Паргелион 1

Хранителям дорог и перекрёстков

в этом мире и в других мирах

посвящается.

Мы оставляем вам это послание. От истока древних богов идёт знание. Об этом знании мы расскажем, о том, как протянуты Нити к вам и от вас в другие миры, полные жизни. О том, кто вы есть на самом деле, о забытом времени, когда люди могли видеть глубину реальности и понимали, как поддерживать её в равновесии словом. Связь ещё есть, она не угасла. Чтобы снова раскрыть в себе полноту восприятия и соединиться с другими мирами, вам нужно построить мост в самом себе, в этом ваша задача. Вам нужно измениться, человечество должно пережить обновление. Знание об этом придёт из давно забытого мира, где жили не люди. Соединитесь с породившими вас, чтобы получить это знание, когда наступит нужное время.

Запись, найденная Айвисом, магиком из Меркурия, в музейном хранилище города Вейо и переведённая им с одного из древних забытых языков. Точное происхождение и автора записи установить не удалось.

Пролог

Над городом – туман. Плотный, тяжёлый, он прикрывал собой улицы, стараясь спрятать происходящее. Ночь преследовала ту же цель, ведь на небе не было ни единой звезды. Но он видел всё. Стоя на крыше одного из самых высоких зданий в городе, он знал, что происходит там, внизу. Город умирает. Он стонет, задыхаясь предсмертными хрипами, жители покидают его. Вдали полыхает пожар, потому чернота ночи не может спрятать искажённые ужасом лица людей, бегущих кто куда.

Поезда больше не ходили, и люди были готовы убить за любой аэр на ходу. А те, кому не посчастливилось, уезжали на лошадях, уходили пешком, умирая где-то на дорогах, и лёгкий снег припорашивал их трупы.

В этом хаосе всё ещё сияла огнями главная башня города. Но никто больше не смотрел на неё. Никто, кроме него, не любовался цветными, размытыми туманом переливами. Но и эти огни угасают. Сначала на вершине башни погасли зелёные излучающие камни, потом синие, потом красные. Потом и серебристые перестали отбрасывать блики, пока не остался только один, ярко-фиолетовый камень. Его лучи продолжали подсвечивать крыши и стены домов, балконы, комнаты, покинутые жителями. И пока он горел, будто бы теплилась хрупкая надежда, что всё ещё можно исправить, что ещё можно спасти Венерсберг. Только и этот свет скоро погаснет. Он знал это наверняка, потому что сам отмерял последние капли Вещества, на котором работали излучатели. А оно скоро закончится. Башня мерцала тихим, уютным светом, не слушая криков, не обращая внимания на то, что выходило на поверхность из червоточин и расползалось по улицам, как отрава, пожирая всё живое, что попадалось ему на пути.

То, что случилось, – их вина. Они, учёные научного центра Паргелион, лучшие из лучших, экспериментировали, искали выход в другие пространства и создали установку, которая сделает это возможным. Но —медленно, день за днём, год за годом, надрывали ткань реальности, пока она не затрещала по швам. Прекратить стоило ещё двадцать, тридцать лет назад. Но они уже не могли остановиться. Нет, неправда – он не мог. Червоточины, как язвы чёрной оспы, осыпали город, заражая его тем, что приходило с той стороны. От этого с людьми творилось страшное. От этого они сходили с ума и истекали кровью, потому что их физическое тело не выдерживало поступающей оттуда энергии. Люди стали покидать свои дома. Остановись они ещё в самом начале, возможно, удалось бы избежать многого. Венерсберг не единственный город, где проводились эксперименты, и он знал, что хаос накрыл и остальную часть мира. Люди бегут, но смогут ли они найти в мире место, чтобы укрыться?

Мечта о том, что могли принести миру их исследования, заставляла продолжать и надеяться, что они сумеют нивелировать последствия. Ведь Вещество, которое когда-то позволило миру сделать невероятный скачок в развитии, начало иссякать. А это значит, что многие технологии скоро стали бы совершенно бесполезны. Это отбросило бы мир на десятки лет, а может, и на столетия назад, потому нужно было постараться, потому они не прекращали свою работу.

А теперь … Теперь он должен сделать только одно, прежде чем и самому исчезнуть в темноте ночи, пропасть в тумане, который давил на его плечи почти ощутимой тяжестью.

На крышу, разгоняя воздух, опустился аэр.

– Виктор!

К нему спешила девушка – красная накидка, тёмные спутанные волосы, в глазах страх, черты лица искажены.

– Я еле нашла тебя! Все остальные уже уехали, остались только мы.

Мужчина не обернулся. Ещё чуть-чуть. Нужно дождаться, когда погаснет свет. Проводить город. Закрыть ему глаза. Видя, что магик не отвечает, девушка потянула его за руку:

– Виктор, надо идти! Мы ещё успеем добраться до Верно, а там сядем на поезд, я звонила, и мне сказали…

Мужчина сбросил её руку и тихо ответил:

– Кайя, подожди.

– Некогда ждать! Ты что, не понимаешь? Ты не представляешь, что я видела на улицах! Какая-то тварь откусила человеку ноги! Я видела это! Она была… – Девушка не договорила, запнулась, стараясь взять себя в руки. – Нам срочно надо улетать! Топлива ещё хватит. Послушай, ты…

– Прекрати! – грубо оборвал её Виктор.

Кайя разом замолчала, словно оглушённая, откинула слипшиеся пряди, упавшие на лоб, и посмотрела на магика.

– Да, – продолжил он отстранённо, – у нас больше нет времени. И сейчас я расскажу тебе, что ты должна будешь сделать.

Он строго глянул на помощницу, пресекая лишние вопросы.

– Я виноват во всем этом.

– Мы…

– Не перебивай. Мы сделали то, что сделали. Мы думали, что это правильно, – Виктор, ведущий учёный и магик научного центра, бросил на помощницу напугавший её своей горечью взгляд. – Это катастрофа. Наш город – не единственный. Это началось везде, Кайя. Ты понимаешь? Или начнётся. И теперь остаётся сделать только одно.

Кайя посмотрела на свои руки и как будто впервые заметила на них зеленоватые разводы. Потёрла ладони о плащ. Последние капли Вещества оказались на её коже – какая ирония и символизм.

– Сейчас мы вернёмся в комплекс. Ты заберёшь запускающий кристалл и улетишь с ним. Его нужно уничтожить. Или спрятать. Но только так, чтобы никто и никогда не нашёл. Тебе ясно?

Девушка только кивнула, опустив глаза.

– Потом ты найдёшь Амантиса. Да, не спорь. Так нужно.

Кайя лишь дёрнула плечами.

– Вы отыщете и уничтожите все кристаллы, какие сможете. Их не должно остаться, ясно? Вы обойдёте все комплексы, где были установки. Сделайте так, чтобы кристаллов больше не было.

Девушка кивнула.

– Что будет с тобой?

– Сегодня мне придётся расплатиться за то, что мы сделали. Я должен закрыть воронки и прекратить работу установки.

– Но без кристалла…

– Да, без кристалла.

– Но тогда ты умрёшь, – сказала помощница, глядя в глаза магика.

– Скорее всего. Но это не важно.

Виктор глянул на девушку снова, уже уже не так холодно, теплее, почти как раньше, и слегка коснулся кончиками пальцев её холодной руки. А после – бледной щеки, по которой побежали слёзы.

За спиной послышался шум. Кайя напряглась и медленно двинулась на звук. К аэру подбирался мужчина. На заднем плане, кажется, стояли женщина и ребёнок.

– Уходите! – крикнула Кайя. – Не смейте трогать!

Мужчина посмотрел на неё так зло, что её передёрнуло, и молча взялся за ручку. Дверь не открылась, и он бросился к девушке, надеясь отобрать ключ. Фиолетовые отблески, догорающие, умирающие, освещающие пространство из последних сил, на тех каплях энергии, что ещё остались, упали на лицо мужчины. На щеке – отвратительный порез, из которого сочится кровь. Глаза холодные, из них хлещет страх и ненависть, частые спутники друг друга. Он набросился на Кайю, но та была быстрее и двумя точными ударами сбила его с ног. Мужчина снова попробовал повалить девушку, но она ударила противника по голове тут же подобранным камнем. Он осел и, кажется, выключился. Женщина вскрикнула и подбежала к нему. С яростью глянула на девушку, но не осмелилась подойти. За ней прятался ребёнок лет пяти.

– Идём! – крикнула Кайя подошедшему магику.

Шелест закрывающейся двери. Кайя глянула на приборную панель: далеко не улететь, слишком мало Вещества. Но попытаться можно.

Не обращая внимания на вой женщины, распластавшейся над раненым мужчиной, девушка подняла машину, и они исчезли в плотном тумане.

Башня, вспыхнув напоследок очень ярко, словно освещая им путь, вдруг погасла. Город погрузился во тьму. Это была его последняя ночь. Такой стала она и для Виктора Этеройла.

Глава первая. Мёртвый город

Ночь отступала, и небо прорезала тонкая полоска рассвета. Розоватые блики легли на острые вершины гор, которые обозначились яснее. Потом блики переползли на заснеженную долину, пробираясь всё дальше и дальше, и остановились прямо у чернеющего леса.

На белом снегу темнела одинокая фигурка, такая маленькая посреди белой пустоши. Она двигалась быстро, не обращая внимания на встречный холодный ветер, но вскоре остановилась у огромного чернеющего валуна. На нём был начерчен красный крест – дальше идти запрещено. Девочка облокотилась на камень и посмотрела вперёд. На ней была маска – белая, совиная, покрытая инеем. Из под маски шёл пар. Инеем были покрыты и кончики выскользнувших из-под капюшона волос. Девочка была одета в меховой жилет, пояс с висящим на нём ножом, толстые штаны из оленьей кожи, грубые сапоги. Через плечо её был перекинут деревянный лук.

