ночи ещё тёплые, с лёгким ароматом липы и горячего асфальта, остывающего после дня.

Она шла по главной дороге. И вдруг ей показалось: кто-то идёт сзади. Повернулась – пусто. Ускорила шаг.

И тут впереди показалась фигура – очень далеко, с оленьей головой.

Она замерла.

– Мама-а-а!.. – вырвалось у неё.

И, не раздумывая, свернула в лесополосу. Бежала так, что сердце готово было выскочить, не разбирая дороги. Тьма будто сгущалась с каждым шагом.

Странное существо – то ли человек, то ли зверь – не преследовало её. Или она просто не слышала шагов? Но всё равно оборачивалась, ожидая погони.

Не заметила, как выбежала на другую дорогу – и столкнулась с кем-то.

– Осторожно, гражданочка. От кого бежите? – резко спросил мужчина, преградив путь.

– А-а-а! – закричала она и, не раздумывая, начала бить его кулаками в грудь и плечо.

Он отшатнулся, поднял руки. Светловолосый, в рубашке, расстёгнутой на верхние пуговицы.

– Успокойтесь, – сказал он ровно, без злости. – Я не причиню вам вреда.

Он чуть кивнул в сторону.

– Вон, видите машину? Эта патрульная.

В нескольких метрах стояла тёмная «девятка» с проблесковым маяком на крыше. Фары были выключены, силуэт угадывался лишь в полутьме.

– А что вы в штатском? Как вас… – Настасья чуть успокоилась, но голос всё ещё дрожал.

– Следователь Шереметьев, – представился он, доставая из внутреннего кармана удостоверение. – Я ксиву могу показать.

Металлический отблеск корочки мелькнул в свете далёкого фонаря.

– Тут у меня работа, прикрытие. – Он смотрел прямо, спокойно, будто привык, что ему не верят. – Так что, скажите лучше: что вас так напугало?

– Вы мне не поверите, но… мне померещился человек с оленьими рогами, – выдохнула Настасья.

– Так вы выпили или что-то принимаете? – прищурился Шереметьев.

– Да правду я вам говорю! – воскликнула она.

– Может, воображение разыгралось, – ответил он ровнее.

– Да я уже сама не знаю… – Настасья закусила губу.

– Хотите, проверю? На какой дороге это было? – предложил он.

– По прямой… Подождите, товарищ следователь, пожалуйста, не оставляйте меня. Наверное, он уже ушёл, если даже был, – торопливо заговорила она.

– Поехали до участка, – сказал Шереметьев.

– Не-е-ет, я не поеду! Я трезвая, вот прям здесь давайте освидетельствуем! – замотала головой Настасья.

– Да я про камеры. Может, засняли они вашего оленя, – спокойно пояснил он.

– Он не мой! – огрызнулась она.

– Садитесь, – голос его стал твёрже. – Да и поздно одной разгуливать. Я вас не отпущу.

Настасья села в машину. Следователь показался ей красивым – даже очень. Но страх всё равно не отпускал.

Она вжималась в сиденье, ощущая, как сердце всё ещё колотится. «Надо бы просто доехать домой, забыть, закрыться изнутри…» – убеждала она себя. Но в голове тут же всплывало другое: «А вдруг это шанс? Если я расскажу – редакция впервые будет слушать меня, а не смеяться».

Страх сковывал тело, но внутри уже шевелился упрямый азарт – Настя знала, что не отпустит эту историю так просто.

Но всё же она начинала сомневаться: действительно ли что-то видела? Или это был лишь обман ночи, игра теней при тусклом свете фонаря? И всё же проверить можно было.

– Пристегнитесь, – сказал Шереметьев неожиданно заботливым тоном.

Она послушалась, скрип пряжки прозвучал слишком громко в тишине салона.

Глава 2

Машина тронулась, унося их по пустым ночным улицам. За окнами проплывали редкие фонари, закрытые киоски и остановки, где никто уже не ждал автобуса. Настасья сидела молча, украдкой разглядывая профиль Шереметьева: строгий, сосредоточенный, будто мысли его были далеко не здесь.

Так они доехали до участка и зашли внутрь.

– Здравия желаю, товарищ майор, – сказал парень в форме, проходя мимо двери. Молодой, коренастый, в мятом кителе, с короткой стрижкой «под машинку» – скорее всего, только недавно пришёл работать.

– Отставить, – спокойно сказал её сопровождающий.

– А это кто? Проститутка? – хохотнул старый мужик из окошка дежурного.

Он сидел за стеклянной перегородкой в маленькой будке, похожей на кассу. Лысина блестела в свете лампы, на носу болтались старомодные очки в толстой оправе. На нём был видавший виды милицейский китель, пуговицы перетёртые, как будто он в нём дежурил уже десятилетия.

– Да как вы смеете! – возмутилась Настасья.

– Полно, Сергей Багратионович, – вмешался Шереметьев. – Это потерпевшая.

Митя поймал на себе её взгляд и почувствовал, как внутри что-то дрогнуло. В этом протесте не было наигранности – девчонка умела отстаивать себя, и ему это нравилось. «Не соплячка», – отметил он про себя.

– Кто этих женщин поймёт… – фыркнул старик. – Одеваются: короткие юбки, маечки…

– Да лето же! Что, в паранже ходить? – вспыхнула Настасья.

– Не спорь с ним, – шепнул ей Шереметьев. – Он ворчливый, старой гвардии. Лучше пройдём.

Они двинулись по коридору. Слева тянулся ряд металлических дверей, за одной слышались пьяные выкрики – «обезьянник». Настасья невольно поёжилась.

Поворот направо, дальше – тусклая лампочка под потолком, облупленная краска на стенах, затоптанный линолеум. Проходя мимо доски объявлений с пожелтевшими листовками, они свернули в сторону служебных кабинетов.

В небольшой комнате за столом сидел молодой парень с усами в рубашке с закатанными рукавами. Перед ним гудел старенький системный блок, на столе громоздился квадратный ЭЛТ-монитор. Клавиатура затёртая, на пробеле тёмная полоса от пальцев. Рядом – чашка с недопитым кофе и пепельница.

– Привет, Петров. Можешь камеру на Измайловской посмотреть? – бросил майор.

– А какую? – поднял голову Петров.

– Давай все. Примерно во сколько? – повернулся к Настасье Шереметьев.

– Наверное… в 2:05–2:10, – ответила она.

– Смотри, есть кто подозрительный, – бросил майор.

– Камеры тут только у входа и возле аттракционов, – сразу предупредил Петров, лениво щёлкая мышкой. – Внутри парка всё слепая зона.

Просмотрели несколько записей. На экране мелькали парочки – молодёжь, ночные рандеву.

– Та-а-ак… На последней… Девушка обычная, – пробормотал Петров. – На вашу спутницу похожа.

– Это я и есть! – вспыхнула Настасья.

– Сумку украли, что ль? – прищурился Петров, которому усы совершенно не шли.

– Да я без сумки сегодня. Ключи и телефон в кармане. И кошелёк тоже, – резко ответила она.

Шереметьев нахмурился и тихо пробормотал:

– Получается, только зафиксировали, как ты заходишь. А дальше – пустота.

Настасья устало провела рукой по лицу. На мониторе рябь, зернистое видео – только серые пятна фонарей, а ответа всё равно нет.

– Ладно, – Шереметьев отстранился от экрана, положил руку ей на плечо. – Поехали, довезу до дома.

– Спасибо, – кивнула она, бросив взгляд на Петрова.

Они вышли из кабинета. В коридоре по-прежнему пахло табаком. У выхода из дежурной комнаты высунулся Сергей Багратионович:

– Смотри, девка, юбку длиннее носи, а то всякие шастают… – пробурчал он, но в голосе уже не было злости, только ворчливая привычка.

Настасья закатила глаза, но промолчала. Шереметьев едва заметно усмехнулся и придержал для неё тяжёлую дверь.

На улице ночной воздух пах бензином и липами. Фонари тускло светили над пустой стоянкой, редкие машины проносились по проспекту.

– Как тебя хоть звать? – спросил Шереметьев, когда они подошли к машине. Его голос прозвучал спокойнее, чем в участке.

– Настенькой меня величать, – хмыкнула она. – Ну так, Настасья полное.

– Красивое имя, – сказал он после короткой паузы. – Меня – Митя.

Она удивилась: неформально, без отчества, будто они старые знакомые.

– Очень приятно, – улыбнулась она в ответ, глядя на него чуть дольше, чем собиралась.

Они на мгновение замолчали. Слышно было, как где-то неподалёку хлопнула дверца другой машины и затрещал мотор.

– Ну, говори адрес, – вернул он её к делу.

– Третья Владимирская улица, дом 1/76.

Она заметила, как он коротко кивнул, и почему-то это простое движение показалось ей надёжным. На какое-то мгновение тревога отступила, и тишина между ними стала уже не такой неловкой, а почти успокаивающей.

Всю дорогу они молчали. Машина скользила по пустым улицам. Фары выхватывали из темноты редкие палатки с надписью «24 часа», на автобусных остановках висели объявления о тарифах, а за стеклом отражался яркий щит: «Башня-2000 – офисы будущего».

Рядом проносились бомбилы на старых «Волгах», ловившие пассажиров.

В салоне потрескивало радио, но Шереметьев выключил его, и в машине остался только ритм двигателя и её собственные мысли. Настасья смотрела в окно: Москва спала, и от этого молчание казалось ещё плотнее.

Так они доехали до её дома.

– Ну всё, дальше сама, – спокойно сказал Митя. – Больше ночами не ходи.

Настасья вышла из машины, помахала ему, достала ключи и поднялась к подъезду.

– Чёрт, – выругалась: свет снова вырубили. В лифт она никогда не садилась – фобия. Пешком до шестого недолго.

Поднялась до второго этажа и вдруг услышала скрип внизу. Сердце ухнуло в пятки. Она рванула вверх что есть мочи. Опять этот олень… – пронеслось в голове.

Добежала до двери, но шаги за спиной не отставали. Настасья резко обернулась, сжав ключи в руке, как оружие.

Высокий мужской силуэт приближался. Чьи-то руки легли ей на плечи – и она со всего размаха ударила ему в рёбра. Но ладонь перехватила её руку с ключами.

– Не бойся, это я, Митя, – прозвучал знакомый голос.

– Да что вы меня пугаете! Я думала, это маньяк какой-то! – закричала Настасья и начала колотить его по плечу.

– Не дерись, – он удержал её за запястья. – Света не было, и кто-то закричал в вашем подъезде. Или из окна шум… Я не успел толком понять и решил проверить, всё ли с тобой в порядке.

– Я не слышала. Наверное, баба Ганя опять кричала. У неё деменция.

– Давай уж я тебя прямо до квартиры провожу, – вздохнул он. – А то опять на приключения нарвёшься.

– Ладно… заходите. У меня не убрано. И вряд ли я усну. Может, чаю попьёте?

– Ну, давай, – согласился Митя.

Глава 3

После выпитого чая в чайнике ещё держалось тепло. На столе рядом стоял рулет – нетронутый, в своей прозрачной пластиковой форме с ребристым дном. Шоколадные узоры на коричневой корочке выглядели почти нарочито празднично, но никто так и не притронулся.

– Оставь мне номер на всякий случай. Вдруг увидишь кого-то подозрительного – запиши мой и позвони, если что, – сказал Митя, поднимаясь из-за стола.

Они быстро обменялись телефонами.

Митя пошёл обуваться в прихожей, а Настасья двинулась следом, опершись о дверной косяк.

– И дверь закрой на все замки. И щеколду обязательно, – строго приказал он, натягивая ботинки.

– Хорошо, мамочка, – хихикнула Настасья, но улыбка получилась усталой.

Выйдя на лестничную клетку, Митя на секунду задержался. Обычно он не позволял себе лишних эмоций, но сейчас было иначе.

На лестнице было полутёмно, лампочка над головами мигала. Пахло старой краской и мокрым бетоном – словно время в этом доме остановилось ещё в советские годы. За стеной где-то наверху хлопнула дверь, послышался смех подростков, и снова воцарилась тишина.

Митя опёрся на перила, явно не торопясь уходить.

– Скажи честно: тебе это ради статьи или потому что ты сама не умеешь пройти мимо? – спросил он негромко.

Настасья чуть усмехнулась:

– Скорее второе. Если не напишу – переживу. А вот если сделаю вид, что ничего не было… перестану уважать себя.

Он посмотрел на неё чуть дольше, чем нужно, и кивнул, будто отмечая про себя её ответ. В его взгляде не было ни раздражения, ни холодной строгости. Только усталость и что-то похожее на признание: он тоже один в этой истории.

– Я редко кому доверяю, – неожиданно сказал он. – Это мешает. Но, может, только так и можно выжить.

Настасья почувствовала, как сердце кольнуло от этих слов. Когда-то ей казалось, что доверие – естественное состояние: с подругами в университете, с первым мужчиной, с коллегами.

Но теперь всё иначе: каждый – сам за себя. И вдруг рядом оказался человек, который не только держит дистанцию, но и всё равно прикрывает её спину.

Она впервые за долгое время ощутила – рядом есть тот, кто способен защитить. Это чувство было таким непривычным, что она поспешно отвела глаза, пряча дрожь в голосе.

– Береги себя, – сказал Митя и шагнул вниз по лестнице.

В её усталой усмешке сквозила хрупкость, которую хотелось прикрыть. «Опасная профессия – доверять людям», – подумал он, но всё же поймал себя на том, что уже доверяет ей больше, чем следовало.

Квартира погрузилась в тишину. Настасья постояла у двери, прислушиваясь, пока затихали его шаги на лестнице.

Она осталась одна и поняла: страшно не только от «оленя» в парке. Страшно от того, что завтра всё может снова сойти в рутину – дешёвый кофе в редакции, вёрстка про косметику, начальник с сигаретой. Ей нужно было что-то большее. Пусть даже опасное.

Потом вернулась за стол, допечатала последние строчки, нажала «сохранить» и выключила компьютер.

– Блин… время семь утра, а мне к десяти на полосу, – пробормотала она, зевая. – Ладно, не ложусь. Душ, яичница, кофе… и только сегодня позволю себе на такси.

Она говорила сама с собой, на ходу сбрасывая одежду и торопясь в душ. В 9:40 Настасья уже вышла из дома и села в такси.

Офис встретил её привычным гулом: телефоны звенели, где-то щёлкали клавиатуры, в коридоре пахло дешёвым кофе из автомата и бумагой. Коллеги мельком здоровались, не вникая. День прошёл без эксцессов: вёрстка, фотографии, короткое совещание.

К вечеру всё улеглось, и в 16:00 она уже уходила домой. Даже начальник неожиданно предложил подвезти.

– Настасья, сама виновата, что задержалась до ночи. Но сегодня ты под моим присмотром, – поворчал Артур Павлович, видя её мешки под глазами. Всё равно чувствовал вину и ответственность за своих ребят.

Дорога прошла в тишине: за окном медленно тянулся вечерний город, а внутри накапливалась усталость. Настасья почувствовала, что ночь без сна даётся слишком тяжело – глаза резало, тело ныло.

Дома она едва успела разуться, прошлась по кухне, машинально взглянула на нетронутый рулет и оставленную кружку. «Потом», – подумала она, и сразу завалилась в кровать.

В пять утра её разбудил звонок. Резкий, настойчивый, несколько раз подряд.

– Да сколько можно?! Сколько времени?! – заорала Настасья, едва продрав глаза.

– Алло! Кто, твою мать, звонит мне в такую рань?! – грубо выплюнула слова в трубку.

– Это я, Митя, – отозвался знакомый голос.

Она сразу смягчилась:

– Митя?.. Что случилось?

– Да ничего такого. За тебя беспокоился, – ответил он спокойно.

– Конечно… но не в такую рань! – Настасья села на кровати, зажмурилась от усталости. – Ты что-то недоговариваешь. Я чую ложь. Всё-таки журналист.

– Ладно, всё равно узнают. Только ты в своих жёлтых газетах не пиши, – нехотя сказал Митя.

– У меня не жёлтая газета, а «Столичная жизнь»! – перебила его Настасья.

Она даже повысила голос – не потому что обиделась, а потому что всегда болезненно реагировала на такие намёки.

– Ладно, извини… я на взводе. Испугался за тебя, – вздохнул Митя.

– Да не тяни уже! – Настасье не терпелось услышать продолжение.

– В Измайловском парке нашли труп девушки, – сказал он наконец. – Работник парка рано пришёл убираться. С собакой. И собака привела его.

Она замолчала, затаив дыхание.

– Я подумал… вдруг это ты опять пошла с работы. Хотел удостовериться, что всё в порядке. Вот еду на место происшествия, – сказал Митя.

Только сейчас она услышала в трубке гул мотора, словно подтверждение его слов.

– Как же так… – прошептала Настасья. На глаза сами собой навернулись слёзы.

– Можешь взять меня с собой? Заедешь по пути? – сказала Настасья уже спокойнее, смахивая слёзы. Журналистское любопытство победило страх. Она поднялась с кровати и, прижимая телефон плечом к уху, спешно начала одеваться.

– Ну и как я тебя возьму на место убийства? – хмыкнул Митя. Настасья уловила улыбку в его голосе.

– Скажи, что я стажёр. Ну пожалуйста! Я не буду мешать… Вдруг это тот, кого я видела, – взмолилась она.

В трубке раздался визг шин – машина резко повернула. Настасья вздрогнула, представив, как он рулит одной рукой, а другой держит телефон.

– Что же с тобой делать… – простонал Митя. – Ведь одна всё равно полезешь в парк. А ведь ещё не известно, кто это. На камерах мы с тобой никого не увидели – может быть, просто совпадение. Девушку мог убить кто угодно: собутыльник, ревнивый муж… а может, какой-нибудь мигрант изнасиловал и задушил.

Разговор оборвался. Настасья положила телефон, быстро застегнула сумку. Сердце билось так же быстро, как вчера в парке, но теперь это было не от страха, а от предвкушения.

Она спустилась вниз и вышла к подъезду. Утро было ещё сонное: дворники лениво махали метлами, первые маршрутки грохотали по проспекту.

К подъезду тихо подкатил тёмно-синий ВАЗ-2110. Никакой мигалки, никаких опознавательных знаков – самая обычная машина, каких в Москве тысячи.

«Странно, – подумала Настасья. – Я была уверена, что у них мигалки да ведомственные «Волги».»

Дверца приоткрылась, и Митя выглянул из-за руля. Его взгляд скользнул по ней сверху вниз и задержался чуть дольше, чем следовало бы, на её блузке и строгих брюках. Настасья уловила это и внутренне отметила с лёгкой усмешкой.

– Хорошо выглядишь. Прям как помощница следователя, – хмыкнул он, будто стараясь обесценить собственную реакцию.

– Вот и проверим, подойду ли на эту роль, – ответила она так же спокойно, хотя внутри ощутила странный прилив уверенности.

Настасья села в машину, пристегнулась и всё же спросила, прищурившись:

– А почему такая машина? Я думала, следователи ездят на «Волгах» с мигалкой.

Митя усмехнулся, но глаза оставались серьёзными.

– Для работы лучше, когда тебя не узнают. Мигалка – не всегда помощь, иногда – обуза.

Она улыбнулась уголком губ, будто дразня его:

– То есть инкогнито. Как в кино.

– Ну, можно и так сказать, – хмыкнул он, заводя двигатель. – В кино помощницы следователя всегда красивые.

Настасья сделала вид, что пропустила мимо ушей, но улыбка всё равно пряталась в уголках губ. Она повернулась к окну.

Москва просыпалась. Трамвай грохотал по рельсам, у палаток с кофе и сигаретами собирались первые сонные покупатели. Возле ларька «Союзпечати» кто-то уже раскладывал свежие газеты. Город жил своей обычной жизнью – и только они ехали туда, где её уже не было.

Настасья повернулась и резко спросила, прищурившись с недоверием:

– А почему в ту ночь ты был на патрульной машине? В том же парке?

Митя чуть замедлил движение руля, потом пожал плечами:

– У нас там рейд шёл. Проверяли ночные компании, пьяных, наркоту. Измайловский парк – место тёмное, всякая шваль туда тянется.

Он сказал это ровно, почти равнодушно, но Настасья уловила паузу – короткую, почти незаметную. Журналистка в ней сразу зацепилась за эту деталь: будто рейд был официальной причиной, а сам он заехал туда ещё и по-своему, постоять в тишине.

Она открыла рот, чтобы спросить дальше, но вовремя остановилась. Решила оставить этот вопрос на потом.

Глава 4

На главной дороге в парке стояла Волга с распахнутым окном. В магнитоле крутилась t.A.T.u., узнаваемый припев про «Нас не догонят».

Возле машины стоял мужчина старше Мити. Лицо широкое, с резкими чертами и морщинами, в уголках глаз – следы усталости и бессонных ночей.

На висках пробивалась седина, но взгляд оставался острым и внимательным, с прищуром человека, привыкшего всё замечать и сразу оценивать.

Погоны блестели крупными звёздами. Настасья не знала точного звания, но сразу поняла: этот мужчина здесь главный. В его осанке чувствовалась привычка командовать, а в скупых движениях – сила, которой он и не пытался кичиться.

Митя вышел из машины и коротко кивнул:

– Товарищ подполковник.

Мужчина ответил лёгким движением головы, взгляд у него оставался прищуренным и внимательным:

– Я здесь случайно оказался. Ехал на работу, услышал по рации – решил проверить, как вы работаете. Всё равно скоро отчёт писать: начальство спросит, кто на месте был.

Он говорил спокойно, но в голосе проскользнула усталость. Было видно: не первый десяток лет он видит такие сцены. Для него смерть давно стала частью службы, такой же рутиной, как бумаги и рапорты. Только в уголках глаз мелькала тень, которую он прятал за привычной жёсткостью.

Слово «отчёт» прозвучало сухо, почти равнодушно. Настасья вздрогнула: смерть девушки, для него – строка в бумагах.

Для неё же это сразу обернулось лицом, историей, чьей-то жизнью. В этом резком контрасте она почувствовала – между «их» миром и «её» миром всегда будет стена.

Его взгляд скользнул к Настасье. Он смерил её оценивающим взглядом, в котором смешались любопытство и лёгкая насмешка:

– А кто твоя спутница?

