Профиль императора

По мотивам повести сэра Артура Конан-Дойля «Шесть Наполеонов»

«История – это роман, в который верят, роман же – история, в которую не верят.» Мориц-Готлиб Сафир (1795–1858)

Лондон. Вторник, 31 октября 1899 года. 08:07 утра. Здание Скотленд-Ярда, Виктория-Эмбанкмент

Лестрейд терпеть не мог октябрьский Лондон. Туман в эти дни был настолько густым, что его можно было черпать ложкой, словно скисшие сливки. Он полз по руслу Темзы, не плотный, как в декабре, а неоднородный – будто недоваренный овсяной суп. Лёгкий и прилипчивый, он стелился по Виктория‑Эмбанкмент, обволакивая серым саваном столбы газовых фонарей, не дотягиваясь до светившихся жёлтым светом абажуров.

Дождя не было, но с крыш безостановочно падали капли, а морось висела в воздухе вопреки законам сэра Исаака Ньютона. В такую погоду телу становилось зябко от сырости, а душе – от однообразия.

Сегодня Лестрейд вошёл в Скотленд‑Ярд позже обычного. Он не опоздал – просто старшему инспектору Джорджу Лестрейду надоело быть пунктуальным и каждый день приходить на службу вовремя.

Ключи инспектору не понадобились, замок уже был открыт.

Кабинет Лестрейда был таким же строгим, как и сам хозяин. Узкий письменный стол, стопки аккуратно подшитых дел, шкаф с папками и неизменный запах чернил. На стене висела карта Лондона, на которой Лестрейд красным карандашом аккуратно обводил места преступлений.

В правом углу стояла вешалка, где висели знакомые инспектору пальто и шляпа. В кабинете Лестрейда всё соблюдало порядок и дисциплину, пока в это пространство не врывался его друг, сыщик-любитель Шерлок Холмс. Он сидел на краешке стула, словно его только что занёс в открытое окно юго-западный ветер, и помешивал круто заваренный чай.

Излишняя фамильярность известного, благодаря рассказам Ватсона, сыщика и бьющий через край эгоцентризм всегда раздражали инспектора Лестрейда. Вот и сегодня Холмс вёл себя так, будто это был его чай, его кабинет и его Скотленд‑Ярд. Но поведение Холмса было настолько естественным, что Лестрейд не мог подолгу обижаться на его детскую уверенность, что окружающий мир – это его личная лаборатория, а люди вокруг, включая инспекторов полиции Её Величества, – всего лишь реактивы, бесплатно предоставляемые ему для бесконечных экспериментов.

– Шерлок, если ты и впредь будешь оставлять окна в моём кабинете открытыми, я велю не пускать тебя сюда в моё отсутствие.

Словно ртуть в термометре, за окнами блестела Темза. С реки тянуло угольной пылью, запахом речной тины и гниющих водорослей. Инспектор подошёл к открытому окну и с хлопком опустил створку.

– Ты лишаешь себя свежего воздуха, Джордж, а это вредно для здоровья, – заметил Холмс и улыбнулся невыносимой улыбкой врача, который только что узнал о безнадёжности паицента.

– А где, скажи мне, в Лондоне можно найти глоток свежего воздуха? – парировал Лестрейд. – Разве что в рассказах доктора Ватсона, в которых ты раскрываешь преступления силой своей мысли, а не часами кропотливой работы. А почему ты один? Куда подевался любезный доктор Ватсон?

– Ты зря его недолюбливаешь, Джордж. Ватсон высоко ценит тебя как человека и как сыщика.

– Ну да. И потому в своих записках регулярно выставляет меня недоумком.

– Ты склонен к преувеличениям, мой дорогой Лестрейд. А я, между прочим, не раз указывал Ватсону на неточности в описании наших с тобой общих дел.

«"Неточности" – мысленно передразнил Лестрейд, – какое элегантное слово для откровенной лжи».

– Но оставим Ватсона в покое, чем обязан, мистер Холмс?

– Ничего серьёзного. У меня для вас есть маленькое, но личное поручение, – Холмс ответно перешёл на «вы». Он качнулся к столу, за который сел Лестрейд, вынул из внутреннего кармана сюртука тонкий коричневый конверт, положил его на стол и подтолкнул к инспектору.