Впереди разгоралось солнце. Восходило над мёртвым городом, окрашивая силуэты в ярко-оранжевый цвет. Несколько минут Дара внимательно разглядывала пейзаж, как будто хотела точнее запомнить расположение каждого здания, затянула потуже ослабший ремень и бросилась вниз с холма.

Город был слишком большим для того, чтобы она могла держать в голове всю его карту. К тому же исследовать его основательно, от начала до конца, было невозможно – ходить сюда запрещалось. Однажды её уже наказали за это, хотя наказание было мягким. Мать упросила старейшину Ситху не сажать Дару в яму, и только благодаря этому нарушительнице удалось избежать позора. Но в следующий раз, если её поймают, пиши пропало – Ситху этого точно не спустит. Старейшина её не любил – это она помнила с самого раннего детства. Он всегда смотрел на неё зло и подозрительно и, кажется, выносил её присутствие в общине только из-за матери и брата. Против них-то он ничего не имел. Так что Дара прекрасно понимала, что если попадётся снова, то точно придётся сидеть в яме, и мать тут не поможет. Старейшина точил на неё зуб, а он был зол, хитёр и мстителен. Пусть другие говорят, как добр Ситху, она-то не испытывала иллюзий на его счёт. Мерзкая тварь, которая затаилась в кустах и ждёт, когда представится случай сожрать тебя, – вот он кто.

Но он не узнает. Никто не узнает, потому что она научилась хорошо заметать следы, а ещё – очень быстро бегать. Эта прекрасная, по её мнению, способность не раз помогала ей выпутываться из самых неприятных ситуаций. Поэтому она не видела препятствий, чтобы посещать мёртвый город время от времени. И сейчас, глядя, как солнце восходит прямо над ним, она вдруг осознала, почему ей так этого хотелось. С одной стороны – запретный плод сладок. Подчиняться было не в её правилах. И – приятно было таким образом дать старейшинам пинок под зад, пусть они и не узнают. А вторая причина, и всё-таки главная, – так она чувствовала себя живой.

Город притягивал её, грезился во снах. Она пыталась представить, каким он был до того, как природа принялась пожирать его, кусок за куском забирая себе. До того, как его сковало льдом, засыпало снегом, как деревья, пробивая себе дорогу сквозь камень и бетон, оплели корнями фундаменты зданий, до того, как ветер, тот, который, бывает, поднимается здесь осенью и зимой, вырвал из плоти домов куски стен и крыши. Город давал ей понять, как она ограничена, как мал её мир, как беден. Ведь она, да и многие другие жители их деревни, никогда не покидала этого места. Старейшины хранили их под пологом, так любил говорить Ситху. Они уверяли, что там, за пределами допустимой территории, бродят монстры, которые могут сожрать живьём, отрезать голову и высосать мозг. Да-да, страшные истории об этих чудищах она слышала с младенчества, только вот что – здесь, в мёртвом городе, она не видела никаких чудовищ. Вообще никого, ни единой души, если не считать мертвецов, на которых иногда приходилось натыкаться. Но они мирно лежали, никого не трогая, а она отлично знала, что мёртвых бояться уже не нужно, – живые куда опаснее.

А ведь где-то там, в большом мире, есть и другие города. Точно есть, не могут не быть. Конечно, старейшины уверяли, что всё вне их деревни давно разрушено, что чудовища успели пожрать цивилизованный мир. Но Дара думала, что не могло быть так, чтобы весь мир пропал. Просто не могло. Наверняка где-то есть и другие – хотя бы такие же деревни, как и их. А вот Кий, её старший брат, считал, что очень даже могло, о чем они часами спорили перед сном, пока мать не говорила им заткнуться. А потом добавляла, что если где-то и есть люди, то им лучше держаться от них подальше. На этой ноте Дара закрывала глаза и ощущала переполнявшее её жгучее желание узнать, есть всё-таки или нет.

Девочка повернула налево и двинулась к видневшемуся неподалёку редколесью. Её следы темнели на свежем снегу, как на ладони. Вдруг кто решит проследить за ней? Она постоянно оборачивалась, проверяя, нет ли слежки, но не замечала никого, кроме птиц, которые увлечённо ловили прячущихся в пожухшей траве грызунов.

Ей нравился момент вхождения в город. Если пойти по одной из второстепенных улиц, то можно было наблюдать, как застройка становится всё более плотной, а дома – выше и массивней. Жилые здания легко узнавались, хотя она и никогда не видела таких раньше, а вот о назначении многих других построек приходилось только гадать. Так же, как и о вещах поменьше, которые встречались ей на улицах. Что это за продолговатые вытянутые короба? Припорошенные снегом, они, как безмолвные наблюдатели, присматривали за чужачкой. Окна зданий глядели на неё спокойно и безразлично. Улица, по которой шла девочка, была засыпана камнями и мусором, но не настолько, чтобы блокировать движение. Конечно, когда снег завалит тут все вплоть до второго этажа, о вылазках придётся забыть до весны. Но пока Дара с лёгкостью перепрыгивала с камня на камень и огибала препятствия.

Постепенно улица расширялась, пока не заканчивалась на большом перекрёстке. Именно здесь располагался сегодняшний предмет интереса – светлое здание, по форме напоминающее половину разрезанного пирога. Пирог был громадным, и она могла только гадать, сколько людей он вмещал в себя. Солнце поднялось уже высоко, и задерживаться не стоило. Наскоро зажевав несколько кусков вяленой оленины, извлечённых из висящей через плечо кожаной сумки, Дара бодро приступила к достижению своей цели – проникновению в здание. Ведь уйти на зимовку, так и не узнав, что внутри большого пирога, она просто не могла. Кто знает, когда получится вернуться в следующий раз?

Вход в здание был завален мусором и большими серыми блоками, и, даже взобравшись на самый верх этой кучи, открыть двери было совершенно невозможно, что она успела установить опытным путём в прошлый раз. Потому Дара решила, что удобнее всего будет проникнуть в здание со второго этажа, где в стене зияла здоровенная пробоина. Как она там появилась, не представлялось возможности узнать, но выглядело, будто что-то размером примерно с телегу врезалось в стену на всей скорости. Кто знает, может, так все и было.

Чтобы добраться до второго этажа, она подготовила верёвку и деревянный крюк, который надёжно привязала к одному из концов верёвки. Проверенное, кстати, средство, ведь деревня была окружена целой цепью гор, а такое приспособление было просто незаменимо, если ты решил безрассудно рисковать сломать себе шею, карабкаясь на отвесную скалу.

Раскрутив самодельный гарпун, девочка ловко направила его туда, где, по её мнению, он должен был закрепиться, а именно в скопление строительной арматуры, торчащей у нижней части дыры. Но, подёргав верёвку, она увидела, как наконечник полетел вниз. Спустя несколько неудачных попыток ей все же удалось закрепить гарпун. Дара потянула его и повисла для верности. Вдруг замерла, прислушиваясь. То ли ропот, то ли вой послышался, как показалось, из глубины здания. Негромкий, протяжный, будто застонал где-то там, в глубине, затаившийся зверь. Дара вздрогнула, но потом одёрнула себя – просто ветер. Он поднялся внезапно и бродил теперь по промёрзшим, побитым, искорёженным крышам.

Подёргав верёвку ещё раз, девочка принялась карабкаться по стене, стараясь опираться на кое-где выступавшие части облицовки. Светлые блоки из полупрозрачного материала, которые чуть поблескивали, если на них падали лучи солнца, казались ей ледяными. Гарпун держал хорошо, и только раз верёвка дёрнулась. Девочка остановилась, опёрлась ногами о выступ и снова проверила крепление. Она сделала несколько последних движений руками и, подтянувшись, оказалась на самом краю зияющей дыры.

Огромное помещение, которое она обозревала, было освещено проходящим сквозь прозрачную крышу светом. Часть перекрытий обвалилась, и мелкие снежинки сыпались сверху, гонимые ветром. Все пространство, насколько хватало взгляда, было завалено частями крыши и стен, хламом и мусором, кое-где проросли деревья. Дара осторожно двинулась вперёд, стараясь не наступать на опасные участки. Вот, кажется, полусгнившие стулья, а это похоже на столы, хотя, может, и нет. В стенах попадались ниши, которые могли бы быть отдельными комнатами. Несмотря на холод, запах из смеси сырости, гнили и плесени бил в нос. Но это было естественно, ведь заброшенный дом в деревне, дом старого Даго, где он самоубился, стоял пустым всего-то зим пять, не больше, а там уже всё начало гнить.

Обойдя как минимум четверть всего пространства и периодически сгорая от желания подобрать какую-нибудь мелочь непонятного назначения, девочка всё же сдерживала себя, понимая, что вряд ли стоит собирать то, чем она никогда не сможет воспользоваться. А дальше всё произошло стремительно. Дара неловко развернулась, нагнувшись, зацепилась ногой обо что-то плоское и, пролетев, кажется, метра два, приземлилась на пол задом. Но на этом её движение не прекратилось – пол под ней внезапно просел, и она ощутила, как проваливается вниз. Пролетев шагов тридцать, не меньше, приземлилась на кучу чего-то достаточно мягкого, чтобы не раздробить себе хребет. Но и на этом движение не остановилось, и, провалившись сквозь кучу и продвинувшись ещё ниже, она шлёпнулась на бок, выставив руки вперёд и подогнув ноги. Руки загудели болью, юная сталкерша ударилась коленом, что-то достаточно твёрдое врезалось прямо под ребро, так, что она заорала от боли. Когда первый шок прошёл, стало понятно, что остальные части тела пострадали не сильно. Пальцы рук были исцарапаны, когда она пыталась хвататься за всё, что попадалось. Но на этом увечья заканчивались. Наскоро вытерев кровь куском ткани из кармана и подивившись чудом уцелевшему после такого полёта луку, она бережно погладила его кровоточащими пальцами и только после этого решила наконец осмотреться вокруг.