– Помощница, – уверенно сказал Митя.

Подполковник приподнял бровь и неожиданно протянул руку Настасье:

– Гавриил Анатольевич Кузьмин.

Рукопожатие было крепким, но не показным. В этом движении чувствовалась армейская выучка, словно когда-то он больше командовал солдатами, чем милиционерами. Настасья уловила: он привык смотреть прямо в глаза, но этот взгляд был скорее оценивающим, чем дружелюбным.

Настасья растерялась. Она не знала, как правильно вести себя с милицейскими чинами: жать руку или держаться в стороне? Неуверенно протянула ладонь:

– Настасья Ивановна Боголюбова.

Кузьмин слегка пожал её пальцы и фыркнул, будто не поверил ни в её роль, ни в объяснение Мити. Но вмешиваться не стал:

– Ну-ну. Ты сам знаешь, что делаешь.

Кузьмин бросил короткий взгляд в сторону лесополосы, чуть приподнял подбородок:

– Вон там. Чуть поодаль от аллеи, за берёзами. Рабочий с собакой нашёл, они ещё рядом.

Он говорил спокойно, но в голосе проскользнула жёсткая нотка: дело уже случилось, теперь важна только работа.

Митя кивнул, будто отметил координаты, и повернулся к Настасье:

– Пошли.

За деревьями уже виднелись люди. Двое милиционеров в форме – ещё совсем молодые, лица сонные, но стараются держаться серьёзно.

Один стоял у натянутой ленты, другой что-то записывал в блокнот, то и дело поглядывая на старших. На плечах – погоны рядовых, фуражки сидят неловко, будто великоваты.

Рядом переминался мужчина в рабочей спецовке, рядом с ним тянула поводок собака – та самая, что и нашла тело.

Настасья почувствовала, как внутри всё сжалось: до этого момента всё казалось игрой, журналистским любопытством. А теперь она видела – убийство реально, и вот оно, перед ней.

Тело девушки лежало в траве чуть поодаль от тропинки, в тени берёз. На вид ей было около тридцати. Лицо бледное, будто вымытое дождём, волосы разметались по земле, тёмные пряди прилипли к влажной траве. Руки вытянуты вдоль тела, слишком ровно, словно кто-то специально уложил их так.

Одежда смята, на коленях грязь, будто она падала или пыталась бежать. На шее – красноватые следы, похожие на полосы от пальцев или ремня.

С первого взгляда – убийство на почве ревности, «бытовуха», как сказал бы любой опер. Но Настасью зацепило другое: под ногами виднелся странный узор из вытоптанной травы, будто кто-то нарочно ходил кругами.

Митя подошёл к молодому милиционеру, который торопливо что-то записывал в блокнот:

– Установили личность? – спросил он.

Парень вскинул голову, засуетился, потом достал прозрачный целлофановый пакет. Внутри лежал паспорт, края обтёртые, обложка потемнела от влаги.

– Нашли в сумке рядом, – объяснил он, передавая пакет Мите.

Тот взглянул на разворот.

– Галина Меркулова. Тридцать четыре года.

Пока милиционеры переговаривались, Настасья достала из сумки потрёпанный блокнот и ручку. Записывала всё подряд: имя, возраст, фразы из разговора, расположение тела. Рядом, почти машинально, выводила схематичные линии – как лежали руки, куда смотрела голова.

Потом её взгляд зацепился за вытоптанный участок травы у берёзы. В узоре примятой зелени было что-то неправильное, будто случайный круг. Настасья прищурилась и, не раздумывая, зарисовала этот символ.

Она сама не знала, зачем это делает, но рука будто жила своей жизнью: фиксировала каждую деталь, которую потом уже нельзя будет восстановить по памяти.

Сквозь тишину парка донёсся рокот двигателя. По главной дороге медленно подкатила белая «буханка» УАЗа. Фары скользнули по стволам деревьев, выхватив из темноты милицейскую ленту.

– Судмедэксперты, – бросил Кузьмин.

Из машины вышли двое: мужчина в белом халате поверх пиджака и женщина помоложе с фотоаппаратом на ремне. Мужчина был невысокий, сухой, с чемоданчиком в руке. Его лицо выражало одно лишь сосредоточенное равнодушие – как будто он пришёл не к телу, а к рабочему столу.

– Освободите, – коротко сказал он, кивая милиционерам.

Женщина щёлкнула фотоаппаратом: вспышка вырвала из тьмы бледное лицо погибшей, заставив Настасью вздрогнуть.

Судмедэксперт присел на корточки, осторожно приподнял руку погибшей в тонкой перчатке, осмотрел шею.

– Часа три–четыре назад, – пробормотал он. – Признаки удушения. Подробности скажу в морге.

Он открыл чемоданчик, достал пакетики и пинцет. Второй эксперт начала снимать с травы прилипшие волоски и окурки, аккуратно складывая их в целлофан.

Настасья торопливо делала записи, зарисовывала всё, что успевала уловить: позу, круг из следов, даже расположение окурков. В какой-то момент ей показалось, что судмедэксперт взглянул на неё с раздражением, но промолчал.

– Кто нашёл тело? – спросил он у Мити.

– Рабочий парка с собакой, – коротко ответил тот.

Собака в это время тянула поводок, скулила и отводила глаза от тела. Хозяин неловко переминался, явно не зная, куда деть руки.

Запах формалина и дешёвого одеколона смешался с ароматом лип и сырой земли. Вся сцена напоминала Настасье театральную постановку – только актёрами были милиционеры и эксперты, а декорацией – мёртвое тело в траве.

Эксперты работали быстро и молча. Девушку сфотографировали ещё несколько раз, потом осторожно переложили на чёрный полиэтиленовый мешок. Шуршание молнии по ткани прозвучало в тишине пугающе громко.

Двое милиционеров подняли носилки и понесли их к «буханке». Собака залаяла, хозяин резко дёрнул поводок. Через минуту машина тронулась и медленно уехала с парка, унося тело.

Кузьмин взглянул на Митю и Настасью.

– На сегодня всё. Я поеду в управление, бумаги собирать. Вы здесь дайте до конца отработать и езжайте.

Он уже поворачивался к машине, но на секунду задержался. Достал из кармана портмоне, взглянул на фотографию и тут же убрал обратно.

На карточке была совсем юная девушка – чёрные косы, серьёзный глаза, будто она смотрела прямо в душу. Настасья не успела рассмотреть толком и решила: наверно, сестра или старая любовь. Для подполковника с проседью в волосах это выглядело странно, но человеческим.

Он слегка кивнул, а затем, как будто только вспомнив о Настасье, добавил:

– Девушку вашу далеко не таскайте. Это работа серьёзная.

Он пожал руку Мите, усмехнулся своим мыслям и направился к своей машине. Через минуту его Волга скрылась за поворотом.

Митя вздохнул и повернулся к Настасье:

– Ну что, помощница, садимся?

Они вернулись к его «десятке» и почти одновременно хлопнули дверцами.

Когда машина выехала из парка, утро развернулось во всю силу. Дороги наполнились машинами, маршрутки гудели на остановках, люди спешили на работу. Солнце поднималось выше, и всё выглядело так, будто ночи с трупом никогда и не было.

Несколько минут ехали молча. Настасья первой нарушила тишину:

– А как дальше будет? Ну… следствие. Как вообще находят виновных?

Митя чуть усмехнулся, не отрывая взгляда от дороги:

– Начнут с простого. Всегда проверяют тех, кто ближе всего к погибшей. Муж, любовник, родственники. Кто рядом – тот и под подозрением в первую очередь.

Настасья нахмурилась:

– Даже если он ни при чём?

– Всё равно копают, – кивнул Митя. – Чаще всего именно это и работает.

Она отвела взгляд к окну. Толпы людей сливались в серый поток, автобусы и маршрутки рычали на перекрёстках. Жизнь вокруг набирала ход, а у неё в голове всё ещё стояла бледная женщина в траве.

– Куда тебя отвезти? – спросил Митя.

– Первомайская улица, тридцать. В редакцию, – ответила Настасья.

Майор чуть приподнял бровь:

– Странное местечко для редакции. Обычный жилой дом.

Настасье стало неловко, словно это была её собственная контора. Она пожала плечами:

– Да, мой начальник у друга цокольный этаж снимает. Обещал, что скоро переедем.

Митя усмехнулся краем губ:

– Журналистка из подвала – звучит почти как шпионский роман.

– Очень смешно, – фыркнула Настасья, но сама невольно улыбнулась.

Глава 5

Машина припарковалась у старого пятиэтажного кирпичного дома. Фасад выглядел уставшим: местами облупилась краска, кое-где проступал потемневший кирпич. Узкие окна цоколя были затянуты решётками – там и располагалась редакция.

Со стороны улицы донёсся знакомый московский гул: по рельсам тяжело проползал трамвай, скрипя поворотом и звеня колоколом. Почти сразу мимо пронеслась жёлтая маршрутка – дёрнулась на кочке, двери хлопнули, водитель рявкнул что-то пассажирам.

Митя посмотрел на неё, будто хотел что-то сказать, но передумал. Настасья вышла из машины, закрыла дверь и махнула ему рукой. Он ответил коротким кивком и резко тронулся с места – тёмно-синяя «десятка» быстро скрылась за углом.

Она вздохнула и спустилась в подвальное помещение дома. Узкая лестница вела вниз: пахло сыростью и старой краской. Дверь редакции, обшитая дерматином, чуть скрипнула, когда она толкнула её.

Внутри шумели телефоны, щёлкали клавиатуры. Несколько журналистов сидели за столами, кто-то жевал бутерброд с колбасой, кто-то спорил о заголовке. На стене висел пожелтевший календарь с рекламой «Балтики».

– Боголюбова! – раздался знакомый голос. Артур Павлович вышел из своего закутка, с сигаретой в зубах и кружкой холодного кофе в руке. – Где шлялась? Опять опаздываешь!

Настасья остановилась, сжимая в руках сумку. В голове промелькнула мысль – соврать, как обычно. Но губы сами разомкнулись:

– В Измайловском парке… нашли убитую женщину.

В редакции повисла тишина. Даже клавиатуры перестали щёлкать. Все головы повернулись к ней.

Артур прищурился, стряхнул пепел в переполненную пепельницу:

– Что? В Измайловском?

Она кивнула.

Он выдохнул дым и ударил кулаком по столу:

– Мы должны об этом написать первыми!

Коллеги сразу оживились. Кто-то привстал со стула, кто-то отложил ручку.

– Как нашли? – спросил молодой корреспондент Витя с лохматыми волосами.

– Убийца маньяк? – выкрикнула Олеся из соседнего стола.

– Тело видела? – хмыкнул Борька, склонившись к ней.

Настасья почувствовала, как воздух вокруг сжался. Её будто окружили вопросами. Она сжимала сумку, стараясь не встретиться ни с чьим взглядом.

– Ну? – Артур подался вперёд, в его глазах мелькнул азарт охотника. – Детали нужны, Настя. Любые.

Она закусила губу так сильно, что почувствовала привкус крови. Перед глазами всплыл Митя: его усталое лицо, короткое «не распространяйся». Но перед ней стояла редакция – её работа, её хлеб.

– Я… – она сглотнула. – Нашёл рабочий парка с собакой. Женщина лет тридцати. Похоже, удушение. Больше пока ничего.

Артур довольно кивнул и затушил сигарету прямо в переполненной пепельнице:

– Молодец. Вот это материал!

В его взгляде на секунду мелькнуло что-то почти тёплое – будто он и сам радовался, что девчонка принесла стоящую новость. Но уже в следующую секунду привычная маска хищника вернулась на лицо.

Он обвёл взглядом редакцию, где уже зашуршали бумаги, зазвонили телефоны.

– Работаем, ребята, это наш шанс. И чтобы завтра на первой полосе было.

Потом снова повернулся к Настасье, и его голос прозвучал уже как приказ:

– Ты этим займёшься. Сама.

Артур вдруг прикрыл глаза, на секунду будто выпал из шума редакции. Ему вспомнился собственный первый репортаж в девяностые: подвал на окраине, тело в луже крови, милицейский лейтенант, который не пускал внутрь.

Он тогда прорвался через чёрный ход, снял фото на «Зенит» и продал снимки за копейки. Но именно они дали ему место в газете. С тех пор он верил: в этой работе нет случайностей – выживает тот, кто первый дотянулся до правды, даже если заплатил за это слишком дорогую цену.

Он открыл глаза, и взгляд снова стал хищным.

Настасья подняла глаза.

– Я?..

Возразить было невозможно. Настасья знала: скажи она «нет» – Артур спишет её в утиль. Уже завтра на её место найдётся стажёрка из соседнего колледжа, готовая работать за копейки и без вопросов. Газета могла кормить плохо, но это была её единственная точка опоры. Отказ – значит снова вернуться к подработкам, голодным дням и унижению.

– А кто же? – он хмыкнул. – Ты там была, видела, слышала. Всё, что сможешь нарыть – бери и пиши.

Коллеги зашептались, кто-то даже завистливо присвистнул. Настасья почувствовала, как к щекам приливает кровь. Внутри у неё всё оборвалось: она ясно поняла – теперь точно влипла.

Она знала, что нарушает обещание. Но кивнула, не в силах возразить. Немного посидев и успокоившись, договариваясь со своей совестью, Настасья занялась делом.

Первое, что решила, – пробить адрес Галины Меркуловой.

Она села за старый системный блок, рядом с которым валялся целый ворох компакт-дисков в пластиковых коробках. Среди них быстро отыскала нужный – нацарапанная надпись маркером: «Адресная база Москвы».

– Опять в шпионов играешь? – усмехнулся коллега, проходя мимо.

– Работу работаю, – буркнула Настасья и вставила диск в дребезжащий CD-ROM.

На экране медленно загрузилась простенькая программа: серое окно, несколько полей для поиска. Она набрала фамилию: Меркулова Галина, год рождения примерно прикинула по паспорту.

Секунда – и вывелось несколько строк. На экране высветилась строка: «Меркулова Галина Петровна, 1971 г.р., 9-я Парковая улица, дом 12, кв. 47».

Настасья переписала адрес в блокнот. Сердце кольнуло – всего в десяти минутах ходьбы от редакции. Словно сама судьба подталкивала её идти туда.

Настасья вышла из редакции, держа в руках сложенную пополам карту Москвы – старую, заляпанную, с выцветшими линиями. Сверилась с крестиком, который поставила возле нужного дома, и зашагала по дворам.

Дорога заняла минут десять. Вокруг стояли такие же пятиэтажки, облупившиеся фасады, сушившееся на балконах бельё, старые «Жигули» у подъездов. У киоска на углу пахло жареными пирожками и сигаретами «Прима».

9-я Парковая, дом 12. Настасья остановилась, проверила табличку на стене и двинулась к подъезду.

Но вдруг дверь распахнулась изнутри. Из подъезда вышли двое оперативников в форме, а следом появился Митя. Он держал за локоть мужчину лет сорока. Тот был в растянутом свитере, с небритым лицом, на руках – наручники. Мужчина бормотал что-то невнятное, пытаясь сопротивляться, но Митя вёл его уверенно и жёстко.

Настасья застыла, крепче прижимая карту к груди. Их взгляды встретились. В глазах Мити мелькнуло удивление, потом раздражение:

– Настя… – только и сказал он.

Он знал: должен был выгнать её прочь, не пускать ближе ни на шаг. Но было ясно и другое – если остановить, она всё равно найдёт способ прорваться. «Лучше уж рядом со мной, чем под ноги кому-нибудь другому», – решил Митя, сдерживая раздражение.

А Настасья поняла: это муж Галины Меркуловой. Тот самый, о ком говорил Митя. Первый в списке.

В груди кольнуло – ещё утром живая женщина, а теперь её муж вот так выходит из подъезда под конвоем.

– Тебе сюда нельзя, – отрезал Митя, будто ставя точку.

Но Настасья, прижимая к себе блокнот, сделала шаг ближе.

– Он? – спросила она шёпотом, хотя и так знала ответ.

Митя задержал на ней взгляд, но ничего не сказал.

Возле подъезда уже толпились соседи. Пара бабушек в халатах и с сетчатыми авоськами, молодая мать с коляской, двое женщин. Все таращились на мужчину в наручниках, перешёптывались, не скрывая любопытства.

– Да не может быть, чтобы он, – качала головой старушка. – Всегда здоровался, мусор выносил…

– А я сразу знала, что у них неладно, – шепнула другая. – Пьянь он, пьянь…

Соседи перешёптывались всё громче, будто нарочно, чтобы Настасья слышала.

– Да муж, муж, кто ж ещё, – говорила женщина в клетчатом халате. – Она ж от него уйти собиралась.

– К любовнику своему? – воскликнула бабка с авоськой. – Уж все во дворе знали, что у неё другой появился. Молодой, холёный, приезжал на машине.

Митя, похоже, тоже слышал эти реплики. Его губы сжались в тонкую линию, но он ничего не сказал – только сильнее подтолкнул задержанного к милицейской машине.

Митя обернулся. Его взгляд был холодным и прямым:

– Настя, не вмешивайся.

Она кивнула, но пальцы всё равно сжимали ручку сильнее. Настасья замерла на месте, чувствуя, как в ней борются страх и азарт. В голове уже выстраивалась следующая фраза для заметки: «Убитая Галина Меркулова жила между мужем и любовником…»

Глава 6

Настасья подошла к женщине, только что шептавшей про любовника. При её приближении сделала вид, что вовсе не любопытствует – поправила платок, прижала к груди авоську.

– Вы сказали… у Галины был другой? – тихо, без нажима спросила Настасья. – Часто приходил?

Женщина с готовностью кивнула, понижая голос до заговорщического шёпота:

– Да кто ж этого не видел. Недели две-три как зачастил. Вечером в основном. Часов в девять-десять приедет, посигналит из двора – она вниз спускалась. Иногда поднимался. Красивый такой, гладко выбритый. Пальто тёмное носил, а летом – рубашки светлые.

– На машине? – уточнила Настасья, доставая блокнот.

– Конечно. Иномарка, небось. Серенькая такая… Номер – не запомнила, но не московский вроде, – женщина вздохнула. – Парковался у другого дома, чтоб из окон не видно было.

– Имя слышали? – мягко продолжила Настасья.

– Галю он звал «Лина». Мне самой в лифте раз довелось: «Лина, не нервничай». Как его звали, не слышала, – женщина пожала плечами.

– К Гале часто кто-то из родных приходил? – спросила Настасья.

– Мать приходила раз в месяц, кажется. А муж… ну, он тут и жил, пока не разъехались. Последнюю неделю – не видела. Говорили, что она от него уйти хочет: чемодан собирала. Я сама не видела, но Марина со второго говорила, – женщина кивнула на соседний подъезд. – У Марины окна во двор. Девушка, вы только пишите аккуратно… Галя тихая была. Не то чтобы шептали – видно было: с мужем – всё плохо, а с тем – как будто жизнь заново. Только не вышло…

Настасья кивнула:

– Спасибо вам. Я аккуратно.

Она сжала блокнот в руке и выдохнула.

«Хватит на сегодня. Лучше закрепить то, что есть».

Развернувшись, она пошла обратно. Настасья сверилась с картой, сложила её и быстрым шагом двинулась к Первомайской. Автобус на остановке рычал, маршрутка тормозила с визгом, и всё это возвращало её в привычную суету.

Через десять минут она снова спустилась в подвальное помещение редакции. Узкая лестница встретила запахом сырости и табака – знакомым, почти домашним. Внутри по-прежнему шумели телефоны, кто-то спорил над вёрсткой, Артур Павлович уже курил у окна.

Он вытряхнул пепел в переполненную пепельницу и прищурился:

– Ну что, Настасья, что узнала?

Она села за свой стол, раскрыла блокнот и спокойно перечислила:

– Муж задержан. Но соседи говорят, у Меркуловой был любовник. Приезжал вечерами, машина с немосковскими номерами. Имя неизвестно.

– Так и напишем, – спокойно сказал Артур, щёлкнув зажигалкой и прикуривая новую сигарету.

Настасья вскинула голову:

– А если не они? А если это маньяк?

Артур хмыкнул и ткнул пальцем вверх, в потолок:

– Я уже звонил начальству. Сказали не раздувать панику. Для города это лишнее.

Телефоны звонили, кто-то громко ругался на диктофон, кто-то тащил кипу бумаг – редакция напоминала муравейник.

Артур втянул дым и выдохнул прямо в сторону окна.

– Так что давай без фантазий. Узнай у своего следователя, что там муж сказал, – и напишем. Убийца муж или любовник. Всё просто.

Настасья закусила губу, опустила глаза на блокнот. Она знала: «просто» в этой истории точно не будет.

– Следователь мне уже не доверяет, он видел меня на месте задержания, – сказала Настасья.

Артур прыснул смехом, выпустил струю дыма:

– Цигель-цигель, айлюлю… Женские чары, и готово. Что ты как маленькая? Позови куда-нибудь.

– Куда? – насторожилась Настасья.

– Да хоть в «Шоколадницу» на Преображенке. Или в «Макдак» у метро. Ему всё равно, а ты хоть выведаешь. За чашкой кофе мужики быстрее язык развязывают.

Настасья скривилась:

– В «Макдак»? Серьёзно, Артур Павлович?

– А чё? – он пожал плечами. – Удобно и дёшево. Мужики везде язык развязывают, если правильно с ними говорить.

Настя выдохнула, досчитала до пяти и набрала Митю.

– Слушаю, – спокойно ответил он, будто и правда ждал её звонка.

– Эм… я хотела встретиться, – Настасья улыбнулась сама себе и невольно накрутила на палец локон. Потом резко одёрнула руку – всё равно он этого не видел.

– Насчёт убийства? – резко ответил Митя.

– Как ты догадался? – удивилась она.

– Ну я не дурак, – коротко усмехнулся он. – Ладно, давай… давно хотел картошку из «Макдака».

Настасья фыркнула, закатила глаза.

– «Макдак», серьёзно? – в голосе её сквозило недоверие и смешок.

– А что? – невозмутимо сказал он. – Народ там толпится, но все заняты своими делами. Никто не слушает, кто о чём говорит. Для нас – самое то.

Настасья прикусила губу, пытаясь подавить улыбку.

