Обернись

Глава 1.

Капли дождя барабанили по крыше мастерской с настойчивостью, не сулящей ничего хорошего. Оля отложила кисть, оставив на холсте незаконченный мазок ультрамарина, и подошла к окну. Небо из серого стало свинцово – черным, а улицы Петербурга за несколько минут превратились в бурные реки. Хорошо, что сегодня удалось продать две работы, но теперь эта непогода грозила сорвать все планы.

Она с тоской посмотрела на новый, еще пахнущий свежей краской подрамник у стены. Деньги от продажи как раз должны были пойти на него и на краски для новой серии. Серии, которая, как она надеялась, наконец-то принесет ей долгожданное предложение о персональной выставке. Мечта, ради которой она не спала ночами, работала официанткой и писала портреты туристов на Невском.

Мысли о выставке пришлось отложить. Сейчас главной задачей было добраться до дома живой и не промокшей до нитки. Оля наспех скинула запачканный краской халат, натянула ветровку, которая явно не была рассчитана на такой ливень, и, прикрывая сумкой с эскизами голову, выскочила на улицу.

Ветер тут же рванул на себя дверь, а ледяные брызги хлестнули в лицо. Через два шага она промокла. Вода заливалась за воротник, мокрая ткань неприятно прилипла к спине, а волосы растрепались и покрылись миллионом капелек. Добежав до остановки, она с облегчением юркнула под ее узкий козырек, но это почти не спасало. Стеклянные стены будки были залеплены мокрыми листьями, а внутри, как ей показалось, пахло сыростью и отчаянием.

Оля ежилась от холода, безуспешно пытаясь стряхнуть воду с рукавов. Машины проносились мимо, поднимая веера грязной воды. Улицы стремительно пустели. Она достала телефон – до автобуса еще минут двадцать. Двадцать минут в этом ледяном аду.

Она прижала к груди сумку. Внутри, в пластиковой папке, были сегодняшние наброски, ее сокровище, ее надежда. Они должны были остаться сухими. Она должна была их сохранить.

Именно в этот момент, сквозь водяную пелену на стекле, ее взгляд упал на собственную жалкую фигурку, отражавшуюся в темном окне остановки. Продрогшая, совершенно беспомощная. Художница, которая так стремилась запечатлеть мир в ярких красках, сейчас сама была похожа на размытый, невнятный акварельный эскиз, который вот-вот испортят, пролив на него воду.

Оля глубже засунула руки в карманы и сжалась в комок, пытаясь согреться. Еще пятнадцать минут.

Черный Mercedes G-класса с тонированными стеклами стоял в полусотне метров от остановки, будто приземистый хищник, затаившийся в серой дождевой пелене. Капли воды стекали по глянцевым бортам, словно слезы.

Изнутри мир казался другим – тихим, сухим и идеально контролируемым. Теплый воздух пах кожей салона и едва уловимыми нотами дорогого парфюма. Павел откинулся на заднем сиденье, рассеянно просматривая отчет на планшете. Дела шли как обычно: одни проблемы требовали грубой силы, другие – тонких манипуляций. Рутина.

Он поднял взгляд, чтобы сквозь призму дождя на стекле оценить пробку. Взгляд зацепился за одинокую фигурку под козырьком остановки. Девушка. Промокшая, потертая ветровка, растрепанные волосы. Она прижимала к груди какую-то сумку, словно пытаясь защитить ее от непогоды, и безнадежно ежилась от холода. Совершенно очевидно – ни машины, ни зонта, ни мужика, который бы о ней позаботился. Чья-то потерянная маленькая птичка.

Он уже было отвел глаза, вернувшись к цифрам, но его внимание снова привлекло движение. Девушка отбросила с лица мокрую прядь и на мгновение подняла голову, всматриваясь в поток машин. И он увидел ее лицо. Не просто милое. Оно было… живое, яркое. Даже с этого расстояния и сквозь размытое стекло он разглядел огромные глаза, полные досады и какого-то наивного, детского упрямства. В самой ее позе, в том, как она пыталась сохранить хоть каплю достоинства, промокнув до нитки, было что-то трогательное и неуловимо прекрасное.

Беспомощное. Уязвимое. Настоящее.

В его мире, отполированном до глянцевого блеска деньгами и властью, состоящем из расчетливых улыбок и притворных жестов, такая искренняя беззащитность была шокирующей. Как внезапный луч солнца в темном подвале. Павел отложил планшет. Его пальцы сами собой постучали по колену, выдавая внутреннее напряжение. Он наблюдал, как она переминалась с ноги на ногу, пытаясь согреться, и чувствовал странное, почти забытое щемящее чувство где-то глубоко внутри. Не жалость. Нет. Нечто иное. Острое, собственническое желание… прикоснуться к этому свету. Взять его. Спрятать от всего мира. Чтобы это больше никому не принадлежало. Он видел, как по ее щеке скатилась капля – дождевая или от отчаяния? – и это решило все.

– Артем, – тихо сказал Павел, не отрывая взгляда от остановки.

Водитель, крупный мужчина с непроницаемым лицом, тут же обернулся. – Да, босс?