Было тихо. Похоже, она на самом нижнем этаже «пирога» – окна, продолговатые, частично засыпанные снегом, находились чуть ли не под потолком. Только сейчас Дара запоздало сообразила, что сломай она ногу или другую не менее полезную часть тела, например, шею, и её уже никогда бы не нашли. Досадно было бы умереть посреди кучи хлама в заброшенном городе, не дожив до пятнадцати зим.

Дара осторожно встала и сделала несколько несмелых шагов. Длинное помещение, границы которого расплывались во мраке, было заставлено продолговатыми коробами. Дара медленно пошла по одному из рядов, достав нож – так, на всякий случай, – и внимательно осматривая предметы, настолько большие, что в них запросто могло поместиться несколько человек. А при желании – и десять запихнётся. Иногда сложно было рассмотреть их из-за мусора и обломков, но какие-то из них, хоть и сильно запылившиеся, кажется, сохранили свой первоначальный вид. Некоторые из предметов имели округлую форму, некоторые овальную, некоторые – более угловатую, и все они были разного цвета – зелёного, красного, синего, иногда с узорами, которые угадывались в полутьме. Другие – тёмные, серые, испорченные временем. Дара осторожно прикасалась к каждому из них, стараясь понять, открываются ли предметы и можно ли посмотреть, что прячется внутри. Уже совершенно забыв о своём недавнем падении, боли в ногах и разодранных пальцах, она двигалась от ряда к ряду, постукивая по корпусам. Вскоре она заметила, что некоторые из коробов имеют прозрачные стенки, и с жадностью припала к одному из них, надеясь рассмотреть внутренности. Света отчаянно не хватало, а свечей она не догадалась захватить. Удалось разглядеть несколько мягких на вид сидений, остальное было скрыто в тени. Переходя от одного короба к другому, девочка принялась давить на стенки, ведь должны же они как-то открываться. Наконец, подойдя к самому большому коробу сложной шестигранной формы, она начала постукивать по нему и делать невразумительные жесты, совершенно не отдавая себе отчёт зачем. И только она, засмеявшись, решила, что нет, не открыть, эти странные действия всё-таки принесли результат, потому что одна из стен короба вдруг отошла в сторону с тихим скрипом. Восторгаясь собственной находчивостью и всем произошедшим, Дара осторожно подняла ногу и наступила внутрь короба. Было бы, конечно, хуже некуда, если бы стенка снова закрылась, заперев её внутри, потому она решила проложить между собой и выходом наружу кстати валяющуюся неподалёку ветхую доску.

По всему периметру короба были расположены сиденья, обтянутые гладким материалом, который, казалось, совершенно не пострадал. Дара прикоснулась к нему – холодный, морозный, но всё-таки очень приятный, чуть отливающий серебром. Пространство в центре короба было свободно, а впереди – устроено несколько ниш, усеянных рычажками и выпуклостями. Сгорая от любопытства и забыв об осторожности, Дара принялась исследовать панель. Оказалось, что рычажки поворачиваются по своей оси или движутся вверх-вниз, а выпуклые кружки как будто чуть проседают внутрь панели, когда она проводит над ними рукой. Но при этом ничего не происходило, и девочка, наигравшись с рычажками, от которых пришла в полный восторг, навалявшись на сиденьях, решила, что на сегодня план по исследованиям выполнен и пора бы возвращаться в деревню, пока не начало темнеть. Напоследок провела рукой над тремя кружками прямо у входа в короб – просто в шутку, представляя, как этот чудесный корабль отправляется в плаванье, а она, Дара, командует им. А потом корабль поднимается в небо, прямо как сказках, которые ей рассказывала мать. То, что произошло дальше, абсолютно выходило за рамки её представлений о реальности. Свет заструился сначала из круглых выпуклостей около входа, затем перелетел на внутренние части короба, а потом и вся передняя ниша с рычажками и кружками завибрировала, запульсировала световыми переливами. Дара сначала наблюдала, замерев на месте, с одной стороны испугавшись, а с другой – опасаясь двинуться, чтобы не исчезло сияние, чтобы не прекратилось. А через пару минут решилась-таки переместиться вглубь кабины, осознав своё полное бессилие перед происходящим. Внезапно раздались невнятные звуки, в самом центре возникли светящиеся фигуры, переливаясь и снова затухая. Дара отскочила и вжалась в сиденье, ужасаясь и восторгаясь, вглядываясь расширенными глазами в неизвестные символы. Палочки и кружочки, какие-то значки… А! Вот и буквы, их она знала, мать обучила её ещё в детстве. Буквы мерцали, светились, что же это… «Куда вы желаете…?» Дальше она не смогла разобрать. Вдруг появились изображения людей, и Дара вскрикнула, отшатнулась, но поняла, что это тоже всего лишь иллюзия, которую короб или то, что жило внутри него, решило навести на неё. Люди были веселы и довольны, двое, мужчина и женщина, шли по зелёной траве, обнявшись. Потом картинки исчезли, и Дара вскрикнула от неожиданности, когда мимо промчался неизвестный бегун. Снова символы, снова слова… И тут все погасло. Ожившее нечто опять умерло. И как ни старалась Дара оживить его, ничего не происходило. Отгоняя отрезвляющий холод, она решила, что пора выбираться.

Выход на поверхность девочка нашла быстро – чуть дальше, прямо под потолком, обнаружился небольшой лаз наружу, и оставалось только взобраться наверх и разгрести нападавший снег.

По дороге домой девочке показалось, что за ней наблюдают: тень промелькнула меж деревьев и скрылась. Стараясь двигаться как можно тише, Дара прислушалась. Но услышала только своё дыхание и завывания поднявшегося ветра, который нёс с собой холода зимы да шелест обледеневших веток. Наверняка показалось.

Но ощущение вернулось, и теперь она была уверена – кто-то следовал за ней по пятам. Пару раз она отчётливо разглядела фигуру человека, который старался спрятаться, когда она оглядывалась. Но вскоре он исчез.

Что за нежданный наблюдатель? Если это был кто-то из деревни, то кто? И, если так, он наверняка доложит Ситху, что видел её в роще. Может, он вообще следил за ней от самого города, и тогда ей точно сидеть в яме без еды и воды, умирая от холода. Только кто из деревни сюда пойдёт? Может, это…

Нет, вряд ли это мог быть пришлый. Никто не появлялся много лет – так говорили, и этого уж точно не случалось при её короткой жизни. Значит, наказание неизбежно. «А, плевать, ведь оно того стоило», – подумала она, вспоминая об увиденном. Это самая чудесная, прекрасная вещь, которую она встречала. И если за это ей придётся пострадать, значит, так тому и быть.

***

Деревня была окружена лесом с одной стороны и озером с другой. Путь в мёртвый город вёл через лес, и если пересечь его в нужном направлении, то тропки выводили к пустоши, по которой Дара и спешила домой. Решительно выбросив из головы все неприятные мысли, она мчалась по заснеженному полю к чернеющим на фоне синего неба деревьям. Горы, которые, кажется, были видны на горизонте абсолютно с любой точки в пространстве, сверкали в лучах внезапно появившегося низкого солнца. Но больше всего в этом пейзаже выделялась внушительная гора, которая была выше всех остальных. Эйо. И сейчас над Эйо клубился чёрный дым.

Так гора проявляет свой гнев, уверяли старейшины. Ещё в детстве Дара осмелилась спросить одного из них, что такое есть Эйо? Кто живёт внутри горы, кто гневается на них или милостиво посылает им хорошую погоду? Старейшина только хмыкнул и посмотрел на неё с таким осуждением, что Даре захотелось провалиться сквозь землю и благополучно там остаться. Мать говорила, что внутри горы живёт дух, он зол и жесток, потому его надо задабривать дарами и жертвами, что и делалось на регулярной основе.

В деревне говорили: если Эйо начал дымиться, быть беде. Такое уже случалось – однажды наступил неурожай и голод, когда перемерла половина жителей. Это произошло ещё до её рождения. А когда она была маленькой, после того, как гора стала выражать своё неудовольствие, в деревне началась эпидемия редкой хвори, от которой поумирали чуть ли не все дети и старики. И вот теперь, пожалуйста. Значит, скоро будут приноситься новые жертвы. Каждый год Эйо требовал всё больше и больше.

В лесу было на удивление тихо. Она бежала по знакомой тропинке, уже не стремясь спрятать своих следов. Ветер стих, и мелкий снег засыпал всё ещё обнажённые участки травы, облеплял ветки деревьев. Порой вскрикивала птица, и был слышен шум её крыльев.

Вдруг среди ветвей что-то промелькнуло. Она остановилась и тут же спряталась между двумя широкими стволами. Может быть, даже слишком быстро – так сказал бы Кий, её брат. Он всегда удивлялся способности сестры так быстро двигаться и немного завидовал ей.

Светло-голубой глаз девочки, обрамленный белесыми ресницами, блеснул в небольшом просвете между стволами. Было далеко, слишком далеко. Но не для неё. Дара видела прекрасно: вдалеке прогуливался олень и доедал оставшуюся траву, шумно выдыхая пар. Он прислушался и обернулся в её сторону. Девочка быстрым и ловким движением достала лук, вытянула стрелу и, прицелившись, заранее очерчивая в голове траекторию полёта стрелы, выпустила её, стараясь не думать слишком долго. Уже через секунду стрела вошла в тело оленя, и он побежал, издав хриплый крик. Но шаг его становился всё более неровным. Она побежала за ним, наблюдая, как исходящее от оленя сияние слабеет. Жизнь угасала. Длинные ноги подкосились, и животное тяжело упало на бок посреди большой заснеженной поляны. Охотница подбежала к своей добыче. Ещё жив. Она достала длинный узкий нож с деревянной рукоятью и всадила его прямо в сердце животного. Глаза оленя сразу же остекленели. Теперь мёртв.