Ну надо же… Артур Павлович, похоже, и правда знал толк в мужской психологии, – подумала она.

– Ладно, – сдалась она. – Макдак так Макдак.

Положив трубку, Настасья ещё несколько секунд сидела в тишине, представляя их вдвоём за пластиковым столиком под огромной жёлтой буквой «М». Картинка была абсурдной, почти смешной, но от этого внутри стало даже легче и теплее.

Настасья поднялась из метро и вышла на Арбат. Улица была шумной: туристы, студенты, продавцы сувениров. Воздух пропитывали запахи жареных каштанов, кофе из уличных автоматов и дешёвого табака.

И тут до неё донеслась музыка. Ритм гитары – резкий, звонкий, заводной. Она остановилась, потому что раньше таких песен не слышала. Это было не привычное «под дворовую гитару», а что-то настоящее, роковое.

У стены старого дома стояли двое парней. Один – молодой, лет двадцати, с тёмными волосами, сбившимися на лоб. Красивый, с открытой улыбкой и голосом, в котором было столько силы, что люди останавливались сами собой. Второй – гитарист, чуть постарше, сосредоточенно выводил риффы, будто играл на сцене, а не на улице.

На земле перед ними стояла картонная коробка из-под обуви. На ней маркером было написано:

«Владиславу, вокалисту. Рупор культуры».

В коробке звякали монеты и лежало несколько сложенных купюр. Кто-то из прохожих кивнул, бросил мелочь и задержался, покачивая головой в такт музыке.

Настя тоже остановилась и положила деньги. Она смотрела, как Владислав поёт, и чувствовала, что этот голос будто вырывается из самой души, пробирая до мурашек. Внезапно ей стало тепло и грустно одновременно: как будто она случайно заглянула в будущее – и увидела, что у этих ребят оно должно быть.

Настасья толкнула тяжёлую стеклянную дверь «Макдака» и сразу ощутила запах жареного масла и свежих булочек. Людей было много: школьники в форме, парочка студентов с подносом, усталые офисные клерки. Все ели быстро, на ходу переговариваясь.

У окна, чуть в стороне от основного гомона, сидел Митя. Перед ним на пластиковом столике стоял поднос: картошка-фри, чизбургер и стакан кофе. А рядом – ещё один кофе и аккуратная пластиковая коробка с салатом.

Он поднял голову, увидел её, коротко привстал и показал рукой на свободное место напротив. Настасья подошла и села, скользнув взглядом по подносу.

– Салат для тебя, – спокойно сказал Митя.

– Почему салат? – прищурилась Настасья, открывая крышку.

– Женщины любят, – бросил он небрежно и сделал глоток кофе.

– А вы знаете женщин, товарищ следователь? – хмыкнула она, откинув прядь с лица. – Только вот я не обычная девушка. Я чизбургер люблю… и картошку.

Она потянулась к его подносу и, не дожидаясь разрешения, схватила чизбургер. Развернула бумажную упаковку и откусила крупный кусок.

Митя сначала удивлённо вскинул брови, потом рассмеялся тихо, по-настоящему, без официоза.

– Ну всё, теперь я понял: помощница из тебя выйдет правильная, – сказал он, качая головой.

Настасья улыбнулась уголком губ, жуя.

– А вы думали, я буду тихо сидеть с салатиком и вилочкой? Нет уж.

Митя отодвинул к ней коробочку с картошкой.

– Тогда делим по-честному.

Они какое-то время молчали, щёлкая картошкой и запивая горячим кофе из тонких картонных стаканов. За соседним столиком подростки громко обсуждали новую «Нокию» с полифонией, а у стойки кто-то заказывал «два бигмака без лука». Всё вокруг казалось обычным, почти смешным – и от этого реальность с телом в траве будто отдалялась.

Но ненадолго.

Митя поставил стакан на стол, и смех в его глазах исчез.

– Ладно, Настя, давай без игр. Зачем ты меня сюда позвала?

На самом деле он и сам согласился на встречу не только из-за любопытства. Ему нужно было понять, выдержит ли она давление, не стушуется ли за первым столиком с бумагами и фото. Лучше уж увидеть её реакцию сейчас, среди шума и запаха картошки, чем потом – на месте эксперимента, где ошибка могла стоить слишком дорого.

Она вытерла пальцы о салфетку, почувствовала, как в горле пересохло.

– Хочу знать правду. Про Меркулову. Про то, что вы там нашли.

Он вздохнул, облокотился на спинку стула и какое-то время молчал, словно выбирал, что можно сказать, а что лучше оставить за скобками.

– Ты понимаешь, – начал он наконец, – есть такие вещи, которые наружу не выносят. Не для газет.

– Но я всё равно узнаю, – упрямо сказала Настасья. – Я журналист. И я там была. Я видела круг в траве. Видела её руки, как будто их специально уложили. Это же не просто бытовуха, да?

Митя перевёл взгляд на окно, где отражалась жёлтая буква «М».

– Слишком много хочешь знать, – сказал он тихо. – И слишком быстро.

Настасья наклонилась ближе, понизив голос:

– Просто скажи, Митя… это точно муж? Или всё-таки что-то другое?

Митя вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Муж уже признался, – сказал он сухо. – Через пару дней будет следственный эксперимент. Повезём его в парк – покажет, как душил жену, где уронил её сумку, как та падала. Всё зафиксируем.

Настасья уставилась на него, забыв про вилку в руке.

– То есть… он согласился показать?

– А куда денется, – пожал плечами Митя. – Такие признания надо закреплять. С понятыми, с протоколом, с камерой.

Настасья почувствовала, как сердце застучало быстрее. Она вспомнила тело в траве, ровно вытянутые руки, странный круг на земле.

– Можно… можно будет там быть? – тихо спросила она.

Митя посмотрел на неё долгим тяжёлым взглядом.

– Это не спектакль, Настя. Это следствие.

Она опустила глаза на салат, который так и остался нетронутым, а потом взглянула на него снизу вверх – с таким упрямым, почти щенячьим выражением, что Митя едва не рассмеялся.

– Ты же знаешь, я всё равно туда прорвусь, – тихо сказала она. – Место я знаю. К тому же, я уже была представлена как твоя помощница. Если мы упустим, какая-нибудь газетёнка раньше нас напишет. А это… это может быть делом всей моей карьеры.

Митя закатил глаза и поднял руки, будто сдаваясь.

– Ой, ладно. Но слушай внимательно: никаких «я была на месте преступления, меня привели милиционеры». Поняла?

– Поняла, – кивнула Настасья, едва сдерживая улыбку.

– Пиши так, будто узнала от кого-то из парка, от дворника, от собачника – не важно. Но без моего имени и без упоминаний, как ты там оказалась.

Настасья прикусила губу, скрывая довольную улыбку, и только тихо сказала:

– Договорились.

На секунду между ними повисла тишина, но не неловкая – густая, тёплая. За соседним столиком дети громко хрустели картошкой, кто-то уронил поднос, и кассир устало окликнул: «Следующий!».

Митя вдруг усмехнулся, глядя на контейнер салата.

– Ты даже салат не тронула.

– А я ж сказала, – Настасья откинулась на спинку сиденья и чуть дерзко улыбнулась, – я не такая. Я за чизбургерами.

Он тихо рассмеялся, убрал со стола мусор и встал.

– Ладно, помощница следователя, пошли. Пока ты тут карьеру строишь, у меня протоколы лежат.

Она поднялась вслед за ним, закинула сумку на плечо. Их руки на мгновение почти коснулись друг друга на узком проходе между столиками. Настасья почувствовала, как сердце пропустило удар, и тут же отвернулась к витрине с игрушками из «Хэппи мил».

– Спасибо за обед, – бросила она, выходя на улицу.

– Это не обед, – поправил Митя, догоняя её. – Это перекус. Обедать будем, когда поймаем настоящего убийцу.

Он открыл перед ней дверь, и они вышли в московский шум – трамвай грохотал по рельсам, маршрутка рванула от остановки, в воздухе смешивались запах бензина и жареной шаурмы.

Настасья поправила сумку и шагнула рядом. Она уже знала: эта история не отпустит её.

Управление встретило Митю запахом табака и бумаги. В узком коридоре звенели телефоны, мелькали лица сотрудников.

Кузьмин сидел у себя за столом, заваленным папками, и даже не поднял глаз, когда Митя вошёл.

– Ты что там устроил? – сухо спросил он, перекладывая бумаги. – Газетчицу таскаешь с собой?

– Помощница, – спокойно ответил Митя.

Кузьмин поднял взгляд, его глаза были тяжёлыми.

– Помощницы у нас по штату не положены. А знаешь, чем это закончится? Сначала статья в газетёнке, потом начальство спросит: почему следствие на полосе раньше, чем в протоколе.

– Я держу её при себе, – отрезал Митя. – Иначе полезет сама.

На секунду на лице Кузьмина мелькнула усталость, но голос остался жёстким:

– Делай, как знаешь. Только если облажаешься – отвечать будешь ты.

Он быстро закрыл папку, словно разговор был окончен. В его тоне чувствовалось желание поскорее поставить точку и вернуться к рутине, будто лишние слова только мешали.

Глава 7

Телефон зазвонил в семь вечера.

– Боголюбова? – голос Мити звучал уставшим, но собранным. – Нашли зацепку. Твою Меркулову видели пару раз с любовником в «Пропаганде».

– В баре? – Настасья едва не выронила трубку. – Так это же центр!

– Да. Только… не хочу тебя туда тащить, – добавил он. – Там публика разная, и мужик может оказаться не тем, кем кажется.

– Вот поэтому я и нужна, – перебила она. – Я женщина. Сойду за лёгкую, разговорить смогу. А ты его одним видом напугаешь.

– Настя… – в голосе Мити прорезалось раздражение. – Это не детектив.

– Зато шанс. Если я подсяду к нему – он не насторожится. Ну, подстрахуешь издалека. Ты же всё равно не отпустишь меня одну, – упрямо сказала она.

Повисла пауза. В трубке слышался только его хрипловатый вздох.

– Ладно, – наконец произнёс он. – Заеду через час. Но держишься рядом, ясно?

Гудки оборвали разговор. Настасья ещё несколько секунд стояла с телефоном в руке, слушая собственное сердцебиение. Мысль о предстоящем вечере обжигала: бар, подозреваемый, риск – и где-тоМитя, который вроде бы рядом, но всё же держит дистанцию.

Она прошла по комнате, открыла шкаф, перебрала вещи. Одно платье показалось слишком скромным, другое – слишком строгим. Наконец выбрала то, что выглядело вызывающе, почти дерзко.

Настасья стояла у зеркала и вертела прядь волос. На ней была короткая чёрная юбка, яркая малиновая блузка, каблуки. Губы подчеркнула помадой, глаза – тёмным карандашом.

«Журналистка или разведчица? – подумала она. – Вызывающе… но в роль вхожу».

Внутри всё сжималось от страха и одновременно дрожало от предвкушения.

Во двор тихо въехала знакомая «десятка». Настасья вышла навстречу. Митя вышел из машины, задержал взгляд и чуть усмехнулся:

– Ну, прямо роковая женщина. Осторожнее, так и забудешь, что ты журналистка.

Она хмыкнула, стараясь скрыть смущение:

– Зато в роль вхожу.

– Садись, – коротко сказал он, открывая дверцу.

Машина нырнула в поток вечерней Москвы. Фонари расплывались в стекле, музыка из чужих машин гремела вперемешку с сигналами. Настасья молчала, и только каблук постукивал по полу, выдавая её нетерпение.

Бар «Пропаганда» гудел, как улей. Дым клубился под потолком, в колонках играла Земфира, в воздухе пахло алкоголем, сигаретами и пряным потом. За столиками сидела разношёрстная публика: студенты, журналисты, какие-то богемные парочки.

Любовник Галины сидел у стойки – высокий, холёный, в белой рубашке, слегка расстёгнутой. На столе – бокал с виски, руки уверенные, движения отточенные. Лицо красивое, но скользкое, глаза блестели усталой опасностью.

Настасья подошла и улыбнулась как можно проще:

– Можно сесть?

Он скользнул по ней взглядом, и на секунду в глазах мелькнула усталость и боль.

– Садись. Но я не компания сегодня.

– Тогда зачем пить одному? – легко парировала она.

Он усмехнулся, сделал глоток, потом сказал тихо, будто себе:

– Я потерял одну женщину, которую любил. А домой возвращаюсь к той, которую не люблю.

Пауза. Он отставил бокал и добавил:

– Извини. Но, кажется, я приношу беды другим.

Он жестом позвал официантку, бросил на стол деньги, встал.

– Береги себя, девочка.

И ушёл, растворившись в дыме и музыке. Настасья осталась сидеть, сжимая пальцами бокал, который даже не дотронулась к губам. Сердце колотилось: она ожидала хамства или угроз, а услышала чужое горе.

Рядом скрипнул стул.

– Всё в порядке? – спросил Митя и сел рядом.

Она обернулась – он выглядел спокойным, но глаза выдавали напряжение.

– Ты следил? – усмехнулась она.

– Конечно. Ты сама выбила себе право участвовать, так что я держался рядом… – он хмыкнул, будто пытаясь скрыть недовольство. – Ну и что?

Настасья пересказала весь разговор с любовником: его улыбка, его слова о женщине, которую он потерял, о жене, к которой возвращается без любви. Каждое слово звучало в её памяти, словно осколок стекла. Она говорила, а внутри у неё всё сжималось: чужая боль прилипала к ней, как запах табака к волосам.

Митя слушал молча, не перебивая. Его лицо оставалось каменным, но рука на столе сжалась в кулак. Наконец он коротко сказал:

– Хм. Красиво говорит. Но завтра всё равно вызовем его. Для очистки совести.

Она кивнула. Внутри было странно пусто: лёгкость оттого, что он не убийца, и тяжесть от чужих слов, врезавшихся в память.

– И вообще, – добавил он неожиданно резко, – хватит с тебя. Ты мешаешь следствию, Настя. Не приходи больше.

Слова хлестнули сильнее пощёчины. Настасья почувствовала, как будто её выставили за дверь на глазах у всех.

Мешаю? – внутри поднялась волна обиды. Она ведь сидела рядом, рисковала так же, как он. Видела те же лица, тот же страх. И теперь он отрезал её одним словом, будто всё это ничего не стоило.

– Что? – спросила тихо.

– Ты не понимаешь, во что лезешь. Я отвечаю за жизнь людей, а ты… ты журналистка. У тебя другая работа.

В голосе не было злости – только усталость и жёсткость, от которых стало холодно. Бар вокруг словно потускнел: свет ламп стал резче, смех за соседними столами – громче и чужим.

Она прикусила губу. Хотела возразить: «Я не мешаю, я помогаю», – но слова застряли в горле.

Перед глазами встала редакция: шум звонящих телефонов, крики Артура через весь зал, Борька с вечными шутками. Всё это – фон, суета, но в ней тоже была её часть. И теперь – Митя, который будто ставит её за линию, как наблюдателя, а не участника.

В горле застрял ком. Хотелось крикнуть, что она не просто журналистка, что она не собирается стоять в стороне. Но слова не шли. Вместо этого губы дрогнули, и Настасья едва слышно сказала:

– Поняла.

Митя отвернулся первым, словно ставил точку. Его плечи были напряжены, шаги – слишком быстрые, будто он хотел уйти подальше не только от неё, но и от разговора.

Настасья осталась сидеть на секунду дольше. Музыка в «Пропаганде» вдруг показалась глухой, бьющей прямо в виски. В зале смеялись парни в клетчатых рубашках, девушки в ярких топах наклонялись к бару, кто-то хлопал по плечу бармена. А ей всё это было невыносимо – чужая лёгкость, чужая радость. Она чувствовала себя изгнанницей среди праздника.

Она встала и пошла за ним. Снаружи гудела вечерняя Москва: блестели мокрые витрины, клубились выхлопные газы, на углу ругались таксисты. Настасья и Митя вышли из «Пропаганды» бок о бок, и ей вдруг стало ясно: эта история держит их обоих крепче, чем они сами ожидали, только каждый цепляется за неё по-своему.

Митя довёз её до дома, почти не разговаривая. Сидел, сжав руль, смотрел вперёд. Лишь на прощание, когда машина остановилась у её подъезда, коротко сказал:

– Завтра всё узнаем.

И уехал, даже не взглянув в её сторону.

Настасья осталась стоять, слушая, как стихает звук мотора. Пустота внутри была такой, будто её ударили, но без синяков. Она впервые подумала: если даже он видит во мне лишнюю, то кто вообще допустит меня к правде?

Она поднялась по ступенькам к подъезду и вдруг поймала себя на странной мысли: все мужчины вокруг – разные, но каждый по-своему оставляет её одну.

Любовник – скользкий, обаятельный и опасный. Человек, у которого на языке красивые слова, а в сердце – пустота. Он признаётся в потерянной любви, но возвращается туда, где давно нет огня. С таким можно выпить, поговорить, но опереться – никогда.

А Митя… Митя был стеной. Высокой, надёжной, но ледяной. За этой стеной можно было спрятаться, но к ней невозможно прижаться – она обожжёт холодом.

Настасья закрыла глаза и подумала: а есть ли кто-то, кто сможет быть рядом, а не только по другую сторону?

Глава 8

Телефон зазвонил поздним утром. Настасья, ещё сонная, схватила трубку.

– Слушаю…

– Это я, – голос Мити звучал спокойно, но жёстко. – Проверили. Любовник не виновен.

Она резко села на кровати, будто от холодного душа.

– Точно? – выдохнула.

– Точно, – подтвердил он. – Алиби железное. Он был на работе, всё сошлось по времени. Хоть и скользкий тип, но к убийству отношения не имеет.

Настасья сжала трубку. С одной стороны, облегчение. С другой – пустота: подозрение снова рассыпалось.

– Значит, круг снова замыкается на муже, – тихо сказала она.

– Именно, – ответил Митя. На секунду в его голосе прорезалась усталость.

Он отключился, и в комнате воцарилась тишина. Настасья уронила телефон на кровать, уставилась в потолок. Пришло странное предчувствие, будто следующая новость окажется куда страшнее.

Она машинально оделась, вышла на улицу и двинулась к редакции. Утренний город гудел маршрутками и трамваями, запах жареных пирожков тянулся от киоска на углу, а в голове пульсировала только одна мысль: что дальше?

Настасья зашла в редакцию. Все головы повернулись к ней, будто она вернулась с фронта. Артур уже стоял у своего стола с бутылкой шампанского – дешёвого, «Советское», но пробка была готова вылететь.

– Ну как? – ухмыльнулся Артур, и в глазах блеснуло веселье.

Настасья задержалась на пороге. В подвале пахло перегретым пластиком и вчерашними сигаретами.

Девчонки из вёрстки переглянулись и хихикнули – они жили своей жизнью, даже когда Артур устраивал спектакли.

В углу Борька, младший репортёр, громко хлопал по клавиатуре. Он был тем самым парнем, что всегда мог одновременно писать заметку и спорить о новых мотоциклах. Настя пару раз ловила себя на мысли, что от его шума в редакции было даже уютнее.

Олеся болтала по телефону, жуя сухарь и одновременно стуча текст. В углу дремал корреспондент спортотдела, прикрыв лицо газетой, а из принтера хрипло выезжали страницы – пахнущие дешёвой краской, ещё горячие.

За соседним столом Витя-спортсмен снова жевал жвачку, стуча пальцами по клавиатуре, будто отбивал ритм, звучал, как барабан.

Этот подвал жил своей жизнью: шумел, трещал, скрипел, как старый радиоприёмник, но каждый здесь верил, что однажды поднимется наверх, в «настоящую» журналистику.

– А что вы тут делаете? – Настасья выгнула бровь.

– Мне оттуда позвонили, – Артур привычно ткнул пальцем вверх, будто министры сидели прямо на потолке. – Сказали: готовьтесь, скоро переедем в «Башню». Как ты хотела.

Он говорил громко, но Настасья уловила: глаза его чуть устало блеснули. Может, и сам он уже не верил в эти обещания, просто цеплялся за них так же, как и все в этой подвальной редакции.

– Это с чего вдруг? – скептически спросила Настасья и скрестила руки на груди.

– Статью пишем, что Галину убил… – Артур сделал паузу и внимательно посмотрел на неё. – Ну? Кто?

Настасья выдохнула, будто скидывая с себя лишний вес:

– Муж. Признался.

– Вот! Убил муж, – сразу подхватил Артур, – И мы расскажем, почему любовник – это плохо. Поднимем семью, демографию, все дела. И нам дадут местечко. Теперь точно обещали.

– Но ещё не было следственного эксперимента, – возразила Настасья.

Он вскинул руку, будто дирижировал оркестром:

– Читателю не нужна правда, Настя. Читателю нужен скандал. Ему плевать, было ли там алиби или эксперименты. Главное – кровь, измена, ревность. Вот что продаёт номер.

Он прошёлся вдоль столов и, обращаясь уже ко всей редакции, добавил:

– Помните ту студентку? Мы написали кое-как, без доказательств, и газету смели с прилавков. А если бы полезли копаться в деталях, сидели бы сейчас без тиража и без премии.

Артур щёлкнул пробкой, громко открыл шампанское и плеснул его в пластиковый стакан. Сделал глоток, задержал дыхание и усмехнулся:

– Журналистика – это базар. Мы торгуем словами. Кто громче выкрикнет товар, того и купят.

Он говорил не только Настасье – весь подвал слышал каждое слово. У Артура всегда был голос, которым он легко заглушал гул клавиатур и телефонных звонков.

– Всё это не важно. Они пусть дальше сами разбираются без нас, – отмахнулся Артур, ставя стакан на край стола.

Взгляд его скользнул по облупленным стенам редакции, по старым столам, по лицам журналистов, которые суетились, будто верили в скорый переезд.

Артур знал: обещания дают годами, а подвалы – всегда остаются подвалами. Но всё равно продолжал тянуть эту лямку – то ли по привычке, то ли потому, что другого мира он себе уже не представлял.

Когда-то, ещё студенткой журфака, Настасья мечтала совсем о другом. Сидела в душной аудитории, конспектировала лекции по этике журналистики и верила, что когда-нибудь напишет материал, после которого люди выйдут на площадь – защищать слабых, бороться за справедливость. Тогда казалось, что слово может быть оружием и лекарством одновременно.