– Подъезжай к той остановке.

Оля уже почти смирилась с участью ледяной статуи, как вдруг поток брызг от проезжающей мимо машины заставил ее отпрянуть еще глубже под козырек. Она зажмурилась, и когда снова открыла глаза, перед ней, аккуратно притормозив, стоял огромный черный Mercedes. Он был похож зверя, молчаливого и чужого в этом хмуром пейзаже.

Заднее стекло плавно опустилось, и Оля инстинктивно отступила на шаг, сжимая ремешок сумки. Из полумрака салона на нее смотрел тот самый мужчина. Тот, чей взгляд она поймала секунду назад. Вблизи его лицо показалось ей одновременно прекрасным и пугающим – резкие, четкие черты, темные глаза, в которых читалась не привычка просить, а привычка приказывать.

– Садитесь, – его голос был низким, спокойным и не допускающим возражений. Он не кричал сквозь шум дождя, но каждое слово звучало четко, будто удар камешка по стеклу. – Я вас подвезу.

В голове у Оли тут же зароились тревожные мысли, подкрепленные городскими страшилками и материнскими предостережениями. Незнакомцы. Машины. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Ее пальцы сжали сумку еще крепче.

– Я… Я жду автобус. Спасибо, – выдавила она, пытаясь, чтобы голос не дрожал от холода и нервов.

Он не моргнул глазом. Казалось, ее отказ был лишь частью некоего ритуала, который он обязан соблюсти, но исход которого предрешен.

– Автобус будет через пятнадцать минут. Вы замерзнете здесь насмерть. Вы уже дрожите, – он констатировал это как факт, без капли насмешки. – Я не укушу. Просто предложение спасения от непогоды.

Оля украдкой посмотрела на его машину. Дорогая. Очень дорогая. Человек в костюме, который явно стоил больше, чем все ее месячные расходы на еду и краски вместе взятые. Водитель, напоминающий скалу. Это не походило на ловушку какого-то маньяка из подворотни. Это было что-то другое. Что-то более серьезное и оттого еще более опасное.

Она колебалась, чувствуя, как зубы сами собой стучат от пронизывающего холода. Еще один порыв ветра обдал ее ледяной водой, словно подталкивая к решению.

Мужчина следил за ее внутренней борьбой, не выражая ни нетерпения, ни раздражения. Он просто ждал, уверенный в результате.

– Ну? – всего одно слово, произнесенное тише. В нем прозвучал последний, незримый нажим.

Оля отчаянно провела рукой по мокрому лицу, смахнув капли дождя и сомнения. Мысль о теплой, сухой машине перевесила все голоса разума, кричавшие об опасности.

– Хорошо, – прошептала она, чувствуя, как совершает что-то судьбоносное и безрассудное. – Только до дома.

Уголки его губ дрогнули в едва уловимой улыбке.

– Только до дома, – повторил он, словно заключая сделку.

Дверь открылась сама собой, с тихим шипящим звуком, обнажив темный салон. Оля, чувствуя себя Золушкой, забравшейся не в карету, а в логово волка, сделала шаг вперед, навстречу теплу и неизвестности.

Дверь закрылась с тихим, но внушительным щелчком, мгновенно отсекая шум ливня. Олю окутала непривычная, почти гнетущая тишина, нарушаемая лишь мягким гулом двигателя. Воздух был теплым, пахнущий кожей и чем-то еще – дорогим, мужским, чужим.

Она робко пристроилась на краю просторного сиденья, стараясь не касаться бежевой кожи обивки своей мокрой ветровкой. Сумку с эскизами она поставила на колени, обхватив ее руками, как щит. Краем глаза она отмечала детали: полированные деревянные вставки на дверях, хромированные ручки, скрытая подсветка. Это была не просто машина. Это был символ мира, в котором она никогда не бывала. Мира денег, власти и абсолютного контроля.

Машина тронулась с места так плавно, что Оля лишь по движению за окном поняла, что они едут. Она сжалась еще сильнее, глядя на потоки воды, стекающие по стеклу, превращающие город в размытый акварельный шедевр.

– Адрес? – его голос прозвучал совсем рядом, заставив ее вздрогнуть.

– Проспект… Проспект Просвещения, – выдавила она, – дом пять, корпус два.

Он что-то тихо сказал водителю, и тот лишь кивнул, даже не оборачиваясь. Казалось, все было решено еще до того, как она назвала адрес.

Неловкая пауза повисла в воздухе, густая и тягучая. Оля отчаянно пыталась найти что-то сказать, чтобы разрядить обстановку, заглушить внутреннюю панику.

– Спасибо, что… что подвезли, – начала она, запинаясь. – Я, кажется, совсем бы заледенела там.

– Это заметно, – он ответил просто, и его взгляд скользнул по ее мокрым волосам, по капле, скатившейся с пряди на щеку.

Его внимательность смущала ее еще больше. Она заерзала на сиденье.

– Я… я художница, – вдруг выпалила она, сама не зная зачем. Может, чтобы напомнить себе, кто она, в этом чужом пространстве. – Возвращалась из мастерской. Продала сегодня две картины. Это… это хороший день.