– Спасибо тебе, лес, что даёшь мне одного своего ребёнка для того, чтобы я могла есть, – произнесла она заученные слова.

Дара хотела отдать кровь оленя лесу, в уплату за смерть. Резким движением вытащив стрелу, она освободила его кровь, и та потекла густой алой струёй на белый снег.

Стоило освежевать добычу прямо здесь, выпотрошить, а уже потом тащить в деревню. Девочка не сомневалась, что сможет сделать это сама. А ещё – стоило вырезать язык, пока он ещё не окоченел, как раз будет что отнести в подарок Старейшине. Ведь язык оленя считался одним из самых вкусных блюд. Наверное, мать потушит его с травами. Дара принялась резать шкуру животного от груди и вниз. Сначала нужно было сделать разрез, а потом тянуть, потихоньку отделяя шкуру от мяса, чтобы не повредить. «Можно сразу и выпотрошить», – решила она и, только начав выпускать наружу кишечник, подскочила, услышав сзади резкий окрик:

–Всё, ты мертва! Я тебя убил.

Дара обернулась, сделала ловкий переворот и швырнула в говорящего куском оленьих потрохов. А потом с криком кинулась на брата. Удар, ещё удар, и она бросила противника на землю. Тот сразу же вскочил, попытавшись сбить сестру с ног подсечкой, но та отпрыгнула и ударила парня с другой стороны. А потом позволила Кию бросить себя на землю и прижать лицом к холодному снегу. Не хотелось, чтобы брат был в плохом настроении, а оно всегда с ним случалось, когда он проигрывал.

Он встал и легко поднял её с земли.

– Олень, значит? Это очень хорошо.

– Да, хорошо. Мать будет рада, сегодня досыта поедим. Поможешь разделать его?

– Конечно, – коротко ответил брат и принялся умело отделять копыта животного. Потом он отрезал голову и извлёк оттуда язык, аккуратно завернул его в тряпицу.

– Где ты была целый день? – вдруг прямо спросил Кий.

– Ходила смотреть на Эйо, – нагло соврала Дара, глядя собеседнику прямо в глаза. Хотя отчасти, если так посмотреть, это вовсе не было ложью.

– Да? – спросил тот с противной интонацией, которая появлялась, когда Кий не слишком верил её россказням. Ею брат, вероятно, хотел выразить свой сарказм. – И что ты там видела?

– Дым. Я видела дым.

Лицо брата посерьезнело.

– Проверь-ка желудок, – сказал он, когда Дара выпустила содержимое оленьего брюха наружу.

Дара послушно извлекла из желудка комки полупереваренного мха и скорчила рожу. Кий бережно собрал содержимое.

– Как только можно есть эту гадость?

Брат только усмехнулся.

– Мерзость, – снова покривилась Дара, отчасти надеясь, что брат переключится и перестанет спрашивать о сегодняшнем дне. На какой-то момент она задумалась, не сказать ли о наблюдателе. Но для этого бы пришлось признаться, что она была на мёртвой пустоши, даже если не говорить всей правды. Так что лучше просто промолчать, будет меньше проблем, как уже было установлено многократно. Увлечённый работой, брат, кажется, забыл о своих подозрениях, и, закончив с основной разделкой, они поволокли оленя домой.

К вечеру стало ещё холоднее, тонкий снег заскрипел под ногами. Волосы Кия чуть покрылись инеем. Светлые, но не такие, как у неё. Вообще-то он не был её кровным братом – мать усыновила их обоих. Потому они были не слишком похожи – как лицом, так и характером. Но девочка прекрасно знала Кия и видела по его сосредоточенному виду и нахмуренным бровям, что он готовится произнести одну из своих поучительных речей, которые навевали на неё смертную скуку. Кий любил действовать по правилам и свято верил, что его братский долг – это поучать свою младшую бестолковую сестру. Однако всё недовольство ограничилось бурчанием под нос, что обычно дико бесило Дару, но сейчас она тоже предпочла отмолчаться.

– Где ты так разодрала пальцы? – вдруг спросил Кий, когда девочка перехватывала верёвку.

– Упала с дерева. Полезла наверх, думала, смогу набрать яиц из гнезда, но не удержалась. – Дара смотрела перед собой, но постаралась ответить как можно быстрее.

– Понятно. Это поэтому ты хромаешь?

Заметил.

– Да. Ударилась коленом.

Кий, кажется, на этом успокоился.

«Эх, знал бы ты, что я сегодня видела», – подумала девочка. Жаль, что нельзя никому рассказать. Хотя – он бы все равно не поверил, пока сам не увидел бы. Да что там, она бы тоже не поверила.

Хотя кое-что в доказательство чудес мёртвого города она приносила. Например, металлического жука, который ползал и летам сам, стоило только нажать ему на брюшко. Его она нашла в одном из домов, куда лазила во время самого первого своего похода. Маленькие огоньки, которые горели разными цветами без всякого поджига, стоит только притронуться к ним. Крошечная кукла, правда, сломанная, но очень красивая. Эти и другие свои сокровища она надёжно прятала в тайнике под полом в лесной заброшенной хижине. Они и сейчас там. Но Кий, хоть поначалу и удивлялся её находкам, как-то сообщил ей, что все эти вещи никак не помогут им в жизни. Разве что огоньки пригодились бы, но на этом – всё. Так что лучше их никому не показывать и новых не приносить.

Его позиция была ясна, потому оставалось только проигрывать снова и снова в голове то, что случилось сегодня, стараясь не думать о наблюдателе и возможном наказании.

Деревня горела вечерними огнями. Приятное зрелище, особенно когда целый день был на морозе и почти ничего не ел. Мать наверняка приготовила похлёбку и мясо. Девочка ускорила шаг, поскальзываясь на снегу. Пахло дымом, талым снегом, дровами, пахло лошадью, кажется, только что здесь проехавшей, пахло как всегда в зимнее время. Даре нравилась эта смесь запахов. Деревня располагалась у подножия невысокой горы, и небольшие бревенчатые домики были надстроены один над другим прямо на крутом склоне. Эта гора неплохо защищала их от ветра. Другая часть домов разместилась на пространстве от подножия горы до самого леса с одной стороны и до озера – с другой. Вся деревня была окружена деревянным частоколом – от диких зверей. Ворота тоже были с двух сторон: одни со стороны леса, другие – со стороны озера. По дороге брату и сестре встретилось несколько запоздавших, спешащих домой жителей, таких же, как они. Но в основном все уже сидели по домам и ужинали рыбной похлёбкой, или оленьим супом, или чем-то ещё, потому что между домов стоял стойкий запах еды, от которого больно свело желудок.

Их дом был таким же, как и у всех в деревне. Соседи помогали его строить, но многое они сделали сами. Деревянный, он немного уходил под землю, а остроугольная крыша была заложена мхом и ветками – для тепла. Ступеньки вели вниз, где и находилась дверь в избушку. Бывало, что дверь сильно заметало снегом, потому на крыше был запасной выход. Из окон, прикрытых простыми деревянными ставнями, сочился приглушённый свет.

– Эй, мама! Мы вернулись!

Мать засуетилась и побежала открывать, по пути опрокинув что-то железное. Дверь распахнулась.

– Оба?

– Да, мы были в лесу, мама. Смотри, что мы принесли!

– Олень! Это ж сколько всего сделать можно: похлёбку, и засолить, потушить … – Женщина принялась перечислять всё, что она планировала приготовить. На её лице широком простоватом лице расплылась мечтательная улыбка, а само оно озарилось светом вдохновения. Может, она не блистала умом, как думали некоторые в деревне, зато готовить умела отлично. А тушу убитого животного разделает так, что любой охотник изойдёт завистью.

– Проверить бы, как вы всё сделали. Что-то да напутали, не иначе. Вы уже вырезали язык? – Она побежала в дом, чтобы накинуть меховую куртку и взять разделочный нож.

Когда все наконец зашли в дом, было видно, что мать очень довольна и что у неё хорошее настроение. Она обтёрла руки о грязноватый фартук и достала глиняные тарелки, есть из которых разрешалось только по особым случаям. На каждый день у них была деревянная утварь.

– Давайте ужинать. Это тебе, давай-ка, держи. А это тебе. Как там в лесу-то было, холодно? Видно ж по вам, как замёрзли.

– Да, холодно было, но не очень, – ответил Кий с набитым ртом.

– Я подстрелила оленя с двухсот шагов, мама.

– С двухсот? Да не может быть.

– Ну ладно, может, со ста, – добавила девочка, стараясь запихнуть в себя как можно больше кусков мяса одновременно.

– И что, он умер сразу?

– Нет.

– Я же учила тебя, что нужно убивать сразу. Иначе духи леса разгневаются на нас. Ты же знаешь, что они могут сделать.

– Я знаю, мама. – Дара исподлобья глянула на мать. – Но я убила его вторым ударом. Прямо в сердце.

Мать хранила грозное молчание. Когда она сердилась, то была похожа на мешок с сеном – вся собиралась в кучу и становилась очень круглой.

– А кровь я отдала лесу, как ты меня учила.

Женщина неопределённо хмыкнула.

– Может, всё обойдётся на этот раз. Но не стоит забывать, что случилось с Атсулой.

– Он был плохим человеком, мама, – добавил Кий. – Ты же знаешь, что он делал с животными там, в лесу. А если бы ему дали волю, то делал бы и с людьми. Он заслужил это.

– Знаю. Но нужно быть осторожней.

Дара продолжила интенсивно жевать, запивая бульоном, от которого исходил приятный пряный аромат. Разговор продолжать не было смысла. Атсулу нашли пару месяцев назад в лесу, и говорят, что его тело провисело на дереве, подвязанное за ноги, с неделю. Духи, ну да, конечно. Все прекрасно знают, что он не поделил с Ситху.