Она вспоминала, как ночами строчила заметки в университетскую стенгазету, как спорила с преподавателями о том, что журналистика должна «служить обществу». Даже диплом хотела писать о «правде в медиа» – и с каким восторгом повторяла: «Газета – это четвёртая власть».

И вот теперь – облупленные стены подвала, пластиковые стаканчики, Артур с его вечным шампанским и лекциями про «базар». Вместо правды – инструкции сверху. Вместо расследований – дешёвые сенсации, которые покупают у киоска вместе с сигаретами и жвачкой.

Настасья ощущала, что между её мечтой и реальностью пролегла бездонная трещина. Она как будто стояла на её краю: шаг вперёд – и станет одной из них, будет торговать словами, как овощами на рынке. Шаг назад – и останется ни с чем.

Настасья сжала губы и резко сказала:

– Быстро вы переобулись, Артур.

Она намеренно не добавила отчество.

В редакции повисла пауза. Борька присвистнул с другого конца комнаты и неодобрительно покачал головой.

Из-за стола поднялась Олеся – единственная, кто всегда звала её по-дружески:

– Ну что ты, Настька, – протянула она с улыбкой, но в голосе было больше усталости, чем доброты. – Нам же не всегда надо писать правду.

Настасья почувствовала, как внутри всё сжалось. Её хотели снова загнать в клетку – в подвал, в дешёвые статьи «как похудеть к лету». Но она не была девчонкой на побегушках.

Настасья резко обернулась:

– А что же тогда?

Олеся пожала плечами, играя ручкой в пальцах:

– Надо писать так, как нужно. Сегодня «муж-убийца» – значит, муж. Завтра скажут «любовник» – будет любовник.

В редакции засмеялись – кто-то одобрительно, кто-то нервно. Но Настасья уловила другое: лёгкая фраза Олеси звучала как признание. Здесь, в этом подвальном офисе, всем было ясно, что кто-то им диктует, какие слова попадут на полосу, а какие – останутся в черновиках.

– Ты серьёзно? – Настасья резко подняла голову. – Мы же журналисты, а не куклы.

Олеся фыркнула, поигрывая ручкой между пальцами:

– Журналисты такие же куклы, Настя. Только нам платят за то, что мы двигаем губами под чужие слова.

– Тогда зачем вообще мы нужны? – упрямо бросила она.

– Чтобы картинка была красивее, – холодно усмехнулась Олеся. – Кто-то ведь должен озвучивать чужие сценарии.

Удар пришёлся так точно, что Настасья почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Она открыла рот, чтобы возразить, но по взглядам коллег поняла: многие думают так же, просто не говорят вслух. Ей стало стыдно и обидно одновременно, и слова застряли в горле.

Артур хлопнул её по плечу и добавил:

– Слышала? Хочешь карьеру – играй по их правилам.

Настасья только кивнула, сделав вид, что согласна. Слова Олеси застряли в голове, но спорить не было смысла: Артур сиял, коллеги оживлённо делили между собой темы, а воздух редакции наполнился шумом.

Она думала: если согласится – станет одной из них, будет писать под диктовку и постепенно разучится сомневаться. Если станет спорить – выкинут вон, и её место займёт кто-то посговорчивее.

Но внутри уже росло упрямое чувство: «Я докажу, что стою большего. Пусть считают меня смешной – я вытяну эту историю и сделаю её своей». Эта мысль жгла сильнее, чем любые слова Артура или Олеси.

«Я всё равно пойду на следственный эксперимент. Хоть камнем лягу у дверей, но узнаю правду», – пронеслось в голове.

Глава 9

Коридор редакции пах перегретыми батареями и дешёвым табаком. Окно было приоткрыто, и в него затягивало сизый дым. На подоконнике сидели двое корреспондентов, молча докуривавших дешёвые сигареты, и глядели в пустоту двора.

Артур появился неожиданно – дверь хлопнула, и он, прищурившись, заметил Настасью у стены.

– Ты чего, Насть, сбежала? – его голос был почти ласковым, но в этой ласке чувствовалась издёвка.

– Воздух нужен, – коротко ответила она.

Он усмехнулся, подошёл ближе. В руках у него был пластиковый стакан с кофе, который пах жжёной резиной.

– Слушай, – сказал он тише. – Ты, конечно, молодец. Упрямая, цепкая. Но пойми: здесь игра по правилам. Если будешь ломаться, тебя просто выжмут.

– Я не хочу писать ложь, – упрямо произнесла Настасья.

Артур вздохнул, словно слушал капризного ребёнка.

– Ложь, правда… У нас нет роскоши выбирать. Тут всё за нас решают. А мы лишь оформляем. Ты думаешь, я не хотел в молодости писать «правду»? Хотел. Но знаешь, что получил? Долги, холодную квартиру и работу на третий сортняк. А теперь хотя бы свет включен и кофе есть.

Он посмотрел на неё внимательнее, и в его взгляде впервые мелькнула усталость, которую он всегда прятал за цинизмом.

– Ты думаешь, я плохой? Нет. Я просто выжил. А тебе решать: будешь бороться – или выживешь.

Настасья замолчала. Внутри всё кипело: её тянуло крикнуть, что он предал профессию, что стал продавцом фраз. Но она сдержалась, только сильнее вжала ногти в ладони.

Артур развернулся, хлопнул её по плечу и ушёл обратно в зал.

– Не геройствуй, девочка. Здесь за героизм не платят.

Она вернулась в редакцию. Наверху двор жил своей жизнью: дворники пинали старый мяч, собака рылась в мусоре. Настасья смотрела на всё это и думала: если и правда «выживать» – то зачем она вообще здесь?

И тут Артур сказал, посмотрев на всех:

– Завтра все – в белой рубашке. Фоткаемся для премии.

Она посидела пару часов, сделала пару пометок в блокноте для вида, потом собрала сумку.

– Я домой, – коротко бросила и вышла, чувствуя на спине взгляды – и любопытные, и завистливые, и равнодушные.

На улице было чуть свежее после дождя. Настасья вдохнула глубже, будто смывая с себя запах редакционного дыма и дешёвого кофе.

Возле метро тянуло сладким ароматом горячей кукурузы – у тележки толпились школьники, пересыпая зёрна солью прямо на ладонь. Из проезжавшей маршрутки хрипло доносился Лепс.

Москва шумела, гудела и жила своей жизнью, и этот шум после подвала резал слух, но в то же время возвращал её в реальность.

Настасья услышала за спиной торопливые шаги.

– Настя! – окликнул Борька. Он выскочил из двери, поправляя куртку и сияя, как мальчишка. – Давай я тебя подвезу.

– На чём? – прищурилась она.

Борька ухмыльнулся и указал на блестящий мотоцикл, припаркованный у обочины. Хром сверкал в свете фонаря, сиденье ещё пахло новизной.

– Вот на этом красавце! Премию срубил, помнишь за статью, это я последний взнос отдал – и всё, теперь я король дороги.

Настасья скрестила руки на груди, но невольно улыбнулась.

– Боря, да ты как подросток, который из «Данди-спорта» кеды выпросил.

Для неё это сравнение было очевидным. В конце девяностых каждый школьник мечтал о паре из «Данди-спорта» – магазина, где продавали кроссовки и спортивные костюмы, казавшиеся тогда верхом моды. Получить такие – значило выбить из родителей победу, похвастаться во дворе и почувствовать себя «крутым».

– Э-э, не путай! – возмутился Борька, но глаза горели от гордости. – Это японец, настоящая техника, а не наши развалюхи. Ну что, поехали? До твоего дома меньше десяти минут.

Настасья задумалась, и вдруг слова сами сорвались:

– Давай не домой. Давай в город. Ну… как будто на свидание.

Борька расплылся в ухмылке:

– Сама предложила! Держись крепче, красавица. Сейчас покажу тебе настоящую Москву.

Он протянул ей запасной шлем, и через минуту мотор зарычал. Настя села за его спину, обхватила руками за талию. Хром сверкнул в свете фонаря – и мир сорвался с места.

Глава 10

Фонари вытягивались в золотые нити, асфальт блестел после вечерней грозы. Ветер бил в лицо, спутывал волосы, и вместе со страхом в груди разливалась странная свобода.

Они мчались по проспектам, пролетали мимо редких маршруток, мимо ночных ларьков и закусочных. Борька гнал так, будто хотел прогнать тьму, а она смеялась – неожиданно для себя, звонко, по-девичьи.

– Кайф, да! – крикнул он через плечо, и мотор ответил рыком.

«Он мальчишка, – подумала Настя. – Весь в этом шуме, в хроме, в своём блестящем байке. С ним легко смеяться… но что останется, если выключить мотор?»

И всё равно было приятно, что хоть кто-то сейчас старался подарить ей ощущение праздника, пусть и сомнительного, вечернего, на скоростях.

На Садовом они притормозили у круглосуточного ларька с шаурмой. Пар от гриля пах куркумой и поджаренной лепёшкой, под ногами перекатывались влажные, тяжёлые капли – последствия грозы. Борька снял шлем, откинул волосы назад, с торжествующим видом глянул на неё:

– Ну как? Жива?

– Страшно, – честно призналась Настя, чувствуя, как ладони зудят от крепкой хватки. – Но… будто дышать легче стало.

– Вот! – он хлопнул себя по колену. – Это и есть кайф. Жить надо вот так – быстро и без тормозов.

Он купил газировку в мягких стаканчиках, протянул один ей. Город катился мимо гулом шин, рваным хохотом компаний, редкими отблесками фар.

– Знаешь, а ты классная, – сказал он с почти детской прямотой. – Не боишься.

– Бояться умею, – усмехнулась Настя. – Но иногда надо делать вид, что нет.

– Правильно. А то придут, знаешь, эти… – он неопределённо крутанул в воздухе сигарету. – Серьёзные. И скажут, что так нельзя. А мы им: «Можно!»

Он щёлкнул зажигалкой, сигарета вспыхнула крошечной кометой. Лёгкий дым смешался с запахом шаурмы и мокрого асфальта.

– Ты всегда такой? – спросила она, наблюдая, как он смешно морщит нос, когда выпускает дым.

– Какой?

– Счастливый.

– Я? – он удивился искренне. – Да я прост. Музыка, байк, девчонки, чтоб без занудства. И чтобы начальник не пилил… ну, то есть пускай пилит, но не очень. А ты… – прищурился, – ты серьёзная. Как будто у тебя внутри диктофон: всё записывает, всё помнит.

Настя хмыкнула. «У меня внутри другой прибор, – поправила про себя. – Тот, что настраивается на людей. На опасность. На ложь».

– А у тебя есть мечта? – спросила она, не особо рассчитывая на ответ.

– Есть, – тут же сказал Борька. – Кайфовую «Хонду» взять. Чтоб литр объёма, чтоб рычала как зверь. И сорваться в ночь. Лучше – к морю. Встал, сел – и пошёл. Плевать на всё. – Он глотнул газировки. – И, может, с кем-нибудь… с кем не скучно.

– С девушкой?

– Ну да. Но не такой, знаешь… – он очертил в воздухе строгий силуэт, – которая всё спрашивает и думает. А такой, чтоб «поехали!» – и всё. Без этих… моральных страданий.

«Это не про меня», – спокойно отметила Настя. И удивилась, насколько легко ей это даётся – без укола, без досады. Просто факт.

Они ещё посидели: он болтал про гараж, где «дядя Коля всё чинил молотком», про соседку, которая кормит голубей и ругается на всех прохожих, про смешной случай в редакции. Она смеялась, где надо, и тонула в гуле города, будто в тёплой воде.

Но всякий раз, когда он наклонялся ближе, когда шлем касался её плеча, в голове всплывал другой образ – тяжёлый, молчаливый, как тёмная вода подо льдом. Его взгляд. Его угловатое «береги себя». Его холодная стена, о которую можно не убиться, а наконец-то облокотиться.

А Митя бы так не говорил, – подумала она. – Не хвастался бы и не обещал. Он бы просто сделал. Поставил рядом. Прикрыл.

– Поехали? – спросил Борька. – Ещё кружок, и я покажу тебе место, где всегда ветер.

– Поехали, – улыбнулась она.

Он щёлкнул ключом, мотор загрохотал, и ночь снова рванула им навстречу.

Они летели по набережной, сливаясь с огнями. Музыка из чьей-то открытой машины на мгновение смешалась с плеском воды; парень на перекрёстке держал в руках огромный букет ромашек, цветы светились молочным пятном. Небо чисто-фиолетовое; где-то далеко гремел поезд – коротко, сонно.

Настя прижалась крепче, чувствуя лопатки сквозь тонкую ткань его куртки. И услышала собственную мысль, неожиданно чёткую: Это всё – чтобы забыть. Чтобы не думать, не видеть. Чтобы не слышать своё сердце.

Она глубже вдохнула – бензин, липы, чуть-чуть горелой резины. Усмехнулась самой себе и позволила ночи ещё немного тащить её вперёд.

Глава 11

Центр встретил шумом и светом. Витрины отражали лица, люди текли вдоль стен, как разноцветные ручьи. У «Пропаганды» было людно: очередь, девушки на каблуках, ребята в белых рубашках, смешной тип в ярком пиджаке с гвоздикой в петлице, охрана у входа, гул басов, выгрызавший из улицы сердцебиение клуба.

Борька мигнул туда взглядом:

– Зайдём? Там классные тусовки.

– Нет, – покачала головой Настя. И почти шёпотом добавила: – Сегодня – нет.

Он пожал плечами, но не обиделся. Развернул байк к обочине, заглушил мотор.

– Тогда посмотрим просто так, со стороны, – предложил он.

Они сняли шлемы. Воздух был плотный, пах духами, потом и чем-то сладким, что тянулось из кондитерской через дорогу. Музыка из клуба била по стеклу, как по барабанной перепонке.

– Смотри, – кивнул он на вход. – Вот такие мне нравятся: блеск, улыбки, не грузят.

– Это вывеска, Борь, – сказала она мягко. – Внутри у людей всё разное.

– Да ну, – отмахнулся он. – Чего там разное? Все хотят одного: кайфа. Танцевать, целоваться, забыть, как их там зовут.

«Забыть себя», – повторила Настя и поймала лёгкий холодок в спине. Басы словно подошли ближе, вибрация прошла по рёбрам.

У входа девушка в серебристом платье вдруг расплакалась, парень обнял её и повёл в сторону, объясняя что-то горячо, почти театрально. Слева двое спорили с охранником, справа трое смеялись так громко, будто смех мог их от всего защитить.

Она смотрела на эти лица и думала, что из этого света всегда есть обратная сторона – тёмный парк, бледная кожа в траве, лента, что скрипит, когда её натягивают на ветки.

– О чём задумалась? – спросил Борька.

– О работе, – честно ответила она. – О том, как легко тут – и как тяжело там.

– Ты всё туда, – вздохнул он. – Ладно. Поехали дальше?

– Давай ещё пару минут, – попросила она.

Они стояли у бордюра. Сцена движущейся витрины – как кино без начала и конца. Настя поймала своё отражение в стекле: тёмные волосы, тень усталости, и – самое странное – тень улыбки. Рядом – Борька, живой, тёплый, простой.

«Вот так можно было бы и жить, – промелькнуло. – Если бы не…»

– Слушай, Настя, – начал он уже более серьёзно, – а как думаешь… та женщина. Галина. Кто её… ну… – он поискал слово и, не найдя приличного, коротко махнул рукой.

Она глянула на него, прищурившись. Ветер тронул её щеку.

– Думаю, не муж. И не любовник, – сказала она тихо. – Кто-то другой.

Ему захотелось поспорить – видно было по тому, как дёрнулась губа, – но он не стал. Вытянул сигарету, сунул обратно. Сказал вместо этого:

– Ты странная. Но мне это нравится.

– Это диагноз? – улыбнулась она.

– Это приговор, – фыркнул он. – Ладно, поехали. Я обещал показать место, где всегда ветер.

Они сели на мотоцикл. Музыка осталась позади, неон размазался в ленту. Город сменил маску: деловые вывески смолкли, окна стали тёмными прямоугольниками, улицы – пустыми коридорами из камня.

Он вывез её на холм у промзоны, где дорога уходила к ж/д путям и ветер гулял без преград. Здесь было почти темно и удивительно тихо. Точная, сухая, честная тишина – без людей, без витрин, без прикрытий.

– Вот, – сказал Борька, заглушив мотор. – Здесь всегда дует. Как будто город сам дышит.

Ветер и вправду тянулся откуда-то снизу, шевелил траву, холодил распаренную кожу. Настя подняла голову – над ними висело небо, глубокое, как колодец. Где-то вдали клацнули стрелки, коротко рявкнул тепловоз.

– Красиво, – сказала она.

– Да, – согласился он. – И пусто.

Они молчали. И в этой тишине она снова услышала своё: тянет к нему. К тому, кто не говорит «кайф», не рисует неоновые картинки, а просто ставит рядом, как маяк.

– Поехали? – вспомнил о времени Борька.

– Поехали, – кивнула она.

К двум часам ночи он высадил её у подъезда. Она сняла шлем, провела рукой по растрепавшимся волосам. В ушах ещё звенела скорость, кожа на щеках горела от ветра.

– Ну как тебе? – искоса ухмыльнулся он.

– Неплохо, – честно сказала она. Это «неплохо» почему-то обрадовало его сильнее, чем любое «вау».

Он вдруг посерьёзнел:

– Слушай… можно как-нибудь ещё? Я заеду – и махнём. Куда скажешь.

Она посмотрела на него – свет из окна первого этажа задел его скулу, глаза были светлыми, почти прозрачными.

– Посмотрим, – ответила она и улыбнулась – без обещаний.

Борька чуть наклонился ближе – настолько, чтобы воздух между ними стал тёплым, как от ладони. Он, кажется, хотел коснуться её губ. Но Настя отступила на шаг – не грубо, просто вовремя.

– Береги себя, – сказала она.

Он кивнул – коротко, по-мужски – и вернул шлем на голову.

– И ты… – ответил он, заводя мотор.

Байк рванул со двора, оставив в воздухе запах бензина и короткий, глухой рёв. Тишина подъезда встретила её безрадостным эхом. Она поднялась на этаж, щёлкнула замком.

В темноте комнаты её мысли вернулись к Мите: строгий, серьёзный, недоверчивый – и оттого ещё более притягательный. Она села на кровать, упёрлась лбом в колени и тихо выдохнула:

– Всё свидание я смеялась, болтала, ловила ветер… но думала только о нём. О Мите.

И впервые позволила себе назвать это вслух – шёпотом, будто боясь спугнуть:

– Чёрт… кажется, меня тянет к нему.

Но почему именно к нему? Ведь рядом был Борька – весёлый, настойчивый, живой. А её всё равно тянуло к тому, кто держался холодно и отталкивающе.

Глава 12

На следующий день Настасья отправилась на Черкизовский рынок. Её любимая белая рубашка испортилась: на ткани проступило жирное пятно – откуда, она так и не поняла. Тратиться не хотелось, но придётся.

Толпа гудела, словно огромный улей: зазывалы перекрикивали друг друга, пахло шашлыком, специями и дешёвым пластиком. Настя пробиралась меж прилавков, вглядывалась в груды одежды.

Взгляд зацепился за мужчину с девочкой лет десяти. Они держались за руки. Девочка посмотрела прямо на Настю и вдруг сказала звонким голосом:

– Папа, посмотри, какая красивая девушка! Я тоже так хочу одеваться, когда вырасту.

Настасья невольно улыбнулась. Она заметила необычное: у девочки были глаза разного цвета – один зелёный, другой карий.

– У тебя очень красивые глаза, – мягко сказала Настя. – Как тебя зовут?

– Женя, – ответила девочка.

– А меня Настасья.

Женя махнула рукой и звонко рассмеялась:

– Ладно, пока!

Она бежала рядом с отцом, растворяясь в гуле рынка. Настя ещё несколько секунд смотрела им вслед и вдруг почувствовала странное тепло – будто эта встреча что-то значила, хотя сама она не понимала что.

Она поехала в свою всё-таки родную и любимую конторку.

Настасья впервые в жизни так радовалась новой белой рубашке. Простая, без украшений, чуть мужская по крою – но именно в ней она чувствовала себя «журналисткой на награду».

В редакции царила суета. Кто-то искал утюг, чтобы пригладить мятый пиджак, кто-то подкрашивал губы в отражении монитора, кто-то ругался, что «галстук точно был в шкафу».

Артур размахивал папкой и командовал, как полководец:

– Быстро, дети мои золотые! Через пять минут выезд в парк! Фотограф ждать не будет, он художник, у него муза!

– У него счётчик будет ждать, – буркнул Борька, щёлкая зажигалкой.

– И счётчик, и муза, – подытожил Артур. – Поехали!

Они погрузились в две машины. Коллеги спорили, кто где сядет, смеялись, щёлкали фото на телефоны ещё до выезда. Дорога заняла десять минут:

Борька весь путь заводил разговор про новый байк, Артур поправлял галстук и проверял, «не перекосило ли воротник», Олеся шутила, что он похож на ведущего «Времени». Настя смотрела в окно и думала: эта суета напоминает школьную экскурсию.

В Измайловском парке воздух пах мокрой травой и жареной кукурузой, над дорожками шумели кроны. Фотограф – сухощавый мужчина в клетчатой рубашке – строил всех, как школьников: то ровный ряд, то кружок, то «улыбнитесь естественно».

– Вы как будто на допросе! – возмущался он. – Больше жизни!

Борька встал с «серьёзной» мордой, будто на портрет для военной кафедры. Олеся прыснула, Настя зажала рот ладонью.

– Так, всё, хватит, – взмолился фотограф. – Смеяться можно, но красиво.

– Красиво – это как? – подколол Артур.

– Ну… как будто вы любите свою работу, – устало пояснил тот.

– А-а-а, так это постановка, – изрёк Борька. И вся редакция заржала.

Фотограф махнул рукой:

– Ладно, смейтесь, как хотите! Хоть это будет живо.

И получилось живо. Десятки снимков: кто-то держал кукурузу, кто-то прикрывал лицо блокнотом, Артур изображал «памятник Ленину», Борька показывал «козу», Олеся отплясывала на скамейке.