Она нервно рассмеялась, жестикулируя. Ее мокрый рукав шлепнулся о кожу сиденья, и она тут же отдернула руку, с ужасом глядя на оставшееся влажное пятно.

– Ой, простите! Я все испачкала!

– Не важно, – он отмахнулся, и в его глазах мелькнула тень какого-то странного интереса. Он наблюдал за ней, как за редким, диковинным животным. – Художница? Что пишете?

– Да всякое… – Оля почувствовала, как разгорячилась. Разговор об искусстве был ее безопасной гаванью. – В основном, городские пейзажи. Но не такие… – она махнула рукой в сторону мрачного, размытого окна, – а другие. Солнечные. Наполненные светом. Мечтаю о своей выставке.

Она говорила, сбивчиво и искренне, о планах, о красках, о том, как видит красоту в самых обычных вещах. Она рассказывала о своей мечте, а он слушал. Не перебивая. Его темные глаза были прикованы к ней, к ее оживленному лицу, к рукам, которые рисовали в воздухе невидимые картины.

Он не произносил ни слова, но в его молчании не было скуки. Была интенсивная, почти хищная концентрация. Он впитывал каждое ее слово, каждый жест, каждый проблеск того самого света, который исходил от нее. Света, которого не было в его мире.

Оля, увлекшись, почти забыла, где находится. Почти забыла, кто этот молчаливый, могущественный незнакомец. Она просто делилась частичкой себя, своей страстью, своей душой.

А он сидел в полумраке салона и слушал. И впервые за долгие годы чувствовал не пустоту, а жгучее, всепоглощающее желание обладать. Не женщиной, не ее телом, а этим сиянием. Запереть его, сделать своим, чтобы оно больше никогда не светило никому, кроме него.

Машина плавно затормозила. – Кажется, мы приехали, – тихо сказал он, и в его голосе прозвучала едва уловимая нотка сожаления.

Машина замерла у знакомого пятиэтажного дома. Дождь все еще барабанил по крыше, но теперь этот звук казался Оле уютным и безопасным, как стук в ее собственной мастерской. Ее парадная. Ее крепость.

– Спасибо вам огромное, – выдохнула она, с облегчением хватая ручку двери. Ее пальцы все еще дрожали, но теперь уже не от холода, а от переизбытка эмоций. – Вы меня прямо спасли.

Он лишь молча кивнул, его лицо снова было скрыто в тени, превратившись в загадочную маску. Только взгляд, тяжелый и пристальный, по-прежнему был устремлен на нее.

Дверь открылась, впуская внутрь влажный, холодный воздух и шум дождя. Оля выскочила на асфальт и, не оглядываясь, бросилась к знакомому подъезду. Ее мокрые кеды шлепали по лужам, разбрызгивая воду. Она чувствовала на себе его взгляд, тяжелый, как свинец, и инстинктивно ускорила шаг.

Не оборачивайся. Просто беги. Домой. В безопасность.

Она влетела в парадную, хлопнув дверью, и прислонилась к холодной стене, переводя дух. Сердце бешено колотилось в груди. От страха? От волнения? Она и сама не могла понять.

***

В салоне Mercedes воцарилась тишина, нарушаемая лишь монотонным стуком дворников о стекло. В воздухе еще витал ее запах – мокрых волос, акриловых красок и страха.

«Обернись…» – пронеслось у него в голове с внезапной, почти болезненной остротой.

Но она не обернулась. Дверь парадной захлопнулась. Она убежала, как испуганная птичка. И эта ее недостижимость, это бегство лишь разожгли в нем то, что он едва начал осознавать – жгучую, собственническую одержимость.

– Поехали, – тихо скомандовал он, и машина тронулась с места, плавно растворяясь в серой пелене дождя.

Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, но перед ним все стояло ее лицо – оживленное, озаренное внутренним светом, когда она говорила о своих картинах. Ее жесты, порывистые и искренние. Ее голос, звонкий и чистый, как колокольчик, резанувший по тишине его мира.

В его памяти всплыла картина, которую он видел неделю назад в небольшой галерее на Петроградской. Небольшой этюд – солнечный зайчик на стене старого дома. Подпись: «О. Савельева». Та же легкость, тот же свет, тот же наивный, неподдельный восторг перед жизнью.

Он открыл глаза. В них не было ни усталости, ни рассеянности. Только холодная, отточенная решимость.

Он достал телефон, нашел нужный номер в записной книжке. Не глядя, отправил короткое сообщение своему помощнику.

«Всю информацию по художнице Оле Савельевой. Пр. Просвещения, 5/2. Мастерская, круг общения, расписание. Мне нужно всё.»

Он опустил телефон на колени и снова посмотрел в окно на убегающие улицы. Уголки его губ тронула чуть заметная, безжалостная улыбка.

***

Неделю спустя дождь окончательно сдался, уступив место робкому, почти незаметному осеннему солнцу. Оля, вернувшись из галереи, с наслаждением потягивалась на пороге своей квартиры, доставая ключи. Воздух пах прелой листвой и надеждой. Сегодня удалось договориться о комиссии еще на один пейзаж.