Доев и собрав все последние крошки, Дара отошла в уголок и принялась чистить нож. Она знала, как важно содержать его в чистоте, тем более что это был её любимый нож, подарок от брата. Он заказал его у кузнеца Ияну, а рукоятку вырезал сам, и у него вышло очень хорошо. На конце рукояти красовалась голова невиданной птицы. У него вообще отлично получалось резать по дереву, он ловко вырезал посуду, сам мастерил санки, сплетая их прочным прутом. А мать всё подговаривала его делать вещи и обменивать на всякую утварь у других.

Хотя непонятно было, куда им столько утвари. Дом и так был завален всяким хламом. Мать умела плести из прутьев корзины, потому один из углов бережно хранил результаты её труда. Неподалёку от очага растянулась на дощатом полу прекрасная волчья шкура. В отдельном месте были собраны скребки для выделки, которые мать очень ценила. Все – с каменными наконечниками. Иногда простыми, из слоистого камня – серого, коричневого, голубоватого. Но были и из редких камней, которые ей удалось найти в долине. Например, вот этот, ярко-зелёный, с жёлтыми и чёрными прожилками. Или вот этот, чёрный, блестящий, с оранжевыми вкраплениями.

Дара решила, что одежду она вычистит завтра. Повалившись на постель, девочка тут же перестала слышать возню и перешёптывания матери и брата. Перестала слышать, как Кий стучит чем-то на том конце избы. Засыпая, она снова подумала, что завтра её наверняка настигнет расплата, когда тот, кто её видел, доложит об этом. Ну и что, стоило того. Пусть даже придётся сидеть в яме месяц.

Глава вторая. Возмездие

Никогда не ходите в места, в которые ходить запрещено. Они навевают мучительные сны, после чего наступает прозрение, осознание собственной убогой реальности.

Так случилось и с Дарой. Что-то тяжёлое, вязкое надавило на грудь, оставляя без всякой возможности пошевелиться. Ловя ртом воздух, девочка пыталась вырваться из этой неподвижности, но безрезультатно. Казалось, кто-то обхватил щупальцами страха её ноги, затем кисти рук, предплечья, а потом засмеялся мерзким смехом Ситху. Она знала, о чем он смеётся. Знала, но не могла выдавить из себя ни слова. Но все же дёрнулась, вскрикнула и резко скинула безликую тварь.

Всё переменилось, и теперь девочка была в городе. Да, это он, мёртвый город, только вовсе не тот, который она видела. Это был молодой город, ещё не изувеченный временем, не разодранный в клочья неумолимой судьбой. Улицы чисты и свежи, как ветер ранним утром, пахнет зеленью и цветами, пахнет чем-то сладким, пахнет ягодами. Мимо проплывают люди, размытые, нечёткие силуэты, мимо скользят тени минувшего, мимо несутся с пугающей скоростью вереницы прошлых событий. Даре хочется свернуть в переулок и пройти немного дальше. А теперь – ещё дальше. По глазам бьёт внезапный луч утреннего солнца. Зрение на миг пропадает, но что-то тянет её вперёд. Впереди люди, несколько человек. Но вот их все больше и больше, они идут, влекомые исходящим из центра круглого помоста сиянием. Дару тянет туда же. Подойдя, она видит, что сияние состоит из множества мелких светящихся частиц. Они медленно плывут в пространстве, притягивают к себе. Дара подходит так близко, что может протянуть руку и коснуться сияния. Пальцы обжигает болью, но она не отдёргивает руки. Подносит вторую и наблюдает, как мелкие частицы света пронзают её кисти, как они проходят сквозь кожу и кости, что-то меняют, трансформируют в ней, в её плоти, в её мозгу, в её крови.

Шум.

Удар.

Падение.

Она открывает глаза.

Полутьма избы не обманула Дару – уже давно рассвело. Мать оставила занавески закрытыми. Из окон сквозило серостью. Девочка потянулась и села. Ушли, не стали будить.

Она справила нужду в уже наполовину заполненную деревянную кадку и принялась шарить на столе в поисках съестного. Вкус холодного супа вернул её в реальность. Стоит лишь вспомнить, что у тебя есть тело – голодное, мучимое жаждой, – и всё, что было во сне, отступает, а потом забывается, затирается в потоке повседневности, и ты снова и снова теряешь какую-то часть себя. Опустошив миску, Дара выглянула в окно: чьи-то следы на свежевыпавшем снегу, как будто кто-то убегал прочь.

Несколько дней ничего не происходило. Нарушительница запретов снова и снова прокручивала в голове свою дорогу домой, пытаясь определить по знакам, которым она, может, не придала значения, кто это мог быть. Каким точно был цвет его одежды? Как тогда пахло? Издавал ли он какие-то звуки, кашлял ли? Все эти потуги оказались безрезультатны. Тем не менее пока никто не приходил и не допытывался, где она была в тот день. А значит, варианта было два: либо тайный наблюдатель отмалчивался, либо это был чужак. А если последнее – нужно было сказать.

Предположим, далеко, за много километров, дальше мёртвого города, есть ещё город, где живут люди. Остались жить, вопреки россказням местных знатоков, включая её мать. И наблюдатель пришёл оттуда, только что ему тут понадобилось? И, если он действительно из какого-то далёкого, гипотетически существующего города или деревни, такой же, как их, то наверняка пришёл не один. Где же тогда его сотоварищи? И вопрос поинтересней – что, если они знают про существование их деревни? Что, если они – кто бы они ни были – нападут? Эх, как же быть. Рассказать – огрести, но не рассказывать… Кто знает, что может случиться?

Вытерев нос – сраная простуда, – Дара принялась ожесточённо ворошить угли в печи. Смысла своей злости не понимала даже она сама. Всё вроде как оборачивалось удачно. Тут она ойкнула и выронила кочергу – на коже виднелась всё ярче проступающая алая полоса. А ведь руки только начали заживать, ну что за срань, что за полоса неудачи! Швырнув в угол деревянную ложку, она приложила к ожогу кухонную тряпку.

Злилась она прежде всего на свою нерешительность. Злилась на брата, который был так туп и недогадлив, не видел, что с ней что-то не так и не приставал с расспросами. На мать, которая донимала её своими разговорами. Иногда Дара и вовсе не слушала её, просто смотрела на тёмные волосы, чуть сплюснутое круглое лицо, крупный нос, тоненькие ниточки рта и думала, что мать, наверное, не глупа. Или была не глупа, раньше. Просто стала такой, потому что так легче выживать. А ведь она помнила мир до, хоть и была тогда совсем маленькой девочкой.

Отойдя подальше, Дара принялась перебирать деревянные фигурки, аккуратно расставленные на полке. Их все вырезал Кий – и этого петуха с заносчивой миной, который поднял клюв кверху, и медведя. Правда, он вышел не очень достоверно. Да что там, медведя Кий видел всего один раз и тогда чуть не помер, а статуэтку эту он делал по чучелу, которое было самой выдающейся достопримечательностью деревни и размещалось в избе мастера Миро. Говорили, что он когда-то убил медведя длинным мечом, которым он мастерски орудовал, но старик не подтверждал этих слухов и упорно настаивал, что медведя ему подарил старый друг, которого уже нет в живых. Дальше на полке пристроились несколько свиней и поросят разного размера и степени проработки – одно время Кий очень увлекался их вырезанием, что он только в них нашёл. Дальше были лица, имеющие отдалённое сходство с соседской девушкой, пара лошадей, одна с кривыми ногами, и наконец она, коробочка. Дара взяла её и повертела в руках – приятно было наблюдать, как светлая серебристая поверхность отражает свет. Это был шестигранник со множеством мелких дырочек по сторонам, создававших словно бы тканый узор. На одной из граней был рисунок в виде спирали или свернувшейся клубком змеи, из которой исходило две скрещивающихся линии. Что было внутри – неизвестно. Маленькая Дара всё пыталась извлечь хоть что-нибудь из загадочного предмета, но эти попытки заканчивались тем, что она в гневе швыряла коробочку в дальний угол. Когда волна раздражения затухала, малышка всегда доставала оттуда любимый предмет и бережно прятала под матрас. Если это игрушка, то как в неё играть, если техническое средство – то для чего оно предназначено. Но как она ни крутила её, как ни вертела, как ни подбрасывала и как только ни «колдовала» над ней, назначение этой вещи оставалось загадкой. Так что Дара решила называть её своим талисманом, что было совершенно оправдано – девочку нашли младенцем пятнадцать зим назад, завёрнутую в термоустойчивое одеяло, лежащую под еловым деревом, а при ней была только одна вещь: эта коробочка.

Побывав в мёртвом городе, Дара стала думать, что, может, шестигранник появился оттуда? Уж слишком он был похож на найденные там вещи. Может, она была частью того, большого мира, запрещённого, будто бы и не существующего. Но ведь тогда, раз коробочку нашли при ней, значит, и она, Дара, тоже его часть? Чем старше становилась девочка, тем чаще она задумывалась о том, кто мог оставить её вот так лежать в лесу на морозе и кто её настоящая мать? Только проку от этих мыслей было столько же, как от дырявого ведра – результата ноль.

Дверь скрипнула, с улицы пахнуло морозным воздухом. Мать вернулась, посмотрела на неё искоса.

– Там мешки с кожами принесла, поди погляди. Воды набери.

Спорить с ней не хотелось. Дара сунула коробочку в карман, накинула меховой жилет и молча пошла на улицу. По дороге к колодцу никто не встретился. Было слышно, как лает соседская надоедливая собака – истошно, захлёбываясь, подвывая. Может, чует волков. А может, беду. Нет, все же надо сказать матери.

– Я видела кого-то, когда ходила в лес, – заявила девочка сразу, как вошла, боясь, что вскоре её решимость поубавится.

– И кого ж? – Мать шевелила угли.

– Какого-то человека. Он шёл за мной.