Коллеги из верстки складывали «сердечки» руками, репортёры из спорта изображали боксёров. Настя смеялась до слёз, а фотограф ворчал:

– Всё, хватит, а то у меня плёнка закончится… – и тут же осёкся, вспомнив, что у него цифровик.

После съёмки они ещё гуляли по дорожкам. Кто-то жевал сахарную вату, кто-то снимал на телефон. Настя держалась ближе к Артуру, Борьке и Олесе, но впервые ощутила: вся эта шумная толпа – её команда.

У входа в парк играли уличные музыканты – трое парней с гитарами и скрипкой. Настя слушала, как звенят струны, и ловила себя на мысли: давно не чувствовала такого простого счастья. Борька кинул мелочь в чехол и крикнул:

– Заказываю «Чёрный ворон»!

Музыканты засмеялись и заиграли. Олеся качала головой в такт, Артур дирижировал, как настоящий маэстро. Настя смеялась так, что щеки болели.

Потом они взяли по мороженому. Настя облизывала капли шоколада, которые стекали по пальцам. Борька подначивал:

– У кого быстрее растает – тот пишет заметку про глобальное потепление!

Олеся остановилась у перил пруда, задумчиво глядя на гладь воды:

– Слушай, – сказала она тихо Насте, – а ведь здорово, что мы вообще здесь. Не в редакции, не в серой коробке, а вот… живём.

Настя кивнула. В груди расправлялась лёгкость.

– Да, – отозвалась Настя, чувствуя, как в груди расправляется лёгкость.

Олеся усмехнулась, глядя на Артура и Борьку, которые вдалеке спорили о чём-то.

– Иногда я думаю, что мы друг друга грызем. Но потом такие дни… и понимаешь, что без них было бы пусто.

Настя посмотрела на неё – в глазах Олеси отражался огонь ближайшего фонаря.

– Тебе тоже иногда кажется, что ты здесь как будто случайно?

– Кажется, – кивнула Олеся. – Но потом я вижу, что без меня они бы всё равно не справились. И ты тоже так.

Эти слова остались в Насте теплом, которое она не сразу смогла облечь в ответ.

Чуть позже Артур собрал всех у выхода из парка.

– Так, орлы! – привычно начал он громко, но потом сбавил тон и сказал почти серьёзно: – Знаете… я вас часто матерю. Ну ладно, всегда матерю. Но смотрю сейчас – и думаю: чёрт возьми, у меня команда. Настоящая.

– Артур, не начинай, а то мы расплачемся, – хмыкнул Борька, но глаза у него всё равно блестели.

– Да пошёл ты, – махнул рукой Артур. – Но я серьёзно. Если мы вместе, нас никакая премия не убьёт.

Они рассмеялись. Настя шла рядом и впервые за долгое время чувствовала: она не «пришлая девчонка». Она часть этой шумной, глупой, но настоящей команды.

Глава 13

– А теперь – в бар! – объявил Артур, сияя. – Без обсуждений!

Бар оказался тёмным, с высоким потолком и запахом коньяка. За столом расселись все вперемешку. Артур поднял стопку:

– Игра простая. Каждый называет самую сложную для себя статью. Потом пьёт. Кто соврал – пьёт дважды.

– А если все были лёгкие? – хмыкнул Борька.

– Тогда пьёшь тройную, – отрезал Артур.

Смех, звон стаканов.

Первым рассказывал сам Борька:

– Самая трудная – когда меня отправили писать про гастро-ярмарку. Я с перепоя, иду мимо баранины… – он закатил глаза. – А писать надо «ароматы востока». Я чуть не блеванул в блокнот.

Все заржали.

Олеся призналась:

– Я брала интервью у дизайнера, он говорил часами про пуговицы. Я потом неделю боялась застёгиваться.

Настя поднялась:

– А для меня самая трудная – вот эта история. Потому что она настоящая. Потому что про смерть писать трудно.

На секунду стол стих. Артур поднял стопку и сказал:

– За такие тексты. И за то, чтобы нам самим не пришлось жить в них.

Они вышли в ночь шумной гурьбой. Воздух был прохладный, липы пахли сладко. Артур оглядел всех, вынул кошелёк и с видом генерала объявил:

– Так, детей надо развозить по домам. Такси за мой счёт.

– Артур, ты разоришься, – попыталась возразить Олеся.

– Разорюсь я, когда вы напишете гениальное и уйдёте в «Коммерсант», – парировал он. – Пока вы мои – довезу целыми.

У тротуара остановились три машины. Все обнимались, обменивались шуточками. Борька на прощание театрально поклонился Насте:

– Берегите себя, мадам. Ваш верный рыцарь всегда при коне… то есть при мотоцикле.

Настя смотрела, как один за другим коллеги рассаживаются по такси. Смех ещё звенел в воздухе, но в груди было тепло – то самое чувство, что за всеми шутками и цинизмом они действительно держатся друг за друга.

Артур махнул рукой из окна:

– Не пропадайте, журналисты! Мы ещё возьмём свой гран-при!

Настя осталась на тротуаре, вдохнула ночной воздух и впервые за долгое время почувствовала: у неё есть место, куда хочется возвращаться. Машины разъехались.

Через пару дней, когда хмель от редакционного веселья окончательно выветрился, зазвонил телефон Настасьи. На экране высветилось знакомое имя.

– Привет, – раздался в трубке голос Мити. Спокойный, но с лёгкой усмешкой. – Моя неугомонная журналистка из подвала.

Настасья улыбнулась, прижимая телефон к уху.

– Звучит как комплимент.

Она шагнула к окну, отдёрнула занавеску: во дворе играли дети, кто-то тащил пакеты с рынка, жизнь шла своим чередом. Но сердце вдруг стучало быстрее – от его слов, от того, что он позвонил сам.

Потом голос Мити стал серьёзным:

– Через пару часов будет следственный эксперимент. Ты всё ещё хочешь присутствовать?

– Да, – твёрдо ответила Настасья, даже не раздумывая.

– Тогда через полчаса заеду к тебе, – сказал он. – Привезу форму. Переоденешься. В штатском ты там будешь смотреться слишком странно, разговоров будет много. Лучше так.

Настасья положила трубку и сразу набрала номер редакции.

– Алло, Артур Павлович? Да, это я… Мне нужно ненадолго отлучиться. – Она поспешно перебила его возмущение: – Да-да, статья будет. Огромная, с фотографиями.

В трубке ещё долго слышалось ворчание начальника, но Настасья уже знала: выкрутиться получилось.

Через полчаса в её квартире раздался звонок. Настасья, даже не посмотрев в глазок, сразу повернула ключ.

На пороге стоял Митя. Его взгляд скользнул по ней строго, и он тут же покачал головой:

– Даже не спросила кто это.

Она смутилась, но лишь пожала плечами:

– Я знала, что это ты.

– Вот именно, что думала, – отрезал он и протянул ей плотный серый пакет. – Ладно, времени нет. Переодевайся.

Настасья взяла пакет и ощутила лёгкий запах стирального порошка. Она ушла в комнату, на ходу разворачивая форму. Внутри оказалась тёмно-синяя юбка до колен, строгая форменная рубашка с коротким рукавом и нашивкой, тонкий ремень и фуражка.

Она натянула форму, поправила ремень, надела фуражку и, задержав дыхание, взглянула в зеркало. В отражении смотрела почти незнакомая девушка – строгая, собранная, будто действительно сотрудница. Настасья усмехнулась и вышла обратно в прихожую.

– Ну как? – спросила она, слегка покрутившись.

Митя оглядел её с ног до головы, уголки губ дрогнули:

– Как настоящая помощница следователя.

Настасья фыркнула и прищурилась:

– А ты почему в джинсах?

Митя ухмыльнулся:

– Потому что я – старший. Мне можно. А ты пока салага, тебе по уставу форма положена.

Они вышли из квартиры. Митя нажал кнопку вызова лифта, но Настасья тут же остановила его, качнув головой:

– Нет, на лифте не поедем. У меня фобия: в детстве застряла и пару часов не могла выйти, – сказала она спокойно, будто уже давно привыкла объяснять.

Митя чуть приподнял бровь, но не стал спорить:

– Ладно.

Они спустились по лестнице. Настасья чувствовала, как он идёт рядом – шаги его уверенные, ровные, а её сердце всё равно билось чуть быстрее обычного.

Глава 14

Через пару часов они уже были на месте. С этой стороны парк оцепили: натянута лента, у входа стояли двое милиционеров в форме. Воздух пах сырой травой и табачным дымом – один из постовых прятал в ладони сигарету, но быстро вытянулся, когда увидел Митю.

Его пропустили сразу, без вопросов, лишь коротко отдали честь. Настасья, шагая рядом, заметила: никто даже не попросил показать удостоверение.

Они прошли за ленту. И там, у берёз, Настасья увидела мужа погибшей. Он выглядел бледным, осунувшимся, с тёмными синяками под глазами, будто за эти дни постарел лет на десять. Его руки были скованы за спиной. Рядом стояли двое мужчин в штатском. Они кивнули Мите коротко, по-деловому, взглядом скользнув на Настасью.

Митя кивнул Настасье, чтобы та держалась немного позади. С мужа сняли наручники, оставив по бокам только конвой.

– Начинаем следственный эксперимент, – ровно произнёс один из парней в штатском, доставая блокнот. – Время… зафиксировали.

В этот момент к группе подошёл Кузьмин. Он осмотрел задержанного, мельком кивнул операм и вдруг задержал взгляд на Настасье.

– Я тебе что говорил? – сухо бросил он Мите.

– Она просто наблюдатель, – ответил тот без колебаний.

Кузьмин усмехнулся, но в его усмешке не было веселья.

– Смотри, Шереметьев. У нас тут следствие, а не кружок юных журналистов.

Его взгляд задержался на Настасье чуть дольше, чем требовалось, но он тут же отвернулся, оставив после себя холод.

Муж Галины кашлянул, будто пересохло в горле.

– Ну, показывай, как всё было, – тихо сказал ему Митя, но голос был жёсткий.

Подозреваемый шагнул на тропинку. Его походка была неровной, он то и дело опускал голову.

– Мы… поссорились, – начал он, и слова давались с трудом. – Я хотел, чтоб она домой вернулась. Она… собралась уходить. К нему. К любовнику.

– Конкретнее, – напомнил Митя. – Где вы встретились?

Муж махнул рукой на поворот тропинки:

– Вот тут. Она шла быстро, я догнал… Сначала хватал за руку. Кричал. Она вырывалась.

Настасья открыла блокнот, торопливо писала каждое слово. Буквы получались сбивчивые: сердце стучало громче, чем ручка скользила по бумаге.

– Потом что? – спросил второй оперуполномоченный.

Мужчина облизнул пересохшие губы:

– Я… я её схватил за горло. Вот так… – он неловко потянулся вперёд, но конвоир перехватил его руку, не давая слишком играть сцену. – Она пыталась кричать, а я сильнее.

– Сколько времени держали? – уточнил Митя.

– Не знаю… минуту, может меньше. Потом… она упала. Я смотрел, как она лежит. И не двигалась уже.

Он говорил тихо, будто сам не верил, что произносит эти слова.

– Дальше? – снова сухой голос следователя.

– Я… положил ей руки вдоль тела. Не знаю зачем. Просто… показалось так, лучше. – Мужчина сглотнул. – Потом ушёл.

Настасья резко подняла голову: эти слова ударили сильнее, чем она ожидала. Она вспомнила бледное лицо женщины в траве, идеально ровные руки.

В тот вечер трава вокруг тела была примята странным образом. На первый взгляд – круг. Но если смотреть под углом, в линиях примятой травы угадывался перекрёстный след, словно кто-то нарочно уложил стебли. Тогда она решила, что это просто тени, а теперь в блокноте машинально выводила этот знак.

Митя нахмурился:

– Орудие применяли? Ремень, верёвка?

– Нет. Руками, – глухо сказал муж. – Своими.

Секунда тишины повисла над всем парком. Даже собака у конвоира тихо заскулила, словно почуяла что-то не то.

Младший следователь сделал пометки, кивнул.

– Зафиксировали. Достаточно.

Конвоиры снова защёлкнули на его запястьях наручники и повели к машине. Мужчина опустил голову, ни на кого не смотрел.

Настасья осталась стоять. Ручка дрожала в её пальцах, строчки в блокноте переплелись. Она не знала, что чувствует – отвращение, жалость или холодный страх.

Митя подошёл ближе, бросил на неё взгляд:

– Всё услышала?

Она кивнула.

– И записала, – тихо сказала Настасья.

Настасья заметила, что Митя смотрит куда-то в сторону, будто обдумывая своё.

– Что-то не так? – осторожно спросила она.

Он чуть прищурился, задержал взгляд на её лице и коротко сказал:

– Потом. – И кивнул в сторону машины.

Они сели в «десятку» и выехали с места преступления. Несколько минут ехали молча: Настасья то и дело бросала на него косые взгляды, но не решалась первой нарушить тишину.

Наконец Митя заговорил, не отрываясь от дороги:

– К сожалению, всё совпадает – поза тела, следы, время смерти.

Настасья сжала блокнот на коленях.

– То есть… это действительно он? – голос её дрогнул.

Митя коротко пожал плечами:

– Для следствия – да. Для меня… пока вопросы остались. Но дело закроют. Скажут: «не на то тратишь ресурсы». Либо забудь, либо…

– Либо? – Настасья сразу подалась вперёд, в голосе зазвенело любопытство.

Он вдохнул, сжал руль крепче, чем нужно:

– Либо вести самому. Но тогда всё будет дольше, сложнее, в обход. И придётся искать самому доказательства.

– И?.. – она не удержалась, взгляд её блеснул.

Митя мельком посмотрел на неё и нехотя сказал:

– Мне это не нравится. Но твоя помощь может пригодиться. В этом деле что-то не сходится. Чутьё подсказывает. И этот псих с рогами не даёт покоя.

Настасья вскинула брови, ловя его взгляд:

– Значит, ты мне веришь?

Он отвёл глаза к дороге, помолчал пару секунд:

– Может, кто-то подшутил. А может, и нет. – Его голос прозвучал тише, чем обычно, будто он сам не хотел признавать этого вслух.

Руки его сильнее сжали руль, пальцы побелели на коже.

– И ещё… – он сделал паузу, словно решая, стоит ли продолжать. – Тот странный знак на земле.

Настасья нахмурилась:

– Кстати… я его в этот раз не заметила.

Митя покачал головой:

– Потому что его больше нет. Кто-то подтёр. А может, сами эксперты наследили, они не всегда деликатны. На снимках тоже пусто.

В салоне повисла тишина, прерываемая лишь гулом мотора. Настасья сжала ручку блокнота так, что костяшки побелели.

– А как будем вести следствие? – спросила Настасья, прерывая тишину. – Сидеть в парке? Ловить на живца?

Её руки задрожали, она понимала, что вступила на опасную игру, но не собиралась сдаваться.

Митя, увидев её дрожь, взял её за руку.

– Нет, рисковать тобой не будем. Походим по соседям, поговорим с теми, кто её знал. Осмотрим парк ещё раз – днём. Но только через неделю.

– Почему через неделю? – удивилась Настасья.

– Сейчас нас туда не подпустят, – объяснил он. – Место отцеплено, эксперты дорабатывают. А если я буду крутиться там без повода – вопросы начнутся, и от дела меня сразу отстранят.

Он чуть сжал её руку, будто фиксируя внимание:

– Через неделю всё стихнет. Мужа посадят, протоколы закроют, посторонним в парке уже никто мешать не станет. Тогда и посмотрим ещё раз.

Настасья кивнула, хотя внутри бурлило: неделя казалась вечностью.

Митя вдруг добавил, чуть смягчив голос:

– Ты, наверное, голодная. Поехали перекусим.

Она хотела отказаться, но желудок предательски напомнил о себе.

– А куда?

– Есть одно место. Китайцы готовят. Лапшу на вынос возьмём.

Они заехали в невзрачное кафе с красными фонариками у входа. Внутри пахло соевым соусом и жареным мясом. Митя заказал лапшу и рис в пластиковых коробках, бутылку минералки. Когда они вышли, в руках у Настасьи уже была горячая еда, от которой поднимался пар.

– А теперь покажу тебе кое-что, – сказал он, заводя машину.

Глава 15

Они заехали на Воробьёвы горы, припарковались у смотровой площадки. Москва лежала внизу, словно раскиданная карта: светящиеся мосты, тянущиеся вереницы фар, огненные цепочки окон в домах. Ночь была ясной, тёплой, но ветер с реки трепал волосы и приносил прохладу.

Сели на капот, открыли пластиковые коробки. Лапша пахла остро и сладко, от риса шёл пар. Настя смеялась, когда у неё то и дело свисала лапша с вилки.

– Ну ты даёшь, – фыркнул Митя. – Никогда вилкой не ела?

– Так я обычно культурная: дома, с тарелки, а не на капоте.

– Вот и привыкнешь, – он кивнул. – Настоящая жизнь – не за столиком с белой скатертью.

Он начал рассказывать истории из службы. Сначала смешные: как курсанты маршировали в три ночи из-за потерянного сапога, как один прапорщик путал строевую песню и заставлял петь частушки. Настя смеялась, даже икнула от смеха, прикрывая рот рукой.

Но потом голос Мити изменился. Он замолчал, посмотрел вдаль, на сверкающий город.

– А один раз, – сказал он тише, – ночью дежурили на окраине. Было холодно, сыро. Вдруг на пустыре – пацан. Маленький, лет двенадцать. Стоит и смотрит. Ни слов, ни движения. Мы окликнули – молчит. Подошли ближе – а он весь в крови. Не своей, матери.

Настя замерла, не донеся вилку до рта.

– Что… что с ним было?

– Мы его забрали. Потом милиция нашла отца. Пьяный зарезал мать. – Он сжал челюсть. – Пацан тогда не плакал. Только смотрел. А у меня всё внутри дрогнуло. До сих пор глаза его стоят.

Он резко замолчал и сделал вид, что ест, будто пожалел, что рассказал. Но Настя видела, как напряглись его плечи, как глаза стали темнее.

Она положила вилку, тихо спросила:

– И что ты сделал?

– Что мог. Открыл дверь в машину, посадил, закутал курткой. А дальше – протокол, опека. Бюрократия. – Он хмыкнул. – А мне хотелось просто сесть рядом и сказать, что он не один. Но у нас это не принято.

Молчание повисло. Настя смотрела на огни города, а чувствовала только его голос рядом.

– Ты ведь хороший, – вдруг сказала она. – Хоть и делаешь вид, что каменный.

Он усмехнулся, покачал головой:

– Хорошие быстро ломаются.

– А ты?

– А я… стена. Высокая и холодная. – Он посмотрел на неё внимательно. – Ты сама это уже поняла.

Она улыбнулась, но глаза её блестели. И в этот момент ей стало удивительно спокойно: в его холоде вдруг проступило тепло, которое он сам, может, и не осознавал.

– Спасибо, – тихо сказала она. – За то, что показал. И Москву, и себя.

Он пожал плечами, но по взгляду она поняла: для него это тоже было важно.

Они доели лапшу, сложили пустые коробки в пакет. Ветер подхватывал запах соевого соуса и смешивал его с ночной прохладой.

– Пойдём, – вдруг сказал Митя. – Тут рядом площадка. Вид лучше.

Они прошли несколько шагов, и город раскрылся перед ними шире. Внизу текла Москва-река, по мосту ползли огненные цепочки фар. Далеко, над Останкино, светился красный огонёк башни.

Настя замерла, облокотившись на перила.

– Красиво… – сказала тихо.

– Москва всегда красивая, – согласился он. – Просто не всегда есть время посмотреть.

Они молчали какое-то время, слушая шум ветра и редкие голоса позади. Настя почувствовала, как внутри рождается вопрос:

– А если всё это закончится… что ты будешь делать?

Он усмехнулся уголком губ:

– Работать дальше. Дела не закончатся.

– Нет, я про другое. – Она повернулась к нему. – Ты когда-нибудь думал… как жить потом? Без протоколов, без убийств, без этой грязи?

Митя пожал плечами.

– Жить как все? – он посмотрел на неё пристально. – Не умею.

– Но ты хочешь?

– Хочу… иногда.

Он отвёл взгляд на огни города, будто там был ответ. Настя вдруг ощутила, что это признание для него дороже тысячи слов.

Она улыбнулась и сказала тихо, почти неслышно:

– Может, у тебя ещё получится.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде впервые не было ни холода, ни недоверия – только усталое, живое тепло. Настя вдруг поймала себя на том, что ей совсем не хочется уезжать отсюда.

Они ещё постояли у перил, глядя вниз на Москву, и ни один не торопился уходить. Ветер трепал волосы Настасьи, поднимал полы его куртки. Она украдкой посмотрела на Митю: строгий силуэт лица, взгляд, впившийся в дорогу.

Он словно что-то решал внутри себя, а потом коротко кивнул:

– Пора.

Дорога назад прошла молча, но не тягостно – скорее, с ощущением, что разговор между ними продолжается без слов.

Когда они остановились у её подъезда, Митя заглушил мотор и на секунду задержал руку на руле. Потом повернулся к ней, и взгляд его был непривычно мягким.

– И, Настя… не делай глупостей, – сказал он.

Она уже открыла дверь, но в этот момент почувствовала: его рука чуть дрогнула, будто хотел коснуться её плеча – остановить, задержать. Он сдержался. Но этого мгновения хватило: по коже пробежал ток, дыхание перехватило.

– Хорошо, – ответила она едва слышно.

Она вышла из машины, шагнула к двери подъезда. Но, обернувшись, увидела, что он всё ещё сидит, глядя ей вслед. Свет фар выхватывал из темноты её фигуру. Настя вдруг ясно поняла: впервые за долгое время ей не хотелось подниматься домой одной.

Глава 16

Настасья ждала звонка от Мити. После того вечера на Воробьёвых горах ей казалось, что между ними что-то изменилось: он рассказывал, шутил, даже позволил себе быть другим – живым. Ей хотелось услышать его голос снова, хотя бы на секунду.

Но Митя будто поставил стену обратно. Он предупредил заранее: бумажной волокиты по мужу Галины – выше крыши. В редакцию она ходила, новости слушала, а звонка всё не было.