Она уже было сунула ключ в замочную скважину, как ее взгляд упал на пол и замер.

У двери, на потрепанном половичке, лежал букет. Не скромный пучок астр или ромашек, который она могла бы себе позволить, а нечто монументальное и безмолвно – роскошное. Пышные, бархатные бордовые розы, упакованные в грубоватую крафтовую бумагу, от которой их нежность казалась еще хрупкой и ценной. Они лежали там, словно черная дыра, поглощающая весь скудный свет плохо освещенной площадки.

Сердце Оли неприятно екнуло. Она оглянулась по сторонам. Лестничная клетка была пуста. Ни звука, ни шагов.

«Наверное, соседке… перепутали этаж», – попыталась она убедить себя, но внутренний голос тревожно зашептал, что соседка тетя Люда предпочитает герань на подоконнике, а не дорогие розы у порога.

Оля медленно, почти не дыша, подняла букет. Шипы у роз были аккуратно срезаны. Он был тяжелым, влажным и пах так интенсивно и сладко, что голова пошла кругом. Она искала глазами открытку, маленькую белую записочку, объяснение. Ничего. Только цветы. Безмолвные, прекрасные и от этого бесконечно пугающие.

Она занесла их в квартиру, поставила на стол и отступила на шаг, словно ожидая, что они взорвутся. Квартира, обычно наполненная запахом скипидара, масла и старого дерева, теперь была пропитана этим чужим, навязчивым ароматом.

Оля достала телефон, собираясь написать подруге, спросить, не она ли это, но пальцы замерли над экраном. В памяти всплыло черное авто, тонированные стекла, тяжелый взгляд мужчины, который, казалось, видел ее насквозь.

«Не может быть…» – прошептала она, но холодок по спине говорил об обратном.

Она так и не поставила цветы в воду. Они пролежали на столе весь вечер, темным, тревожным пятном, нарушая привычный уют ее мира. И когда она ложилась спать, ей показалось, что сладкий, удушливый запах роз уже пропитал собой все вокруг, и от него не спрятаться.

Следующие несколько дней Оля пыталась выкинуть из головы тревожные мысли о букете. Спишешь на случайность, на ошибку курьера – и жить становится легче. Она с головой ушла в работу. Новый заказ – осенний вид Летнего сада, золото и багрянец, нужно было успеть до затяжных дождей.

Сегодня она принесла в галерею «Арт-подвал» почти готовую работу. Владлен, седой владелец галереи с вечной трубкой в зубах, встретил ее с необычайной оживленностью.

– Оленька, дорогая! Заходи, заходи! – он рассеянно пустил дымом в сторону, не снимая трубки. – У меня для тебя потрясающая новость.

Оля, с опаской озираясь – не стоит ли в углу очередной немой букет? – поставила холст на прилавок.

– Какая, Владлен?

– Твои работы! – он развел руками, словно сам не мог поверить. – Они пользуются бешеным спросом! Тот самый осенний этюд с Мойкой, что приносила на прошлой неделе? Улетел! Вчера забрали.

Оля протерла ладонь о джинсы, смущенно улыбнувшись.

– Правда? Это же здорово! Кто? Может, постоянный клиент?

Владлен замялся на секунду, затянулся.

– Новый. Молодой человек. Не из наших, так сказать, богемных. Деловой такой, в костюме. Говорит мало, смотрит пристально. Спросил, есть ли еще работы Савельевой. Я ему показал те два эскиза, что в углу висели. Он, не торгуясь, взял оба. Наличными.

Оля почувствовала, как по коже побежали мурашки. Сладковатый запах роз будто снова ударил в нос.

– Он… он имя не назвал? – голос ее предательски дрогнул.

– Нет. Скромный очень. Спросил, часто ли ты новые работы приносишь, расписание твое выспрашивал. Я, конечно, ничего не сказал, – Владлен хитро подмигнул, но в его глазах читалась деловая заинтересованность. Деньги ведь не пахнут. – Но, Оль, давай ты мне что-нибудь новое к пятнице приготовишь? А? Парень сказал, что будет заходить. Очень твоим творчеством интересуется.

Оля машинально кивнула, глотая комок в горле. Ей стало холодно, хотя в галерее было душно.

«Деловой. В костюме. Смотрит пристально».

Образ человека из машины встал перед глазами таким ясным, что она почувствовала легкое головокружение. Это не было совпадением. Это была система, план.

– Хорошо, – выдавила она. – Принесу.

Она вышла из галереи на улицу, но солнце уже не радовало. Оно лишь отбрасывало длинные, уродливые тени от прохожих. Каждый мужчина в темном пальто казался ей его посланником. Каждая притормозившая у тротуара машина – той самой, черной и безмолвной.

Она понимала, что стала объектом чьего-то внимания. Безликого, настойчивого и очень богатого. И это внимание не сулило ничего хорошего. Оно было похоже не на поклонение, а на… составление досье.

***

Тревога, поселившаяся в груди Оли, не желала утихать. Она превратила привычную дорогу от дома до метро в полосу препятствий, где каждый темный автомобиль и каждый незнакомый мужчина казались угрозой. Она ловила себя на том, что постоянно оглядывается, и ненавидела это чувство паранойи.