Лестрейд открыл письмо и вытряхнул на стол листок плотной дорогой бумаги с водяными знаками и гербом, на котором орёл, лилия и буква «А» хитро сплетались в единый вензель. ДЛестнейд не знал французского языка и недовольно посмотрел на Холмса.

– Сегодня ночью в апартаментах, занимаемых представителем дипломатической миссии Франции, бароном Гюставом д’Авиллем, разбили бюст императора Наполеона. – произнёс Холмс с всегда раздражавшей Лестрейда напускной небрежностью.

– И?..

– Французский посол желает, чтобы расследование провёл я. Но, к несчастью, в ближайшие дни я буду занят.

Холмс поднялся со стула:

– Меня пригласили в составе ансамбля, собранного под эгидой Лондонского филармонического общества, принять участие в музыкальном вечере, который даётся королевским двором.

– Первой скрипкой, конечно же? – не удержался, чтобы не съязвить Лестрейд.

– Боже упаси, Джордж! Я сочту за честь просто стоять рядом, когда они выступают, а тут играть вместе… Сегодня вечером у нас – первая генеральная репетиция в Букингемском дворце.

«Как бы не так. Стоял бы он рядом…» Лестрейд едва сдержал усмешку. Он знал, что показная скромность Холмса была оборотной стороной его безграничного тщеславия.

– Прекрасно! В таком случае перепоручите расследование вашему любимому принцу Эдуарду, – не сдавался Лестрейд. – С вашим делом о погибшей статуэтке справится даже наследник престола. Разбитая фигурка – невелика потеря.

– Во-первых, вы меня здорово выручите, Джордж. А потом: поверьте моей интуиции, здесь всё не так просто, как может показаться с первого взгляда.

Холмс взял кейс со скрипкой, прошёл к двери и остановился. – Я не был на месте происшествия, но телефонировал барону и уточнил, что осколки императорского бюста были обнаружены у окна, расположенного как раз напротив уличного фонаря.

Лондон. Вторник, 31 октября 1899 года. 09:10 утра. Бейкер‑стрит, 92. Резиденция, арендованная посольством Франции

По Бейкер‑стрит передвигались одинокие кэбы, омнибусы и редкие велосипедисты. Каменные фасады домов тянулись двумя ровными линиями. Лошадиное ржание и стук копыт гулко отражались от кирпичных фасадов. Вывески лавок и контор блестели под каплями редкого дождя. Клочья тумана обнимали фонарные столбы и цеплялись за колёса проезжвших экипажей. Газовые фонари потухли, и утреннее солнце пыталось пробиться через обложенное серыми тучами небо.

Среди ровной линии невысоких домов выделялся особняк под № 92 – трёхэтажный, с каменными наличниками и тяжёлой дубовой дверью. Узкие окна второго этажа были занавешены бархатом, а над входом светлым, чужеродным пятном выделялся герб с лилией и орлом. Дом смотрел подозрительно и настороженно, словно не хотел иметь ничего общего ни с Бейкер-стрит, ни с самим Лондоном.

Лестрейд замешкался у парадной двери не от робости, а по привычке отмечать детали. Табличка с номером дома была вытерта до блеска. На ступенях – ни песка, ни грязи. Рядлм дежурила карета с гербом, знакомым любому служащему французского посольства.

Лестрейд дёрнул за цепочку звонка. Ждать пришлось недолго. Дверь открыл дворецкий, вежливый и безучастный.

– Вы от мистера Шерлока Холмса? – поинтересовался он.

– Это ещё надо разобраться, кто от кого. Я старший инспектор Лестрейд от Скотленд-Ярда.

– Ваш коллега из Брикстонского участка ушёл минут десять назад. Он решил, что ему здесь нечего делать.

Лестрейд в ответ кивнул.

Он ступил в парадный холл, стены которого были завешаны картинами в тяжёлых золочёных рамах. Почти на всех картинах были изоражены батальные сцены, в которых так или иначе присутствовал Наполеон.

Дверь справа от лестницы вела в гостиную. Дворецкий прошёл первым и учтиво придержал её перед инспектором.

– Прошу вас, старший инспектор. Его сиятельство сейчас примет вас.

Лестрейд переступил порог.