– Сиди тихо, – твёрдо сказал он, когда она в шутку предложила пойти одной в парк. – Подождёшь. Четыре глаза лучше, чем два.

Настасья кивнула тогда, но внутри разливалось раздражение: неужели для него их вечер ничего не значил? Или он просто не мог позволить себе шагнуть дальше? Может, он и правда прав – в его мире нет места для личного.

Она хотела возразить, сказать, что тоже умеет быть осторожной, что справилась бы и одна. Но остановилась: он был прав, и спорить не имело смысла. Да и подрывать доверие майора ей совсем не хотелось – слишком дорого дался тот крохотный шаг к сближению.

Тем более Артур накинул ей ворох статей: кафе, рестораны, летние веранды – всё это нужно было сдавать к концу недели. Она сидела над текстами с утра до вечера, сроки снова горели. Работа отвлекала, но при каждом звонке телефона сердце вздрагивало – а вдруг это он.

Через пару дней, заканчивая материал про новые рестораны Москвы, она подняла голову – к её столу подошла Олеся.

– Слушай, мне тут Борька шепнул, что подвозил тебя на мотоцикле, – сказала она, хитро прищурившись.

– Ну да, было дело. А что такое? – Настасья откинулась на спинку стула.

– А у вас что-то намечается? – с ленивой усмешкой спросила Олеся.

– Да нет, – Настасья отмахнулась. – Он просто подвёз, и всё.

На лице Олеси мелькнула тень, будто она подгрустнела.

– Ну ладно… пойду я тогда.

– Да что такое, можешь сказать? – насторожилась Настасья.

Олеся закусила губу, потом решилась:

– Я никому не говорила… Я замуж выхожу.

– Ого! Поздравляю! А когда? – Настасья распахнула глаза.

– Завтра, – шепнула Олеся.

– Ой, так быстро? – выдохнула Настасья.

– Тише ты, – шикнула подруга. – Не хочу, чтобы Артур Павлович узнал.

– Ну ладно, не моё дело. Но зачем скрывать? – удивилась Настасья.

– Я потом тебе расскажу. На свадьбе, – мягко улыбнулась Олеся.

– Ты меня приглашаешь? – глаза Настасьи засветились. Ей и правда хотелось развеяться.

– Вот как раз об этом разговор… Мы с тобой хорошо общались, но я не планировала тебя звать. Потому что у тебя нет парня. А у нас свадьба – только для парочек. Так мы с мужем решили. Когда узнала, что ты встречаешься с Борькой, я обрадовалась. А теперь расстроилась… получается, не попадёшь.

– Почему же? – Настасья хитро прищурилась. – У меня кавалер есть. Я приду.

– Правда?.. – Олеся расплылась в улыбке. – Тогда вот, приглашение. – Она достала из сумки конверт.

На картонке, выскользнувшей наружу, было напечатано: «Настасья и Борис». Ниже – «Ресторан «Космос», 19:00».

– Извини, там про Борьку муж написал. Ты можешь даже без подарка приходить, – добавила Олеся доверительно.

Настасья хмыкнула: само сочетание её имени рядом с Борькой выглядело так, будто судьба решила пошутить. Но мысли тут же ускользнули в другую сторону.

Она вспомнила светлые волосы Мити, его тёмные глаза, которые казались ещё строже на фоне спокойного голоса. Вспомнила, как он смотрел на неё – так, будто пытался удержать от необдуманных шагов. И, несмотря на всё, уголки её губ дрогнули в улыбке.

Решительно поднявшись из-за стола, Настасья кивнула Артуру:

– Я дописала статью. Пойду на обед.

Он лишь махнул рукой, даже не отрываясь от бумаг.

Настасья вышла в коридор, достала телефон и, поколебавшись всего секунду, нажала нужную кнопку. Гудки тянулись долго, и сердце билось в такт каждому из них.

Телефон ожил, и в трубке наконец раздался его голос:

– У аппарата… как слышно из подвала?

Настасья не удержалась и рассмеялась, прижимая трубку к уху:

– Ты неисправим.

– Ну а что, – спокойно отозвался Митя. – Для моей журналистки из цоколя – самое точное приветствие.

– Журналистка из подвала, – поправила она, фыркнув. – Звучит как кличка.

– Лучше, чем «неугомонная», – усмехнулся он. – Так что случилось? Ты ведь не просто так звонишь среди рабочего дня.

– Это не по нашему делу, – серьёзно сказала Настасья в трубку. – Меня подруга из редакции позвала к себе на свадьбу. Завтра, в 19.

На другом конце линии послышалось короткое молчание, потом спокойный голос Мити:

– Ну, хорошо тебе провести время. Завтра всё равно не сможем ходить по соседям.

– Это ещё почему? – уточнила Настасья.

– Недавно туда уже ходили следаки, – ответил он. В голосе звучала привычная сухая деловитость. – Подтверждали показания, что муж выходил ночью из их квартиры. Если мы снова там объявимся, да ещё вместе… разговоров будет много.

Настасья прикусила губу.

– Да я и не про это… В общем… – она выдохнула и почти на одном дыхании выпалила: – У меня приглашение на двоих. Мне нельзя идти одной.

Слова прозвучали слишком быстро, словно она боялась, что он её перебьёт или откажет.

В трубке повисла тишина. Она даже услышала, как на том провода Митя переворачивает бумагу. Потом он отозвался:

– Да… завтра могу поменяться с другим. Он мне должен смену.

В этот момент Настасья различила в трубке мужские голоса, чей-то торопливый топот. Один из сотрудников сказал взволнованно: «Самоубийство!» – и звук тут же заглушился.

– Так, Настасья… – голос Мити снова стал взволнованным. – Тут у меня дело срочное. Завтра буду у тебя в 18:30. Будь готова.

Настасья осталась сидеть с телефоном в руке. Экран погас, а она всё смотрела на него, словно ожидая, что голос Мити прозвучит снова. И впервые сама себе призналась: она ждёт завтрашнего вечера не только ради свадьбы и журналистского любопытства.

Следующим вечером Настасья сидела на краю кровати, перед ней на стуле висели два платья. Оба висели в шкафу давно: одно – светло-голубое, почти девичье, лёгкое; другое – чёрное, чуть строже, с тонким поясом. Она перебирала ткань пальцами и думала не о том, что подумают гости на свадьбе, а о том, какое впечатление произведёт она на Митю.

– Голубое – слишком нежное, подумает, что я дурочка. Чёрное – слишком официальное… но, может, он как раз оценит? – размышляла Настасья, поднимаясь и вертясь перед зеркалом.

Она поймала своё отражение: глаза блестели так, будто это было не просто платье для праздника, а её маленькая битва за внимание человека, к которому тянет всё сильнее.

Настасья всё-таки остановилась на голубом платье. Лёгкая ткань струилась по фигуре, оттеняя её плечи и шею. Она собрала волосы в свободные локоны, которые падали на спину и мягко обрамляли лицо – прическа выглядела словно небрежная, но в этом и заключалась её лёгкая прелесть.

Настасья посмотрела на себя в зеркало и неожиданно улыбнулась. Отражение будто показывало совсем другую девушку – лёгкую, свежую, ту, которой давно не удавалось побыть в круговороте серых будней и чужих смертей.

Она взяла маленькую сумочку, бросила туда помаду, блокнот и телефон. Ещё раз критически оглядела себя с ног до головы и выдохнула:

– Ну, поехали…

Ровно в 18:30 зазвонил телефон.

– Спускайся, – прозвучал в трубке знакомый голос. – Я жду возле машины.

Сердце подпрыгнуло. Настасья быстро накинула лёгкий жакет и вышла из квартиры. Лестничная клетка гулко отзывалась эхом её шагов – серебряные каблуки звенели о ступеньки, словно отбивали свой ритм.

Глава 17

На улице воздух был свежим, отдающим запахом тополей и асфальта, только что политого из рабочей машины. У подъезда стояла тёмно-синяя «десятка». На неё, чуть прислонившись к капоту, ждал Митя – в строгом чёрном смокинге, с идеально сидящей бабочкой.

Он заметил её сразу, и его взгляд задержался чуть дольше, чем нужно. Уголок губ дрогнул в улыбке.

– Ты такая… светлая, – сказал он после короткой паузы. – Как настоящая лесная нимфа.

Настасья смутилась, но её губы сами собой тронула улыбка.

Он бросил недокуренную сигарету в урну и, словно в старом фильме, протянул ей руку – сдержанно, но так, будто приглашал на бал.

Настасья взялась за его ладонь, и сердце почему-то дрогнуло.

– Ты что, куришь? – спросила она с лёгким укором, пытаясь спрятать улыбку.

Митя скосил глаза в сторону, усмехнулся краем губ:

– Нет. Бросаю.

– Хорошо выглядишь для человека, который «бросает», – не удержалась она.

Он чуть подался к ней ближе, глядя прямо в глаза.

– А ты… выглядишь так, что забываешь обо всём остальном, – сказал он негромко.

Настасья почувствовала, как щеки заливает румянец, и быстро отвернулась, будто поправляя платье. Серебристые туфли тихо цокнули о ступеньку.

Митя, не спеша, повёл её к машине. Их руки всё ещё были соединены, и он, казалось, даже не думал отпускать.

Они ехали молча, город ещё не загорался вечерними огнями, но глаза одной девушки уже блестели, отражая редкие всполохи фар. Митя, ведя машину, скользнул на неё взглядом и, неожиданно для самого себя, сказал:

– У тебя красивые глаза.

Она смутилась, но не отвела взгляда в сторону – наоборот, позволила ему заметить, как зрачки блестят в полумраке.

Через пару минут они остановились у «Космоса» – массивного советского ресторана, ещё державшегося на волне былой роскоши. У входа теснились иномарки и «Волги» с блатными номерами. На крыльце дымили мужчины в дорогих костюмах, женщины поправляли меха и блестящие сумочки.

Само здание возвышалось над улицей, с колоннами и широким крыльцом. По ступеням вёл ковровый настил бордового цвета, слегка вытертый посередине от тысяч ног. На дверях – латунные ручки, отполированные руками посетителей до блеска.

Митя первым открыл перед ней тяжёлую стеклянную дверь. Внутри Настасью окутал запах жареного мяса, коньяка и дорогих духов. В холле потолок был украшен хрустальной люстрой, свет отражался в зеркальных панелях, а с боков тянулись широкие лестницы с ковровыми дорожками.

– Поднимаемся, – тихо сказал Митя, предлагая локоть.

Они медленно пошли наверх, сквозь поток гостей, а Настасья чувствовала, как все взгляды – на её платье, на его смокинг, на то, как они смотрятся вместе – задерживаются чуть дольше, чем на остальных.

Зал встретил их светом хрустальных люстр, лёгким гулом голосов и запахом вина. По углам играл квартет – скрипка, рояль и саксофон вплетали в атмосферу что-то из старого джаза. Официанты в белых перчатках сновали между столами с подносами шампанского и закусок.

Свадьба оказалась камерной – Настасья на вскидку насчитала не больше сорока человек. Люди держались группками: кто-то беседовал у барной стойки, кто-то уже пробовал закуски, смеялись и чокались бокалами.

Её заметила Олеся – сияющая в белом платье с вышивкой. Она тут же потянула за руку высокого мужчину и подбежала к Настасье.

– Как я рада тебя видеть, Настасья! – воскликнула она и по-дружески чмокнула её в щёку. – А это твой кавалер?

– Настасийя и Барись, – сказал жених с заметным акцентом, склоняясь в учтивом полупоклоне. Его лицо было типично европейским: высокий лоб, прямой нос, лёгкая щетина, глаза светло-серые, в уголках уже мелькали морщинки улыбок. Чуть длинноватые волосы были аккуратно уложены, костюм сидел безупречно.

Олеся сдержанно улыбнулась и, повернувшись к своему избраннику, перешла на французский:

– Mon chéri, c’est mon amie Nastassia… et son ami Mitya.

Француз засиял, как будто спеша извиниться за свой русский, и с акцентом повторил:

– Митьйа, плохо говорить по-русски.

– Ну, проходите на фуршет, – оживлённо сказала Олеся, поправляя подол платья. – А я пойду других гостей поприветствую.

Она легко взяла мужа за руку и увела его к группе пожилых гостей, оставив Настасью и Митю одних у длинного стола с закусками.

Митя усмехнулся, но в его взгляде мелькнула тень, которую Настасья не успела прочесть.

– Борис, значит… – произнёс он вполголоса, словно смакуя это имя.

Настасья поспешно подняла бокал шампанского, чтобы спрятать смущение:

– Глупость это всё. Шутка редакционная, и не более.

Он чуть кивнул, сделал вид, что переключился на закуску, но уголок губ выдал его настроение. Настасья невольно задумалась: он просто подшучивает… или всё-таки ревнует?

Она поймала себя на том, что этот вопрос почему-то грел её больше, чем все огни «Космоса» вокруг.

Тамада в микрофон бодро объявил:

– А теперь, дамы и господа, по традиции – белый вальс! Дамы приглашают кавалеров!

Зал зашумел, гости с улыбками переглядывались, кто-то уже поднимался. Настасья встала и, сама удивляясь своей смелости, протянула руку:

– Митя… потанцуешь?

Он посмотрел на неё с лёгкой усмешкой и встал.

– Если дама приглашает, отказывать неприлично.

Они вышли на середину зала. Музыка зазвучала мягко, скрипка и пианино переплелись в старомальчишеском вальсе. Настасья положила ладонь ему на плечо, а его рука легла ей на талию. Они закружились, сначала осторожно, потом свободнее.

Свет люстр отражался в её глазах, и Митя вдруг сказал негромко, так, чтобы слышала только она:

– У тебя сердце стучит так, что, кажется, слышит весь зал.

– А это твоя вина, – шепнула она, опуская взгляд.

– Тогда не буду извиняться, – усмехнулся он, чуть прижимая её ближе.

Настасья подняла глаза. Его лицо было совсем близко, дыхание касалось её щеки. На секунду всё вокруг исчезло – шум зала, смех, аплодисменты. Остались только музыка и он.

Она поймала себя на мысли: ещё чуть-чуть – и всё изменится.

Музыка текла плавно, гости кружились вокруг, но Настасья уже ничего не замечала. Она чувствовала только руку Мити на своей талии и его взгляд, который прожигал её до дрожи.

– Ты слишком красивая для подвала, – сказал он вдруг тихо, с полуулыбкой.

Настасья не удержалась и рассмеялась, но в смехе слышалась лёгкая нервозность. Она подняла глаза – их лица оказались так близко, что одно неверное движение, и их губы коснулись бы. Сердце ухнуло вниз.

– Митя… – прошептала она, не зная, что сказать дальше.

Он чуть склонился к ней, в его глазах промелькнула решимость, и в этот миг…

дзинь-дзинь-дзинь!

Олеся поднялась вместе с женихом и позвала гостей вниманием лёгким звоном по бокалу.

– Друзья, – её голос чуть дрогнул, – у нас с моим Жаном-Пьером есть для вас новость. Не все знают, но мой муж работает во французском посольстве в Москве. Его срок службы заканчивается, и вместе с этим заканчивается и наша московская история.

Она посмотрела на жениха, тот взял её за руку, и в глазах Олеси блеснули слёзы.

– Он предложил мне руку и сердце… и переезд во Францию, – сказала она уже почти шёпотом, но весь зал услышал. – Я счастлива. И в то же время немного грустно, ведь сегодня мы с вами встречаемся, возможно, в последний раз.

Гости ахнули, зашептались, кто-то хлопнул ладонями. Жених – высокий, темноволосый, с лёгкой небритостью и сдержанной улыбкой – произнёс по-русски с мягким акцентом:

– Российа стала для менйа втарым домам.

Зал ответил аплодисментами, а Настасья, наблюдая за подругой, невольно сжала руку Мити – слишком много перемен вдруг ворвалось в этот вечер.

– Вот почему она не хотела говорить Артуру Павловичу… – пробормотала Настасья, покачав головой.

– Не знал, что у тебя подруга встречается с послом, – спокойно сказал Митя, всё ещё держа её ладонь в своей.

– Да и я не знала, – так же тихо ответила Настасья и посмотрела на него. В её глазах скользнула тень грусти.

Митя заметил это движение, притянул её ближе и легко приобнял. Его голос прозвучал просто, но уверенно:

– Пойдём поздравим Олесю?

Митя мягко отпустил её ладонь, но всё же оставил руку на её талии, ведя сквозь толпу. Настасья шла рядом, и ей вдруг показалось, что они действительно выглядят парой: кто-то из гостей обернулся, кто-то даже улыбнулся, будто подмечая эту гармонию.

Зал гудел тихим разговорами, звенели бокалы, в углу струнный квартет играл лёгкую музыку. Между столами мелькали белые скатерти, цветочные композиции и подносы с шампанским.

Олеся стояла в центре с женихом, сияя от счастья. Увидев Настасью и Митю, она расплылась в ещё более широкой улыбке.

– Вот и вы! – сказала она, чуть волнуясь, будто эти двое для неё тоже были важны.

Митя первым шагнул к Олесе и её жениху, слегка склонил голову и сказал спокойно, без лишних эмоций, но уважительно:

– Поздравляю вас. Желаю долгих лет вместе и только радостных дней.

Жених улыбнулся и крепко пожал ему руку.

Настасья шагнула следом. Улыбка у неё вышла тёплой, чуть влажной от подступающих слёз. Она обняла Олесю и прошептала:

– Ты заслуживаешь счастья. Пусть у тебя там будет дом, где всегда светло, и человек, который будет любить тебя сильнее всего на свете.

Олеся всхлипнула и прижала её к себе, а потом посмотрела на Митю, словно благодарила его тоже – за то, что Настасья пришла не одна.

Олеся посмотрела на своего мужа. Тот коротко кивнул ей – движение получилось сдержанным, почти официальным, но в этом кивке было всё: одобрение, уверенность и тихая поддержка. Она улыбнулась сквозь слёзы и, словно успокоившись, крепче сжала его руку.

Настасья невольно залюбовалась этим моментом – они были будто из другого мира, гармоничные, уверенные. На секунду ей показалось, что и у неё рядом тоже есть такая надёжность: рука Мити всё ещё мягко касалась её спины.

Олеся крепко сжала её ладонь, почти умоляя:

– Извини, что я сейчас на тебя это так взваливаю… Но из-за переезда мы пока не можем забрать своего шпица. Стивена. Помнишь, я показывала тебе его фотки? – её глаза блестели, голос дрогнул. – Мы ещё не выбрали квартиру во Франции, не знаем, в каком районе будем жить. На работу у Жана оплатят гостиницу на первое время, а туда с собакой нельзя.

Она сделала короткий вдох и посмотрела Настасье прямо в глаза:

– Сможешь ли ты взять его на передержку? Я не могу никому другому доверить.

Жан, высокий, статный, сдержанно улыбнулся, глядя на жену. Видно было: он не до конца понимал, что именно та говорит на русском, но догадывался по интонации. Его взгляд был внимательный, одобрительный, словно он тоже просил за них.

Настасья замерла. Мысль о том, что в её квартире может поселиться пушистый рыженький Стивен с умными глазами, была и неожиданной, и тёплой одновременно. Она уже почти открыла рот, чтобы согласиться, как рядом тихо усмехнулся Митя:

– Ну вот, теперь у тебя есть напарник, – сказал он негромко. – Пушистый и честнее нас всех.

Настасья фыркнула, но улыбка сама собой появилась на лице. Она взглянула на Олесю – та смотрела с мольбой и благодарностью.

– Ладно, – кивнула Настасья. – Возьму Стивена. Олеся облегчённо выдохнула и крепко обняла её.

Настасья почувствовала, как рука Мити снова легла ей на спину. И в этот момент она поняла: втянулась не только в чужое расследование, но и в чужую жизнь. И дороги назад уже не будет.

Глава 18

В какой-то момент Настасья поймала себя на том, что думает вовсе не о свадьбе. Перед глазами снова встало лицо Галины Меркуловой – бледное, с ровно уложенными руками. И этот странный круг в траве, о котором Митя сказал, что «его больше нет».

Она машинально взяла салфетку и нарисовала на ней символ, который видела в парке. Скомкала и спрятала в сумочку.

Митя заметил её движение и тихо наклонился:

– Даже здесь?

– Даже здесь, – упрямо ответила Настасья.

И в тот момент она поняла: её жизнь уже разделилась на «до» и «после». Свадьбы, рестораны, работа в редакции – всё это оставалось, но где-то рядом шло другое, тёмное, и от него она уже не могла отвернуться.

И вдруг зал взорвался: заиграла знакомая мелодия – «Видели ночь» в весёлом, заводном исполнении. Не томное «Кино», а кавер с саксофоном и ударными – так, что ноги сами рвались в пляс.

– О-о-о, пошло наше время, – засмеялась Настасья, стягивая туфли.

Она вышла босиком на середину зала, хлопнула в ладоши в такт музыке и закружилась в танце. Волосы разметались, платье взлетало лёгкой волной, а смех сливался с музыкой.

Митя остался у стола, скрестив руки. Но взгляд его всё равно тянулся к ней. Он смотрел, как она танцует, и в улыбке его было больше, чем просто насмешка – было что-то тёплое, почти нежное.

Когда песни закончилась, и гости уже вымотались от танцев, кто-то из мужчин вышел на улицу и сказал:

– Ну что, ребята, готовьтесь, сейчас будет сюрприз!

И буквально через минуту небо над «Космосом» озарилось первым залпом. Салюты взмывали один за другим – красные, зелёные, золотые россыпи гремели над головами.

Гости высыпали на крыльцо, кто-то смеялся. Настасья, босиком, с туфлями в руках, вышла вслед за всеми и задрала голову, не отрывая взгляда от неба.

От прохладного воздуха по коже побежали мурашки. Она поёжилась – и в этот момент почувствовала, как Митя набросил ей на плечи свой пиджак.

– Спасибо, – выдохнула она, запахнув ткань.

– Не простудись, – коротко сказал он.

Над головой разрывались фейерверки, толпа гудела, а Настасья вдруг поймала себя на мысли: всё вокруг будто отдалилось, остались только его тёплые руки и тяжёлое небо, усыпанное огнями.