– Не узнала?

– Нет.

– Ну, мало ли кто. Все давеча в лес ходили, погода-то вон хорошая была.

– Нет, мама. Я думаю, это был чужак.

– Чужак? – Женщина перестала ковыряться в печке и глянула на дочь. – И где же ты его видела?

А, была не была.

– Я ходила смотреть на Эйо. Ну, может, прогулялась немного дальше. Я видела его в роще по дороге.

– И почему ж ты думаешь, что это чужак?

– Потому что. Он не рассказал обо мне. А во-вторых… наши туда почти не ходят.

– Где точно ты его видела?

– Я…

– Говори как есть.

– На пустоши по дороге к мёртвому городу, – разом выпалила Дара.

Мать молча посмотрела на неё, пошевелила губами. Думала, наверное, как наказать дочь за то, что нарушила границу.

– Я не буду спрашивать, где ещё ты была. Не буду. Но я должна рассказать старейшинам. Потому скажи мне точно, как он выглядел.

– Я не видела его отчётливо. Он прятался за деревьями, а потом шёл за мной.

– До куда? Отвечай!

– Почти до леса.

– Ммм… – Женщина что-то промычала себе под нос и ушла на свою половину.

Дара решила, что лучше всего будет забиться в угол и ждать. Уселась на лежанку и принялась грызть ноготь на большом пальце правой руки, как делала всегда, когда нервничала.

Вскоре мать хлопнула дверью. Дара выползла из тёмного угла, пошарила в вещах матери – та надела тулуп, что получше. Значит, пойдёт к старейшине. Может, к Ситху, может, к Кьявилу. Конечно, если ко второму, то, возможно, пронесёт. Но это, кажется, и не было самым важным. Что, если чужак был не один, и они выследили её, и теперь могут напасть? Чем дольше она сидела, уставившись в стену, тем больше нарастало внутреннее напряжение. Девочка отдёрнула руку, увидев, что разодрала палец в кровь. Но сильнее всего в моменты душевного смятения её пугала тишина. Вот как сейчас.

Это была очень ёмкая тишина. И изредка прорывающиеся сквозь неё громкие звуки только подчёркивали эту ёмкость. Успокоившаяся было собака принялась снова рвать глотку. Потом замолкла. Стучали в окно мелкие льдинки. Где-то капала вода. Трещали в печи тлеющие поленья. И голос, предательский, неприятный, ехидный, похожий на голос Ситху, начал нашёптывать ей, что она совершила непоправимую ошибку.

Дара яростно вскрикнула и принялась натягивать куртку поверх полотняной рубашки. Надела сапоги, жилет подвязала поясом из мягкой кожи. На голову нацепила шапку из кроличьего меха. На пояс повесила нож – без него никуда. И решила, что сходит в мастерскую к брату и поговорит с ним, потому что больше было не с кем.

Идти предстояло через всю деревню. Бревенчатые дома, дворы. Вон чьи-то забытые сани. Мглисто, пасмурно. Пахнет сыростью и дымом растопленных печей. Пахнет её страхом.

Мимо проехал Пиги на лошади. Остановился, крикнул, она только махнула рукой. Вечно он пристаёт к ней. Мать это поощряет, ведь в его семье было больше всего лошадей и несколько коров, что считалось в деревне самым ценным имуществом. Но Дара прекрасно помнила, как в детстве он называл её бледной дрянью и найдёнышем, за что она молотила его палкой. Мерзкий поганец, чтоб его. Сейчас он вырос, стал симпатичнее и делает вид, что ничего не было. Дара терпела его только из-за лошадей, на которых он иногда разрешал прокатиться, когда отец не видит. Но она была уверена, что он не изменился и остался таким же мерзким гадом. Это не лечится.

Там, на горе, дом Ситху. Тропинка, обвивающая холм, отчётливо виднелась на белом снегу. Кто-то прошёл здесь совсем недавно. Ветер усилился, закачались чернеющие верхушки сосен.

У старейшины Дара бывала всего-то несколько раз. Это был большой дом, одиноко стоявший на утёсе, окружённый частоколом с добротными деревянными воротами, за которыми вечно копошилось несколько обычно злобных собак, впрочем, к ней дружелюбных. Прежняя жена Ситху умерла от лихорадки, потому он взял молодую, которая уже успела нарожать ему пятерых детей. Последний раз мать отправила её замаливать свои очередные грехи, снабдив тушёным оленьим языком, который старейшина жаловал особенно. Она помнила, как он накинулся на кушанье, как капал сок с его изгвазданной бороды и как он облизывал толстые пальцы, а она изо всех сил старалась сохранить приятное и подобострастное выражение лица. О боги, насколько же она его ненавидела!

Но это сработало. Олений язык привёл старейшину в хорошее расположение духа, потому он отпустил девчонку с миром, наказав никогда больше не выходить за разрешённые границы.

Ветер поднимал и нёс тысячи мелких снежинок, словно играя с ними. Вот бы он поднял и её и унёс куда-нибудь далеко отсюда, туда, в большой мир. Так она и думала до того самого момента, пока не показался сквозь снежную мглу двор мастера Миро.

Этот самый мастер Миро очень ей нравился. Высокий осанистый старик, тёмная борода, посеребренная сединой, обманчиво суровый вид и часто смеющиеся зелёные глаза заставляли её с детства чувствовать что-то родное и тёплое. Он отлично резал из дерева, ковал, а ещё научил Дару приёмам рукопашного боя. Знал множество историй и всегда был на её стороне.

Сам двор, вечно заваленный кусками бруса, распиленными брёвнами и всевозможным барахлом, на которое у мастера были планы, сейчас был почти пуст и занесён снегом. Дом был закрыт и темён, но мастерская в дальнем конце двора горела мягким светом масляных ламп.

Дара приоткрыла дверь и просунула голову внутрь. Запах свежей древесины был навязчивым, но всё же приятным. Девочка любила этот запах, она узнавала его, когда брат, возвращаясь домой, приносил его на себе. Он был тёплым и домашним, он пах лесом, пах всем тем, чем дышало дерево, от него веяло парящими птицами и зеленеющими травами. Брат возился, выполняя очередной заказ, наклонившись над верстаком, и старательно водил ножовкой по чему-то, что в будущем, вероятно, приобретёт форму половника и найдёт своё предназначение на чьей-нибудь кухне.

Дара уселась у огня, стянув с себя мех и подложив его под попу, а брат оставил половник и принялся мести пол, усеянный мелкой стружкой. Потом сел рядом и посмотрел на сестру. Её щеки порозовели, кончик носа покраснел, волосы были всклочены.

– Знаешь, – вдруг начал Кий, – когда я был маленьким, я думал, что мама по ночам превращается в птицу и улетает в лес. А потом ещё дальше, туда, за лес, где мрак и неизвестность, и возвращается только под утро.

Дара глянула на него, перевела взгляд на огонь.

– Да, может, так и есть. Мне всегда казалось, что она знает гораздо больше, чем может высказать словами. Я ходила в мёртвый город. По дороге назад встретила кого-то. Он шёл за мной, потом отстал. Думала, это наш, потому расскажет, где меня видел. Но теперь думаю, это был чужак. Потому я рассказала матери. А она пошла к Ситху. Так что к вечеру ты можешь увидеть меня в яме.

Она выпалила все это разом, не останавливаясь. Брат смотрел на неё с полминуты, осознавая сказанное, а потом спросил:

– Так, может, кто-то из наших тоже ходил на запретную территорию, а не сказал, потому что признаваться в этом не хочет.

Дара, мысли которой не допустили такого очевидного, как она теперь понимала, варианта, уставилась на Кия.

– Да, но… да, может, и так. Только почему мать тогда пошла к старейшине? Почему не рассудила как ты?

– Не знаю. Может, не догадалась. Но вряд ли это чужак.

– То есть, получается, я зря себя подставила?

– Получается, так. Сегодня вечером будет гореть поляна.

– Как? Почему мать ничего не сказала?

– Откуда мне знать. Может, ты ошарашила её своими словами. Чужак – это серьёзно. Ты знаешь, Дара… – Он встал, потоптался туда-сюда и добавил: – Думаю, они хотят сделать жертвоприношение.

Лицо девочки вытянулось.

– Как?

Кий пожал плечами:

– Они ещё помнят лихорадку и голод, помнят пожар. Хотят задобрить Эйо.

Дара хмыкнула. Она была не лучшего мнения об Эйо.

– Эйо дымится, Эйо требует жертвы, – сказал брат отстранённо.

– Тебе что, промыл мозги Ситху? Я и не заметила.

– Знаешь, Дара, я думаю, ты много о себе мнишь.

– Да? И что я такого мню?

– Ты думаешь, что ты умнее всех, вместе взятых. Умнее матери, умнее меня и Миро, умнее старейшин, само собой. И, уж конечно, значительно умнее наших туповатых соседей. Только я хочу сказать тебе вот что.

– И что? – Дара вскочила и воззрилась на брата с нескрываемым возмущением.

– Тебе только кажется, что ты летаешь выше всех. А на самом деле ты просто ребёнок с воспаленным воображением и завышенным мнением о себе.

– Да? Ну и нахрен тебя!

Она опрометью бросилась вон из избы. Дверь громко хлопнула, шаги замерли, и остался только запах деревянной стружки. Кий вдохнул, и лицо его вдруг сделалось печальным. Он поднял метлу и продолжил работу.

***

Дара была зла, как лесная дрековака, о которых маленькие дети, накрывшись одеялом, рассказывали друг другу страшилки, навеянные материными сказками на ночь. Почему-то в них всегда кого-то убивали, съедали, растерзывали или кто-то в кого-то превращался. Многие из таких историй они узнали от матери. Несмотря на свою обычно простоватую или даже косноязычную речь, женщина, стоило ей начать рассказывать, превращалась в другого человека. Потому, влекомые желанием послушать страшные сказки, дети слетались к ним со всей деревни, как будто их тут не словами кормили, а кроличьи ножки раздавали. Хотя и такое бывало.