Выйдя из квартиры в субботнее утро, она почти наступила на небольшую, изящную коробку из темного картона, аккуратно поставленную прямо у двери. На ней не было ни логотипа, ни надписи. Просто гладкая, матовая поверхность.

Оля замерла. Сердце принялось глухо и часто стучать где-то в горле. Она оглядела пустую площадку, потом медленно, словно боялась, что коробка взорвется, наклонилась и подняла ее. Она была легкой.

Войдя в квартиру, она дрожащими пальцами развязала шелковую ленточку и подняла крышку. Внутри, на мягкой черной ткани, лежал шарф. Не просто шарф, а поток воздуха, тончайшего шелка нежного персикового оттенка – того самого, каким бывает небо на ее картинах на закате. Ткань была столь невесомой, что казалось, она вот-вот растает в руках.

И снова – ни записки, ни открытки. Ничего.

Оля отступила от стола, словно от чего-то ядовитого. Ее первым порывом было швырнуть коробку в мусорное ведро.

Но ее пальцы, привыкшие ценить красоту и качество, сами потянулись к шелку. Она провела подушечками пальцев по нежной поверхности. Он был идеальным. Теплым и прохладным одновременно. Таким, каким она могла бы любоваться в витрине бутика на Невском, даже не мечтая зайти внутрь.

И этот цвет… Он словно сошел с одной из ее же картин. Тот самый оттенок, который она так долго подбирала для неба в работе «Последний луч».

Мысль ударила с новой силой: Он не просто дарит дорогие вещи. Он наблюдает. Он знает, что ей нравится. Он влезает в ее мир, в ее творчество, и оставляет в нем свои метки.

Это было уже не лестно. Это было по-настоящему страшно.

Аккуратно, почти с отвращением, она сложила невесомый шарф обратно в коробку. На этот раз она не просто боялась. она злилась. Это чувство было новым и горьким.

***

Оля проснулась с тяжелой головой и ощущением тревожного осадка на душе.

Она заварила крепкий кофе и принялась спасать промокшие картины. Краски расплылись, превратив четкие линии в грустные, мутные пятна. Она с досадой отложила самый пострадавший холст – портрет старого скрипача из парка. Получилась сплошная меланхолия.

Ее размышления прервал звонок в дверь.

Оля насторожилась. В стукe не было настойчивости разносчика пиццы – он был твердым, размеренным, как будто кто-то просто сообщал о своем присутствии.

Осторожно взглянув в глазок и не увидев никого, кроме верхней части кепки курьера, она приоткрыла дверь.

– Ольга? Вам, – молодой парень в униформе службы доставки элитного бутика протянул ей огромную, невероятно красивую коробку.

– Вы ошиблись, – автоматически ответила Оля.

– Проспект Просвещения, пять, квартира сорок два. Ольга. Все верно, – сказал курьер, сунув коробку ей в руки вместе с электронным планшетом для подписи.

Оля, не соображая, расписалась и закрыла дверь. Она поставила коробку на стол и открыла ее, как мину – медленно и опасливо. Внутри лежал альбом для эскизов из мягчайшей кожи ручной работы и набор японских графических карандашей – тех самых, о которых она мечтала, но не могла себе позволить. Они были идеальными. Слишком идеальными.

Оля почувствовала тошноту. Он не просто дарил подарки. Он влезал в ее самые сокровенные мечты, и делал это с пугающей легкостью.

***

На третий день ее ждала небольшая картонная трубка. Развернув ее, она ахнула. Внутри был свернут чертеж интерьера мастерской – светлой, просторной, с панорамным окном, выходящим на парк. На полках были аккуратно расставлены ее банки с кистями, мольберты, палитры. Это был проект. План. Обещание.

И снова – ни единой строчки, ни подписи.

Терпение Оли лопнуло. Это было уже не лестно, не загадочно. Это было пугающе. Она нашла визитку бутика и набрала номер.

– Мне нужно узнать, кто заказывал доставку для Ольги Савельевой, – попыталась она говорить твердо, но голос дрожал.

– Простите, конфиденциальная информация. Заказчик пожелал остаться анонимным, – вежливый, но непробиваемый голос на том конце провода.

– Но я не хочу этих подарков! Я хочу их вернуть!

– В таком случае вы можете распорядиться ими по своему усмотрению. Хорошего дня.

Щелчок.

Оля в ярости швырнула телефон на диван. Она схватила тот самый размытый дождем портрет скрипача, раздобыла где-то в закромах толстый черный маркер и с силой, почти рвущей бумагу, вывела на испорченном холсте всего одно слово:

«ХВАТИТ»

Она оставила картину прислоненной к двери изнутри, как щит, как оберег. Как единственно возможный способ дать отпор тому, кто даже не показывал лица.

На следующее утро картина исчезла.