Свадьба подошла к концу. Музыка стихла, последние бокалы шампанского опустели, и зал постепенно рядел. Олеся с Жаном-Пьером стояли у выхода, обнимали гостей, благодарили каждого за то, что пришёл. Настасья крепко обняла подругу, пообещав заехать в ближайшие дни за шпицем.

Небо уже чуть светлело – рассвет подкрадывался к Москве. Настасья и Митя молча направились к его машине, шаги в такт звучали по асфальту.

Возле парковки их окликнул голос:

– Шереметьев?

Митя обернулся. К ним подошёл мужчина лет тридцати пяти, в дорогом костюме, с аккуратной стрижкой и уверенной улыбкой. Лицо было светлым, холёным, руки – ухоженные, с тонкими пальцами. Настасья сразу поняла: человек явно не из «их» круга.

– Лёха? – удивился Митя.

– Ты-то как тут? – Мужчина хлопнул его по плечу, улыбка стала ещё шире. – Не виделись сто лет.

– Вот… по приглашению, – сухо ответил Митя.

Мужчина повернулся к Настасье и вежливо кивнул, потом снова к Мите:

– Ну надо же, однокурсники в одном зале! Я-то в посольстве сижу, сам понимаешь, работы хватает. Скучал по старым временам. Ты, я вижу, тоже при деле?

– Следователь, – коротко сказал Митя.

Мужчина чуть приподнял бровь, но улыбка не исчезла – только стала снисходительной.

– Ну… главное, что нашёл себя, – проговорил он и уже глядел поверх них, явно торопясь дальше, к шумной компании возле входа. – Ладно, рад был встретить. Увидимся.

Он пожал Мите руку и пошёл прочь, не оглядываясь.

Настасья смотрела ему вслед и вдруг ясно ощутила контраст: гладкий, самоуверенный дипломат и сдержанный, уставший, но настоящий Митя рядом с ней. И если честно, ближе был именно он – со своими джинсами, прямотой и этим спокойным взглядом, который почему-то согревал сильнее любых огней ночного города.

Митя открыл перед ней дверцу машины.

– Садись, – сказал он просто, будто ни встреча, ни чужие успехи для него не имели никакого значения.

И именно в этой простоте Настасья почувствовала надёжность.

Машина мягко катилась по пустым улицам. Москва ещё дышала ночной тишиной, лишь редкие огни горели в окнах и мелькали вывески круглосуточных ларьков. Настасья смотрела в боковое стекло, но мысли её вернулись к обронённому слову, которое она случайно услышала в трубке.

– Митя… – она медленно повернулась к нему. – Тогда, по телефону… Я услышала «самоубийство». Что это было?

Он сжал руль крепче, чем нужно, а потом потёр ладонью лицо, будто смывал усталость.

– Не хотел говорить. Не хотел портить тебе вечер. Но ладно… всё равно бы пришлось, – сказал он тихо.

Повисла короткая пауза. Машина проехала перекрёсток на жёлтый, в салоне звенела только тишина.

– Муж Галины, – наконец произнёс Митя. – Он вскрыл себе вены.

– Ах… – Настасья резко вдохнула, закрыв рот ладонями. Сердце колотилось так, будто выскакивало из груди. – Сам? Или… помогли?

Митя бросил на неё короткий взгляд, серьёзный и прямой:

– Сам. Но… – он чуть замедлил машину, будто подбирал слова, – орудие мог принести кто угодно. Хоть журналист, хоть уборщица, хоть случайный прохожий.

Настасья почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она сжала сумочку на коленях и впервые за весь вечер осознала: праздник закончился окончательно.

Глава 19

Они подъехали к её дому. Машина мягко остановилась у знакомого подъезда. Митя первым вышел, обошёл автомобиль и открыл перед ней дверь, протянул руку. Настасья коснулась его ладони и поднялась, но взгляд его был уже не таким, как пару часов назад – строгим, отрешённым.

– Мы знали с тобой, что всё будет не так просто, – сказал он негромко, когда они отошли на несколько шагов от машины. – Кто-то будто намеренно сбивает нам следы. Теперь ещё труднее будет обратиться к соседям или снова пройтись по парку.

Он достал из кармана пачку «Camel» и закурил. Дым белой струйкой поднялся вверх и растворился в прохладном воздухе. Настасья следила за его движениями и вдруг тихо попросила:

– Дай и мне.

Он прищурился, но без лишних слов вытянул к ней пачку. Щёлкнула зажигалка, и на секунду их лица озарило рыжее пламя. Настасья затянулась – кашлянула, но не подала виду.

– Тебе это не идёт, – сказал Митя, наблюдая за ней.

– А тебе? – хмыкнула она, выпуская дым.

Он не ответил, только усмехнулся и отвёл взгляд в сторону. На его лице сквозила усталость, но в этой усталости было и что-то упрямое, от чего Настасье стало тревожно: он не собирался отпускать это дело, даже если официально всё уже закрыли.

Они молча поднялись по лестнице – шаги гулко отдавались в подъезде, запах пыли и старой краски витал в воздухе. Настасья украдкой скользила взглядом по его профилю: усталый, но собранный, но всё же в чём-то уязвимый после сегодняшнего вечера.

На площадке перед её дверью они остановились. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга – тишина была почти осязаемой. Настасья почувствовала, как в груди учащается ритм, будто что-то должно было произойти: слово, шаг, прикосновение.

Митя чуть подался вперёд, и её дыхание перехватило. Но вместо ожидаемого он коротко кивнул, отвёл взгляд и сказал сухо, почти официально:

– Доброй ночи.

Он развернулся и пошёл вниз по лестнице, шаги быстро стихли.

Настасья так и стояла у двери, не торопясь повернуть ключ. В ушах всё ещё звенели его шаги, уходящие вниз. Она прикрыла глаза и на секунду вспомнила тот вальс – как его рука лежала на её талии, как он наклонился так близко, что она почти почувствовала его губы.

– Доброй ночи… – тихо повторила она вслух, будто пробуя его слова на вкус.

Сердце сжалось. Она ясно чувствовала: он хотел большего, но что-то удержало. Дистанция, его работа, страх впустить лишнее в жизнь. Но именно эта сдержанность делала его ещё ближе и опаснее для её сердца.

Она прислонилась лбом к холодной двери, наконец провернула ключ и вошла в квартиру. Внутри было темно, тихо. Но вместо привычной усталости её накрыло странное тепло – ощущение, что с этого вечера для них всё изменилось окончательно.

Прошла неделя.

Квартира наполнилась тихим топотом лап и радостным тявканьем – рыжий шпиц Стивен быстро освоился, облюбовал диван и научился клянчить кусочки с Настасьиного стола. Иногда она ловила себя на мысли, что впервые за долгое время возвращается домой не в пустоту.

Олеся с мужем уже уехали во Францию. Перед самым отъездом Артур Павлович, чуть не прослезился, когда узнал, что теряет одну из лучших журналисток редакции.

– Ну что, Настя, держись… Теперь за Олесю тоже пахать тебе, пока другого не найду, – буркнул он, пытаясь спрятать дрожь в голосе за привычной грубостью.

Дни потекли размеренно. Статьи, встречи, вёрстка. Иногда Настасья задумывалась, почему Митя не звонит. Он объяснял, что его загрузили «под завязку» – закрывал дело мужа Меркуловой, резонанс, кто допустил убийство или самоубийство подозреваемого. Она не стала навязываться и тоже не звонила.

И вдруг – ночь.

Ровно в двенадцать её телефон резко ожил на тумбочке. Настасья вздрогнула, разбудив Стивена: шпиц гавкнул, смешно подпрыгнув на лапках.

На экране – знакомое имя.

– Ты не спишь? – голос Мити был хриплый, будто он только что выдохнул сигаретный дым.

– Уже нет… Что случилось? – Настасья села, крепче прижимая трубку.

Пауза. И только потом он произнёс:

– Снова труп. В том же парке. Только теперь мужской.

Его голос стал ещё ниже, почти глухим:

– Хочешь приехать?

– Да, – без колебаний ответила Настасья. Сердце ухнуло вниз, но она уже знала – откажись сейчас, потом не простит себе.

– Можешь приехать в штатском, – начал он, но слова оборвались. В трубке раздался шум голосов, будто кто-то что-то требовательно докладывал.

– Митя? – Настасья прижала телефон крепче.

Но он только резко выдохнул:

– Собирайся. Я за тобой.

Глава 20

Она осталась сидеть на кровати с телефоном в руках, слыша, как Стивен тревожно тявкнул, будто почувствовал перемену в её настроении. Настасья торопливо натянула джинсы, тёплый свитер, сунула в сумку блокнот и ручку. В зеркале мелькнуло её лицо – усталое, но с блеском в глазах.

Через двадцать минут у подъезда затормозила тёмная «десятка». Митя сидел за рулём, силуэт его был виден в свете фар. Настасья подхватила сумку, поправила прядь и, закрыв за собой дверь, решительно спустилась вниз.

Митя только коротко кивнул, когда она села в машину.

– Пристегнись, – сказал он хрипло, не глядя.

И больше – ни слова.

Мотор загудел, «десятка» скользнула по ночным улицам. За окном мелькали редкие огни круглосуточных палаток: на картонных витринах переливались пиратские DVD с «Матрицей», «Бандитским Петербургом» и «Бригадой».

Вдали ухнул трамвай, и тут же из проезжавшей маршрутки донёсся голос Орбакайте: «Ты уйдёшь…». Эти звуки вплетались в ночь, делая её ещё более московской, тяжёлой и странно домашней.

Настасья сжимала сумку на коленях. Хотелось спросить: кто он, новый мёртвый? как умер? Но она видела, как плотно сжаты губы Мити, как напряжены руки на руле, и решила – лучше дождаться.

В салоне тикали поворотники, фары выхватывали из темноты асфальт. Они ехали так долго молча, что Настасья сама удивилась: этот человек умел сделать молчание тяжелее, чем допрос.

И только когда показалась тёмная линия Измайловского парка, сердце Настасьи ухнуло: всё начиналось снова.

Около парка уже стояла милицейская «буханка». Лента, натянутая между деревьями, колыхалась от ветра. Двое ППСников маялись у двери: один теребил рацию, другой прятал зевок в кулак, пока не заметил Митю и не выпрямился.

– Товарищ майор! – прозвучало почти автоматически. В милиции так часто обращались к старшим, даже если человек был в штатском или звёзд на погонах формально не хватало.

– Работайте, – отмахнулся тот. – Что у вас?

– Да чего… – молодой махнул рукой на землю. – Мужик какой-то. Бухарик. Навернулся с перепою.

Настасья шагнула ближе и замерла. В траве лежал мужчина лет сорока пяти: грязная куртка, стоптанные ботинки, небритое лицо. На виске – рассечённая рана, будто его ударили чем-то тяжёлым. Но больше всего бросалось в глаза другое – тёмная полоса на шее. Руки опять аккуратно уложены возле тела.

– Ты вон на шею глянь, – хмуро заметил второй постовой, старше, с грубым лицом. – Тут не драка. Тут душили.

Митя присел рядом с телом, взгляд его стал острым, цепким. Он перевёл внимание от раны к земле: вокруг валялись осколки бутылки «Столичной» – этикетка ещё прилипла к влажной траве.

– Угу, – только и сказал он.

Настасья едва вдохнула. Она уже хотела отвернуться, но заметила на коре старого тополя виднелись грубые царапины. Сначала Настасья решила, что это буква «Т» или просто след ножа.

Она быстро достала блокнот и, прикрывшись плечом, зарисовала символ. Рука дрожала, линии получались неровными, будто сам воздух мешал вести ручку.

Митя присел рядом с телом, взгляд его задержался нацарапанном круге. Он молчал, но Настасья уловила, как напряглись его плечи.

– Не драка, – глухо сказал он, глядя на постового.

Молодой милиционер переминался с ноги на ногу:

– Да бросьте… Пьянь и пьянь. Подрался с собутыльником, и конец. Чего из-за него сыр-бор?

Митя поднял глаза. Взгляд его был настолько холодным, что парень осёкся и замолчал.

Настасья вжала блокнот в ладони. Внутри нарастало ощущение: кто-то намеренно оставляет знаки. Кто-то играет с ними.

Она подняла голову – и сердце ухнуло. В глубине парка, меж тёмных стволов, стояла фигура. Высокая, неподвижная, с силуэтом, похожим на оленью голову.

Настасья моргнула. Фигура словно растворилась в тени, будто её и не было.

– Что с тобой? – тихо спросил Митя, заметив её взгляд.

– Ничего, – поспешно ответила она и опустила глаза в блокнот. Рука дрожала сильнее, чем прежде.

В голове гулко отдавалась мысль: если мужики-алкоголики могут погибать от рук собутыльников, то откуда тогда этот «олень»?

Мысль звенела в голове, пока они шли к машине. Настасья поймала себя на том, что шаги её ускоряются, будто ей хотелось скорее оказаться рядом с Митей, за закрытой дверью машины.

Они ехали молча. За окном тянулись редкие огни, фонари сменялись провалами темноты. С каждой минутой город казался чужим – будто сам прятал свои тайны. В салоне трещал двигатель, и гулко билось сердце Настасьи – быстрее, чем следовало бы.

Через двадцать минут машина затормозила у облупленного здания с тусклой вывеской «Милиция». Внутри пахло старым табаком, затоптанным линолеумом и пылью из архивов.

В участке возле окошка дежурного снова сидел Сергей Багратионович. Очки сползли на кончик носа, в зубах тлела сигарета.

– Опять с девками шастаешь, Шереметьев? – проворчал он, косо взглянув на Настасью.

– Опять ворчишь, Сергей Багратионович, – отрезал Митя. – Пригляди за ней.

Старик поднял брови, фыркнул, но всё же пробурчал:

– Садись, красавица, расскажи, чего к нам занесло.

Настасья усмехнулась, присела рядом, а он вдруг – сам не ожидая – выдал:

– Хорошо хоть приличная. Не то что те, кто тут обычно бывает. Глаза у тебя умные.

Она удивилась: от ворчливого дежурного это звучало почти как комплимент.

Тем временем за дверью, куда ушёл Митя, послышались голоса. Сначала ровные, потом всё громче. Настасья напряглась, наклонилась чуть ближе к двери.

– Шереметьев! – гремел знакомый, грубый голос. – Хватит ерунду городить!

– Товарищ подполковник, но там же был символ, и не первый раз… – упрямо возразил Митя.

– Символ? – презрительный смешок. – Мало ли что у нас малолетки рисуют! Панки, сатанисты, детишки… Чего ты из мухи слона раздуваешь?

– Это уже второй труп, и…

– Пьяный дебош! – перебил его старший. – Понял? Дебош! И нечего меня грузить своими «закорючками».

Глухой стук – будто ладонью по столу. Настасья вздрогнула.

За дверью наступила тишина. Она прикусила губу, пытаясь угадать: выйдет ли Митя сломленным… или только упрямее.

Глава 21

Дверь кабинета распахнулась, и Митя вышел с каменным лицом. Он коротко кивнул Настасье, махнув рукой в сторону выхода:

– Пошли.

Они вышли на улицу, где ночной воздух пах бензином и мокрым асфальтом. Митя молча открыл перед ней дверцу машины. Настасья села, он хлопнул дверью, обошёл и занял место за рулём.

Машина тронулась, колёса мягко загудели по пустым улицам. В салоне снова воцарилась тишина. Митя сосредоточенно смотрел на дорогу, не бросая на неё ни единого взгляда.

Настасья не выдержала.

– Почему ты не звонил, Митя? – спросила она тихо, но в словах прозвучала укоризна.

Он сжал руль сильнее, чем нужно, скулы напряглись.

– Бумагами по мужу Меркуловой завалили, – он выдохнул сквозь зубы. – А я не люблю звонить, когда нечего сказать.

Настасья нахмурилась, её голос прозвучал тише, но твёрже:

– Ты же знаешь, я не об этом?

Он бросил на неё короткий взгляд, снова вернулся глазами к дороге. На мгновение показалось, что он собирается отшутиться, но вместо этого сказал серьёзно:

– Я не хотел тебя втягивать. Чем дальше лезем, тем опаснее.

– Но я уже там, – ответила она быстро, почти с вызовом. – Я видела всё своими глазами. Я слышала каждое слово.

Митя прикусил губу, пальцы стиснули руль так, что костяшки побелели.

– И именно поэтому мне ещё труднее. Если с тобой что-то случится… – он оборвал фразу, качнул головой и замолчал.

Настасья отвела взгляд в окно. В отражении тёмного стекла она видела своё лицо и его силуэт рядом. Ей хотелось, чтобы он сказал хоть что-то ещё, но в машине снова повисла тишина, прерываемая только звуком мотора.

Настасья уточнила по поводу нового дела:

– А теперь что? Ты ведь понимаешь, это не просто пьянка, где один другого зарезал.

Он усмехнулся – без радости, уголком губ:

– Понимаю. Но начальство думает иначе. Для них – обычный пьяный дебош. Подрался с собутыльником, словили по башке бутылкой, задушили – и всё.

– И так быстро закроют? – в голосе Настасьи прозвучал протест.

– Быстро найдут кого-то из компании, повесят дело – и точка. «Раскрыто». Красиво в отчётах, – Митя говорил спокойно, но в словах слышалась усталость.

Она крепче прижала к себе блокнот, ногти впились в обложку.

– Но символ же… этот знак.

Он помолчал. Машина мягко обогнула поворот, и на его лице, освещённом жёлтым светом фонаря, застыла жёсткая тень.

– А я думаю, что кто-то играет. И очень умно, – сказал он тихо.

Настасья сжала губы, чувствуя, как мороз пробегает по коже от его слов. За окном пронеслась тёмная улица, но внутри стало ещё холоднее.

Она не выдержала тишины и снова заговорила, цепляясь за каждое слово:

– И что же мы будем делать?

Митя повернул к ней голову, его взгляд был спокойным, но жёстким.

– Начнём с начала. С Галины.

И всё же, стоило остаться рядом с ним – и стены рушились.

Глава 22

Машина проехала ещё пару кварталов. В салоне висела тяжёлая тишина, дворники лениво скребли по стеклу. Митя сжал руль, будто хотел задавить всё лишнее, но вдруг ослабил хватку и бросил на неё короткий взгляд.

– Но пока… давай отдохнём. Ты ведь сегодня толком не ела. Что хочешь?

Настасья устало пожала плечами.

– Всё равно.

– Отлично, – уголок его губ дрогнул. – Тогда заберём что-нибудь по пути и посидим в моём кабинете.

Они заехали в круглосуточный ларёк, где пахло свежим тестом и жареным луком. Митя купил пару пирожков и кефир. Настя с улыбкой подумала, что это выглядит куда романтичнее любого ресторана: ночь, пустые улицы, пакет с едой и молчаливый майор рядом.

Кабинет встретил её запахом старой бумаги и табака. Зелёная настольная лампа отбрасывала мягкий свет на заваленный папками стол.

На стене висела карта района, утыканная булавками. На полке – книги по криминалистике, рядом потрёпанные наручники. На вешалке висело его пальто, а под ним аккуратно стояли вычищенные ботинки.

– Уютненько у тебя, – заметила Настя, оглядываясь.

– Это ты так называешь уют? – хмыкнул Митя. – Для меня это склад хлама.

Он достал из пакета еду, придвинул к ней пирожок.

– Угощайся. Не ресторан, но для ночи сойдёт.

– Романтика, – фыркнула она. – Так и вижу заголовок: «Майор кормит журналистку булочками с капустой».

– И кефиром, – добавил он серьёзно. – Баланс вкуса.

Они рассмеялись. Смех разрядил напряжение, и Настя впервые почувствовала, что тяжесть отпускает.

Она вертела пирожок в руках и рассматривала детали. На фотографии в рамке – рота курсантов. Митя среди них – моложе, худой, но с тем же упрямым взглядом. Под картой висел листок с формулами и заметками.

– Это всё твоё прошлое? – спросила она.

– И настоящее тоже, – отозвался он. – Эти стены всё видели.

Их взгляды встретились. В комнате стало особенно тихо, даже тиканье часов будто затаилось. Его рука легла на край стола рядом с её ладонью. Настя задержала дыхание, сердце рванулось вперёд. Казалось, ещё миг – и расстояние исчезнет.

В дверь раздался стук.

– Разрешите? – Сергей Багратионович просунул голову. В руках блестела колода карт. – Ну что вы тут, голубки, скучаете? Давайте в дурака!

Старший опер плюхнулся за стол, разложил карты и посмотрел на них с прищуром:

– Вот это я понимаю! А то сидите, как на похоронах.

– Мы вообще-то работаем, – сухо заметил Митя.

– Работаете, работаете… – махнул рукой Сергей. – От работы кони дохнут. А я вот жив до сих пор. Знаешь почему?

– Потому что хитришь, – вставила Настя.

– Потому что дурака надо включать вовремя, – самодовольно заявил он и щёлкнул картой по столу.

Настя прыснула со смеха, а Митя только покачал головой, скрывая улыбку.

Партия началась. Сергей быстро раскидывал карты и тут же, не стесняясь, заглядывал в руку Насти. Она хлопнула его по пальцам.

– Так нечестно!

– В любви и в дураке все средства хороши, – с важным видом ответил он.

– Это он тебе точно не скажет, – Настя кивнула на Митю. – У него всё по протоколу.

– Ха! – Сергей захохотал. – Да он, небось, если целует, то с рапортом после!

Настя захохотала так, что едва не уронила карты. Митя поднял бровь и процедил сухо:

– В протоколе так и запишем: «Попался с поличным».

– Ах ты, строгий майор! – театрально возмутился Сергей. – Вот так и проигрываю всё женщинам.

– Всегда проигрываешь? – Настя прищурилась.

– Если они красивые, – подмигнул он.

Она рассмеялась, а Митя всё же позволил себе едва заметную улыбку.

Игра затянулась. Сергей то жаловался, что «карты против него сговорились», то вставал и изображал театральный поклон Насте:

– Победительнице вечера!

Она смеялась до слёз, а он вздыхал:

– Вот так и в жизни: женщина всегда выигрывает, а я остаюсь дураком.

– Это потому что сам поддаёшься, – поддела его Настя.

– Поддаваться красивой женщине – не грех, – ответил он и снова подмигнул.

– Ты неисправим, – заметил Митя. – Но чертей в жёны я тебе всё равно не отдам.