Особенно мать любила смаковать историю о конце света. Точнее, о Катастрофе, которой она называла события, случившиеся давным-давно, задолго до их рождения. Но она-то помнила, как всё произошло, хоть и была тогда совсем маленькой. Обычно в этот момент дети, с недоверием хмуря брови и морща носы, разглядывали мать, лицо которой покрывала заметная сеточка морщин. Сложно было поверить в то, что эта древняя, по их представлениям, женщина когда-то была ребёнком. Нет, совершенно невозможно.

Мать воздевала руки и округляла глаза, описывая всё, что происходило тогда. Когда-то, по её словам, мир был огромен, неделим, все жили в согласии и летали по воздуху, строили города и могли говорить с друг другом, даже если находились за много-много километров друг от друга. (Тут уж, конечно, она привирала, это к ведунье не ходи, и так понятно). Люди стремились к прогрессу, к тому, чтобы изобретать новое, и всё шло хорошо, пока однажды они не прокляли сами себя. И посыпались на них эти проклятья, полезли из-под земли чудовища, начался хаос, разрушения, кровь и смерть. Города были покинуты и уничтожены, в них был только тлен, тоска и тайны, которые никогда и никому лучше не раскрывать, не откапывать мертвецов, не рыскать там в поисках всего того, чего уже не вернуть! На этих словах голос матери резко обрывался, от чего все её слушатели вздрагивали и холодели в ужасе. А она, выдержав, как положено, драматическую паузу, продолжала изменившимся голосом и вещала о том, что те немногие, кто выжил после Катастрофы, укрылись в селениях, чтобы жить, растить детей и основывать новый мир.

Это и была основная легенда том, как появилась их деревня. Ситху тоже любил её мусолить. Грозно воздевал он руки к небу и пучил глаза, когда громогласно вещал о чудовищах, тлене и смерти. Дара не то чтобы не верила этим россказням – верила и поверила ещё больше, когда увидела мёртвый город своими глазами. Она скорее сомневалась в том, что людей осталось так мало. Ведь если мир так огромен, как говорила мать, если в нем были сотни этих городов, то неужели все они сгинули?

Эти мысли отвлекли Дару от других, ещё менее приятных – что будет на поляне огней. Она обязательно туда придёт, пусть мать того и не хотела. Она решила слоняться по посёлку до вечера, лишь бы не идти домой. Было холодно, и от голода начало свербить в желудке, так что девочка забежала к Эноги, розовощёкой женщине с четырьмя детьми. Выпросила у неё вяленого мяса, пообещав потом вернуть. И, как только стало смеркаться, повернула к месту назначения и встроилась в общий поток.

Эта поляна видела много сборищ. Все важные решения оглашались здесь – так повелось. По периметру были сооружены кострища, отделанные камнем и зажигаемые в знак начала собрания. В центре поляны высились три столба, неподалёку от которых стояли резные кресла – для старейшин.

Когда девочка подошла к поляне, многие уже были здесь. Сумерки и подступающая тьма скрывали их лица, чернеющие на фоне снежной белизны, пока не взошла яркая луна. В её обманчивом свете всё казалось не таким, как днём. Вот невысокая фигура уселась на один из стульев, вот другая. Третья. Вспыхнули огни костров, затрещали поленья, заплясали всполохи на лицах. Непостоянное пламя разгоралось и слабело, освещая все вокруг красно-оранжевым светом. Тени ползли от дерева к дереву, от камня к камню, чтобы потом снова раствориться в лесной тьме. Люди шептались, не рискуя говорить в полный голос. Они ждали. И где-то там, среди их лиц, прятались лица Кия и его матери.

Резкий звук барабанов вдруг разорвал тишину, разнёсся по долине и вернулся ещё более оглушающим. Началось. Ситху, сдвинув кустистые брови и всматриваясь в толпу пронзительным взглядом, выдержал паузу и начал говорить:

– Обращаюсь к вам, последние люди на Земле!

Дара подумала, что дело плохо, раз он завёл речь про последних людей. Не к добру.

– Мы нашли наш дом здесь, в этом суровом месте, и только здесь мы сможем выжить. Здесь, в нашем защищённом мире, маленьком, но закрытом от нападений хаоса. Судьба дала нам шанс, дала человечеству возможность продолжить свой род. Но Эйо, который милостиво присматривал за нами так много лет, разгневался! – Он воздел руки к небу. – И я не знаю причину его гнева. Но он сказал мне, что ему нужно. Он сказал мне, какую жертву он хочет. А иначе он зальёт нас всех огнём! Сожжёт своим пламенем!

Все с благоговейным ужасом принялись поднимать руки, глядя, как Ситху, широко раскрывая глаза и рот, скаля щербатые зубы, делает какие-то ему одному понятные знаки, видимо, призванные утихомирить разгневанное божество.

– Но это ещё не все. – Ситху двинулся вдоль собравшихся, как будто выискивая кого-то. Дара напряглась, но решила не двигаться с места.

– Да! Это ещё не все!

Старейшина, распахнув длинную куртку с накинутым поверх меховым жилетом, двигая бровями, продолжил:

– Недавно близ деревни видели чужака.

По поляне прошёлся удивленный ропот.

– Что это значит? Это значит, что он наверняка был не один. Если он знает, где наше поселение, и приведёт других бандитов к нам, они могут напасть! Это ли не гнев Эйо?

Взволнованный шёпот.

– А знаете, кто привёл к нам чужака?

Он наконец достиг своей цели и выволок из тени Дару, которая и не думала сопротивляться.

– Она! Да, она снова ходила в запретное место, выходила за дозволенную границу! Это она навлекла на нас беду! Это из-за неё нам придётся принести Эйо жертву, чтобы отвести горе!

Зашумели. Кто-то указывал на девочку, кто-то переговаривался с соседом. Дара не смотрела на них.Она смотрела на Ситху и думала – только бы не опустить глаз. Только бы не показать свой страх.

– Так, может, её и отдадим в жертву Эйо? – послышалось чьё-то нагловатое кваканье.

«Надо запомнить этот голос», – пронеслось в голове.

– Её? – Ситху неприятно заржал. – Да, это было бы справедливо! Это я и хотел сделать, когда её нашли в лесу. Тогда от неё был бы хоть какой-то прок. Но нет. Эйо нужно отдать то, что нам дорого, а не то, от чего мы хотим избавиться.

Дара посмотрела на других старейшин, посмотрела на мать и брата, найдя их лица в толпе, ожидая, что, может, хоть кто-то вмешается в происходящее.

– Мы отдадим Эйо самое дорогое, что имеем: младенца.

Снова послышались перешёптывания.

– Может, эта жертва кажется вам страшной. Но стоит ли, подумайте, стоит ли жалеть одного ребёнка ради спасения всего человечества?

Молчание. Плясали на искажённых огнём лицах пламенные блики, отражался в почерневших глазах белый свет луны.

– Трусы! Вы – малодушные трусы. Мне жаль вас! Хорошо. Я сам выберу жертву для Эйо. Так надо.

Ситху встал и медленно стал обходить поляну по кругу. Никто не возразил ему. Никто не поднял взгляда. Вот он, Кий, который молчал, уставившись в пол. И мать, не раскрывая рта, опустила глаза. Все сжались в один большой комок вязкого страха.

– Что же вы молчите? Почему вы все молчите? – вскрикнула вдруг девочка.

– А, ты собралась возразить? Ну, давай, давай. Ты, мерзкое отродье!

Он подлетел к девочке и занёс руку, собираясь нанести удар. Дара инстинктивно дёрнулась, но все же устояла. Она увидела прямо перед собой горящие фанатичным огнём глаза старика. Она ещё не знала, не успела узнать в свои пятнадцать лет, что этот огонь сжигает всё, не оставляя ни куска нетронутой земли. Что он не слышит доводов и не приемлет возражений. Что он пожрёт всякого, кто встанет у него на пути, и есть только один способ противостоять ему – сделать свой огонь сильней этого огня и никогда, ни за что не подчиниться, не дать войти в себя и выжечь всё живое.

Лапища Ситху шмякнула по лицу девочки. Лопнула, как переспевшая ягода, губа, и тёплая кровь брызнула на подбородок. Но Дара не опустила глаз.

– Ты тупая девчонка. А я – старик. Я знаю, как нужно. А ты – ты просто подкидыш. Неизвестно, кто бросил тебя здесь. Я и тогда был против, чтобы она оставила тебя. Я знаю… – Он хитро посмотрел на Дару. – Чувствую, что на тебе печать уродства! О, я видел много такого там, в большом мире. Многие из вас, – окинул он исступлённым взглядом толпу, – даже не могут себе представить, что я видел. И какие уроды, противные всему роду человеческому, бывают там. Там! – Он указал рукой куда-то вдаль. – Она только выглядит, как мы. Как нормальные люди. Но на самом деле она урод! Мерзкие, богопротивные создания, которые хотели всех нас убить! – От взгляда его выпученных глаз становилось жутко. – Вот и она всё хочет вас убить! Это тебя, тебя надо было принести в жертву Эйо! Хоть на что-то сгодилась бы.

На последнем он вдруг задохнулся, закашлялся. Мелкие брызги слюны полетели девочке в лицо. Отхаркнув, он снова поднял руку, как будто намереваясь опять отвесить оплеуху, но в этот момент кто-то выскочил из темноты и резко ударил по занесённой руке.

Дара улыбнулась про себя, ведь это был Миро. Старик оттолкнул Ситху и заслонил от него девочку.

– Довольно! – тихо, но твёрдо сказал он. – Дара не сделала ничего плохого.

Ситху, с перекошенным от злости лицом, всё же отошёл в сторону. Тон его стал более спокойным.