Навязчивое внимание уже стало частью ее жизни, как надоедливый шум за окном. Анонимные букеты, которые она больше не ставила в воду, а сразу выбрасывала. Покупка всех ее картин в галерее – поступок, который лишил ее не только заработка, но и последних капель уверенности в себе. Он методично уничтожал границы ее мира, не появляясь в нем лично.

И вот однажды курьер из уже знакомого элитного бутика принес небольшую, плоскую пачку, затянутую в матовую черную бумагу.

Оля, сжав зубы, приняла ее – лишь бы поскорее закрыть дверь перед невозмутимым лицом посыльного. Она швырнула пачку на кухонный стол и принялась заваривать чай, пытаясь игнорировать ее присутствие. Но черный квадрат манил, как запретный плод.

Сердце колотилось глухо и тревожно. Что на этот раз? Ювелирное украшение? Деньги?

В конце концов, любопытство победило. Сорвав упаковку, она обнаружила коробку из плотного картона цвета слоновой кости. Без логотипов. Только инициалы «O.S.», тисненые золотой фольгой. Ее инициалы.

Внутри, под слоем тонкой папиросной бумаги, лежало оно.

Белье.

Не просто красивое. Не просто дорогое. Абсолютно сюрреалистичное в своей совершенстве.

Комплект из бра и трусиков, сотканный, казалось, из ночного неба и лунного света. Основной цвет – глубокий, бархатистый индиго. Но при малейшем движении ткань играла оттенками: где-то проступал фиолетовый, где-то – отблеск темного серебра. Кружево было невероятно сложным, ажурным, с узорами, но при этом прочным и упругим на ощупь. Шелк был таким гладким и холодным, что пальцы сами по себе задерживались на нем, не в силах оторваться.

Это была не просто одежда. Это было заявление. Властное, уверенное, лишенное и тени вульгарности. Он даже не видел ее тела, но угадал размер с пугающей точностью.

К белью была приложена единственная карточка. На ней твердым, размашистым почерком было выведено всего два слова:

«Для тебя».

Ни подписи. Ни просьбы. Ни намека. Просто факт, это – для тебя.

Оля стояла посреди своей скромной кухни, сжимая в руках невероятно роскошный предмет, который казался инородным телом в ее мире дешевого чая и потертого стола.

Он не просил. Он не соблазнял. Он предполагал. Он видел ее в этом. Он назначал ей роль, которую она еще даже не примеряла.

С отвращением к себе и к нему, она поднесла шелк к лицу. Ткань пахла ничем. Ни духами, ни порошком. Только чистотой, дорогим материалом и… властью. Властью, которая могла позволить себе такую безупречную, молчаливую роскошь.

Она швырнула белье обратно в коробку, захлопнула крышку и засунула ее на самую верхнюю полку шкафа, под стопку старых свитеров.

Но образ себя в этом шелке, на фоне его черных простыней, преследовал ее всю ночь. Это был самый изощренный и самый опасный подарок из всех. Он атаковал не ее кошелек и не ее чувство долга. Он атаковал ее самоощущение. Ее идентичность.

Он заставлял ее задуматься: а кто она такая, чтобы отказываться от такого?

***

Тишина после его «послания» длилась ровно сутки. День прошел в нервной истоме. Оля металась по квартире, не в силах ни работать, ни сосредоточиться. Каждый скрип в подъезде, каждый гул двигателя под окном заставлял ее вздрагивать и подбегать к пепельнице. Она чувствовала себя мышью, за которой наблюдает сытый, но любящий поиграть кот.

К вечеру второго дня ее нервы сдали. Адреналин сменился глухой, бессильной яростью. Кто он такой, чтобы так ее терроризировать? Она собрала все его «дары» – зловещие розы, уже начавшие осыпаться черными лепестками, дорогой альбом, карандаши – и запихала в большой бумажный пакет. Она вынесет это на помойку. Пусть видит. Это ее ответ.

Оля резко распахнула дверь – и застыла на пороге.

Напротив, прислонившись к стене в расслабленной, но мощной позе, стоял он. Павел. Был вечер, в слабо освещенной клетке подъезда его лицо казалось еще более резким, высеченным из теней. Он был в темном пальто, руки в карманах. Он не улыбался. Он просто ждал.

Сердце Оли провалилось куда-то в пятки, а затем заколотилось с бешеной силой, требуя больше кислорода. Она инстинктивно попятилась, сжимая в руке пакет с его подарками, как жалкое оружие.

– Вы… – голос сорвался на шепот. – Что вы здесь делаете? Уйдите.

– Я ждал тебя, – его голос был тихим, ровным и обволакивающе-опасным, как шелест змеи. Он оттолкнулся от стены, сделав один шаг в ее сторону. Он был намного выше и массивнее, его тень накрыла ее полностью. – Ты получила мои подарки?

– Получила! – выпалила Оля, и в ее голосе прорвалась вся накопленная злость. Она швырнула пакет к его ногам. Банка с карандашами с грохотом выкатилась, рассыпав изумрудные грифели по грязному полу. – Заберите свою дрянь! Мне ничего от вас не нужно!

Он медленно, с преувеличенной небрежностью, посмотрел на рассыпанные карандаши, потом поднял на нее взгляд. В его глазах не было ни удивления, ни злости. Был лишь холодный, безразличный интерес, как у ученого, наблюдающего за поведением подопытного насекомого.

