История жёлтого дома

Жёлтый дом просыпался, когда солнце выливалось на его фасад сверху донизу. Бок дома лучи только слегка облизывали, а зад и вовсе оставался холодным.

Из тринадцатой квартиры свистел чайник, напросившись на роль будильника для всего двора. Тёть Лара вставала рано, надевала свой халат в цветочек, распускала косу, заваривала бодрящий чай.

Анютка уже бежала под окнами, еле удерживая своего амбуля; из окна двадцать девятой квартиры на них привычно залаял той-терьер. Анютка привычно ругнулась, умоляя своего питомца не останавливаться надолго в подоконном королевстве тойчика.

Дядя Макс из сороковой надевал костюм – сегодня собеседование, на которых он не был двадцать пять лет. Два галстука смиренно повисли в его руке, ожидая своей участи.

В шестой квартире Паша и Катя как раз потягивались в кровати; Катя рассказывала свой сон, а Паша, не вслушиваясь, смотрел на жену, и думал, как сильно он любит, когда она просыпается такой тёплой, весёлой, лохматой.

В пятнадцатой от свиста соседского чайника первым проснулся Стёпка. Ему четыре, и он уже сам может приготовить себе завтрак, поэтому к родителям в спальню он только слегка заглядывает – убедиться, что там нет тайно проснувшихся.

В сорок первой не спит Маруся. Она трётся об диван, запрыгивает, и лижет лицо Константину Валерьевичу. Константину Валерьевичу нездоровится, он гонит кошку с постели и, кряхтя, отворачивается на другой бок.

В двадцать третьей квартире никто не живёт, только солнце заходит в гости, прогревает подоконник, целует стены и исчезает.

Дом оживает, когда солнце пролилось с неба всё целиком, и уходит греть другую часть планеты.

Маруся сдаваться не собиралась. Если она что и выучила, так это то, что добиться своего можно, только прилагая усилия. Даже если это – как в её случае – означает раз за разом приставать к хозяину. Маруся уже попробовала ласку и тихое мурлыкание под ухом; пришло время чего-то посущественней. Вот только что выбрать? Протяжно завопить или подрать диван? Лучше первое. А то ещё прилетит чем-нибудь.

Маруся уселась поближе к подушке, на которой лежала голова Константина Валерьевича и заворчала. Мужчина накрыл голову той самой подушкой, на которой только что лежал, но кошку по-прежнему было слышно. Тогда он всё же поднялся и сел. Ощупал голову. Как будто температура. Маруся запрыгнула на его колени. Константин Валерьевич машинально погладил ей усы.

Позвонить соседке? Кажется, он даже не в состоянии дойти до кухни.

Маруся изящно спрыгнула на пол и устремилась на кухню, но хозяин за ней почему-то не пошёл. Тогда она вернулась и проделала все шаги заново: на колени, на пол, в направлении кухни. Тогда Константин Валерьевич всё-таки встал. Ну вот, она ведь так и знала: всегда нужно попробовать снова.

***

– Мне бабушка снилась, – поделилась Катя, потягиваясь и улыбаясь Паше. – Хочу испечь печенья в её формочках. Помнишь, такие, в виде желудей и листьев?

Паша кивнул, и почувствовал, как в животе что-то сжалось. Совсем недавно он убирался на кухне, в очередной раз взбесившись от того, как мало места в их кухонных шкафчиках, и решил повыкидывать всё, что они с женой не используют. Под раздачу попала и всякая мелочь. Кажется, среди этой мелочи были формочки в виде желудей…

***

Анютка вошла в квартиру, таща за собой упирающегося питомца.

– Ну же, Арсюша, мне бежать надо! – взмолилась она, садясь перед амбулем на корточки. Арсюша фыркнул.

Анютка намочила тряпочку, вытерла Арсюшины лапы, поцеловала его в мокрый нос, и выскочила на улицу.

Пробегая под окнами, она снова услышала тявканье тойчика из двадцать девятой. Как его хозяева с ним живут? Он ведь лает не только на собак, но и на проходящих мимо людей, а их тут за день проходит… сколько? Десятки, сотни?

Эта мысль пожила в Анюткиной голове ровно столько же, сколько и каждое утро – примерно десять секунд, а потом улетучилась, освобождая место под другие задачи.

***

Стёпа вернулся в свою комнату и натянул штаны – по утрам стало холоднее, и бегать в трусиках уже не хотелось. На кухне из тостера выскочили два поджарившихся кусочка хлеба. Стёпа перетащил табуретку от кухонного стола к холодильнику, открыл его, залез на табуретку, достал творожный сыр и слез, захлопнув дверцу.

Позавтракав, Стёпа снова сунулся к родителям. Они всё ещё спали: мама – накрывшись одеялом с головой, папа – раскинувшись звездой на своей половине кровати. Стёпа дошлёпал до прихожей и открыл свой тайник – коробочку из-под сапог, которую он достал из-под других коробок. В ней, кроме всего прочего, лежали его новые находки – замысловатой формы листья и орехи, с углублениями внутри.

***

Дядя Макс, осмотрев себя в зеркало и не найдя, к чему бы ещё придраться, глубоко вздохнул. Ничего другого не оставалось, кроме как покинуть квартиру. Никто не провожал – с тех пор, как не стало жены (то есть, уже много лет), дядя Макс жил один.

Он вышел в подъезд и запер дверь. Убрал ключи. Повернулся к лестнице и наткнулся взглядом на тёть Лару.

– Ой, не заметила тебя, – смущённо сказала тёть Лара, будто наступив дяде Максу на ногу.

Ни на какую ногу она ему, конечно, не наступала. Дядя Макс поздоровался.