– Ты, кажется, пропустил начало нашего собрания, Миро. Не то ты бы знал, в чём она виновна.

– Это не повод бить ребёнка. Не смей прикасаться к ней, Ситху.

Авторитет мастера Миро в деревне был настолько непререкаем, что Старейшина предпочёл отойти на другую сторону поляны, но всё же продолжил представление.

– О, Эйо! – Вождь вскинул руки в экзальтированном жесте, повернувшись лицом к горе. – Что мне сделать с этой уродкой, противной всему роду человеческому?

И, выдержав паузу, продолжил:

– Эйо дал мне свой ответ. Ведь только я, – взглянул он на свою паству, – только я могу разговаривать с ним.

По толпе разнёсся неясный шёпот.

– Что? Что такое? Кто-то тоже желает высказать своё слово? Давайте!

– Посадим её в яму?

Ситху покосился на Миро, который всё ещё прикрывал собой девочку.

– Нет! Это для неё слишком мягкое наказание. Мы поступим так: если она продолжит нам вредить, мы изгоним её! И она никогда не вернётся! Пусть идёт туда, куда так рвётся! Пусть чудовища сожрут её! Таково моё слово. Завтра в полдень, – продолжил он чуть погодя, – мы принесём нашу жертву. Я сам выберу мать, которая удостоится этой чести.

После этого старейшина развернулся и, не прощаясь, пошёл прочь сквозь деревья.

Вскоре огни погасли, и опустевшая поляна вновь стала темна и безмолвна. Дара так и стояла, всматриваясь в темноту, не замечая проходящих мимо людей и чувствуя, как большая рука старика гладит её по щеке. А потом её обняла рука матери. Девочка подняла глаза и увидела, как стекают по лицу женщины медленные слезы.

***

Утро было мерзее некуда. Впечатление от вчерашнего не успело раствориться в волнах других воспоминаний и потерять свою остроту, как это порой бывает. Неприятная тяжесть и тоска, которые растеклись в районе груди, уничтожали всякое желание жить. Дара решила, что вставать сегодня не будет. Мать её не трогала, а Кий ушёл ещё до рассвета. За весь вчерашний вечер он не сказал ей ни слова. Да и плевать. У него тоже не хватило духу возразить Ситху. Он спокойно стоял и смотрел, как тот ударил её. Потому плевать.

Через некоторое время, когда она наконец забылась коротким сном, дверь скрипнула, и послышались знакомые шаги. Брат подошёл к ней и погладил по плечу. Дара не шелохнулась.

– У меня кое-что для тебя есть, – проговорил он глухо и отошёл, чтобы принести свёрток. – Вот.

Дара решила, что разговаривать с ним у неё нет ни малейшего желания. Поняв это, Кий только добавил:

– Посмотри, когда я уйду. Мы сделали это с мастером Миро.

Шаги затопали к двери, дунуло холодом, хлопнула створка.

Дара, повременив, чтобы убедиться, что он не вернётся, сняла ткань. Внутри свёртка оказалось то, от чего тяжесть мгновенно сошла с её сердца и опустилась глубоко в землю: новенький лук. Прекрасный, совершенный. Она осторожно провела рукой по резьбе, по тетиве. Прочная. Подержала лук в руках – лёгкий. Плечи будто бы слишком длинные, хотя надо попробовать в деле. Стоило поднести лук к свету, чтобы рассмотреть получше. Резная рукоять изображала лесных зверей – олень, медведь, волк, заяц. Все они бежали, переплетаясь между собой. В этот узор были вплетены корни деревьев, ветви и листья. Единство леса, где все связано между собой, – о чем всегда говорил Миро.

Внезапно она решила, что пойдёт к Эйо. Раз все пойдут, раз пойдёт мать, раз пойдёт брат, значит, должна и она. Это её деревня, и она ничем не хуже других. Урод! Вот как назвал её Ситху. Да, может, она не красавица. Но тоже часть целого. А потому должна там быть.

Из глубин Эйо исходил дым – чёрный, плотный, злой. Земля издавала низкий гул, такой утробный, будто огромная тварь, спавшая где-то внизу, собиралась проснуться и выйти наружу.

Вот и Место. Дара поднялась чуть выше, забирая вправо от основной площадки, вокруг которой густился народ. Посреди круга, обозначенного низким частоколом, был сложен жертвенник из камней. Сверху лежала небольшая каменная плита. По внутреннему периметру круга горели огни.

Жрец Ситху в своей расшитой парадной накидке принялся обходить круг, держа в руке зажжённый факел. Он то ли бормотал что-то, то ли напевал. Слов было не разобрать. Вскоре старейшина в исступлении вскинул руки к небу и посмотрел на Эйо, обращаясь к нему. И, как будто получив разрешение, махнул рукой. Из толпы привели женщину. Она держала в руках свёрток, который оказался младенцем. Может быть, мальчик, может быть, девочка. Жрец вырвал ребёнка из рук матери, а саму мать оттащили назад. Но она не кричала, не плакала, а только молча, будто заворожённая, смотрела, как жрец снял белую ткань, которой была обёрнута жертва. Как положил ребёнка на камень. Тот молчал и не заплакал даже от холодного прикосновения. «Должно быть, ему дали сонной травы», – подумала Дара. Жрец снова выкрикнул свою просьбу, в его руки вложили нож, и он разом вонзил его в белую плоть. Ребёнок не шелохнулся даже тогда, когда Ситху протянул нож вверх, вспарывая живот и ломая грудину. Только его маленькие ручки по инерции взметнулись вверх и тут же упали. Как только старейшина выдернул нож, кровь брызнула на серый камень и зазмеилась вниз.

Молчание.

Ситху снова воззрился на Эйо, будто ожидая ответа. И вдруг громко закричал: «Принято! Принято! Принято!» и через секунду кричали все. Все, кроме матери несчастного ребёнка, которая стояла поодаль, взгляд её был безумен, руки прижаты к груди, рот искривлён. Ситху поджёг дрова, которыми был обложен жертвенник. Вскоре огонь добрался и до маленького тела. В воздухе поплыл сладковатый смрад горящей крови.

Всё.

Дара обвела глазами толпу, отвернулась и пошла прочь. Но она не знала, что многих из них она видит в последний раз. Ведь вскоре, так же, как и этот младенец, они все будут мертвы.

Глава третья. Гнев Эйо

Нас призывает случай.

Мы не способны призвать себя сами

к чему бы то ни было.

– А избирает кто?

– Случай многолик.

Джон Фаулз «Маг»

Прошло несколько дней и ночей. Может быть, пять или шесть, они были пусты и полны обиды. Дара не то чтобы ею упивалась, просто не могла снести произошедшего. Оно саднило и мерзко пахло, смешиваясь с запахом общего страха и подавленного состояния, которое нависло над деревней после жертвоприношения. Казалось, безумие носилось в воздухе вместе с ярым ветром, распространяясь подобно заразе, от которой нет снадобья. И Дара чувствовала его, как ни старалась закрыться от общей неприязни и недоверия. Она выходила редко, стараясь ни с кем не пересечься на засыпанной снегом тропе, ведущей к колодцу. А когда встречала кого-то из деревенских, тот опускал глаза и бормотал что-то в сторону. Мать работой не нагружала, кроме дубления оленьей шкуры, так что Дара сидела целыми днями, пока хватало света, в предбаннике. К мастеру Миро, по этой причине или по другой, она тоже не ходила. С братом так и не заговорила и лишь изредка перебрасывалась несколькими словами с матерью. Та окидывала дочь жалостливым взглядом, что прямо выводило из себя.

В конечном счёте Даре это состояние надоело, потому, встав однажды поутру и увидев, как яркое солнце поднимается над горами, она решила, что необходимо развеяться. А для этого нет ничего лучше прогулки по лесу, где можно попробовать скинуть с себя весь груз недавних событий. Наскоро поела оставшегося со вчера мяса, пошевелила угли, чтобы дом не остыл, пока мать не вернётся, и задела при этом стоявший на краю глиняный горшок. Тот соскочил со стола и, громко шмякнувшись об пол, разлетелся вдребезги. Настроение от этого не улучшилось, но – плевать. Дара надела чистую рубашку, которых у неё было две, хорошенько затянула штаны поясом, застегнула куртку, набросила жилет и нахлобучила на голову большую меховую шапку, которая отлично защищала от ветра. Лук, заботливо прислонённый к стене, она любовно погладила и повесила через плечо, прихватила и своё самодельное копьё на случай, если встретит зверя.

Заскрипел под ногами снег. Белый, только что выпавший, он ослеплял и вызывал благоговение. Девочка старалась наступать осторожно, чтобы не слишком его попортить – это ещё успеется, дай только мальчишкам тут всё затоптать. Такой снег давал надежду, невнятную, но все же ощутимую, что всё как-то наладится, что всё ещё может быть хорошо. Настроение девочки сразу улучшилось, и она бодро двинулась к лесу, с удовольствием наблюдая, как катается с горки соседская ребятня. Обойдя деревню по периметру, она постепенно спустилась к самой границе леса. Прошлогодняя трава полностью скрылась, идти было трудно, жаль, не взяла короткие деревянные лыжи. Раскрасневшись, она двигалась вдоль леса, когда вдруг, обернувшись назад, увидела, что со стороны деревни валит дым. Плотный, густой, он клубился над крышами. «Пожар!» – промелькнуло в голове, и Дара бросилась бежать обратно. Кто-то не уследил за печью. «Эх, дурья башка!» – ругала она мысленно неизвестно кого. Сейчас нужно всей деревней воду таскать, тушить, да чей же это дом? Как бы и на другие не перекинулось. Чем выше она поднималась по склону, тем яснее было видно, что горит не одна изба, а несколько. Стала она различать и мечущиеся в пламени фигуры. О, Эйо, что же творится! Воду таскают, вон как бегают. Скоро вся деревня сбежится.