– Ты ошиблась, – мягко произнес он. – Это не дрянь. Это лучшее, что есть на рынке. Для тебя – только лучшее.

– Мне не нужны ваши деньги и ваши подарки! – голос ее снова задрожал, но теперь от ярости. Она сделала шаг вперед, подняв голову, бросая ему вызов всей своей хрупкой фигурой. – Отстаньте от меня! Вы мне не нравитесь. Вы мне противны. Вы поняли? Противны!

Последнее слово повисло в воздухе, звенящее и остроконечное, как осколок стекла.

И вот тогда он изменился.

Ледяное безразличие на его лице вдруг треснуло, как тонкий лед под тяжестью. Ничего не изменилось – не дрогнул ни один мускул, – но из глаз хлынула такая концентрация холодной, беспощадной ярости, что Оля инстинктивно отпрянула, ударившись спиной о косяк двери.

Он не закричал. Не двинулся с места. Он просто посмотрел на нее. И этот взгляд был страшнее любой истерики.

– Повтори, – тихо сказал он. Его голос стал тише, но в нем зазвенела сталь.

Оля, парализованная страхом, молчала, затаив дыхание.

Он медленно наклонился, поднял с пола один из карандашей. Держа его изящно, как хирургический инструмент, он внимательно его рассмотрел, а затем перевел взгляд на нее.

– Я предлагал тебе все это красиво. По – хорошему, – он произнес это словно сожалея, с легкой, ядовитой насмешкой. – Ты выбрала «плохо».

Его рука двинулась с неожиданной, молниеносной резкостью, но не в ее сторону.

Он со всей силы ткнул карандашом в дверь ее квартиры. Раздался короткий, сухой хруст. Дорогой, идеально заточенный грифель сломался пополам, а на крашеной деревянной поверхности осталась глубокая, уродливая царапина.

– Это не просьба, Оля, – он выпрямился, его лицо снова стало непроницаемой маской. Он бросил обломок карандаша к ее ногам. – Это – данный тебе факт. Осмысли его.

Он развернулся и пошел к выходу из подъезда, не оглядываясь. Его шаги были тяжелыми и размеренными.

Оля стояла, вжавшись в дверной косяк, не в силах пошевелиться, глядя на зияющую царапину на своей двери. Она слышала, как на улице заурчал двигатель, и звук медленно удалился.

Только тогда она смогла сделать вдох. Дрожащими руками она захлопнула дверь, повернула все замки и, сползла на пол, осознания одну простую вещь.

Хорошим способом он отступил. Теперь начиналось что-то другое.

***

Три дня прошли в гнетущей, звенящей тишине. Ни звонков, ни подарков. Оля почти убедила себя, что ее отпор подействовал. Что его гордое самолюбие не вынесло оскорбления, и он стушевался. Царапина на двери оставалась жутким напоминанием, но она уже казалась шрамом от победы, а не угрозой.

Она пыталась вернуться к жизни. Достала новый холст, смешала краски. Но кисть в ее руке дрожала, а за окном каждую секунду мог появиться он. Покой был обманчивым, натянутым, как струна перед разрывом.

На четвертый день она решила выйти. Нужны были продукты, а главное – нужно было стряхнуть с себя этот парализующий страх. Она выглянула в глазок. В парадной было пусто.

Воздух на улице был холодным и свежим. Оля сделала глубокий вдох, стараясь впитать в себя ощущение нормальности. Она прошла полквартала, наслаждаясь простым действием – шаг за шагом, добровольно.

И тут ее спина ощутила на себе тяжелый, пристальный взгляд.

Оля обернулась, сердце екнуло. На другой стороне улицы, припаркованный в тени голых деревьев, стоял неприметный серый седан. За рулем сидел крупный мужчина в темных очках. Он не смотрел на нее, уткнувшись в телефон, но каждый нерв в ее теле кричал, что это – его человек. Его глаза.

Она ускорила шаг, свернула за угол. Через минуту она снова рискнула оглянуться. Седан медленно полз за ней, сохраняя дистанцию. Открытая демонстрация силы.

В магазине она чувствовала себя как в аквариуме. Она брала с полок продукты, не видя их, спиной ощущая присутствие того же мужчины, который теперь лениво разглядывал упаковки соков в двух метрах от нее.

На кассе ее руки дрожали, она едва могла отсчитать деньги. Она вышла, закусив губу до крови. Седан стоял там же.

Оля почти бежала домой, неся пакет с едой. Она влетела в парадную, захлопнула дверь и прислонилась к ней, пытаясь отдышаться.

Вечером, уже в темноте, она увидела его снова. Теперь он стоял под ее окнами, курил, его лицо, освещенное снизу тусклым фонарем, казалось безжизненной маской. Он просто стоял и смотрел на ее окно.

Он дежурил всю ночь.

На следующее утро Оля поняла, что стала узником. Она не могла выйти, не могла подойти к окну, не чувствуя при этом панического удушья. Ее маленькая квартира превратилась в клетку, а охранник у двери был всегда на посту.