– А мне и не надо чертей, – Сергей махнул рукой. – Я простого человеческого счастья хочу.

Настя рассмеялась ещё громче, и даже Митя впервые за вечер усмехнулся вслух.

Когда часы перевалили за три часа ночи, Сергей собрал карты, сунул колоду в карман и зевнул:

– Ладно, дети, разбегайтесь. Завтра снова в бой.

Дверь за ним захлопнулась. Комната снова погрузилась в тишину – но теперь она была не тяжёлой, а тёплой, с эхо недавнего смеха.

Настя подняла глаза на Митю. Его взгляд задержался на ней дольше, чем следовало, и на секунду ей показалось, что всё вернулось к тому моменту, который прервал стук. Но он только сказал:

– Поехали. Отвезу тебя.

Дорога домой прошла в молчании, но это молчание было уже не давящим, а мягким, почти интимным. Настя смотрела в окно, а в отражении видела его профиль – строгие скулы, сосредоточенные глаза. И думала, что к этому молчанию легко привыкнуть. Опасно привыкнуть.

Глава 23

Дома, оставшись одна, она долго не могла уснуть. Сидела на краю кровати, обняв колени, и снова видела тот силуэт в парке. Олений череп, чёрные рога – он стоял так явственно, что сердце до сих пор било в висках.

«Могло привидеться, – убеждала она себя. – Тень, дерево, усталость». Но чем больше она повторяла это, тем сильнее становилось чувство: кто-то наблюдает. И не отстанет.

Она несколько раз ловила себя на мысли – поднять трубку, позвонить Мите, рассказать. Но всякий раз останавливала рука. Он посмотрит с жалостью, решит, что у неё нервы сдали. Нет – лучше молчать. Пусть это будет её тайной.

К утру сон так и не пришёл. За окном серело, и Настасья слушала, как город медленно просыпается.

Под утро Москва оживала: у киосков стучали жалюзи, тянуло свежим хлебом и пылью. Возле остановки стояла палатка с пиратскими дисками – на картонных обложках криво напечатанные Алсу, Руки Вверх!, Britney Spears.

Два подростка спорили, чья кассета «панасоника» играет громче, и дерзко смеялись, заталкивая её в облупленный магнитофон.

Маршрутки одна за другой рычали на повороте, гремя музыкой «Русского радио». Рядом торчал рекламный щит «ИНТЕРНЕТ-КАФЕ – 30 руб/час», перекошенный после ночного дождя.

Москва в эти минуты была серой и шумной, но именно этой серостью казалась живой.

Утром Настасья встретилась с Митей во дворе отдела. Он выглядел мрачным, с папкой под мышкой.

– Поехали, – коротко сказал он. – Мне сказали, что что-то подозрительное видели в ту ночь.

Они прошли через тесный коридор, пахнущий пылью и дешёвым кофе. В комнате для опросов сидели двое постовых – один молодой, щёки ещё не успели покрыться щетиной, другой постарше, с усталым лицом.

Митя задавал вопросы ровно, сухо. Записывал фамилии, время дежурства, проверял отчёты. Настасья сидела рядом, делая вид, что ей положено здесь быть.

И вдруг младший постовой замялся, покосился на старшего и сказал:

– Тут ещё бабка прибегала утром… всё твердила, что видела мужика у подъезда. В длинном пальто и чёрной шляпе. Стоял, курил, смотрел. Сказала – чужой, раньше его тут не было.

Митя приподнял бровь:

– Адрес?

Старуха открыла дверь сразу – будто ждала. Квартира встретила запахом валерьянки и затхлых ковров. Она торопливо заговорила:

– Высокий был, худой, глаза… да я толком и не разглядела, тень одна. Но шляпа точно. Я ещё подумала: кто теперь в шляпах ходит? Стоял, как вкопанный, глядел на дом.

Она показывала дрожащими пальцами в сторону окна, словно фигура всё ещё там. Настасья поймала себя на том, что сердце бьётся чаще – слишком похоже на то, что она сама видела в парке.

– Он ждал кого-то, – продолжала женщина, – я чувствовала.

Когда они вышли, Митя сказал сухо:

– Очередные сказки. Старуха видит тени, а ты готова записывать каждую.

– А если нет? – упрямо бросила Настасья. – А если она и правда что-то заметила?

– Если. – Он пожал плечами. – Только кроме её слов – ничего. Ни следов, ни свидетелей. Проверим для отчётности, и всё.

Проверка ничего не дала: ни камер, ни соседей, которые могли подтвердить. Тупик.

Настасья шла рядом, сжимая блокнот. Перед глазами стояла старуха с её дрожащими руками и взглядом, будто за её спиной всё ещё кто-то стоит. Она понимала: для следствия это пустяк. Но чувство, что женщина говорила правду – о чём-то другом, неуловимом, – не отпускало.

Митя молчал. Только шаги его становились быстрее, будто он хотел уйти от её мыслей так же, как уходил от чьих-то расспросов. Настя поспешила за ним, решив не спорить – время вопросов ещё придёт.

Глава 24

Дежурка пахла холодным чаем и мокрой тряпкой. В коридоре глухо тикали часы, за стеной кто-то лениво печатал одним пальцем – шлёп, шлёп, шлёп.

Митя шёл быстро, слегка сутулясь, как будто хотел стать ниже ростом и прошмыгнуть мимо всех обязательных разговоров. Настасья поспевала рядом, держала рюкзак на одном плече и мысленно повторяла: «Не мешай. Просто смотри».

Кабинет встретил их прежней лампой и картой с булавками, но теперь к стене был прислонён белый щит с чёрными полосами – кто-то принёс импровизированную линейку для фотографий.

На столе лежали три папки, над которыми кропотливо склонился парень. Он поднял глаза, кивнул Мите, Настю отметил коротким, почти вежливым «здрасьте».

– Без протоколов не живём, – сухо сказал Митя, опускаясь в кресло. – Костя, что по отпечаткам с бутылки из квартиры Меркуловой?

– Четыре частичных, два пригодных. Один – муж, второй – неизвестный. Сверяем, – Костя подвигал к себе клавиатуру. – Плюс след обуви на влажном полу, сорок третий размер, протектор как у «Адидосов». Не исключено, что китайская реплика. Пол-Москвы в таких.

– Прелесть какая, – отозвался Митя. – Сергей Багратионович?

– Я тут, – Сергей вошёл с кружкой, на которой облупилась надпись «Лучший опер». – В морге подтвердили время смерти.

Сергей поставил кружку и, не глядя, добавил:

– Морг просит новые лампы, говорят, «на третий труп света не хватит».

– Передай моргу, чтобы пока хватило и нашего, – Митя потер переносицу. – Пиши: «ходатайство о замене освещения», приложим к прайсу на канцелярку. Всё равно не утвердят.

– Запишу, – Сергей ухмыльнулся. – Но для красоты текста добавлю: «в связи с сезонным ростом смертности».

Костя хмыкнул. Настя почувствовала, как неприятно кольнуло изнутри – эта лёгкость рядом со словом «смертность».

Она опустила взгляд на карту: булавки складывались в незаметную диагональ, тянулись от парка к реке и дальше, к старому рынку.

– Можно? – она шагнула к стене. – Если соединить вот эти точки… – провела пальцем – …получится, что третий сектор пустой. Как дыра. Может, он там живёт? Или там его «чистая» зона?

Сергей моргнул, потом почесал висок.

– А журналистка не только карты считать умеет, – проговорил он. – Майор?

Митя поднялся, подошёл ближе, встал рядом так близко, что Настя почувствовала его тепло. Взгляд у него стал внимательным, собранным.

– Не исключено, – сказал он медленно. – Костя, проверь адреса: разрывы связей, отключения света, жалобы на шум. Сергей, пробеги по нашему любимому рынку, поговори с грузчиками. Только чтобы без цирка.

– Цирк – это когда мы шли втроём в морг обсуждать лампы, – буркнул Сергей и, отвесив мини-поклон Насте, скрылся в коридоре.

Они остались втроём. Костя печатал – теперь быстро, двумя руками. Митя молча переставил булавку на сантиметр ниже – чистый, почти женский жест педантичности – и сел, словно поставил внутреннюю точку.

– Ты нормально? – спросил он, не поднимая глаз.

– Да, – соврала она. На самом деле в горле стоял ком, а пальцы ещё помнили рельеф булавки: гладкая головка, тонкий стержень – как укол от прививки, только от нее не становишься защищённой.

– Тогда слушай, – сказал он и протянул ей лист с таблицей. – Что пишут по СМИ. И что – пока нельзя.

Она прочла. Калечащая механика: фамилии, датировки, «нельзя, потому что» и «позже, когда согласуем». Её журналистская часть протестовала, но другая – та, которая за последние дни увидела слишком много – молчала и кивала.

Дверь приоткрылась. В просвет просунулась рука со стаканчиками кофе.

– Я клянусь, я не играю в карты, – сообщил Сергей. – Я мир налаживаю. Вот вам кофе, а мне – доброе слово.

– Пиши сам себе благодарность в объяснительной, – бросил Митя без злости. – И забери с кухни сахар: Костя опять посыпал протоколы.

– Один раз! – возмутился Костя. – И это была сахарная пудра.

Смех получился коротким, но тёплым. Настя поймала себя на том, что улыбается. Она смотрела, как мужчины двигаются между столом, картой и дверью, перебрасываясь короткими репликами, и понимала: это – их мир. Суровый, на сухарях и сарказме, без белых скатертей, зато с ощущением плеча. И в этот мир её – странным образом – впустили.

Глава 25

Ближе к двум ночи кабинет опустел. Костя умчался в лабораторию, Сергей ушёл «налаживать мир» с моргом. Митя задержался у карты, подвинул ещё одну булавку, будто надавил в нужном месте.

– Поехали, – сказал он наконец.

– Домой? – уточнила она.

– Куда же ещё. Завтра – снова здесь.

Они вышли в пустой коридор. Свет мигнул, как в фильме, но не погас. Митя на секунду положил ладонь ей на спину – чуть-чуть, строго по-деловому – и убрал так же быстро, будто ничего не было.

«Опасно привыкнуть», – подумала Настя и почти улыбнулась.

В машине они молчали. Только когда подъехали к её подъезду, он коротко сказал:

– Спасибо за карту.

– За булавку? – она подняла бровь.

– За дыру. Мы бы прошли мимо.

Она вышла, и ему даже не пришлось добавлять своё привычное «не делай глупостей». Эта ночь и так научила её, что глупости иногда – это не рваться вперёд, а остаться и слушать.

День принёс сообщения. Сергей писал: «На рынке слишком тихо. Товар гоняют без накладных, пацаны косо смотрят – явно чего-то ждут». Костя прислал сухое: «Отпечаток № 2 не из базы. Протектор совпадает с дешёвой линейкой кроссов. Радиус – весь город».

Через час они снова сидели под лампой. На карте появилась ещё одна нитка – теперь тонкая, как венозный рисунок. Митя говорил коротко, без интонаций, но в паузах Настасья слышала: он двигается ровно, как метроном, чтобы никого не потерять. И себя тоже.

– Значит так. Завтр днём мы с тобой в парк. Вечером – вернёмся к рынку: проверить то, что зацепил Сергей. А ночью – то место на диагонали. Может быть кого оттыщем.

– А если никого? – спросила Настя.

– Тогда будем ломать не диагональ, а круг, – ответил он. – Не упрись в форму – теряешь суть.

Это звучало почти как житейская мудрость, но в его голосе не было ни капли назидательности. И от этого – работало.

К обеду пришёл Багратионович. Глаза смеялись, но в уголках залёг недосып.

– Ну что, дети мои логические, – он шлёпнул на стол пончики в пакете. – Пока вы тут ниточки рисуете, я нашёл синие следы от краски на воротах у рынка. Кто-то недавно перекрашивал, а потом – вляпался. Синие полосы – на рукавах двух грузчиков. Те делают вид, что им всё равно. Но я им не верю.

– Синие к этой истории не клеятся, – отозвался Митя.

– Всё это клеится к уму, – вздохнул Сергей. – А ум прячется там, где грязнее всего.

– Едем, – сказал Митя.

Настасья уже тянулась за курткой, но он покачал головой:

– Ты – в редакцию. Скажи Артуру: пусть готовит «общественный интерес». Не называя имён. И не лезь никуда одна.

Она открыла рот, чтобы возразить, и закрыла. Он был прав – и это бесило, и успокаивало одновременно.

Глава 26

Вечером в отделении пахло варёной гречкой. Дежурный смотрел старый боевик с выключенным звуком, угадывая реплики по губам и сам их дублируя.

Настасья сидела у окна, поджав под себя ногу, и листала выцветшие газетные вырезки – всё о сектах, о «чудесах» и «исцелениях», о людях, которые слишком хотели верить. За стеклом темнело быстро, как всегда зимой, хотя календарь показывал июль. Просто в этом здании солнцу было запрещено задерживаться.

Митя вернулся около девяти. На куртке – чужая пыль, на рукавах – крошечные синеватые точки, будто краска с ворот, о которых говорил Сергей, нашла себе новую ткань.

– Ну? – спросила она. – Нашли?

– Нашли, – ответил он коротко. – Не то, что хотели. Но то, что надо. – Помолчал. – Пойдём.

Она пошла за ним, как тогда, первым вечером. В его кабинете было темнее обычного: лампа отбрасывала маленький круг света, как пятно от фар в тумане. Он снял куртку, повесил на крючок, постоял спиной к ней – долго, тише, чем нужно.

– Сергей сказал мне кое-что, – начала Настя осторожно. – Про тебя.

– Он много чего говорит, – отозвался Митя, не оборачиваясь.

– Он сказал… – она запнулась, подбирая нейтральные слова, – что ты однажды «замолчал» на операции. И из-за этого… вышло плохо.

Он обернулся. Глаза – не злые. Скорее – усталые.

– «Замолчал», – повторил он. – Хорошее слово. Красивое. Как будто было что сказать, и я отказался.

– А было?

Он сел, жестом предложил ей стул напротив, но сам остался стоять, опершись ладонями о край стола. От этого движения рубашка натянулась на плечах, и она увидела в нём не силу – привычку держать вес.

– Было, – сказал он наконец. – Надо было сказать: «Стоп». Тогда, в подъезде. Парень держал нож у горла женщины. Мы – лестницей вниз, они – наверху. Услышал малыша в квартире – плачет. И мне показалось: сейчас – если мы будем говорить – он сорвётся. Я дал знак – тихо, жестом. Сергей хотел «разговаривать». Я – нет. Мы пошли жёстко. Женщину спасли. Ребёнок – тоже. Парень… – он опустил взгляд, – парень умер. Мы его уронили. Он ударился затылком.

Настя молчала. Комната шумела тишиной – так бывает, когда за стеной громко смеются, а тебе кажется, что от звука падает штукатурка.

– Потом было расследование, – продолжил Митя. – «Можно ли было иначе». «Кто подал знак». «Почему не говорили». И на все эти «почему» у меня был один ответ: я тогда верил, что это единственно верный ход. И теперь верю. Но – не сплю иногда. И когда вижу нож у горла – у меня внутри всё дубеет. Поэтому я… молчу. Чтобы не дрогнул голос. – Он слегка усмехнулся. – Багратионович называет это «замолчал». Пускай. Лишь бы остальные жили.

– Ты правильно сделал, – сказала она тихо.

– Может, – он пожал плечами. – А может – просто сделал. В нашей работе редко бывает «правильно».

Он замолчал. И это молчание было не стеной – крышей. Под которой можно переждать дождь.

Настя вдруг вспомнила: тот дипломат в ресторане, с безупречной речью и уверенной улыбкой. Она тогда удивилась, почему Митя, учившийся с ним на одном курсе, оказался здесь – в этой дежурке, среди булавок и карт.

– Скажи… – тихо спросила она. – Почему он – там, в министерстве, а ты здесь?

Митя усмехнулся уголком губ:

– Наверное, потому что я хуже умею улыбаться.

Она качнула головой:

– Нет. Потому что ты настоящий. И самый лучший из всех, кого я знаю.

Слова вырвались неожиданно даже для неё самой, и она осеклась. Но Митя только посмотрел на неё – и впервые за долгое время улыбнулся по-настоящему.

Она хотела сказать, как её тянет к нему, как смешит и ранит его улыбка, когда она запаздывает на полсекунды.

Но вместо этого она спросила. Ей хотелось знать – есть ли у него за спиной та жизнь, о которой он никогда не говорит. Женщина, которая смогла бы вынести его молчание:

– У тебя есть кто-то?

– Был, – ответил он просто. – Но мы быстро поняли, что не подходим. Она ушла первой. Я – не удерживал.

– Жестоко, – сказала она.

– Честно, – поправил он.

Они стояли по разные стороны стола, как два берега, и вода между ними была тёмной, но не холодной. Настя впервые увидела, что за камнем его молчания – не пустота. Там – человек, который выбрал молчать, чтобы не сорваться. И который теперь учится говорить – по одному слову.

– Спасибо, что сказал, – произнесла она.

– Спасибо, что поняла, – отозвался он.

Он поднял руку – как тогда, у карты – и плавно, уверенно сдвинул невидимую булавку на миллиметр. Ей показалось, что он прикасается не к воздуху – к ней. И это было не страшно.

За дверью хмыкнул дежурный, дверца шкафа скрипнула, кто-то чихнул. Мир продолжал жить своей дешёвой, будничной жизнью.

– Пойдём, – сказал Митя. – Надо тебя отвезти.

– Ты всегда отвозишь, – улыбнулась она.

– Потому что у нас пока нет рапорта, – он позволил себе самую короткую, почти невидимую шутку. – А в рапорте должно быть: «Доставил».

Они вышли в коридор. Свет на секунду опять мигнул – и снова выдержал. На улице пахло лопухами и бензином, лето притворялось прохладой.

Митя открыл ей дверь машины. Она села и, пока он обходил капот, подумала, что если когда-нибудь этот человек перестанет быть стеной – он станет крышей. И под этой крышей будет тихо.

Дорога до её дома как будто стала меньше. В салоне они молчали – и это молчание теперь было их общим языком.

– Спокойной, – сказал он, когда она уже взялась за ручку.

– И тебе, – ответила она. – И… – скомкала, – спасибо.

– За что?

– За то, что живёшь.

Он кивнул так, будто это – рабочая информация. Машина уехала. Она стояла у подъезда и слушала, как сердце возвращается на место.

Вверху, на чёрном небе, мигнула самолётная точка.

«Правильно/неправильно», – подумала она. – «Иногда это просто – сделал». И, повернув ключ в замке, поняла, что её собственная тишина впервые за долгое время не пугает.

Когда она добралась до квартиры и только опустилась на диван, телефон зазвонил. На экране высветилось имя, которое она не видела уже несколько месяцев – «Ира универ».

– Настя! – раздался радостный голос. – Прости, что поздно. Ты совсем пропала. Я думала, ты уже забыла старых друзей.

Настасья сжала трубку. Ей хотелось ответить: «Я хожу по трупам и разговариваю со следователями, мне не до посиделок». Но вместо этого выдавила:

– Привет… да, работа, завал.

– Работа-работа, – весело перебила Ира. – А у нас девчонки собираются на выходных. Вино, сериалы, болтовня, всё как раньше. Приходи, а?

Настасья слушала её смех, и в груди расползалось странное ощущение. Как будто за одной дверью – уютный мир, где всё просто: учёба, подружки, глупые разговоры. А за другой – её новый мир, в котором рога мелькают в парке, а рядом падают мёртвые.

– Я постараюсь, – сказала она тихо. – Правда.

– Вот и отлично! – подруга ещё что-то рассказывала про нового парня, но Настасья почти не слушала. Смотрела в тёмное окно, где отражалось её лицо.

Разговор закончился, и тишина вернулась так резко, что стало ещё холоднее. Настасья поняла: она уже не принадлежит тому прошлому, где есть вечеринки, лёгкие шутки и разговоры о сериалах.

Глава 27

На следующее утро они подъехали к месту, где убили Галину. Всё уже выглядело так, будто ничего не случилось: свежие полосы от метлы, мусор аккуратно сгребён в кучу.

– Быстро работают, – хмуро сказал Митя, осматриваясь.

– Или слишком быстро, – заметила Настя. – Словно и не было крови.

– Была, – коротко ответил он. – Только теперь это знают только мы.

Они ещё раз обвели глазами парк и двинулись дальше.

Они подъехали к шестнадцатиэтажке, где жила Галина. Дом был типовой – два подъезда, серые панели, облупленная плитка у входа, ржавый мусоропровод, запах пыли и старой краски в воздухе.

Возле подъезда сидели две бабули в цветастых халатах. Одна держала сетку с картошкой, другая – вязанку петрушки в целлофановом пакете. Они негромко перешёптывались, но, завидев Митю и Настасью, осеклись. Взгляды сразу скользнули на его строгую походку и холодное выражение лица.

– Милиция… – пробормотала одна и прикусила губу.

Настасья уловила это и улыбнулась, стараясь смягчить атмосферу.

– Мы по поводу Галины Меркуловой, – сказала она тихо.

Бабушки переглянулись. Сначала в глазах мелькнула настороженность, но потом одна из них, та, что с картошкой, чуть подалась вперёд:

– Я вас видела раньше, девушка. Ты из газеты, верно?

Настасья кивнула.

– Я пишу, да. Но хочу разобраться.

Эта простая фраза словно сломала барьер. Бабуля вздохнула, поправила платок и заговорила, уже не так осторожно:

– Не верю я, что это её муж. Он хоть и пил, но не до такого. Да и зачем ему в парк её тащить? Дома, если что… – она замахала рукой. – А любовник? Тоже сомнительно. Мужчина-то видный был, ухоженный, не такой, чтобы за углом душить.

Вторая фыркнула, но быстро добавила:

– Всё как-то нелепо. Словно кто-то хочет, чтобы мы все подумали: муж виноват.

Настасья заметила, как Митя напрягся – такие слова совпадали с его собственными мыслями.

Тут первая бабуля наклонилась ближе и понизила голос:

– У меня ключ от её квартиры есть. Галинка сама дала, «на всякий случай». Если вы и правда хотите разобраться… возьмите.

Она достала из кармана халата старую брелоку с одним-единственным ключом и протянула Настасье.