Гостиная барона Д’Авилля встретила прохладой, запахом полированного дерева и дымом углей, тлеющих в камине из чёрного мрамора. Высокий потолок с лепниной. На стенах висели картины с видами Парижа, на полу лежал толстый восточный ковёр. Тяжёлые шторы были раздвинуты.

Тонкий, сладковато-горький шлейф от ароматизированной абсентом сигары висел в воздухе, свидетельствуя о том, что ночь в этом доме закончилась недавно.

– Ваше сиятельство… Старший инспектор Лестрейд… из Скотленд-Ярда.

У камина, в старинном тяжёлом кресле, сидел барон. Худощавый, бледный, неожиданно молодой. Он поднял глаза, но его взгляд прошёл мимо инспектора. Левая рука барона неподвижно лежала на подлокотнике. Пальцы правой руки порхали в воздухе – будто играли на невидимом фортепиано.

Напротив окна стоял круглый столик, на котором аккуратной горкой были сложены черепки, ещё недавно бывшие бюстом экс-императора Франции.

– А это ещё что такое? – не сдержался Лестрейд, указывая на аккуратно сложенные обломки. – Какого чёрта вы их сюда сложили?!

– Вы забываетесь, инспектор. Я – барон Д’Авилль, а не дворецкий!

Лестрейд неопределённо хмыкнул и прошёл к каминной полке.

Мрамор был чист. Лестрейд наклонил голову и посмотрел под углом. Не просто чист, а вытерт до блеска.

– Когда вы проводили уборку? – обратился инспектор к застывшему у дверей дворецкому.

– Не я, сэр! Горничная Элиза Кармайкл заканчивает уборку каждое утро к семи часам.

Лестрейд недовольно покачал головой и прошёл к окну. Пол под окном был таким же непорочно чистым.

– Значит, мистер Шерлок Холмс вместо себя прислал вас, мистер Лестрейд? А вы сейчас думаете: «Неужели у королевской полиции нет дел поважнее, чем «смерть» керамического императора?» – заговорил успокоившийся барон.

– Всё зависит от того, кто и зачем его «убил», – спокойно ответил Лестрейд.

Барон усмехнулся и впервые посмотрел Лестрейду в глаза:

– «Убийца» скрылся, инспектор, вместе со своим умыслом. Если он вообще у него был…

Лондон. Вторник, 31 октября 1899 года. 09:22 утра. Бейкер‑стрит, 92. Резиденция, арендованная посольством Франции

– Присаживайтесь, инспектор, – предложил барон.

Однако Лестрейд предпочёл остаться на ногах. Он считал, что тот, кто стоит, соображает намного быстрее того, кто сидит, да и видит больше.

– Я так понимаю, что бюст стоял на каминной полке. А теперь ответьте мне, какие окна в доме были открыты ночью и были ли обнаружены следы взлома?

– Мой добрый инспектор, вы адресуете вопрос мне в то время, как мистер Фримонт стоит рядом неподалёку. Эдвард, вы слышали вопрос милейшего Лестрейда?

Дворецкий подошёл к столику с обломками и посмотрел на низ так, будто только что их увидел.

– Каждый вечер перед тем, как ложиться спать, я делаю обход всего дома. Аналогично поступаю и утром. Все окна были закрыты, двери заперты на замки и засовы.

– Мистер Фримонт, я хотел бы знать, кто в эту ночь находился в доме?

– Я и горничная Элизабет Кармайкл.

– А господин барон и госпожа баронесса?

– Положительно, полицейские в Англии несносны! – вмешался барон. – Подобные вопросы, инспектор, следует задавать уже не дворецкому, а лично мне! Да, я и моя жена не покидали дом сегодня ночью.

– Прекрасно. Двери закрыты. Окна не разбиты… Кто тогда расколотил вашего Наполеона?

– Вы переходите все границы дозволенного. Подобный вопрос должен быть адресован вашим подчинённым, но не мне! – вспылил барон, резко поднялся и вышел из гостиной, громко хлопнув дверью.

– Откуда взялся этот Наполеон? – Лестрейд повернулся к дворецкому. – Полагаю, вы не столь обидчивы, как ваш хозяин.

– Прошу прощения, сэр? Ах, бюст… Я не знаю, сэр. О его пропаже я узнал от хозяина сегодня утром. Барон сказал, что привёз статуэтку с одного из приёмов неделю назад. Но я, сэр… Не могу припомнить, чтобы видел Наполеона раньше.