Она пыталась звонить в полицию. На другом конце провода вежливый голос спросил: «А угрожал ли он вам непосредственно? Прикасался ли к вам? Имеются ли свидетели?».

– Он следит за мной! Стоит под моими окнами! – почти кричала она в трубку.

– Вы можете написать заявление, – безразлично ответил голос. – Но без факта угроз или насилия… Вы понимаете.

Она положила трубку. Она понимала. Он был тенью, призраком, против которого законы были бессильны.

К вечеру второго дня слежки ее страх начал медленно переходить в отчаяние, а отчаяние – в глухую, безумную ярость. Она не могла так больше. Она не сделала ничего ужасного! Она просто отказала не тому человеку.

Она подошла к окну и резко дернула штору в сторону. Стоящий внизу человек поднял голову. Она распахнула окно.

– Убирайся к черту! – закричала она в ледяную ночь, ее голос сорвался на визг. – Слышишь меня? Убирайся!

Человек внизу не шелохнулся. Он медленно поднес сигарету ко рту, затянулся, и тлеющий кончик ярко вспыхнул в темноте. Спокойный, насмешливый жест. Ее истерика была для него всего лишь шумом.

Оля захлопнула окно и разрыдалась от бессилия.

На третий день она перестала плакать. Она сидела на кухне, уставившись в стену, и в ее голове зрело единственное возможное решение. Отчаянное, безумное, но единственное.

Нужно было бежать. Куда угодно. Собрать вещи, пока его люди не вломились внутрь, и бежать. Сейчас же.

Она лихорадочно начала сгребать вещи в рюкзак. Документы, деньги, немного одежды.

Оля замерла у двери, прислушиваясь. В парадной было тихо. Глубоко вздохнув, она повернула ключ в замке и выскользнула на лестничную площадку.

Пусто.

Она почти побежала вниз по ступенькам, сердце колотилось где-то в горле. Еще немного – и она вырвется на свободу, исчезнет в ночном городе…

На улице, у дверей в парадную, из тени отделилась высокая фигура. Тот самый человек, что дежурил под окнами. Он преградил ей путь.

– Куда путь держите, барышня? – его голос был глухим и безразличным.

– П-пропустите меня, – выдохнула Оля, отступая на ступеньку.

– Не могу. Не приказано.

– Я… я вызову полицию!

Мужчина усмехнулся коротко и сухо.

– Вызывай.

Оля попыталась резко рвануть в сторону, обойти его. Но его рука молниеносно среагировала, схватив ее за предплечье. Его захват был железным, болезненным.

– Не упрямься. Иди домой.

В этот момент на улице замерло темное, знакомое безмолвие. К дому, беззвучно рассекая ночь, подкатил черный внедорожник.

Задняя дверь открылась. Внутри, в темноте салона, угадывалась мощная, расслабленная фигура.

– Заходи, Оля, – раздался из темноты его голос. Спокойный, уверенный. – Твоя прогулка окончена.

***

В среду она встретилась с подругой Юлей в небольшом кафе недалеко от своего дома. Уютное, теплое место с запахом свежей выпечки и кофе, где они всегда могли посплетничать и обсудить последние новости. Оля, наконец, начала расслабляться, с наслаждением вдыхая аромат латте и рассказывая о новой работе.

В этот момент ее телефон завибрировал на столе. Незнакомый номер. Оля нахмурилась.

– Алло?

– Ольга? – Голос в трубке был низким, спокойным и до боли знакомым. Таким, каким он звучал в салоне машины, предлагая подвезти. В нем не было ни вопроса, ни сомнения. Он знал, что говорит именно с ней.

Ложка, которую Оля держала, со звоном упала на блюдце. Она побелела.

– Это… Это вы? – прошептала она, с ужасом глядя на Юлю.

– Это я, – подтвердил он, и в его голосе прозвучала легкая, почти насмешливая улыбка.

– Я… я не хочу с вами разговаривать.

– Я понял, – ответил он, и его тон внезапно стал деловым. – Именно поэтому я и звоню. Я считаю, что нам стоит обсудить это недоразумение лично. Цивилизованно.

– Нет! – почти выкрикнула Оля, привлекая взгляды других посетителей. Юля смотрела на нее, широко раскрыв глаза.

– Я жду вас через дорогу, – продолжил он, не обращая внимания на ее протест. Его голос снова стал тихим, но от этого еще более повелительным. – В черном Mercedes. Та же машина. Вы ее узнаете. Не заставляйте меня ждать, Ольга.

Щелчок в трубке. Он положил трубку, даже не дав ей возможности отказаться.

Оля медленно опустила телефон на стол. Руки у нее дрожали.

– Оль, что случилось? Ты в порядке? Кто это? – засыпала ее вопросами Юля.

Оля ничего не ответила. Она медленно, как во сне, поднялась из-за стола и подошла к окну.

Через дорогу, в тени разлапистого клена, стоял тот самый черный автомобиль. Тонированные стекла не позволяли разглядеть, кто внутри, но она знала. Он следил за ней все это время. Он знал, где она, и ждал подходящего момента.