– То есть… вы хотите сказать, мистер Фримонт, что Наполеона в гостиной не было?

– Я не могу утверждать однозначно, господин старший инспектор, тем более, если хозяин считает, что он здесь был…

– Когда вы последний сюда заходили, Фримонт?

– Сегодня утром.

– А до сегодняшнего утра?

– Сэр, мне кажется, я уже говорил, что каждый вечер и каждое утро я обхожу все комнаты дома.

– Значит, Наполеона здесь не было?

– Простите, сэр, я бы не утверждал это столь категорично. Не его не было, а я его не видел до сегодняшнего утра. И то – уже в виде осколков – вот на этом столике.

Лестрейд взял один из черепков. Потом второй. Третий. Изнутри – необработанные, шероховатые. Белый фаянс. Не гипс. Инспектор зачем-то щёлкнул ногтем по уцелевшему носу французского императора.

– Он полый внутри…

– Простите, сэр?

– Наполеон был внутри пустым.

– И что это значит, господин старший инспектор? – отреагировал дворецкий.

– А это значит, Фримонт, что внутри бюста могло что-то находиться.

Лондон. Вторник, 31 октября 1899 года. 09:34 утра. Бейкер‑стрит, 92

– Пригласите сюда мисс Кармайкл, – сказал Лестрейд дворецкому.

Через минуту в гостиную вошла горничная. Молодая, худощавая, с острым носом и руками, намертво сцепленными перед собой. Лестрейд подумал, что мисс Кармайкл, как и Чеширский кот Льюиса Кэролла, исчезает из комнаты ещё до того, как завершит книксен.

– Мисс Элизабет Кармайкл?

– Да, сэр.

– Вы проводили уборку сегодня утром?

– Да, сэр. Начала в шесть, закончила к семи. Как обычно.

– Когда вы в последний раз убирались в гостиной?

Горничная замялась. – Простите, сэр, я занемогла и несколько дней пролежала в кровати. Их сиятельство, господин барон, был настолько добр, что даже пригласил ко мне доктора.

– «Несколько дней» – это сколько?

– Три, сэр.

– Значит, трое суток бюст императора находился без присмотра.

– Простите, сэр? Я не видела никакого бюста.

– Как не видели, если сегодня утром именно его осколки вы сложили вот на этом столике.

– Осколки, да, сэр, но самого бюста я не видела. Может, барон принёс его, когда я болела? Или его мог принести тот другой француз… доктор.

– Да-да. Вы говорили, что барон вызывал врача…

– Два дня назад. Такой импозантный джентльмен, хоть и негр.

– Негр – доктор?

– Да, сэр, и очень хороший. Он дал мне лекарство, я быстро уснула, а когда проснулась на другой день, чувствовала себя намного лучше.

– Так когда, вы говорите, обнаружили разбитую статуэтку?

– Сегодня рано утром, когда вошла в гостиную для уборки. Обломки лежали возле самого окна. Я подумала, что барон мог случайно разбить бюст ночью. Его сиятельство иногда работает по ночам.

Лестрейд напрягся. – И часто барону не спится?

– Последнюю неделю, сэр, точно. Пару раз я слышала, как он разговаривал, наверное, сам с собой. Говорил громко по-французски. Я не понимаю их языка, но голос его сиятельства был… встревоженным.

– Ещё одно, мисс… Вы сложили черепки на столике. Много ли было на полу под ними мусора: фянсовой пыли, мелких осколков, словом, всего того, что вы не положили на этот столик?

– Самая малость, сэр.

Лондон. Вторник, 31 октября 1899 года. 09:54 утра. Бейкер‑стрит, 92. Резиденция, арендованная посольством Франции

Горничная ушла. Инспектор достал трубку, набил её наполовину, чиркнул спичкой и закурил. Табачный дым медленно пополз к потолку, образуя в воздухе замысловатые фигуры. Лестрейд принялся складывать из фактов мысленный пасьянс.

«Взлома не было… Преступником может быть кто-то из домашних, или тот, кого впустили. Например, врач…»

«Прежде чем разбить, бюст перенесли к окну. Зачем? Чтобы увидеть, что внутри, или продемонстрировали уничтожение статуэтки тому, кто стоял за окном на улице?»